Зачарованный замок
читать дальшеУгли в камине хозяйского кабинета едва тлели, и Альбусу пришлось долго дуть на них, прежде чем пламя разгорелось настолько, чтобы удалось хотя бы высунуть голову: раздувать самому, без палочки — потому что использовать магию на полпути, при полуоткрытом переходе, было рискованно. В кабинете, очевидно, давно уже никто не бывал подолгу, и это значило, что хозяин в отъезде, и придется говорить с хозяйкой. Будь Альбус моложе, он бы поморщился: мать семейства при первом знакомстве понравилась ему гораздо меньше, чем отец, — но прожитые годы научили его относиться к подобным вещам философски, поэтому он лишь улыбнулся и приготовился к долгой и утомительной беседе.
Постепенно комната начала обретать четкость: проступили очертания тяжелого стола и шкафов, украшенных, как Альбус запомнил по первому визиту, вычурной резьбой, комода и сундука с поднятой крышкой, который зачем-то был сегодня отодвинут от стены. В тот первый раз, летом, они были здесь вместе с директором: того заинтересовало, что фамилия нового ученика — незнакомая, а значит, маггловская — оказалась вписана в реестр в последний момент, втиснута между чужими именами и выведена другим, непривычным, чуть угловатым почерком, как будто магия Хогвартса долго не решалась разглядеть юного волшебника. Он оказался прав: ситуация была откровенно странной. За окнами замка, где, вполне в колдовском духе, жила эта маггловская семья, была, несомненно, Шотландия, но люди здесь не знали ни что это значит, ни что такое Англия, ни что такое Британия, и не представляли, где находится Лондон — не верили, что такой город вообще есть; сам же замок, и окрестные деревни, и ближайшие городки, и графство — провинция, как здесь говорили, но о Франции тоже не было и речи, — как будто не существовали: всего этого Альбус никогда не видел ни на одной из известных ему карт. Люди, однако, были все те же: отец хмурил брови, размышляя, отпускать ли ребенка учиться магии; мать, не желая мириться с новостями (приличная, добропорядочная семья — какие еще колдуны?), поджимала губы, бросала на мужа гневные взгляды, стискивала плечо сына, и в ее глазах отражалась борьба страстей. Армандо (директор не возражал, чтобы к нему обращались по имени, сам называл так всех профессоров, и Альбус быстро подцепил его манеру: «Гораций, вы…») был совершенно очарован мальчиком и его семьей: их одежда, прически, походка, осанка, манеры, речь, мебель, посуда, убранство комнат — все живо напоминало ему счастливые дни ранней юности, как будто замок со всеми обитателями ровно триста лет назад погрузился в волшебный сон и только сейчас проснулся. Использовав весь свой дар убеждения, употребив самые изысканные выражения, забытые еще в далекой молодости, директор уговорил родителей отпустить-таки ребенка в школу, и те в конце концов согласились. Альбус только начал размышлять, что такое новшество, как поезд, наверняка отпугнет старомодное семейство, но тут выяснилось, что до Лондона отсюда невозможно добраться даже при помощи аппарации, и попасть в Хогвартс получится только через камин, и то не с первого раза. Они договорились, что рождественские и пасхальные каникулы (эти слова тоже не вызвали у магглов отклика) ребенок проведет в школе, чтобы лишний раз не испытывать судьбу и не тревожить зыбкий переход, а на летние вернется домой.
Зимние каникулы прошли спокойно, пасхальные еще не начались, но воля случая уже снова привела Альбуса в зачарованный — хотя и насквозь маггловский — замок. Директор же на этот раз все утро был занят переговорами с Мунго, поэтому беседовать с родителями магглорожденного первокурсника — пусть такими эксцентричными и консервативными — был отправлен, как обычно, декан факультета.
Сегодня в кабинете было подозрительно тихо и пусто, а вот за окнами и в коридоре шумели, и Альбус решил пока не торопиться и немного понаблюдать, не привлекая к себе внимания. Приглядевшись, он заметил, что перемены не ограничились сдвинутым с места сундуком: шкафы были раскрыты, ящики стола выдвинуты, на ковре валялась кипа разворошенных бумаг и несколько книг, словно сброшенных вниз в спешке, а кое-где со стен даже были оторваны деревянные панели — на всем кабинете как будто лежала печать разорения. Альбус начал прикидывать, как именно это может быть связано с тем, что случилось с мальчиком, но не успел обдумать гипотезу как следует: дверь распахнулась, и он поспешил, наложив на камин отводящие глаза чары, отодвинуться чуть назад. По полу перед самым носом Альбуса промаршировали, закрывая ему обзор, две пары заляпанных грязью сапог, а следом проплыл подол простой серой юбки без рюшей, кружев или тесьмы. Сапоги сделали круг по комнате, задержались у стола и стремительно вышли прочь, а служанка — это была, конечно, обыкновенная служанка, — отчетливо вздохнув и пробормотав что-то себе под нос, принялась оттирать пол и, похоже, не собиралась уходить.
