Пожиратель младенцев
Фанфик, в котором один молодой герцог неожиданно для себя становится опекуном четырех маленьких детей.
Это очень глобальное АУ, точка АУ-развилки в каноне — поздняя осень 387 г. Круга Скал. Действие фанфика начинается за 10 лет до начала основного канона; Алве в начале фанфика 25 лет, Ричарду — шесть. Предупреждения стандартные (АУ; возможно, ООС — возможно, ООС, обусловленный развитием сюжета; небольшие элементы балагана), а также, осторожно! смерть персонажей.
Кроссовер со всем, что не увернулось. Талиг — сказочное королевство, где правит сказочный король.
Данные из позднего канона и из ответов автора канона читателям учитываются частично... а частично специально игнорируются.
Кэртианские география, этнография, культура, мифология намеренно приближены к земным сильнее, чем в каноне.
В общем, четыреанглийских надорских ребенка спешат навстречу приключениям! Знакомая картина, правда? 
Пролог — Глава 24Пролог
Осторожно! Пролог грустный. Если вы через него продеретесь, дальше будет веселее, обещаю!
читать дальшеОсень в этом году никак не желала заканчиваться. Близился Зимний Излом — до начала нового года оставалось от силы недели две, — а на снег не было и намека; не приходили и холода, и земля в яблоневом саду, схваченная морозом за ночь, днем размокала и превращалась в вязкую грязь. Дорожки были вымощены камнем — в аккомпанемент горам, окружающим замок, — но и они под непрерывно моросящим мелким дождем становились скользкими, и по ним неприятно было ступать. Одинокие листья, еще не оборванные ветром, качались на голых ветвях; в ложбинах между скальных выступов гнездился туман; и солнце, казалось, вообще раздумало подниматься на небо.
— Наше общее дело…
Эгмонт вздохнул и перевел взгляд на дальний край гор — туда, где один из уступов нависал над пропастью, образуя фигуру, подобную профилю великана, с крючковатым носом и низким лбом. Куда больше «их общего дела» Эгмонта занимало сейчас здоровье супруги: со дня на день они ожидали появления на свет нового наследника или наследницы. Повитуха, судившая по форме живота, пристрастию герцогини в первые месяцы к варенью, а также по иным, только ей известным признакам, утверждала, что это непременно будет девочка; семейный врач же — уже заблаговременно приглашенный в замок, — опираясь на свою статистику, высокую науку, никогда раньше не подводившую его, считал, что следующим в цепочке «сын — дочь — три неудачных попытки — дочь» должен стать еще один сын. Эгмонт был склонен верить повитухе: не перед Изломом — хотя до Излома еще тринадцать лет — уповать на сыновей.
— Наше дело, дорогой друг…
Беременность на этот раз протекала не очень легко; у Мирабеллы еще сильнее испортился характер; Эгмонт волновался. И вот в эти дни в замок зачем-то явился Август — явился сам, без провожатых, с одним доверенным слугой; явился и сразу, не передохнув с дороги, увлек Эгмонта прочь из протопленного кабинета, заявив, что нужно поговорить наедине и вдалеке от чужих ушей; и теперь водил его кругами по мокрым дорожкам сада, убаюкивая своим чародейским голосом.
— Наше дело, Эгмонт, проиграно; мы раскрыты, кто-то нас предал; через недели две или три здесь уже будут королевские солдаты.
— Что? — спросил Эгмонт: ему пришлось вернуться мыслями к началу разговора и прокрутить в памяти все, что только что говорил Август. — О чем вы? Какие солдаты?
— Покушение на правителя сопредельного государства — не шутки, мой дорогой друг. Пусть оно пока не состоялось, но заговор налицо. Он, я уверен — мои источники при дворе очень убедительны, — будет приравнен к государственной измене.
Эгмонт, прищурившись, посмотрел на замковую стену, кое-где обветшавшую, и каменный мост.
— Отобьемся, — сказал он без особой уверенности. — Если что, и отложимся.
— О друг мой, зачем же так радикально? Успокою вас: пока еще нет серьезных доказательств, но если попадется даже кто-то один, то они найдут способ выяснить всю правду, и никому уже будет не спастись.
— Уж я бы никогда не стал выдавать своих соратников. Не думаю, что среди нас есть такие, кто стал бы.
— Вы просто не знаете их методов, дорогой друг: в руках у королевских палачей рано или поздно заговорит любой — вы, я, кто угодно, — и тогда все мы обречены. Наружу выплывут такие подробности, о которых лучше бы не знать, — такие, о которых вы сами и не подозревали.
Август улыбнулся, и от этой улыбки по позвоночнику у Эгмонта пробежал холодок.
— Подумайте о детях, мой дорогой Эгмонт: что станется с ними, если — не говорю «когда», пока что я говорю только «если» — если вас казнят и ваш герб разобьют? Ричарда — а мальчик совсем еще юн, — должно быть, публично лишат титулов и отдадут на воспитание какому-нибудь верному стороннику короны — для чего же ребенку проходить через эти унижения? Неужели вы желали бы для сына и дочерей, выросших в любви и достатке, положения чьих-то приживалов? О том же я говорил и дорогому Вальтеру: подумай о детях, друг мой, у тебя ведь трое сыновей, и Юстиниан совсем еще юн. Вальтер согласен со мной, что так этого оставлять нельзя, и он тоже считает, что выходов здесь немного.
— Например? — хмуро спросил Эгмонт.
— Ну что вы, друг мой, мы оба здесь взрослые люди, зачем же я буду перечислять для вас очевидное.
Эгмонт молчал.
— В сложных ситуациях, дорогой мой друг, я всегда обращаюсь к мудрости древних, — продолжил Август после затянувшейся паузы. — Я задаю себе вопрос: как бы повел себя на моем месте тот или иной гальтарский герой? О, — он поднял ладони, — конечно, сам я не герой, мне далеко до героизма, как нам с тобой далеко вон до той скалы, чья вершина едва видна отсюда. Я слаб, труслив, кто-то даже скажет: ничтожен — пусть так, но мысль о чести и достоинстве древних помогает мне держаться даже в самые трудные моменты. Подумайте и об этом, Эгмонт. Время еще есть.
Снова повисло молчание.
— Я понимаю, — наконец сказал Эгмонт. — Спасибо за предупреждение, Август. Останетесь обедать? Переночуете у нас?
— О, нет, — Август посмотрел на небо. — Уже поеду, остановлюсь в гостинице: чем меньше людей знают, что я у вас здесь был, тем лучше. Прощайте, Эгмонт, берегите детей и будьте осторожны.
На следующий день ближе к полудню — у Мирабеллы болела спина, и она еще не вставала, — Эгмонт, выбрав из своей коллекции охотничьих диковинок восьмизарядный фитильный мушкет, подаренный ему сослуживцами в Торке почти семь лет назад — на рождение сына, ствол которого был украшен искусной резьбой по дереву — с одной стороны сцены охоты на медведя, с другой — бергмарский пейзаж, — сказал:
— Пойду прогуляюсь, подстрелю пару глухарей. Один, к вечеру вернусь. Ко мне, Карас!
Эгмонт закинул мушкет за плечо и зашагал в сторону леса.
Позже в тот же день, ближе к началу сумерек, — на Севере предзимние дни коротки — герцогиня Окделл, заставившая себя все же подняться с постели, сидела в гостиной и выслушивала доклады слуг: спуститься в кухню и проконтролировать все самой у нее сегодня не было сил. Ее супруг в одиночестве отправился на охоту: для герцога такое было в порядке вещей и никого не удивляло — но Мирабелла бы посчитала эту его прогулку сомнительной и даже дала бы волю ревности, если бы виновница ее постоянных подозрений, бесстыжая распутница Дженни, с которой Эгмонт, по его уверениям, предавался воспоминаниям детства и потому, забредая к ней в избушку на огонек, каждый раз терял счет времени, — если бы наглая лесничиха не стояла сейчас перед ней и не обсуждала заготовку дичи для грядущего праздничного стола.
— На зайцев-то силки ставить? — спрашивала Дженни, по-крестьянски комкая в руке подол платья и сама того не замечая.
— Силки можно, капканов не надо, — указывала Мирабелла и старалась не морщиться: ее выражение лица приняли бы сейчас за понятное проявление слабости, а то и за сигнал, что пора бежать за врачом, а вовсе не за хозяйскую заносчивость.
Их беседа текла в таком духе еще некоторое время: Дженни, бобылиха, рада была оказаться, как она выражалась, «среди живых людей-то», поэтому и готова была подольше задержаться в замке, цепляясь за разговоры. Мирабелла уже собиралась резко закончить аудиенцию, как вдруг во дворе послышались шаги бегущих ног и какие-то крики. Дженни, нахалка, выскочила из гостиной первой, не сподобившись даже обернуться на хозяйку, не то что дождаться разрешения удалиться. Мирабелла не без труда поднялась и, отвергнув протянутую руку слуги, степенно поплыла к выходу; уже добравшись до дверей — не парадных, а боковых, быстрее ведущих прямо во двор, — она услышала, как Дженни заголосила. Она рыдала, причитая, с завываниями, как деревенская плакальщица, и Мирабелла, объятая внезапным ужасом, ощущением трагедии, собрав всю силу воли, бросилась туда, хотя врач в последние недели строго запретил ей и бегать, и волноваться.
Из-под рогожи, брошенной прямо на камни двора, торчали сапоги Эгмонта — точнее, поняла Мирабелла, ноги Эгмонта в сапогах. Рыдающую Дженни чуть поодаль успокаивали двое мужчин — егерь и кто-то из слуг. Мирабелла, чей разум запаздывал, отказывался принимать то, что видели ее глаза, с усилием наклонилась и потянулась снять рогожу, и тут же сзади к ней подскочили, придержали под локти, и голос Энтони, управляющего, произнес:
— Герцогиня, вам не надо на это смотреть. Да уведите же герцогиню!
Егерь, выпустив Дженни, тоже подбежал к ним и, не дожидаясь вопросов Мирабеллы, вместо того, чтобы помочь ее увести, принялся сбивчиво объяснять:
— Да мушкет, видать, заклинило, герцог и решил проверить, не осталось ли там чего. В дуло, наверное, заглянул, не подумав, там же восемь этаких зарядов-то, может, показалось, что всё уже расстрелял, а вот… Новомодные эти игрушки, тьфу! — егерь сплюнул и погладил крутившегося рядом пса, который ткнулся носом ему в ладонь и заскулил. — Карас вот привел, если бы не он, так бы и ждали герцога-то, да, Караска?
Пользуясь тем, что Энтони отвлекся на егеря, Мирабелла высвободила руки и все-таки приподняла рогожу. Несколько мгновений, пока ее слуги не опомнились, она смотрела на то, что скрывалось под тканью, а потом ткань все-таки вырвали у нее из рук, и одновременно ее тело пронзила боль, ожидаемая и знакомая, но непривычно резкая, слишком сильная. Управляющий снова закричал прежним тоном:
— Не пускайте сюда детей! Да уведите же детей!
Прежде чем погрузиться во тьму, Мирабелла еще успела увидеть, как из дверей высовываются любопытные лица Ричарда и Айрис: детей, как и ее саму, привлек шум во дворе.
Когда она пришла в себя, за окном стояла глубокая ночь. Врач, отвернувшись к невысокому комоду у стены, перебирал какие-то склянки. Мирабелла чувствовала себя во всех смыслах пустой; пожалуй, она знала, что это значит.
— Кто? — спросила она и удивилась, насколько тихим звучал ее голос. — И сколько?
Врач повернулся.
— Девочка, моя госпожа. Снова девочка, — сказал он мягким тоном и посмотрел мимо нее. — И недолго, всего несколько часов — сами понимаете, ведь уже четвертый раз, и ваше тело…
— Вы прекрасно понимаете, о чем я спрашиваю, — прервала его Мирабелла. — Еще раз: сколько? И смотрите на меня! Нечего отводить глаза!
— Если вы так настаиваете, моя госпожа, то извольте, буду говорить прямо: по моим расчетам, учитывая ваши личные особенности и мои наблюдения за пациентками в состоянии, подобном вашему, у вас есть еще время, но не больше, чем до утра. Если вы пожелаете, я дам вам снотворное, чтобы…
— Пока не надо, — ровно сказала она: чего-то такого она и ожидала сразу, как только увидела его лицо. — Прикажите принести ребенка, потом позвать Энтони, Ричарда, Айрис и отца Маттео, по одному, именно в таком порядке.
Мирабелла не привыкла давать себе поблажек, поэтому успела сделать все, что себе наметила: подержать на руках и наречь новорожденную (Эдит, в честь прабабки, воспитавшей Эгмонта и устроившей их брак), оставить подробные указания управляющему, наставить сына («Ты теперь герцог Окделл, старший в роду, хозяин замка и этих земель — стань же хорошим господином, опорой для провинции и защитой для сестер»; единственное, у нее не хватило сил ни называть его, новоиспеченного герцога, на «вы», ни приструнить его, чтобы он не плакал, потому что высокородному дворянину это не подобает) и дочь («будь достойной дочерью Окделлов и примером сестрам») и, наконец, получить последнее причастие из рук святого отца.
Королевские солдаты появились в замке, как и было обещано, примерно через три недели. Это не были, однако, каратели, посланные за герцогом Окделлом только для того, чтобы схватить его и немедленно предать смерти, домочадцев разогнать, а замок сровнять с землей; не было их целью даже предъявить герцогу обвинения в измене и арестовать его — нет, им было приказано вежливо, уважительно задать герцогу пару вопросов и убедить его проследовать с ними в столицу на дознание. Возглавлял отряд недавно назначенный на эту должность капитан особых войск, который предпочитал не распространяться об истинном содержании своей службы.
Местные жители сторонились их и отмалчивались, поэтому ни на постоялых дворах, где отряд ночевал, ни в деревнях, сквозь которые он проезжал, не удалось выяснить никаких новостей. Чем ближе они подъезжали к замку, тем более пустынными становились земли, как будто их обитатели попрятались кто куда, а то и вообще вымерли. Не стал исключением и сам замок: на подступах отряд никто не встретил, и у ворот их не ждали; дорога, покрытая слоем снега, выглядела так, как будто по ней никто не ездил как минимум неделю.
Первым человеком, который наконец-то попался им на глаза, оказался маленький ребенок. Мальчик лет семи, закутанный в теплый полушубок, сидел на ступенях сторожки привратника, расчищенных от снега, и сосредоточенно обдирал от коры длинную палочку.
— Эй, парень! — окликнул его капитан. — Это ведь замок Окделлов? Дома ли герцог?
Мальчик поднял на него совершенно пустой взгляд и, не вставая, сообщил:
— Герцог — это я. Ричард, герцог Окделл.
— Ну нет, — засмеялся капитан. — Это нам, наверное, нужен твой батюшка, Эгмонт Окделл. Проводи-ка нас к нему.
— Хорошо, — сказал мальчик. — Пойдемте.
Повел он их почему-то не прямо к замку, а в сторону — правда, по хорошо протоптанной тропе, по которой явно в последние дни много ходили. Солдаты отряда переглянулись: не заманивает ли их паренек в ловушку, но капитан сделал им знак молчать. Наконец они подошли к мрачному сооружению, больше всего похожему на старинный фамильный склеп, и ребенок, приоткрыв тяжелую дверь на маленькую щелку, нырнул внутрь. Капитан пожал плечами и шагнул следом.
Это действительно был склеп, очень древний и, как ни странно, совсем не сырой. Когда глаза привыкли к темноте, капитан увидел, что мальчик стоит возле одного из надгробий, которой выделялось более ярким, еще не потускневшим цветом камня. Пол возле него был устлан полусухими еловыми ветками, и они распространяли едва уловимый аромат зимней хвои.
— Вот, — сказал мальчик и положил ладонь на надгробие. — Это здесь. Герцог и герцогиня.
— Не надо нас путать! — начал один из солдат. — Это, наверное, твои дедушка с бабушкой…
Но капитан уже сумел разглядеть и прочитать надпись, выбитую на камне; выглядела она совсем свежей: «Эгмонт Окделл, Мирабелла Окделл, урожд. Карлион», и даты: прошлый год, Осенние Молнии, и даты различаются только на одну цифру. Долго предаваться раздумьям о бренности жизни и неизбежности смерти ему, однако, не дали, потому что двери склепа широко раскрылись, и в проеме появился, освещенный сзади тусклыми лучами заходящего солнца, высокий мужчина средних лет.
— Дикон, вот ты где! Ну что это такое, разве так встречают гостей! Иди-ка в дом, найди там Нэн! — велел он и, когда мальчик ушел, повернулся к солдатам: — Простите, господа. Добрый день. Я граф Эйвон Ларак, временно занимаюсь делами юного герцога Окделла, моего племянника. Герцог Эгмонт и герцогиня Мирабелла, к большому несчастью, скончались три недели назад.
____________________________________________
Примечание:
- восьмизарядный «револьверный» фитильный охотничий мушкет начала 17 в. из коллекции Эрмитажа: topwar.ru/uploads/posts/2021-01/1611473221_5a_-...
Детство
Глава 1
читать дальшеПоследнюю неделю осени и первые три месяца зимы Рокэ Алва, недавно получивший чин генерала, Повелитель Ветра, соберано Кэналлоа, герцог, и прочая, и прочая, провел, откровенно говоря, не очень увлекательно.
Где-то в середине осени, в те дни, когда на юге зелень уже немного тускнеет, но в воздухе еще чувствуется дыхание лета, а вот столичные парки и сады за заборами домов одеваются в мимолетные наряды ярких цветов, Рокэ увидел в окне особнячка на одной из соседних улиц прелестное девичье лицо. Незнакомка, в чьих чертах угадывалось что-то смутно знакомое и оттого тем более приятное, была так хороша и возвышенно-невинна, что Рокэ не позволил себе обойтись с небесным созданием так, как поступил бы с любой другой девушкой. Он выяснил ее имя, написал ей немногословное, но учтивое письмо и принялся в ожидании ответа готовиться к неторопливому сватовству, чтобы примерно через полгода, весной, набрав живых цветов — не тех оранжерейных неженок, что предлагают даже зимой в цветочных лавках, а настоящих, — попросить ее руки по всей форме.
Ответ пришел уже на исходе осени. То письмо Рокэ потом, в одном из своих припадков, кажется, сжег, но его скупые строки навсегда дословно отпечатались в его памяти. «Герцог Алва, — писала его избранница. — Прошу вас оставить свои ухаживания и никогда больше не приближаться к моему дому. Я вас не люблю. Вы мне неприятны. Я замужем. Искренне ваша, Эм. Э. Лансар». Будь на ее месте другая, отказ бы только раззадорил Рокэ — к слову, до сих пор он еще ни разу не получал отказов — и заставил бы его утроить усилия и таки добиться неприступной красотки, замужем она или нет; и тем интереснее, если уже замужем. Даже будучи отвергнут окончательно — будь на ее месте другая, — Рокэ пожал бы плечами, отпустил бы пару шуток в компании друзей и через неделю уже забыл бы о несостоявшемся приключении. Но на этот раз он чувствовал себя иначе и не мог понять, почему этого не заметно со стороны — и почему иначе не чувствует себя та.
Получив и прочитав письмо, Рокэ приказал подать вина, заперся в отцовском — то есть, конечно, в своем собственном — кабинете и с тех пор, кажется (кажется: его память в те дни служила ему не очень хорошо), не покидал его стен. Он пил, пел, снова пил, бил бутылки («бутыль вина в моих руках была — она разбита…») рвал струны на гитаре, требовал новых; возможно, что-то ел; возможно, иногда спал; и даже умудрялся читать книги, но только такие, которые гармонировали с его душевным состоянием. Он подозревал, что каким-то образом сумел выправить себе отпуск, потому что его никто не беспокоил по военным делам, но не мог вспомнить, как он подавал прошение. Может быть, это сделал за него кто-то другой. Из внешнего мира до него долетали смутные слухи о каких-то скандалах, каких-то смертях, перестановках в армии и в Высоком Совете, но Рокэ не придавал им значения, потому что мир был отделен от него толстой стеной из мутного стекла, заглушавшей любые звуки.
Все закончилось в одночасье, когда на пороге кабинета, превращенного одновременно в спальню, гостиную, гардеробную и библиотеку и напоминавшего теперь больше лежбище дикого зверя, а не человеческое жилище, появился маршал Савиньяк. В первый миг, когда в дверном проеме мелькнули белые кудри, Рокэ почудилось, будто к нему пришла та, но через пару секунд он осознал ошибку и, собрав воедино мысли, сфокусировав взгляд на нежданном посетителе, сообщил ему:
— Я никого не принимаю. Я болен.
— Ах болен, значит, — сказал маршал Савиньяк с угрозой в голосе. — Ничего, сейчас вылечим. Эй, принесите кадку холодной воды!
Слуга, маячивший за его спиной, быстро кивнул и исчез. Рокэ, так и не поднявшись навстречу маршалу со шкуры черного льва, где он сидел, посмотрел на столик, на котором дожидалась возвращения своего читателя поэма на агирнийском, заложенная как раз на эпизоде, где герой собирался разговаривать с вороном, и попытался объяснить:
— Это наследственная болезнь, не такая уж редкая. У меня же есть багрязоземельская кровь.
— В твоих жилах, Росио, судя по всему, сейчас течет только «Черная кровь», — отрезал маршал Савиньяк.
— Нет же, просто они не пьют вина, поэтому у меня проявилось немного иначе. Это не лечится, точнее, пишут, что могут помочь «новые милости шада», но я думаю, что в моем случае…
Заболтать маршала Савиньяка и убедить его уйти, однако, не получилось. В этот момент двое слуг-предателей втащили в кабинет бадью с водой, и маршал, схватив Рокэ за шиворот, окунул его туда с головой. Хмель, накопившийся за месяцы беспробудного пьянства, моментально выветриться не мог, но от холодной воды сознание Рокэ все-таки прояснилось, и он, когда маршал вытащил его наружу, проморгавшись, возмущенно спросил:
— Что это такое, маршал Савиньяк? Что вы этим хотели сказать?!
— У тебя есть полчаса. Его величество — к слову о новых милостях шада, Росио, — зачем-то пожелал увидеть тебя на королевском совете, так что изволь просохнуть, привести себя в порядок и явиться туда. Сможешь сесть на коня или мне приказать заложить для тебя карету?
— Смогу в любом состоянии, — Рокэ поморщился. — За полчаса эти волосы не высохнут, а на улице наверняка холодно, и если вы хотите, чтобы я простудился и уже на самом деле заболел, тогда, конечно…
— Росио, — маршал Савиньяк закатил глаза. — Ну право, тебе уже не пять лет, а двадцать пять! Хватит капризничать! Если что, обреем тебя налысо.
