Рекламирую книгу

Хочу порекомендовать книгу / оридж (выкладывалось на author.today и не опубликовано в бумаге, но не позиционируется как что-то близкое фанфикам, так что скорее книгу): городское фэнтези со славянским колоритом, отсылки к русским народным сказкам и всякие приключения. Но самое главное не это, а то, насколько это добрый и текст, и мир (да там не обошлось без злодеев и страшных моментов — но и само устройство мироздания, и сама мораль, которая положена в основу образа героини и ее семьи, очень... очень ложится на душу). В общем, мне понравилось: как будто для меня написано.
Думаю, автор будет рад, если кому-то еще понравится: author.today/work/146629.

@темы: Воображаемый мир

---

Пост с конференциями - 2021

Пропустила этот пост и не вела его, и как мне теперь, спрашивается, заполнять отчет в конце года? Так, ладно, попробуем вспомнить...

- Будапешт - январь, в соавторстве
- наша онтолингвистика - весна, про местоимения
- большая международная по онтолингвистике (В Штатах, перенесено с 2020, онлайн) - летом, в соавторстве, 2 доклада
- нейробиология - осень, в соавторстве
- чтения в институте - ноябрь, про местоимения

...вроде все, и еще на одну летом не взяли

@темы: Ei oppi ojaan kaada

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Солнечные демоны

Предварительные замечания
Собственно, цитата из канона: «Для нового храма Лэнтиро понадобится вождь солнечных демонов, и лучшей модели не найти. <…> На ней будет пленный демон, стоящий перед Абвениями. <…> будет Враг. Он будет злым, гордым, упрямым, ненавидящим и побежденным». Картинка показалась мне знакомой, и я подумала, что знаю, как зовут этого вождя, кто его победил, в каких обстоятельствах его пленили, и даже как называется его цепь и как она выглядит — и, конечно, что за «солнечными» демонами он руководил. (Ср., например: “…and thereupon Tulkas smote Melko full in his teeth with his fist of iron, and he and Aule grappled with him, and straight he was wrapped thirty times in the fathoms of Angaino”).

Этот фанфик я писала где-то с конца весны — начала лета, и он получился больше, чем любой из тех, которые я до сих пор сочиняла, но все равно пока не дотягивает до макси даже по ФБ-шным меркам. По ходу написания мне периодически оказывалось нужно разобрать тот или иной характер, поэтому от этого фанфика в результате ответвилось несколько других, в том числе англофанфик, парочка драбблов с участием семейства Окделл, а также фик про апологетику, страдания и смерть (который я выкладывала летом в закрытом виде, а сейчас как будто его уже и не стесняюсь, поэтому открываю). Из них ближе всего английский фанфик, в него можно даже заглянуть, чтобы посмотреть какие-то детали, которые не прописаны здесь (они принадлежат не к одной и той же альтернативной реальности, а к очень близким, но параллельным). Еще несколько сюжетов не были записаны, но, может, и появятся в виде текстов потом.

В этом фанфике я ни в чем себе не отказывала, поэтому — переписывание канона, исправление канона, полемика с каноном, отчасти полемика с чужими фанфиками; сниженный накал каноничной драмы, местами лютый флафф, местами лютая сентиментальность; да, и эпиграфы из «Витязя в тигровой шкуре». Что касается чужих фанфиков, то, честно, часто бывало так, что я натыкалась на похожую сцену в чьем-то фанфике, когда «полемическая» сцена вот в этом была уже придумана и даже написана, так что тут в основном некая псевдо-полемика задним числом. Надеюсь, никто не примет на свой счет.

Кроссовер с… ну, по степени балаганности, пожалуй, с «Утраченными сказаниями», тем более что и «Падение Гондолина» в них. Хотя Лунгортин упоминается ровно один раз в «Лэ о детях Хурина», и еще один эпизод, на который ссылаются в тексте, был в «Преображенных мифах». В общем, будем считать широко — кроссовер с миром Толкина.
Внимание! Если вам интересно почитать только про Арду / балрогов, берите первую главу и потом все, что выделено тройными отточиями, потому что начиная со 2 главы про них совсем немного.

Краткое содержание: Невероятное стечение обстоятельств приводит к тому, что в Олларию на короткое время попадают балроги, а вместе с ними в Кэртиану загадочным образом просачиваются некоторые здоровые морально-этические ценности их мира: верность, ответственность, родственная любовь, забота, милосердие, разрешение любому герою быть слабым — а также, конечно, «руки короля».
Хотя кого я обманываю. Избиение Окделла, теперь и с балрогами, код 6.4—1/2.

Предупреждения: кроссовер, AU, OOC (у большинства героев терпимый и местами оговоренный сюжетно), неграфические упоминания смертей и травм, иногда зашкаливает флафф / сентиментальность.

В общем, встречайте!

Балроги Ангбанда! Дворяне Талига!
(и другие персонажи обоих канонов в эпизодах)
… а также приглашенные звезды —
Б. Э. Мелькер в роли Вождя солнечных демонов
и Врач в роли Врача
в новом фанфике

Солнечные демоны

Глава 1

Создал бог тебя, о солнце, всемогущею рукою,
Без тебя любая радость людям кажется бедою,
Но вблизи ты нас сжигаешь дивной силой огневою.
Сонмы звезд тобой гордятся и любуются тобою!
«Витязь в тигровой шкуре»

Из камня текла вода — не так, как обычно бывает в горах, а сразу с нескольких сторон этого большого шестигранного валуна. Лунгортин еще некоторое время посмотрел на загадочный камень и вдруг сообразил: это же фонтан! Что там владыка говорил о фонтане? В каком-то эльфийском городе есть, кажется. Точно, в Гондолине — они же ищут этот город, все головы себе уже сломали. Ищут — а Лунгортин, получается, нашел.
Парень, сидевший на бортике фонтана — человек или эльф, Лунгортин их различать так и не научился и, если честно, учиться не собирался, — поднял голову и посмотрел, как Лунгортину показалось, вызывающе. Этой наглости Лунгортин снести не мог: еще какие-то эльфы будут тут его разглядывать. Мало в последней битве получили, сволочи, еще добавить? Лунгортин перехватил поудобнее топор и успел нанести эльфу — вроде все-таки эльф, эльфийский же город, говорил владыка — несколько ударов, не особо примериваясь — как вдруг его затянуло в белый вихрь, тот самый, что принес его сюда, закружило — и выкинуло прямо в Ангбанде.
По возвращении Лунгортин тут же направился к владыке и сообщил, что побывал в Гондолине.
— В Гондолине? — усомнился владыка. — Никто найти не может, а ты просто туда попал? И как же ты там оказался, юморист? И как ты понял, что это именно тот распроклятый город?
Лунгортин пожал плечами: понятно же, город светлый, чистый, домов много, фонтан посередине, эльфы ходят.
— Вот что, — решил владыка. — Завтра проведешь туда Готмога, и он разберется, что там за город такой. Если ты помнишь дорогу, конечно. Готмог, ты понял меня? Выполнять!
Готмог флегматично кивнул.
— Не хватало еще, чтобы там оказалась засада! — напутствовал напоследок владыка. — Проследить за всем, обо всех ловушках — доложить. Если окажется не Гондолин — пеняйте на себя! Распустились вконец.

***
***
***
Это переходит всякие границы. Стоило на двадцать минут упустить молодого дора из виду — и вот уже его, раненого, привозят в особняк сердобольные горожане. Он выглядел так, как будто настроился провести возле того четырежды проклятого фонтана по крайней мере несколько часов. Что могло случиться за пару десятков минут? Район — мирный, середина дня, бандитов поблизости — не заметили. Почему он вечно находит на свою голову приключения? Соберано будет в ярости — как назло, он сейчас дома, не в отлучке, сейчас сам спустится вниз на шум. Послать за доктором или подождать приказа? Ох, одно наказание с этим молодым дором.

***
Балроги направились знакомым Лунгортину маршрутом уже на следующее утро. Внимательно осмотрев пресловутый фонтан, мостовую вокруг, дома и вообще город, Готмог отвесил Лунгортину подзатыльник и беззлобно обозвал полным кретином: ничего похожего на Гондолин в этом месте не было. Ни одного эльфа, кругом одни люди — смертные — вон по ушам, по росту, по фигуре заметно. Лунгортин расстроился сначала — как не Гондолин, — но вскоре воспрял духом и предложил хорошенько проучить этих смертных и все здесь основательно разнести. Готмог согласился: хуже-то не будет. Пусть знают, кто тут сила.

***
Медленным шагом двигаясь от конюшен к главному входу в королевский дворец, Алва прикидывал, стоит ли ему появляться на совете, пропустив примерно две его трети, или такое опоздание уже можно приравнять к прогулу, и никому не помешает, если он оккупирует какой-нибудь пуфик в коридоре у дверей в зал и там подождет всех, кто захочет с ним пообщаться. Хорошо бы даже не пуфик, а кушетку помягче. Этой ночью Алве — по милости Окделла, которому вздумалось влипнуть в очередные неприятности, — не удалось поспать ни минуты. Кстати, выяснить у этого любителя опасных развлечений, что с ним произошло, так и не удалось. Врач вообще предсказывал, что с такими вводными разумного ответа стоит ждать не раньше, чем через неделю, однако уже через несколько часов после своего приключения, примерно в середине ночи, Ричард слегка пошевелился, чуть приоткрыл глаза и на вопрос Алвы: «Что же с вами случилось?» — пробормотал: «Человек… горел…». Повезло, что Алва как раз оказался рядом и успел задать свой вопрос и услышать ответ, прежде чем Ричард снова впал в беспамятство. На самом деле, не то чтобы именно повезло… Ассистируя врачу, Алва заметил, что Ричарду от его прикосновений как будто становится легче (как будто, когда Алва положил ему руки на виски, пока врач обрабатывал раны, именно это, а не обезболивающее снадобье, заставило Ричарда затихнуть и перестать метаться), — поэтому и остался на ночь у его постели — сидеть рядом, держать за запястье, как в пошлой лубочной повести, и обманывать себя, что следит за пульсом.
За своими мыслями Алва чуть не пропустил очень притягательный диванчик в дальнем конце коридора, неподалеку от дверей в зал совета. Усевшись на него и отметив про себя его мягкость и удобство, он вернулся к размышлениям. Итак, на очередное покушение не похоже — для покушения здесь действовали слишком… топорно — от этого глупого каламбура у Алвы свело зубы; другого он за такую формулировку, наверное, готов бы был утопить в пруду. Грабители и бандиты тоже отметаются — не их почерк. Печальная ирония, — пройдя без единой царапины войну, пережив благополучно недавние беспорядки, Ричард пострадал от рук городского безумца, вооруженного топором… и сейчас этот безумец, кстати, до сих пор где-то бегает. И что значит — человек горел? Может быть, в городе случился пожар, Ричард полез кого-то спасать и поранился?
Алва откинул голову на спинку дивана и лишь на мгновение прикрыл глаза — и проснулся, только когда двери зала совета открылись и оттуда начал вываливаться народ. Алва моргнул, выпрямился, внимательно посмотрел на публику и с удивлением обнаружил, что сегодня вызывает какой-то нездоровый интерес у Людей Чести. Братья Ариго, стоя у входа на лестницу, толкали друг друга локтями, перешептывались, кивали на Алву и кидали на него осторожные взгляды, как семилетки, замыслившие шкоду, которые никак не могут договориться, кто из них пойдет подкладывать лягушек в ботинки ментору. От толпы дворян отделился кансилльер и направился прямо к Алве; за ним — видимо, в роли моральной поддержки — следовал граф Килеан. Похоже, Штанцлер, вспомнив о своих административных обязанностях, твердо решил сделать нерадивому маршалу выговор за прогул. Алва, демонстративно не обращая на двух государственных мужей внимания, заметил в дверях Марселя Валме и приветливо помахал ему. Штанцлер тем временем подобрался уже совсем близко и, глядя на Алву сверху вниз, спросил сладким голосом:
— Герцог, вы сегодня один? Оруженосца решили с собой не брать?
Или этот гад пытался таким образом намекнуть в своем духе на что-то не очень приличное, или давал понять, что знает о нападении. Тем временем Килеан состроил оскорбительную, по его мнению, гримасу и тоже открыл рот, чтобы отпустить какую-то идиотскую колкость, но сказать ничего не успел, потому что, расталкивая локтями толпу, к Алве протиснулся солдат из городского гарнизона и, даже не отдав по форме честь, выпалил:
— Господин Первый маршал, срочно нужно ваше присутствие! В городе опять беспорядки, погромы, все горит!
— О нет, — сказал Штанцлер. — За что же нам такие испытания?
— Вообще-то, этим должен заниматься комендант, — строго сообщил солдату Алва, вставая. — Но…
— …но я больше не комендант! — закончил за него мысль Килеан.
— Вот именно, — сказал Алва и, отодвинув его плечом, устремился к выходу, бросив на ходу солдату: — Пойдемте, расскажете подробности по дороге.
Дворяне расступились. Никто не попытался их остановить, но за Алвой почему-то увязался Валме, который очень сетовал, что пропустил все веселье Октавианской ночи и хотел теперь получить шанс поучаствовать в подавлении беспорядков. Солдат, стараясь приноровиться к быстрому шагу Алвы и не отставать, докладывал:
— Это в квартале святого Хьюберта — знаете, там еще такая площадь с фонтаном посередине. Там появились какие-то два бандита, огромные детины, подожгли несколько домов, гоняются за жителями, все крушат. И, вот в чем дело, — солдат понизил голос, — местные, кто успел от них убежать, говорят — это и не люди вовсе. Говорят, демоны. Они вроде бы сами как будто горят.
«Человек горел…»
— Солнечные демоны? — удивленно переспросил Валме. — Как любопытно. Алва, удачно я вас встретил. Как знал, что наткнемся на какую-нибудь древнюю легенду.

***
Первым они увидели столб густого дыма, поднимающийся из-за крыш: горел даже не чей-то один дом, а, пожалуй, целый квартал; затем, еще издалека, услышали крики, неразборчивые причитания и топот ног. Чем ближе они подбирались к эпицентру, тем отчетливее становились признаки: вот погнутая ограда, вот выбитые из мостовой булыжники, вот дыра в заборе и за ней поваленные, опаленные яблони. А вот и первые жертвы: этому, перерубленному пополам, уже не поможешь; этого, обугленного до черноты, тоже спасать поздно — а вот этого, без ноги, кажется, еще можно. Н-да, Ричарду, похоже, еще повезло.
В разгромленном пустыре, вокруг которого лежали в руинах дома и осыпались пеплом последние остатки садов, сложно было узнать искомую площадь с фонтаном: чаша была выворочена из земли, керамические трубы растоптаны в пыль, украшенное мозаичными панно основание, из которого раньше торчали краны в форме львиных морд, — изрублено, и куски его разбросаны по сторонам. Брусчатка возле того места, где был фонтан, оплавилась так, что камень превратился в стекло. Присев, Алва потрогал пальцами гладкую черную поверхность, в которой мелькнула красная искра, обернулся к своим спутникам и вынес вердикт:
— Господа, мы действительно имеем дело не с людьми: даже самый сильный человек и даже самое мощное оружие на такое не способны. Поэтому нет, мы не на войне — мы на охоте. Следы мы уже нашли, осталось загнать зверя и пристрелить.
— Смотрите! — крикнул один из гарнизонных солдат. — Вон, в переулке, там!
Отряд ощерился ружьями. Из переулка им навстречу с воплями: «Помогите! Убивают!» — вылетел человек в горящей шляпе и, даже не притормозив, бросился прочь. Раздалось приглушенное шипение и потрескивание, как от поленьев в камине, и в дальнем конце переулка показались два сгустка пламени — слепяще-белого и темно-багрового цвета. Они медленно приближались — все время останавливаясь, чтобы оторвать очередную доску от забора, ударить топором по стене или поджечь куст сирени; жители переулка, к счастью, уже успели сбежать, — и вскоре стали различимы человекоподобные очертания их фигур.
— Ого, — сказал Валме. — Настоящие солнечные демоны. Алва, у вас ведь уже есть план, как с ними бороться? Я верю, что есть!
— М-м-м… — Рокэ вгляделся в монстров, которые подошли уже так близко, что можно было увидеть злобные выражения их чудовищных объятых пламенем морд; разумного плана у него пока так и не появилось, так что придется импровизировать. — Да, конечно, есть. Гарнизон находит источник воды — хоть где-то во дворах должны были сохраниться колодцы, не вся же округа бегала к этому фонтану, — набирает ведра, потом вы залезаете на крыши и по моему сигналу окатываете этих уродов. А я… в это время их отвлеку.
Командир отряда отдал честь, и солдаты кинулись выполнять приказ. На площади остались только сам Алва и как будто прилипший к его плечу Валме. Демоны вразвалочку подошли еще ближе, увидели их и оскалились зловещими улыбками — должно быть, представили, как весело убивать тех, кто от них не убегает и не молит о пощаде. Самым страшным в них было то, что они не издавали ни звука — не ругались, не рычали, не орали, не напевали под нос и не хмыкали, и только окружающий их огонь сухо трещал. Алва, краем глаза заметив, что кто-то из солдат уже обзавелся ведром и лезет на ближайшую крышу, поднял руку и крикнул:
— Эй вы, уроды! Не надоело?
Багровый демон — видать, поумнее — повел плечами, а белый — похоже, его подчиненный — в один шаг оказался рядом с Алвой и занес топор. Алва резко опустил руку, с крыши плеснула вода, и тут же на демонов с неба обрушился смерч, который поглотил их и исчез так же внезапно, как и появился. Алва еще успел разглядеть, пока демоны метались в уносящем их вихре, что вода ничуть не повредила им.

____________________________
Примечания:
1. Напоминаем читателям, что “The Balrog never speaks or makes any vocal sound at all. Above all he does not laugh or sneer…” [“The letters of JRRT”, письмо 210].
2. Цвет Лунгортина нигде не упоминается (да и сам Лунгортин упоминается по имени всего один раз), но в фандоме сложилось устойчивое представление, что он белый — видимо, потому, что в тексте канона слово «белый» стоит рядом с его именем.

Глава 2

Только я открыл зеницы, царь упал ко мне на грудь.
Он твердил: «Сынок любимый, хоть скажи мне что-нибудь!»
Но, увы, как одержимый, уст не мог я разомкнуть
И опять, теряя силы, стал в беспамятство тонуть.
«Витязь в тигровой шкуре»

— Ну что? — саркастически спросил владыка. — Выяснили? Проверили? Действительно Гондолин? Ой, что-то по вашему виду я сомневаюсь, что это был он!
Готмог задвинул Лунгортина себе за спину — мол, не высовывайся, — склонил голову и доложил, что город, который они обнаружили, не имеет с Гондолином ничего общего — это простое человеческое поселение, правда, довольно большое; что ни одного эльфа они там не увидели; и что они, насколько успели, устроили там грандиозный разгром.
— Надо полагать, из любви к искусству? — прищурился владыка. — Ладно, хоть так. Вот с кем мне приходится работать! Никакого соображения! Ну и дуболомы! Возвращаемся к прежнему плану, идите караульте в горах, раз все равно больше ничего не умеете.
Лунгортин припомнил, что у смертных там еще мечи были какие-то странные — тонкие, как веточки; и какие-то непонятные полые трубки.
— Это тебе, дураку, показалось, потому что ты сам огромный, — отмахнулся владыка. — Уйди уже наконец с глаз моих, чтобы я тебя не видел. Проваливай. Готмог, тебя это тоже касается, идиот.

***
***
***
Отделавшись от короля, который попытался всучить ему очередной орден за спасение города и горожан, выслушав несколько донесений армейского характера и вырвавшись наконец из дворца, где каждый норовил его поздравить с недавним успехом и пожелать ему победы в войне грядущей, Алва провел остаток дня в приятной и ни к чему не обязывающей компании Марселя Валме. Вернувшись домой, он на минуту заглянул к Ричарду и выяснил, что тому стало хуже: за весь день он ни разу не приходил в себя, у него развилась сильная горячка и начался бред. В обрывках фраз, которые слетали с его губ, Алва уловил повторяющиеся знакомые имена, заинтересовался, подошел ближе, вслушался — возможно, удастся вычленить сведения о нападавшем, — и вдруг беспорядочные фрагменты мыслей, порожденных воспаленным сознанием Ричарда, сложились для Алвы в цельный, почти связный рассказ: ему стал ясен смысл утренней пантомимы Людей Чести и открылось множество других подробностей, которые он не хотел бы знать. Ричард тем временем уже трижды повторил свой диалог с воображаемым исповедником, но не выглядел ни раскаявшимся, ни умиротворенным и продолжал бормотать, постоянно обращаясь к одному и тому же, — и Алвой внезапно овладела ярость, смешанная с горечью: маленький подлый отравитель! Гнилой, как и вся их компания — и такой же тупой, как и вся его семейка! Наивно было думать, что звереныша удастся приручить: если бы не несчастный случай, тот бы уже вчера вечером недрогнувшей рукой… И кому ты должен сказать спасибо за отсрочку? Солнечным демонам!
Алва, распалив себя еще сильнее, схватил Ричарда за плечи и принялся трясти.
— Где кольцо? А ну отвечай! Я вижу, что ты меня слышишь! Куда ты его спрятал?
Голова Ричарда ударилась о спинку кровати, и он жалобно вскрикнул. От резкого звука Алва опомнился, выпустил его и бросился прочь. Уже у себя в кабинете он успокоился настолько, чтобы испытать нечто вроде угрызений совести: сначала стоило бы, конечно, разобраться, а потом устраивать сцены. Возможно, Ричард и так собирался выкинуть злополучное кольцо, или рассказать о нем, или заложить и прокутить вырученные деньги… — хотя нет, это на него не очень похоже. Так или иначе, в таком ракурсе уже сам Алва начинал выглядеть последним подонком, садистом, который без всякого повода набросился на беззащитного раненого. Думать об этом было неприятно. Алва вызвал Хуана и велел отправить кого-нибудь к Ричарду дежурить и кого-нибудь другого — обыскать его вещи и принести все, что хоть отдаленно напоминает кольца; после этого он наконец добрался до собственной спальни и моментально заснул.
Утром он обнаружил на письменном столе аккуратно выложенные на лист бумаги: родовой перстень Окделлов, можжевеловые четки, моток бечевки, три оторванных от писем круглых сургучных печати, плакетку и проволочку от бутылки с игристым вином, свитый из белой и красной шерстяных нитей браслет, засушенный маленький венок из незабудок, скрученный фитиль для масляной лампы, а также вариацию бильбоке, где шарик нужно было поймать в деревянный кружок. Искомого кольца среди этих предметов не оказалось. Алва вздохнул с облегчением, позволил себе пару минут поиграть в бильбоке и принялся за дела — как-никак, намечалась новая война, и к ней нужно было еще очень многое подготовить.
Через какое-то время ему доложили, что прибыл доктор и требует его немедленного присутствия, и Алва, подавив в себе ростки чувства вины и загнав поглубже зарождающуюся панику, отправился туда, откуда вчера так трусливо бежал. По дороге он постарался убедить себя, что ему предстоит рядовая беседа двух профессионалов, однако, увидев выражение лица врача, понял, что ничего приятного он не услышит: из-под обычной невозмутимости проглядывала несвойственная мэтру растерянность, которую тот пытался спрятать за суровостью.
— Сейчас вы мне объясните, что у вас вчера произошло, герцог, — жестко сказал врач, даже не прибавив своего любимого «господин». — Я хотел выяснить у ваших слуг, но они отмалчиваются. Как вы, наверное, знаете и сами, за ночь состояние резко ухудшилось — усилился жар, беспамятство стало глубже. Предположу, что были судороги: иначе почему снова открылись раны и откуда взялся еще один ушиб на голове? Но что их спровоцировало?
Алва прикрыл глаза и сделал глубокий вдох: очень легко было бы сказать: «Вы не имеете права меня допрашивать», очень легко отговориться: «Я сам не понимаю, что случилось, меня не было рядом, я вчера весь день отсутствовал, вы знаете, боролся с демонами — а с утра работал», очень легко промолчать — но он посмотрел врачу в лицо и сказал прямо:
— Это я. Я… его тряс. Я… рассердился.
Он понадеялся, что это прозвучало не слишком жалко. Повисла пауза.
— Ну знаете! — возмущенно сказал врач наконец. — Если вы не можете контролировать свое поведение, будучи под действием сакотты или спиртного, то приказывайте, чтобы слуги запирали вас в комнате! Неужели так сложно выполнять мои рекомендации? Если я говорю «полный покой», это означает именно «покой», а не «скандалы и драки». Герцог, вам ведь не пять лет, а это живой человек, не игрушка.
Алва отвернулся и посмотрел на дальнюю стену. Ставни были полуприкрыты, и лучи света от окна, смешиваясь с сиянием свечей, складывались в причудливые узоры. Врач снова склонился над больным и чуть погодя позвал:
— Господин герцог? Подойдите сюда, пожалуйста, и помогите мне. Применим тот способ, который мы открыли в прошлый раз.
Алва встал за изголовьем постели и положил руки Ричарду на виски — ладони сразу ощутили ненормальный даже при таких тяжелых ранениях жар. Вместо того, чтобы расслабиться и позволить врачу спокойно заняться перевязкой, Ричард дернулся, застонал и попытался отвернуть голову, словно хотел уйти от прикосновения. Врач проверил пульс и задумчиво поджал губы:
— Кажется, сегодня не работает: жаль, а я так надеялся, что мы с вами совершим прорыв в медицине. Отпустите его, продолжим по старинке, с обезболивающим.
Алва приподнял Ричарда под спину, от чего тот шарахнулся в сторону и задышал рвано и часто, как после долгого бега. Его удалось убедить сделать несколько глотков лекарства, но, принятое из рук Алвы, оно не оказало никакого действия и даже не смогло надолго задержаться в организме.
— О боги, — сказал врач. — Герцог, хватит, вы его пугаете. Выйдите. И пришлите сюда кого-нибудь крепкого и кого-нибудь толкового, чтобы запомнил все мои назначения. Это могут быть два разных человека.
«Выйдите и поставьте себя в угол, герцог». Очевидно, прикосновения Алвы теперь влияли на Ричарда сугубо отрицательно — и это точно было связано с вчерашним инцидентом. Как вернуть прежний эффект, было непонятно: извиниться — но вдруг Ричард действительно виноват, и тогда Алва был в своем праве обойтись с ним жестко? Подождать, не предпринимать ничего, в конце концов, мэтр — прекрасный специалист, он справится и сам? Попробовать еще раз вечером или на следующий день — вдруг откат временный? Деятельная натура Алвы склоняла его к последнему варианту — нужно было только дождаться, пока врач уедет, чтобы не попасться тому под горячую руку. Вскоре хлопнула входная дверь, простучали колеса по брусчатке двора, открылись и закрылись ворота — врач отбыл; затем по двору протопотали чьи-то быстрые шаги — должно быть, один из пажей был отправлен к аптекарю за новыми снадобьями.
Алва решительно собрал бумаги, с которыми намеревался поработать, рассовал по карманам любимое перо, чернильницу и печать и двинулся к комнате Окделла. Там он занял письменный стол в небольшом кабинете, примыкающем к спальне — Ричарду были выделены полноценные покои, анфилада из трех пусть маленьких, но все же отдельных комнат — кабинета, спальни и гардеробной. Столом этим Ричард почти не пользовался, предпочитая читать книги, валяясь на кровати — но кто в его возрасте так не делал, будем честны, — а письма писать, сидя в библиотеке; да и сам кабинет воспринимал скорее не как рабочее помещение, а как буферную зону между коридором и спальней, дополнительную защиту от посторонних глаз. Стол был завален всяческим молодежным хламом, который горничные даже не пытались рассортировать; чтобы разместить бумаги, все это пришлось сдвинуть в сторону.
Когда Алва заглянул в спальню, служанка как раз, устроив Ричарда полулежа, пыталась расчесать ему спутанные, слипшиеся от пота пряди; видимо, она задела гребнем ушибленное место, потому что на лице Ричарда мелькнула гримаса боли, и он, не открывая глаз, издал короткий стон. Алва отстраненно подумал, что стоит нанять опытную сиделку — нужно сказать Хуану, пусть озаботится, — и, вполголоса подозвав служанку, велел ей оставить их наедине. Когда служанка, снова уложив Ричарда и закутав его одеялом, вышла, Алва распахнул дверь в спальню пошире и сел за стол так, чтобы все время держать в поле зрения кровать. Около часа ему удалось поработать спокойно, но потом Ричард снова зашевелился и начал что-то бормотать. Алва подошел поближе и прислушался: на этот раз бред был удивительно связным, как будто Ричард вел с кем-то беседу.
— На войну? — говорил он. — Ой, эр Оскар, конечно, я очень рад. А куда? А, Первый маршал едет в Фельп? И берет только небольшой отряд? И нас берет? То есть вас берет, а вы меня? Здорово! Сейчас, подождите, я соберусь, я быстро!
При этом Ричард попытался откинуть одеяло и принялся разглаживать на сорочке складки и стряхивать с нее пальцами невидимые пылинки, как будто готовился предстать при полном параде перед очами строгого Первого маршала. У Алвы внутри словно что-то оборвалось: он прекрасно знал, что означает этот недвусмысленный жест, и много раз видел его в лазаретах у тяжелораненых и безнадежно больных. Похоже, дух покойного Феншо — не выходец, Алва специально оглядел комнату и проверил: никого не видно — явился Ричарду и склоняет его уйти за собой, внушив, что именно у него Ричард служит оруженосцем, и заманивая посулами грядущей войны. И ведь знает, где планируется ближайшая война, шельмец — кстати, именно это убедило Алву, что Феншо действительно пришел за Ричардом, а не возник у него в затуманенном горячкой мозгу: о намечающейся войне в Фельпе Ричард слышать не мог. Неужели… Неужели юнец уже успел обзавестись потомством — или благородный Эгмонт таки изменял супруге и прижил на стороне бастарда — то есть будет кому продолжить род Повелителей скал, и жизнь Ричарда мироздание уже не бережет? Ну уж нет. Алва положил руку Ричарду на грудь — уже не важно, станет ли ему от этого хуже, — и резко сказал, обращаясь в пространство:
— Феншо, подите прочь. Никто с вами никуда уже не поедет, особенно — я настаиваю — Ричард, особенно — я подчеркиваю — мой оруженосец. Отвяжитесь от него. Убирайтесь. Не злите меня!
Феншо, судя по всему, после смерти научился-таки выполнять приказы вышестоящего командования, потому что занавеску у приоткрытого окна вдруг приподняло и качнуло легким порывом ветра, а Ричард тут же замолк и расслабленно уронил руки на одеяло. Алва взял его ладонь в свою и, наклонившись к нему, доверительным тоном проговорил:
— Ричард, не верьте ему: ваш эр — это я, и я вас пока никуда не приглашаю. И еще… я сожалею о том, что произошло между нами вчера. Я был неправ. За мысленные преступления у нас не наказывают, а настоящего преступления вы совершить пока не успели. Я… не сержусь. Простите, что напугал вас.
Извиняться перед человеком, который лежал перед ним в беспамятстве и не слышал его, было странно, и в лицо ему он никогда бы такого не сказал — но, едва произнеся последние слова, он ощутил, как от его пальцев распространяется теплая волна. Ричард глубоко вздохнул, вздрогнул и открыл глаза.
— Эр Рокэ? — спросил он удивленно и моргнул. — Что я…? Что вы…? Что случилось?
— Ну, если очень кратко, то на город напали солнечные демоны, я их победил, а вас ранили. Ричард, уже поздно, а у меня еще масса дел, поэтому давайте отложим более подробный разговор до завтра. Если у вас что-то болит, нужно выпить лекарство, а потом — постарайтесь заснуть. И вы очень меня обяжете, если мне не придется снова оттаскивать вас за шиворот от Рассветных Врат.