За окном — то есть на улице: наверное, во внутреннем дворе, — тем временем нарастала суматоха. Там раздавались крики, возбужденные возгласы, суровые оклики, что-то трещало и лязгало, и наконец кто-то резко скомандовал: «Расстрелять!». Тут же один за другим прогрохотало два ружейных залпа, и все ненадолго стихло.
— Эй, а куда эти книги? — донеслось из коридора.
— Да неси во двор! — ответил второй голос. — Капитан велел их там…
«...сжигать», — закончило за незнакомого солдата воображение Альбуса: в нем всколыхнулись еще не забытые ощущения десятилетней давности (подумать только, прошло уже десять лет) — нет, более ранние, еще из тех времен, когда Геллерт только набирал силу, пятнадцать или даже двадцать лет назад, — и он живо представил себе, что сейчас творится в замке и в каком положении оказались теперь его обитатели. Альбус решительно выбрался из камина, отряхнул мантию, приглушил ее ярко-алый — факультетский — цвет, превратив его в благородный чуть припыленный багровый, снял дезиллюминационные чары, прокашлялся и позвал:
— Моя милая… — кажется, Армандо в тот раз обращался к местным слугам именно так. — Гм, дитя мое!
Служанка вздрогнула и, чуть не подпрыгнув, обернулась и уставилась на него.
— Дитя мое, — повторил Альбус. — Вы не проводите меня к миссис Окделл?
— А… Да… Извините, святой отец, я… не заметила, как вы вошли! — пролепетала служанка и, кинув быстрый тоскливый взгляд за окно, шмыгнула носом. — Герцогиня в часовне, пойдемте.
Хозяйка дома с детьми — тремя дочерями, старшая из которых выглядела так, как будто и ей со дня на день должно было прийти приглашение в школу, — действительно отыскалась в часовне и то ли скрывалась там от военных, наводнивших замок, то ли и правда молилась, как и положено даме консервативных взглядов. При виде Альбуса (служанка, проводив его, сделала быстрый реверанс и тихо исчезла за дверью) она едва заметно поморщилась, но тут же взяла себя в руки и нацепила маску холодного безразличия — сдержанного достоинства, как понимали это в ее кругу. Поднявшись со скамеечки для коленопреклонений перед алтарем, она сделала дочерям знак оставаться на месте и жестом пригласила Альбуса пройти к дальней стене, где в небольшой нише, в тени свода, были поставлены два деревянных кресла и небольшой столик с письменным прибором: очевидно, она устроила здесь себе миниатюрный полусекретный кабинет.
— Прошу, — сказала она. — Как вы понимаете, мэтр, я не могу вас сегодня принять ни в гостиной, ни в кабинете герцога.
Альбус достаточно успел узнать людей, чтобы понять, что сейчас не понадобятся ни слова утешения или сочувствия, ни расспросы, ни расшаркивания, ни пространные объяснения, и стоит перейти сразу к делу, поэтому без долгих предисловий начал:
— Мадам, я здесь потому, что в Хогвартсе есть правило: принято сообщать родителям, если ученика собираются отправить или уже отправляют из школьного лазарета в больницу — гм, думаю, ее название вам ничего не скажет, — в главную больницу столицы. Дело в том, что несколько дней назад у Ричарда случился приступ…
— Вот как, — сказала миссис Окделл ровным тоном и стиснула четки так, что деревянные бусины, прижатые друг к другу, заскрипели. — У него грудная болезнь.
— О, нет: магический приступ — не то выброс магии, не то действие какого-то проклятия. Это случилось вечером, после занятий, никто не видел точно, что там произошло: Ричард обрушил часть стены в башне, впал в беспамятство и с тех пор не приходит в себя. Наш школьный врач не сумел разобраться, что с ним, поэтому директор решил обратиться в больницу. Больше всего это похоже на пробуждение какой-то наследственной силы — наверное, неудачную попытку пробуждения. Мадам, скажите, — я понимаю, что у вас в роду много веков не было волшебников, — но, может быть, в древности все-таки были?
Миссис Окделл наградила Альбуса взглядом, в котором смешивались неприязнь (к магии?), тревога (за сына?) и, глубже всего, искусно скрытая обреченность. Краем глаза Альбус заметил, что девочки тем временем, пока мать отвлеклась, встали с колен и перебрались на лавку у стены, а старшая с любопытством прислушивается к беседе.