Герцог Алва, очень бледный, немного взъерошенный, зато совершенно сухой — слуги знали свое дело и за отведенные полчаса легко привели его волосы в порядок, — прибыл на королевский совет точно к назначенному времени; маршал Савиньяк неотступно следовал за ним, как дуэнья при девице на выданье. Зал совета был полон примерно на две трети, кто-то еще рассаживался; король был уже на своем месте, поэтому переговаривались, чтобы не беспокоить монарха, вполголоса, и невозможно было разобрать, что сегодня занимает умы столичного дворянства. Родовые цвета камзолов показались Рокэ сегодня чуть приглушенными, и он как будто не досчитался кого-то из знакомых, но задумываться об этом не стал. Завидев их с маршалом, король поднялся им навстречу.
— Ах, Рокэ, — дружески сказал он: король помнил об их родстве и поэтому считал себя вправе называть Рокэ по имени, особенно когда был к нему расположен или чего-то от него хотел. — Мы давно вас не видели.
— Ваше величество, — ответил Рокэ, принимая бесстрастно-смиренный вид, — я был болен.
— Да-да, болен, мы так и поняли, — король демонстративно помахал рукой перед носом, как будто разгоняя дрянной воздух. — Садитесь уже, мы начинаем.
Совет начался, и Рокэ отметил, что часть мест так и осталась пустой — например, не явился никто из семейства Эпинэ, что было странно, потому что уж кого-нибудь из своего многочисленного выводка они могли бы прислать, — а некоторые дворяне сидели не на своих местах: дальше от короля, чем обычно, оказались герцог Придд, которому сидеть в первой десятке было вообще-то положено и по должности, и по титулу, и генерал Борн, который почему-то приютился на дальнем конце стола — словно он опоздал и не стал пробираться к своему стулу за спинами уже рассевшихся. Рокэ решил не вникать в причины перестановок. Когда кансилльер, поднявшись, хорошо поставленным голосом зачитал повестку совета, он понял, что ему предстоит сегодня провести в этом зале несколько очень скучных часов: в совете собирались обсуждать финансы, вопросы церемониала, мелкие дипломатические инциденты и что-то еще — на четвертом пункте списка Рокэ, сделав вывод, что ничего интересного не намечается, перестал слушать и впал в задумчивость. Дома, в кабинете, уже наверняка прибранном, было жарко натоплено (стараясь побыстрее высушить его злополучные волосы, слуги превратили комнату в багряноземельскую пустыню); его ждал горящий камин и, если получится отделаться от маршала Савиньяка, десяток-другой бутылок вина.
Из приятных раздумий Рокэ вырвал звук его собственного имени.
— Учитывая, что детям необходимо дать подобающее воспитание и образование, Его величество полагает, что разумно будет вручить опеку над ними человеку, равному им по статусу, — герцогу Алве, — говорил кансилльер.
— Что? — спросил Рокэ. — Какие еще дети?
Как по команде, все члены совета повернули головы и посмотрели на него. Кансилльер прервался, а Генри Рокслей (это был, между прочим, Рокслей-сын: старик генерал, похоже, совсем сдал после прошлогодней кампании) саркастически ответил:
— Малолетний Ричард Окделл и его сестры, генерал.
— У них же, кажется, есть собственные родители, — машинально начал Рокэ и осекся: он вспомнил, как Эгмонт еще летом упоминал, что его супруга снова ждет ребенка; Рокэ не понаслышке знал, что, к сожалению, здесь никто не застрахован от печального исхода. Сам же Эгмонт, кажется, был в начале осени комиссован по давнему ранению. Неужели?..
— Рокэ, — сказал король. — Я уверен, что там, где вы провели зиму, было очень интересно, но надо хоть немного обращать внимание на то, что происходит во внешнем мире!
Рокэ мотнул головой, моргнул и посмотрел на короля.
— А где… — начал он.
— Его величество имеет в виду «в запое», — шепнул ему маршал Савиньяк почти беззвучно. — В запое, Росио.
— Я готов повторить для герцога Алвы все, о чем мы говорили последние десять минут, — сладким голосом предложил кансилльер. — Семейство герцога Окделла постигло ужасное несчастье: герцог Эгмонт погиб на охоте — увы, несчастный случай, — а герцогиня Мирабелла практически в тот же день умерла родами. У них осталось четверо детей — старший сын и три дочери, — и мы сейчас решали, кто достоин стать их опекуном до совершеннолетия юного герцога.
Ну что же, хотя бы с одним пунктом Рокэ угадал, но остальное не укладывалось у него в голове.
— Но почему я? — спросил он. — Там ведь, насколько я понимаю, масса родственников, которые не оставят сирот голодать. Граф Ларак. Целый клан Кар..., гм, ладно. Или вот вы, полковник Рокслей: вы же до сих пор придерживаетесь старых традиций? Неужели вы бросите в беде семью своего, так сказать, сюзерена? Почему же именно я? У меня даже нет собственных детей!
— Мальчику всего семь лет, — вставил маршал Савиньяк, на этот раз не вполголоса, а вслух, так, чтобы его слышали все. — Если бы ты женился в восемнадцать, Росио, у тебя вполне мог бы быть ребенок такого возраста. А учитывая, во сколько ты начал, то и более старшие дети!
— Давайте еще обсудим, кто в каком возрасте женился, да, граф? — спросил король. — Кто во сколько начал и так далее. Очень интересная тема.
Маршал Савиньяк глотнул воздуха и замолк. Повисла пауза: никто еще не привык к королевским шуткам и не разобрался пока, в какой момент стоит смеяться, а в какой лучше промолчать. Выждав с минуту, Рокэ вернулся к вопросу:
— Так что же, неужели, кроме меня, не нашлось кандидатур?
— Детям нужен опекун соответствующего статуса, — прежним тоном объяснил кансилльер, — поэтому графы, как вы предлагаете, не подходят.
— Отлично. Герцогов у нас тоже достаточно. Далеко ходить не надо: Эпинэ — они с Окделлами поколениями дружат семьями!
По новому приступу холодного молчания в зале Рокэ понял, что снова сказал что-то не то. На этот раз первым опомнился Бертрам Валмон — конечно, один из соседей Эпинэ знал, что там у них произошло, но странно, что маршал Савиньяк не обмолвился об этом ни словом.
— У них тоже случился… несчастный случай, — проговорил Валмон, и тут же кансилльер подхватил:
— О да, ужасная трагедия. В живых из мужчин остались только старик Анри-Гийом и один из наследников, но юноша слишком молод, чтобы доверить ему воспитание детей.
— Выкашивает, — меланхолично сказал Рокэ и подпер голову рукой. — Сначала Ветер, теперь вот Скалы и Молнии. Грядет Излом, господа: как бы вы ни относились к старым легендам, лучше им верить. На очереди, очевидно, Волны, и я бы на вашем месте поостерегся, Вальтер. Кстати, почему же не герцог Придд? У него есть свои дети такого же возраста!
Придд посмотрел Рокэ в глаза, пожал плечами и отвернулся, а кардинал, который все это время сидел возле короля, не проронив ни звука, с непроницаемым, как у каменной статуи, лицом, поморщился и произнес:
— Герцог Придд… несколько неблагонадежен, Рокэ. И, предвосхищая, ваш следующий вопрос — почему же не Колиньяр, Ноймаринен, Фиеско, — Его величество, как и вы, уважает древние легенды, поэтому настоял, чтобы мы рассматривали только старую знать.
Кислый голос кардинала явно давал понять, насколько тот не одобряет эту затею. Кансилльер тем временем прокашлялся и взял в руки еще одну бумагу.
— Ее вдовствующее величество изъявила готовность взять под свою опеку юных герцогинь — всех трех, ради исключения, не по достижении ими восьми лет, а прямо сейчас, тем более что старшей уже, как я понимаю, скоро шесть, а там недалеко и до восьми.
Рокэ сжал зубы. Кансилльера связывали с королевой-матерью загадочные теплые отношения: от отца Рокэ знал, что эти двое точно не были любовниками, и почему будущий кансилльер попал в фавориты, было непонятно. Сделав стремительную карьеру при королевском дворе, этот человек, когда его благодетельницу отстранили от власти, не попал в опалу сам, а остался у кормушки и продолжал оказывать молодому королю разнообразные услуги. И вот теперь престарелая интриганка, выпившая в свое время немало крови у юных фрейлин, решила наложить лапу на дочерей Эгмонта. Этого еще не хватало.
— Я не отказывался, господин кансилльер, — сказал Рокэ. — Естественно, Ваше величество, я согласен.
Король одобрительно кивнул ему, а кансилльер открыл было рот, но Рокэ продолжил:
— Я хотя бы могу воспитывать их в Кэналлоа? Мне не обязательно держать их всех при себе в столице?
Король повелительным жестом остановил Штанцлера, который явно собирался что-то сказать, и ответил сам:
— Мальчика сначала привезите в столицу и представьте нам: мы хотели бы с ним познакомиться. А девочек можете сразу забирать в Алвасете: уверен, на юге детям будет лучше. И не обязательно торопиться: будет неплохо, если вы прибудете в Надор в начале весны. Бедняжкам тоже нужно время, чтобы справиться с утратой.
Король с таким умилением говорил о чужих детях и принял в них такое участие, что у Рокэ невольно зародились подозрения, что сам монарх, пока скрытно, лелеял какие-то матримониальные планы. Вероятно, Штанцлер, чувствовавший себя в этой роли как рыба в воде, был уже назначен его сердечным поверенным, и вскоре всех ожидало королевское сватовство, а за ним и свадьба. Рокэ перебрал в голове потенциальных невест, запутался в них, вздохнул и вернулся к реальности как раз вовремя, чтобы услышать, как кансилльер объявляет совет закрытым. Очевидно, дело было решено.
________________________________________
Примечания:
- Алва читает, цитирует и примеряет на себя поэму «Лейли и Меджнун» Низами;
- в средневековой арабской медицине страстная (обычно несчастная) любовь считалась болезнью и частично отождествлялась с «любовным безумием». Алва находит у себя симптомы и цитирует Авиценну, который как одно из лекарств предлагал «новые милости султана».
Глава 2
читать дальшеРокэ, исправно выполняя приказ короля, не торопился со сборами, поэтому его маленький отряд — никаких солдат, но и никаких нянек; только он сам и небольшой кэналлийский эскорт — появился в Надоре в середине месяца Весенних Скал. Его собственные заботы ограничились тем, что он приказал Хуану подготовить дом к приезду маленького мальчика — обустроить детские покои и учебную комнату, начать подыскивать менторов, велеть кухарке изобрести отдельное меню для ребенка, — впрочем, все эти детали предложил уже сам Хуан, а Рокэ, который не хотел о них даже задумываться, не стал спорить; о том же самом он отписал и Эчеверрии в Алвасете, только там должны были ожидать не одного мальчика, а трех девочек. Рокэ был уверен, что детей снабдят соответствующей свитой, поэтому ни о каких дополнительных лакеях, кормилицах, боннах или кто там еще может понадобиться младенцу или отроку в дороге, не было и речи.
Надор встретил их весенним солнцем и снегом, искрящимся в его лучах. Дорога к замку была расчищена так, чтобы на ней могли разминуться два всадника, но по ее сторонам лежали целые сугробы, высокие и крепкие, как вершины окрестных гор: в теплые дни снег подтаивал, ночами снова замерзал, сковывая поверхность ледяной коркой. Такой же коркой, сказал бы Рокэ, если бы в нем оставалась хоть толика демонстративной поэтичности, было с недавних пор сковано и его сердце. Местные жители, с которыми Рокэ разговорился в одном из придорожных трактиров — он всегда непроизвольно привлекал к себе людей, и они охотно открывались ему, — рассказали, что снег повалил в ночь, когда умер «старый герцог» (то есть вовсе не старый, не доживший еще и до тридцати, Эгмонт), и с тех пор еще не сходил; земля, сказала старуха, подававшая на стол, накрылась белым саваном.
Надорский замок, в котором Рокэ до сих пор не доводилось побывать, был чист, опрятен, ухожен — то печальное оцепенение, о котором предупреждал король, за четыре месяца успело раствориться: должно быть, граф Ларак, взявший на себя хлопоты о детях родича и его бумажных делах (по крайней мере, вся переписка велась именно с ним), не оставил заботами и имущество. Возможно, у него был в этом свой интерес; возможно, он был сам по себе неплохим хозяйственником; возможно, Эгмонт нашел хорошего управляющего. Рокэ вообще-то подумывал о том, чтобы, на правах опекуна, прислать собственного управляющего, кэналлийца, из опытных финансистов, но нужно будет посмотреть. Итак, за замком следили, и о визите были предупреждены, как должны были знать и том, что Рокэ собирался забирать всех четырех детей. У подъездного моста, очень старомодного по архитектуре, их отряд поприветствовал привратник — приятный старик, принарядившийся для особого случая; а во дворе замка, возле парадных дверей, уже ждал сам граф Ларак.
После учтивого обмена приветствиями граф Ларак, посчитав, что долг хозяина на этом выполнен, и не озаботившись правилами гостеприимства (предложить вина, обед, отдохнуть с дороги? — пустые предрассудки, мирские мелочи), пригласил Рокэ в гостиную, которую прежде, судя по всему, иногда использовали как кабинет: здесь стояли, кроме кресел, скамеечек для ног, каминных экранов и корзинки с рукоделием, еще и массивный стол с письменным прибором на нем, и древний шкаф для бумаг, все ящики которого были заперты на ключ. Шкаф и стол были задвинуты в самый дальний угол: граф Ларак, видимо, предпочитал работать в настоящем кабинете. Рокэ предложили одно из кресел, граф Ларак сделал знак детине-лакею и сам вышел, оставив Рокэ разглядывать убранство гостиной в одиночестве. Не прошло и пяти минут, как двери снова распахнулись, и в комнату ввели детей — точнее, двух ввели, а двух внесли. Граф Ларак держал за руку мальчика, угрюмого и печального, наряженного в камзольчик темно-красного цвета, который явно пошили только что, к случаю: воротник лежал неудобно, и мальчик то и дело поводил головой, пытаясь пристроить подбородок. Графиня Аурелия, супруга графа, вела перед собой, обнимая за плечи, девочку; еще одну девочку, совсем маленькую, но уже одетую в платье, несла на руках старуха нянька; наконец, дородная женщина — видимо, кормилица, — держала запеленатого младенца. Дети Эгмонта — Рокэ со вздохом напомнил себе, что теперь, на ближайшие лет пятнадцать, до совершеннолетия старшего, это его дети, — на первый взгляд выглядели смирными и даже немного дичились.
Граф Ларак повернул к себе мальчика и, чуть сжав ему руку, сказал:
— Ричард, это Рокэ, герцог Алва, — это у него вы теперь будете жить, помнишь, мы с тобой это уже обсуждали?
— Здравствуйте, — сказал мальчик, выпрямился и вздернул голову: между прочим, воротник так ему меньше жал. Граф Ларак же обратился к Рокэ:
— Герцог, позвольте вам представить: Ричард, герцог Окделл.
— Рад знакомству, — сказал Рокэ, не обращая внимание на это демонстративное нарушение этикета (представлять первым гостя — хозяину, старшего — младшему; граф Ларак не первый раз намекал Рокэ, что ему здесь не рады), и протянул мальчику руку. — Не представите мне теперь ваших сестер, герцог?
— Герцогиня Айрис Окделл, — перечислил мальчик, — герцогиня Дейдри Окделл, герцогиня Эдит Окделл.
Герцогиня Айрис подняла на Рокэ любопытный взгляд и попыталась изобразить реверанс, герцогиня Дейдри дернула ногой и сказала: «А», а герцогиня Эдит, крепко спящая на руках у кормилицы, завернутая в одеяло наподобие плотно запакованного кулька, даже не шелохнулась. Глядя на герцогиню Эдит, Рокэ вспомнил, что второе имя той, которое он, среди прочего, разузнал в первые же дни, тоже было Эдит — среднее Э. в ее подписи, в том единственном злополучном письме. Если бы он только увидел ту не прошлой, а позапрошлой осенью; если бы только начал ухаживания на год раньше — тогда у него сейчас уже мог бы быть собственный ребенок такого же возраста.
Девочка пошевелилась, повернула голову, раскрыла светлые, как весенняя вода, глаза и что-то проворковала на своем детском языке, и Рокэ почувствовал, как трескается на его сердце та ледяная корка, как один за другим отслаиваются и опадают лепестки холодного цветка, поселившегося в его груди.
Рокэ сморгнул наваждение и спросил:
— Сколько же вам всем лет, молодые люди?
Он помнил, что старшему около семи, а младшей несколько месяцев от роду, но сколько остальным, даже не потрудился выяснить заранее и, если честно, не ожидал, что все они окажутся настолько маленькими. Смешно, ведь он прекрасно знал, как выглядит семилетний мальчик, а юный Ричард был даже крупнее — выше и шире в плечах, — чем южанин Берто или Арно-младший. Но эти детские, еще неловкие, жесты, эти наивные взгляды…
— Мне семь лет, — начал было мальчик, но тут его сестра, вырвавшись от тетушки, выскочила вперед и, гордо сунув Рокэ под нос ладошку с растопыренными пальцами и вторую, где торчал один указательный, затараторила:
— Шесть, мне уже шесть, а Ди только годик, а Эди недавно родилась, а у Дика был день рождения, и мы ели пирог, а у меня тоже был раньше, а…
— Айрис! — строго сказала графиня и попыталась поймать девочку, но та отбежала и спряталась за пустым креслом.
— День рождения? — спросил Рокэ, переводя взгляд с мальчика, который опять уставился в пол, на девочку, которая выглядывала из-за спинки кресла одним глазом. Вместо детей ему ответил граф Ларак:
— Герцогу Окделлу три дня назад исполнилось семь лет. Герцогине Дейдри летом будет два года, герцогине Эдит четыре месяца.
— О, — сказал Рокэ и заглянул мальчику в лицо, снизу вверх, чтобы встретиться с ним взглядом. — Прошу прощения, я не знал. День рождения, а я без подарка.
Впрочем, он не знал, что подарить маленькому ребенку — кроме сластей, но сластей он привезти тоже не догадался. С гостинцами для маленьких приятелей — маленьких детей его друзей — всегда как-то справлялись сами отцы.
— Еще будут именины! — обнадежила его девочка. — Только я не знаю, когда!
Она как раз вышла из-за кресла, и тетушка наконец сумела ее схватить. Думая, что Рокэ на нее не смотрит, графиня на секунду закатила глаза, а потом приторно улыбнулась ему и пожала плечами, как бы извиняясь и говоря: ну это же дети. Маленькая Эдит начала хныкать, маленькая Дейдри — зевать и тереть кулачком глаза, и на этом знакомство, судя по всему, исчерпало себя. Детали можно было обсудить и без детей.
Рокэ дал на сборы четыре дня, полагая, что можно управиться за два, и эти четыре дня сами собой превратились в целую неделю. У графа Ларака ничего не было готово: граф Ларак, видимо, считал, что удастся оставить все как есть: что все это глупая шутка, что король не был серьезен, что Рокэ не станет настаивать, что в замке он посадит собственного управляющего, формальную фигуру, свадебного генерала, и на этом забудет о подопечных навсегда. В первый же день Рокэ провел за переговорами несколько часов, и они вымотали его так, как не выматывала ни одна военная кампания — нет, дипломатическое поприще точно ему не по плечу, какими бы ни были его таланты в прочих областях.
— Но я же не могу собрать детей в такое долгое путешествие за такой короткий срок! — говорил граф. — Это же маленькие дети! Вы представляете, сколько у них вещей? Сколько всего необходимо будет только в поездке! Вы никогда не были отцом — вы не знаете, какие у них нужды! И как младенец перенесет чуть ли не месяц в дороге? Герцог, вы изверг. Вы палач!
— Поедут медленно, — пожимал плечами Рокэ. — Будут делать остановки, ночевать в приличных гостиницах. Если что, остановятся на несколько дней. Пусть закутают их потеплее. Ведь поедет же и нянька, и кормилица, и слуги, разве не так?
Граф Ларак поджимал губы, отворачивался, ворчал про себя, и в конце концов, взяв с Рокэ обещание, что детям не причинят вреда (абсолютно бессмысленно, надо сказать, обещание, потому что Рокэ и так в голову бы не пришло вредить детям), сдался.
И вот, только через неделю сборы наконец завершились, и молодых герцогинь ожидал целый поезд из карет, повозок и подвод с их вещами, а юного герцога — всего одна карета, старая, но вместительная. На самом деле, для девочек и их свиты предназначались только две кареты и пара телег с сундуками, но, вытянувшись в линию на подъездной аллее, они производили впечатление военного обоза. Одну карету, между прочим, пришлось спешно приводить в порядок, потому что на ней не ездили уже лет пятьдесят, а еще одну — выкупить у богатого купца в соседнем городке: надорский замок жил скромно, и герцогиня Мирабелла почти не выезжала. Рокэ позволил себе насладиться последними деньками свободы и эту — последнюю — холостяцкую неделю провел в уединенных прогулках верхом по округе, не тревожа детей: хотелось бы, конечно, надеяться, что граф Ларак объяснил им, кто куда и с кем едет, но даже если нет, брать на себя эту повинность раньше времени Рокэ не собирался. Всех четверых вместе он увидел снова только перед самым отъездом, и, когда детей, как и в первый раз, ввели в гостиную — только на этот раз тепло одетых (или замотанных в теплые одеяла), внезапно выяснилось несколько интересных вещей.
Во-первых, детей было не четыре, а шесть: добавилось еще две девочки — одна как будто ровесница старшего, и еще одна примерно такая же маленькая, как юная Дейдри.
Во-вторых, с Ричардом не ехал никто из слуг — кроме старого кучера, который уже устроился на козлах кареты.
— Откуда еще дети? — спросил Рокэ, кивая на эту живописную группу. — И где свита герцога Окделла? Нянька? Личные слуги? Гувернер? Домашний ментор? Нет?
Граф Ларак принял такой вид, как будто ему задали вопрос, ответ на который очевиден любому.
— Младшая герцогиня пока что нуждается в услугах кормилицы, — сказал он оскорбленным тоном. — Дочери кормилицы, молочные сестры моих племянников, естественно, едут с ней: невозможно же оторвать детей от матери.
— Это Дейзи и Люси, — тут же оживившись, вставила Айрис. — Дейзи — это наша с Диком сестренка, а Люси — это у Ди и Эди! Она еще маленькая!
— Так, а этот детина вам зачем? — Рокэ указал на мужлана, который непонятно как затесался в девичье-женскую компанию и маячил неподалеку от кормилицы. — Что он-то делает в свите герцогинь? Вы ничего не перепутали: может быть, он все-таки должен ехать с герцогом? Может быть, это его лакей, воспитатель, дядька?
— Супруг кормилицы, — ответил граф Ларак, не меняя тона. — Едет в должности конюха. Уверен, что казна Кэналлоа не обеднеет, если ей придется кормить еще одного лишнего работника. Что касается герцога Окделла, то в Надоре не принято, чтобы мужчины имели личных слуг. Гувернера и менторов для него еще не нанимали, герцогиня Мирабелла обучала сына и старшую дочь самостоятельно, при участии замкового капеллана. Больше я никого выделить не могу: замок тоже необходимо обслуживать — даже если вы пришлете собственного управляющего, здесь должен остаться соответствующий штат прислуги. Полагаю, ваши люди справятся с тем, чтобы обеспечивать нужды маленького ребенка на протяжении двух недель, пока вы не доберетесь до столицы.