Глава 3

Под несчастною планетой только я один рожден.
Не найти мне в мире друга, как ни дорог сердцу он.
Кто мое разделит горе? Кто услышит горький стон?
Лишь одной тобой, сестрица, я утешен и смирен.
«Витязь в тигровой шкуре»

Айрис остановилась посреди гостиной и наконец сумела оглядеться: горничная привела ее сюда и оставила в одиночестве, отправившись что-то у кого-то выяснять. Ричард рассказывал, что слуги у герцога Алвы вышколенные и расторопные, но его, кажется, не очень любят, а, скорее, терпят, повинуясь воле своего «соберано» — и поэтому она совсем не ожидала, что ее появление вызовет в доме такой переполох. Когда она подъехала и назвала себя («Меня зовут Айрис, герцогиня Окделл, и я приехала к брату»), привратник с поклоном распахнул перед ней ворота, конюх принял ее коня, а ее саму ввели в особняк, где уже в прихожей ее встретила женщина средних лет — должно быть, экономка, — сняла с нее плащ, обняла ее и с облегчением сказала, что ее уже заждались, — а потом добавила с долей удивления в голосе, что уж не думала, что письма в далекий Надор идут так быстро. Айрис списала было это отношение к ней на знаменитое кэналлийское радушие, но немного начала беспокоиться, когда служанка помоложе, горничная, по дороге в гостиную сказала ей:
— Мы так рады, что вы приехали, дорита! Соберано как раз уезжает, и так хорошо, что рядом с молодым дором будет кто-то родной, чтобы о нем заботиться.
Это прозвучало так печально, как будто горничная была совсем не рада, а, наоборот, готова была расплакаться, но Айрис решила пока не придавать этому значения и спросила:
— А Ричард не дома? Или он занят? А герцог Алва?
И правда, почему он-то сам не вышел ее встречать? Ему не сказали, а он за делами и не услышал? Или его нет в особняке?
— Соберано нет, — сказала служанка. — А молодой дор… Сейчас узнаю, как он.
Пока она ходила и выясняла, Айрис успела снять перчатки и рассмотреть половину картин, украшавших стены гостиной. Вернувшись, горничная сообщила, что молодой дор пока не готов ее принять (ничего себе! Что же это у него за занятия, интересно?), и предложила умыться с дороги и переодеться в домашнее платье. Порядки, принятые в особняке Алвы, немного сбивали с толку — к счастью, одно запасное чистое платье у нее с собой нашлось, и она позволила горничной отвести себя в купальню и приняла ее помощь — самой снять дорожный костюм и справиться со шнуровкой на платье у нее так споро бы не получилось. После этого — дела Ричарда все никак не заканчивались, поэтому горничная предложила Айрис сначала пообедать (выглядело это все более подозрительно, как будто люди Алвы темнили и хотели что-то от нее скрыть), — они вернулись в гостиную. Следуя за горничной по уже знакомому немного маршруту, только теперь в обратную сторону, Айрис отметила, что в доме стало суматошнее: кого-то проводили к выходу — она успела увидеть затянутую в белое сукно спину, — мимо пронеслась одна служанка, с тазом, потом другая, с ворохом какого-то белья, потом лакей с кувшином — как с утра, когда дом только проснулся и господа начинают вставать. Горничная сервировала на нее одну маленький круглый столик в углу гостиной, и вот, когда Айрис уже расправилась с горячим и принялась за десерт — взбитые сливки с кусочками фруктов в маленькой вазочке, — дверь наконец отворилась, и еще одна совсем юная служанка просунула голову в щель и прощебетала что-то по-кэналлийски, а горничная, которую Айрис уже готова была признать своей не то наперсницей, не то тюремщицей, сообщила, что «дор Рикардо готов, пойдемте, дорита». Он, видите ли, готов ее принять! Ну она ему задаст! Так долго держать в ожидании родную сестру!

***
Миновало чуть меньше двух суток с тех пор, как Ричард пришел в себя настолько, чтобы отличать сны от яви, и еще около двух с того злополучного дня, о котором он с удовольствием забыл бы навсегда — короче говоря, для окружающих он болел уже пятый день. Ричард давно уже не чувствовал себя настолько слабым. Он помногу спал — а даже когда не спал, то периодически проваливался в какое-то забытье — и быстро уставал от любых действий: от разговоров (Алва при первом его пробуждении обещал ему с утра серьезный разговор и действительно снова пришел к нему утром, и Ричард принялся ему объяснять все, что узнал о намечающихся гонениях на Людей Чести — но, кажется, запутался в словах, и Алва, наверное, решил, что это снова начинается бред, потому что махнул рукой, прервал его, пощупал лоб и велел отдыхать — и Ричард не успел обсудить с ним другие волнующие его вопросы), от еды и утреннего туалета (служанка приносила ему обед в комнату, а лакей помогал умываться и бриться — точнее, будем честны, служанка кормила его с ложечки — причем на кухне все эти супы и каши для него протирали, как для младенца, — а лакей умывал и брил), а особенно — от мучительных процедур, которым его при каждом своем визите подвергал врач. Его ни на минуту не оставляли в одиночестве: рядом с ним все время кто-то сидел, или прямо у кровати, или в соседней комнате — но посторонних посетителей к нему не допускали, да и поддерживать связную беседу пока не было сил; читать он тоже не мог, а попросить, чтобы ему почитали вслух, не сообразил — тем более, ему никто этого не предложил. Оставалось занимать себя размышлениями. У Ричарда все еще держался сильный жар, а голова постоянно кружилась и была как будто набита ватой (легче становилось, когда ему на лоб клали что-нибудь холодное — или когда к нему прикасался Алва), поэтому мысли его принимали несколько фантастический оборот, но в его тогдашнем состоянии все эти невероятные умозаключения казались ему крайне логичными. Главным героем его размышлений был Алва. В горячечных снах и видениях эр неизменно являлся Ричарду в блеске королевского величия, при регалиях, с короной на голове и опоясанный мечом, окруженный таинственным сиянием, ореолом, внушавшим священный трепет, — то есть выглядел и держал себя, как самый настоящий король всего сущего, анакс из древних легенд. Очевидно, Создатель или кто-то из Ушедших — старая и новая религия в затуманенном сознании Ричарда бескровно сопряглись воедино, — прозрев, что Повелитель задумал покушение на жизнь своего анакса, ниспослал в наказание предателю солнечного демона: Ричард отлично помнил, как сидел на бортике фонтана, как солнце застила тень, повеяло жаром, как он поднял голову и увидел огромного, горящего, вооруженного топором человека — и больше не помнил уже ничего. В своем милосердии анакс простил его и, будучи в великодушном настроении, делился с ним теплом и светом, а вот в гневе был ужасен — Ричард даже испугался, когда тот все же решил его покарать сам, и испытал невероятное облегчение, когда тот отменил наказание. Объяснить себе, каким образом в мире оказалось одновременно два анакса — Альдо Ракан и Рокэ Алва, младший и старший, — Ричард не сумел, но никаких сомнений у него не осталось: в конце концов, в далекие времена в королевской семье могло родиться два близнеца, или королевская кровь распространилась по миру шире, чем это было известно — тут Ричарду почему-то пришло на ум разведение овец, — или у кого-нибудь был не оставшийся в хрониках брат, или, может быть, сестра…
— …сестра, — сказала служанка.
Погруженный в свои мысли — так было проще отвлечься от изматывающей перевязки, — Ричард не сразу понял, что она обращается к нему, а не к врачу.
— К вам приехала сестра, дор, — повторила служанка.
Ричард моргнул — служанка не исчезла, то есть она ему не повиделась. Айрис здесь — конечно, Айрис, кто еще из сестер мог приехать? Но откуда она могла узнать? Или что-то случилось дома? Служанка продолжала стоять в дверях и смотреть на него, терпеливо ожидая ответа.
— Очень хорошо, — врач повернулся к служанке. — Прекрасные новости.
— О да! — польщенная вниманием мэтра, девушка вспыхнула и затараторила, почему-то не переходя на кэналлийский: — Знаете, соберано ведь говорил Хуану, что надо нанять сиделку, а Хуан накричал на Марию, как будто она плохо заботится о молодом доре, хотя мы-то знаем, что это неправда, но все равно, знаете, не то же самое, что родной человек, и еще так обидно, наверное, лежать в чужом доме, когда никого из семьи рядом нет, то есть мы, конечно, уже не совсем чужие, но все равно… и вот соберано, наверное, сообщил семье, матушка дора не смогла приехать, а вот дорита…
Ее болтовня дала Ричарду время выйти из оцепенения, и он, собравшись с мыслями, проговорил — все еще немного растерянно и смущенно:
— Но как же я приму ее в таком виде?
Служанка прихлопнула рот ладонью, выдала ворох извинений и восклицаний и, взмахнув юбками, вылетела из комнаты. Врач улыбнулся — не то Ричарду, не то в сторону — и вернулся к своему занятию. Ричард подумал, что Айрис пустят к нему, когда врач закончит, но не тут-то было: как только тот, мягко попрощавшись и сказав Ричарду пару ободряющих слов напоследок, собрал свои инструменты и удалился, в комнате моментально появилось несколько слуг, которые сразу взяли Ричарда в оборот и вообще развили бурную деятельность. Ему вымыли волосы, расчесали, постарались уложить в модном духе и даже немного завили на концах; на постели снова сменили простыни и принесли большое покрывало с бахромой и кистями по углам; его переодели в новую сорочку, достаточно широкую, чтобы повязки не помешали ее натянуть, достаточно плотную и длинную, чтобы Ричард выглядел в ней прилично и не чувствовал себя голым, и, наконец, достаточно красивую, чтобы радовать глаз — с кружевами по вороту и на манжетах; комнату проветрили и наскоро помыли в ней пол; Ричарда слегка надушили, приподняли и прислонили спиной к подушкам, и еще одну подушку подложили под раненую ногу.
Когда комната опустела, Ричард несколько минут наслаждался тишиной и чуть не пропустил момент, когда скрипнула дверь. Он поднял глаза и увидел, что у входа стоит Айрис — в своем привычном старом платье, такая родная, такая домашняя, такая надежная и спокойная. Айрис пару мгновений колебалась, а потом бросилась к нему, почти упала ему на грудь и крепко его обняла. Ричард попытался приобнять ее в ответ — правда, левая рука, забранная в лубки, совсем не слушалась и начинала ныть от малейшего напряжения, а правую, более целую, он не мог высоко поднимать из-за повязки на плече. Ему все же удалось неловко погладить Айрис по спине, но тут плечо и ребра пронзила такая вспышка боли, что у него побелело перед глазами. Видимо, он даже ненадолго лишился чувств, потому что когда он снова открыл глаза, то увидел, что Айрис уже сидит на краю его постели, плачет и гладит его по щеке.

***
Сначала Айрис не поняла — почему Дик до сих пор в спальне, на дворе ведь разгар дня: чтобы только проснуться, уже поздно, чтобы уже лечь, еще рано; потом — заметив его бледность, изможденный вид, подернутый туманом взгляд, неестественную позу, разглядев повязки — не поверила; и наконец — когда Дик вдруг, так и не сказав ей ни слова, беззвучно обмяк в ее объятиях, — не на шутку испугалась. Видеть брата — всегда такого крепкого, сильного, прочно стоящего на ногах — настолько беспомощным и больным было одновременно и горько, и неожиданно, и все это просто не укладывалось в голове. Нельзя сказать, чтобы он вообще не болел — нет, конечно, в детстве, когда в замок приходило очередное поветрие, они дружно сваливались всей компанией, включая молочных братьев и сестер и детей конюхов и кухарки. Но в их с Диком тандеме именно она всегда была младшей слабенькой сестренкой, о которой нужно заботиться и чье здоровье нужно оберегать. Это с ней — не с ним — сидели по ночам; это ей — не ему — поправляли одеяло, взбивали подушки, читали вслух сказки, пока она отлеживалась в постели, приходя в себя после очередного приступа; это ее — не его — поили травяными отварами и укутывали шкурами для тепла, это для нее — не для него — таскали с кухни прямо в спальню пироги…
Тем временем Ричард чуть-чуть пошевелился и слабым голосом позвал ее по имени. Айрис взглянула ему в глаза и решила для себя, что она будет теперь взрослой; она позаботится о нем; она на время его болезни примет на себя роль старшей сестры.

***
Алва, вернувшись не самым поздним вечером в особняк и выслушав с некоторым удивлением доклад о том, что прибыла «дорита, сестра молодого дора», поднялся наверх и заглянул к Ричарду в комнату. Его взгляду открылась пасторальная картина: юная герцогиня Окделл сидела на стуле между окном и кроватью и, выковыривая ягоды голубики из принесенного ей суфле — кухарка настаивала, чтобы Алва сам утверждал меню на день, и поэтому он знал, что сегодня предполагалось на десерт для всех и что должны были готовить, согласно предписаниям врача, отдельно для больного, — кормила ими герцога Окделла. При этом она поминутно отворачивалась к окну, выглядывала на улицу и каждый раз сообщала, что проехала карета, проскакал всадник, служанка пронесла корзину с бельем через двор. Ричард, подавшись к ней, заинтересованно внимал и переспрашивал: «А сейчас что там? А какой конь? А гербы не разглядела?». На лбу у него красовалось белое полотенце, а на коленях лежала книга, заложенная ленточкой — явно утянутая из библиотеки.
Н-да, молодые люди тут без него времени не теряли, а девушка, похоже, даже не стесняется распоряжаться чужими слугами. При дворе с такой хваткой ей будет самое место — кажется, Ричард как раз начинал хлопотать по поводу фрейлинского патента… Алва осторожно прикрыл дверь и вышел: нарушать идиллию не хотелось, а объясниться можно будет и завтра, перед самым отъездом.

***
— А где Ричард? — спросил Эмиль. — Ты его не взял? Он что, наказан? Вы поссорились?
Марсель отвернулся и, с деланным безразличием уставившись в небеса, где как раз пролетала какая-то птица, начал насвистывать простенький мотивчик. Рокэ покосился на него и ответил:
— Ричард в ближайшее время точно не составит нам компании, — он замолчал, но Эмиль ждал, и Рокэ продолжил как будто нехотя: — Он серьезно пострадал при очередном витке беспорядков — вот Валме в курсе, что творилось в городе, он помогал подавлять погромы, можете его расспросить.
— И нельзя было выехать чуть позже? — не унимался Эмиль. Рокэ поморщился:
— Если честно, когда я его оставил, он едва мог приподнять голову от подушки. Только несколько дней назад я вырвал его из лап тяжелейшей лихорадки. Может быть, он еще успеет к нам присоединиться, но у меня есть подозрения, что, когда он снова станет способен махать шпагой и ездить на коне, мы как раз довоюем и вернемся.
— И вы оставили молодого человека в таком состоянии! — укоризненно вставил Вейзель.
— Что же мне было — может, вообще не уезжать? Ерунда какая. Курт, вы меня поражаете. Естественно, я оставил его не одного, а в заботливых руках моего врача и в любящих объятиях его сестры.

***
***
***
Той же ночью, когда они остановились на привал, ему явился предводитель солнечных демонов. Алва, как часто бывает во снах, тут же узнал его, почему-то решил проявить учтивость и поприветствовать его по всем правилам дипломатического протокола — хотя зачем церемониться с тупым и злобным врагом, который только что пытался уничтожить твой город? — и тут же пожалел об этом, потому что на свой титул вождь демонов отреагировал странно.
— Ты, смертный, — начал он резким тоном свою обиженную тираду, — думаешь, раз король, тебе все можно? Да вы только посмотрите на него: я им — все, все дал! Я им — колесо, я им — стремя, я им — выплавку бронзы, а они? Платят мне черной неблагодарностью!
— Да в чем дело? — ошарашенно спросил Алва, оглушенный его напором, вместо того, чтобы попытаться выяснить, что тому, собственно, понадобилось от Олларии.
— И он еще спрашивает! Кому вообще могло прийти в голову копаться в моем грязном белье? И не стыдно вытаскивать на свет ту давнюю, забытую историю! Да, я к ней был неравнодушен! Да, да, все вышло не очень удачно! Но вот так в глаза издеваться, вот так нагло, подло в глаза припоминать мне тот случай! Вы, смертные, уж не ожидал от вас такой… такой вульгарности!
Похоже, вождь демонов мог продолжать свои бессвязные обвиняющие излияния до бесконечности: очевидно было, что он не узнал того, кто совсем недавно противостоял его подданным, и вообще не проявлял никакого интереса к делам Талига. Это успокаивало: столице точно ничего не грозит, и чудовища не собираются возвращаться, даже если их вождь только притворяется — непонятно, в каких целях, — истеричным идиотом. Алва позволил себе расслабиться и приготовился слушать рассказ о какой-то интрижке в эмпиреях — правда, он подозревал, что не получит от этих пикантных подробностей никакого удовольствия, — но тут, к счастью, во внешнем мире что-то звякнуло, и сон прервался.

_________________________
Примечания:
1. Детали пикантной (а на самом деле, довольно мерзкой) истории в эмпиреях читатели, знакомые с Толкин-фандомом, могут прочитать в «Преображенных мифах» («История Средиземья», т. 10). Если кратко, там Мелькор напал на девушку — божество Солнца и изнасиловал ее, после чего она ушла из мира (это авторская, но альтернативная версия канона). Поэтому он так оскорбляется, когда Алва связывает его с Солнцем.
2. Да, автор снова, как и в англофанфике, ограбил «Ребекку» с этим меню на день.

Глава 4

Руку я носил в повязке из тончайшего виссона.
Увидав меня, царица поднялась, ликуя, с трона,
Целовала, словно сына, говорила благосклонно:
«Не оправятся хатавы после этого урона».
«Витязь в тигровой шкуре»

Прошло еще примерно полторы недели. Ричард медленно, маленькими шагами двигался к выздоровлению, и на этом пути у него случались то хорошие, то плохие дни. В хорошие он явно чувствовал себя уже довольно бодро, готов был поддерживать беседу и даже мог уверенно, хотя и недолго, сидеть в постели, не откидываясь на подушки, — голова не кружилась, силы понемногу прибывали, а лихорадка почти не напоминала о себе; зато в плохие дни жар возвращался, получалось только лежать, и он жаловался, что мысли снова как будто заволакивает туманом, все тело ломит, и невозможно ни повернуться, ни найти удобную позу. Айрис не могла посвящать брату, как она собиралась изначально, все свое время: она загадочным образом, неожиданно для себя самой оказалась фрейлиной Ее Величества — на ее имя однажды вечером принесли фрейлинский патент, — поэтому обязана была периодически появляться во дворце. Королева вошла в ее положение и разрешила присутствовать при ее персоне одну половину дня через день: утром одного дня, потом целый свободный день, вечером третьего дня, снова свободный день — и не оставаться на ночь. Айрис ненавидела, когда ее дворцовое дежурство совпадает с хорошим днем у Дика — терялись драгоценные часы, которые они могли бы потратить вместе на что-нибудь приятное и интересное, — и не находила себе места от переживаний, если должна была уехать в его плохой день: а если ему станет хуже в ее отсутствие, а если что-то случится?
Следующий день обещал быть откровенно плохим: ночью заживающие раны досаждали Ричарду особенно сильно, лекарства не действовали, ногу не выходило устроить поудобнее, он никак не мог заснуть и задремал, только когда уже давно рассвело, когда весь дом поднялся, и за окном застучали колеса повозок. Айрис пришла к нему вечером, уже одетая в сорочку, с расчесанными и заплетенными в свободную косу волосами, хотела пожелать спокойной ночи — и просидела рядом до утра. Когда Дик наконец успокоился и дыхание его выровнялось, Айрис, все еще сидя в своем кресле, в изнеможении уронила голову на постель. Некстати вспомнилось, как в последний Диков приезд домой, в один из тихих весенних вечеров, они скрылись от матушки на кухне и танцевали там бесконечную джигу на шестерых: за дам они с сестрами, а за кавалеров Дик, Наль и дядюшка — даже тот был рад на время убежать от матушкиных нравоучений; Боб аккомпанировал им на губной гармошке. Дядюшка больше стоял на месте, чем прыгал, галантно, старомодным изящным жестом подавал руки и награждал своих дам целомудренными поцелуями в воздух около щеки; Айрис выдохлась уже на третьем повторе, ее сменила Дейзи; а Дик так и скакал без устали, отбивал каблуками такт и крутил малышек с таким куражом, что те при каждом пируэте визжали от восторга. И вот теперь… У Айрис на глаза навернулись слезы, и она постаралась отогнать от себя страшные мысли, что теперь уже ничего никогда не будет, как прежде, и что Дик, быть может, никогда больше… Она еще немного поплакала и сама не заметила, как тоже заснула.
Проснулась она от того, что кто-то тряс ее за плечо.

***
Вдовствующая герцогиня Окделл выбралась из кареты, проигнорировав предложенную руку, и, с достоинством подняв голову, направилась к парадным дверям. Если бы не критические обстоятельства, по своей воле она ни за что не переступила бы порога проклятого дома — но Айрис нужно было вытащить из этого притона, этого оплота разврата немедленно, и немедленно же устроить Ричарду хорошую выволочку: Мирабелла не сомневалась, что эти двое сочинили план побега Айрис сообща, еще пока Ричард был в Надоре. Так бы она, конечно, отрядила на это дело Эйвона, но этот тюфяк сослался на какие-то дела, предложил успокоиться, подождать, отложить визит в столицу месяца на полтора-два — так что пришлось ехать самой.
У дверей ее встретил слуга, кэналлиец бандитского вида, который, окинув неодобрительным взглядом ее саму и ее карету, оставленную на подъездной дорожке, буркнул, что «герцог Алва в отъезде, а герцог Окделл не принимает». Когда же она назвала свое имя, выражение разбойничьей физиономии моментально изменилось, слуга заорал в глубину коридора что-то на своем языке — в его тираде Мирабелла распознала знакомое всем народам “madre”, — и тут же весь дом, казалось, пришел в движение. Слово “madre” отразилось эхом от стен, его повторили на разные голоса; скачущим мячиком оно добралось до самых дальних комнат, до самого верхнего этажа — и наконец затихло. С лестницы ссыпалось несколько служанок, которые окружили Мирабеллу, помогли ей избавиться от верхней одежды и чуть ли не под руки препроводили в гостиную. Первые подозрения о том, что здесь что-то не в порядке, закрались ей в душу, когда средних лет служанка, которая принесла воду и предложила освежиться после путешествия, начала расхваливать ее детей.
— Ваш мальчик, молодой дор, — говорила служанка, вытирая глаза уголком передника, — такой храбрый, такой ответственный, такой серьезный, такой воспитанный… — Мирабелла, завороженная тоном, в тайном ужасе ожидая, когда же в этой речи проскользнет «был», не успела одернуть служанку за фамильярное «мальчик», но та уже перешла к дифирамбам в адрес Айрис: — …а дорита — такая самоотверженная, добрая девочка…
«Самоотверженная и добрая» никак не вязалось у Мирабеллы с Айрис, поэтому она прервала излияния служанки, отказалась от вина, шадди, закусок, сладостей, отдыха с дороги, омовения в купальне — и потребовала, чтобы к ней позвали Ричарда. Служанка сочувственно улыбнулась, хотела было похлопать Мирабеллу по плечу, но, заметив ее сурово поджатые губы, отдернула руку и молча пригласила следовать за ней. Второе подозрение посетило Мирабеллу, когда они, поднявшись на этаж выше, вошли в комнату, и еще одна служанка, помоложе, сидевшая на низком диванчике возле закрытой двери, приложила палец к губам и шепотом сообщила, что «еще не вставали». Что значит «не вставали»? Чем они занимаются тут по ночам, хотелось бы знать? Пляшут до рассвета на балах или что похуже? Спутница Мирабеллы повторила свое “madre”, служанка просияла, одарила Мирабеллу облегченной улыбкой и, вскочив на ноги, отворила дверь в спальню.
В нос сразу ударил резкий, тяжелый запах аптечных трав, камфары, эфирных масел, настоек на спирту, который не выветрился, даже несмотря на приоткрытое окно. Дети и правда спали: Ричард лежал на спине, чуть отвернувшись от окна, выпростав из-под одеяла руку, плотно замотанную бинтами; Айрис наполовину свесилась с кресла, скрючившись в невероятно неудобной позе, угнездив голову у брата на сгибе другого локтя. Сын выглядел откровенно больным, а блудная дочь — всего лишь очень уставшей, поэтому Мирабелла решила начать с нее. Она потрясла Айрис за плечо и, когда та, покрутив головой, приподнялась и потерла заспанные глаза, Мирабелла резким движением потянула ее наверх и развернула к себе. Во взгляде Айрис отразился ужас, она вздрогнула, отшатнулась и попыталась закрыть Ричарда собой. Хорошенькая же репутация сложилась у матери в глазах собственных детей…
— Дочь моя, — сурово сказала Мирабелла. — Объяснитесь!
— Да что здесь объяснять! — Айрис, похоже, справилась с первым потрясением и снова готова была дерзить; разговор, однако, она старалась вести шепотом. — Тихо, матушка, не видите, Ричард еще спит!
— Айрис, вы сбежали из дома, и я вас нахожу в этом, за неимением лучшего слова, логове! С Ричардом мы поговорим позже, а пока речь о вас. Представляю, как вы уже успели себя скомпрометировать! Чем тут вы занимались с Вороном?
— Неправда, ничем! Когда я приехала, Ричард уже болел, и вот, с тех пор я за ним ухаживаю. Герцог Алва сразу уехал, я его вообще видела только один раз! И еще Ее Величество… — тут Айрис кинула взгляд на окно и вскочила. — Ой, уже так поздно! Мне пора во дворец! У меня же дежурство сегодня после обеда!
— В какой еще дворец? Какое еще дежурство? Айрис, не уходите от темы!
— Простите, матушка, надо спешить!
Айрис молниеносно оказалась около двери, и Мирабелла только успела бросить ей вслед:
— Никаких дворцов! Ступайте собирать вещи, мы возвращаемся в Надор! — но девчонка уже убежала.
Мирабелла покачала головой: если Айрис каким-то образом умудрилась получить место фрейлины, придется объясняться с королевой. Впрочем, пару часов это подождет: сейчас нужно выяснить, что же с Ричардом. Мирабелла осторожно, стараясь не потревожить сына, отогнула одеяло: на Ричарде была новая, из дорогой ткани рубашка — наверняка с Воронова плеча или купленная на его деньги; в расшнурованном вырезе виднелись повязки — они охватывали правое плечо, шли через всю грудь и спускались ниже; на левой руке и ноге бинты были наложены поверх лубков, и ногу из-за них было не согнуть, отчего поза казалась скованной. Мирабелла вернула одеяло на место, села в оставленное Айрис кресло и потянулась проверить сыну лоб — так и есть, немного лихорадит. Айрис сказала, что она застала его уже больным, то есть он около двух недель лежит здесь раненый.
Что же произошло? Кто мог с ним такое сотворить? Неужели Ворон поквитался с сыном врага за то давнишнее покушение? Это было бы логично: выросшая в семье старых нравов, Мирабелла понимала и принимала подобные практики и могла бы его за это ненавидеть, но не осуждать. Или Ричард наконец набрался мужества для мести, набросился на него первым или вызвал на поединок? Но тогда непонятно, почему Алва не убил его сразу, почему оставил в доме, организовал лечение… Или Ворон напал на него в приступе ярости, а потом опомнился и теперь заглаживает вину? Или не хотел убивать — достаточно искалечить, оставить немощным, закрыть путь на военную службу, сломать жизнь — а потом мнимой заботой сильнее привязать к себе? Или… кто знает, насколько опасны эти раны, как близко уже Ричард подошел к краю?. .
Мирабелла поправила ему волосы и задержала ладонь на макушке; Ричард вздохнул, но так и не проснулся. Во время той злополучной ссоры легко было кидаться голословными угрозами, пугать материнским проклятьем, представлять, как отрекается от сына или дочери — о нет, у нее их всего четверо, и она на самом деле не готова лишиться никого из них. Легко было говорить: «Иди и убей» — и думать, что пусть погибнет сам, зато за правое дело, зато не опозорит семью. И вот теперь, когда он уже — почти погиб, когда он лежит перед ней, недвижный, может быть, почти мертвый — она не видела тела Эгмонта и не застала его отца и не знала поэтому, как разглядеть печать смерти на лице мужчины из рода Окделлов, — теперь трудно не осознать, какой безумной блажью были ее тогдашние слова и мысли. Не по себе сейчас было еще и потому, что Ричард очень редко болел — приступы Айрис, наоборот, были привычны, стали уже такой рутиной, что казались притворством, как будто девчонка делала это матери назло. Только раз, очень давно, Мирабелла всерьез боялась за жизнь Ричарда: ему было года четыре, Айрис — три, в замок занесло очередную детскую лихорадку, которая почему-то щадила девочек — пара дней в постели не в счет — и тяжело проходилась по мальчикам. Айрис мирно заснула в своей кроватке, а у Ричарда разыгрался жар, который ничем было не сбить. Эгмонт помчался среди ночи за врачом в соседнее селение, где у того был дом и практика, — не поселять же в замке на жалованье человека, услуги которого понадобятся хорошо если пару раз в год. Мирабелла держала Ричарда у себя на коленях; он уже не мог плакать и даже всхлипывать и только тихонько скулил, уткнувшись пылающим лбом куда-то ей в плечо. Тогда все обошлось, а сейчас? Создатель… — Мирабелла отстраненно отметила, что за все время в доме Ворона она пока еще ни разу не обратилась к Создателю. Да и о чем Его просить? Создатель, пусть он выживет? Пусть он не останется калекой? Пусть побыстрее поправится?
Почувствовав, что Ричард наконец начал просыпаться, Мирабелла убрала ладонь и, чопорно выпрямившись в кресле, сложила руки на коленях. Ричард повернул голову, поморгал, распахнул глаза — и увидел ее. Мирабелла ожидала и страшилась увидеть в его взгляде то же выражение ужаса, которое мелькнуло у Айрис, но разглядела только удивление, усталость и боль. Ричард попытался приподняться на локте, но это ему не удалось, и тогда, закусив губу и зажмурившись — Мирабелле стоило определенных трудов сдержаться и не броситься ему на помощь, — он толкнулся здоровой ногой, устроился все же повыше и растерянно проговорил:
— Доброе утро… матушка?
— Добрый день, сын мой, — Мирабелла выразительно кивнула на окно. Ричард проследил за ее взглядом, казалось, смутился и спросил:
— А вы…?
— Я приехала за Айрис, и я ее забираю. А нам с вами, Ричард, предстоит серьезный разговор, но сейчас, как вы сами понимаете, это невозможно, поэтому…
— Нет, я могу, — перебил Ричард, снова моргнул и поморщился. — Что вы хотели обсудить?
Он продолжал моргать и щуриться, и Мирабелла, опять встревожившись, не выдержала, наклонилась к нему и спросила:
— Что, Ричард? Что случилось? Что не так?
— Не обращайте внимания, это… ерунда… голова немного кружится. И… плохо вижу, как будто все расплывается. Но так бывает… потом пройдет. Это не помешает вас слушать, я готов… — обреченно закончил он.
В конце длинной фразы его голос упал до совсем тихого шепота, и у Мирабеллы против ее воли сжалось сердце. О мое бедное дитя! Что же они с тобой сделали? Мирабелла стиснула в руках ткань платья — жаль, не догадалась взять сюда четки, оставила их в карете — и сказала вовсе не то, что собиралась:
— Кто это сделал? Кто это был, Ричард? Кто на вас напал?
— Солнечные демоны… — пробормотал Ричард, — …то есть один демон…
Какие еще демоны? Она ожидала какого угодно ответа: «грабители», «Алва», «люди кардинала», да даже «эр Август» — но только не этого. Неужели дела еще хуже, чем ей показалось, и у Ричарда пострадало не только тело, но и рассудок? Она решила было переспросить, но Ричард внезапно просветлел и уставился в сторону двери. Мирабелла тоже повернулась: у входа стояла Айрис, одетая в роскошное парадное платье в родовых цветах — черное с темно-красными вставками. Нахалка, демонстративно не глядя на мать, помахала Ричарду, выпалила что-то вроде: «Ну я побежала — меня уже ждут — не скучай — вечером вернусь!» — и скрылась. С улицы раздались возбужденные возгласы, конский топот, стук колес о мостовую, звук открывающихся ворот — как будто одна повозка въезжала во двор, а другая остановилась ее пропустить. Звонкий голос Айрис с кем-то поздоровался, щелкнул кнут, снова застучали копыта. Никак не отделаться от этого шума! Нужно потребовать, чтобы Ричарда перевели в другую комнату — с окнами на более тихую улицу или на сад, у Ворона в доме же имеется сад? Мирабелла дернула шнурок, вызывая служанку и, когда та появилась, распорядилась насчет умывания и завтрака (надо надеяться, тень Эгмонта простит ее за то, что она командует челядью его убийцы, — или хотя бы посмеется, глядя на эту сцену из Рассветных садов) и хотела завести разговор о новой комнате, но не успела, потому что в коридоре опять началось какое-то движение, вошла еще одна служанка и доложила, что доктор ожидает в кабинете.