— Когда, вы говорите, это случилось? — спросила миссис Окделл. — Три дня назад? Действительно, герцог Окделл погиб девятнадцать дней назад…
Она хотела добавить что-то еще, но замолчала; задумчиво глядя перед собой, она начала перебирать четки, и они защелкали под ее пальцами.
— Все-таки наследие? И цифра шестнадцать имеет магическое значение? Что же, будет лучше, если вы сами обсудите это с лекарями в Мунго, — заметил Альбус и без всякой паузы продолжил: — Мадам… вы в оккупации? Замок захвачен врагами? Вам нужна помощь? Мы готовы дать вам убежище: Хогвартс — самое безопасное место в магической Британии.
— Что? — миссис Окделл резко подняла голову; бесстрастное выражение слетело, сменившись неподдельным удивлением.
— Я приглашаю вас с дочерями погостить в Хогвартсе, пока у вас не закончится война, — повторил Альбус. — Все равно ваша старшая дочь, скорее всего, осенью отправится в школу. Или мы подыщем вам жилье в Хогсмиде или в Лондоне: вариантов много.
Миссис Окделл моргнула и хотела еще что-то спросить, но тут старшая девочка и одна из младших одновременно воскликнули:
— Ура!
— Мама, а что, Дик заболел, и теперь умрет, как папа?
— Никто не умрет! — отрезала миссис Окделл и строго добавила: — Айрис, Дейдри, кто вам разрешил подниматься? Возвращайтесь на место.
— Но мама…
— Ладно, позже, — она снова развернулась к Альбусу. — Война, как вы говорите, не закончится, пока Ричард не повзрослеет: это по меньшей мере еще пять-семь лет. Но на первое время, пока в замке не станет спокойнее… Знаете, мэтр, я, пожалуй, благодарна за ваше предложение и согласна на ваш план: невозможно же безвылазно сидеть, запершись в часовне. Все, что могла, я сделала, а этим, — она кивнула на дверь, презрительно скривив губы, — женщины и дети совершенно не интересны; они даже не задались вопросом, где новоиспеченный герцог Окделл — прячется, не выходит из комнаты, уехал к друзьям, или его вообще нет на свете. Дела с ними ведет кузен мужа — граф Ларак. Формально мне даже не запрещено покидать замок, но они намекнули, что мою карету остановят у ворот.
Она усмехнулась и, придвинув к себе листок бумаги, обмакнула перо в чернильницу.
— Вам не нужно будет выезжать, — сказал Альбус. — Мы пройдем через камин.
— Да-да, и я об этом, — миссис Окделл кивнула, не переставая писать. — Я оставлю указания графу Лараку: для всех — когда завтра нас не найдут в замке — мы отправились в гости к моим родственникам в Карлион, переждать неприятности.
Позже, познакомившись с характером миссис Окделл ближе (она с младшими детьми три года прожила в магической части Лондона, в особнячке, подобранном лично директором, где им прислуживали два собственных директорских домовых эльфа — не будь Армандо в десять раз старше своей гостьи, Альбус начал бы что-то подозревать), Альбус удивлялся, почему в тот раз она так легко поверила ему и так быстро согласилась; должно быть, его дар убеждения и умение разбираться в людях помогли ему тогда подобрать самые подходящие слова.
(2) кроссовер с Толкином, в котором герцог Алва опускается значительно ниже плинтуса
Даритель колец
…Уже не стало
на земле величья: ушли всевластные;
кесари ныне, кольцедарители,
не те державцы, что жили допрежде…
«Морестранник»
на земле величья: ушли всевластные;
кесари ныне, кольцедарители,
не те державцы, что жили допрежде…
«Морестранник»
читать дальшеПальцы у герцога Алвы унизаны кольцами, как цепочки с дарами при алтарях, а наряд усыпан драгоценностями, как самоцветные горные копи. Герцог Алва носит серебро и сапфиры и не любит золота, но среди черного, синего и серебряного иногда проглядывает и золотой отблеск — то тонкий ободок перстня, то язычок пряжки, то кончик шнурка. Герцог Алва умеет ходить неслышно, словно не касаясь пола; может не спать по четыре ночи кряду, не теряя бодрости; почти не ест и пьет только вино. Герцог Алва, упражняясь в фехтовании, сражаясь с друзьями в тренировочных поединках, движется так быстро и так внезапно меняет место, что чужой клинок, кажется, проходит сквозь него, не задевая.