Речь графа становилась все более косноязычной, как будто он выступал в суде, читая по бумажке загодя написанный законником текст. Рокэ подавил желание закатить глаза, сделал глубокий вдох и припомнил, что у Эгмонта, действительно, никогда не было собственного денщика.
— Мои люди, — сказал он, — это военные! Эскорт! И половину я отправляю в Кэналлоа сопровождать поезд герцогинь!
— Герцог Окделл не избалован, — пожал плечами граф Ларак; в его бесстрастном тоне читалось невысказанное «А вот вы наверняка избалуете их всех».
— Ладно, — сказал Рокэ. — Уже пора, прощайтесь и поехали.
Он отвел глаза, чтобы не смущать детей и дать им пообниматься без посторонних взглядов (чувства взрослых его, откровенно говоря, не заботили), и только шагнул к двери, как за его спиной кто-то пискнул, и Рокэ снова обернулся. По тому, как отчаянно цеплялись друг за друга двое старших, он понял, что граф Ларак не удосужился объяснить детям, что их разлучают не навеки, а всего лишь на пару месяцев. Вредительские наклонности этого человека уже начинали утомлять: создавалось впечатление, как будто он специально чинит препятствия в надежде, что Рокэ, наталкиваясь на них одно за другим, в какой-то момент махнет рукой, отступится и уедет.
Похоже, работу графа Ларака — если не работу няньки — придется выполнять ему самому. Рокэ подошел ближе и наклонился так, чтобы оказаться вровень с лицом мальчика.
— Ричард, посмотрите на меня. Мы с вами сейчас едем в столицу, а ваши сестры — на юг, в Алвасете. Но мы пробудем там недолго: вы должны познакомиться с Его величеством, но сразу после этого мы сможем уехать, и вы воссоединитесь с герцогинями. А пока мы все в дороге, они будут посылать нам записки с каждой стоянки.
— Я буду писать! — обрадовалась Айрис и выпустила руку брата. — Я умею! Я уже знаю буквы!
Рокэ облегченно вздохнул и все-таки вышел.
Первыми выезжали девочки. Поезд из четырех повозок медленно втягивался в ворота и выбирался на дорогу, снег на которой был разметен до ширины каретной колеи: это, возможно, потребовало от замковой челяди и окрестных крестьян некоторых усилий, потому что обычно до ближайшей деревни добирались только верхом. Когда хвост последней телеги с поклажей скрылся из виду, а Ричард перестал махать вслед, Рокэ приказал отправляться и своим людям.
Ричард забрался в карету, крепко прижимая к себе деревянный палаш, который в последний момент вынула из сундука и, отряхнув от воображаемой пыли, вручила ему тетушка. Рокэ, садясь в седло, побился сам с собой об заклад, когда же ребенок впервые разрыдается — как только они выедут за ворота замка или к вечеру, на привале, уже в гостинице.
Как выяснилось позже, он бы в любом случае сам себе проиграл.
Глава 3
читать дальшеРокэ устроился в тихом углу «северной» офицерской гостиной, за небольшим столом, придвинул к себе бокал вина и развернул письмо. Прошло около месяца с момента возвращения в столицу; его люди, сопровождавшие поезд маленьких герцогинь, как и было приказано, отсылали записки из каждой гостиницы, с каждого постоялого двора, сообщая, что путешествие проходит без неприятностей, и вот наконец недели две назад девочки добрались до Алвасете, и управляющий послал Рокэ полноценное — судя по толщине конверта, очень подробное и обстоятельное — письмо.
Письмо доставили в особняк утром, но время его прочитать появилось у Рокэ только сейчас. В смотре войск, растянувшемся сегодня на весь день, как раз был объявлен перерыв: уже успели покрасоваться на плацу лучшие полки Северной армии, и теперь своей очереди ждали южане, которые интересовали Рокэ гораздо меньше. Ежегодный смотр проходил неподалеку от столицы, возле деревни, где квартировала часть армии, и под штаб было отведено несколько комнат в здании, где размещались генеральские квартиры. Генерал Алва был приписан к Северной армии, но, пока на границах было относительно спокойно, и в его военных — не штабных — талантах не было необходимости, все закрывали глаза на то, где и как он проводит время: точнее, у него только недавно кончился отпуск, и никто еще не ждал его на северных рубежах.
Генерал Вейзель уселся в кресло рядом и, вытянув ноги, принялся вертеть в руках перо. Рокэ смутно помнилось, что он еще застал время, когда тот был полковником, но вообще Вейзель создавал у всех, кто с ним был знаком, такое впечатление, как будто он уже родился генералом от артиллерии. Когда Вейзель не был занят, а садился отдыхать, Рокэ постоянно казалось, что в его образе чего-то недостает, но никак не получалось уловить, чего именно. Он так и этак прикидывал, что бы это могла быть за вещь, воображал себе Вейзеля то с пистолетом, то с тростью, то вот — даже воображать не нужно — с пером, но всё было не то.
Рокэ тряхнул головой и вернулся к письму. В большой конверт оказался вложен еще один, потоньше, адресованный лично Ричарду — надписан он был тоже аккуратным почерком управляющего. Рокэ сунул конверт за пазуху, чтобы отдать Ричарду позже: будь то ребенок или взрослый, а читать чужие письма некрасиво.
Из дальней комнаты штаба — вниз на первый этаж и вдоль по коридору — раздавались бодрые мальчишеские возгласы: Рокэ сегодня взял Ричарда с собой на смотр.
Вышло это спонтанно. Вообще-то Рокэ не собирался таскать ребенка за собой: его собственный отец, в конце концов, начал приобщать сына к военным занятиям только лет с тринадцати. И, более того, Рокэ изначально планировал отправить Ричарда в Кэналлоа сразу после аудиенции у короля.
Граф Ларак, кстати, не обманул: мальчик действительно оказался самостоятельным и вовсе не был избалован, а в путешествии не доставил Рокэ и его людям почти никаких неудобств — кроме того, что пришлось делать более частые и более долгие остановки. Наверное, мальчик тосковал: он не плакал, не ныл и не капризничал, но часто отворачивался в угол, прижимая к себе свой деревянный меч, и надолго так застывал. Рокэ не знал, что можно с этим сделать, поэтому не вмешивался. Иногда он ехал, поравнявшись с каретой; иногда сам садился туда, чтобы составить мальчику компанию; а иногда брал его к себе в седло — в общем, между ними за время дороги установились вполне приятельские отношения.
Когда они прибыли в столицу, сначала выяснилось, что Его величество отложил встречу почти на две недели, ссылаясь на то, что «мальчику же нужно отдохнуть с дороги, Рокэ, будьте же к нему снисходительны». Потом аудиенция наконец состоялась, и длилась она минуты три: король посмотрел на Ричарда, с умиленным выражением лица потрепал его по волосам и подарил ему тряпичного зайца, который выглядел так, как будто его сначала разделал повар, потом над тем, что осталось, хорошенько поработал палач, а потом все это заново сшили воедино.
И можно было бы уже отослать ребенка на юг, но у Рокэ нашлись какие-то дела, и еще дела, и Хуан никак не мог подобрать подходящего гувернера, готового сопровождать Ричарда в дороге, и Рокэ начал подумывать, что и сам бы не прочь съездить на родину, и можно было бы уехать вместе. Ричард же тем временем откровенно сходил с ума от безделья, и нужно было или как-то его развлекать, или чем-то его занимать, или найти все-таки наконец для него учителя. Окончательно убедила в этом Рокэ сцена, которая произошла позавчера.
Рокэ отлучился ко двору (король и кардинал, возможно, один с подачи другого, заметили, что Рокэ проманкировал Фабиановым днем, и решили сделать ему выговор — к счастью, маршал Савиньяк уже отбыл в расположение армии, готовиться к смотру, а то Рокэ досталось бы и от него), а Ричард был оставлен в особняке: от желающих присматривать за ребенком не было отбоя — все слуги, особенно женщины, пришли в такое воодушевление, узнав, что соберано обзавелся хоть какими-то детьми, что готовы были возиться с «маленьким дором» день и ночь. Вернувшись, он обнаружил, что Ричард лежит во дворе, прямо на вымощенной площадке, свернувшись в комок, не шевелясь и даже как будто не дыша. Рядом не было никого из слуг — точнее, все, как обычно, сновали туда-сюда, не обращая на ребенка внимания. Рокэ спрыгнул с коня, подошел к мальчику, наклонился над ним и спросил:
— Ричард, что случилось? Что с тобой? Тебе плохо? Вставай, холодно ведь еще!
— Эр Рокэ! — раздался приглушенный ответ: Ричард говорил откуда-то из-под сгиба руки. — Я камень! Я не Ричард!
— Какой еще камень? — переспросил Рокэ, садясь рядом с мальчиком на корточки и встревоженно осматривая его.
— Маленький камень, — сказал Ричард. — Эр Рокэ, а вы давайте будете большой камень! Давайте играть в камни!
Рокэ вздохнул с облегчением: ребенок не заболел, не поранился и не повредился в уме, а просто придумал себе игру.
— Нет-нет, — сказал он. — Что ты, какой же я камень. Я ветер! Смотри, я ветер!
Рокэ вскочил на ноги и, размахивая плащом, пробежался по двору, сделав несколько неровных кругов. Ричард сел, опершись на брусчатку руками, с любопытством глядя на него, и осторожно улыбнулся.
Назавтра же Хуан доложил, что нашел для ребенка ментора.
Мэтр Сюрнуар оказался совсем молодым еще человеком, недавним выпускником Академии. Рокэ оставил все эти дела с поиском учителей Хуану и вообще не собирался вникать, но Хуан строго посмотрел на него и сообщил, что мэтр вечером придет знакомиться: очевидно, в глазах всех домочадцев, наблюдавших вчера за сценой во дворе, Рокэ опустился по возрасту на один уровень со своим воспитанником.
Мэтра он принимал в кабинете, сидя за столом. Тут же, на полу, на неизменной черной шкуре, устроился и Ричард, для которого Хуан отыскал в кладовой набор солдатиков, раскрашенных в цвета армий Талига, Дриксен, Гаунау, Гайифы и Каданы, — причем этот набор, в который играл еще Карлос, а Рокэ, редко бывая в детстве в столице, даже его не видел, Хуан сначала предложил ему самому и только потом, раскрыв крышку, поставил перед Ричардом. У мальчика от восторга загорелись глаза, Хуан удовлетворенно хмыкнул и удалился.
Когда появился мэтр, каданская армия как раз отступала под натиском объединенных войск Талига и Гайифы — Ричард еще не очень хорошо ориентировался в международной политике, но цвета мундиров уже знал. Мэтр вошел и застыл возле двери, сжимая в руках кожаную папку; он выглядел так молодо, что в армии Рокэ не дал бы ему звания выше корнета — ну ладно, теньента, если он хорошо себя покажет. На самом деле, даже если он закончил Академию только что, ему должно было быть уже больше двадцати.
— Что вы там встали? — раздраженно спросил Рокэ. — Подойдите ближе!
Мэтр вздрогнул, и костяшки его пальцев побелели, но он послушно приблизился.
— Так, значит, это вы мэтр Сюрнуар? — спросил Рокэ.
— Да, монсеньор, Рожэ Сюрнуар.
— Какое цветистое у вас имя. И вы ищете место гувернера, ментора для семилетнего мальчика, и вы готовы переехать в Кэналлоа?
— Все верно, монсеньор, так и есть.
— Очень хорошо. Знакомьтесь с вашим подопечным, вот он. Ричард! — окликнул он. — Это мэтр Сюрнуар, он будет тебя учить.
Ричард нехотя поднял голову от солдатиков и приготовился вставать, чтобы поздороваться по всем правилам этикета, но тут мэтр заинтересованно спросил:
— Хм, а почему Гаунау не участвует?
— Потому что мы их уже победили, летом! — гордо ответил мальчик, и на этом ментор был принят.
Они договорились, что занятия начнутся через день, и Рокэ решил напоследок дать ребенку почувствовать вкус свободы, прежде чем его жизнь на несколько недель, до отъезда в Алвасете, превратится в унылую череду уроков и редких прогулок по улицам за ручку с ментором. Он сначала собирался посадить Ричарда на коня перед собой и показать ему весь смотр, но, увы, подъехав к штабу, они наткнулись на генерала Вейзеля, который со своими полками прибыл накануне и уже успел устроиться. Рокэ спешился сам, помог слезть Ричарду и направился было к дверям штаба, как Вейзель перехватил его.
— Рокэ! — сказал он возмущенно. — Вы что же, притащили с собой на смотр маленького ребенка?
— Ну да, — ответил Рокэ. — Курт, познакомьтесь: это Ричард, мой воспитанник.
— О, я наслышан, — Курт понизил голос, чтобы Ричард не расслышал. — Очень достойный поступок, Рокэ, очень похвально с вашей стороны вот так взять на себя заботу о детях погибшего сослуживца. Но, — добавил он громче, — совершенно не дело таскать ребенка на армейские маневры! Ему здесь не место! О чем вы вообще думали?
— Что тут такого? Пусть посмотрит, ему будет интересно. Он же наверняка, как и отец, когда вырастет, будет делать военную карьеру. Да, Ричард?
Ричард закивал, но Вейзеля это не убедило.
— Нет, это никуда не годится! — повторил он. — Так, подождите, сейчас. Оскар! Подойдите-ка сюда!
Вейзель подозвал пробегавшего мимо юнца, с виду — чьего-то новоиспеченного оруженосца. Рокэ, мельком взглянув на юношу, не опознал, из какой он семьи; и, пропустив в этом году Фабианов день, не мог сказать, кому тот служит.
— Оскар, у вас же есть младшие братья, насколько я помню? — уточнил Вейзель.
— Так точно, господин генерал! Четверо братьев и еще кузены!
— Отлично. Оскар, посидите вот с этим юным созданием, пока мы заняты. Вы все равно не понадобитесь полковнику на смотре, а в вашей жизни подобных событий будет еще достаточно, уверяю вас. Можете оккупировать одну из комнат на первом этаже, там должны быть свободные.
Юнец оценивающе оглядел Ричарда с ног до головы: видно было, что ему не очень-то хотелось вешать себе на шею ребенка, но, с другой стороны, и трястись несколько часов в седле, торча за плечом пресловутого полковника, тоже не казалось увлекательным.
— Ладно, — сказал он наконец и протянул Ричарду руку. — Пошли, малец. Как тебя зовут-то?
Как оказалось, Вейзель, опытный отец, знал, что делает: судя по радостным воплям, доносившимся из комнаты, где засели молодые люди, оба были вполне довольны друг другом и прекрасно проводили время вдвоем. Рокэ спрятал улыбку и углубился в письмо. Управляющий писал, в числе прочего, что девочки без происшествий добрались до Алвасете, но все — все! — в дороге умудрились немного простудиться. И эта маленькая неприятность даже не стоила бы упоминания, если бы врач, осматривавший приболевших герцогинь, не нашел, что старшая страдает надорской болезнью, младшая тоже имеет к ней предрасположенность, и только средняя совершенно здорова, за исключением легкой склонности к меланхолии. Эту черту герцогиня Дейдри, видимо, разделяла с братом: в конце их собственного путешествия Ричард тоже сделался вялым, и Рокэ, по приезде в столицу, велел пригласить для него врача. Мэтр Иншаллах, который не переступал порога особняка уже лет десять, который помнил Рокэ еще подростком и поэтому смотрел на него так, как будто собирался отчитать (и это все равно было лучше, чем встречи с алвасетскими докторами, которые помнили Рокэ младенцем и смотрели на него так, как будто он еще не умеет разговаривать), нашел, что мальчику ничего не угрожает, но потребовал приватного разговора.
— Горе, господин герцог, — сказал тогда врач, взяв со столика книгу с той багряноземельской поэмой, которую Рокэ так и не успел вернуть на полку, и рассеянно раскрыв ее на месте, где лежала закладка, — горе, господин герцог, вам ли не знать, — это та же болезнь. Здесь нет специфического лечения, но вы должны осознавать, что помогут время, терпение, забота и любовь.
Рокэ поморщился, вздохнул и потер висок, и Вейзель, повернувшись к нему, заметил:
— Да, я тоже считаю, что каданцы что-то затевают на границе, и нужно уже начинать готовиться. Или вы не об этом? — он кивнул на письмо. — Плохие новости? Пишут из дома?
— Да дети разболелись, — пожаловался Рокэ: Вейзель был женат около двенадцати лет, и складывалось впечатление, что жена приносит ему чуть ли не каждый год по ребенку (хотя Рокэ не помнил точно, сколько там на самом деле детей), так что кто, как не он, мог лучше других понять родительские тревоги.
— О, — сказал Вейзель. — Понимаю. Ну что же: я должен вас предупредить, что это теперь будет постоянно. Простудились? Или неужели корь? Смотрите, пока они маленькие, они хорошо переносят такое, но чем старше, тем становится сложнее. У вас же там есть младенцы? Постарайтесь убедиться, чтобы они переболели всем таким как можно раньше.
— Хм… — Рокэ не сразу нашелся, что ответить, сбитый с толку этим откровением, но тут на его счастье, на плацу запели трубы, объявляя, что начинается вторая часть смотра.
***
Примерно через неделю после смотра Рокэ снова оказался во дворце, и, когда он, закончив с делами, решил пройти к выходу окольным путем, чтобы избежать скоплений придворных, Леворукий занес его именно в тот коридор, где он наткнулся на Штанцлера. Кансилльер изобразил сдержанную вежливую радость и, поравнявшись с Рокэ, развернулся и пошел вместе с ним, как будто вознамерился его проводить. Вести с кансилльером светские беседы у Рокэ не было желания, но тот, уловив его настроение, опустил вопросы о погоде и урожае и сразу спросил:
— Как здоровье юного герцога Окделла? Надеюсь, что мальчик уже привык к жизни в столице?
— О, да, благодарю, все хорошо, — сказал Рокэ, недоумевая, что же понадобилось от него и от Ричарда кансилльеру и не попытается ли тот, на правах приятеля покойного Эгмонта, сейчас набиться в гости.
— Я рад, — вздохнул Штанцлер. — Признаться, сложно себя представить, герцог, что вы чувствуете, как это ощущается — воспитывать детей человека, который пытался вас убить: держать их у себя в доме, видеть их каждый день…
— Что? — спросил Рокэ.
— О! — Штанцлер всплеснул руками. — Ну что вы, неужели вы не знаете? Двор всю зиму только об этом и говорил, где же вы были? Ах, точно… и, надо же, вам никто не сказал… Покойный Эгмонт планировал на вас покушение. К его заговору примкнул Арсен Эпинэ и еще пара его приятелей, но у них там что-то разладилось, кто-то раскрыл их планы, и все сорвалось. Эгмонт, бедная душа, не вынес краха и застрелился; но с Эпинэ вышло еще хуже. Вы о них тоже не знаете?
Рокэ промолчал. Штанцлер попытался заглянуть ему в лицо, но они как раз дошли до дверей на лестницу, и Рокэ пропустил его вперед. Штанцлер, чуть помедлив, продолжил:
— Его величество послал к ним отряд дознавателей, и старик Анри-Гийом — должно быть, он уже тогда повредился в уме, с этим их увлечением древностями — вообразил себя рыцарем в осаде и велел обороняться. Мы ведь все представляем, в какой узде старик держал сына и внуков: по его приказу они потащили на стену бочку с порохом, и…
— Одного не могу понять, — перебил его Рокэ. — Зачем вы мне все это рассказываете?
— Если ваши друзья не сочли нужным поставить вас в известность, то кто-то ведь должен был взять эту обязанность на себя.
— И почему я должен вам верить?
— Я ведь не стал бы говорить вам того, чего вы не смогли бы проверить. Спросите кого угодно: в этом нет никакого секрета.
Отделавшись от Штанцлера (к счастью, тот не пошел с ним до конюшен, а откланялся внизу, у выхода), Рокэ вернулся домой и заглянул к Ричарду. Мальчик сидел за столом, спиной к двери, и усердно водил пером, склонив голову набок; растрепанные пряди волос подрагивали в такт его руке. Ричарду были отведены покои, похожие по расположению на комнаты самого Рокэ: из коридора можно было попасть прямо в кабинет (у Ричарда взрослый кабинет был переделан в детскую учебную комнату), и только оттуда — в спальню. Гувернер, видимо, уже ушел, и Ричард занимался сам: Хуан, кстати, уже начинал жаловаться, что мэтр слишком нагружает ребенка, что мальчик только и делает, что сидит за книгами, что некогда даже погулять, но Рокэ пока делил эти жалобы на восемь и не принимал мер.
Он не стал ни заходить, ни окликать Ричарда и даже не подождал, пока тот обернется, а неслышно прикрыл дверь и повернулся к Хуану, тихо подошедшему сзади.
— Пусть собирают сундуки, — сказал Рокэ, кивая на дверь комнаты Ричарда. — Завтра же с утра отправишь его в Алвасете, предупреди мэтра.
Поднявшись в собственный кабинет, Рокэ приказал принести первую с зимы корзину, полную бутылок вина, и заперся на ключ. Через какое-то время в коридоре послышались быстрые шаги, кто-то поскребся в дверь, и голос горничной произнес:
— Соберано сегодня не принимает, он хочет побыть один. Ступай к себе, Рикардо, ложись спать: уже поздно, а завтра тебе рано вставать.
Рокэ сжал зубы и открыл вино, отбив горлышко бутылки о каминную полку.
__________________________________
Примечание:
- мэтр Роже Сюрнуар пришел в этот текст из «Красного и черного» Стендаля. Читатели уже видели этого молодого человека в роли секретаря Штанцлера, например, в «Ардорской дуэли» и в «Солнечных демонах». Книга о приключениях Жюльена Сореля в мире ОЭ называлась бы «Красное на черном», отсюда его имя — Роже (rouge, [руж], «красное») Сюрнуар (sur (le) noir, «на черном»).
Глава 4
Внимание! В главе 4 есть грустные и, возможно, страшные моменты.
читать дальшеСолнце перевалило за полдень, прокатилось по высокой дуге и двигалось теперь к западному краю небосвода, опускаясь все ниже — сейчас, весной, это не было заметно так, как в зимние месяцы, но все равно тени уже сделались длиннее, а дневная жара начала спадать. Стоял приемлемый весенний день — Хуан не сказал бы «приятный» или «прекрасный», потому что местная весна, сколько бы он здесь ни прожил, не шла ни в какое сравнение с кэналлийской. Здесь бурно цвела глициния, и ее бледно-лиловые грозди, свисая с ограды сада, тянулись к земле; здесь только-только распускались розы — а дома-то уже давно зрели плоды.