***
Врач стоял у стола. Увидев Мирабеллу, выходившую из соседней комнаты, он учтиво поклонился, приложив руку к груди, и предложил ей кресло, а себе придвинул стул. Он был одет в белый сюртук из плотного сукна, доходивший почти до колен; его удивительный головной убор напоминал не то женский чепец, не то капюшон монаха; завершала его облик длинная седая борода, спускавшаяся аккуратным клином. Мориск! Облегчение — об их талантах ходят легенды, значит, для Ричарда есть надежда! — мешалось с беспокойством: Мирабелла прикинула, сколько и чего придется заложить, чтобы расплатиться — не хватало, чтобы Ворон попрекал Ричарда еще и этими деньгами. Она уже представляла, какой величины моральный счет тот готовится выставить через два года — за обучение, стол и кров, за подарки и мелкие, ничего не стоившие ему благодеяния…
Врач тем временем вытащил из-под груды непонятного мусора на столе — каких-то веточек, веревочек, деревяшек — чистый лист бумаги, положил перед собой и начал:
— Госпожа герцогиня…
В куче этого мусора знакомо блеснуло кольцо — родовой перстень, который Ричард обычно носил не снимая. Наверное, сейчас пальцы похудели, не будет держаться. Может быть, вдеть цепочку? Мирабелла рассеянно протянула руку за кольцом — стоит прибрать, чтобы не потерялось…
— Госпожа герцогиня! — врач постучал кончиком пера по столу, привлекая ее внимание. — Я очень рад, что вы сумели найти время и приехать. Я хотел бы получить от вас ответы на некоторые вопросы о вашем сыне: что он любит? Что ему нельзя? Чем он болел в детстве? Какие у него были травмы? Только вы сможете мне здесь помочь. Я пытался узнать эти сведения у герцога, но он не сообщил мне ничего определенного. Я понимаю, конечно, что не самый близкий друг семьи, тем более мужчина, такими вещами, скорее всего, не интересовался, но вы, само собой…
— Он любит молоко с медом, — машинально ответила Мирабелла. — Я как раз собиралась распорядиться. В детстве… Постойте! Какой друг семьи? Кого вы имеете в виду? Вы что, считаете, что Алва — друг нашей семьи? Этот негодяй, этот подлец, этот убийца — друг семьи?! За кого вы нас принимаете? Знаете, я уже сомневаюсь, что с вашей неразборчивостью в связях, вашим непониманием людей вы способны нормально лечить! Мой сын болеет уже третью неделю, и ему не становится лучше! Я сегодня же забираю его домой!
— О, госпожа герцогиня, — врач прервал ее примирительным жестом. — Я не оскорблен только потому, что делаю скидку на ваше душевное состояние! Позвольте, что я должен был подумать, если ваш сын живет у герцога в доме, если герцог принимает в судьбе молодого человека такое участие! Мы, иностранцы, действительно не интересуемся вашей политикой, и откуда мне было знать, что произошло между вашими семьями. Впрочем, сейчас не время это обсуждать: меня больше волнует ваше последнее заявление. Здесь я выскажусь строго: нет, я запрещаю. Вы можете поступить по-своему и увезти сына, но ручаюсь, что вы не довезете его живым даже до границ вашей провинции. Всего с полмесяца назад молодой человек получил несколько серьезных ран; он потерял много крови, перенес тяжелую лихорадку, несколько дней провел на грани жизни и смерти; наконец, он только недавно начал оправляться, но еще не оправился, от сильного удара по голове. Не говоря уже о том, что необходимы ежедневные перевязки… Госпожа герцогиня? Успокоительного? Сердечных капель?
— Не надо… — Мирабелла заставила себя выпустить подлокотники кресла, которые сжала чуть ли не до хруста, — видимо, это и заставило врача предположить, что с ней сейчас случится припадок, — и прошлась взглядом по столу в поисках какой-нибудь безделушки, которую можно будет теребить в руках, не привлекая лишнего внимания: да, вот четки, сама же положила их Ричарду еще при первом его отъезде. — Извините, мэтр, я слушаю вас. Признаю: ваши аргументы очень убедительны.
— Что же, — врач обмакнул перо в чернильницу. — Тогда продолжим.
Тщательно записав ее скупые, короткие ответы — сосредоточиться было трудно: вспоминая о детстве Ричарда, Мирабелла постоянно возвращалась в мыслях к нему же, но из настоящего, только что оставленному в соседней комнате на попечение лакеев и слуг, и образ Ричарда-малыша, задыхающегося в приступе грудной болезни, накладывался на образ Ричарда-взрослого, беспомощного, ослабленного, страдающего от ран, — врач предложил:
— Может быть, теперь вы сами хотите еще что-нибудь спросить? Пожалуйста. Вы имеете право знать.
Мирабелла задумалась. Хотелось спросить: «Он выживет?» — но, судя по спокойному тону врача, тот и так был в этом уверен; спросить: «Он искалечен?» — но ответа на этот вопрос она боялась и решила повременить с ним, пока не увидит раны Ричарда собственными глазами; спросить: «Это опасно для его рассудка?» — о да; и, чтобы завуалировать этот свой повод для беспокойства, она начала так:
— Что там все-таки произошло? Как мой сын получил такие раны? Он уверяет, что сражался с солнечными демонами, но ведь это, — она взглянула врачу в лицо, — никак не может быть правдой?
— Почему же, — врач огладил бороду, — по свидетельствам всех очевидцев, именно с ними. Я не очень одобряю подобные игры с мистикой, но факты есть факты: четырнадцать дней назад в городе появились двое — назовем их так — монстров, вооруженных топорами; похожих на людей, но как будто сотканных из огня: все, кто их видел, сообщают, что от них исходил жар, яркий свет, даже открытое пламя. Они около суток терроризировали местных жителей в одном из районов, а после вмешательства герцога Алвы пропали. Ваш сын как раз столкнулся с одним из них. К сожалению, он не помнит самого нападения — не волнуйтесь, такое часто случается, — но я видел тела других жертв этих чудовищ и предполагаю, что ваш сын выжил только потому, что попытался дать монстру отпор, и тот не успел развернуться в полную силу.
О мое бедное, храброе дитя! Мирабелла опустила голову. Казалось бы, церковь считает ересью все эти старые сказки — история о том, как языческие боги однажды собрались войной на предводителя солнечных демонов, разбили его и заковали в цепи, неоднократно упоминалась в ироническом ключе в поучениях святых отцов, — но не отрицает существования демонов иного рода. Если признаются одни, почему не быть другим… Впрочем, чем это откровение поможет сейчас ей и Ричарду? Под пальцами мерно щелкали четки — прикосновение к шершавому дереву успокаивало, — Мирабелла ушла в свои размышления и вернулась к реальности только тогда, когда кабинет вновь заполнился гомоном слуг, а врач дотронулся до ее рукава и пригласил присоединиться к нему.
— Я обычно настаиваю, чтобы ваша дочь не присутствовала при процедурах, потому что это зрелище не для глаз молодой девушки, но вы, как женщина, которая привела в этот мир минимум двоих…
— Четверых.
— …четверых, не должны испугаться. Пойдемте, я подробно вам все покажу и объясню, пока буду работать.

***
Когда Мирабелла, теперь в компании врача, вернулась в комнату Ричарда, тот выглядел немного бодрее, чем в первый раз, но все равно при виде матери непроизвольно отпрянул, вжавшись в подушки — должно быть, ожидал неприятного разговора. Что он там успел себе напридумывать: «Сын мой, как вы посмели заболеть?»; «Почему вы позволяете себе лечиться на деньги подлого убийцы?»; «Герцоги Окделл никогда не лежали в постели больше трех дней»… Мирабелла вздохнула и, обогнув кровать, уселась на свое прежнее место; врач же, наклонившись к Ричарду, проверил у него на шее пульс и приветливо спросил:
— Как вы себя сегодня чувствуете? — и, прежде чем Ричард раскрыл рот, ответил на свой вопрос сам: — Вижу, что не очень… Плохо спали? Что-то тревожит? Болит?
Ричард нахмурился и кивнул. Мирабелла набрала воздуху и собралась было вставить свои наблюдения, но врач остановил ее жестом и продолжил:
— Думаю, сегодня перевязки мы точно будем проводить с более мощным лекарством.
Ричард мрачно посмотрел на него исподлобья, бросил быстрый нечитаемый взгляд на Мирабеллу и выдал:
— Окделлы умеют терпеть боль.
Ах вот оно что. Боится, что она его осудит за мнимую слабость — ну конечно, после всех тех наставлений, которые она давала ему в детстве: Окделлы не плачут, Окделлы не уронят себя…
— Понимаю, — сказал врач и тоже взглянул на Мирабеллу — возможно, с толикой осуждения. — Не сомневаюсь, что ваш разум умеет терпеть боль, и даже еще более долгую и сильную, но ваше сердце, молодой человек, и так уже пострадало от лихорадки и теперь может просто не выдержать.
— От ваших снадобий я все время хочу спать днем, а ночью уже не могу заснуть, — не уступал Ричард. — Не сплю ночью и странно себя чувствую с утра.
— Что же, — парировал врач, — для ночного сна я для вас подберу что-нибудь еще, а сейчас…
О Создатель, раны, голова, а теперь еще и сердце! А ведь когда Эгмонт получил свое ранение, ничего подобного с ним не было… Захотелось не то хорошенько встряхнуть сына, не то прижать к груди и разрыдаться, но вместо этого она сжала четки и строго произнесла:
— Ричард, перестаньте пререкаться с мэтром — делайте, как он велит.
После этого Ричард сразу сдался и покорно позволил напоить себя лекарством, и, глядя, как врач достает из сумки многочисленные склянки и зловещего вида инструменты, Мирабелла, не в силах больше оставаться в образе суровой непреклонной родительницы, тихо добавила:
— Если хотите, я буду держать вас за руку.
— Да, — выдохнул Ричард, которого под действием лекарства уже начало затягивать в забытье и в котором, на грани сна и яви, обнажилось глубоко спрятанное, давнее, детское — было среди этого и доверие к матери. — Да, пожалуйста…
Мирабелла молча взяла его ладонь обеими руками, чуть сжала, стараясь приободрить его, и, замерев, принялась наблюдать за врачом. Тот и правда, как и обещал, показывал и объяснял ей все в подробностях, и то, что она увидела и услышала, только убедило ее в том, насколько плохи дела ее сына — несмотря на то, что мэтр каждый раз уверял, что две недели назад, да, было опасно, но сейчас ситуация уже идет на лад. Под конец перевязки, видимо, действие лекарства начало ослабевать, и Ричард с такой силой вцепился Мирабелле в запястье, что она не удивилась бы, если бы там остались синяки. Она продолжала следить за манипуляциями врача, и в то же время перед ее внутренним взором разворачивалась другая картина: пусть Ричард — к счастью — не запомнил самого момента нападения и хода битвы, но воображение готово было рассказать Мирабелле всю историю вместо него. Вот перед сыном вырастает объятый пламенем гигант; вот Ричард делает шаг ему навстречу, зажав в одной руке шпагу, а в другой кинжал; он вздергивает подбородок, смотрит чудовищу в глаза — и тут на него обрушивается топор: сильный удар по плечу заставляет его выпустить шпагу, удар по руке — выронить кинжал; тычок по ребрам — отступить назад; удар по ноге — упасть на колено; наконец, удар по голове — плашмя, Создатель, спасибо, что не лезвием! — оставляет его лежать неподвижно на мостовой, заливая камни кровью, а чудовище, рассудив, что противник уже не встанет, уходит и не добивает его…
Она расцепила сжатые пальцы Ричарда, переплела их со своими, поднесла его ладонь к губам, и только невероятное усилие воли помогло ей удержаться от слез. Проглотив комок в горле и понадеявшись, что голос не подведет ее и не сорвется, она спросила:
— Он… сможет действовать правой рукой, держать оружие, сражаться? Он… будет ходить? У него… останется хромота?
— О, — врач как раз закончил и теперь тщательно мыл руки в принесенном заранее тазу. — По первым двум пунктам: конечно, да. По третьему скажу так: я над этим работаю, но пока ничего гарантировать не могу. Госпожа, я понимаю: сегодня вам показалось, что положение очень тяжелое — не спорю, так и есть, но обещаю, что ваш сын обязательно поправится. Для этого сейчас понадобится время и терпение; нужен покой, хороший уход; важны любовь, забота и поддержка родных.

***
***
***
Вождь солнечных демонов больше не посещал его, но однажды, недели через две после того памятного визита, Алве снова приснился необычный, потусторонний сон: он даже не видел образов, а как будто уловил донесенные ветром обрывки чужого разговора. Два женских голоса — по тембру было не определить возраста, но первый как будто принадлежал даме более взрослой и опытной, а второй — кому-то помоложе; не будь обе собеседницы женщинами, Алва бы решил, что это умудренный годами сьентифик втолковывает свою научную заумь помощнику или наставник — ученику.
— Посмотрите, — говорила мнимая ученица, — вот здесь, этот размытый участок на гобелене, видите? Не понимаю, как так произошло: разве бывают такие пересечения?
— О, — отвечала старшая. — Кажется, здесь мы видим редкий случай взаимопроникновения миров. Такое иногда случается: миры оказываются по каким-то параметрам совсем рядом, и происходит наложение сигналов — волновой резонанс. Это обычно длится недолго. Не думаю, что наши знакомые — видишь, в этой точке они пропадают, а в этой снова появляются у нас — успели там натворить что-то серьезное.
— А что-нибудь еще могло перетечь от нас к ним? — забеспокоилась ученица.
— Из материального — пожалуй, ничего больше, а то это бы сразу отразилось на рисунке. А духовные субстанции… Знаешь, судя по всему, тот мир очень близок нашему, и его обитатели, вероятно, похожи на наших: поэтому, даже если какие-то наши ценности, мораль, идеи и просочились к ним, то там никто ничего даже не заметит.
— Спасибо, ясно. А, скажите, от них к нам что-то вот так просочилось?
— Хм, — наставница, казалось, задумалась. — Я пока не чувствую, но посмотрим, еще посмотрим.

_______________________________
Примечания:
1. Айрис вспоминает вот такую джигу на шестерых: www.youtube.com/watch?v=GJEj6QsNEf4. Называется она “Kemp’s jig”, это как раз Британия, середина 17 века. В видео показаны 9 итераций, но на самом деле их 27: 3 кавалера, 3 дамы и 3 фигуры, каждый кавалер должен протанцевать каждую фигуру с каждой дамой. В джигах вообще много прыгают, поэтому Айрис грустит из-за Ричарда. (К слову, ассоциативная картинка для сцены с грустящей Айрис: i.ebayimg.com/images/g/B0UAAOxytdlQ9v-y/s-l400....).
2. Если герцоги Окделл в каноне живут как джентри, то можно предположить, что они и до восстания жили как джентри — не поменялся же уклад за пять лет. Может быть, это такие северные аристократические традиции.
3. Читатели, знакомые с Толкин-фандомом, конечно, узнали в «наставнице» Вайрэ, а в «ученице» Мириэль.
4. Напоминаем читателям, что в мире ОЭ неделя длится 6 дней.

Глава 5

Хоть и женщина, но богом утверждается царица.
Мы не льстим: она способна на престоле потрудиться.
Не напрасно лик царевны светит миру, как денница:
Дети льва равны друг другу, лев ли это или львица.
«Витязь в тигровой шкуре»

Очутившись снова во дворе особняка Ворона (на обратном пути до парадных дверей опять пришлось отказаться от обеда, вина, закусок, приготовленной для нее комнаты), Мирабелла почувствовала себя так, как будто вырвалась из сказочной зачарованной пещеры, где время течет иначе — попавший в такую пещеру неуловимо менялся и говорил и делал, сам того не замечая, совсем не то, что было для него привычным во внешнем мире. Выйдя из душной, пропахшей лекарствами комнаты, из давящей пышности коридоров на свежий воздух, Мирабелла как будто вновь обрела прежнюю себя. Накопившееся душевное напряжение требовало немедленного выхода — иначе говоря, ей абсолютно необходимо было на кого-нибудь наорать. Ричард? Ричарда сейчас совершенно нельзя волновать: ему и так досталось, и, быть может, те часы, которые он сегодня провел в переживаниях, отсрочат его выздоровление и выльются теперь в долгие дни затянувшейся болезни. Кроме того, когда она уходила, он снова задремал, и она только постаралась как можно удобнее устроить его на кровати — и, когда он уже не видел, все-таки поцеловала на прощание в лоб. Непонятно, как теперь увезти Айрис, чтобы не повредить ему еще сильнее. Да, Айрис? Устраивать скандал во дворце будет нелепо, а если рядом окажется королева — еще и опасно. Кто еще из старых знакомых сейчас в столице? Родня? Но она не говорила с ними о Ричарде и не просила за ним присмотреть, так что они, наверное, даже не интересовались его делами. О, зато был тот, с кем говорили, кого просили, кто обещал помочь, поддержать, наставить — этот так называемый друг семьи, который и пальцем не шевельнул, чтобы уберечь ее ребенка! Он сейчас в конторе во дворце или у себя? Во дворец она в любом случае сегодня попадет, так что начнет, пожалуй, с его дома.
Дорога оказалась долгой (непонятно, почему одно из первых лиц в государстве выбирает себе жилье так далеко от дворца, почти за городом), и по пути Мирабелла успела выместить свое раздражение на нерасторопных мещанах, которые загромождали дорогу своими телегами, и накричать на прохожих, которые не могли толком ответить на расспросы ее кучера и указать точно, где же живет кансилльер — поэтому, когда она наконец добралась до непримечательного особнячка в не самом роскошном квартале, ее ярость уже почти выветрилась. Помогло ей успокоиться и то, насколько радушно встретил ее при подъезде к дому секретарь кансилльера: этот учтивый — не в пример слугам в особняке Ворона — и скромный молодой человек, очень тщательно одетый (на нем был темный сюртук, аккуратно застегнутый на все пуговицы, а пряжки на его туфлях были начищены до блеска), немедленно распознал герб на дверце кареты, помог ей выбраться, предложил подождать на плетеном кресле возле дверей, сам ушел доложить о ней хозяину, очень скоро вернулся и пригласил ее проследовать за ним. Они обошли особнячок и оказались на заднем дворе, где какая-то полная дама под вуалью, наряженная в необъятные юбки, инспектировала коробки, которые лакей нагружал на повозку.
— Дорогая герцогиня, — пробасила дама и откинула вуаль, — очень рад вас видеть, проходите, пожалуйста.
Мирабелла отшатнулась.
— Август! Что за нелепая пошлость! К чему этот маскарад?!
— Ш-ш-ш, моя дорогая, — проговорил вполголоса Штанцлер, подходя к ней и прикладываясь к ее руке. — Здесь нет никакого Августа. Кансилльер в отпуске уже три дня, отдыхает в загородном имении, а за хозяйством следит его экономка, Марта.
— Чиновники не ходят в отпуск летом, — сердито сказала Мирабелла, отбирая у него свою руку.
— О, моя дорогая, иногда ходят, — улыбнулся кансилльер. — Если вы здесь, дорогая герцогиня, то вы, должно быть, уже знаете, какими неприятными для нас были последние недели. Никто не может чувствовать себя в безопасности; в самом воздухе витает ощущение, как будто скоро все переменится.
— О да, — саркастически сказала Мирабелла. — Последние времена наступают, в городе видели солнечных демонов. Если бы вы были знакомы с соответствующей литературой, Август, вы бы знали, что явление каких бы то ни было демонов никогда и никем не связывалось со знамениями конца света, и глупо утверждать, что…
— Моя дорогая, — Штанцлер поднял ладони, — не рискну состязаться с вами на поле богословия — это ваша, так сказать, стезя. Но я разбираюсь в политике, и я отчетливо вижу — даже скажу прямо: отлично знаю, — что грядут большие перемены; сначала, может быть, неблагополучные для нас. Поэтому я советую вам, моя дорогая, какими бы ни были ваши изначальные планы, не задерживаться в городе: уезжайте сами, забирайте вашу милую дочь, но Ричард должен остаться, и, когда наше время придет, он…
Вся злость, которая как будто уже улеглась, всколыхнулась в ней с новой силой.
— Ричард тяжело ранен! — закричала она. — Кому, как не вам, этого не знать! Он, может быть, никогда не оправится! Он, может быть, вообще не встанет с постели! Где вы были, когда он чуть не погиб?! Что вы сделали, чтобы его уберечь?!
Она замахнулась, чтобы отвесить ему пощечину, но он перехватил ее руку и поднес кончики пальцев к губам. От неожиданности она замолчала, а Штанцлер примирительным тоном произнес:
— О, моя дорогая герцогиня, о чьих же еще детях я пекусь, как о своих. Но ведь вы понимаете, что Ричард — военный; он в любой момент может пострадать, его могут даже убить, и я никак на это не повлияю.
— Перестаньте, — буркнула Мирабелла, выдергивая руку и отступая на шаг. — Могли хотя бы справиться о его здоровье, например, у Айрис.
— Мы с вашей очаровательной дочерью не представлены, — развел руками Штанцлер. — А в особняке у Ворона сами знаете, какие порядки: моего человека даже не пустили на порог.

***
Беседа с кансилльером оставила у Мирабеллы чувство досады: правда, он убедил ее, что Ее Величество сейчас бессмысленно искать во дворце, указал дорогу к монастырю, куда та ездила на богомолье, и подробно объяснил, где именно в монастыре ее стоит искать; Айрис, по утверждению Штанцлера, неизменно сопровождала королеву в этих ее поездках. Зародилась в душе Мирабеллы и смутная тревога: если, как он говорит, намечаются какие-то политические пертурбации (не имел ли он в виду новое восстание?), то стоит, пожалуй, потихоньку пустить часть накопленных денег на усиление защиты замка.
В главном храме монастыря, где, если верить Штанцлеру, Мирабелла должна была найти и дочь, и королеву, было тихо, прохладно и сумрачно. Она на пару мгновений задержалась у входа, немного огляделась и сразу прошла в правый неф — к тому из малых боковых алтарей, который заметила первым: он весь был увешан серебряными пластинками, бусами, кольцами на цепочках — подношениями в благодарность за чудесное исцеление. Она прикоснулась рукой к стене, прижалась лбом к ограде алтаря и закрыла глаза: «Создатель, смилуйся, спаси…» Сзади послышались шаги. Мирабелла обернулась и увидела, что рядом стоит пожилая монахиня с большой эсперой на груди — должно быть, судя по регалиям, сама мать-настоятельница.
— Вы что-то хотели, сестра? — осведомилась та. — У нас сегодня нет службы.
— Во-первых, любой прихожанин имеет право войти в храм и помолиться, если чувствует душевную необходимость, — Мирабелла снова дотронулась до ограды и кивнула на дары.
— О, — настоятельница смягчилась. — Несомненно, вы правы, сестра.
— А во-вторых, — Мирабелла как будто в рассеянности повернулась к главному алтарю и поискала глазами тайную дверь, за которой скрывался выход в тот самый внутренний садик, где, по словам Августа, обычно уединялась королева, — а во-вторых, я хотела бы нанять у вас сиделку для раненого.
— Да, конечно, — сказала настоятельница. — Монастырь предоставляет сиделок, только, сами понимаете, нужно будет сделать определенное пожертвование.
Мирабелла посмотрела на свои кольца: надо надеяться, что монастырь берет пожертвования драгоценностями — пока что все украшения остались при ней, потому что, когда она заикнулась об оплате, врач сообщил, что за его услуги заплачено далеко вперед; неудачно было бы, если бы сейчас пришлось искать ростовщика, чтобы что-то заложить.
— Для кого нужна сиделка? — спросила настоятельница.
— Молодой человек, восемнадцати лет, — послушно перечислила Мирабелла, стараясь думать об этом отстраненно и не представлять при каждом слове то, что она описывала. — Военный, серьезно ранен. Пока не встает, но в сознании, опасности для жизни, по словам врача, нет. Что-то еще?
— Да, опишите характер, пожалуйста.
— Спокойный, хм, — Мирабелла на мгновение задумалась («Спокойный? Дерзкий и своевольный!»). — Да, пожалуй, все-таки сейчас спокойный. Не капризный, привык к строгости. Упрямый, да, очень. Еще…
— Все понятно, — остановила ее настоятельница. — Думаю, у меня получится подобрать для вас кого-нибудь из незанятых сестер.
В этот момент справа от алтаря, как раз в том углу, куда смотрела Мирабелла, скрипнула дверь, мелькнул свет и раздался звонкий голос Айрис:
— Мать Моника! А можно нам еще свечей, пожалуйста?
— Да, дитя, идите и возьмите сами, — настоятельница жестом указала на резной шкафчик у противоположной стены, извинилась перед Мирабеллой и удалилась. Не прошло и минуты, как Айрис, набрав свечей, отвернулась от шкафчика и заметила мать. Она отпрянула — на миг показалось, что сейчас повторится утренняя сцена, — но тут же взяла себя в руки и, в два шага оказавшись рядом, спросила встревоженно:
— Матушка? Почему вы…? Что-то с Ричардом, да? Был доктор? Он с вами говорил? Что он сказал? Ричард же не…?
«Вы его расстроили, и ему стало хуже?» — вот что она наверняка на самом деле хотела спросить, но напрямик обвинить мать почему-то не решалась — уж точно не из дочерней почтительности, а должно быть, потому, что боялась услышать ответ («Да, разволновала; да, хуже; дочь моя, поедемте, вы срочно нужны в особняке»).
— Айрис, сколько раз я вам говорила не шуметь в храме! — одернула ее Мирабелла. — С Ричардом все в порядке, точнее, было все по-прежнему, когда я уходила. Я здесь не за этим…
— Айрис, дитя мое, вы нашли свечи? — послышался приглушенный голос из-за тайной двери. Ага, вот и королева, отлично.
— Да, Ваше Величество! — отозвалась Айрис, и ее слова громко раскатились под сводами храма (говори — не говори, что в лоб — что по лбу). — Иду! Знаете, тут приехала моя матушка, и она…
— Что же, пригласите ее сюда.