Судачат, что герцог Алва заговорен: непобедим, неуязвим, бессмертен; что его не возьмет ни пуля, ни яд, ни кинжал. Говорят, что герцогу Алве благоволит Леворукий; что в молодости Алва продал ему душу и с тех пор ему служит. Говорят, что ночами, запершись в кабинете, за надежными воротами особняка, герцог Алва предается ворожбе.
***
— Будете носить мое кольцо, пока не вернете свое, — говорит Алва.
Ричард молчит. Алва смотрит на свои руки, на Ричарда и снова на руки, коротко вздыхает и задумчиво берется за одно из колец — серебряное, тонкой работы, все в вычурных завитках, с россыпью мелких сапфировых звездочек.
— Вот это, пожалуй, подойдет, — продолжает Алва и тянет с пальца кольцо; за ним оказывается скрыто еще одно — так носят, чтобы прижать более свободное более тесным.
Ричард молчит. Алва кладет кольцо на стол чуть более резким жестом, чем обычно — обычно его движения плавны, текучи, как река или воздух, — и плечи его на мгновение застывают.
— Вот это, — заминка; Алва как будто размышляет, колеблется, сомневается. — Возьмете вот это: мне оно… — еще одна заминка, — …не по руке, а вам должно быть в самый раз.
Второе кольцо поддается, и Алва протягивает его Ричарду на открытой ладони. Оно и правда немного похоже на утраченный перстень: золотое, с камнем, глубоко-черным, как зимняя ночь; темнее, чем карас, — правда, не квадратным, а круглым, искусно отшлифованным, гладким.
— Это приказ, — говорит Алва.
— Слушаю монсеньора.
Когда Ричард надевает кольцо, во взгляде Алвы проскальзывает и тут же гаснет едва заметное облегчение.
***
Ночью, во сне, Ричарду является незнакомец. Он красив, как только может быть красив мужчина, и одет по старинной — должно быть, древнегальтарской — моде: в богато расшитую тунику до колен и длинный плащ; только вместо открытых сандалий — сапоги. В нем чудится что-то неуловимо родное, знакомое — словно дальнее, давно утраченное родство; в голову отчего-то приходит притча о блудном сыне: Ричард не может поймать мысль и решает ее отпустить — все-таки он спит.
— Мальчик, — вкрадчиво говорит незнакомец, — нехорошо носить чужое. Отдай кольцо королю.
— Королю? — удивляется Ричард; ему представляется, как он отправляется в Арагис, чтобы вручить перстень Альдо Ракану — Ричард никогда его не видел, но может вообразить внешность по старинным портретам древних правителей — не будет же во сне идти речь о ложном короле, потомке узурпатора.
— Твоему королю, — кивает незнакомец. — Оно принадлежит ему; отдай завтра же.
Перед глазами у Ричарда встает образ Алвы, и ему вдруг становится стыдно.
— Но я не могу! — протестует он. — Я ведь не имею права нарушить приказ: я должен носить этот перстень, пока не верну свой фамильный! А свой я пока не вернул… но как только я его отыграю или выкуплю…
— Ах, — незнакомец склоняет голову набок и, прищурившись, рассматривает Ричарда. — Мальчик любит поспорить? Ну что же… Что тут у нас? Три младшие сестры, мать, старинный замок. С этим можно сделать много чего интересного. Хочешь увидеть?
— Не смейте мне угрожать!
Незнакомец смеется:
— Никто не угрожает — так, рассуждаю вслух. Подумай до утра, а пока посмотри, как мы познакомились с вашим королем. Между прочим, и твой отец приложил к этому руку.
Его фигура размывается, и сон меняется: теперь Ричард не ощущает себя, а наблюдает словно со стороны. Незнакомец — потерянный блудный кузен — возвышается посреди комнаты, больше похожей на поле боя: мебель перевернута и разбита, пол залит кровью, повсюду мертвые тела. Он в доспехе, в шлеме с открытым лицом; на поясе, вместо меча — тяжелая палица. У его ног, привалившись к стене, сидит, свесив голову, Алва — лет на десять моложе себя теперешнего; его одежда разодрана, шпага валяется чуть поодаль; он явно ранен; быть может, умирает.
— Ты… — произносит Алва, чуть приподнимая голову, и тут же снова замолкает.
Незнакомец склоняется к нему и берет за руку.
— Возьми, — мягко, почти ласково говорит он, надевая ему на палец кольцо, — это твое. Это поможет тебе продержаться. Не благодари: найдешь меня, когда придет время. Мы сочтемся.
Алва, шатаясь, поднимается, цепляясь за стену; комната начинает выцветать, но до Ричарда еще долетают не то слова, не то мысли:
— …удача… подходит… сердце мира — в моих руках…
Ричард просыпается. Кольцо, не снятое на ночь, стискивает ему палец.