Соберано же, судя по звукам, доносившимся из кабинета, перешел к той стадии, когда уже не пил вина, не бил бокалов, не играл песен, а только изредка щипал струны гитары, заставляя их тихо звенеть. Хуан, конечно, не мог осуждать соберано за его приступы тоски. Но ведь одно дело — когда тоска накрывает того, кто был младшим в семье — и оставался младшим, даже когда никого из старших уже не было в живых; и совсем другое — когда появляется уже собственный ребенок. Маленький Рикардо ведь только-только начал оживать; ведь любому заметно было, как он привязался к соберано… Ну да, впрочем, не беда: алвасетское солнце и море рано или поздно прогонят любые печали, и мальчик снова оттает.
Вспомнив о солнце, Хуан посмотрел на местное небо: карета выехала на рассвете (Рикардо тер глаза, и учитель, затемно вытащенный из постели, украдкой зевал в кулак), и их отряд, наверное, уже несколько часов как покинул предместья столицы и ехал по дороге среди полей и лесов. Не пора ли, кстати, постучаться и предложить соберано обед?
В этот момент на мостовой за оградой особняка раздался заполошный стук копыт, и в спешно распахнутые ворота влетел верховой, в котором Хуан узнал Серхио — одного из тех, кто был отправлен сегодня с каретой. В одной руке он держал поводья, а другой прижимал к груди мальчика, усаженного боком поперек седла, — безвольно обмякшее тело маленького Рикардо.
Серхио обвел безумными глазами двор и, когда его взгляд наткнулся на Хуана, лицо его просветлело.
— Хуан! — выдохнул он. — На нас напали, Рикардо ранен!
— Давай сюда ребенка! — велел Хуан. — Он там еще живой у тебя, я надеюсь?
Серхио закивал и, приподняв мальчика, который при этом сдавленно вскрикнул, передал его Хуану, а сам начал выпутывать ногу из стремени, чтобы спешиться.
— А сам срочно за доктором! — рявкнул на него Хуан. — Если тебя здесь не будет, когда соберано узнает, может, еще сохранишь голову на плечах! Давай, пошел!
Вернувшись в дом, Хуан занес мальчика в его комнату, уложил на кровать, уже застеленную покрывалом, но еще не закрытую чехлом, и наскоро проверил, что с ним. Убедившись, что идиотам, которые по недоразумению получили место в эскорте соберано, достало ума хотя бы прилично перевязать раны и при этом не давать ребенку касеры (а то с этих бы сталось), Хуан вызвал Пилар и Милучи — двух самых сердобольных горничных в этом доме — и, оставив Рикардо на их попечение, отправился сдаваться соберано.
Вино у него закончилось еще на рассвете, потом несколько часов не отпечатались у Рокэ в сознании, и вот теперь, вырвавшись из полусна-полуяви, чтобы немного вернуть себе ощущение действительности, он принялся бездумно оглядывать кабинет. Занавески были отдернуты, и в окно проникали лучи дневного — уже почти вечернего — солнца; камин, погасший ночью, был весь усыпан битым стеклом; на столе белел квадратик бумаги — конверт с письмом, адресованным Ричарду, которое Рокэ так и забыл ему передать. Рокэ протянул руку и сдвинул конверт на самый угол стола; и уже подумывал о том, чтобы позвонить и приказать принести новую порцию вина, как в дверь, словно заранее прочитав его мысли, постучал Хуан: это точно был Хуан, его всегда можно было узнать по шагам.
— Войдите! — крикнул Рокэ.
— Соберано, — сказал Хуан, входя и прикрывая дверь; смотрел он при этом прямо перед собой, почти не моргая, и это обычно значило, что он собирался сообщить какие-то неприятные новости. — Позвольте доложить?
Рокэ махнул рукой: мол, позволяю, продолжай.
— Рикардо вернулся, — сказал Хуан и сделал паузу.
— Вот как? — спросил Рокэ. — Неужели что-то забыли? Я не слышал, чтобы въезжала карета.
— Нет. Без кареты. Серхио привез его верхом.
— Так, — сказал Рокэ, чтобы заполнить еще одну паузу; Хуан все так же смотрел не то на него, не то сквозь него. — Ну же, не тяни.
— Их обстреляли. Рикардо ранен.
Рокэ почувствовал, как у него холодеют кончики пальцев; как винные пары, собравшись в плотную точку под сводом его черепа, исчезают, оставляя его совершенно трезвым; как стены кабинета сжимаются вокруг него; как ярко бьет в окно свет, очерчивая силуэт Хуана, шкаф напротив и угол каминной полки.
— Ездок погоняет, — пробормотал Рокэ, не в силах отогнать картинку, с детства знакомую каждому культурному человеку: всадник на коне и умирающий младенец в его руках. — Ездок доскакал.
— Соберано, — укоризненно сказал Хуан. Это короткое слово, за которым скрывалось «Соберано, погодите хоронить ребенка, он еще жив», отпустило скрытую пружину, сжатую у Рокэ внутри. Рокэ стремительно поднялся, распахнул дверцы шкафа, вытащил шкатулку с морисскими снадобьями и принялся выбирать те, которые могли ему понадобиться.
— Соберано, — повторил Хуан, теперь с легким оттенком неодобрения. — Мы сразу же послали за врачом, и он скоро будет здесь.
На это Рокэ только отмахнулся: старый мориск, насколько он помнил, имел обыкновение, увлекшись особо интересным случаем, мариновать просителей в приемной по несколько часов, невзирая на чины и звания, — если повезет, он действительно приедет сразу, но если нет, то Рокэ вполне способен начать и сам. Когда он уже стоял возле двери, набрав полные руки склянок и флаконов с лекарствами, Хуан добавил:
— Вы не отвлекайтесь, соберано: когда эти явятся, я сам их допрошу и выясню, что у них там стряслось и куда они смотрели, что проворонили засаду.
***
Карета выбралась из столичных предместий и покатилась по сельской дороге, оставив позади ряд аккуратных домиков с черепичными крышами, выстроившихся вдоль проезжего тракта, как солдаты на плацу; фруктовые сады с отцветающими, почти облетевшими яблонями; и каменные мостовые — столица привлекала к себе людей состоятельных, и жилось здесь, даже вне городских стен, лучше, чем в родном городке мэтра Сюрнуара. Луга, на которых то и дело попадались, как в пасторальной балладе, стада довольных раскормленных коров, перемежались перелесками. Однообразная картинка убаюкивала, и Сюрнуар, который и так не выспался, с раздражением отметил, что читать при такой тряске невозможно, даже с учетом герцогских рессор, на которые он возлагал надежды. О грядущем отъезде ему сообщили — слуга принес записку из герцогского дома — накануне поздно вечером, и полночи он провел за сборами, а наутро, еще до рассвета, его уже пришли будить. Возможно, останься он жить в герцогском доме, все прошло бы проще, но он ведь гордо заявил, что предпочитает снимать собственное жилье (он же, в конце концов, не слуга и не приживал), и управляющий герцога, кивнув с пониманием, пообещал, что в Кэналлоа ему выделят отдельный флигель.
Маленький воспитанник герцога, ученик Сюрнуара, тоже как будто был не раз уезжать — и странно, ведь только день назад он с таким воодушевлением рассказывал о сестрах, которые жили сейчас в Кэналлоа, и предвкушал, как уже скоро — через неделю, может быть, или две, или месяц — воссоединится с ними; на месте мальчика Сюрнуар был бы счастлив знать, что покидает душную столицу ради замка на берегу моря, жаркого солнца и свежего ветра. Но мальчик, забравшись в карету, тут же отвернулся к окну и с тех пор не проронил ни слова. Сюрнуар думал, что тот заснул, и поначалу, пока они не остановились первый раз — пообедать в придорожном трактире, — не тревожил его. Но и после остановки мальчик не повеселел, и Сюрнуар, чтобы растормошить его, предложил сначала ему почитать вслух (но нет, отказ — и, как выяснилось, хорошо), а потом попытался обратить его внимание на растения, мимо которых они проезжали, — следуя за тем древнегальтарским философом, идеалом всех учителей, который, гуляя с учениками по лесам, окружавшим школу, рассказывал им о свойствах каждого цветка, травинки, дерева и куста.
— Смотрите, сирень, — показал Сюрнуар, когда они еще были в предместье и тащились (здесь было особенно узкое место) мимо чьего-то разросшегося сада: кисти сирени лезли прямо в окно, и Сюрнуар отломил одну. — Растение класса двудольных. Взгляните, как устроен цветок.
Ричард безучастно посмотрел на сирень, погладил пальцем плотные лепестки и сказал:
— Я знаю, что такое сирень.
— А вот орешник, — сделал еще одну попытку Сюрнуар, когда они уже выехали из предместий, но тут лошади, почуяв свободу, побежали резвее, кусты скрылись за поворотом, и Сюрнуар успел оборвать только ветку с парой листьев.
Резной лист орешника тоже не вызвал у Ричарда интереса, и Сюрнуар, выбросив ветку в окно, оставил мальчика в покое, а сам погрузился в размышления. Он уже начал сомневаться, верно ли выбрал жизненную стезю: он ведь выбирал между карьерой секретаря и работой учителя, и ему даже предлагали должность в одной из канцелярий, но он предпочел место в доме герцога. Между прочим, последний раз с предложением от канцелярии к нему подходили всего три дня назад, но он отказался и сказал тогда, что уже имеет хорошее место и вообще скоро на несколько лет уезжает в Кэналлоа. Возможно, надо было согласиться; возможно, занятия с детьми — не то, к чему предназначила его судьба.
Тем временем впереди показалась прогалина — большая поляна посреди леса, — и командир эскорта приказал устроить привал. Сюрнуар отправил Ричарда погулять — размять ноги и подышать воздухом, — а сам остался сидеть в карете. Отодвинув занавеску, он наблюдал, как мальчик, взяв свой деревянный меч, с которым не расставался все путешествие, медленно побрел на дальний край поляны, там немного порубил мечом траву и папоротники, потом засмотрелся на бабочку, попытался ее поймать, не преуспел и застыл на месте, провожая взглядом ее полет. И тут — Сюрнуар даже не успел сообразить, в чем дело, — один за другим раздались два выстрела, Ричард упал, командир эскорта заорал: «Ложись!», и Сюрнуар бросился на пол кареты, закрывая голову руками.
***
Решительно войдя в комнату Ричарда (а на самом деле — ворвавшись, обмирая от панических предчувствий, от ужаса при мысли, что он там увидит), Рокэ отодвинул Пилар и Милучи, хлопотавших над мальчиком, сгрузил свой арсенал склянок на маленький столик и, не обращая внимания на причитания и восклицания горничных, сел прямо на кровать и, взяв Ричарда за плечи, позвал:
— Ричард… Слышишь меня?
Мальчик открыл глаза, в которых Рокэ впервые за все это время разглядел слезы, и уставился на него затуманенным взглядом.
— Эр Рокэ, рука болит, — пожаловался он. — И нога болит.
— Ш-ш-ш, — сказал Рокэ и потянулся к склянкам. — Потерпи немного, мой хороший. Сейчас.
Он выбрал флакон лилового стекла с узким горлышком — самое действенное, самое мощное морисское средство против боли — и только начал, перевернув, отсчитывать капли в стакан с водой, как за его спиной раздался скептический голос:
— И вы, конечно же, уверены, герцог, что правильно рассчитали дозу, чтобы не усыпить ребенка на неделю или того хуже?
Рокэ вздрогнул и обернулся: как Хуан и предсказывал, врач сегодня оказался не занят и прибыл очень быстро.
— Лучше займите себя чем-нибудь полезным, герцог, — продолжал врач, подходя ближе. — Например, распросторьте стол.
— Стол? — переспросил Рокэ.
— Ну не буду же я заниматься извлечением пуль на кровати, — строго сказал врач и, как будто сразу потеряв к нему всякий интерес, обратился уже к Ричарду, причем тон его мгновенно поменялся, сделавшись мягче, и смягчилось даже выражение лица: — Малыш, здравствуй. Сейчас я дам тебе лекарство, оно быстро подействует, и тебе больше не будет больно. Я сразу начну лечить твою ногу, и…
Рокэ тихо поднялся и вышел в соседнюю комнату. Уже оттуда он услышал, как врач заканчивает объяснения («Потом ты заснешь ненадолго, а когда проснешься, все уже закончится») и как Ричард, успокоенный его тоном, отвечает: «Хорошо»; и, отметив, что обе горничные скрылись, он одним движением смел со стола все, что на нем лежало — все учебные принадлежности, которые не понадобились бы ни в дороге, ни в Алвасете и которые потому решено было оставить здесь: на пол посыпались перья и карандаши, с грохотом упала аспидная доска, и покатилась по ковру, расплескивая чернила, противореча своему названию, чернильница-непроливайка. Вернувшись в спальню, Рокэ, повинуясь жесту врача, поднял Ричарда, уже обмякшего, на руки, перенес его на стол, уложил, сам залез следом и обнял мальчика, устроив его голову у себя на коленях. Врач без слов занялся делом; Ричард тихо поскуливал, уткнувшись носом Рокэ в рубашку, — пусть лекарство уже избавило его от боли, притупив ощущения, но, пока он не успел заснуть, ему было неприятно, тревожно и страшно — и Рокэ, чтобы утешить, гладил его по спине. И как раз в этот момент в дверь постучали, и на пороге появилась фигура мэтра Сюрнуара: очевидно, Рокэ не заметил, когда вернулись горе-путешественники.
— Монсеньор! — начал Сюрнуар. — Я хотел бы попросить расчет…
— Пошел вон! — заорал Рокэ. — Делать мне больше нечего!
Мэтр мгновенно вымелся прочь, и из-за захлопнутой двери послышалось бормотание лакея:
— Соберано имел в виду, что вам с этим вопросом нужно обратиться к рэю Суавесу.
— Перестаньте кричать! — строго сказал врач. — Лучше объясните мне, герцог, как вообще в таком маленьком ребенке оказалась пуля! И подайте пинцет.
Рокэ счел вопрос риторическим и промолчал, и уже скоро врач снова обратился к нему, держа в кончиках пинцета расплющенный кусочек свинца:
— Ну вот и ваш трофей. Можете отмыть и сохранить на память — вашему сыну, гм, я хотел сказать, вашему воспитаннику, учитывая его склад ума, должно быть любопытно. Вам повезло, что стреляли издалека, и серьезных повреждений удалось избежать: руку вообще, насколько я вижу, только задело по касательной. Недели две-три — и ребенок снова будет здоров.
Распрощавшись с врачом, который предпочел обсудить более детальные предписания не с ним, а с Хуаном, Рокэ буквально на секунду забежал к себе в комнату — сменить рубашку, всю мокрую от детских слез, на морисский халат. В глаза ему снова бросилось письмо, сиротливо лежащее на углу стола, и он сунул конверт за пазуху, чтобы отдать Ричарду, когда тот проснется.
Ждать пришлось недолго: Рокэ успел усесться в кресло, заботливо кем-то подтянутое ближе к постели, и как следует рассмотреть лицо мальчика, выискивая и, к своему облегчению, не находя на нем следы страдания; и не прошло и получаса, как мальчик снова открыл глаза. На этот раз его взгляд был более осмысленным, и Рокэ, улыбнувшись, отвел ему волосы со лба и показал письмо:
— Смотри, здесь для тебя кое-что пришло. Думаю, оно тебя развлечет — это из Алвасете, прислали на днях.
Он распечатал конверт сам, чтобы мальчику не пришлось тревожить руку: внутри был всего один тонкий листок, и Рокэ, встряхнув, развернул его и протянул Ричарду. На листке оказалось не письмо, а рисунок: чья-то рука изобразила четыре фигуры — в трех угадывались люди, а четвертая представляла собой вытянутый овал, который художник тоже наградил улыбающимся лицом. Рисунок дополняли надписи, выведенные большими буквами еще нетвердым детским почерком: «ДИꞰ», «АNРИ», «ДN» и «ЄДИ».
— Это Айри нарисовала! — обрадовался Ричард, схватив письмо и сжимая его угол в кулаке. — Смотрите, это мы: вот я, а вот это она, Айри, а это Дейдри, то есть Ди, а это Эди!
— Ясно, — сказал Рокэ и пригляделся к надписям: действительно, буквы складывались в понятные имена, хотя некоторые оказались как будто отзеркалены. — А почему «Дик»?
— Дик, Дикон — это меня так называют, — объяснил мальчик. — Айри, и Дейзи… и мама, и отец… то есть называли, — поправился он, отвернулся, не выпуская письма, и замолчал. Рокэ так и не научился за эти недели находить нужные ребенку слова утешения, но открыл, что помогают и жесты, поэтому тоже ничего не сказал, но, пересев с кресла на кровать, придвинулся ближе и положил руку поверх одеяла, захватив грудь и бок Ричарда, еще не обнимая, но готовый обнять.
— Хочешь, я тебе почитаю, или будешь лучше дальше спать? — спросил он через несколько минут.
— Спать, — выбрал мальчик и, когда Рокэ потянулся задуть свечи, спросил: — Эр Рокэ, вы же не уйдете?
— Не уйду, — пообещал Рокэ и оставил одну свечу гореть. — Буду с тобой, пока ты спишь.
Они посидели немного в тишине, и Рокэ уже начал подумывать, чтобы снова перебраться в кресло, когда Ричард пошевелился и позвал:
— Эр Рокэ… Он же стрелял из мушкета, да?
— Ну да, из мушкета. Не бойся, он тебя больше не тронет. Мы его поймаем, и дом охраняют, и за дверью мои люди, и я здесь, — попытался успокоить его Рокэ, но Ричард не слушал.
— Теперь я тоже умру? Как отец?
Сбитый с толку этим внезапным вопросом, Рокэ не нашел ничего лучше, как привести ребенку тот аргумент, о котором много в последнее время думал он сам.
— Ну конечно, ты не умрешь, — сказал он твердо. — Ты же Повелитель Скал, один из четырех Повелителей. Ты не можешь умереть, пока у тебя нет своего наследника: наше мироздание хранит последнего в роду. Вот когда ты вырастешь, женишься, у тебя появится свой сын — тогда да, вас будет уже двое, и кто-то из вас может умереть.
Даже в тусклом свете единственной свечи заметно было, каким ужасом наполнились глаза мальчика, и Рокэ проклял свой болтливый язык и бездумные слова. Утешил, нечего сказать! Почему нельзя было обойтись простой успокоительной фразой? «Ты не умрешь, потому что твои раны не опасны, от них не умирают; ты не умрешь, потому что я не позволю; потому что мэтр знает свое дело; потому что ты в доме, полном людей, готовых помочь…» Зачем его вообще понесло в метафизические дебри?
— Это из-за меня отец погиб? — прошептал мальчик едва слышно.
Самое ужасное, что у Рокэ даже не было довода против, в который бы он по-настоящему верил. Он сам точно так же считал себя виноватым в смерти Карлоса, только в те свои четырнадцать был уже слишком взрослым, чтобы с кем-то это обсуждать. Все же он призвал на помощь весь свой дар убеждения и постарался как можно более веско сказать:
— Нет. Конечно же, не из-за тебя. Из-за… — «из-за своей глупости, подлости и трусости», мог бы сказать Рокэ: только сейчас он отметил, что все это время, с самого того момента, как Хуан вошел к нему в кабинет, он даже не вспоминал о том, что сделал Эгмонт; о том, что сам вчера испытывал при виде мальчика настолько сильную горечь, что приказал его отослать, — как будто тревога за ребенка в одночасье вытеснила все прочие чувства. — Из-за… понимаешь, бывает, что люди погибают просто так, случайно, и никто не виноват. Но точно не из-за тебя. Иди сюда, Дикон.
Рокэ притянул к себе мальчика и обнял, прижимая к себе; и, держа его в объятиях, вдруг понял, что от того исходит слишком сильное, неестественное тепло: неужели уже начинается жар? До чего же быстро текут в детском теле жизненные соки! Рокэ уложил Ричарда назад на подушку и только привстал, чтобы дернуть за шнурок звонка — приказать принести холодной воды для компрессов, — как мальчик испуганно вцепился ему в руку.
— Эр Рокэ, не уходите!
— Не ухожу, — повторил Рокэ. — Я буду здесь, Дикон. Буду здесь, пока я тебе нужен.
____________________________
Примечания:
- если у Алвы в доме служит Кончита (Консепсьон, «(непорочное) зачатие (Святой Девы)»), то и других служанок у него будут звать испанскими именами, которые происходят от титулов Мадонны и названий богородичных праздников и монастырей: Милучи — уменьшительное от (Мария де лос) Милагрос — «(Мария) чудес», (Мария дель) Пилар — «(Мария) столба»;
- Рокэ цитирует Гёте, потому что в мире, где каждый культурный человек знает Шиллера
(автор убежден, что Дидерих — это скорее Шиллер, а не Шекспир), должен быть и Гёте, хотя это и анахронизм;
- Айрис пишет некоторые буквы зеркально (и даже так, что в одном слове рядом стоят обычная «И» и отзеркаленная), потому что в ее возрасте это нормально;
- читателей, которым поведение Рокэ здесь покажется нехарактерным для него (слишком, скажем, мягким), отсылаем к каноничной сцене с Эмильенной, которая произошла примерно в этой же точке таймлайна.
Глава 5
читать дальше— Донесение для генерала Алвы.
— Давайте сюда.
— Нет уж, велено передать лично в руки.
Оскар окинул наглого лакея неодобрительным взглядом и понадежнее перехватил пакет с посланием. Он только месяца два как закончил Лаик, а уже не питал к генералу Алве особенной любви — хотя бы потому, что тот уже успел заделаться генералом, тогда как эр Ги — одного с ним возраста! — до сих пор прозябал в полковниках. Оскар обещал себе, что сам выпрыгнет из штанов, но дослужится до генеральского звания еще раньше.
Генерала Алву он до сих пор видел вблизи всего пару раз: первый раз — на смотре войск; второй — в тот же вечер на заседании штаба. Подобные заседания, по словам эра Ги, обычно плавно перетекали в общую попойку, и Оскар уже предвкушал, как приятно проведет время, но Алва зачем-то притащил с собой в штаб своего ребенка, и занимать мальчика отрядили именно Оскара. Если быть до конца честным с самим собой, не то чтобы Оскар тогда остался очень разочарован.
В последние недели Алва как-то пропал из виду, и вот сегодня в штабе решили, что его присутствие абсолютно необходимо. Оскар не вникал, почему.
Генерал и сегодня не изменил своей эксцентричности. Он появился в маленькой приемной, куда провели Оскара, — появился, надо отдать ему должное, довольно быстро, и Оскар даже не успел заподозрить, что его тут собираются хорошенько помариновать, — появился растрепанным, как будто даже взъерошенным, в домашнем наряде, в одной рубашке с развязанным воротом. Ни эр Ги, ни отец, ни отцовские сослуживцы никогда не позволили бы себе показаться посетителю в таком непотребном виде. Генерала, однако, это ничуть не заботило. Он забрал у Оскара пакет, вскрыл, пробежал записку глазами, хмыкнул и сообщил:
— Ответа не будет, и я никуда не поеду. Обойдутся без меня.