***
Садик, где проводила свое время в уединенных молитвах королева, был надежно скрыт стенами монастыря, а кусты сирени, уже давно отцветшей, бросали тень на изящную, почти невесомую скамеечку. Рядом со скамеечкой, прямо на траве, действительно стоял наполненный песком — в агарисском духе — миниатюрный подсвечник, в котором догорали три свечи. Королева поднялась им навстречу; Айрис без слов обошла ее и принялась зажигать и расставлять новые свечи.
После должного количества учтивых приветствий — не то чтобы Мирабелла считала себя обязанной расшаркиваться перед этой так называемой королевой, супругой узурпатора, но протокол есть протокол, — королева заговорила первой:
— Герцогиня, — сказала она, — я очень рада видеть вашу дочь у нас. Вы ее прекрасно воспитали: редко в наши дни встретишь такую богобоязненность. Всегда беру ее с собой, когда езжу сюда: юная Айрис способна наизусть цитировать «Эсператию» — то есть, конечно, я имела в виду «Книгу Ожидания», но вы меня поняли — с любого места.
К удивительным эпитетам Айрис и качествам, которых Мирабелла никогда не замечала за дочерью, теперь добавилось еще и «богобоязненная», но здесь она могла по праву гордиться собой: священные тексты ее дочери знали идеально. На этом она решила, что вводная часть закончилась, и можно наконец переходить к делу.
— Ваше Величество, — сказала она, глядя королеве прямо в лицо, — я здесь, чтобы…
— О, я понимаю, — в голосе Ее Величества зазвучали сочувственные нотки. — Бедный мальчик! Такая трагедия!
Кажется, все в этом городе сговорились и считают, что она приехала сюда, исключительно чтобы кудахтать над Ричардом. Впрочем, это ей даже на руку: ни у кого не возникает вопросов, почему вдовствующая герцогиня нарушила приказ короля, запрещающий Окделлам появляться в столице: вызванная личным письмом Первого маршала к постели больного сына, она провела с ним несколько часов, затем пообщалась с экономкой старого друга семьи, который уже уехал в отпуск в свое имение, затем в монастыре наняла сиделку и (уже понятно, что королева не собирается отпускать от себя Айрис) отбыла домой.
— Ваше Величество, — тем не менее, повторила Мирабелла, — я здесь, чтобы просить вашей аудиенции, и…
Айрис, стоявшая за спиной королевы, вздрогнула и развернулась, чуть не уронив подсвечник. Больше, однако, Мирабелла не успела ничего сказать, потому что голос настоятельницы позвал:
— Сестра? Сестра, которая справлялась о сиделке, вы еще здесь?
— Да-да, мать Моника, мы все здесь! — крикнула королева. — Идите к нам!
Появилась настоятельница, за которой следовала дюжая, широкоплечая монахиня с по-мужски сильными руками и простоватым лицом.
— Сестра Магдалена, — отрекомендовала ее настоятельница. — Имеет большой опыт с молодыми военными, прошу любить и жаловать.
— Матушка! — воскликнула Айрис; королева ее не одернула, поэтому дочь продолжила возмущаться, бросая гневные взгляды то на монахиню, то на саму Мирабеллу: — Зачем это нам? Почему вы решили, что нужна еще какая-то сиделка? Я что, плохо справляюсь?
— Гм, — Мирабелла сделала глубокий вдох: не стой между ними королева, она бы уже встряхнула нахалку за плечи. — Сейчас, может быть, вы и справляетесь — но позже, когда ваш брат начнет вставать, захочет подойти к окну, выйти на балкон в соседней комнате — кто будет подставлять ему плечо: неужели вы?
Айрис чуть побледнела и сжала кулаки; королева едва заметно поморщилась: должно быть, избалованную государыню смущал разговор о болезнях и ранах, но Мирабелла и сама не собиралась обсуждать при ней детали и перешла к следующему доводу для Айрис:
— Потом, вы ведь состоите при Ее Величестве. Вы должны жить во дворце, находиться при ее особе и не можете постоянно сидеть с Ричардом, правильно?
— Ах, ну что вы, — ответила за Айрис Ее Величество и нежно улыбнулась. — Я ведь всегда иду навстречу своим фрейлинам, если у них в семье какие-то… обстоятельства. У меня у самой трое… двое братьев. О, или вы беспокоитесь, что ваша дочь ночует в чужом доме? Пока я лично ее патронирую, — улыбка стала еще слаще, — я могу ручаться, что она не проводит свободное время неподобающим образом.
Королева явно намекала, что еще один мысленный шаг на этой дороге подведет опальную герцогиню опасно близко к оскорблению словом, а оттуда недалеко и до государственной измены: усомнившись в добродетели дочери, она подвергнет сомнению и честность ее покровительницы — и хотя, вспоминая многочисленные сплетни, которые добирались даже до их глубокой провинции и которые Мирабелла всегда старалась пропускать мимо ушей, кто-то сказал бы, что с такой патронессой никакая компрометация не нужна, но повторять это королеве в лицо решился бы только самоубийца. Мирабелла заверила Ее Величество, что не имела в виду ничего такого, и приступила к последнему пункту:
— Наконец, — сказала она, обращаясь теперь не к дочери, а к самой королеве, — и это причина, по которой я искала сегодня вашей аудиенции, — я хотела бы забрать свою дочь домой, в Надор.
— Нет-нет-нет! — быстро вставила Айрис. — Ваше Величество, пожалуйста!
Королева склонила голову набок и жестом велела Мирабелле продолжать.
— В столице, как я слышала, беспокойно. Говорят, опасность грозит всем Людям Чести и, может быть, даже вам. Не разумнее было бы…
— Нет, — сказала королева с резкостью, которая совсем не вязалась с ее смиренным видом. — Не верьте слухам, герцогиня. Я постоянно отовсюду слышу эти разговоры о беспорядках, гонениях, чистках, но они, конечно, не имеют под собой оснований. Поэтому нет, юная Айрис останется при мне.

***
В особняк они возвращались в домашней карете (Айрис уже давно отвыкла от ее неудобных жестких сидений и скрипучих рессор): Ее Величество, которая так решительно, к радости Айрис, отказала матушке, все же согласилась отпустить свою фрейлину с дежурства пораньше, заявив, что желала бы помолиться теперь в одиночестве. С ними ехала нанятая в монастыре сиделка, поэтому Айрис не боялась, что матушка сейчас велит развернуть карету к городским воротам и силой увезет свою блудную дочь: Айрис сидела против хода и смотрела то в окно, то на лицо матушки, пытаясь угадать, что у той на уме; монахиня и матушка — по ходу, причем матушка уткнулась в какую-то книгу и, перелистывая ее с суровым видом, не отрывалась от чтения; сиделка же, сложив руки на коленях, дремала с открытыми глазами. Внезапно матушка подняла взгляд на Айрис.
— Святой отец утверждает, — сказала она, постучав по странице согнутым пальцем, — что мужчина и женщина во всем равноправны в мыслях Создателя.
— Надо же, — ответила Айрис и снова отвернулась к окну: проповеди, которыми зачитывалась матушка, были ей совершенно не интересны. Но матушка на этом не успокоилась:
— И поэтому — да посмотрите же на меня! — и поэтому, дочь моя, хотя вы и женщина, вам придется взять эту обязанность на себя: как только вы заметите признаки того, что в столице начинается беспокойство, возобновились волнения, если вы почувствуете, что вы в опасности, то, не мешкая, берите Ричарда и бегите из города. Сестра Магдалена знает о наших делах и согласна нам помогать.
Монахиня кивнула.
— Что?! — в ужасе от такого поворота, переспросила Айрис. — Нет! Я не уеду, и Ричард не уедет! Я не могу бросить Ее Величество, а Ричард на службе, и мы никогда не прятались от трудностей, вы что! Мы не трусы!
— Такие мужество, верность и стойкость — очень похвальные качества для девушки вашего возраста и положения, — сказала монахиня.
— О да, очень достойно, не спорю, — вдруг согласилась матушка. — Но не тогда, когда у вас на руках раненый. Айрис, подумайте сами! Сколько времени пройдет, прежде чем Ричард оправится достаточно, чтобы суметь защитить себя и вас? Два месяца, три, больше? А если что-то случится раньше? Что с ним станется, если, не приведи Создатель, вы окажетесь в тюрьме или на плахе?
— Управляющий герцога Алвы, его зовут Хуан, вы с ним, наверное, уже познакомились, — с некоторым сомнением сказала Айрис, — обещал, что он нас не выдаст. Ричард рассказывал, что тут недавно уже были беспорядки, погромы, и они забаррикадировались в доме, и все было в порядке!
На самом деле, Хуан тогда, выслушав Айрис, произнес эти слова как будто в шутку, с легкой усмешкой, как будто он не совсем поверил ей, посчитав предупреждения Ричарда плодом его горячечной фантазии, — но матушке об этом знать было не обязательно.
— Маскируйтесь как угодно — под крестьян, мещан, монахов, ваших любимых солдат, хоть под тюки с соломой, — но уезжайте домой, — повторила матушка, пропустив ее заверения мимо ушей.
Айрис представила, как они с монахиней и Хуаном в шесть рук заворачивают Ричарда в ковер и приторачивают его к крыше кареты, и хихикнула.
— И ничего смешного, — сказала матушка. — Хоть раз проявите благоразумие, дочь моя, заклинаю вас.
— Постойте, — перебила ее монахиня. — Это же у вас поучения святого Огюста? Его знаменитый трактат «Женщина и эсператизм»? Тогда, позвольте, я не совсем согласна с вашей трактовкой его изречения…

***
Карета уже въехала во двор особняка и остановилась, а матушка с монахиней все продолжали перемывать косточки святым отцам: если они нашли друг в друге родственные души, то пусть матушка и забрала бы свою новую знакомую в Надор!
Избавиться от сиделки, однако, так и не удалось: матушка на этот раз провела в особняке от силы полчаса и уехала, сообщив — к полному изумлению и разочарованию всех домочадцев, — что возвращается домой и не останется ни на ночь, ни даже на ужин, а заночует на постоялом дворе за пределами города. О чем они говорили с Диком, было ведомо только Создателю, но тревоги сегодняшнего дня — и сам визит матушки, и ее скорый отъезд, и этот их загадочный разговор, и другие ее слова, и явление сиделки, и переживания, что придется расстаться с Айрис, — все это не могло не сказаться на душевном состоянии больного, и к ночи у него снова начался жар, не такой сильный, как в первые дни, но все равно очень неприятный. Сиделка, прознав об этом от кого-то из слуг, тут же заявилась в комнату и решительно выпроводила Айрис прочь — отдыхать, а сама осталась дежурить у кровати.
Прежде чем заснуть, как и прошлой ночью (точнее, этим утром), в слезах — только теперь лежа в собственной постели, — Айрис подумала, что матушка, должно быть, не так уж и не права: Ричард и правда пока что очень болен и будет поправляться еще долго; и если в городе скоро начнутся какие-то неприятности (а брат то и дело заводил о них речь), и если им будет грозить опасность, то что же — действительно придется бежать. Только его сначала придется чем-нибудь опоить, потому что он точно не согласится, но со всем остальным Айрис, пожалуй, совладает. А, может быть, эти неприятности грядут еще не прямо сейчас, и когда придет их время, то Дик будет уже на ногах, и они оба сумеют защитить себя (и всех, кто им близок) с оружием в руках. А быть может, все ошибаются, и ничего страшного вообще не случится: они дождутся, когда вернется герцог Алва, и Ричард поедет с ним еще на какую-нибудь войну, а Айрис останется при дворе, будет делать карьеру фрейлины и, наверное, в конце концов полюбит кого-нибудь, и ее кто-нибудь полюбит (почему бы и не герцог Алва), и она выйдет за него замуж. Главное, в любом случае она будет готова к тому, что ее ожидает. А если ты готов — ты уже почти победил.

***
Что делает нормальная мать, если ее ребенок тяжело болен? Должно быть, переживает, не находит себе места от беспокойства, дни и ночи проводит у постели, сидит у изголовья, держит за руку (хотя бы с этим она, кажется, справилась, — все остальное-то взяла на себя дорита), обнимает, утешает, выхаживает свое дитя и не отходит от больного, пока тот не поправится, — но не уезжает через два часа, даже толком не повидавшись. И не сказать, чтобы такое было принято у благородных: возьмем, например, юного Энрике — тот, года два назад, когда еще был пажом у соберано, сломал ногу, так его опекун — не последний из кэналлийских рэев — сорвался и приехал, бросив все дела, и заботился о мальчике, как родной отец. И уж точно нормальная мать не притаскивает в чужие дома непонятных, никому не нужных монахинь, которых еще требуется где-то размещать! Впрочем, соберано сам заводил речь о сиделке — но ведь только до того, как приехала дорита. Странные порядки, дикие нравы северян… все не как у людей.

***
***
***
Накануне атаки к Готмогу боком подобрался орк-лейтенант и извиняющимся шепотом сообщил, что у них тут… происшествие. Готмог велел показать ему это происшествие, и орк привел его в подземелье, где ожидали приказа о выступлении любовно отобранные лично владыкой самые крупные, самые злобные, самые ядовитые пауки.
— Вот, — сказал орк, делая широкий взмах рукой, и тут же скрылся в тенях у стены.
У Готмога запестрело перед глазами: все пауки были окрашены в разнообразные цвета — Готмог сразу живо вспомнил то буйство красок, которое явилось им, когда они только начинали петь этот мир: здесь были и нежные приглушенные оттенки — рассветно-розовый, зеленый цвета молодой травы, подобный прибрежному песку желтый, неуловимо-лиловый; и яркие, кричащие тона — алый, глубоко-синий, истошно-оранжевый; были полоски, круги и спирали, и еще какие-то узоры и рисунки. Пауки переваливались с лапы на лапу, глухо ворчали и не понимали, чем недоволен командующий.
Готмог сразу отправился к владыке и доложил о происшествии, заранее зная, что тот будет недоволен. И действительно.
— Это что такое?! — заорал владыка, хорошенько рассмотрев пауков. — Это что за эстет у нас выискался, кому такое в голову вообще могло прийти?! Никакой маскировки, никакого понятия о конспирации! Или это саботаж, затесался предатель? Убью! Запытаю до смерти, сволочи! Откладываем атаку, пока этот бардак не рассосется. За что мне это все?! Ну и идиоты!

________________________
Примечания:
1. Фанфик дописан до условной точки, которая дает возможность читателям выбрать для себя развитие событий по вкусу: как в Кэртиане (например, один из тех вариантов, которые проигрывает у себя в голове Айрис), так и в Арде (состоится ли атака на Гондолин и насколько успешно).
2. В доп. материалах к канону последнего времени появились намеки на возможность пейринга между Штанцлером и Мирабеллой (по словам автора канона, он мог бы к ней посвататься, но не захотел).
3. «Женщина и эсператизм» св. Огюста — читай «Женщина и социализм» Августа Бебеля. По юмористической мысли автора, роль религиозных текстов в Кэртиане играют не только земные священные книги, но и земные же труды левой направленности.

Конец.

@темы: Сокраловские истории, Воображаемый мир: Арда, Воображаемый мир: ОЭ

---

"Марианна — фон эпохи", продолжение

Начало (первые три истории) здесь.

Напоминаю, что действие происходит в АУ, в которой череда неожиданных политических решений приводит к тому, что Ричард становится оруженосцем Марианны, а Алва берет в оруженосцы Мэллит. Марианна, получившая в подчиненные Повелителя текущего Круга, становится "фоном эпохи", то есть стрежнем мира, осью, вокруг которой крутятся все события, моральным ориентиром.

Предупреждения все те же: АУ, ООС, балаган, нарочитая фривольность. Талиг — сказочное королевство, в котором правит сказочный король.

В новой истории на сцену выходит также Оскар Феншо и некоторые другие герои!

4. Расшитые штаны

Расшитые штаны

Любезник повалил Королеву и расцарапал ей ляжки
своими расшитыми штанами; но все оказалось тщетно,
Королева стала звать камеристку и звала до тех пор,
пока та, поначалу прикинувшаяся глухою,
не была вынуждена поспешить ей на помощь.
Таллеман де Рео. Занимательные истории

Его Величество устраивал грандиозный бал: формально — для приветствия новых послов (действительно, за последние полгода обновился дипломатический аппарат Ардоры и Флавиона, а в гайфском посольстве секретари сменялись каждые несколько месяцев), а фактически — в ознаменование начала очередной войны, о которой еще не было объявлено вслух и в которой, конечно, снова должен был победить Алва. На бал приглашались дворяне, как обычно, «с чадами и домочадцами, пажами и оруженосцами» — и это значило, что какая-то из незадачливых придворных дам опять будет вынуждена провести вечер в отдельных покоях, вместо танцев надзирая за чужими детьми всех возрастов, от трех до четырнадцати лет: младенцы от повинности освобождались, но во всем остальном дворяне не решались нарушать прямой приказ короля. Вероятно, эту старомодную формулировку в канцелярии переписывали раз за разом из приглашения в приглашение, не задумываясь над ее смыслом и даже не читая, — но выполнить ее буквально было безопаснее, чем подвергать сомнению слова Его Величества, поэтому на каждый такой прием по дворец съезжались десятки семей с маленькими детьми — своими собственными и пажами. Алва всякий раз в глубине души радовался, что ему не приходится объяснять почти взрослой дочери, почему все танцуют, а ей пока не положено; выбирать для десятилетней, какая лента красивее — синяя или черная; и утешать четырехлетнюю, если ту испугает шум. Его так называемые пажи — а их в особняке неизменно было трое — проводились хитрым Хуаном по документам то как лакеи, то как члены эскорта, то как ученики секретарей, и поэтому были избавлены от дворцовых мероприятий.
Но на этот раз ему было не отвертеться: его новая подопечная по всем бумагам числилась именно оруженосцем. Рассудив, что оруженосцу, однако, не положено женское бальное платье, Алва решил не усложнять подготовку и не приглашать снова личного портного: тот и так очень искусно пошил для девушки по ее меркам несколько комплектов повседневной и парадной военной формы, которые, несмотря на мужской крой, прекрасно на ней сидели; дома ей было позволено носить то, к чему она привыкла и что ей самой хотелось, поэтому к завтраку она постоянно выходила в каких-то пестрых полосатых балахонах.
Накануне бала Алва вызвал оруженосицу к себе и без обиняков спросил:
— Сержант, вы умеете танцевать?
Нанимать ментора по танцам, в дополнение к менторам по этикету и по правильной речи, Алва изначально счел лишним: на этих двоих и так ушло достаточно денег. Если первый, дав всего три урока, сообщил, что девушка уже готова к выходу в свет, то второй мало того, что заломил за занятия цену, равную трети месячного жалования Первого маршала, так еще и чуть ли не поселился в особняке, и, если бы не его преклонные года, Алва начал бы подозревать, что дело тут нечисто. Некстати было бы потом объяснять гальтарским старейшинам, что доверенная ему подопечная вместо того, чтобы осваивать военные премудрости, бежала и тайно обвенчалась с красавцем учителем. Но нет, ученый муж знал свое дело, и уже через несколько недель Мэллит избавилась и от акцента, и от пресловутых гоганских витиеватых форм вежливости, которые, может быть, поначалу и умиляли собеседников, но вскоре начинали вызывать только раздражение.
— Конечно, господин маршал, — ответила девушка.
Алва хмыкнул:
— Покажите.
Не говоря ни слова, она склонила голову чуть набок, отбила ногой три такта и начала. Движения ее были плавными, руки мерно вздымались и опадали, и сама она то приседала, то поднималась на носочки, стремительная, быстрая, подобная текущей воде, подобная волне, набегающей на берег. Сделав несколько кругов по кабинету (и умудрившись изящно обогнуть мебель и ничего не сшибить), она остановилась и вопросительно посмотрела на Алву.
— Очаровательно, — сказал он. — Знаете, сержант, когда мы с вами поедем в Кэналлоа, то там, на народном празднике, вы сможете продемонстрировать ваши таланты и, уверяю вас, будете иметь успех. Но на нынешнем балу вы танцевать не станете. Ни мужские, ни женские партии.

***
Еще не дойдя до бальной залы, Алва успел заметить, что некоторые гости были невероятно разряжены — причем это были не знаменитые столичные щеголи, а обычные молодые люди, которые ничем иным не выделялись из толпы и которых как будто ничто не объединяло. Особенно пышно, на грани дурного вкуса, украшены были в их костюмах почему-то штаны. Вероятно, он пропустил какое-то очередное модное веяние, надо надеяться, из скоротечных.
Пока они поднимались по лестницам и шли по дворцовым коридорам, Мэллит исправно держалась у его плеча, возвращала приветствия и учтиво улыбалась, когда Алва — в своей манере — раскланивался с приятными ему встречными, игнорируя неприятных. На нее украдкой кидали любопытные взгляды — еще бы, «прелестная дикарка» наверняка подавалась в светских сплетнях как главная пикантная изюминка сегодняшнего вечера, — но открыто глазеть никто не решался, опасаясь не угодить Первому маршалу. Когда же они наконец добрались до парадных залов, девушка чуть стушевалась — должно быть, на нее, не привыкшую к роскоши, давяще подействовали придворная суета и нарочитый блеск, — и постаралась отступить в тень. Кавалеры же, наоборот, осмелели.
Первым (пропустив для приличия пару открывающих танцев) к Мэллит, на правах старого знакомого, подошел юный граф Васспард и, вежливо кивнув Алве, но не подумав даже попросить у него разрешения, попытался пригласить девушку на тур паваны. Мэллит выставила вперед руки, но не успела ничего сказать, потому что за нее ответил сам Алва:
— Она не танцует.
Валентин — надо отдать ему должное — не стал настаивать, коротко поклонился и тут же отошел. Алва был уверен, что неудача такого достойного кавалера, как и красноречивый наряд Мэллит, впредь избавит ее от подобных приглашений, но он ошибся: следующим от нее пришлось отгонять молодого офицера, который, как помнилось Алве, служил в столичном гарнизоне — кажется, сына одного из северных боевых генералов. С ним Мэллит никак не могла видеться раньше, но это его не остановило: он обратился прямо к Алве и, получив точно такой же отказ, убрался прочь с расстроенным видом. За вечер это повторилось еще не раз — с другими кавалерами, хотя некоторые и догадывались оставить свои поползновения сами, не дожидаясь отповеди: так, увидев однажды, что к ним с разных сторон направляются сразу два молодых человека, Алва вскользь заметил, как будто про себя, что если кому-то так не терпится продефилировать по залу под ручку с военным, то почему бы господам не пригласить друг друга. Господа тут же развернулись и сделали вид, что очень заинтересовались чем-то в дальних углах.
Глотком свежего воздуха в череде желающих непременно потанцевать с чужим оруженосцем оказался, как ни странно, Оскар Феншо. Он подошел к ним, отдал честь и поприветствовал Алву, не удостоив Мэллит даже взглядом. Этот сегодня был наряжен богаче всех: его штаны были расшиты какими-то пряжками, заклепками, драгоценными камнями, золотой канителью — забавно и странно, потому что кем-кем, а франтом его никогда не считали.
— Господин Первый маршал… — начал он и уставился куда-то Алве на бедра.
Алва набрал было воздуху для своего привычного «Она не танцует», но Оскар его перебил:
— Господин Первый маршал, — повторил он с едва уловимыми развязными нотками в голосе, — почему вы одеты не по форме?
— Что? — спросил Алва, от неожиданности не придумав сразу колкости в ответ. — Какой еще форме? Как вы разговариваете с главнокомандующим, генерал? Кто здесь кому должен указывать?
— Это не военная форма, — отмахнулся Феншо. — Неужели вы не знаете? Ее Величество ввела особый наряд для всех своих, — он замялся, — конфидентов.
— Вот как, — ровно сказал Алва. — А Его Величество в курсе?
— Конечно! Он это санкционировал. Вам что же, — в его взгляде мелькнуло торжество, — не сообщили?
— Мне все прекрасно известно, — отрезал Алва. — Просто я не собираюсь участвовать в ваших идиотских играх. Все, генерал, идите. Свободны.
Итак, очень любопытно: кто там из молодых людей сегодня привлек его внимание щегольским нарядом? «Конфиденты», ну надо же. Алва усмехнулся. Словно в ответ на его мысли до него донеслись обрывки разговора каких-то смутно знакомых юнцов.
— Да не с одной — так с другой, — говорил один. — Приятно же, когда постель тебе греет красотка, которая до того побывала в постели самого Первого маршала! Вот смотрите, я сейчас…
— Эстебан, стой! — хором воскликнули два его приятеля. — Не надо!
Ответа не было, и через несколько мгновений Алва увидел, что к его подопечной приближается очередной претендент — судя по цветам костюма, тот служил оруженосцем у Килеана, и Алва вспомнил его: конечно, сын Колиньяра, цвет столичной золотой молодежи. Он — к счастью для его эра — пропустил тот приснопамятный карточный вечер у Марианны, но, видимо, успел от других наслушаться сплетен о Мэллит и истолковать их по-своему. Этот, кстати, тоже щеголял расшитыми штанами, причем выглядели они так, как будто он сам весь предыдущий вечер кропотливо прилаживал к ним украшения. Он фривольно приложился к ручке Мэллит и тут же попытался приобнять ее за талию и увлечь в толпу танцующих.
— Что, Сабвэ, раскачиваете деревья, чтобы получить ветер? — спросил Алва, кивая на его штаны.
Тот вздрогнул, выпустил Мэллит, вздернул голову и вытянулся в струнку — нелепая попытка гражданского перенять военную манеру.
— Что? Никак нет, господин Первый маршал! Позвольте пригласить вашу оруженосицу на танец?
— Она не в настроении.
— Очень жаль, — юнец одарил его наглой улыбкой. — Такая красавица — и не в настроении.
— Такова жизнь, маркиз. Впрочем, знаете, если вы в следующий раз придете в женском платье, то она, так и быть, потанцует с вами. Только, гм, не гальярду.

***
Последним оказался гайифский посол — наверное, ему что-то понадобилось от самого Алвы: старик уже много лет не интересовался танцами и предпочитал им общество бального буфета. Вот и сегодня он весь вечер простоял в углу, потягивая вино из бокала и разглядывая дебютантов нынешнего года, отвлекаясь только на разговоры с коллегами.
— Герцог, — поприветствовал он Алву. — Скажите, не хочет ли ваш оруженосец посмотреть мою коллекцию фарфора?
— О. Конечно, хочет, — с облегчением ответил Алва: это приглашение позволяло удалить Мэллит из бального зала и заняться своими делами; может быть, даже самому удастся успеть на пару танцев. — Сержант, идите с господином послом, посмотрите его коллекцию. Очень увлекательная коллекция, уверяю вас.
— Понимаете, мой дорогой, — доверительно проговорил старик, беря Мэллит под руку, — во дворце, конечно, коллекция невелика: здесь только то, что за годы дипломатических отношений Гайифа дарила Талигу. Но если бы вы, молодой человек, согласились при случае посетить наше посольство…
Когда они скрылись за дверями зала, к Алве наконец сумел пробиться Лионель Савиньяк.
— Уф, — сказал он, — вырвался ненадолго, оставил за себя Манрика. А… — он удивленно огляделся, — …а где твоя подопечная? Она что, не танцует?

***
Под самый конец бала Алву поймала под локоть и увлекла в неприметную нишу между колоннами Ее Величество.
— Слушай, говорят, у нас намечается война? — спросила она вполголоса: ее слова заглушались громкой музыкой и гомоном танцующих, поэтому она могла себе позволить без всякого стеснения называть Алву на «ты». — И ты берешь с собой только самых лучших?
Алва подождал, пока стихнет очередной особенно резкий аккорд, и кивнул:
— Ну допустим. А ты хочешь…?
— Хочу попросить, чтобы ты взял кое-кого! — Катарина картинно стиснула руки в замок. — Пожалуйста!
— Ну и кого же? Кто же этот замечательный, опытный военный, о котором я не знаю?
— Оскар Феншо.
Алва посмотрел на нее, выбирая между «Да ты шутишь!» и «Ваше величество, ваша непосредственность не знает границ», но она, не смутившись под его скептическим взглядом, не дала ему вставить реплику:
— А что такого? Он очень перспективный: в его возрасте — и уже генерал, и, между прочим, не за горами следующее повышение. Почему бы не присмотреться к молодым талантам, Рокэ?
— О да, — сказал Алва. — Герой постельных баталий. Ветеран эротического фронта. Генерал от адюльтерии. Катарина, ты сама понимаешь, о чем просишь? Ты ведь прекрасно знаешь, как он получает свои звания. А мы ведь туда не… не любовью заниматься едем, а войной.

Примечания

Примечания:
1. Историю про Бэкингема, Анну Австрийскую и расшитые штаны из эпиграфа можно прочитать здесь: shakko.ru/1285907.html.
2. О танцах:
- Мэллит демонстрирует Алве израильский танец «Майим, майим», что означает «Вода, вода»: www.youtube.com/watch?v=nsY3WWlK46A
- Валентин приглашает Мэллит на павану: www.youtube.com/watch?v=Vc1FHTCDxFU. Это медленный танец с простыми движениями, который легко смогла бы станцевать девушка, совсем не знакомая с ним;
- Алва запрещает Колиньяру танцевать с Мэллит на следующем балу гальярду: www.youtube.com/watch?v=sNEWNz5dE3Y. В этом танце бывают движения, в которых кавалер поднимает и переставляет даму, а Мэллит и Колиньяр точно в разных весовых категориях.
3. «Коллекция фарфора» — еще один сюжетный элемент «деконструкции деконструкции»: в романе Дж. Хейер «Опасное богатство» свою коллекцию фарфора главной героине демонстрирует (с очень фривольными намерениями) один из персонажей.
4. Что касается ментора по правильной речи и его расценок, то профессор Хиггинс брал с Элизы Дуллитл за занятие 2/5 от ее дневного заработка.

Кто и в каком составе поедет на грядущую войну? Проявит ли свои таланты генерал от адюльтерии? Наденет ли Эстебан Колиньяр женское платье? Читайте в следующих выпусках! Оставайтесь с нами!

@темы: Сокраловские истории, Воображаемый мир: ОЭ

---

Два фанфика по ОЭ от С. Кралова

Номер один. Мультикроссовер

Название: Сколько раз увидишь его...
Автор: С. Кралов
Бета: Б.Сокрова
Размер: мини (около 1700 слов)
Рейтинг: PG-13
Тип: джен
Жанр: кроссовер, черный юмор
Герои: Лионель Савиньяк, Алексей Мересьев, Василий Теркин и другие герои советской литературы о Великой Отечественной войне
Аннотация: Лионель Савиньяк погибает от рук своих онтологических врагов.
Предупреждения: Насилие, AU, возможно OOC, смерть основного персонажа
Примечание: Мультикроссовер с произведениями советских писателей о Великой отечественной войне. Подобраны они не случайно. Два романа («Живые и мертвые» и «В августе сорок четвертого») — любимые книги автора канона (подробнее см. в примечаниях в конце текста). «Повесть о настоящем человеке» и поэма «Василий Теркин» описывают колоритных и узнаваемых персонажей, мимо которых нельзя было пройти. Повесть «В окопах Сталинграда» не только на слуху, но еще и очень нравится автору текста.

Сколько раз увидишь его...
К восьмидесятилетию битвы за Москву

Гнилой фашистской нечисти
Загоним пулю в лоб!
В.И. Лебедев-Кумач

Пролог

... Доскакать до реки Лионель Савиньяк не успел: окружающий пейзаж внезапно расколола узкая черная трещина, из которой сыпались разноцветные искры. Лионель протянул к трещине руку... и тут же оказался в совершенно другом месте. Но где конкретно, понять было невозможно.
Лошадь исчезла, свет погас. Наступили абсолютная темнота и абсолютная тишина. Лионель то ли падал в темную пропасть бесконечной глубины, то ли плыл по морю темного тумана. Он ничего не видел, не слышал и не ощущал. Кажется, он даже не дышал. А еще он мгновенно потерял счет времени. Сколько он находится в этом странном месте или состоянии? Миг? Час? Год? Целую вечность?
Внезапно из темноты послышался громкий голос:
— Здравствуй, Лионель!
— Здравствуй... те... — немного запинаясь, ответил Савиньяк. — Скажите, где я? И с кем я имею честь беседовать?
— Вопросы буду задавать я. Точнее, мне будет достаточно задать всего один вопрос, так сказать, контрольный. Ты действительно считаешь, что больных людей нужно не лечить, а уничтожать?
— Если вы о бесноватых, то какие могут быть варианты? На мой взгляд, их вообще сложно назвать людьми.
— Значит, твой диагноз подтверждается. Ну что ж, ты был готов умереть? Так тому и быть, ты умрешь. Но поскольку ты уже не совсем человек (кстати, это вовсе не комплимент), одной смерти тебе будет мало. А погубят тебя твои принципиальные, онтологические враги! Слава народу-победителю!
Лионель хотел уточнить, что все это значит, но не успел: темный туман исчез так же внезапно, как и появился...

Пистолет Таманцева

1

...Савиньяк оказался в лесу напротив серого каменного здания, явно пострадавшего от войны: стены изрешечены пулями и выщерблены разорвавшимися ядрами, не хватало крыши и оконных рам. В нос ударило два запаха. Первый запах одновременно походил и не походил на пороховой дым, а второй — был хорошо знаком Лионелю, как и любому другому боевому офицеру: так воняют залежавшиеся трупы. За спиной Савиньяка слышался шум быстрых удаляющихся шагов и хруст веток.
Вдруг в оконном проеме серого здания появился мужчина в странном зеленом камзоле с карманами на груди и круглом синем картузе с красной оторочкой. Талию мужчины обхватывал кожаный ремень, нижнюю половину его тела скрывал подоконник. В вытянутой руке мужчина держал маленькую квадратную стальную коробочку. Он резко сел, так, что над подоконником остались видны только коробочка и синий край картуза. Лесную тишину разорвало два резких хлопка.
Лионель понял: надо спасаться. Надо бежать или хотя бы пригнуться. Но было слишком поздно: лоб зажгло от боли, и Савиньяк провалился в небытие...

2

...Старший лейтенант Таманцев осторожно отодвинул ветку куста и остановился. Ему сразу стала ясна картина нападения: вот россыпь только что отстрелянных автоматных гильз, а вот две цепочки следов, уходящих в глубь леса. Два автоматчика скрылись, и искать их уже не имело смысла.
Минутку! А это еще кто? Здесь же, прямо на позиции автоматчиков, лежал свежий, еще теплый труп мужчины в старинном камзоле. На ногах покойника — сапоги со шпорами, на поясе — шпага. Рядом валяется широкополая шляпа с пером. Мужчина был убит метким выстрелом в лоб. Эге! Похоже, в него попал сам Таманцев, когда отстреливался от автоматчиков из окна заброшенной смолокурни!
«Ну и дела! Ну и растяпа! Мало того, что позволил себя обнаружить, мало того, что ни одного из нападавших даже не ранил, так еще и подстрелил совершенно постороннего человека. Не то актера, не то городского сумасшедшего, если, конечно, судить строго по одежке. Или все-таки не совсем постороннего? Может, автоматчики использовали его, как живой щит? Есть над чем поломать голову...»

Автомат Серпилина

1

...По ушам ударила волна самых разнообразных шумов: криков, взрывов, выстрелов и странного далекого рева. Окружающая темнота каждое мгновение раскалывалась сотнями больших и маленьких вспышек. Вокруг метались то в одну, то в другую сторону люди в одинаковой серой одежде и полукруглых шлемах. Они укрывались за деревьями, присаживались в земляные траншеи и, конечно же, падали, убитыми и ранеными. Судя по всему, Лионель оказался в гуще ночного боя.
«Бестолково воюют, — отметил про себя Савиньяк. — Нет ни намека на самую прогрессивную тактику боя — линейную».
Лионель решил уходить из этого опасного места, но, как только сделал первый шаг, путь ему преградил мужчина средних лет в помятом картузе. Длинное морщинистое лицо его было искажено яростью и болью, обе ноги — залиты кровью. Мужчина поднял очень короткий, странного вида мушкет. Савиньяк инстинктивно закрылся руками, но это не помогло: сразу четыре удара в грудь ввергли его во тьму...

2

...Ноги у комбрига Серпилина подкосились, и он, не выпуская из рук трофейного немецкого автомата, повалился навзничь. В этот момент к нему подбежал и присел рядом на корточки политрук Иван Синцов:
— Федор Федорович, мы прорвались к своим! Вышли из окружения! Наши танкисты выручили: мы ударили с тыла, а они — с фронта.
— Не поверишь, Синцов, — простонал Серпилин, — я только что в пылу боя мушкетера застрелил. В шляпе с пером, при шпаге...
«Уже в бреду», — подумал Синцов. А вслух сказал:
— Держитесь, Федор Федорович. Сейчас мы вам поможем.
Серпилин поднял голову:
— Я не брежу. Посмотри, вон там мушкетер лежит...
Но Синцов не слушал его. Он подозвал двух бойцов с автоматами, приказал наскоро перевязать ноги комбрига сохранившимися у окруженцев перевязочными пакетами, а затем грузить Серпилина на шинель и нести в штаб танкистов...

Самолет Мересьева

1

...Лионель потерял равновесие и устоял только благодаря вовремя подвернувшимся под руку железным перилам. Он ехал на широкой металлической телеге, груженной гигантской металлической бочкой. И спереди, и сзади от телеги Савиньяка ехали, выстроившись в линию, такие же возы, но стояли на них не только бочки, но и горы деревянных ящиков, а также артиллерийские орудия с фантастически длинными и широкими стволами. Навстречу движению железных телег по небу тянулась напоминающая низкое облачко полоса черного дыма.
Лионель не успел до конца понять происходящее, как вдруг с неба из-за горизонта с диким ревом и жужжанием вылетела и обрушилась на вереницу телег стая громадных железных птиц с красными пятиконечными звездами на крыльях. Посыпался мелкий свинцовый град. Орудия падали с возов, бочки и ящики вспыхивали, как фитили. Савиньяк закричал от ужаса. Его голос потонул в огне и грохоте...

2

... Утром эскадрилье истребителей, где состоял летчик Алексей Мересьев, была поставлена боевая задача: уничтожить немецкий грузовой поезд, доставляющий к фронту оружие, боеприпасы и запас горючего и смазки.
И вот эскадрилья уже в воздухе. Видимость хорошая, поезд обнаружен, самолетов противника пока не наблюдается. Мересьев наметил цель для первого захода: цистерну с бензином в самой середине поезда. Главное — в первую очередь лишить немцев горючего. Мересьев развернул самолет, оказавшись над цистерной почти под прямым углом, и дал очередь из пулемета. Все прошло так, как и было задумано: цистерна задымилась, выбросила гигантский язык пламени и разлетелась на осколки.
Когда Мересьев пролетал над взорвавшейся цистерной, ему на миг показалось, что там, среди огня, догорает старинная, времен мушкетеров, шляпа с пером. Но, конечно, никакой шляпы там не было и быть не могло. Скорее всего, просто искореженный кусок металла оплавился и принял необычную форму...

Штык Теркина

1

...Кажется, Лионель, попал в катакомбы. Тишина и полумрак. Нет, он все же не под землей: тусклый свет пробивался с улицы через узкие бойницы. А еще через них внутрь залетал снег. Где он? В замке? В тюрьме?
Из-за угла вышел мужчина в длинном плаще и полукруглом шлеме. Обеими руками он сжимал новейшее оружие: мушкет с прикрепленным у дула байонетом.
«Он пришел меня убить. На этот раз я не отдам свою жизнь так дешево! — решил Савиньяк. — Буду защищаться, чего бы это ни стоило!»
Он немедленно выхватил из ножен шпагу и сделал выпад. Хотел закончить бой одним ударом и поразить противника в грудь, но тот успел увернутся, и лезвие шпаги пронзило только левое плечо.
Враг оказался удачливее: его байонет угодил Лионелю в живот. Савиньяк захрипел, судорожно дернул мушкет на себя, выронил шпагу и осел на пол. Он уже почти не понимал происходящего, только видел, как противник, превозмогая боль в плече, поднимает мушкет, чтобы нанести еще один, последний в этом бою, удар...

2

...Рядовой Василий Теркин сел рядом с телом поверженного врага. Он потрудился на славу, с наскока захватил немецкую огневую точку. Но все же поступил он безрассудно. Теперь надеяться можно только на помощь своих. Ничего, продержится. «Хорошо, что ранен шпагой, а не пулей. Пуля застряла бы в мышцах, могла задеть кость. А так — ничего. Достаточно остановить кровотечение...»
Теркин чувствовал, что слабеет, и пытался отвлечься от этого ощущения, рассуждая обо всем подряд. «Почему немец, защищавший огневую точку, был одет в исторический костюм, — отдельный вопрос. Может быть, ему настолько холодно, что он готов надеть все что угодно? Хорошая версия, русские зимы не чета европейским. Но зачем ему тогда шпага? Где все остальное оружие? Казалось бы, уже все видел на войне. Ан нет, каждый день — новая загадка!»
Теркину не хотелось умирать, но, просидев без движения несколько часов, он смирился и приготовился к смерти. В этот момент открылась дверь. На пороге стоял танковый экипаж. Свои подоспели как раз вовремя!..

Мина Керженцева

1

...Лионель огляделся по сторонам. Он стоял посреди города, полностью уничтоженного войной. Повсюду громоздились руины зданий, испещренные пулями и ядрами. То там, то здесь осторожно продвигались по развалинам вооруженные люди. Сильно пахло дымом. Вдалеке постоянно что-то громыхало. По небу с воем пролетали смертоносные железные птицы.
Где-то в ста шагах от Савиньяка копошился в земле коренастый мужчина в панталонах и камзоле с карманами болотного цвета. Лионель сразу же распознал военное обмундирование своих «онтологических врагов», один вид которого теперь уже вызывал ненависть. Мужчина умело орудовал маленькой лопаткой. Плавными, но уверенными движениями он выкопал ямку, положил в нее что-то из своего заплечного мешка, наскоро забросал ямку землей, перешел на другое место и все проделал заново. Видно было, что он выполняет свою работу с удовольствием и не в первый раз.
Савиньяк сделал нерешительный шаг вперед. Под левой пяткой свежевскопанная земля просела, что-то хрустнуло... и грохнул взрыв...

2

...Вечером у костра лейтенант Керженцев рассказывал однополчанам:
— Сегодня закладывал мины. Все было как обычно. По-сталинградски обычно, само собой. То есть тебя за каждым углом ждет смерть, но ты на это уже не обращаешь внимания и спокойно работаешь. Вообще поймал себя на мысли, что война — это работа. Пусть грязная, пусть тяжелая, но всего лишь работа. Человек может привыкнуть ко всему, даже к войне. Вам тоже это приходило в голову, товарищи?
Однополчане согласно закивали, а Керженцев продолжал:
— В общем, когда я закладывал двадцатую или двадцать первую мину, на моей первой за сегодня мине кто-то подорвался. Не могу сказать точно, кто это был, но, скорее всего, немец, потому что пришел он со стороны немцев. А остались от него только старинная широкополая шляпа с пером и обломок шпаги. Где он это взял? Из театра стянул, что ли? Хотя чему удивляться, если немцы с Украины чернозем вагонами вывозят. Мародеры — они и есть мародеры...

Эпилог

Лионель потерял счет своим смертям. В его сторону беспрерывно летели пули, бомбы, снаряды, ракеты, торпеды и гранаты. Его тело давили танковые гусеницы и перемалывали моторы военных кораблей и подводных лодок. Некоторые смерти он запомнил чуть лучше остальных. Например, однажды его на краю болота застрелила девушка-боец. В другой раз его зарезал скальпелем военный доктор.
Каждый раз, когда наступала очередная смерть, Лионель наделся, что все закончилось. И каждый раз ошибался: передышка в мрачной бездне длилась около минуты, после чего темный туман рассеивался, и Савиньяк попадал в руки очередного «онтологического врага».
Подвиг советского бойца безграничен, поэтому безгранична и описавшая его литература.

Примечания

Примечания:
1. Эпизодические персонажи, умертвившие Савиньяка:
— девушка-боец — одна из героинь повести «А зори здесь тихие...», которая также описывает колоритных и узнаваемых героев;
— военный доктор — Владимир Устименко из трилогии Юрия Германа, которую также уважает автор канона;
2. Ссылки на интервью, заметки и комментарии автора канона, из которых можно выделить список ее любимых книг:
— corona-del-norte.diary.ru/p31923643_dlya-menya-...
—kamsha.ru/forum/index.php?PHPSESSID=21512174bb8...
— www.litres.ru/kollekcii-knig/lubimye-knigi-very...
— vk.com/wall309490891_429
— old.mirf.ru/Articles/art2510.htm
3. Уровень развития мира Этерны соответствует уровню развития Западной Европы середины семнадцатого века, поэтому для Савиньяка актуальны следующие понятия:
— линейная тактика — техника боя, при котором стрелки с обеих сторон выстраиваются в линии, сближаются и начинают перестрелку;
— байонет — штык для мушкета (появился как раз в указанный период).
4. Плейлист к тексту:
— песня «Бей врага»: www.youtube.com/watch?v=4PVkreQpN5o
— песня «Барон фон дер Пшик»: www.youtube.com/watch?v=RkvbGupHziU
— стихотворение «Убей его!» (строчка из которого использована в качестве заглавия): www.youtube.com/watch?v=F9ivKHI8ZAw



Номер два. Маленький драббл

Объяснение, почему повстанцы под предводительством Эгмонта Окделла не дождались военной помощи из Каданы. Адаптация хорошо известного текста.

Письмо рассаннских казаков герцогу Надорскому

Герцог Надорский — казакам рассаннским

Я, Эгмонт Окделл, Герцог Надорский, Повелитель Скал, генерал от инфантерии, Человек Чести, потомок Лита, сеньор Рокслеев, Карлионов и Тристрамов, повелеваю вам, казакам рассаннским, немедленно выступить на моей стороне в войне против Фердинанда Оллара. Все Золотые Земли обязаны объединиться и свергнуть узурпатора!

Эгмонт Окделл,
герцог Надорский.

* * *
Рассаннские казаки — герцогу Надорскому

Ты хряк надорский, выгребных ям повелитель, вождя солнечных демонов потомок и самого Леворукого секретарь! Твоя честь — под хвостом шерсть! Твои генеральские сапоги давно кошки пометили! Ты нам не король и не атаман, плевать мы на тебя хотели с самой высокой колокольни! Сам кашу заварил, сам и расхлебывай, сеньор ослов, баранов, клопов и тараканов, выходцев покойных и гайифцев гнойных! На чужом горбу в Рассвет не въедешь, тварь ты закатная!
Вот так тебе рассаннцы ответили, козлу хромоногому! Другого ответа не жди. Поцелуй свою кобылу в зад и скачи на ней в Закат!

Со всем лагерем рассаннским,
атаман (далее неразборчиво)

* * *
— Мама, а кто такой гайифец гнойный?
— Ричард, это очень плохое выражение! Не смей его больше повторять! И обязательно покайся на исповеди в сквернословии! Где ты вообще таких слов нахватался? Тебя кто-то из слуг научил? Скажи, кто, и я сегодня же его рассчитаю!
— Я это в письме прочитал.
— В каком еще письме?
— Да вот оно.
— Дай-ка посмотрю... А, так это письмо адресовано твоему отцу, просто пришло с опозданием и не застало его в живых. Зачем ты вообще его читал?
— Мама, ты сама говорила, что, раз папы с нами больше нет, я теперь герцог и глава семьи! Значит, я должен читать все письма для герцога Надора!
— О Создатель всемогущий!

Примечания

Примечания:
1. Вероятно, рассаннские казаки использовали более крепкие выражения, но текст дошел до нас в цензурированном переводе.
2. Автор фанфика придерживается идеи о том, что каждой территории в ОЭ можно найти земное соответствие. Здесь использована версия о том, что Кадана — это местная условная Россия. Россию середины семнадцатого века без запорожских казаков и их письма турецкому султану представить себе невозможно.
3. Река Рассанна проходит по границе Каданы и Холты (условно исламской державы). Появление казачьего войска именно там вполне закономерно.

@темы: Сокраловские истории, Воображаемый мир, Воображаемый мир: ОЭ, Реальный мир

---

Драббл про китайцев для vinyawende

vinyawende, с днем рождения!
Этот фанфик про китайцев для тебя!

Коллизия все та же, что и у Директора водоканала, но решение другое и канон соседний.

Итак, драббл по «Магистру дьявольского культа». Условное АУ, в котором действие происходит в фантастическом Древнем Китае, а социальные и культурные особенности и мышление героев поданы — как в Китае современном. На самом деле, формально даже можно не маркировать как АУ (так, missing scene), потому что канонные данные (конкретно здесь — относительно количества и пола детей в разных семьях) не искажены. Но на самом деле, конечно же, это АУ.
Осторожно! В главной роли злодей, его злодейские циничные размышления могут быть неприятны.

Кулак Пахом

Кулак Пахом, чтоб не платить налога,
Наложницу себе завел!
О. Э. Мандельштам

— Ну и сколько же они хотят? — спросил глава ордена Цзинь.
Его супруга извлекла из рукава исписанный искусным каллиграфическим почерком свиток, помахала им перед носом у мужа и развернула:
— Вот, они прислали список. Так, посмотрим… Золота, драгоценностей — указано, сколько… Земельных наделов… Три заливных рисовых поля… И военную помощь.
— Неплохо, — хмыкнул глава ордена Цзинь. — Но их можно понять, с какой стороны ни посмотри.
Глава ордена Цзинь с супругой, расположившись в небольшом павильоне посреди сада, обсуждали грядущую помолвку сына.
— Да уж, — согласилась госпожа Цзинь. — В таких-то обстоятельствах! Тут даже торговаться будет… неуместно.
Она была права: в семьях заклинателей среди девиц брачного возраста не было больше ни одной, равной наследнику ордена Цзинь по положению и происхождению. В такой ситуации великие ордена оказались впервые: Небесный Император (единственная власть, которую безусловно признавали над собой заклинатели) издал свой печально известный указ около тридцати лет назад — то есть как раз посередине между поколением Цзинь Гуаншаня и его сверстников и поколением их детей. В этом указе — так и не удалось выяснить, за что в Канцелярии так прогневались на заклинателей и почему Император решил так резко сократить их число — в этом указе семьям, имеющим отношение к орденам, было запрещено впредь иметь более одного ребенка. За любого «лишнего» ребенка полагался гигантский штраф, который можно было уплатить пожертвованиями в монастыри и раздачей милостыни нищим, и Канцелярия скрупулезно учитывала каждую монету; на то, чтобы собрать штраф, отводилось три лунных месяца, а если родители по каким-то причинам его не выплачивали, то и их самих, и ребенка, и всю семью, вплоть до троюродных родственников, ждало неизбежное и крайне жестокое наказание: все они лишались золотых ядер и вынуждены были влачить существование простых смертных. Пробовать такое на себе, насколько Цзинь Гуаншаню было известно, не решился пока никто, поэтому, если первым в семье рождался мальчик-наследник, то родители на этом заканчивали, а если девочка, то затягивали пояса, копили на штраф и пытались следующим получить мальчика. Один небольшой клан таким образом, в погоне за наследником, завел уже четырех дочерей: их орден оказался полностью разорен, его земли — частью распроданы, а частью заложены, крестьяне разбежались, и надеяться, что лет через двадцать все убытки с лихвой возместят брачные выкупы, было уже глупо. Некоторые кланы — бедные или жадные — останавливались на единственной дочери и объявляли наследницей ее.
— Конечно, на деве Цзян свет клином не сошелся, — задумчиво произнесла госпожа Цзинь. — Есть, конечно, и другие… Вот, скажем, у Вэней, не в правящей ветви, имеется девица на выданье.
— Не наш уровень, — отрезал Цзинь Гуаншань.
— Или вот в клане Цинь подрастает наследница....
Цзинь Гуаншаня на мгновение посетило приятнейшее воспоминание о формах госпожи Цинь, и он поспешил прогнать его на задворки памяти, пока выражение лица не выдало его перед супругой.
— Впрочем, тоже неподходящая партия для Цзысюаня, — возразила сама себе супруга. — Хотя жаль, между прочим, у этих-то средств достаточно, выкуп будет меньше. Не то что у Цзянов.
— О да! — фыркнул Цзинь Гуаншань. — Эти в свое время сильно поиздержались! Сколько там у них сыновей, двое?
— Один, второй же приемный. А вот двое…
Цзинь Гуаншань разжевал размоченный чайный лист и долил в чайник еще горячей воды: супруга вскочила на любимого конька и теперь с удовольствием будет перемывать косточки всем великим кланам. Чай этот он обновлял сегодня уже седьмой раз — они с супругой провели в павильоне несколько часов и успели обсудить много других вопросов, пока не перешли к помолвке, — и на вкус тот больше походил теперь на простой кипяток, любимый и неизменный напиток северян.
— Так вот, двое мальчиков у Ланей, — сказала супруга.
— Чистоплюи, — припечатал Цзинь Гуаншань. Как еще называть людей, которые, по глупости или неосторожности, уже имея наследника, завели второго сына и решили оставить его? Сам он знал не один способ избавиться от ненужного ребенка: от самых банальных — задушить в колыбели, до более сложных — провести особый ритуал, разрывающий все связи с семьей, и подбросить младенца в приют или отдать на воспитание крестьянам; — и не погнушался бы воспользоваться каким-то из них, если бы первой у него появилась дочь (он предполагал, что некоторые кланы делали именно так и что число беспризорниц на улицах будет расти и дальше).
— Еще у Вэней, — продолжала супруга.
— Идиоты, — тем же тоном ответил Цзинь Гуаншань: этих точно нельзя было обвинить в прекраснодушии.
— И у Не.
— У этих от разных матерей.
— О, точно, — сказала супруга и посмотрела на Цзинь Гуаншаня с подозрением. К счастью, как раз в этот момент вошел слуга и поклонился, сложив руки условленным образом: это означало, что главу ордена Цзинь ждут срочные дела, о которых его жене точно знать не следовало.

***
— Ты зачем сюда явилась?! — донеслось вскоре из личных покоев главы Цзинь. — Что тебе от меня надо?! Или избавляйся как знаешь, или на себя записывай, а меня не впутывай! Я за тебя, дуру, штраф платить не собираюсь!

@темы: Сокраловские истории, Воображаемый мир

---

Избиение Окделла: кодификатор сюжетных ходов

Окделл должен страдать. Это константа.
Наткнувшись на очередной фик, где автор (кажется, новенький в фандоме) на протяжении всего текста со вкусом мордует Окделла, и снова посочувствовав несчастному литературному персонажу, который не сделал ничего плохого лично автору (здесь я, конечно, ужасно лицемерна, потому что я делаю в своих фиках, по сути, то же самое), я решила наконец записать кодификатор сюжетных ходов с "Избиением Окделла", о котором говорила еще давно.
Кодификатор имеет только развлекательную ценность. Все это, конечно, в юмористическом ключе, не принимайте всерьез.
Сюда включены только дженовые элементы. Некоторые мелкие ходы вынесены в отдельные пункты, потому что они часто встречаются в фанфиках.


Сюжетная ситуация (первая часть кода)
1. В детстве
С Окделлом что-то случается, пока он маленький
подвид:
1a. Аманаты
(Окделл отдан на воспитание в другую семью)

2. В школе
С Окделлом что-то случается, пока он учится в школе оруженосцев Лаик
подвид:
2a. Это связано со Старой Галереей

3. Крыса
Окделл получает от крысы

4. Приключения в столице
С Окделлом что-то случается, пока он живет в столице в 1 и 2 книгах
4.1. Дуэли
4.2. Покушения
4.2a. Это покушение после возвращения с войны
4.3. Октавианская ночь
4.4. Прочие неприятности

(4AU. То же самое, но Окделл оказывается в столице в неканоничный для себя момент)

5. На войне как на войне
С Окделлом что-то случается, пока он воюет на каноничной для себя войне
5.1. Ранение
5.2. Плен
5.3. Мистические приключения
5.3a. Это связано с Башней
5.3b. Это связано с ритуалом у ведьмы
5.4. Прочее

(5AU. То же самое, но Окделл участвует в неканоничной для себя войне, например, в войне на море в Фельпе)

6. Маруся
«Маруся отравилась, Маруся померла»
С Окделлом происходят неприятности вокруг эпизода с отравлением
6.1. Маруся отравилась
6.2. Марусю отравили
6.3. Маруся отравила (канонично) и пострадала из-за этого
6.4. Маруся не отравилась и не отравила, но случилась какая-то еще неприятность

7. Тюрьма
Каноничные или неканоничные события, в которых неприятности Окделла так или иначе связаны с тюрьмой
7.1. Окделл попадает в тюрьму
7.2. Окделл пытается спасти /спасает Алву из тюрьмы

8. В городе Петлюра
С Окделлом что-то случается в тот период, когда он находится при Альдо
8.1. Каноничные травмы
8.1.1. Окделл сломал ребра
8.1.2. Окделл пострадал на дуэли
8.1.3. Окделл пострадал от коня.
8.2. "Ходынка"
8.3. Гибель Надора
8.4. Прочее

9. Beaten in the Maze
"We are beaten in the Maze, just beaten in the Maze..."
С Окделлом что-то случается в Лабиринте или вокруг
9.1. В посмертии (Окделл получает от Тварей / иначе страдает в Лабиринте)
9.2. Это связано с ритуалом «спасения мира».
В отдельный пункт надо вынести:
9.3. В Окделла стреляют, но не убивают до конца.

10. Прочие неприятности
Неприятности, которые происходят с Окделлом в другие моменты канона, не учтенные в перечне
И вариации этого пункта:

(10AU. Любые неприятности, которые происходят при АУ-развилках и в АУ-постканоне, и при этом события не «травестируют» канон.)
(10MAU. Любые неприятности, которые происходят в модерн-АУ, и при этом события не «травестируют» канон.
Здесь нужен дополнительный подпункт:
10MAUa. Это связано с ДТП)
(10&AU. Любые неприятности, которые происходят в «другой мир»-АУ (космическом, сказочном и пр.), и при этом события не «травестируют» канон.)

Виды проблем со здоровьем (вторая часть кода через тире)
—1. Окделл ранен
—2. Окделл травмирован иначе
—3. Окделл болен
—3a. это астма
—4. Окделл отравлен
—5. С Окделлом плохо обращаются / Окделла избивают
—5a. это пытки
—5b. это телесные наказания
—6. у Окделла проблемы со здоровьем по мистическим причинам
—7. у Окделла проблемы с головой

m в конце кода означает, что Окделл в результате умер.

Таким образом, наш драббл про холеру кодируется как 6.4—3 «Окделл и хотел бы кого-нибудь отравить, но заболел»; фанфик про крысу — как 3—2 «Окделл огреб от крысы и был травмирован (но не только ранен)», кусочек про ритуал и демона — как 9.2—2 «Окделл получил травмы во время ритуала в Лабиринте», и т.д.; и так можно кодировать любой сюжетный элемент соответствующей тематики в длинных фанфиках, где не только это.