Эр Ги, предупреждал, что такое может случиться, так что у Оскара на этот случай был заготовлен аргумент.
— На словах просили передать, что вас очень ждут — ждут только вас, и даже маршал Савиньяк уже там.
Генерал Алва снова хмыкнул, оценивающе оглядел Оскара, как будто решая в уме шахматную задачу, и вдруг спросил:
— Что вам приказало ваше начальство после того, как вы доставите пакет, молодой человек? У вас есть еще дела? Вы заняты?
Оскар моргнул и вытянулся в струнку: резкий командный тон заставил его отвечать по всей форме.
— Никак нет, господин генерал! — отрапортовал он. — Заданий не имею, полковник Ариго сообщил, что могу быть свободен!
— Ясно, — сказал генерал и кивнул не то Оскару, не то своим мыслям. — Корнет… Феншо, верно? На этот вечер вы переходите в мое распоряжение, как вышестоящего по званию. Значит, так. Я должен прочитать ребенку книгу на ночь и уложить его спать. Предупреждая ваш вопрос: все в моем доме, кто умеет читать на талиг, заняты; все, кто не занят, не умеет читать на талиг. Так как я вынужден буду уйти, это сделаете вы. С Ричардом вы уже знакомы, представлять вас друг другу не надо. Приступайте прямо сейчас. Следуйте за мной.
На этом Алва без лишних объяснений развернулся и вышел из комнаты; слишком ошарашенный, чтобы спорить, Оскар машинально двинулся за ним, по коридору, вверх по лестнице и снова по коридору, и чуть не уткнулся ему в спину, когда тот остановился перед одной из дверей. Обернувшись через плечо, Алва бросил:
— Имейте в виду, что ребенок болен, так что давайте без ваших молодежных глупостей.
Оскар пожал плечами и осклабился: похоже, его давешние игры с мальчиком в штабе оставили в душе неискушенного молодого отца неизгладимый след. Тем временем Алва, захлопнув дверь перед носом у Оскара, скрылся в комнате, и оттуда раздались тихие голоса, причем в репликах Алвы угадывались как будто извиняющиеся интонации. Оскар снова пожал плечами и, дожидаясь, пока он понадобится, принялся рассматривать интерьер коридора. Посмотреть было на что: кэналлийские герцоги привыкли жить на широкую ногу, и по роскоши особняк мог сравниться разве что с королевским дворцом. Графы Ариго, например, — не говоря уже о семье самого Оскара, — не увешивали стены коридоров натюрмортами и пейзажами средней руки, очевидно, сосланными сюда из гостиных, и не застилали полы морисскими коврами.
Дверь снова распахнулась, когда Оскар развлекал себя тем, что приминал носком сапога ворс ковра, а потом убирал ногу и смотрел, как он поднимается. Генерал Алва, никак не прокомментировав это его занятие, кинул ему:
— Корнет, заходите. Вот книга, вот стул, располагайтесь. Если что-то понадобится, спрашивайте у моего управляющего, его зовут Хуан.
Когда Оскар вошел и начал оглядываться, Алва тут же отвернулся от него и, склонившись над кроватью, проговорил гораздо мягче:
— Дикон, вот Оскар, как я и обещал. Он тебе почитает, ты поспишь, а утром я уже опять буду с тобой.
— Хорошо, эр Рокэ, — приглушенно ответил детский голос. — Здравствуйте, эр Оскар.
Ребенок, укрытый одеялом по самый нос, смирно лежал в кровати и выглядел грустным, но не очень серьезно больным. На столике возле постели действительно обнаружилась книга в темно-красной обложке, с позолоченным обрезом и с тиснением по корешку; судя по вложенной между страниц гравюре, она рассказывала о море и кораблях.
— Тогда не скучай, — Алва улыбнулся, провел мальчику рукой по волосам и вышел.
— Ну что, приболел? — дружелюбно спросил Оскар, когда за Алвой наконец закрылась дверь. — Простудился?
— Да нет, — сказал Ричард, немного оживляясь и высовывая нос из-под одеяла. — Это меня ранили. Вот смотрите, там на столике пуля — это из ноги.
— Нич-чего себе… — Оскар проглотил ругательство: не сквернословить же, в самом деле, при ребенке — и повертел в пальцах сплющенный свинцовый шарик, который и правда нашелся на столике. — Слушай, действительно, пуля.
— Еще в руку: вот, видите, перевязано, — похвастался мальчик и, отогнув одеяло, продемонстрировал Оскару повязку на плече.
Оскар присвистнул:
— Ну ты даешь: в меня вот еще ни разу не попадало, хотя я вообще-то уже военный. Как ты вообще оказался там, где стреляли?
— Да не знаю, — Ричард снова поскучнел. — Мы просто ехали в карете, остановились, я пошел погулять, и там кто-то выстрелил.
Он опять забрался под одеяло, зарывшись в него так, что наружу торчали только глаза, и Оскар, который был и не прочь порасспрашивать его поподробнее, решил не настаивать: по опыту он знал, что расстраивать заболевшего ребенка — себе дороже, еще начнет реветь или капризничать, и придется утешать.
— Так, ладно, — сказал он и, устроившись на стуле поудобнее, взял в руки книгу. — Давай я тебе лучше почитаю. Где вы тут остановились?
— Там ленточка, — охотно указал Ричард: видимо, он не так уж переживал из-за своих злоключений или же рад был отвлечься. — И там как раз пираты напали на корабль.
— Пираты? — повторил Оскар и открыл книгу там, где та была заложена тонкой шелковой ленточкой с посеребренным кончиком: даже закладки в этом доме отдавали роскошью. — Пираты, значит. Ну, интересно. Слушай.
Морские приключения увлекли Оскара, и он, зачитавшись, не заметил, как ребенок уснул. Оскар перелистнул еще пару страниц, читая уже про себя, и тут за окном кто-то гнусавым и очень громким голосом затянул серенаду на незнакомом — должно быть, кэналлийском — языке. Оскар понадеялся, что красотка, которой посвящает песню этот придурок, быстро сообразит вылить тому что-нибудь на голову, потому что слушать эти завывания было невозможно, но нет — горничным в доме генерала, похоже, такое нравилось, потому что никто не отреагировал, и певец закончил одну песню и завел новую, еще более заунывную; в словах угадывалось что-то про дам и кавалеров. Оскар в ярости захлопнул книгу, встал, распахнул ставни, высунулся в окно как можно дальше и заорал:
— Да сколько можно выть! Заткнись уже, идиот! Если ты мне тут разбудишь ребенка, я тебе твою гитару в глотку запихаю!
Неудачливый влюбленный не обратил внимания на отповедь Оскара, но, видимо, сам устал от серенад, поэтому перешел к речитативу, такому же гнусавому, как и пение:
Helo, helo, por do viene
el infante vengador,
caballero a la gineta
en caballo corredor...
Опять что-то про кавалера, между прочим. Оскар, скрипнув зубами, с грохотом закрыл ставни и, обернувшись, обнаружил, что, естественно, его маленький подопечный просыпается. Мальчик пошевелился, потер кулаком глаза и позвал:
— Эр Оскар, что там такое?
— Ничего, — твердо сказал Оскар, укутывая его одеялом понадежнее. — Там ничего нет, спи давай.
В ответ на его слова сквозь закрытые ставни пробилось особенно резкое:
Iba buscar a Roque Alva,
a Roque Alva el traidor.
Оскар закатил глаза: серенада, оказывается, предназначалась не какой-то из служанок, а самому хозяину дома. Он похлопал Ричарда по ноге и, убедившись, что тот снова заснул, вышел из комнаты. Поймав первого же слугу, он велел позвать управляющего и, когда тот явился, потребовал:
— Вы можете угомонить своих людей? У нас под окнами какой-то герой-любовник уже с полчаса распевает серенады и читает стихи. Отвратительным голосом: у меня самого уши в трубочку сворачиваются, а ребенок не может спать.
— Да? — бесстрастно спросил управляющий. — Поет, значит? Я ничего не слышал. И о чем же он поет?
— Что-то про вашего хозяина, — зло сказал Оскар, рассерженный тем, что ему не верят. — Возможно, любовный романс. И еще что-то про кобылу в коридоре.
Выражение лица управляющего мгновенно переменилось, и сквозь безразличие проступила озабоченность.
— Вы уверены, дор? — спросил он. — En caballo corredor? И имя соберано? И голос гнусавый, как будто у человека что-то с носом?
— Ну конечно, уверен. Кавалло. И коридор.
— Каррьяра… — пробормотал управляющий и провел рукой по лицу. — Соберано Алваро ведь еще когда истребил всю их шайку… Эй! — внезапно закричал он и перешел на кэналлийский. Судя по тому, что на его крики немедленно начали сбегаться взбудораженные домочадцы, певца здесь не жаловали.
Началась суматоха. Управляющий отдавал резкие приказы, толпа все прибывала; кто-то убегал, получив задание, кто-то формировал отряды, кто-то уже доставал пистолеты; повсюду слышались возбужденные возгласы — а Оскар смотрел на все это с раскрытым ртом и думал только о том, что особняк в одночасье стал походить на военный лагерь. Скользнув по нему взглядом, управляющий — видимо, заметив его, — отрывисто спросил:
— Дор, у вас же есть оружие?
Оскар кивнул.
— Тогда вооружайтесь и во двор! Быстро!
Подхваченный общим движением, Оскар не нашел случая ни возразить, ни выяснить, в чем дело, и, вытащив шпагу, устремился вместе со всеми вниз; по пути он успел спросить у одного из бегущих рядом кэналлийцев, что происходит.
— Сам не знаю, — ответил тот на бегу, — но Хуан говорит, что на дом напал Смертельный Налетчик! Проклятый бандит объявил соберано кровную месть и уже зачитал “Vengador”!
Когда они выскочили во двор, там уже было совершенно темно — должно быть, кто-то специально потушил все фонари, — и то и дело раздавались выстрелы. У Оскара мелькнула мысль, что он, непонятно как, зачем и почему, ввязался в свой первый настоящий бой; и что такого он точно не ожидал, когда отправился в этот дом с поручением от эра Ги. Прочувствовать это новое ощущение как следует он, однако, не успел: он так и не разглядел ни одного бандита и только двинулся вперед, на звук — туда, где вопили яростнее всего, — обходя на ощупь нечто, похожее на парапет фонтана — как вдруг что-то резко толкнуло его в ногу, он упал, ударился затылком о каменный бортик, и его первый бой на этом закончился.
___________________________
Примечания:
Налетчик исполняет:
- “El galan y la calavera” («Дон Жуан): на испанском здесь literaturayotrosmundos.wordpress.com/2014/01/23... (не весь текст), на русском здесь www.gremlinmage.ru/medieval/romans_some.php#4, послушать здесь www.youtube.com/watch?v=OnQEG-CKKvU (аутентичное заунывное исполнение); calavera — это «череп»;
- “Romance del infante vengador” («Ужас, ужас вслед инфанту»): на испанском здесь www.cervantesvirtual.com/obra-visor/romancero-v..., на русском здесь www.gremlinmage.ru/medieval/romans_some.php#3, послушать здесь www.youtube.com/watch?v=BVDvQdCOV20.
Глава 6
Осторожно! Есть отсылка к "каталонскому вопросу".
читать дальшеЗаседание штаба, оторвавшее Рокэ от постели больного ребенка и вынудившее его впервые за эти две недели выйти из дома, оказалось не эвфемизмом офицерской попойки, как он предполагал, а полноценным военным советом — не таким официальным, как Совет Меча (в конце концов, Его величество не присутствовал), но вполне серьезным. Обсуждалась грядущая каданская кампания — за те недели, что Рокэ выпал из светской жизни, смутные слухи о том, что каданцы что-то затевают, обросли плотью и превратились в четкий военный план: каданцы, судя по донесениям разведки, собирались захватить один из приграничных городков, Проц — вечный предмет спора между тремя странами, который сейчас считался принадлежащим Талигу, — и стягивали войска к границе. Каданцы были известны своей неторопливостью, поэтому активных действий от них ожидали только к осени, и было решено действовать на опережение и начать кампанию против них во второй половине лета.
Воспользовавшись этим, Рокэ выторговал себе еще несколько месяцев отпуска — он заявил, что ему необходимо заняться делами родной провинции, потому что зимой ему этого не удалось, и клятвенно обещал вернуться из Кэналлоа аккурат к началу кампании. Впрочем, особой аргументации и не потребовалось: из маршалов сегодня присутствовал один только Савиньяк, отдувавшийся за все верховное командование, и уж он-то никогда не стал бы чинить Рокэ препонов.
— Ну конечно, генералу Алве у нас все потворствуют, — саркастически заметил полковник Ариго как будто про себя. — Попробовал бы кто-нибудь другой провести полгода в отпусках и почти сразу вытребовать себе еще один отпуск!
— У дворянина существуют не только военные обязанности, — парировал Рокэ. — Если вы этого не понимаете, что же, сочувствую вашему графству, полковник.
Этот человек сегодня раздражал его одним своим видом. Мало того, что состав нынешнего совета был крайне эклектичным (например, бергеров представлял только Вейзель, который почему-то не успел вернуться домой, — возможно, имелось в виду, что Кадану собираются поручить Южной армии, а из Северной пригласили только военных, оказавшихся в этот момент в столице, — должно быть, из вежливости), и на нем присутствовало несколько полковников, так Ариго еще и сидел как на именинах, раздувшись от гордости, и вел себя как хозяин светского приема. Рокэ не представлял, с чем может быть связано это внезапное самодовольство, и у него даже возникло подозрение — смутная мысль на краю сознания, — что его клан может быть причастен к недавнему покушению.
Откровенно говоря, расследование грозило зайти в тупик: мерзавец, стрелявший в Ричарда, успел скрыться в лесу, бросив мушкет, а вместе с ним сбежал и один из членов эскорта — молодой кэналлиец, недавно принятый на службу, из приличной семьи, за которого поручился его кузен, давно уже служивший у Рокэ в доме. Кузен бил себя в грудь и клялся, что ничего не знал: его излияния Рокэ даже успел услышать сам, когда тот, на пару с начальником эскорта, подловил его в коридоре и попытался броситься ему в ноги. Все остальное взял на себя Хуан, оградив своего соберано от ненужного беспокойства: допросив всех причастных с пристрастием, как он умел, он выяснил, что никто действительно ничего не знает, и через три дня (он справился бы и раньше, если бы ему не приходилось постоянно уговаривать самого Рокэ поесть и поспать) доложил, что выкинул нерадивых охранников на улицу, без жалования за последний месяц, и оставил только Серхио, который привез Ричарда, и пресловутого кузена, переведя обоих, впрочем, из охраны в поломои. Все ниточки, до которых ему удалось дотянуться, никуда не вели, и Рокэ они представлялись размочаленными обрывками корабельных канатов, дрожащими на ветру, в туманной пустоте.
Рокэ напомнил себе, что Люди Чести, верные традициям, даже если они пытались таким образом навредить самому Рокэ, не стали бы убивать ребенка одного из лидеров их партии, пусть уже покойного, — не отреклись же они на каком-нибудь очередном тайном собрании от семилетнего мальчика, провозгласив того предателем их дела. Скорее всего, не была здесь замешана и старая алисианская гвардия — отец Эгмонта, дед Ричарда, умер слишком рано, чтобы войти в когорту фаворитов королевы — но, протяни он достаточно, непременно занял бы свое место у трона и дожил бы до статуса «алисианского старика», наравне с безумным людоедом Анри-Гийомом и покойным Приддом. Нет, искать среди недоброжелателей самого Рокэ и его семьи было бессмысленно. Но был сегодня в штабе и еще один человек, чья семья — теоретически — не питала добрых чувств ни к Алве, ни к Окделлам: полковник Манрик, который неизвестно как затесался на военный совет, получил очередной чин не иначе как за большую взятку из карманов своего папаши, покупавшего ему один патент за другим, но почему-то считался подающим надежды снабженцем. Манрики имели свои виды на Надор и при этом не жаловали самого Рокэ и его круг, не прибиваясь ни к одной из партий (хотя, может быть, наоборот, это Рокэ — а раньше отец — и его круг ставили себя выше партий). Рокэ просверлил полковника подозрительным взглядом, тот в ответ состроил невинное выражение лица, и все вернулись к обсуждению кампании.
Постепенно обмусоливание частных деталей исчерпало себя, на столе появились горячие закуски, и заседание штаба наконец-то приобрело тот вид, на который Рокэ рассчитывал изначально. И тут дверь распахнулась, и в зал, отпихнув дежурного, стоявшего у входа, влетел один из людей Рокэ, Хосе — причем не из тех, кого он взял с собой, а из тех, кто оставался дома. Рокэ повернулся, отодвигаясь от стола, где уже были расставлены тарелки, и Хосе, подскочив к нему, зашептал на ухо:
— Соберано, тревога, вы срочно нужны, на дом напали!
— Что? — спросил Рокэ, поднимаясь, и с ненавистью посмотрел на конопатое лицо Манрика. — Господа, прошу простить, срочные дела!
Хосе изложил ему подробности уже на ходу: как только Рокэ вышел в коридор и широким шагом устремился к лестнице (главный штаб Талига занимал здание немаленького размера, и сегодня они заседали на третьем этаже, в зале с окнами, выходящими на парадную улицу), тот сразу выпалил, больше не стараясь понижать голос:
— Это был Смертельный Налетчик и его шайка, соберано! Он зачитал вам “Vengador” под окнами и потом напал на дом!
У Рокэ было достаточно недоброжелателей в столице, и он ожидал чего угодно, но только не этого.
— Мы ведь уничтожили его банду еще десять лет назад!
— Так ведь говорят, что он бессмертен, соберано, — Хосе повернулся и развел руками, и для этого ему пришлось пойти спиной вперед — на бегу; на лестнице это выглядело забавно. — Я сам, правда, не верю, но люди-то говорят, что его убиваешь — а он воскресает.
Рокэ вспомнил, что, действительно, первый раз банда Налетчика всплыла за два года до того, как отец разгромил их окончательно, и тогда, первый раз, уже ходили слухи, что их главаря пристрелили — но потом он вернулся, собрал остатки банды, набрал новых людей и опять начал бесчинствовать: ничего возвышенного, банальный разбой: бандиты грабили дома, обносили лавки, нападали на улицах на тех, кто побогаче; но все это вечно сопровождалось каким-то романтическим флером и обставлялось то как борьба за свободу, то как желание возродить давно забытую вольницу, то — иногда, когда бандиты марали руки об убийство, — как кровная месть. Отец, в котором не оставалось романтики ни на волос, после нескольких месяцев разгула все-таки сумел изловить Налетчика и приказал повесить.
— Из петли не возвращаются, — отрезал Рокэ. — Не верь глупым слухам, Хосе. Кто-то решил присвоить себе лавры своего кумира — среди бандитов тоже попадаются натуры с тонкой организацией. Так что там с домом?
— Отбились, соберано, всех поймали, никто не ушел, Хуан их сейчас допрашивает.
— Отлично. Кто-то пострадал?
— Нет… — Хосе замялся. — Только ваш гость, соберано.
— Гость? — удивился Рокэ.
— Тот молодой дор, которого вы оставили сидеть с Рикардо.
— А как ребенок? — спросил Рокэ, чувствуя, как замирает у него в груди сердце: покушение на Ричарда, получается, тоже могло быть делом рук Налетчика — бандит после своего псевдо-воскрешения, похоже, не разменивался на мелочи.
— С ним все хорошо, — Хосе расплылся в улыбке. — Он даже не проснулся!
Налетчик выглядел точно так же, каким Рокэ запомнил его десять лет назад: тот же гладко выбритый череп, на котором явственно выступали шишковатые бугры — свидетельство, как утверждают сьентифики, увлекающиеся судебным делом, преступных наклонностей; те же маленькие, близко посаженные глаза; та же бледная как у мертвеца кожа; тот же узкий рот с бескровными губами; тот же провалившийся нос — бандит не брезговал чересчур доступными женщинами. Весь его облик был как будто призван вызывать отвращение. Увидев Рокэ, вошедшего в подвал, куда бросили бандитов, Налетчик дернулся в веревках и зашипел сквозь зубы, как гадюка, которой наступили на хвост: кляпа на него пожалели, или никто не захотел прикасаться к его лицу. Хуан пнул его сапогом в спину, вынуждая упасть на колени, и сказал:
— Так-то ты приветствуешь своего соберано!
— Он мне не соберано! — прогнусавил Налетчик и плюнул Рокэ под ноги.
Рокэ брезгливо отодвинулся: не хватало еще подцепить от него дурную болезнь — и небрежно спросил Хуана:
— Я надеюсь, вы его трогали только в перчатках?
— Конечно, соберано!
— Потом сожжете, сапоги тоже, — бросил Рокэ и снова повернулся к Налетчику: — Так, значит, вот как выглядит сволочь, которая стреляет в детей?
— Понравилось, что мы сделали с твоим сыном, соберано? — засмеялся Налетчик. — Это тебе за всех наших братьев и сыновей! От того идиота, который не умеет прицелиться в ребенка, мы уже избавились, не переживай. С твоими дочерями у нас вышло лучше, я уверен!
Рокэ стоило усилий сохранить бесстрастное выражение лица; от того, чтобы ударить Налетчика, его удержало только нежелание к нему прикасаться.
— Из Алвасете писем пока не было, соберано, — сказал Хуан. — Но там гораздо больше охраны, я уверен, если что-то и было, то они легко отбились.
Действительно, Налетчик удачно подгадал время, чтобы напасть на особняк в столице: лишенный половины эскорта — на место уволенных охранников пока не успели набрать новых, — Рокэ был более уязвим, чем обычно. Он с тоской подумал, что придется еще от кого-то избавиться: в доме, очевидно, завелась крыса — человек, непонятно как подкупленный Налетчиком, который поставлял ему сведения и сумел сегодня провести его и всю банду за ограду, во дворе особняка.
— Я ведь имею право вздернуть его прямо во дворе, да, Хуан? —задумчиво спросил Рокэ.
— Да, соберано: особняк считается территорией Кэналлоа.
— Но мы этого делать не будем, потому что я не хочу, чтобы ребенок случайно увидел из окна, как он там корчится. Поэтому ты, урод, отправишься на виселицу, как положено!
Налетчик снова расхохотался:
— И чего ты этим добьешься, мнимый соберано? Я бессмертен! Я еще вернусь, и это будет триумфальное возвращение! Кэналлония будет свободной, и я буду ее королем, а Изабеллочка — моей королевой!