Песня про Марусю: www.youtube.com/watch?v=aVJxda-EHWc

@темы: Профанное литературоведение, Воображаемый мир: ОЭ

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Англофанфик по ОЭ

Жанр "Избиение Окделла", теперь и по-английски!

Про жанр

Теперь я уж не голословна и могу говорить об этом замечательном жанре, имея на руках статистические пруфы. Итак, на этой летней ФБ я считала для героев, которые участвовали в фанфиках по ОЭ, рейтинг травм и смертей: за каждое упоминание проблем со здоровьем герой получал + 1 балл, за каждую смерть + 10. И что бы вы думали? Конечно же, Окделл с большим отрывом победил и занял первые местах во всех трех соревнованиях: в общем зачете, в зачете травм и в зачете смертей. Так что теперь без зазрения совести могу продолжать избивать его в фанфиках, раз уж все с ним делают это.

Аннотация

Annotation: An unfortunate accident leaves young Duke Oakdell injured (though not very dangerously) and Duke Alva forced to reconsider his attitudes and values.
A small innocent fluffy sick-ficlet in which Richard gets carried in arms, held, patted on the head, and entirely fussed over.
Маленький незамысловатый херт-комфортный флаффный фичок, в котором Ричарда носят на ручках, обнимают, гладят по голове и прыгают над ним изо всех сил.

Предварительные замечания

Notes:
For English-speaking readers
I’m not a native speaker, sorry for any mistakes. The canon itself and almost all fandom works are in Russian, no translation available.
Dedicated to lindahoyland (archiveofourown.org/users/lindahoyland/profile), whose LOTR fics have always been an etalon of hurt/comfort fanfiction to me.

Для русскоязычных читателей
Фик написан по-английски в экспериментальных целях и в качестве определенного self-challenge, вызова самим себе, проверки сил автора. Оказалось, что английский, действительно, раскрепощает: тот градус флаффа, который автору неловко было бы писать по-русски, в английском тексте проходит вполне спокойно. Были и другие эффекты: реальность съехала в АУ, в котором накал драматизма заметно меньше, чем в каноне (видимо, из-за того, что автор притворился для себя, что он и правда иностранец, который не продвинулся дальше первой книги), персонажи обзавелись ООС, а вся обстановка приобрела ощутимый флер некоей викторианской британскости (не сказать, чтобы персонажам это было чуждо — они в какой-то мере снова приблизились к своим литературным прототипам, например, франту-опекуну из «Опасного богатства»).
Названия, имена и прочее автор переводил на свое усмотрение (кроме тех имен, которые уже переведены для тэгов на АО3), а для некоторых каноничных «терминов» подобрал не переводы, а аналоги:

young gentleman — в роли «юноша» (в обращении),
boy — в роли «юноша» / «молодой человек» (в тексте от автора),
Your Grace — в роли «монсеньор» (обращение к британскому герцогу),
my lord — в роли «господин».

АУ, ООС, балаган, английский язык, и так далее.

Так как фанфик по-английски и в нем царит атмосфера британскости, то и играют в нем классические британские актеры.
Встречайте!

Laurence Olivier as Roque Alva

Michael York as Richard Oakdell

and Cristopher Lee as The Morisco Doctor


in the new movie

A Very (British) Accident

And now, although Aunt Evelyn fussed over me
as if I were a real wounded soldier,
I was distinctly conscious of an anti-climax.
S. Sassoon, “Memoirs of a Fox-hunting Man”

Roque Alva’s new squire was a young man full of surprises and prone to adventures. A little more than a month had passed since he had first entered Alva’s house, but he had already managed to make his lord’s life interesting—even too interesting, for Alva’s liking. This day wasn’t an exception. Alva didn’t even understand completely how this all happened, as the events swirled too quickly.

They were already leaving the fair: Alva had finally allowed his escort to spent about an hour among brightly coloured tents, for a relief after an exhausting day in the military camp. They were moving slowly, Alva the first in the procession, and Richard the last: the boy, not shaken at all by the previous accident in the town street, was looking longingly in the direction of a puppet show booth, stuck between two pavilions at the very edge of the fair area, but Alva wasn’t going to let him linger in the place any longer. They were heading home, and Alva really wanted to return to the city before dark. All was going as well as it could, and nothing brought any evil foreboding, when Richard’s horse (what was the beast’s name again? Fretty? Bratty? Naughty?), this clumsy and ill-schooled mock of a steed, frightened again by some sudden noise, reared up. This time Alva wasn’t quick enough to catch the reins—or even get closer—and Richard, letting go of the horse’s mane, lost his stirrups and fell down. He was able to turn in the air and thankfully landed on his side, not on the back, but his head still hit the ground with a loud thud. Alva halted his own horse, jumped down and nearly ran to the place, where two men of his escort were already bending over Richard’s unmoving figure. Alva waved them aside and, kneeling near Richard, gently slapped the unconscious boy’s cheek. This had an effect, for Richard let out a soft moan, opened his eyes, winced and tried to push himself up on his elbows, but his right arm gave way (it might be a fracture or at least a very bad bruise, Alva thought), and he nearly fell down again; he however managed to use his good arm and sat up, gazing around confusedly. Alva didn’t like the blurred and disoriented look in his eyes and got even more concerned, when Richard, crouching over, clutched his head and vomited. Alva held him by the shoulders and, when Richard, taking a flask of water from one of the escort man, flushed in shame and mumbled “Sorry”, told him, trying to sound as mild as he could:

“Richard—”, he had to swallow down his usual “young gentleman”, as a person in Richard’s state would certainly react to a given name but not to a general term, “—Richard, please let me have a look at your head.”

Richard nodded, which probably caused another wave of nausea, closed his eyes and lowered his head. Alva firmly took it in both hands, turned it a little to have a closer look and swore under his breath: a deep gash on the back of Richards’s head was oozing blood, colouring the hair dark red. Alva gently palpated the area around the wound: the skull, fortunately, wasn’t broken. The marshal in him was already fuming with annoyance, irritated by his subordinate’s clumsiness, that had slowed down the whole squad, but his inner doctor quickly took over. Alva disinfected the wound with a little bit of casera, using his own handkerchief; another handkerchief was folded and pressed to the wound to stop blood; then Alva untied his neckerchief and bandaged Richard’s head. The shiny silk blue cloth made Richard look not like a wounded warrior, but like a pirate or rather a forest bandit from old northern legends; and still he was too dazed to have the heroic air of any of those romantic characters, and even too slow to protest when Alva started unwrapping Richard’s own neckerchief to use as a makeshift sling for his arm. When the arm was finally made comfortable, Alva decided this was enough and other bruises and scratches, if any, could wait till home.

“Richard, do you feel able to sit in the saddle?” he asked. “If you are not sure, you can ride double with one of my men, or we can leave you in this town and then send a carriage to collect you.” If not a horse stretcher, he added to himself.

“I am perfectly able to ride on my own!” replied Richard proudly. “I am completely all right, Your Grace. Please excuse me my improper behaviour.”

Alva felt a sense of relief washing over him: Richard’s returning stubbornness showed that he was definitely getting better.


***

The “getting-better” period didn’t last long. They were about halfway home, Alva leading their small party again and Richard dragging behind, when an escort man approached him and, nodding in Richard’s direction, addressed Alva in a concerned voice:

“Soberano,” he said, “I’m afraid the young dor won’t make it.”

Alva followed his gaze. The boy was obviously struggling—and miserably failing—to stay upright, leaning more and more on his horse’s neck; the reins were about to fall from his good hand. With a sigh Alva called for a halt and, riding over to Richard, at first tried to shake him awake, but to no avail: the boy seemed to be overcome with dizziness and going to fall down again. The only possible solution now, Alva mused, was to take Richard into someone’s saddle. His own stallion, Moreau, was strong enough to carry two and even three persons, and smart enough to recognize a wounded rider and keep a quick but steady pace, without unnecessary shaking or jolting.

“Get him over here,” he ordered. “Easy, easy. Give him to me. Good.”

Alva put his arms around Richard, placed in front of him in the saddle, took the reins with one hand and did his best to cushion the irresponsive boy’s head against his shoulder. Sitting like this was far from convenient, but fortunately it wasn’t very long from home.

During the rest of the ride Richard was drifting in and out of consciousness and from time to time gave small moans and babbled incoherently; once Alva heard him whisper:

“Am I going to die?..”

“Nonsense!” snapped Alva. “Nobody here is going to die, young gentleman. People don’t die of such a petty nuisance, don’t make a fool of yourself.”

Richard closed his eyes again and made no answer; Alva wasn’t even sure he had been aware of this little moralizing speech at all.


***

Back home; back, literally, on the firm ground, Richard, as if ancient myths came true and his divine element really helped him, seemed alert and lucid, able to stand on his own, and Alva eagerly welcomed the return of his own sarcastic self.

“Off to the baths, young gentleman,” he ordered. “I don’t think the doctor will be happy to examine someone covered in road dust and smelling of horses.”

He waited for an indignant reply, but, again, no reaction followed. Richard lowered his head, turned and dragged himself in the direction of the mansion, one of the servants, at Juan’s wordless sign, following him—close enough to catch him if he would fancy losing consciousness once more. Alva wondered if that was the right decision, but he had never heard of anyone with a head injury getting into trouble because of a hot bath (it helps to relax and calm down, after all), and even if Richard would become too weak to walk to his room after it, he would certainly survive the humiliation of being carried there—it wouldn’t be more humiliating, at least, than his ride home in the most indecent position.

“By the way, Juan,” Alva remarked and rubbed his eyes, “we are in need of a doctor… the doctor, I mean.”

“Already sent for, soberano.”

“And the bath?”

“Prepared, soberano.”

Juan always knew what he needed better than himself.


***

Passing through a labyrinth of secluded chambers and partial walls giving visitors certain privacy (the great ground floor baths of the mansion, built in the manner of ancient thermae, with addition of exquisite Morisco style and modern day conveniences, had been an object of pride for many generations of Alva’s ancestors and that of jealousy for all other dwellers of the capital city) towards his favourite bathing room, small but luxurious, Alva cast a quick glance into the section now occupied by his unlucky squire. Richard had already managed to undress, his clothes lying in a heap on the stone bench, an ornate austral gown waiting on the rack, and now, with a grateful sigh, he sank down into the marble-tiled basin and closed his eyes, allowing a servant approach and start washing the blood off his hair. Alva averted his eyes and went by.

In his private chamber he let himself enjoy the pleasant feeling of cleanliness, concentrating on the warmness of water on his skin, unobtrusive scent of perfumed soap, sound of dripping drops (if not for the accident, it could have been a perfect ending for a busy day), but thoughts about Richard still lingered in his mind. By the look of it, the boy must have been in a great deal of pain. Alva had never experienced a fracture or a concussion himself (and usually even nothing worse than an occasional sprained ankle) and therefore couldn’t conceive of how it really felt—to tell the truth, he had been severely wounded only once in his life, but in that specific case his mystical awe and spiritual shock had prevailed over the bodily sufferings.

“You have swift fingers, a sharp mind and a kind heart, my young friend,” his old master, one of the most renowned healers in the Crimson Lands, had used to say, “but you totally lack compassion. You don’t even try to imagine yourself in another person’s shoes, to understand your patients’ needs and wishes, to feel their sufferings from inside. You will never become a healer in the proper sense—a middle-rate military surgeon is the uttermost step you are able to reach.”

A middle-rate military surgeon in the Crimson Lands equaled a first-class physician in Taligue, and this had been more than enough for young Roque, who had never dreamt of pursuing a medical career. His father had insisted that his younger son should be indoctrinated in the art of medicine, and sent him to the Crimson Lands to study. This education had later proved useful plenty of times and had even saved several lives, but all Morisco doctors he met still regarded Roque as nothing more than an assistant, who was to be trusted only with holding instruments, mixing a simple herbal tea or administering a prescribed draught. Alva took this for granted, because all Morisco doctors were elusively reminiscent of each other, and, looking at one of them, he always remembered his old master and the days of his apprenticeship. Their family doctor was, of course, similar to them all and at the same time different. He, having lived in Ollaria for several decades, had obtained a large practice, a fabulously rich house in the Morisco quarter, a six-horse ornate equipage for pleasure trips (for professional visits he always chose his invariable two-wheeled cart), and a reputation of a wizard. He had been the physician of Alva’s family since Roque’s childhood, and this was, on the one hand, bad, as he still tended to treat the great First Marshal as a naughty schoolboy (on top of that, Juan was always on the doctor’s side), and, on the other hand, good, because he allowed Alva more than his strict Crimson-landish colleagues. Since the death of Roque’s father, the doctor had been sent for only on special occasions and in serious situations Alva doubted he was capable of managing himself. In all other minor cases it was either His Grace the Duke himself who came to an aid when an ailment attacked his household or an unexpected injury occurred, or a local physician, of Taliguish origin, running a practice in the vicinity of the mansion. The man came to the mansion immediately after he had been called (unlike the old Morisco, who had a habit to keep the messenger in the waiting room for hours, while busy with another patient), did exactly what he was asked to and never ceased to praise Alva’s medical talents. Today, however, Alva was definitely too worried to entrust Richard’s well-being to anyone but the family doctor.


***

When Alva entered Richard’s room, the doctor had already arrived and was now seated next to the bed, holding Richard’s good hand and massaging his palm in small soothing circular movements—Alva knew at once the rare calming technique, borrowed from the Azure Lands and used only by the most sophisticated Morisco doctors, and thought he should one day learn it himself. Turning over the shoulder, the doctor was dictating a long list of drugs to be bought from an apothecary (a Morisco one, of course), to Juan, who, standing at the door, was carefully writing down the prescriptions, as always, unflappable and exact. Richard was sitting in his bed, propped up against a pile of pillows, naked to the waist, his lower body covered with a blanket, his head sporting a fresh bandage, his arm still in the sling, a large bruise disfiguring his right side. He gave Alva a dazed and tired look and said nothing, while the doctor greeted him:

“Ah, my lord duke,” he said cordially, “please come in and join us. We are waiting for the pain-relieving remedy to start working. By the way,” he addressed Richard, “how is it now? Do you still feel pain?”

Richard closed his eyes, assessing his condition, and silently nodded. The doctor looked at him thoughtfully for a few moments and then decided:

“Well, I would still like to examine your arm straight now—I promise to be as gentle as I can.”

He took the injured arm from the sling, when Richard suddenly swayed and pressed his hand to his mouth.

“I… I… Excuse me… I think I’m going to be sick,” he muttered and flushed in embarrassment.

“Oh gods,” the doctor said, helping him. “There is nothing to be ashamed of, young man. That has been a bad blow to you head, after all, hasn’t it? But—” he added, passing Richard a cup with some medicine, “—I’m afraid we cannot wait any more until your stomach settles down and the second portion of the pain-reliever finishes its job. This bone has to be set immediately.”

The doctor was right. The forearm was all black and blue and very swollen, the swelling getting more and more prominent.

“I know what you want to suggest instead of my slow-working remedy, my lord duke, but no—no alcohol for at least a month. And now, would you please assist me,” the doctor asked—as if he didn’t know himself that Alva had come to the room with the only purpose of playing the role of an aide. “Please hold the young man from the back and pull his arm when I command.”

Alva did as he was instructed, sat at the edge of the bed and got himself ready, while the doctor spoke to Richard again:

“As much as I hate the thought of inflicting more pain upon you, young man, this will definitely hurt. We’ll try to be quick, but you have to be brave.”

“Of course I can!” Richard exclaimed. “Of course I am! We never—”

This sudden flash of his familiar temperament made Alva almost happy, and he couldn’t resist the urge to add:

“You may cry out, if you wish.”

“Certainly,” the doctor affirmed. “At my sign, my lord duke. One, two—”

No sound, as should have been expected, left Richard’s lips during the procedure, but the very moment the arm was pulled and turned he twitched, and his body went limp in Alva’s embrace, his head lolling back against Alva’s chest, soft hair brushing his chin.

“The young man has fainted from the pain,” the doctor commented, applying a woolen cloth to the place of the fracture. “Please leave him like this for now and let me finish with the bandage, just support him, yes, this way, thank you.”

The arm had just been fixed in splints, when Richard started coming to his senses and, becoming partly aware of someone’s hands holding him, tried to wring himself out. Alva clutched him tighter, but Richard, taking in the surroundings, visibly relaxed only when he saw the doctor’s face. Good to see that, Alva sadly congratulated himself, there was at least one person in the house Richard considered trustworthy enough.

“Why making the same mistake twice?” scolded Alva, lying him back on the pillows. “Your family’s notorious stubbornness is dangerously close to stupidity! How many times will you repeat the same escapade until you learn that—”

The doctor cast him an annoyed warning glance with a silent “please keep your words for yourself, if you would, my lord duke”, and Alva bit his tongue. They still had a lot of things to do, though the further examination promised to be less dramatic.

“This arm has to be kept in a sling any time you walk, stand or even sit up,” the doctor explained to Richard—to Richard himself, not Alva or Juan; and Richard listened attentively and nodded. “When you are lying, it’s better to hold it elevated, for example, on a pillow or a cushion. Little movement will do you good, but try not to overexert it.”

“Juan,” Alva turned. “Please, another pillow.”

“I write it down, soberano,” Juan said, his pose unchanged. “We’ll bring and arrange everything when the maître finishes.”


***

Having next probed Richard’s side, chest and back, the doctor stated that two of the ribs had been cracked but thankfully no internal injuries had followed and that only a light bandage, together with cooling ointment, would be enough, and maybe some ice, if any ice was still left in the cellar. Still he seemed more concerned than before: he took Richard’s wrist again and, counting his pulse, asked him to inhale and exhale deeply, hold his breath, and breathe regularly; finally, he frowned, chewed his lips and enquired:

“Do you suffer from the Nadorish disease, young man?”

Richard hesitated. Alva recalled Egmont mention his children had been prone to this specific northern ailment, but if it was one of them, two, or even all, he couldn’t remember.

“My—” Richard started and wavered; the doctor gently encouraged him to continue. “Yes, it runs in our family, in fact. My sister does have it, and I, myself, did as a child, but now, for several years already, I have not… had… haven’t experienced… any… fits.”

In the end his voice faded to an inaudible whisper—perhaps because of his ignominious health secret revealed in front of his lord (Alva felt angry irritation rising in him for not being forewarned, as his vivid imagination immediately showed him pictures of his squire dying of respiratory failure in the middle of a royal ball, in a room decorated with fashionable heavy-smelling exotic flowers, or in a military march, suffocated by clouds of road dust)—or probably because all what had been left of his strength evaporated away: this was, after all, the longest speech he has pronounced since the accident.

“Please calm down, young man,” the doctor said, pressing several points on the base of Richard’s fingers. “You are not guilty for being a little indisposed like this.”

“Not… indisposed,” Richard murmured.

“Well, you should agree that at the moment you are: I don’t mean your childhood condition but your present state. Now please listen to me: yes, broken ribs and chest disease do not form a good combination, but, firstly, it’s by no means mortal in your case, and, secondly, no-one is going to leave you to face it alone. Just follow my instructions and be sure to practice special breathing exercises I’ll show you, every couple of hours, and move more when you feel fit enough. Also, whenever you take a deep breath or cough, it would be sensible to press a small flat cushion to your side. And you, my lord duke,” he addressed Alva, his face acquiring a sterner expression, “you should watch with all your eyes, as scrupulously as you can, for the signs of the lung fever.”

“Juan, we need an extra cush—” Alva had already started saying, but interrupted himself upon hearing the doctor’s words. “What? Why me?” It seemed the old Morisco was finally entering his “you-are-nothing-more-than-an-apprentice”-mode. Well, it had always been his ordinary style of communication with Alva, and, to do him justice, today he had refrained from it long enough, but Alva still—though he would never admit it—felt almost insulted: such was the contrast between the doctor’s kind attention he treated his patients with and that polite but dry manner he used for his titled assistant.

“Because in this house you are the one whose medical skills would allow you to recognize the first dangerous symptoms,” the doctor replied. “And also because I would certainly be able to visit the young man less often than you, my lord duke.”

There was reason in his words, though Alva hadn’t initially been going to interact with his squire more than before, thus letting the boy be ill and recuperate in peace, and avoiding the role of a caring nurse himself. Well, entering Richard’s room several times a day wasn’t such a difficult task.

“One last thing, young man, and then you’ll be able to rest,” the doctor said in the meantime, after having listed another set of prescriptions, thoroughly taken down by Juan. “I don’t like the sight of this bruise and have to examine your hip. Would you please get your blanket a little down and let me see?”

That was a simple, ordinary, unobtrusive, very basic healer’s request, but Richard’s reaction to it was astonishingly inadequate. He jerked back, clenched his teeth, clutched the edge of the blanket so tightly, as if his very life depended on it, and replied:

“There is… nothing worth your attention here, maître! It’s just a small bruise, no need to see it.”

“Still,” insisted the doctor, “it would be unwise to leave it untended.”

Alva thought it his duty to interrupt.

“It’s not the time and place to demonstrate us your famous northern modesty, young gentleman,” he teased, and with amusement watched scarlet creeping up the boy’s cheeks: his innocent joke had reached its goal. He waited for a devastating, thunderous protest, but there was too little energy left in Richard’s body for this brief outburst to last longer, and the flame died out without having really started. Richard lowered his gaze and, still very flushed, pleaded:

“Ir Roque… could you please… turn away?”

This old-fashioned form of address, a constant object of Alva’s mockery, and no attempt made to correct it to anything more acceptable, like “my lord” or “Your Grace”—and the fact that Richard probably hadn’t even noticed his courtesy mistake—told Alva, as would have told anyone even less sensitive to such subtleties (Alva liked his given name, but didn’t like it tossed around by stupid youngsters), how poorly Richard was now controlling himself and how bad his condition really was. The sooner he would be put to bed properly, the better. Unwilling to push it further, already tired himself, having no desire to argue, without a word Alva turned away and stared at the far wall—by the corner of his eye he noticed Juan doing the same. After a muffled rustle of cloth, followed by a few minutes of comparative silence, broken only by occasional indistinguishable sounds, he heard the doctor proclaiming that it was really just a bad bruise, explaining what type of salve he was applying and what different type it would be changed to in a day or two, promising to pay a visit tomorrow and prohibiting any excessive walking until the bruise was healed—as if other injuries wouldn’t prevent his patient from any walking at all for a week at least. Alva felt first sparks of migraine igniting in his own head, rubbed his eyes and turned back.


***

“For a couple of words, my lord duke.”

They left the room together. Exhausted from his recent ordeal and calmed down by a sedative draught, Richard was now fast asleep, a housemaid ordered to watch over him.

“This is not another prescription, no need to burden dear Juan with it, that’s just what I would like to say to you personally,” the doctor started. “You see, my lord duke, it may appear that your ward’s personality has changed, that he is not himself, too shy or maybe too confused, angry or anxious. Those are typical effects of a head trauma, they will go away with the course of time, and the young man will return to his previous self. They are not dangerous, but sometimes difficult to manage on one’s own, and I suppose it’s on you to help the young man cope. A simple reassuring gesture, a few words of consolation will certainly do him good.”

“Oh, I don’t think he needs it from me,” said Alva grimly.

“But why not?” the doctor was surprised. “Of course, gentlemen of his age often tend not to show affection, and, moreover, most go through the stage of authority rejection, but now he needs your care and support more than ever. Judging by the fact that the young man’s mother is not at his bedside yet, I presume his parents live far from the town, so you’re currently his closest person. He is not a child, my lord duke, but he is still very young; I’m sure you are wise enough to be an adult figure for him.”

A shade of doubt in the doctor’s voice made Alva feel like a schoolboy again, and he just nodded without an answer.

“Now, if you excuse me, I would like to visit the kitchens to give instructions about the diet to your cook,” the doctor finished.


***

Later that evening, on the verge of night, Alva returned to Richard’s room. The boy was still sleeping peacefully, his features finally free from the grimace of pain; the housemaid too was slumbering in her chair. Alva glanced at Richard’s face: now, rid of his constant frown, his constant mine of grief, anger, indignation, or even snobbery, making him look older, allowing Alva to treat him like a foolish, unruly, unskilled adult, he really seemed very young.

So… Did the doctor expect him to start giving hugs and singing lullabies every now and then? In fact, he had already done the former today, twice, though Richard had been in no condition to pay attention to it. Of course, he told himself, he bore no especially warm feelings for his young squire, their relation being utterly formal, as it should be—the years of mutual hatred (currently there was definitely hatred on Richard’s part and a hint of contempt coming from Alva) and blood vengeance between their families, membership of the opposite political parties and their personal conflict couldn’t allow anything more. Yet, certainly, he had been—and still was—concerned about the boy, to the extent any proper commander would be about his wounded soldier (to tell the truth, there was also a political reason: an accident leaving the young disgraced noble maimed or even dead, while in the power of his alleged enemy, in the very beginning of his service, not at war, would cause a disastrous scandal: the unfortunate boy, the public opinion would say, just like his father, has met his fate at the hands of the terrible Raven of Quenalloah, this cruel, mad, unpredictable monster), and didn’t help him more than he had always helped when anybody around him got hurt. Providing further care and comfort had however never been his business, as family or friends of a victim had always been at hand.

“Imagine your young relatives, Rocío,” he told himself. “Imagine your friends’ children. How would Diego feel if Berto lay here, unconscious and in pain? (Oh, his mother would never leave her “little boy’s” side—and, by the way, speaking of lullabies, playing a soft and peaceful melody to sooth his imaginary young cousin’s headache didn’t even sound such a bad idea). What would Li or Émile do if Arnaud was prostrated before them on the bed like this? (Oh, their mother is quite different, but probably neither she would bereave her son of her attention). How, after all, would vok Warzoff have reacted had his young squire got himself into such a predicament?”

Alva turned Richard’s head to one side to reduce pressure on the wound, brushed a stray strand of hair away from the boy’s face, and, resisting the urge to tuck him in, simply pulled the blanket up a little, covering Richard’s shoulders, and slightly adjusted a complicated construction of pillows built around him. It was so easy to be caring and kind to someone senseless, to establish one-sided good relations, when the second party was not aware of the first one’s attempts; but what would he do when Richard is fully awake? Why should it be on him to repair a breach between them: it is not Richard’s own task to learn to accept the favors given?

Well, he has to think it over. Maybe in the morning. Maybe tomorrow. Maybe later…


***

In the morning, passing Richard’s chambers and pondering on whether he should—or rather had to—enter the bedroom or could burden himself with it later, Alva heard a cooing voice from the door: of course, Conchita, the recognized mother hen of the mansion, never missing a chance to make a fuss over a “poor sick thing”, whoever that be: the cook was now coaxing Richard into tasting one of her creations. Only a fool would refuse—and that was just the thing Richard was doing, proving again his pitifully low level of intelligence, or maybe social skills.

“Thank you,” he was saying, “but I really don’t want to eat now, I’m not hungry at all.”

“The doctor said it will help you heal faster,” she insisted.

“You can leave it on the table, thank you…” Richard said, and something—his movement or gesture—made Conchita change her tone.

“Oh, does it hurt so much?” she asked sympathetically, and Alva easily imagined her patting the boy’s poor bandaged head. “Look, there’s a nice big glass of milk for you. There… You can drink it now, and we leave the rest for later… Oh, let me help you, dor, or you’ll spill it all over yourself! That’s it. Trust me, dor, there’s nothing to worry about: we’re here to nurse you back to health in no time.”

It was the most inappropriate moment for Alva to enter the room, he thought with a hidden smile. It didn’t bother him, naturally, if Richard would feel ashamed again, but to meddle with Conchita’s ways would be a pure crime. He found other things to do, for their flow never ceased, and returned later, when Conchita had already disappeared leaving a tray with the breakfast perched on the bedside table: a bowl of cottage cheese, dressed with cream and garnished with jam. Richard hadn’t touched the food, having fallen back into an uneasy medicine-induced sleep; Alva, as he had promised the doctor, checked his breathing, pulse and temperature—apart from a very mild fever, which had been expected, considering the injuries, Richard seemed quite fine. This was definitely a good sign.


***

A week passed. Richard wasn’t doing well: having slept through the first three days, waking up only to take medicine, eat, and do simple exercise, prescribed by the maître, he was now already trying to get up and walk around the room, but still hadn’t got enough strength to stay out of bed for long; his bones were mending too slowly, and headaches, dizziness and disorientation were still plaguing him. Whenever Alva came to check on him, Richard was down and distressed, and looked lost, lonely and forgotten. These visits happened now less and less often, and Alva was thinking of cutting down their number to the lowest possible minimum: after all, it had already been a week, and no dramatic changes for the worse had occurred, so, one might assume, such detailed attention was no longer necessary. By the way, he hadn’t yet invented a method to cross the bridge between them and had put the thought on the far shelf of his mind.

It was in a sort Conchita’s unintentional intervention again that turned the tables. One morning he was served, instead of his regular breakfast, a large bowl of what looked like gruel smelling vaguely of meat, and a plate filled with pieces of stale bread dipped in some sticky, glassy, probably sweet substance, decorated with occasional raisins. Never hostile to experiments, he gave it a try: yes, it was leftover bread from yesterday’s meals in caramel syrup sauce—not utterly disgusting, but difficult to eat more than a few bites. He didn’t feel brave enough to start the second dish, called Juan instead and asked him what this culinary demarche meant.

“You have approved of the menu yourself, soberano,” Juan said, feigning surprise. “But if you wish, I’ll fetch Conchita and we’ll listen to her answers.”

Juan was, of course, right: since the very day Alva had become the sovereign of Quenalloah, every evening he was presented with a list of courses for tomorrow. He was expected to familiarize himself with it, decide if he liked it or wanted any changes, and return it to the kitchens with his signature. His habit of signing papers without reading had proved itself dangerous more than once, and he had got rid of it, compelling himself to skim all official documents concerning army or court affairs—but no trouble could possibly arise from an unread list of food. It was partly something of a game for his household, and partly a hint that their soberano should finally marry and pass his housekeeping duties over to his lady, and nothing more.

Conchita’s footsteps up the stairs and along the corridor were heard from afar. She bustled through the doors, mixing something vigorously in a large pot, and had an air of someone entirely busy.

“Juan’s told me you want explanations about the breakfast, soberano,” she started at once, without any sign from him allowing her to speak. “It’s the day of Nadorish cuisine today, you see, and I’ve written it out for you, do you remember? Don’t you like the food?”

“No,” he answered plainly. “I don’t. Maybe it’s just that I’m not a connoisseur of those northern tastes. Are the other meals today like this one?”

She nodded, “Yes, I’ve decided to make a special day earlier this summer, because, you know, I’ve thought familiar food may cheer the young dor up a little.”

Ah, her special days, each season a celebration of one national culture. It was no use arguing: being one of the best cooks in the town and the only one familiar with the delicatessen of the Quenallish cuisine, she was very well aware she would never be fired, and a punishment or a reduction in her wages would force her to leave the mansion, only to be eagerly welcomed in any noble house of the capital. So, she, just like Juan, allowed herself more freedom with her soberano than other members of the household.

“I see,” he said. “That’s all, you may go. Oh, and prepare some bread, cheese and wine to be brought to my study, please.”

With a wave of his hand he dismissed her. She curtsied and left, only to be immediately caught by Juan, who had been certainly eavesdropping at the doors. Alva could easily hear their agitated conversation, their loud voices, growing distant, as they both were moving away, heading to the kitchens.

“It’s not like the haute-cuisine northern food we had last year, is it?” Juan was asking, “That time soberano enjoyed it. What’s the matter today, where have you obtained the recipes?”

“Oh, not like this,” she explained readily. “It’s traditional common folk food, the type even poor people can afford. Well… Speaking of money… We all know how hard an orphan’s and a widow’s life can be, don’t we?”

“That’s true”, Juan agreed.

“The maître says,” she continued, “that maybe the young dor’s bones are not healing well because he’s not been eating decent meals for several years.”

“And we all know who orphaned the boy,” that’s what she meant, though didn’t say it aloud. “Serves him right if he, just for a day, himself experiences the privations he’s put the child to”. Turning over the corner, their voices went muffled, words no longer clear. Well… His own servants conspiring behind his back, how nice. Oh Conchita, the menace of Taliguish nobility, and her indisputable commonplace logic! If she thought he would feel guilty, she was greatly mistaken. Conchita’s resentment was understandable: her professional pride was probably deeply insulted, when her best efforts to help “the young dor” get better, simply giving him the right sort of food, proved futile. By the way, how could Richard really be malnourished? He was thin, yes, but not skinny, quite average for his age. Conchita should have misunderstood the doctor’s phrases full of medical terminology. And… why did the doctor confide in the cook and not in the head of the house himself? He should confront the old man with this matter during his next visit.


***

Several hours later, without any paperwork to occupy him for the evening (all documents already signed and tossed back to a royal courier), he was deciding if he should open one more bottle of wine to wash down the foul taste of the “northern specialties” or pay a visit to one of his acquaintances or even the palace itself to have proper dinner, when his musings were interrupted by a frantic knocking at the door. Alva allowed whoever that was to enter, and a disheveled housemaid appeared at the threshold. From her hysterical sobbing he, not without difficulty, managed to make out that “the young dor” had been going to spend some time outdoors, left his room, refused her sincerely offered help and collapsed on the stairs.

With a bunch of profanities, he rushed downstairs, thinking of more broken bones and another head injury, fearing to find Richard on the floor, feverish, delirious, struggling for breath; oh, had it finally come what had been to come; had it finally happened what he had tried and failed to prevent; had the chest disease developed to claim Richard’s life? The doctor would be enraged (“Anybody but you, my lord, could I suspect capable of such drastic neglect,” he would say, pale with fury. “The instructions I’ve given you have been plain and unambiguous, haven’t they?”), and the household would be inconsolable. With raising horror, he anticipated sleepless nights, constant vigil at the sickbed, days of excruciating illness, rise of despair, loss of hope, unstoppable progress of deterioration, and eventual death. At the same time, a small sensible voice at the back of his mind kept whispering that it was but an exaggeration of a frightened girl, and that Richard wouldn’t even be there, having already happily proceeded wherever he had been heading to, the garden or the stables. It however turned out that neither Alva’s worst fears nor his best hopes came true, but something of an average between them: Richard was still on the floor, at the bottom of the stairs, his eyes closed, sitting with his back to the banisters, breathing heavily, but looked unhurt—and definitely a lot better than a week ago.

“What is the meaning of that, young gentleman?” Alva demanded, hovering over the boy. Richard blinked, raised his eyes, making no attempt to stand up, and in a surprisingly calm manner (this calmness was probable due to numerous sedative and pain-relieving draughts he kept being fed) admitted that he had wanted to visit the garden, managed all his way down, reached the ground floor, but lost his balance and had to sit down for a rest. The maid had apparently taken this “sitting down” for a fainting on the spot, and this posed several questions on Richard’s truthfulness, his ability to estimate his state, or soberness of his mind, but Alva decided not to press on the matter.

“You—” he started, for once in his life not sure how to put it: dozens of jokes and reprimands were already at the tip of his tongue—and, to be honest, sarcasm, strictness or cold indifference had been all Richard had got from him since the accident, in those rare moments when he hadn’t been unconscious, sleeping or too disoriented during his meetings with Alva. If Alva did this again—and if one’s mood really contributed to one’s progress of healing—this all might never, ever, end. In a flash of sudden inspiration, like those that seized him on a battlefield, he held out his hand and said, forcing a smile, “If you feel fit, I invite you to join me tonight in my study for a selection of Quenallish cheeses and wines—not that you are allowed the latter now, but we’ll invent something for you.”

Richard took his hand, got up with a small, almost invisible wince, and smiled back.


***

It all came to the lullabies, indeed, because Richard promptly fell asleep after but the second song.


The end.

Примечания

1. Да, автор ограбил еще и «Ребекку».
2. Читатели уже могли встречать recurring character — Морисского Врача — в следующих фанфиках автора в жанре "избиение Окделла": в вырезанных сценах из истории про дракона ("Мозг ящера", здесь в комментах, осторожно, может быть страшно) и в "короткометражном мультфильме" из серии про встречи с комиксовыми персонажами ("I shall return — The Aftermath", здесь). Все остальное, кажется, показывать еще более неловко, чем вот этот английский текст, так что оно лежит на компьютере.
3. Опасность подписывания документов не глядя раскрывается в фанфике "Умный в артиллерии" здесь.

@темы: Языки, Сокраловские истории, Воображаемый мир: ОЭ

---

***

Добила я тот фик по ОЭ на английском, и вот теперь думаю: насколько неловко мне его нести на фест на АО3 и выкладывать на более-менее подходящую заявку? (насколько неприлично, кроме всего прочего, будет смотреться английский, если заявка на русском, фест на русском, фандом на русском, канон на русском?) И насколько стесняюсь нести его в дайри, если это почти бессюжетный, совершенно неканоничный, глупый, сентиментальный флафф?..

@темы: Ex diariis, Воображаемый мир: ОЭ

---

Нытье про отопление

За последние недели в квартире четвертый раз отключают отопление. Первые два раза это было на полдня, следующие два раза на сутки; мало того, сегодня мне категорически не повезло в том, что весь день работа из дома (в другие разы я как-то попадала так, что с утра были очные пары). Ненавижу вести занятия, замотавшись по уши в одеяла, особенно вечером. Ненавижу этот холод. У меня и так сейчас немного радостей в жизни и постоянно одолевает уныние, так еще и это.

@темы: Guðrúnargrátr

---

Драббл по ОЭ про список кораблей

Действительно совсем драббл, меньше 500 слов, если не считать эпиграф.

Посвящается всем многочисленным фанфикам (и другим произведениям) по ОЭ, в которых между Вальдесом и Кальдмеером так или иначе всплывают эти пресловутые списки.

Список кораблей

Когда, поправляясь после болезни, я жила в замке Великанов,
граф Альберт часто читал мне вслух, чтобы усыпить меня,
но я не спала и слушала затаив дыхание.
Читал он греческие трагедии Софокла, Эсхила и Эврипида,
читал их по-испански, медленно, но ясно, без запинки,
несмотря на то, что тут же переводил их с греческого текста.
Он так хорошо знает древние и новые языки, что казалось,
будто он читает чудесно сделанный перевод.
«Консуэло»

— Плохо спите.
Эту фразу Вальдес даже не потрудился замаскировать под вопрос, поэтому Кальдмеер решил ничего на нее не отвечать.
— Вам нужен список кораблей, — продолжал Вальдес все с той же утвердительной интонацией. Кальдмеер от неожиданности вздрогнул: об этих злополучных списках он сам размышлял уже не раз, и — тут Вальдес, конечно, угадал — выяснить, какие из их кораблей погибли, а какие спаслись, было бы очень кстати. Выждав положенную на раздумья паузу, он медленно кивнул и произнес:
— Да, если вас не затруднит. Буду вам очень благодарен.
— Отлично! — сказал Вальдес. — Сейчас принесу!
Он вышел за дверь и через несколько минут — Кальдмеер уже успел в красках вообразить, как вопреки всем стараниям, получив наконец долгожданные, но печальные новости, этой ночью будет до самого утра лежать без сна и мрачно глядеть в потолок, — вернулся, неся под мышкой увесистый том в темном кожаном переплете.
— Стащил, гм, то есть позаимствовал в библиотеке у одного приятеля, — пояснил Вальдес, усаживаясь, заложив ногу на ногу, на стул возле кровати и раскрывая книгу. — Малоизвестная древнегальтарская поэма, так-то ничего особенного: герои, море, война, приключения… Но там в середине есть один совершенно уникальный фрагмент, невероятно действенное средство: никогда не могу продвинуться дальше первых двадцати строчек — засыпаю моментально. Уверен, что и вам поможет. Попробуем?
Глядя, как он любовно оглаживает потрепанную страницу (заметно было, где именно книгу чаще всего открывали), Кальдмеер с трудом подавил вздох разочарование: очередное изобретение его радушного хозяина и снова ничего конкретного. Вальдес тем временем не останавливался:
— Знаете, это книга на двух языках — слева древнегальтарский оригинал, справа перевод на талиг. Думаю, вам по-гальтарски будет привычнее, вы же эсператист, правильно? Итак…
Он откашлялся, вдохнул воздуха и вдохновенно начал:

Архус ав нэ-он… эрэо нэас тэ… пропасас
Бойо-тон мэн пенэле…-ос кай лэитос эрхон…

Читал он ужасно. Слушать, как он то и дело сбивается с ритма, запинается, возвращается к началу фразы, делает длинные паузы, повторяет одно и тоже в попытках поймать нужное ударение, было невыносимо; представить, будто эти рваные, неровные строки могут кого-то убаюкать, — невозможно. Кальдмеер постарался вычленить из мешанины распевных «о» и коротких полупроглоченных «э» знакомые по богослужениям слова, но и здесь не достиг успеха.
Споткнувшись в который раз на особо длинном пассаже, Вальдес прервал чтение и признался:
— Гм, извините, давно не было практики. Вы не против, если я все-таки перейду на талиг?
— Я не получил классического образования, — напомнил Кальдмеер. — Я из мещан.
— Действительно, — с облегчением сказал Вальдес. — Тем удобнее! Слушайте с начала.
Теперь речь его сделалась мерной, строки полились полноводной спокойной рекой, и каждая, словно ласковая волна, как будто ударялась о берег и откатывалась назад. Кальдмеер действительно начал успокаиваться и даже как будто задремывать.

…некогда терем ее возвышенный…

Вальдес зевнул.

…Мощный Астрап посетил…

Еще один зевок.
— Прошу прощения.

…посетил… и таинственно с нею… таинственно… с нею… сопрягся.

Его голос затих; прошелестели страницы, и книга с глухим стуком упала на пол. Кальдмеер поднял взгляд и обнаружил, что Вальдес откинулся на спинку стула, а голова его свесилась на грудь: волшебная поэма усыпила самого чтеца раньше, чем его слушателя. «Ну надо же — сопрягся», — еще успел подумать Кальдмеер, прежде чем его тоже затянуло в сон.

Примечания

Примечания.
1. Герою Мандельштама, чтобы заснуть, понадобилось читать «Список кораблей» до середины, однако нашим доблестным адмиралам хватило и двух десятков строк. Привожу здесь их все в оригинале и в классическом русском переводе:

ἀρχοὺς αὖ νηῶν ἐρέω νῆάς τε προπάσας.

Βοιωτῶν μὲν Πηνέλεως καὶ Λήϊτος ἦρχον
Ἀρκεσίλαός τε Προθοήνωρ τε Κλονίος τε,
οἵ θ᾽ Ὑρίην ἐνέμοντο καὶ Αὐλίδα πετρήεσσαν
Σχοῖνόν τε Σκῶλόν τε πολύκνημόν τ᾽ Ἐτεωνόν,
Θέσπειαν Γραῖάν τε καὶ εὐρύχορον Μυκαλησσόν,
οἵ τ᾽ ἀμφ᾽ Ἅρμ᾽ ἐνέμοντο καὶ Εἰλέσιον καὶ Ἐρυθράς,
οἵ τ᾽ Ἐλεῶν᾽ εἶχον ἠδ᾽ Ὕλην καὶ Πετεῶνα,
Ὠκαλέην Μεδεῶνά τ᾽ ἐϋκτίμενον πτολίεθρον,
Κώπας Εὔτρησίν τε πολυτρήρωνά τε Θίσβην,
οἵ τε Κορώνειαν καὶ ποιήενθ᾽ Ἁλίαρτον,
οἵ τε Πλάταιαν ἔχον ἠδ᾽ οἳ Γλισᾶντ᾽ ἐνέμοντο,
οἵ θ᾽ Ὑποθήβας εἶχον ἐϋκτίμενον πτολίεθρον,
Ὀγχηστόν θ᾽ ἱερὸν Ποσιδήϊον ἀγλαὸν ἄλσος,
οἵ τε πολυστάφυλον Ἄρνην ἔχον, οἵ τε Μίδειαν
Νῖσάν τε ζαθέην Ἀνθηδόνα τ᾽ ἐσχατόωσαν:
τῶν μὲν πεντήκοντα νέες κίον, ἐν δὲ ἑκάστῃ
κοῦροι Βοιωτῶν ἑκατὸν καὶ εἴκοσι βαῖνον.

οἳ δ᾽ Ἀσπληδόνα ναῖον ἰδ᾽ Ὀρχομενὸν Μινύειον,
τῶν ἦρχ᾽ Ἀσκάλαφος καὶ Ἰάλμενος υἷες Ἄρηος
οὓς τέκεν Ἀστυόχη δόμῳ Ἄκτορος Ἀζεΐδαο,
παρθένος αἰδοίη ὑπερώϊον εἰσαναβᾶσα
Ἄρηϊ κρατερῷ: ὃ δέ οἱ παρελέξατο λάθρῃ:

***

Только вождей корабельных и все корабли я исчислю.

Рать беотийских мужей предводили на бой воеводы!
Аркесилай и Леит, Пенелей, Профоенор и Клоний.
Рать от племен, обитавших в Гирии, в камнистой Авлиде,
Схен населявших, Скол, Этеон лесисто-холмистый;
Феспии, Грей мужей и широких полей Микалесса;
Окрест Илезия живших и Гармы и окрест Эритры;
Всех обитателей Гил, Элеон, Петеон населявших;
Также Окалею, град Медеон, устроением пышный,
Копы, Эвтрез и стадам голубиным любезную Фисбу,
Град Коронею и град Галиарт на лугах многотравных;
Живших в Платее и в Глиссе тучные нивы пахавших;
Всех, населяющих град Гипофивы, прекрасный устройством;
Славный Онхест, Посейдонов алтарь и заветную рощу;
Арн, виноградом обильный, Мидею, красивую Ниссу,
И народ, наконец, населявший Анфедон предельный.
С ними неслось пятьдесят кораблей, и на каждом из оных
По сту и двадцать воинственных, юных беотян сидело.

Град Аспледон населявших и град Миниеев Орхомен
Вождь Аскалаф предводил и Иялмен, Ареевы чада;
Их родила Астиоха в отеческом Актора доме,
Дева невинная: некогда терем ее возвышенный
Мощный Арей посетил и таинственно с нею сопрягся.

(Это Песнь вторая, строки 493–515 в оригинале. Вальдес начал на одну строчку раньше общепризнанного начала «Списка» и закончил на одну строчку раньше конца одного из логических пассажей).
Греческий здесь: www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus%3...
Русский здесь: az.lib.ru/g/gomer/text_0030.shtml

2. В классическом античном стихе роль играли не ударные и безударные, а долгие и краткие слоги, при этом на современный слух (по крайней мере, на современный русский слух) первые долгие слоги в каждом сегменте могут звучать как ударные. Неопытному или давно не практиковавшемуся чтецу немудрено запутаться и может быть сложно приноровиться к мелодии.

3. Так как, по мысли автора, связь с Универсальным библиотечным пространством (L-space по Т. Пратчетту) в мире ОЭ установлена только в библиотеке в особняке Алвы (см., напр., здесь) и в библиотеке Королевской Академии (см., напр., здесь), очевидна личность приятеля Вальдеса, у которого тот стащил земную, но немного отредактированную для местных реалий «Илиаду».

@темы: Сокраловские истории, Воображаемый мир: ОЭ, Воображаемый мир: древности

---

"Сто лет неведенья" — еще одно продолжение истории про Тхурингветиль от С. Кралова

С. Кралов все так же продолжает публиковать фанфики в моем дневнике. Он следит за комментариями и готов на них отвечать.

Ссылки на начало истории про Тхурингветиль и Эдрахиля см. в примечаниях в тексту.

Starring Финрод Фелагунд!

Сто лет неведенья

Я кручу напропалую
С самой ветреной из женщин.
Я давно искал такую —
И не больше, и не меньше.

Я забыл, когда был дома,
Спутал ночи и рассветы.
Это омут, это омут —
Бабье лето, бабье лето.
Игорь Кохановский

Боль резко прекратилась. Потому что жизнь оборвалась.
Прозвучал тихий вкрадчивый голос. Он позвал в путь.
Полет. Промелькнули перед взглядом суша, море, снова суша.
И вот Финрод оказался в Чертогах Мандоса. В зале, где он очутился, его уже ждал недавно погибший отряд добровольцев из Нарготронда. Как выяснилось позже, о прибытии Финрода бойцов оповестил сам лорд Намо, и они собрались вместе, чтобы поприветствовать своего короля.
Впервые после смерти Финрод слегка прибодрился, увидев боевых товарищей. И тут же забеспокоился. Здесь были все, кроме одного — Эдрахиля. Где же он?

Пребывание в Чертогах Мандоса не было для Финрода тяжким бременем. Он не чувствовал себя одиноким, потому что с ним под одной крышей находилось множество его друзей, родственников и знакомых. Более того, с каждым годом их число все увеличивалось и увеличивалось.
Кроме того, Финрод мог беспрепятственно проходить в чертоги леди Вайрэ и следить за тем, что происходит в Эндорэ, по изменениям на гобеленах. Благодаря этому он перестал переживать о судьбе Берена. который часто оказывался в центре важных исторических событий. Единственный раз, когда обстановку по гобеленам понять было нельзя, и появился страх за друга, лорд Намо охотно открыл некоторые подробности жизни Берена, незаметные с первого взгляда, и Финрод сразу успокоился.
С Эдрахилем вопрос был куда сложнее: его изображения на гобеленах ни разу не проявлялось. Значит, он совершенно выпал из истории, и на его жизненном пути не встречалось ни одного мало-мальски значимого персонажа.
Постепенно у Финрода сложилось две версии, куда мог запропастится Эдрахиль. По первой версии, он умер, но не последовал зову лорда Намо, и его дух теперь витает где-то в лесах или в полях Эндорэ. По второй — Эдрахиль стал пленником в Ангбанде, ведь его унесла с собой летучая мышь, вестник Гортхаура.
Какая из двух версий соответствовала истине? Ответить на этот вопрос мог разве что лорд Манвэ, способный проследить за любым живым существом на Арде. Финрод думал о том, чтобы обратиться к королю Арды через лорда Намо и узнать правду об Эдрахиле, но долго не решался. А когда наконец решился, лорд Намо объявил, что тело полностью восстановилось, поэтому Финрод свободен.

После выхода из Мандоса жизнь Финрода протекала размерено: долгие беседы с отцом, свидания с возлюбленной, затем свадьба и семейные дела
Однако на этом счастливом фоне беспокойство из-за судьбы товарища не исчезло. Финрод пытался несколько раз выйти с Эдрахилем на связь через осанвэ и даже чувствовал слабый отклик, но связь быстро пропадала, как будто какая-то более мощная сила переключала на себя внимание Эдрахиля.
Вскоре грянула Война Гнева, отец отбыл в Эндорэ командовать войсками. В этой нервной обстановке Финрод поделился своими страхами и сомнениями с молодой женой. Амариэ выслушала его и заключила: единственная правильная стратегия — ждать. Если Эдрахиль — пленник в Ангбанде, то рано или поздно его освободят и вернут в Валинор (в победе армии Эонвэ она не сомневалась) А если Эдрахиля среди вернувшихся не окажется, Валар после войны в любом случае перестанут быть сильно загружены, и можно будет напрямую обратиться к Манвэ и выяснить все до конца.
Финрод стал ждать и прождал еще лет сорок. Первые годы казались беспросветно темными. Затем стали приходить ободряющие вести о победах. Возвращение отца почти развеяло мрачное настроение. Лишь переживания за Эдрахиля омрачали душу.
И вдруг Эдрахиль появился на последнем корабле беженцев. Да еще и с беременной женой. Которая к тому же оказалась падшей майа, той самой летучей мышью из Тол-ин-Гаурхота. Подробности личной жизни Эдрахиля слегка огорошили Финрода, но в целом он был искренне рад за друга и хотел поговорить с ним сразу после прибытия. Только тяжелые роды супруги Эдрахиля отсрочили встречу на пару дней.

Ранним утром Финрод вошел в Лориэн и довольно быстро отыскал Эдрахиля. Тот сидел, подперев голову рукой, на корнях высокой сосны. Он практически спал, несмотря на то, что половину его лица освещали лучи восходящего солнца. Финрод осторожно окликнул Эдрахиля по имени, а тот, услышав знакомый голос, вздрогнул, встрепенулся, вскочил и вытянулся в струнку:
— Государь!
— Полно тебе, какой я государь! Моего королевства больше нет. А здесь, в Амане, у нолдор есть другой король. И ты знаешь, кто это.
— Ваш отец?
— Конечно. Поэтому нам нет никакого смысла общаться, как король с подданным. Будем говорить, как старые друзья.
— Хорошо, мой... Хорошо, Финрод.
— Давай сядем, поговорим. Все-таки давно не виделись, лет сто, а то и больше. Уверен, нам есть что рассказать друг другу.
— Что есть, то есть, — Эдрахиль осторожно присел и опустил голову. — Я, наверно, должен перед тобой извиниться.
— За что? — удивился Финрод.
— За то, что не попытался спасти тебя и оставшийся в живых отряд из Тол-ин-Гаурхота. Я ведь мог попытаться вернуться туда...
— Зачем? Чтобы умереть?
— Нет, чтобы спасти хоть кого-нибудь.
— А как бы ты это сделал?
— Не знаю. Может быть, я бы вырвался от Тхурингветиль. Или попытался бы уговорить ее помочь мне. Я понимаю, что судьбы не изменить. Я понимаю, сейчас, когда она стала моей женой, об этом, наверное, смешно говорить. И все-таки...
— Ты бы не смог ничего сделать. Нельзя победить любовь.
— А ты, пожалуй, прав. Я только сейчас начал осознавать, что первые годы брака с майа — это купание в море во время шторма. Можно отплыть чуть-чуть правее или левее, можно приподнять или опустить голову, но больше сделать ничего нельзя: волы подхватывают тело и несут его неизвестно куда. А еще волны поглощают все внимание. Только переждав этот шторм, можно двинуться в нужном направлении.
— Вот видишь. Тебе не за что извиняться.
— Похоже. Но мне неудобно, что я не отвечал на твой зов. Я чувствовал, что ты ко мне обращаешься, но все время...
— Не продолжай, я понял. Любовь. Тут нечего стыдиться.
— Ну...
— И я уверен, что никто из нашего отряда тебя не осудит. Если хочешь, сходи в Чертоги Мандоса, поговори с ними сам.
— Может быть, так и сделаю. Последние годы я в глубине души себя осуждал, считал, что поступил не совсем правильно. А теперь похоже, что я от этих мыслей практически избавился. Спасибо тебе за этот разговор!
— Не за что, друг мой, не за что. А где, кстати, твоя жена? Я думал, что застану ее с тобой. Мне было бы интересно с ней пообщаться.
— Леди Эстэ только что отправила ее вместе с ребенком к своим майар. Как она выразилась, «на процедуры». А по поводу твоего разговора с ней... Может быть, попозже? Мне кажется, ей будет не очень приятно. Она может почувствовать себя виноватой. Ты ведь был пленником ее патрона. И погиб из-за него.
— Я на не зла не держу.
— Ты ни на кого никогда зла не держишь. Но с общением давай все-таки повременим. Я сначала ее подготовлю.
— Хорошо, как скажешь, тебе лучше знать. Но я уверен, что скоро наши дети будут играть вместе.
— Наши дети? Ты хочешь сказать...
— Да, я женился на Амариэ. И она ждет ребенка.
— То есть вы воссоединились после стольких лет разлуки? Вас можно только поздравить! И теперь я понял, почему ты уверен, что любовь победить нельзя!

Примечания

Примечания:
1. Текст является продолжением фанфика «На крыльях любви», который можно почитать по следующим ссылкам:
А. «В ожидании врага», первая история — kraloff.diary.ru/p211972640_s-kralov-na-bpv-4-n...
Б. «На крыльях любви», вторая история — kraloff.diary.ru/p211316196_s-kralov-na-bpv-4-j...
В. «Последствия и прецеденты», третья история — sokrov.diary.ru/p220859615_dva-fanfika-pro-lori...
Г. Три истории вместе — ficbook.net/readfic/10101291
2. Главная психологическая коллизия текста, возможно, не вполне соответствует психологии эльфов, убежденных фаталистов, и больше характерна для людей. Впрочем, фатализм вряд ли полностью избавляет от чувства вины.
3. Сюжет с участием Финрода появился во время работы над третьей историей, но органично вписать его туда не получилось.

@темы: Сокраловские истории, Воображаемый мир: Арда

---

Фандомные miscellanea

***
Подцепила в Твиттере (куда переместилась часть фандомной движухи, но который мне совсем не нравится, и поэтому я там совсем не пишу, хотя читаю) две Ink- и проче-tober'ных игры:
- одна по "Отблескам Этерны" (или здесь): надо рисовать или писать что-то по ключевым словам, которые связаны при этом еще и с определенными персонажами. Исправно — для собственного развлечения — рисую у себя в блокнотике каждый день по комиксу, иллюстрируя написанные фанфики, недописанные фанфики, еще не написанные фанфики, а также фанфики, которые никогда не будут написаны; но показывать эти рисунки публике я, конечно, не буду, потому что я вообще не художник — никогда не училась и совершенно не стараюсь; так, зарисовки сюжетов. Может, когда-нибудь и получится преобразовать что-то из этого в текст (в конце концов, недописанное же лежит!).
- вторая на тему флаффа (без привязки к фандому, хотя нашла я ее тоже через ОЭ): нужно выбрать любимый какой-нибудь пейринг и писать / рисовать и т.д. что-нибудь милое про героев в заданных ситуациях. Сначала я подумала, что где же полноценное увлечение одним пейрингом, а где я, но потом С. Кралов посмотрел на задания и сказал, что они очень даже подходят для лориэнской парочки: они спят... отдыхают... снова спят... и, наконец, встречают рассвет! (В основном, конечно, задания годятся для их "райсоветных" аватар: там даже так удачно расположились профессии, что в заданиях с больницей можно выкрутиться так, что никто из пары не пострадает. ) В общем, думаю, может, возьму на ноябрь, и, может, даже напишу что-нибудь, а не только обойдусь картинками в блокноте. А может, и нет.

***
Все больше народу вокруг увлекается длинными китайскими романами, вот и я, с подачи vinyawende, приобщилась к одному такому. И хотела бы я сказать, что это, например, "Речные заводи", но нет, это был "Магистр дьявольского культа". О, у этой книги очень мощный фандомный потенциал! Легко можно придумать массу сюжетов, так что если тут вдруг появится что-то про китайцев не в контексте моих студентов, не удивляйтесь. Одного героя — не самого положительного, — кстати, зовут, как одного моего бывшего студента — не самого старательного. Хорошо хоть фамилии не совпали, только личные имена (а личные имена, особенно двусложные, совпадают не так часто).

***
С лета пытаюсь писать некий фанфик по-английски. С одной стороны, это ужасно глупо, потому что он тоже по ОЭ, а ни у канона, ни у фандома нет абсолютно никакой связи с английским; а с другой, очень раскрепощает.

@темы: Воображаемый мир, Ex diariis, Воображаемый мир: ОЭ

---

Дверь

У меня захлопнулась внутренняя входная дверь, в которой в принципе не предусмотрен ключ, замок защелкнулся, ручка отвалилась, и я не могу попасть в квартиру. Интересно, поможет ли мне служба взлома дверей, и окажусь ли я у компьютера раньше, чем опоздаю на свой зачёт для двоечников, оставшихся на допсессию?

@темы: Реальный мир

---

На Каминкон?

Слушайте, а кто-то в этом году собирается на Каминкон? Он на этих выходных. naurtinniell? Норлин Илонвэ?
Я думала сходить туда просто потанцевать, но вижу, что в программе аж два бала, и в субботу, и в воскресенье. Список танцев того, который в воскресенье, мне нравится на среднем уровне, а списка танцев того, который в субботу, пока не вижу. Зато вижу, что там какие-то сложности с билетами. В общем, даже и не знаю.

@темы: Реальный мир

---

Всем шампанского и торта за мой счет в этом баре!

Также поздравляю (и призываю всех поздравить) дорогую *Snowberry*, у которой тоже сегодня день рождения!