Рокэ поморщился: имел ли в виду сумасшедший бандит под словом «Кэналлония» — уродливым кадавром, мертворожденным детищем изящного «Кэналлоа» — свою подпольную империю или какой-то город или область, где тот собирался ввести самоуправление, но его вопли исподволь напомнили Рокэ его собственные мысли. Не так ли и он сам, мечтая, воображал, что, если бы та пожелала стать королевой, он бы не мешкая отложился, разорвал унию, приказал закрыть перевалы и объявил себя полновластным королем? Видеть свое отражение в кривом зеркале было неприятно, воспоминание о той заставило его сердце болезненно сжаться, и Рокэ, разозлившемуся на себя самого, захотелось поскорее разделаться с бандитом.
— Это Изабеллочка наградила тебя вот этим? — Рокэ кивком указал на его нос. — Переходящий, так сказать, приз? Ублажала и тебя, и твоих предшественников? Впрочем, не важно. Едва ли ты скажешь мне что-то новое — все, что надо, мы выясним у твоих людей. Тут все уже понятно. Уводите. Хуан, убедись, чтобы этот не сбежал по дороге на виселицу.
— Тебе никогда нас не победить! — выкрикнул напоследок Налетчик, когда его уже волокли к выходу из подвала. — У нас еще друзья! Ты даже не представляешь, какие это друзья и где они!
— Заткните ему наконец рот, — велел Рокэ и отправился допрашивать остальных.
Захваченные бандиты, однако, не смогли сказать ничего определенного: они, проявив мудрость, не пытались запираться — но оказалось, что они не знают совершенно ничего ни о планах своего главаря, ни о тех, кто еще на него работает, ни о его логове в Олларии, ни о его базе в Кэналлоа, ни о предателе в особняке (здесь Рокэ, впрочем, был уверен, что Хуан справится сам) — ни о чем. Налетчик, как будто он был опытным военным, сведущим в делах разведки, установил в своей банде такие порядки, что люди в одном маленьком отряде были знакомы только друг с другом и со своим командиром, командир — со своим начальством, и так далее — впрочем, это «и так далее», в отличие от настоящей армии, включало всего три ступени от простого исполнителя до самого Налетчика. Единственным, что Рокэ с Хуаном удалось выбить из бандитов, прежде чем отправить их вслед за вожаком, были всевозможные спекуляции на тему бессмертия Налетчика. Кто-то из его людей всерьез считал, что их главарь то и дело воскресает, кто-то об этом вообще не задумывался, но один — и Рокэ принял эту версию за рабочую — сообщил, задумчиво почесывая клочковатую бороду, что он слышал, будто поговаривали, что Налетчик происходит из семьи, в которой было семь братьев.
— Семь! — сказал Рокэ, когда бандитов увели. — Ты представляешь, Хуан! Это трех мы поймали — и, значит, нам предстоят еще четверо? Да уж, предвкушаю это «триумфальное возвращение»!
— Может быть, кого-то раньше поймали, — рассудительно ответил Хуан. — Кто-то сам по себе сгинул. У кого-то, может, таланта никакого нет. Не волнуйтесь раньше времени, соберано. Идите лучше ложитесь.
За этими делами Рокэ сам не заметил, как уже рассвело. Хуан был прав: возбуждение, приправленное гневом, уже схлынуло, да и две последние недели успели изрядно его вымотать, и Рокэ даже не чувствовал в себе сил зайти к Ричарду и убедиться, что с ним все в порядке. Предоставив Хуану, которому тоже не мешало бы поспать, самому раздавать поручения, Рокэ поднялся к себе, отослал лакея, велел, чтобы его не будили, даже если кто-то явится с визитом, еще в кабинете начал расстегивать перевязь и тут обнаружил, что на столе его ждет письмо из Алвасете, пришедшее с утренней почтой. Сон мигом слетел: Рокэ схватил письмо, сорвал печать, проглядел, выискивая имена девочек — бандит ведь намекал, что устроил покушение и на «дочерей», — и только на второй странице, за рассуждениями о грядущем урожае, погодах и собранных налогах, нашел краткое упоминание о неприятном, но не стоящем внимания случае. Домоправитель писал, что карету, которая везла маленьких дорит и их нянек на прогулку по берегу моря, подстерегали в зарослях какие-то типы с мушкетами — негодяев удалось заметить загодя и поймать, но на допросе они не сумели выдать ничего существенного. Почерк Налетчика был отчетливо виден — то ли ему недоставало воображения, то ли у него были оригинальные представления о красоте и симметрии, — но, к счастью, здесь он полностью просчитался. Рокэ с облегчением выпустил листок из руки и, пообещав себе завтра обязательно прочитать письмо целиком, добрался до спальни, разделся и мгновенно уснул.
___________________________
Примечания:
- имеются отсылки к «каталонскому вопросу»;
- флаг Свободного Государства Кэналлония: i.ibb.co/1qBL4bL/Quenallonia.jpg ;
- попросим уважаемую радиостанцию поставить для Налетчика песню про Робин Гуда: youtu.be/4Xs0q9Lx9T8?t=928, фрагмент из которой вынесен в эпиграф;
- если вы заметили какие-то совпадения с другим каноном / канонами или отсылки, может быть, нелепые или странные, то они, скорее всего, не случайны.
Глава 7
читать дальшеОкончание боя и следующую ночь Оскар запомнил не очень успешно — вроде бы после того, как он свалился, все закончилось довольно быстро, но уверен в этом он не был: воспоминания о той ночи сохранились у него только урывками. Под затухающие выстрелы и крики его, кажется, затащили в дом и там сгрузили на кровать в комнате, убранство которой Оскар не разглядел из-за темноты не то вокруг, не то в глазах. Рядом продолжали галдеть, громко, как умеют только кэналлийцы; в ушах и без них стоял шум; и тут из тумана выплыло новое лицо — усатое, суровое и совершенно не кэналлийское. Этот тип, приблизившись к Оскару, сунул ему под нос чашку и, запрокинув ему голову, влил в него какую-то горькую дрянь, от которой Оскару сделалось сначала противно, потом — минут на пять — весело, а потом он отключился.
Очнувшись наутро, Оскар обнаружил себя в постели в роскошно обставленной незнакомой спальне: даже полог, задернутый со стороны окна и забранный тяжелыми кистями с противоположной — там, где стоял круглый столик и пустой стул, — даже этот полог был соткан из тонкого, но плотного шелка и щедро украшен золотым шитьем. Оскару трудно было соображать — он отметил, что у него раскалывается голова, болит нога, и он как будто страшно устал, хотя и проспал всю ночь, — но он понял, что его оставили в особняке у генерала Алвы, а тот вчерашний усатый тип был, наверное, врачом. Первой его сознательной мыслью после пробуждения — не впечатлением, не ощущением и не воспоминанием — было то, что он — завистливый болван, которому нужно тщательнее выбирать формулировки, выражая свои желания: только стоило ему, идиоту, в шутку посетовать, что он никогда еще не был ранен, как мироздание тут же выполнило его, так сказать, мечту, устроив ему ранение — причем тоже в ногу, причем тоже пулевое.
Долго размышлять о превратностях судьбы ему, однако, не дали, потому что дверь в его комнату распахнулась, и вошла горничная, очень юная, розовощекая и миловидная; Оскар попытался ей подмигнуть, но в его состоянии это, наверное, можно было счесть скорее за нервный тик. За девушкой шел человек, одетый в светлый сюртук прямого покроя, простоту которого полностью перекрывал вычурный головной убор, похожий на обмотанный в десять слоев шарф, — человек был еще более загорелым, чем кэналлийцы, и Оскар решил, что это и есть один из знаменитых морисских врачей, берущих за свои услуги баснословные деньги. Следом зашли двое лакеев — громил зверского вида; повинуясь знаку врача, они подняли Оскара, отволокли его в соседнюю комнату и разложили там на столе, как какого-нибудь фаршированного осетра или молочного поросенка. Представив себя коронным блюдом на светском приеме, Оскар захихикал — видимо, в то снадобье, которым его напоили ночью, было подмешано что-то кроме лекарства. Врач, заломив бровь, смерил его снисходительным взглядом и дал ему выпить собственное зелье, от которого у Оскара занемело все тело ниже шеи, и он перестал ощущать не только боль, но и прикосновения. Врач же принялся изучать его ногу, непрерывно ворча и склоняя на все лады «коновалов, которые не умеют обработать элементарное огнестрельное ранение», а потом взялся за пинцет, вытащил из Оскара какой-то мерзкий комок, предъявил ему и сообщил, что у него в ноге застрял пыж. Оскар чуть было не выругался, но оказалось, что язык ему тоже на время отказал.
На этом испытания Оскара не закончились. После ухода врача, который посулил Оскару недели три отдыха в постели, а то и дольше, если он вздумает вставать раньше, чем нога заживет, он поспал, по ощущениям, часа два и не успел толком проснуться, как по его душу явился эр Ги.
— Вы только посмотрите, — строго сказал эр Ги, подходя к кровати и отодвигая полог двумя пальцами, как будто боялся об него замараться. — Очень интересно: мы его, значит, ищем с утра по всему городу, а он тут разлеживается.
— Приветствую эра! — бодро ответил Оскар, обрадованный тем, что язык снова повинуется ему, но ни сесть, ни даже приподнять голову у него не получилось.
— Оскар, как это вообще понимать? — тем же суровым тоном продолжал эр Ги, садясь на стул возле кровати. — Зачем это было делать? Нет бы какой-нибудь чужой дом — но это дом Алвы! Нашего политического противника! К чему ты полез его защищать? Причем тебя еще и ранили! Это просто невозможно!
— Да там был ребенок, — попытался объяснить Оскар. — Я с ним сидел, он заснул, тут эти бандиты начали шуметь, и дальше как-то само собой, одно за другим…
— Еще лучше! Сидел с ребенком Алвы! Ты что же, нянька?
— Между прочим, мы с ним родственники, — припомнил Оскар. — У него Карлионы вроде по материнской линии.
Лицо эра Ги внезапно смягчилось и даже приобрело заинтересованное выражение, заострившись, как у борзой, почуявшей добычу.
— Так это же, наверное, юный герцог Окделл, Оскар! Точно, Алве же отдали их на воспитание. Что же ты сразу не сказал? Ладно, тогда молодец, лучше сразу привлечь мальчика на нашу сторону, пока Алва не перековал его полностью. Но все равно! Ввязался в драку! Получил пулю от каких-то врагов Алвы! Каких-то бандитов! Неужели не стыдно?
У Оскара не было ни сил, ни желания выслушивать новую порцию упреков, поэтому он закатил глаза и изобразил обморок — как они практиковались в прошлом году, еще до его отъезда в Лаик, вместе с Катари. Послышался вздох, шорох, плеск воды, на лоб Оскару лег влажный надушенный платок, и голос эра Ги тихо произнес:
— Юный идиот… Вот что бы я сказал твоим родителям, если бы с тобой что-то случилось? Ладно уж, лежи…
Эр Ги сжал его руку выше локтя, поднялся и бесшумно вышел.
Через три дня Оскар все так же валялся в шикарной кровати, занавешенной синим балдахином с узорами, в доме генерала Алвы: не то эр Ги не захотел с ним возиться, не то — и это скорее всего, и Оскар был вообще-то согласен — решили, что его лучше лишний раз не трясти, поэтому и не стали забирать в особняк Ариго. Оскар полулежал, подпихнув себе под затылок подушку, и любезничал с красоткой кэналлийкой, которая принесла ему поздний завтрак, убеждая ее, что его обязательно надо покормить, желательно из ее прелестных ручек, желательно ягодами винограда.
— Да руки-то у вас ведь целые, дор, — говорила кэналлийка, и в голосе ее, приправленном чудесным южным акцентом, Оскару чудилось рокотание моря. — Ну неужели вы ложку не удержите? И виноград еще не созрел, дор! Но есть померанец. Будете померанец?
Служанку звали Чонита — на самом деле, у нее было какое-то длинное полное имя, и она его даже сказала, но ушибленные мозги Оскара были не в состоянии запомнить такую сложность. Тонкие пальчики Чониты сняли с померанца шкурку и, отделив одну из долек, дразняще помахали ею у Оскара перед лицом. Оскар клацнул зубами, как будто хотел укусить, Чонита рассмеялась, нажала ему на нос, сунула ему в рот дольку померанца и потянулась за следующей, и тут дверь приоткрылась, и в щелку просочился маленький Ричард. Чонита, выпустив померанец, взмахнув юбками, мгновенно развернулась, тут же позабыв об Оскаре, и воскликнула:
— Рикардо, детка! Неужели доктор разрешил тебе вставать?
— Ну да, — сказал Ричард. — Еще утром. Эр Оскар, здравствуйте, а вы правда тоже заболели, да?
— Молодец, — Чонита гордо улыбнулась, как будто это был ее собственный первенец, и он только что заработал приз на деревенских соревнованиях. — Вот развлеки дора, а то он тут у нас совсем заскучал. До вечера, дор!
Она быстро собрала посуду, погладила мальчика по голове и, стрельнув напоследок в Оскара глазами, удалилась. По Ричарду было видно, что ему хочется плюхнуться на кровать рядом с Оскаром, но он переборол себя, залез на стул и предложил:
— Если вам скучно, я могу вам почитать, хотите? Только я еще медленно читаю. И мы дочитали про пиратов, там хорошо кончилось, их всех победили, а сейчас другая книга, и там про…
— Э, нет, — при мысли о том, что ему придется вникать в сюжет книги, будь то чтение вслух или пересказ, Оскара слегка замутило: его голова была не готова к таким испытаниям. — Нет, не надо книгу, давай просто поболтаем.
— Ладно, — Ричард на пару мгновений сник, но сразу воспрял духом. — Или давайте играть в камни!
— А, в «три камешка»? Ну давай…
— Нет, как будто мы с вами камни! Вы большой камень, а я маленький. Эр Рокэ так играл со мной, когда я сильно болел, — Ричард протянул ладошку и прижал ее Оскару ко лбу. — Как маленький камень нагрелся на солнце, и надо его охладить. То есть вы большой камень. И нужна вода. И полотенце.
Ричард закрутил головой в поисках воды, и у Оскара, не успевшего опомниться, непроизвольно вырвалось:
— Ричард, ты долбанулся? Какие еще камни?
«Мой маленький камень нагрелся на солнце», ну надо же. Расскажи кто Оскару о таком еще неделю назад, он ни за что бы не поверил. Но теперь, подглядев, как генерал Алва кудахчет над своим ребенком, словно на гербе у него был не ворон, а наседка, Оскар живо мог представить себе эту сцену. Самого Оскара, между прочим, и правда немного лихорадило, но не настолько, чтобы он метался в бреду, обложенный компрессами, поэтому он собирался было возразить ребенку, но от детской руки на его лбу распространялась приятная прохлада, и он поневоле расслабился и прикрыл глаза.
Из дремоты его вырвал неожиданный вопрос:
— Эр Оскар, а что такое «долбанулся»?
Оскар распахнул глаза, вздрогнул — отчего Ричард отпрянул и отдернул руку — и даже сел повыше.
— Ну, это все равно что «обезумел», «сошел с ума». Но это плохое слово! Не повторяй его! — строго сказал он и, чтобы отвлечь ребенка, перевел тему: — Давай все-таки лучше поиграем в «три камешка». У тебя же найдется шесть маленьких камешков? Тащи сюда, я тебя научу!
Мальчик кивнул, выскочил из комнаты и унесся прочь по коридору — похоже, только что выпущенный из постели, он теперь собирался передвигаться по дому исключительно бегом. Оскар даже мимолетно позавидовал ему и тут же одернул себя: в прошлый раз такая зависть вышла ему боком.
— Ну что, принес? — спросил он, когда Ричард снова появился в комнате.
— Ага, — мальчик протянул ему раскрытую ладонь, на которой лежали камни — два розовых, один побольше и другой поменьше; один тоже розовый, но с серыми прожилками; один бледно-желтый; один почти прозрачный, как мутное стекло; и один совсем серый, зато гладкий, как будто обкатанный морем. Оскар выбрал себе из них три, лег поудобнее и чуть поморщился: у него опять начало ломить виски, но он решил, что со счетом до шести как-нибудь справится.
— Итак, у тебя три камешка, и у меня три, — начал он объяснять. — Я беру в кулак сколько хочу: один, два, все три или вообще нисколько. Не говорю тебе, сколько взял, и не показываю. Ты тоже берешь свои камешки — так, чтобы я не видел, — и тоже не говоришь мне. Потом мы начинаем угадывать, сколько у нас вместе. Например, я говорю «пять», ты говоришь «четыре», мы открываем кулаки, и оказывается, что у тебя было два плюс у меня три, значит, я угадал. Тогда я убираю один свой камешек, и мы играем дальше, пока у кого-то камешки не закончатся — у кого первого кончатся, тот и выиграл. Давай попробуем. Смотри, вот я беру сколько-то и не показываю тебе. Вот показываю кулак. Ты давай тоже, а потом попробуй угадать, сколько у нас вместе.
Ричард отвернулся и, повозившись немного, вытянул руку и сказал:
— Три.
— Отлично, — сказал Оскар. — Я тогда говорю, например: четыре. Важно, что нельзя повторять цифры. Если ты какую-то назвал, я должен сказать другую. Теперь открывай руку, посмотрим, кто угадал.
Оказалось, что Оскар спрятал в кулаке два камня, а Ричард — один.
— Ну, молодец, — протянул Оскар. — Новичкам везет! Теперь давай еще раз повторим, только теперь я первый скажу. Вот, например, пять.
— Пять, — сказал Ричард.
— Не-не, — сказал Оскар. — Ты не понял, не надо повторять за мной! Надо назвать другую цифру!
— Но я же знаю, что там пять! Зачем я буду обманывать!
Оскар много времени провел с младшими братьями, поэтому даже не стал закатывать глаза, а терпеливо объяснил еще раз:
— Конечно, ты знаешь, сколько у тебя. Но ты не можешь знать, сколько у меня. И я не знаю тоже, сколько вместе. Поэтому я угадываю, и ты угадываешь. И надо назвать другую цифру. Ты же умеешь считать!
— Но там же пять, — упрямо повторил мальчик.
Оскар сдался и раскрыл кулак, и выяснилось, что камней действительно было пять. Он пожал плечами:
— Ладно… Давай опять потренируемся. Вот, я говорю: четыре.
— Два, — сказал Ричард.
— Молодец, — сказал Оскар. — Вижу, все-таки понял. Посмотрим, кто у нас выиграл.
У Ричарда на ладони лежало два камня, а Оскар разжал пустой кулак. Мальчику снова повезло.
— Да тебе надо в карты играть! — засмеялся Оскар. — В тонто. Или в кости. Вон как ловко ты угадываешь! Всё, потренировались и хватит, давай начинать.
Игра закончилась быстро: в первом раунде Ричард угадал три из трех, избавившись один за другим от всех своих камней; в следующем Оскар предложил, что начинать будет он, и игру удалось немного замедлить, потому что один раз Ричард, вместо того, чтобы назвать число вслед за Оскаром, надулся и замолчал, и Оскар решил засчитать это за «ноль» — и выяснилось, что сам он угадал верно и выиграл, — но потом Ричард выиграл еще пять раз подряд. Оскару стало скучно, а от подсчетов, пусть примитивных, у него все-таки окончательно разболелась голова, и его тянуло спокойно полежать в тишине — но одному оставаться при этом совершенно не хотелось.
— Поиграем во что-нибудь другое, — сказал он, ссыпая Ричарду в протянутые ладони свои камешки и сползая по подушке ниже. — Или просто поболтаем.
— Поиграем! — откликнулся мальчик с таким пылом, что у Оскара зазвенело в ушах. — Эр Оскар, вы же оруженосец, да? Давайте играть в оруженосцев?
— Гм, — начал Оскар, прикидывая, как же преобразовать эту игру во что-то спокойное, где ему самому не будет нужно ничего делать. — Давай, знаешь, лучше в эра и оруженосца.
— Давайте! — Ричард в нетерпении даже подпрыгнул. — Как это? Что надо делать?
— Значит, так… Я буду твой эр, ну, скажем, генерал Фэншо. А ты будешь мой оруженосец — корнет, как там твоя фамилия? Корнет Окделл. Скажите-ка мне, корнет, что должен делать оруженосец?
— Носить оружие? — предположил Ричард.
— Угу, — сказал Оскар и закрыл глаза. — Неси, что там у тебя есть.
Он услышал, как дверь скрипнула, и быстрые шаги отдалились и почти сразу снова вернулись — все это заняло у ребенка не больше пары минут, и надеждам Оскара в это время подремать не суждено было сбыться. Разлепив веки и несколько раз моргнув, он обнаружил, что Ричард уже стоит рядом и гордо протягивает ему деревянный меч, который Оскар, кажется, видел раньше, и пару деревянных же пистолетов, покрытых черным лаком, которые были выполнены так искусно, что их на первый взгляд было не отличить от настоящих.
— Неплохо, — оценил Оскар, покачав на ладони пистолет и покрутив деревянное колесико замка. — Хорошее оружие, корнет, содержите его в порядке. Так, какие еще есть обязанности у оруженосца?
— Не знаю, — сказал мальчик.
— Еще читать книги по военному делу, стратегии и тактике… но это мы пока опустим. Еще — выполнять приказания своего эра…
— Я готов, — Ричард вытянулся и расправил плечи. — Приказывайте, эр Оскар!
— …например, разносить его письма, — закончил Оскар. — Возьмите перо и бумагу, корнет, пишите донесение под мою диктовку.
Услышав за спиной торопливые шаги, Хуан обернулся: маленький Рикардо, которому только с утра разрешили наконец встать с постели, вместо того, чтобы пойти погулять хотя бы в сад, засел в комнате молодого дора, незадачливого гостя соберано, с появлением которого здесь особняк превратился из приличного дома в форменный лазарет. Ребенок, конечно, еще успеет нагуляться — соберано уже через несколько дней собирается уехать в Алвасете, и уж там-то мальчику будет где отвести душу, — но и сегодня он уже бегал по коридорам с таким рвением, как будто за ним гонялся рой диких пчел. Мальчик носил молодому дору то игрушечное оружие — и свой старый палаш, который чуть не потерялся на месте покушения, в высокой траве, но его сообразили найти, подобрать и взять с собой, а потом отчистили; и новые пистолеты, украшенные резьбой, которые Хуан по собственному почину заказал у краснодеревщика, чтобы порадовать ребенка, пока тот болел, — то перо с чернильницей, то еще что-то.
— Хочешь чего-нибудь, Рикардо? — спросил Хуан. — Не устал так носиться?
Мальчик помотал головой и протянул ему сложенный вчетверо листок бумаги:
— Полковник Хуан, вам пакет от генерала Фэншо!
— Тогда это будет «полковник Суавес», — поправил его Хуан, с серьезным видом принимая письмо. — Так, посмотрим, что там у вас.
На листке детским старательным почерком, крупными, округлыми буквами, которые норовили оторваться от строчки и улететь в верхний угол, было выведено: «Просим подавать обед».
Хуан рассмеялся и потрепал мальчика по волосам; тот задрал голову и прижался к нему.
— Передай генералу, что скоро будет, — сказал Хуан, отсмеявшись. — Скоро будет, Рикардо.
_______________________________________
Примечания:
- служанку зовут Анунсиасьон («Благовещение»), сокращенно — Чонита;
- игра в «три камешка» — реально существующая французская игра, правила здесь: www.pravilaigr.ru/kamny.php.
Глава 8
читать дальшеВсю дорогу до первого большого привала — первой ночевки в гостинице — Рокэ, чтобы избежать ненужных ассоциаций, вез Ричарда с собой в седле — чтобы те же места, которые мальчик проезжал снова, и то же время дня, и похожая погода, и знакомое ощущение поездки в карете, сложившись воедино, не вызвали бы у него тревожных воспоминаний. Злополучный городок, рядом с которым устроили тогда засаду бандиты, и ту самую поляну они миновали на полной скорости, не останавливаясь, и Рокэ отвлекал Ричарда разговорами и указывал ему на примечательные мелочи по пути. В городке это были чужие повозки, попадавшиеся навстречу, наряды и лица гулявших по улицам дам, а также дома, заборы и сады, в которых Рокэ находил что-то занимательное, смешное или достойное иронии. К счастью, сирень отцвела, и ее вид и аромат уже ни о чем не мог напомнить. В лесу же это было все что угодно, что заставило бы мальчика смотреть в другую сторону — то, как криво застегнут у Хосе пояс для пистолетов, как под копыта чуть было не выскочила лисица, как напоминает спящего великана упавший ствол сухого дерева и какая густая темнота клубится в глубоком овраге.
Уловки Рокэ, на первый взгляд, сработали: Ричард был весел и ни словом не обмолвился о прошлых неприятностях. Но вечером, в гостинице, перед сном, уже уложенный в кровать и накрытый одеялом (Рокэ приказал поселить их с Ричардом в одной комнате, потому что не собирался оставлять его на ночь одного — или даже с кем-то из охраны), мальчик спросил:
— Эр Рокэ, а что такое эль-траидор?
Рокэ, признаться откровенно, ждал, что, утомленный долгой дорогой, Ричард сразу заснет, и можно будет приставить к нему кого-нибудь на пару часов, а самому еще посидеть внизу, в общем зале постоялого двора, за бокалом вина. Но ребенок, наоборот, возбужденный путешествием, никак не желал угомониться.
— El traidor? — переспросил Рокэ. —Это по-кэналлийски, значит «предатель». Где ты такое слышал? Кто-то дома говорил?
— Слышал во сне, там сначала пели, а потом читали стихи, — объяснил Ричард и задумался, что-то вспоминая. — Рамиро Алва — el traidor?
— Не смей так говорить о собств… — строго начал Рокэ и осекся. — О моем предке, Дикон! Что бы там ни думали себе Люди Чести — легко, конечно, объявить человека предателем, не разобравшись!
Ричард моргнул, чуть отстранился, вжавшись затылком в подушку, и недоуменно посмотрел на него.
— Но у нас в семье все его так называют… Просто так говорят…
— Ну вот впредь не будут называть! — отрезал Рокэ: он сам не ожидал, что так рассердится.
— Конечно, не будут, потому что… — голос Ричарда дрогнул. — П-потому что никого уже нет!
— То-то же, и не надо, — машинально ответил Рокэ, в своем раздражении не сразу уловив перемену, а когда спохватился, то Ричард уже отвернулся, замотался в одеяло с головой и пробормотал из этого кокона:
— Эр Рокэ, я буду спать.
Рокэ не стал спорить и вышел. Как и собирался, он провел — без особой, правда, радости — пару часов в полупустом зале на первом этаже трактира, а вернувшись, еще от двери услышал приглушенные всхлипы. Ричард, накрыв голову подушкой, зарывшись лицом в матрас, рыдал так горько, что Рокэ испугался: мальчик на его памяти плакал только однажды, от боли и страха, и больше ни разу.
— Дикон, что с тобой? — осторожно спросил он, приподнимая подушку. — Тебя кто-то обидел? Приснилось что-то страшное? Дикон, посмотри на меня. Что случилось?
Ричард замотал головой, глубже закапываясь в одеяло, и что-то невразумительно промычал. Добиться от него связности Рокэ сумел, только когда сел рядом, обхватил его за плечи и повернул.
—М-м-ма… мама, — пробормотал мальчик сквозь рыдания. — И п-п-папа. Они н-ни-никогда больше не б-будут… не будут, в нашей семье, не будут, н-ни-никого уже нет!
Что же, когда-то горе должно было наконец найти себе выход в слезах. Рокэ одной рукой приобнял мальчика, усаживая его и подтягивая ближе к себе, а другую положил ему на макушку.
— У тебя есть семья, Дикон, — сказал он. — Твои сестры, Айри, Ди и Эди, ты скоро их увидишь, они ведь есть. Есть твой дядюшка и тетя. Есть, наконец, я, и у меня, кстати, есть племянник, мальчик твоего возраста, вы подружитесь, я уверен. Это большая семья, Дикон. Она твоя.
Постепенно Ричард начал успокаиваться — помогли не то слова Рокэ, которые он, может быть, наконец-то научился находить, не то его объятия, которыми Рокэ утешал ребенка и раньше. Рокэ умыл его и дал выпить воды — хозяйка постоялого двора оставила им на ночь кувшин и два приличных, чистых, хоть и жестяных, стакана, — а потом опять уложил. Мальчик потер кулаком и без того красные глаза, шмыгнул носом и тихо сказал:
— Эр Рокэ, простите, что я так говорил о вашем предке. И что я плакал. Я знаю, что дворянину не подобает. Я больше не буду.
Мальчик явно кого-то цитировал. Рокэ, воспитанный на юге, выросший на морисских поэмах, где мужские слезы и вообще бурные проявления страстей (обнявшись, возрыдали на груди друг у друга) считались в порядке вещей наравне с женскими, почувствовал неприязнь к тому ханже, который внушил ребенку ложные представления о приличиях. Возможно, это был пресловутый дядюшка — тем больше поводов поскорее прислать в Надор собственного управляющего.
— Нет ничего такого в том, чтобы оплакать смерть родных, Дикон. Для любого человека, дворянина или не дворянина, нормально плакать, если у него случилось горе.
— Я плакал в самом начале, когда м-м-ма… когда м-м-мама… — Ричард сделал рваный вдох. — П-потом не плакал.
— Можешь поплакать еще немного сейчас, при мне, — предложил Рокэ. — Но потом все-таки поспишь, хорошо? И я не сержусь из-за Рамиро, Дикон. Все хорошо.
Ричард кивнул и лег на бок, свернувшись и крепко обхватив руку Рокэ. Сначала он действительно плакал, теперь беззвучно, — а Рокэ, едва касаясь, гладил его по волосам — но с каждой минутой его дыхание становилось все ровнее, и наконец он заснул. Рокэ вытащил руку и подложил вместо себя тряпичного зайца — королевский подарок, — который успел зарекомендовать себя как отменный охранник и исправно сторожил сон Ричарда во время его болезни, а сейчас ехал с ними в седельной сумке, потому что не взять его с собой было невозможно. Ричард вздохнул, обнял зайца, но не проснулся, и Рокэ, поднявшись, перебрался на свою кровать и тоже лег.
Остаток пути прошел без приключений. Ричард, выплакав той ночью все слезы, накопившиеся у него за полгода, больше не принимался рыдать и вообще был спокоен, только иногда, вечерами, делался задумчив и рассеян и застывал, глядя на огонь в очаге, и в такие моменты Рокэ его не тревожил. Чем ближе они подбирались к югу, тем реже становились эти приступы тоски. Все радушнее их принимали и в гостиницах: Рокэ, привыкший переносить тяготы походно-полковой жизни, не делал из их ночевок придворных церемоний, но, как только они въехали в Кэналлоа, по всем придорожным трактирам со скоростью лесного пожара распространилась весть о том, что едет соберано. Хозяева гостиниц, кажется, глядя на то, как обращается Рокэ с Ричардом, сошлись на том, что ребенок — его внебрачный сын, так что подданные, верные своему соберано, стремились во всем угодить мальчику, и Ричарду было некогда грустить.
Последние десятки хорн до Алвасете дорога шла по берегу моря. Ричард, уставший от полуденной жары, забрался в карету, где крыша и стены, давая тень, спасали от солнечных лучей, и, отогнув занавеску, приник к окну. Рокэ ехал с ним, рассказывая о каждой бухте, каждом камне, каждом дереве, которые попадались навстречу — все они были ему знакомы с самого детства, и он чувствовал себя так, как будто после долгой разлуки встречал старых друзей: как будто много лет спустя ему снова удалось взглянуть на них глазами ребенка. Дорога, петляя между скалистых уступов, вела их к замку, за каждым поворотом открывались новые виды, и Рокэ замечал все больше примет того, что он уже скоро окажется дома. Вдруг Ричард, уставившись на что-то в окно, вздрогнул, протянул руку и воскликнул:
— Эр Рокэ, смотрите, там Айри! Это же Айри!
Рокэ проследил за его рукой: изгиб берега образовывал здесь небольшой залив, узкую бухточку, скрытую с обеих сторон выступами камня. Вглядевшись в заросли тростника, загораживавшие бухту с дороги, Рокэ увидел детскую фигурку — девочку в светлом платье, которая неподвижно, склонив голову, стояла у самой кромки воды — волны, должно быть, лизали ее туфельки, но девочка не обращала на них внимания.
— Это Айри! — повторил Ричард. — Остановите!
Как только карета остановилась, он выскочил на дорогу и, пробравшись сквозь тростник, бросился к девочке.
— Айри!
Девочка вздрогнула, стремительно обернулась и с радостным воплем «Ди-и-ик!» повисла у него на шее — и Рокэ, хмыкнув про себя, отметил, что правила приличия, запрещающие надорцам плакать, разрешают им хотя бы обниматься при встрече. Когда он сам выбрался из кареты и подошел к детям — пришлось помедлить, чтобы дать им немного побыть наедине, — Ричард уже держал сестру за руку, а она ему возмущенно выговаривала, в такт своим словам пиная носком туфли песок:
— И говорили, что вы приедете еще вчера, а вы не приехали, а мы ждали целый день, а вы все не ехали и не ехали! И ночью мне приснилась мама, и утром вас все не было, и я подумала, вдруг вы тоже… что с вами тоже… в общем, я пошла вас встречать! И вас опять не было, я думала, может, вы приплывете на лодке! Представляешь, тут столько лодок! И кораблей! Ой, здравствуйте, эр Рокэ!
Удивительно, как она мгновенно подцепила у брата это обращение.
— На лодке было бы неудобно, — заметил Рокэ. — И где же все остальные, ответьте-ка мне, герцогиня Айрис?
— Они там, — Айрис неопределенно махнула рукой в сторону замка. — Мы были на море и нашли инжир, Дик, ты знаешь, что такое инжир, ты пробовал?
— Не отвлекайтесь, — сказал Рокэ чуть строже: судя по всему, девчонка сбежала из-под носа у нянек и охраны, и можно было представить, какой переполох сейчас творился в замке. — Вы были на море, и?
— И мы с Дейзи собирали инжир и ели, а потом она понесла его к Нэн, знаете, вот так в юбке, — Айрис собрала подол в кулачок и показала. — А мне стало скучно, и я увидела такую щелку в камне, и там была тропинка, и я подумала, что вы как раз с той стороны приедете, и пошла вам навстречу по берегу!
— Значит, эта юная барышня убежала от взрослых и одна лазала среди скал? Отважный поступок, нечего сказать! Но что же, Дикон, проводи сестру в карету, поедешь с ней, не отправлять же вас, герцогиня, назад той же дорогой.
Айрис гордо закивала, как будто он ее не отругал, а похвалил. Рокэ вздохнул: надорской няньки, очевидно, не хватало, чтобы справиться с воспитанием девочки: кормилица младших, кэналлийские служанки и охранники не в счет. Он уже подумывал о том, что Ричарду нужно будет нанимать нового ментора и предполагал распорядиться, чтобы тот месяца через четыре занялся обучением и Айрис, но, видимо, придется обзавестись кем-то еще вроде дуэньи. Он поморщился: ему всегда казалось, что дуэньи становятся нужны, только когда девицы начинают выходить в свет, — чтобы блюсти девичью репутацию, служить примером благочестия, отваживать ретивых кавалеров — и какие там обороты еще используют, когда речь заходит о «девушке из приличной семьи». Рокэ вообще-то рассчитывал, что у него есть до этого еще лет десять.
Задумавшись, он не сразу заметил, что Айрис дергает его за руку:
— Эр Рокэ! Эр Рокэ!
— Да?
— Эр Рокэ, а можно я тоже буду «ты», как Дик? И я Айри!
— Можно, Айри, — сказал Рокэ. — Садись, поедем: я верхом, а вы с Диком в карете.
Оказавшись вдвоем в карете, дети сначала принялись наперебой пересказывать друг другу впечатления, накопившиеся за месяцы разлуки — точнее, говорила в основном Айрис: до Рокэ долетали лишь редкие восклицания Ричарда; потом Ричард, кажется, попытался научить сестру игре в камешки, к которой в последнее время пристрастился, — не на камнях, а на ракушках, набранных на берегу, — но у них что-то не заладилось, и ракушки были выброшены в окно. И наконец, когда впереди уже показались белые стены алвасетского замка, дети успокоились и притихли.
Из всех домочадцев, высыпавших во двор встречать Рокэ с его отрядом, он не досчитался примерно четвертой части слуг и охраны: очевидно, они были заняты поисками Айрис. Замковый управляющий, отчитываясь о положении дел, старательно заставляя себя не отводить глаза, доложил, что юные дориты в порядке.
— Где же они? — спросил Рокэ.
— О, — управляющий быстро кинул взгляд на море и едва заметно повел плечами. — Они устали за день, соберано, поэтому не вышли вас встречать — они ведь еще совсем маленькие. Прикажете позвать?
— Позови, — сказал Рокэ. — Хотя нет. Зачем же будить, если дети уже спят. Завтра заново познакомимся.
Управляющий не сдержал облегченного вздоха.
— Одна так точно уже спит, — продолжил Рокэ и направился к карете: дети не выходили, и он не велел их тревожить сразу, посчитав, что они заснули. Он открыл дверцу и заглянул внутрь: Айрис действительно спала, подтянув ноги на сиденье и устроив голову у Ричарда на коленях; сверху на ней, у нее на боку, лежал неизменный тряпичный заяц, и Ричард придерживал рукой обоих. Встретившись с Рокэ взглядом, он приложил палец к губам: воссоединившись с сестрой, мальчик тут же принял на себя роль старшего — серьезного и ответственного — брата. Рокэ молча кивнул и поднял девочку на руки.
— Дуэнью? — переспросил Эчеверрия. — Вы уверены, соберано? Может быть, вы имеете в виду гувернантку?
Алвасетские домочадцы — включая Эчеверрию — знали Рокэ с детства и пока так и не научились видеть в нем соберано, а не «младшего соберанито»; некоторые, как ему казалось, до сих пор смотрели на него, как на неразумное чуть-чуть блаженное дитя и про себя — он был уверен — то и дело поминали «старого соберано». Рокэ поручил поиски ментора и дуэньи Эчеверрии только потому, что в Алвасете среди его подчиненных и слуг не было такого удобного исполнителя, как Хуан: замок был гораздо больше особняка, и задачи домоправителя делили между собой несколько человек: управляющий, камердинер, два секретаря и экономка; Эчеверрия же от его имени вел дела провинции и теперь, когда Рокэ приехал, как будто временно оказался свободен.
— Может быть, гувернантку, — согласился Рокэ, аккуратно отнимая у Дейдри письмо из Агирнэ: за те три недели, что прошло с его приезда, девочка приноровилась пробираться в его кабинет, залезать ему на колени и играть с документами. — Делайте, как считаете нужным.
Требований к ментору и дуэнье — то есть гувернантке — у него было немного: оба должны были говорить на талиг, и лучше на талиг как на родном, чтобы дети не забывали язык; жить где-то в Кэналлоа, чтобы не выписывать их издалека и не терять времени; и уметь учить детей. У него только сейчас дошли руки до того, чтобы озаботиться этим, и дети все это время прекрасно занимали себя сами.
Уже через два дня Эчеверрия представил ему обоих кандидатов; фамилии ни одного, ни другой Рокэ не запомнил.
Ментор предпочитал, чтобы взрослые обращались к нему «мэтр», а дети — «господин учитель». Он — наверное, к счастью — ничем не походил на господина Сюрнуара: это был приземистый мужчина средних лет, уже начинающий лысеть. Уроженец южной Придды, он много лет жил в Кэналлоа — и поэтому считал себя наполовину кэналлийцем и подданным соберано, хотя речь его оставалась не по-кэналлийски заумной, — и воспитал немало поколений юных дворян. Он предупредил, что обычно обучает детей до одиннадцати-двенадцати лет, прививает им, так сказать, азы и начала всевозможных премудростей, а затем рекомендует нанимать специалистов в конкретных областях.
Гувернантка же, женщина настолько сурового вида, что перед ней мерк даже образ покойной герцогини Мирабеллы, представилась как «эреа Иоанна». Произнести пять гласных подряд было не так-то просто, но Рокэ, конечно, справился с первого раза. Эта высокая, сухопарая и прямая, как доска, дама с несколько лошадиным лицом была родом из Надора, в юности вышла замуж за кэналлийского коммерсанта, несколько лет назад овдовела и теперь приумножала наследство супруга, обучая юных мещанских дочерей музыке, хорошим манерам, языкам и рукоделию. Никого более подходящего Эчеверрии найти не удалось: все остальные, кого он подобрал, оказались типичными кэналлийскими матронами, готовыми к роли дуэний и не умевшими связать и двух слов на талиг. Он сам был как будто не уверен в своем выборе, хотя гувернантка предоставила идеальные рекомендации.
— Сами же знаете, что болтают о надорских гувернантках, соберано, — хмуро говорил он, сложив руки на груди.
— Не знаю, — сказал Рокэ. — Ну так что же?
— Что это охотницы за титулами — извините, соберано. Устраиваются туда, где отец семейства — богатый вдовец, дворянин… хм, в вашем случае, холостяк, окручивают его и женят на себе. Так что…
Рокэ засмеялся:
— Эта дама не в моем вкусе! Успокойся, я точно не соберусь на ней жениться!
Эчеверрия не осмелился с таким спорить, и вопрос был решен.
Рокэ собирался распорядиться, чтобы занятия начались, пока он еще в Кэналлоа — пусть мало кто из детей любит учиться летом, впрочем, откровенно говоря, кому в их возрасте вообще придет в голову сидеть за книгами, когда вокруг столько интересного? Но тут пришло письмо от маршала Савиньяка, в котором тот приказывал — не как старший друг младшему, а как маршал генералу — поднимать свою армию и срочно выдвигаться к каданской границе, и Рокэ пришлось спешно уехать, оставив детей, которые только начали привыкать к нему.
Глава 9 (Первая Каданская глава от С. Кралова)
читать дальшеРокэ Алва надвинул шляпу на глаза, чтобы свет не слепил, и окинул взглядом панораму процкой крепости. За зубцами стены из красного кирпича суетились каданские стрельцы: на фоне серого неба были хорошо различимы их разноцветные кафтаны и высокие шапки, отороченные мехом. Стрельцы занимали позиции у крепостных ружей, сосредоточенно прицеливались, проверяли пороховницы. Скоро начнется бой. Но еще раньше, видимо, пойдет дождь.
Воистину, верно говорят, что каданцы медленно запрягают, но быстро ездят. Несколько месяцев каданские войска стягивались к талигойской границе. Генеральный штаб Талига принял решение: сконцентрировать ударный кулак в крепости города Проц и отразить нападение Каданы. Но к тому моменту, как несколько талигойских полков под командованием генералов Карла Борна, Курта Вейзеля и Рокэ Алвы под общим управлением маршала Арно Савиньяка выступили в поход, каданцы резко атаковали Проц, с помощью новых, только что отлитых пушек выбили из крепости талигойский гарнизон и окопались в ней. Армии поменялись ролями: теперь талигойцы осаждали крепость, а каданцы — обороняли.
Относительную тишину разорвал гром барабанов. Маршал Савиньяк повел своих выстроенных в боевой порядок солдат на приступ. Раздались первые пушечные и ружейные залпы. Алва пришпорил коня и помчался в сторону крепости.
Генерал Карл Борн скакал в окружении подразделения рейтаров по перелеску в стороне от Проца. Отсюда шум битвы был почти не слышен. Согласно приказу маршала Савиньяка рейтары должны были патрулировать окрестности и вступить в бой с противником, если тот организовал бы вылазку. И внезапно этот момент наступил: под нарастающие крики и стук копыт из полосы леса наперерез подразделению Борна выскочило десятка три кавалеристов. Даже издалека по характерной одежде можно было узнать рассаннских казаков.
Борн выхватил из кобуры пистолет, почти не целясь, выстрелил в сторону казаков — и промазал: ни один всадник и даже ни один конь не пострадал. Борн потянулся ко второму пистолету, но казак, возглавлявший отряд, был уже слишком близко. Бросились в глаза яркие черты противника: длинные тонкие обвислые усы, бритый череп. Казак ловко повернул шашку изгибом вверх, лезвие выскочило из ножен и стремительно описало дугу. Борн с трудом уклонился от удара и тут же с ужасом заметил, что клинок ловко перевернулся в воздухе и полетел в обратном направлении. Ни отскочить в сторону, ни как-то защититься возможности уже не было...
Маршал Савиньяк скакал вдоль крепостной стены. Он почти не обращал внимания на свистевшие вокруг пули противника, лихо размахивал шпагой и изредка стрелял из пистолета. Савиньяк не собирался пробиваться к воротам или захватывать одну из башен. Его главной задачей было вдохновить бойцов личным примером. Пока талигойские солдаты видят, что маршал ведет их в атаку, они не прекратят штурма.
Вдруг лошадь Савиньяка поднялась на дыбы и выгнула спину. Седок, выпустив поводья и отведя одну руку в сторону, медленно сполз на траву, ноги его выскочили из стремян. Сцена выглядела красиво и страшно. Именно так художники частенько изображают гибель того или иного древнего гальтарского героя.
Мгновение спустя героического пафоса не осталось. Савиньяк корчился и держался обеими руками за живот, под его пальцами расплывалось кровавое пятно.
В одноэтажном каменном доме коменданта процкой крепости собрались все командующие осажденных каданских войск: предводитель поместного конного полка и глава всего похода воевода Штаден, два стрелецких полковника Гордон и Лесток, а также атаман эскадрона рассаннских казаков Тосун.
— Ну что ж, отцы, — негромко и размерено заговорил Штаден, — сегодня у нас получилось отбить нападение врага...
— Не только! — перебил воеводу Гордон. — Не преуменьшайте наши заслуги! Мы не просто отбились, мы уничтожили половину командиров противника.
— Я из одного их генерала зараз двух сделал! — в голосе атамана Тосуна чувствовалась гордость и самоуверенность.