А также выкладываю для всех желающих оперативно купленную, переведенную в pdf и подаренную мне С. Краловым "The Nature of Middle Earth": disk.yandex.ru/i/xtxgIwSlz0fF1A.
На стр. 210 узнаём, что Валар в телесном облике чуть-чуть светились, без тела были похожи на разноцветные световые пятна (я знала, знала, знала!!!), а майяр в бестелесном виде были незаметны глазу, зато издавали некий приятный аромат.

@темы: Праздники, Воображаемый мир: Арда, Реальный мир

---

Два фанфика про лориэнскую парочку

Номер один — авторства Б. Сокровой, короткий драббл, фанфик-на-фанфик. По-хорошему, чтобы понять, о чем тут речь, надо бы прочитать изначальный фанфик, но автор попросил меня не давать на него ссылку (и это жаль, потому что он мне, в общем, нравится), поэтому я постараюсь кратко пересказать сюжет. Во многих фанфиках, русских и англоязычных, часто попадается мотив, как кто-нибудь из героев в Валиноре оказывается ранен или болен, но занимается им почему-то не Эстэ, а ее супруг. И вот в очередной раз я прочитала, как Ирмо выполняет работу жены (фанфик рассказывает о том, как юный Феанор, в расстройстве после очередной ссоры с младшим братом, уронил на себя в мастерской у Аулэ раскаленные заготовки, и вот, после того, как его лечил Ирмо, он лежит в своей комнате и выясняет отношения с отцом и братом — собственно, фанфик посвящен этой их беседе, а вовсе не Ирмо, и это достойный фанфик, просто я поймала свой «триггер»).
Так вот, в этом драббле представлен обоснуй того, куда, собственно, делась Эстэ. Выкладывается с разрешения автора изначального фанфика.

Понятие о технике безопасности

Если бы любопытный путник заглянул в тот день в Лориэнский сад, его взгляду открылась бы привычная спокойная картина: легкий ветер перебирал листву; на мягком травяном ложе, под сенью цветущих ветвей, скрытые от яркого света, устроились те, кто пришел в сад за отдыхом или исцелением, — кто-то на склоне холма, в высокой траве; кто-то на берегу озера, где к воде склонялись ветви ив; кто-то среди цветов; а кто-то — в темной глубине сада. Чета Валар расположилась в тени раскидистого платана: Эстэ сидела, опершись спиной на ствол, а ее супруг дремал у ее ног. Тишину нарушало только мерное стрекотание цикад; от нагретой земли поднималось тепло, и в воздухе, сливаясь с запахом теплой травы, витал легкий цветочный аромат.
Внезапно Ирмо повел плечами и поморщился.
— Что? — спросила Эстэ, не отрываясь от своего занятия: она сосредоточенно размешивала что-то в стеклянной плошке тонкой палочкой. — Неужели опять Круг Судеб? Я не пойду — передай им, что я занята, ладно?
— Нет, — Ирмо помотал головой и сел. — Кажется, у Аулэ в мастерской какое-то происшествие.
— Ах вот как, — ровным голосом сказала Эстэ. — Ну надо же. И почему я не удивлена. Что один, что другой — никакого понятия о технике безопасности! — она кивнула в ту сторону, где под кустом сирени лежали в сонном оцепенении три ученика Оромэ — неудачливые участники сегодняшней совершенно катастрофической охоты на темных тварей. — Ждем теперь еще кого-нибудь от Тулкаса, и будет полный комплект. Так что у него там случилось?
— Да непонятно: у него так шумят, не разобрать. Вроде кричит что-то про Феанора и ожоги.
— Феанор и ожоги? — задумчиво повторила Эстэ, глядя, как с палочки в плошку медленно стекают капли вязкой темной жидкости. — Знаешь, это может быть по твоей части: что-то внутреннее, духовное — наверное, его «огненный дух» как-то опасно проявился. Сходишь сам? Мне бы надо побыстрее понять, чем эта дрянь их отравила, и сочинить противоядие.
— Конечно, — Ирмо поднялся. — Занимайся, я разберусь; если что-то совсем серьезное, привлеку Ниэнну.
Невысказанное «в этом семействе вечно что-то не так» повисло в воздухе.

***
Ирмо наконец вернулся, когда Эстэ уже успела отпустить двух эльфов из трех — они пострадали не так сильно и покинули сад здоровыми и бодрыми, — и, дав противоядие третьему, сидела, держа его голову у себя на коленях, положив руки ему на лоб, разгоняя ему кровь, чтобы лекарство быстрее распространилось по телу.
— Ты долго, — сказала она, поднимая голову. — Было трудно? Действительно пришлось звать Ниэнну?
— О, гм, — Ирмо выглядел смущенным. — Ты представляешь, там на самом деле оказались обычные ожоги. На него упали какие-то раскаленные металлические штуки.
— Ну, это проще. То есть ты усыпил его и теперь дожидаешься, пока я освобожусь? Спасибо! Я правда не могла отвлечься.
— На самом деле, не совсем, — сказал Ирмо. — Понимаешь, Аулэ так нервничал…
— Что ты усыпил и его, и теперь он не нервничает, а сердится? — засмеялась Эстэ. Эльф под ее руками пошевелился, и она погладила его виски кончиками пальцев.
— О, нет! Там еще родня была просто вне себя, поэтому я и решил…
— Да уж, верю. Наш нетерпеливый друг Финвэ, наверное, задавал тон в этом кавардаке? А, кстати, где?.. — она огляделась. — Ирмо, ты что, оставил его прямо в мастерской?
— Вот именно — нетерпеливый: забрал его домой. В общем, если коротко, там все так переживали, что я сам подлечил в меру своих способностей, а остальное оставил до тебя. Даже усыпить качественно не удалось, если честно.
— Что?! — воскликнула Эстэ и тут же осеклась и добавила тише: — Прости, сейчас. Вот, кажется, теперь все.
Она переложила эльфа на траву и, проведя рукой над его головой, выпрямилась и жестом предложила Ирмо перейти на дальнюю полянку: там они могли разговаривать, никому не мешая.
— Что?! — повторила Эстэ. — Ирмо, как это так! Даже не усыпил! Ему же, наверное, больно, ты что? Где, ты говоришь: в доме у Финвэ? Ладно, скажи вон тому, как он проснется, что он может идти, если хочет, а я скоро вернусь!
Даже не потрудившись сбросить телесный облик, она исчезла.

***
— За дверью кто-то есть, — сказал Финвэ. — Кто-то из Валар.
— Мастер? — вскинулся Феанор. — Хотя нет, мастер бы появился прямо в комнате, не стал бы ждать!
Финвэ приоткрыл дверь, и комнату затопило жемчужно-серое сияние.
— Здравствуйте, леди, — сказал он. — Пойдем, Ноло, не будем мешать.

...

Номер два — авторства С. Кралова (который, как мы помним, решил не выкладывать больше ничего в свой дайри, но готов общаться в комментариях в моем), под впечатлением от ознакомительных глав «Природы Средиземья» и с учетом новых сведений из нее, продолжение истории про Тхурингветиль и Эдрахиля, которую можно прочитать здесь и здесь (либо все вместе на Фикбуке).
Warning! Беременность, роды! Элементы медицинского детектива.

Последствия и прецеденты

Также разное время длится беременность у летучих
мышей, в зависимости от места обитания и вида.
Научно-популярный журнал «Познавайка»

Первую ночь после прибытия в Валинор Эдрахиль и Тхурингветиль провели в шалаше посреди палаточного лагеря беженцев из Белерианда. Но обстановка их нисколько не смущала: они ведь более ста лет до этого прожили в еще более суровых условиях — одни в лесу.
Утром Эдрахиль вышел набрать воды в походный котелок. Когда он вернулся, Тхурингветиль лежала на земле, ее тело сотрясала мелкая дрожь.
— Что случилось? — Эдрахиль выронил котелок, бросился к супруге, присел рядом с ней на корточки.
— Мне очень плохо... — прошептала Тхурингветиль.
— Так... Сами мы явно не справимся. Я знаю, где нам помогут. Пойдем. Возьми меня за руку. Попробуй встать.
— Я не могу... я...
Тхурингветиль застонала и закрыла глаза.

Во время Войны Гнева Круг Судеб собирался каждый день, и присутствовали на нем все четырнадцать Валар. Трудные времена — могла пригодится помощь любого из них. Сейчас война уже закончилась, но последствия ее продолжали сказываться на жизни Амана, поэтому заседания продолжали проходить в прежнем, военном режиме.
Сегодня Эстэ выступила одной из первых, рассказала о лечении жертв войны и теперь сидела в полусне, положив голову на плечо Ирмо. Еще недавно сонливость лориэнской пары была поводом для шуток — но теперь в Садах каждый день появлялись все новые и новые пострадавшие, Ирмо и Эстэ работали и днем, и ночью, и постоянная сонливость стала оправданна, а шутки — неуместны.
Круг подходил к концу. Слово взял Эонвэ:
— Есть еще один вопрос. Последний. Вчера к нам на последнем корабле вместе с беженцами прибыла Тхурингветиль.
— Ну, это вопрос несложный, — сказал Намо. — Препроводи ее ко мне. У меня места хватит. Думаю, никто не будет спорить, что она заслужила...
— Извините, милорд, я буду спорить. Я не могу этого сделать. Солдат ребенка не обидит, тем более, еще не рожденного.
— Ты хочешь сказать, что она...
— Так точно. Она беременна.
Манвэ молча поднял голову и закатил глаза.
— Значит, вышла замуж, — задумчиво проговорила Вайрэ. — Теперь понятно, почему она пропала из истории после падения Тол-ин-Гаурхота.
— Тогда пусть придет ко мне, — предложила Йаванна. — Я ее проконсультирую, чтобы все прошло нормально, а уж потом...
— Слишком поздно, Йаванна, — отозвался Манвэ. — Я только что видел ее. Она без сознания. У ворот Лориэна. На руках у своего мужа. Теперь мы не можем поручить Тхурингветиль никому, кроме Эстэ и Ирмо.
— Есть еще вопросы? — поинтересовалась Варда. — Нет? Тогда на сегодня Круг Судеб объявляется закрытым.

Помощь раненым воинам и освобожденным пленникам — работа, несомненно, важная и нужная, но при этом довольно монотонная и однообразная. Многократно повторяются одни и те же диагнозы, прописываются одни и те же методы лечения.
Случай Тхурингветиль добавлял в обстановку новых красок. С первого взгляда Эстэ определила, что причина болезни — тяжелая беременность. А это уже само по себе уникально, ведь обычно эльфийки рожают достаточно легко. До Тхурингветиль было всего две пациентки с похожим диагнозом: Мелиан и Мириэль.
О беременности первой Эстэ знала очень мало: Мелиан рожала в Белерианде, а не в Валиноре. О беременности второй Эсте знала достаточно, но хотела бы забыть: смерть Мириэль — наверное, самое темное пятно в истории Лориэна.
Кроме того, оба прецедента не могли дать полной картины беременности Тхурингветиль, поскольку ни одна пациентка с искаженной природой еще ни разу не попадала в поле зрения Эстэ.
В общем, прогноз неясен. Однозначно придется импровизировать — и все же никакая экстравагантная ситуация не оправдывает необдуманных действий. «Значит, — решила Эстэ, — нужно больше информации о благоприятном исходе».

— Лорд Ирмо!
— Да, Эдрахиль, слушаю тебя.
— Ну как там Тхурингветиль?
— Друг мой, я все-таки не лекарь. Я понимаю в медицине немного, пожалуй, только чуть-чуть побольше твоего. Я, как и ты, вижу, что она пришла в себя, но чувствует себя все еще довольно-таки скверно.
— А почему с ней это случилось? Как долго будет продолжатся? И, самое главное, как можно ей помочь?
— Четко и правильно на эти вопросы может ответить Эстэ.
— Это понятно. А где она?
— Уточняет диагноз. К вечеру обещала вернуться.
— Будем ждать... Послушайте, у меня к вам просьба, как к хозяину сада. Можно мне оставаться ночевать здесь? Просто мне кажется, что болезнь Тхурингветиль затянется на несколько дней, и я хотел бы быть рядом. Я понимаю, что у вас сейчас, так сказать, аншлаг. Но я много места не займу: я привык жить в полевых условиях.
— О чем речь! Удивлен, что ты спрашиваешь. Мы всегда рады гостям, сколько бы их ни было. Места хватит всем — и больным, и здоровым.

Мелиан покинула Чертоги Мандоса и побрела прочь, глядя себе под ноги. Она в очередной раз убедилась, что ее супруг еще долго не появится в мире живых. А дочь... Дочь сейчас в лучшем из миров, и все же...
— Здравствуй, Мелиан.
Мелиан подняла голову, увидела, что ее окликнула Леди Эстэ, и приободрилась:
— Здравствуйте, миледи!
— Извини, если отвлекаю, — Эстэ подошла к собеседнице поближе, — но мне нужна твоя помощь. Небольшая консультация.
— Я к вашим услугам!
— Хорошо. Ты слышала новости про Тхурингветиль?
— Как не слышать! Весь Валинор это обсуждает.
— Отлично. Я осмотрела Тхурингветиль и вот какие сделала выводы: душа... для простоты будем говорить «душа» и «тело», мы ведь обе понимаем, о чем речь. Так вот, душа хочет, чтобы ребенок родился максимально сильным, умным и способным. Но ресурсов тела на то, чтобы выносить такого ребенка, не хватает. Я довольно точно излагаю, Мелиан? Тебе знакома такая... ситуация?
— Конечно, знакома, миледи. Каждая мать хочет, чтобы ее ребенок был особенным, отличался от других в лучшую сторону. А у матери-майа есть реальная возможность повлиять на это еще до рождения ребенка. Моя дочь...
— Не надо, не продолжай. Я вижу, что ты сейчас расплачешься. Давай не будем лишний раз бередить душевные раны. Сменим тему. На примере Мириэль мы знаем: если мать-эльфийка отдаст ребенку слишком много сил, она может даже умереть. А что может грозить матери-майа? Вряд ли она уйдет к Эру.
— Вряд ли, но без последствий не обойдется. Я, например, после родов утратила возможность изменять облик. Правда, я рожала не в Валиноре.
— Но твоя природа не была искажена.
— Тоже верно.
— Сможет ли атмосфера Валинора уравновесить искаженную природу — вот вопрос! В любом случае, если мы хотим спасти ребенка, придется так или иначе рисковать. Спасибо, Мелиан, ты мне очень помогла.
— Всегда к вашим услугам, миледи!

Когда Эстэ вернулась в Лориэн, солнце уже клонилось к закату. Тхурингветиль в полусне лежала под раскидистым кустом, Эдрахиль сидел рядом и держал ее за руку. Увидев Эстэ, он встрепенулся:
— Леди! Наконец-то! Вы все выяснили? Вы поняли, как помочь?
— Я практически во всем разобралась, — Эстэ медленно опустилась на землю у ног Тхурингветиль. — Осталось прояснить один момент. И вы мне в этом поможете. Скажите, когда примерно произошло зачатие ребенка?
— Честно говоря, — Тхурингветиль приоткрыла глаза и слабо улыбнулась, — мы тогда были не в том состоянии, чтобы следить за временем. Но если примерно прикинуть... получается, где-то год назад. Или чуть больше.
— Если прошло чуть больше года, то все сходится. Затянувшаяся беременность отнимает все силы. Мало того, организм еще и ослаблен вампиризмом.
— А вампиризм-то здесь причем?
— Если годами есть одну и ту же пищу, проблемы со здоровьем гарантированы. И неважно, что это за пища — кровь или, скажем, зеленый горошек.
— Ну допустим... И что теперь делать?
— Ускорять роды. Я приготовлю специальный отвар. Примешь его и, скорее всего, еще до полуночи станешь матерью.
— Так скоро, может быть, еще подождем?
— Тебе сегодня весь день было плохо, — вмешался в разговор Эдрахиль. — Неужели ты хочешь, чтобы это продолжалось?
— Что ты, нет, конечно, — Тхурингвтиль попробовала сесть и не смогла. — А почему вообще беременность затянулась?
— Если кратко, — с готовностью пустилась в объяснения Эстэ, — то из-за конфликта между телом и духом. Дух желает отдать ребенку как можно больше сил. А тело такой повышенной нагрузки не выдерживает.
— Тогда тем более надо подождать! Плевать на тело! Пусть ребенок получит от моего духа все, что нужно, все, что ему причитается!
— Все не так просто. Чем дольше ребенок находится в чреве матери, тем сильнее это может ему навредить. Прежде всего, может пострадать мозг.
— Дураком станет? — ужаснулась Тхурингветиль. — Тогда я на все согласна!
Эсте молча кивнула, встала и скрылась за кустом.
— Я... я боюсь, — голос Тхурингветиль дрожал.
Эдрахиль осторожно погладил супругу по животу:
— Успокойся. Я с тобой. А леди Эстэ знает, что делает.

Через некоторое время Эстэ вернулась. В руках у нее был серебряный кубок, источающий пряный аромат каких-то трав. Эстэ протянула кубок Тхурингветиль, и та резко, залпом, выпила все его содержимое.
Уже скоро у Тхуринвэтиль начались родовые схватки. Эстэ немедленно села рядом с ней и стала уверенным, почти командным голосом подсказывать, что делать.
Когда Тхурингветиль становилось особенно больно, подключался Ирмо. Он не подходил к ней, но она ненадолго погружалась в сладкие грезы.
Эдрахиль то присаживался рядом с супругой, то вскакивал и начинал ходить и стороны в сторону. Он переживал, что не умеет принимать роды, ведь он — воин, а не лекарь. Порой ему казалось, что он здесь совершенно лишний, но он прогонял эти мысли, убеждал себя, что само его присутствие должно помочь Тхурингветиль.
К полуночи сады огласил плач новорожденного младенца.

Утром следующего дня Ирмо и Эстэ собирались на очередной Круг Судеб. Обсуждали, кто что сообщит о лориэнских пациентах.
— О Тхурингветиль тоже надо отчитаться, — сказал Ирмо.
— Само собой. — Эстэ кивнула. — Ну тут вроде все более-менее удачно. Родила, жива-здорова. Похоже, что утратила способность изменять облик, но это не такая большая потеря, если судить по Мелиан. Несколько дней пусть еще побудет у нас, я понаблюдаю за ней. Если все нормально — наша помощь будет больше не нужна.
— Ясно. Как ребенок?
— Похоже, что валинорская атмосфера все-таки уравновесила искаженную природу. Родился вроде бы обычный здоровый мальчик.
— Ну и прекрасно!
— Но полностью обычным его считать нельзя. Он ведь пережил удивительный период эмбрионального развития: Тхурингветиль периодически превращалась в летучую мышь, а, значит, и плод внутри нее становился мышонком.
— Интересно. Вдруг это еще проявится? Хотя не так важно, какие у него будут способности. Важно правильно его воспитать.
— Святая правда.
— А как ты думаешь, какие у Тхурингветиль перспективы? Вообще в жизни?
— Надо ее на пару-тройку лет оставить в покое. Пусть занимается ребенком. А потом для нее рано или поздно найдется какое-нибудь дело. Еще один майа никогда лишним не будет. Это все мое мнение. Решать будет Круг.
— Согласен. Кажется, нам пора идти
— Пойдем.
По дороге к горе Таниквэтиль Эстэ рассуждала вслух:
— Значит, теперь у нас в истории есть три ребенка, которым матери отдали много сил: дочь майа, сын эльфийки и сын майа. Для полноты картины не хватает только дочери эльфийки. Может быть, такая девочка еще родится. Кто знает?

Примечания:
1. Текст написан под влиянием ознакомительных фрагментов из новой книги черновиков Профессора «Природа Средиземья». Использована концепция рождения «особенных» детей, при котором мать (эльфийка или майа) отдает ребенку больше сил, чем обычно. При этом срок беременности также длится дольше обычного. Таких детей в истории Арды трое: Лютиэн, Феанор и отчасти Арвен (та самая дочь эльфийки, появление которой предугадывает Эстэ в последнем абзаце).
2. Болезненное состояние Тхурингвэтиль больше всего похоже на переношенную беременность (см. в «Природе Средиземья» о подобном случае у Мириэль). Однако автор не стремился точно и грамотно с медицинской точки зрения описать эту проблему, специально с врачами не консультировался, ограничился информацией из открытых источников. Речь все же идет о беременности, связанной с силами майа, тут все может быть немного иначе
3. Текст является продолжением фанфиков «В ожидании врага» и «На крыльях любви».

@темы: Сокраловские истории, Воображаемый мир: Арда

---

"Искандер в плену у каджей" — фанфик по...

...ну, по «Витязю в тигровой шкуре»; по армянской мифологии; немного по мировой истории.
Если сразу очень непонятно, лучше сначала проследовать в примечания (они в конце текста).

Забавно, что ровно пять лет назад я писала пост об этом сюжете.

Искандер в плену у каджей

Каждый мнит Каджи мнят себя стратегом, видя бой со стороны.

Поговорке про стратегов верит только идиот.
Всякий славный полководец к нам в коллекцию идет:
Есть Сунь-Цзы и Цезарь; те есть, о ком пишет Геродот;
Александр Македонский лично в битву нас ведет.

Вавилон, 323 до н.э.

— Государь.
Сгинь с глаз моих. Смотреть на тебя не хочется. Ну что ты опять явился. Просто уйди.
До чего же тошно. Эти гады меня все-таки отравили.
— Государь, подпишите…
Ну что ты мне суешь, идиот? Не видишь, я даже руку поднять не могу?
— Государь, ваше завещание…
Какое еще завещание, ты о чем? Ты бы еще плакальщицу привел, недоумок: я умирать пока не собираюсь. Вызови лучше врача. Что значит, уже вызвал; что значит, уже был? Как здесь холодно. Хватит экономить дрова — хоть ради своего государя уж расщедрились бы.
— Государь, к вам супруга.
О нет, только не женщины. Не пускай ее. Лучше окно открой: душно.
— Государь, она настаивает.
Как все-таки худо, совсем ничего не соображаю. Зря я тогда полез к той реке. В болотах можно на всякое натолкнуться.
Темно. Эй, кто-нибудь? Все оглохли? Помоги…
Скрипит дверь. Кто здесь? Не вижу. Ты за мной? Уже? Так рано? Ты наш или местный?
— Спать.
Спать.

Где? Когда?

Нда. На Элизиум это откровенно не похоже. А я уж надеялся. Комната какая-то, горы за окном. Высоко.
— Проснулся?
А то ты сам не видишь? Ты кто такой вообще?
— Надо поговорить.
Ну давай поговорим. Что?! Я?! Властелин всей Азии — комендантом захудалой крепости? Вы совсем там разума лишились? Ни за что.
— Подумай еще.
Что тут думать-то.

Где? Через день.

— Государь, тут вот этот…
Государь? Это мне? Нет, за дверью шушукаются. Так…
— Подумал?
Тут с вами подумаешь, как же. О, а этот ничего. По крайней мере, кажется, меч держать умеет — может, с этим получится поговорить.
— Уйти ты волен в любой момент.
Ну да, ну да, знаем мы такое, спасибо.
— Но куда ты пойдешь?
Глупый вопрос: куда все, туда и я, наверное, разве нет? Хотя… бессмертие, пусть даже в этих странных горах, звучит довольно заманчиво: сложно такое представить, но вдруг не Элизиум? Не очень-то хочется провести вечность стенающей тенью. А расскажите-ка мне подробнее, какие у меня будут задачи, кроме, о боги, командования крепостью? Может, какие-то завоевательные походы намечаются?
Я согласен.

Каджети, начало 1200-х годов н.э.

— Искандер.
Что?
— Искандер!
Да что ей от меня надо?
— Искандер же!
Как она мне надоела. Кто вообще придумал пускать женщин во власть? Как же было хорошо все эти годы…
— Искандер, я, вообще-то, к тебе обращаюсь.
Ненавижу эту бабу. Одна надежда: племянник скоро войдет в возраст — парень вроде перспективный. Справимся. Недолго осталось…
— Искандер, ты вообще слушаешь?
Слушаю, слушаю, моя госпожа, я весь внимание.
— Я должна буду уехать…
Ну наконец-то, хоть отдохнем от нее. Небось опять на свадьбу? Сколько можно: вон она и у нас намечает. Между прочим, к девице пришлось приставить одного из моих людей, с которым, кстати, хотя бы на человеческом языке можно было поговорить, — охраняют, как будто у нас сидит не одна нежная девушка, а целый вражеский отряд.
— …моя сестра…
Вот, я так и думал. Догадаться было несложно.
— …и я должна отдать последний долг.
А, все-таки похороны. Извините, перепутал. Ну, в любом случае, скатертью дорога. Надеюсь, ехать далеко, путь неблизкий…
— И ты едешь со мной.
Что?! Я теперь вхожу в свиту царицы? Вот спасибо, а как же крепость?
— А вдруг что по дороге случится: мы ведь всей семьей едем.
То есть я должен буду теперь работать ее телохранителем?
— Ты там наладь оборону крепости, распиши все подробно для гарнизона — у тебя же все отработано, наверное, они без тебя справятся.
Да… не Артемисия. Не командовать тебе армиями, дорогая моя. Я ведь тысячу раз говорил им, каждому, что мой профиль — это крепости брать, а не защищать, но нет, все эти сотни лет они с завидным упорством требуют, чтобы я отражал атаки на их твердыню. А теперь еще и без меня. Я им что, теоретик военного дела? Ладно, что поделаешь, оставлю гарнизон побольше: надеюсь, эти дуболомы ничего не перепутают. Если что, пусть она пеняет на себя — сама будет виновата. Эх, удалось бы в походе завоевать парочку городов…

Каджети, через несколько месяцев.

Ну зачем так вопить. Да, мы все уже поняли, что ты умеешь орать, хватит. Подумаешь, чужой гарнизон. Подумаешь, кто-то захватил. Тоже мне трагедия. А я ведь говорил; а я ведь предупреждал, но нет, мы же не слушаем. Дура.
— Искандер…
Вот только давайте без угроз. Да отобью я нашу крепость назад, успокойся уже — там народу всего ничего, это мне на один зуб. Да, жалко наших; да, ребята были толковые; да, разграбили — ну, когда крепости берут, такое вообще-то случается. Ах, еще и свадьба сорвалась, вот это главная беда, конечно. О, и чье-то войско на подходе, вижу, понял. Не надо нервничать.
— Значит, так…
А, теперь мы ставим условия. Хорошо. Отогнать врагов — раз; восстановить сокровища — два (тебе же не нужны те самые сокровища, верно? Обычно просто отбирают чужое); вернуть крепость — три. Отлично, вот это я умею.
— Когда сделаешь это…
Угу. Так, в смысле? Что значит «сделаешь это, расчет возьмешь в кассе и можешь быть свободен»? То есть — свободен? Вообще свободен? Совсем свободен?!
Свободен!

Τέλος

Примечания
1. Базовая предпосылка фанфика — канонический момент армянской мифологии, цитирую: «Каджи и вишапы держат в узах Александра (Македонского) в Риме, Артавазда, армянского царя, в Масисе и Ерванда в реках и тёмных местах» (Н. Я. Марр via kronk.spb.ru/library/piotrovsky-bb-1939-2.htm).
2. Сомневаюсь, что читатели помнят или вообще знают мелкие детали сюжета «Витязя в тигровой шкуре», поэтому напишу пересказ тех мест, которые актуальны для этого фанфика.
В какой-то момент своих странствий возлюбленная главного героя, Нестан-Дареджан, попалась каджам (полуволшебные существа, живут в крепости Каджети), они взяли ее в плен и заточили в башню. Тогдашняя царица каджей (сестра предыдущего царя, регент при малолетнем племяннике) задалась целью устроить свадьбу девушки с наследником престола, однако ей как раз пришлось уехать на похороны сестры. Основная часть жителей крепости, включая всех «колдунов и чародеев», поехала с ней, в крепости остался довольно большой гарнизон. Как раз в этот момент главные герои пришли выручать девушку. Они, проявив отвагу, взяли крепость, освободили девушку, убили весь гарнизон, вывезли сокровища, оставили в крепости 60 своих людей, — в общем, победили каджей, — а затем подарили Каджети и близлежащие земли «царю морей».
Несколько цитат из канона об этой истории:

Дулардухт, сестра царева, величава, как скала.
И никто ее дружине причинить не смеет зла.
Двух сирот, Росана с Родьей, под присмотр она взяла
И, воссев на трон Каджети, правит царские дела.

<...>

Колдунов и чародеев Дулардухт берет с собою,
Ибо путь ее опасен, а враги готовы к бою.
Крепость каджей остается под охраной боевою,
И теперь уже царица, верно, плачет над сестрою.

Крепость каджей неприступна. Под охраной трех ворот
Там скала стоит крутая, упираясь в небосвод,
И внутри скалы той чудной проведен подземный ход,
Он на самую вершину в башню пленницы ведет.

Там всегда стоит у входа боевое охраненье.
Десять тысяч лучших стражей охраняют укрепленье,
Их не менее трех тысяч насчитал я в каждой смене...»
Мир обрек тебя, о сердце, на заботу и томленье!
3. По (юмористической) мысли авторов, каджи собирают у себя великих стратегов, оставшихся в истории, похищая/спасая их в момент их исторической смерти и делая отчасти бессмертными. К Нестан-Дареджан, таким образом («в башне деве служит евнух и устроена светлица»), был приставлен византийский полководец Нарсес (478–573 н.э.), военачальник и при этом евнух. После отставки Александра им пришлось похитить кого-то, опытного в обороне крепостей.
4. Из армянской мифологии же знаем, что каджи обожают свадьбы: «Но есть и специфические черты, присущие только каджам: они похожи на вишапов-драконов и дэвов, живут в горах и там имеют храмы, воюют, охотятся, воруют у людей пшеницу и вино, любят музыку, устраивают свадьбы, сводят с ума людей, заплетают конские гривы, управляют вихрем» (elar.urfu.ru/bitstream/10995/79834/1/vopon_2018...).
5. «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны» — строчка из канона в не очень известном переводе А. Цагарели, которая не имеет никакого отношения к каджам.

@темы: Сокраловские истории, Воображаемый мир: древности