— А мои люди, прошу заметить, — Лесток поднял указательный палец, — смогли ранить маршала Арно Савиньяка. Если тот еще жив, то вряд ли дотянет до утра.
— Все это верно, отцы, — Штаден почесал за ухом. — Спорить здесь не о чем. Вопрос в том, какой враги сделают следующий шаг.
— Если устроят еще один такой приступ, — усмехнулся Гордон, — командиров у них не останется совсем. Обломают они зубы о наши новые пушки.
— Значит, сменят тактику, — поддержал Гордона Лесток. — Будут брать крепость измором. Ну что ж, пусть попробуют. В нашем распоряжении целый склад продовольствия и огромный запас пороха. К тому же из Хегреде нам на помощь периодически отправляют обозы. Так мы и до зимы продержимся. Холода мы в крепости пересидим запросто, а талигойцам зимовать в лагере на открытой местности явно не захочется. Сами перемирия попросят.
— Дай-то Создатель, чтобы все сложилось именно так, — промолвил Штаден. — Меня смущает только одно обстоятельство: против нас воюет герцог Алва. Говорят, это — очень талантливый полководец. Ходят слухи, что ему помогает сам Леворукий.
— А чего нам Леворукого бояться! С нами сила звездная! — атаман Тосун размашисто осенил себя священным знаком.
Маршал Савиньяк лежал в полевом лазарете на соломенной постели. От остальных раненых его отгораживала импровизированная занавеска из походного плаща. Рокэ Алва стоял рядом, сцепив руки за спиной.
— Я думаю, ты понял, Рокэ, почему я тебя позвал, — Савиньяк говорил почти шепотом. — Мои силы на исходе. Командовать вместо меня будешь ты.
— Больше некому! — согласился Рокэ. — Борн мертв, а Вейзель... Вейзель хорош именно на своем месте. К тому же я по факту уже принял командование. Я же отдал приказ прекратить штурм, когда увидел, что вы ранены.
— Все верно. Рокэ, главное — закончить кампанию, пока не началась зима. Я потому так и торопился, потому и погнал бойцов на приступ. Воевать с каданцами зимой — себе дороже. Нужно выбить их из крепости и заключить перемирие. Пусть каданцы оставят Проц и уходят. Не надо их преследовать.
— Ну уж нет, я буду мстить! За вас! К тому же мы надолго отобьем им охоту нападать на наши земли, если захватим пару их городов!
— Рокэ, я знаю, что ты не любишь читать. Но все-таки почитай нашу военную доктрину. Доктрина наша сугубо оборонительная. Чужой земли нам не надо.
— Хорошо, я выполню ваш последний приказ. Что-нибудь еще?
— Да. Передай Арлетте...
Савиньяк не договорил, закатил глаза, пару раз дернулся и замер. Рокэ приложил два пальца к его шее и не почувствовал пульса. К горлу Алвы подступил ком, захотелось немедленно выпить, причем не вина, а чего-нибудь покрепче.
Рокэ вышел на улицу и постарался вдохнуть побольше холодного воздуха осенней ночи. Он старался усилием воли подавить поднимающуюся в душе буру чувств, временно вытеснить мысль, что он осиротел второй раз в жизни.
Алва стал наматывать круги вокруг лазарета. Мысли его поначалу носились в беспорядке, но вскоре выстроились в четкую систему.
«...Чтобы не думать о горе, надо думать о деле. В чем мое дело? Поскорее победить каданцев. Как это сделать? Сыграть на их слабости. В чем их слабость? Слабое место любого защитника крепости — припасы. Где находятся припасы Штадена? Что-то складировано в крепости, а что-то могут присылать из Каданы. Значит, нужно ударить в обе точки. Склады в крепости — найти и уничтожить, обозы — перехватить. Нужны разведчики, артиллеристы и кавалеристы. Завтра с утра пораньше в штабе должны быть Вейзель, командир разведчиков и какой-нибудь толковый полковник из рейтаров, который заменит покойного Борна...»
Через неделю командир отряда разведчиков передал генералу Вейзелю план крепости, на котором были отмечены продовольственный склад и склад пороха. Разведчик пояснил, что первый объект почти ничем не защищен от артиллерийского удара, а второй — защищен толстыми стенами и заваленной дерном крышей, но по утрам, когда солдаты неприятеля пополняют боезапас, всегда открыт.
Вейзель закрылся в своей палатке и до глубокой ночи рассчитывал, сверяясь с планом крепости, углы, направления и траектории. Незадолго до рассвета Вейзель поднял на ноги своих артиллеристов и приказал им поставить на расстоянии полета пули от крепостной стены две мортирных батареи. Как только рассвело, пока защитники крепости не успели опомниться, Вейзель скомандовал:
— Огонь!
Первая батарея разнесла в щепки склад с продовольствием. Два ядра второй батареи угодили точно в открытую дверь порохового склада. Взрыв разнес все находящиеся внутри бочонки, но толстые стены выдержали ударную волну. Горящие обломки разлетелись и подожгли почти все крепостные постройки. Сперва еще можно было различить, как каданские стрельцы и казаки мечутся по двору с ведрами. Затем черный дым окутал процкую крепость почти на сутки.
Тем же вечером командир разъезда рейтаров сообщил генералу Алве, что его подразделение захватило каданский обоз, следовавший в Проц из Хегреде.
Штаден вошел в дом коменданта, где его уже ждали Гордон, Лесток и Тосун. Из раскрытой двери повеяло дымом. Штаден тяжело опустился на лавку:
— Ну что, отцы, дело — дрянь. Обоз из Хегреде, на который мы рассчитывали, перехвачен противником. Новый приедет нескоро — осень, распутица, весь шлях размыло. Продовольственный склад уничтожен, пороховой — тоже.
— У нас есть еще порох в пороховницах! — почти крикнул атаман Тосун и в ярости стукнул кулаком по столу.
— Ага. И ягоды — в ягодицах! — съязвил Гордон.
— Вообще-то по сути атаман прав, — заметил Лесток. — Мы можем продержаться чуть подольше, если используем некоторые... некоторые, скажем так, ресурсы... скажем так, не совсем по назначению...
— Лошадей есть не дам! — Тосун сложил руки на груди и отвернулся к стене.
— Тогда вариантов не осталось, — подвел итог Гордон.
Штаден вышел из комнаты, а вскоре вернулся с секирой в руках. К древку секиры был одним концом привязан длинный наискось отрезанный кусок белой скатерти. Штаден вручил секиру полковнику Гордону:
— Вот мой приказ, господин полковник. Встаньте с белым флагом на стене напротив талигойского лагеря. Когда талигойцы обратят на вас внимание, скажите, что будете говорить только с герцогом Алвой. Когда подойдет сам Алва — я уверен, он свой шанс не упустит, — пригласите его к нам на переговоры о перемирии.
Гордон молча удалился. Штаден снова уселся:
— Ничего отцы, ничего. Рано или поздно мы еще соберем все исконные земли, которые потеряли из-за холтийского ига.
— Здравствуйте, эреа Габриэлла!
— Рада вас видеть, эр Август!
— Мой визит, эреа, не добавит вам радости. Я привез тело вашего супруга. Оно здесь, в заколоченном гробу.
— Благодарю вас, я распоряжусь похоронить его с почестями.
— Эреа, мне горько об этом говорить, но вы должны знать всю правду о его смерти. Ваш муж не просто погиб на войне. Его разрубил пополам рассаннский казак. Взгляните, я приоткрою для вас крышку гроба...
— А-а-а-а-а-а!
— Графине плохо!
— С графиней припадок!
— Воды! Воды!
— О Создатель, помоги нам!
Генерал Алва и воевода Штаден сидели друг напротив друга за столом в доме коменданта процкой крепости. За спиной Рокэ на лавке разместился Вейзель, он смотрел в потолок и пощипывал усы. За спиной Штадена стояли, понурив головы, два стрелецких полковника и казачий атаман. Все каданские командующие выглядели изможденными, похоже, что они не спали минимум пару ночей подряд. У дверей комнаты толпились талигойские рейтары. Они держали наготове заряженные пистолеты, чтобы у каданцев не появилось шальной мысли напасть на двух генералов. Штаден, как выяснилось, неплохо знал язык талиг. Он говорил тихо и неторопливо:
— Я понял, что мы проиграли эту войну. Мои бойцы не в силах удерживать крепость. Я предлагаю заключить перемирие, которое устроит обе стороны. Мы оставим Проц, отступим за каданскую границу. Но мы сдадим крепость почетно, заберем наши знамена, наше ручное оружие и наши пушки. А когда армии разойдутся, наши монархи смогут по дипломатическим каналам заключить мирный договор.
— Предложение интересное, — Рокэ демонстративно расслабил спину и положил ногу на ногу. — Я согласен почти со всеми пунктами перемирия. Вот только пушки я вам оставить не могу. Нужно компенсировать ущерб, который вы нанесли городу Процу и армии Талига. И мне кажется, что четыре десятка новых артиллерийских орудий — вполне достойная компенсация.
— Создатель с вами! Я готов уступить вам пушки. Но тогда я прошу вас не преследовать моих отступающих бойцов и не вторгаться в Кадану, пользуясь нашей временной слабостью. Не стоит заново разжигать войну.
— Насчет вторжения не беспокойтесь. Как говорил покойный маршал Савиньяк, чужой земли нам не надо. Предположим, что я дал вашей армии отступить. И не атаковал ее с тыла. Где гарантия, что вы вернетесь в Хегреде, а не перегруппируете силы и не попробуете снова напасть на Проц?
— Вот вам гарантия!
С этими словами Штаден вытащил из-за ворота маленькую серебряную нательную эсперу и с чувством приложил ее к губам.
Алва заметил, что стрелецкие полковники и казачий атаман были удивлены и недовольны поведением своего командира. Самому Рокэ никогда бы не пришло в голову клясться подобным образом. Он хотел усмехнутся, но удержался, поскольку старался ровно относится к религиозным чувствам других людей.
— Я вижу, что вы благородный человек, — сказал Алва примирительно. — Вы могли бы и не клясться на эспере. Мне достаточно было твердого слова дворянина. Ну что ж, условия согласованы. Вы почетно сдаете крепость и отступаете. Я не преследую вас и пишу Его Величеству и Первому маршалу, что война окончена и можно заключать мир. Давайте оформим перемирие на бумаге.
Штаден кивнул, тяжело вздохнул и позвал штабного писаря...
Около двух недель спустя Рокэ Алва и Курт Вейзель неторопливо прогуливались по кривым улочкам освобожденного Проца. Оба кутались в теплые плащи: осень успешно развивала наступление, с каждым днем становилось холоднее, дождь шел дольше, чаще и интенсивнее. Жизнь города, практически остановившаяся на время войны, потихоньку начинала разбег: кое-где открылись лавки и разложили товар уличные торговцы, появились небольшие очереди у колодцев.
После почетной сдачи и отступления побежденной каданской армии Алве и Вейзелю пришлось задержатся в городе. По решению Первого маршала Ноймаринена они ждали военных инженеров, которые должны были демонтировать и отвезти на другие рубежи Талига часть трофейных пушек. Инженеры прибыли сегодня утром, и два генерала, оставив крепость на их попечение, вышли погулять по городу. Дорогой они разговорились, им было что обсудить, так как вместе с широкоосными телегами и деревянными домкратами инженеры привезли из Олларии целый ворох новостей.
— Значит, мир с Каданой уже заключен? — спросил Вейзель.
— Да, — ответил Алва. — Наш экстерриор и их глава посольского приказа на днях подписали договор.
— И слава Создателю! Худой мир лучше доброй ссоры, как говорят в народе.
— И горе побежденным, как говорили в Гальтаре. Вы ведь слышали, что случилось с нашим давешним противником, воеводой Штаденом?
— Нет, Рокэ, я как-то упустил этот момент.
— Я вас просвещу. Как только Штаден появился в Хегреде, его арестовали, осудили и казнили. Формально за то, что он, цитирую, «герцогу Алве эсперу целовал», то есть, будто бы на переговорах клялся мне в верности. Но на самом деле все понимают: ему не простили поражения в войне. Если такие порядки введут в нашей стране, я задумаюсь, не уйти ли в отставку. Я не сомневаюсь в своих способностях, просто такое отношение власти к армии подрывает доверие.
— Да уж, война закончилась, а потери случаются до сих пор. Если так рассуждать, то с нашей стороны тоже есть послевоенные потери. Габриэлла Борн сошла с ума, когда узнала, как погиб ее муж. Говорят, что она постоянно одновременно смеется и плачет. Ее родители увезли несчастную в родовое поместье.
— На ее месте я бы тоже вряд ли остался в здравом уме. Но как такое могло случиться? Когда я отправлял тело Борна, я просил ни в коем случае не сообщать его жене никаких подробностей и не открывать гроб.
— Значит, нашелся доброжелатель, который сделал или то, или другое.
— Или и то, и другое сразу. Догадываюсь я, что это за доброжелатель. Ладно, Леворукий с ним! Давайте обсудим что-нибудь более приятное. Детей, например.
— Отличная тема!
— Я давно хотел с вами посоветоваться, Вейзель. Я не совсем понимаю, что дарить детям. Для Ричарда я всегда могу найти какой-нибудь старый пистолет или затупившийся кинжал. А как быть с девочками? Разоряться на драгоценности?
— Да, Рокэ, чтобы стать хорошим отцом, вам еще многому нужно научиться. Но пока запомните главное: важен не подарок, а внимание. Подарок вовсе не обязательно должен быть дорогим или впечатляющим. Всегда можно подарить какую-нибудь мелочь. Хотя бы... — Вейзель огляделся в поисках примера и заметил на ближайшем перекрестке торговца с плетеным коробом, полным разноцветных карамельных петушков, и с радостью в голосе закончил: — Хотя бы леденец на палочке!
— Леденец? — Алва окинул торговца презрительным взглядом. — Какой же из него подарок? Его рассосут и забудут.
— Леденец растает, а теплые воспоминания могут остаться на всю жизнь! Вы как хотите, Алва, а я, пожалуй, действительно куплю своим детям гостинцев.
Вейзель отвязал от пояса мешочек с монетами и поспешил к торговцу. Но не успел Курт сделать и десяти шагов, как Рокэ быстро обогнал его.
— Я забираю весь ваш товар, милейший, — обратился Алва к торговцу. — Торговаться не буду. Сколько с меня?
Торговец просиял, назвал цену, принял из рук Рокэ горсть золотых, поклонился, спрятал деньги и удалился. Алва поднял плетеный короб и вернулся к Вейзелю:
— Вы меня убедили, Курт. Спасибо вам за хорошую идею. Возьмите себе столько леденцов, сколько хотите. Считать я не буду. Я все равно не помню, сколько точно у вас детей. Пятеро? Шестеро?
— Четверо, Рокэ. Пока всего четверо. С вашего позволения, я возьму по два петушка на каждого, — Вейзель с благодарной улыбкой вытянул из короба и бережно завернул в носовой платок восемь карамельных петушков.
_______________________________
Примечания:
- хотя по новейшим данным от автора канона в мире ОЭ нет аналога России, автор текста продолжает придерживаться мнения, что кэртианская версия России — это Кадана. Все равно текст — глобальное АУ. Ранее Кадана с отечественным колоритом появлялась в драббле «Письмо рассаннских казаков герцогу Надорскому»;
- за основу процкой военной кампании Талига взяты события Смоленской войны (1632–1634 годы). Возможные совпадения с актуальной политической повесткой дня случайны;
- воеводе и стрелецким полковникам даны фамилии иностранцев, служивших Российскому государству в разное время и на разных поприщах. Казачьему атаману дана фамилия турецкой актрисы;
- казаки действительно славились ударом, разрубающим противника пополам. Вот пример из «Тихого Дона» Шолохова:
«У всех трех одинаковые были приметы: туловища развалены наискось от ключицы до пояса.
— Из трех шестерых сделал, — хвастался Алешка, мигая глазом, дергая щекой».
Глава 10
читать дальшеРокэ не мог сказать, когда впервые заметил, что его нервы не совсем в порядке.
Внешне все было хорошо: вернувшись с войны и ожидая, что следующая начнется не раньше, чем через полгода, — кто же воюет зимой? — он собирался побыть наконец приличным герцогом и посвятить зиму делам Кэналлоа — тем более что вся прошлая зима, фактически, выпала из его жизни. По утрам он занимался бумагами, разбирал прошения, вел долгие обсуждения с градоначальниками и богатыми землевладельцами; вечера же оставлял для отдыха. Он сумел восстановить все части своей триады — «вино, женщины и враги»: враги только что были побеждены, вина всегда бывало достаточно, и он снова начал принимать у себя дам и даже завел себе пару фавориток — но «соберано принимает даму» все чаще сменялось на «соберано не принимает»: его начало тяготить чужое общество. В такие дни он, убеждая себя, что повторение прошлой зимы ему не грозит и он не собирается на несколько месяцев впадать в болезненную тоску и заливать ее бочками вина, запирался в кабинете с парой бутылок и сидел там один, меланхолично перелистывая очередную книгу, не вчитываясь, или просто глядя в окно. Иногда Рокэ брал с собой Эдит: она единственная не пыталась ему ничего сказать, ни о чем спросить, ничего не требовала, ничего не докладывала, не смотрела на него ни с сочувствием, ни с осуждением, ни с невысказанной просьбой, ни с ожиданием, а только улыбалась, болтала с ним на своем языке, в котором еще было не различить слов, но уже слышались кэналлийские звучные интонации, держала его за пальцы, а чаще спала у него на руках. Рокэ даже приказал поставить для нее в кабинете отдельную кроватку — с высоким изголовьем, украшенным резным орнаментом из летящих ласточек, за которое Эдит цеплялась, когда пыталась встать.
Первому подозрению стоило бы закрасться в душу Рокэ — стоило бы, но он тогда только отмахнулся от него, не придав значения смутному чувству, что это именно с ним что-то не так, — когда Ричард сочинил для себя новую игру; точнее, когда он изменил правила этой игры.
Для первого варианта нужна была компания. Дети повадились уходить вечерами в комнату Ричарда и сидеть там за закрытой дверью, из-за которой было слышно только щебетание девочек и общие взрывы смеха. Однажды Рокэ застал начало игры: Ричард распахнул дверь и впустил Айрис и ее маленькую компаньонку — дочь кормилицы, их молочную сестру, Дейзи; следом за ними хвостиком втянулась Дейдри, и дверь захлопнулась, а в замке повернулся ключ. Рокэ постучал. Послышался шорох, звон, вскрик, топот, как будто кто-то вскочил, хихиканье и голос Айрис:
— Ой, я открою?
Не дожидаясь ответа, она отперла замок, и Рокэ заглянул внутрь. Ричард сидел за столом, Дейдри устроилась на полу, а старшие девочки, должно быть, на диванчике, но сейчас Айрис подпрыгивала около двери, а Дейзи возила по столу платком, пытаясь вытереть что-то липкое. На столе были расставлены тарелки с пирожными, вазочки с нарезанными фруктами и графины — наверняка с медовой или ягодной водой, — один из которых был опрокинут, и стаканы.
— Дикон, вы что тут делаете? — спросил Рокэ неожиданно для себя строго. Ричард посмотрел на него с недоумением:
— Эр Рокэ, мы играем в герцога!
— В герцога?
— Да, эр Рокэ! — Айрис засмеялась и с размаху плюхнулась на диван. — Герцог Окделл принимает дам!
— Я дама, — сказала Дейзи, складывая грязный платок на краю стола.
— Ди — дама, — поддержала ее Дейдри и похлопала его по туфле. — Тоже дама. Тоже Ди.
— Ладно, раз герцог принимает дам, то не буду мешать, — серьезно сказал Рокэ. — Это важное занятие, конечно.
Игра продержалась недели две, и вскоре, проходя мимо, Рокэ заметил, что девочки возятся на полу в одной из гостиных, но Ричарда с ними нет.
— Где же Дикон? — спросил он.
— Дик там, — объяснила Дейдри и махнула рукой.
— Дик в комнате, — перевела Айрис. — Он там играет один, эр Рокэ, сам.
Из комнаты Ричарда на этот раз доносилось звяканье стекла, плеск льющейся воды и тихое бормотание. Рокэ, как и в первый раз, постучал и услышал в ответ:
— Герцог Окделл не принимает!
Снова звякнуло стекло, и Рокэ внезапно рассердился.
— Да? А мне кажется, герцог Окделл как раз принимает! Ты чем там занят? Ты что там пьешь? А ну открывай!
Он дернул дверь, потом еще раз, уже готовый ее выломать, и тут, пока Рокэ не успел дернуть третий раз, Ричард открыл сам. За его спиной Рокэ разглядел на столе в стакане что-то темно-красного цвета.
— Кто дал тебе вино? — с угрозой спросил он, подходя к столу и принюхиваясь к кувшину. — Что за игры в герцога? Отвечай!
— Эр Рокэ, это же сок! — в голосе Ричарда смешались удивление, возмущение и обида. — Это сок из винограда! Что, нельзя пить сок?
Рокэ сделал глоток: в кувшине и правда оказался обычный виноградный сок, сладкий, с легкой кислинкой, но точно не перебродивший. Волна раздражения схлынула так же внезапно, как и поднялась.
— Гм, действительно, — сказал он, ставя кувшин на стол. — Мне было показалось, что у тебя тут вино.
— Почему?!
— Просто почудилось, — Рокэ пожал плечами и вышел, не удостоив объяснением ни Ричарда, ни себя; мальчик проводил его настороженным взглядом.
Только через несколько дней, поздно вечером, по обыкновению сидя в кабинете, где он закрылся, снова прихватив с собой Эдит, Рокэ осознал, что на самом деле тогда рассердился на себя — ему не понравилось, что ребенок избрал для подражания не самую лучшую из его привычек, — и перенес эту злость на Ричарда. Чем оправдать тот внезапный приступ ярости — и откуда он вообще взялся —Рокэ, правда, не понимал.
«Докатился до того, что твои собственные дети уже играют в запой, Росио», — голосом маршала Савиньяка заметила его совесть, и Рокэ вздохнул. Гибель маршала Савиньяка не стала для него неожиданностью — в конце концов, каждый военный должен быть в любой момент готов, что очередной бой станет для него последним, — не была, конечно, неожиданностью ни для его семьи, ни для подчиненных, но оттого ощущалась не менее тяжело. Доводя до конца битву, подписывая перемирие, улаживая формальности, Рокэ как будто изгнал мысли об этом на дальний край сознания, и прозрачная стена отгораживала их от прочих и позже — когда он вез тело в Сэ, утешал Арлетту и Ли; — и еще позже, когда он вернулся в Алвасете и погрузился в дела; но стена не могла держаться бесконечно. Маршал Савиньяк был ему близок — ближе, чем отец, и, может быть, примерно так же близок, как фок Варзов. Не потому ли Рокэ увлекся той, что та была неуловимо похожа на Савиньяка — говорят ведь, что дети часто влюбляются в тех, кто напоминает им родителей?
Рассуждения Рокэ шли по кругу, и он снова обращался к событиям прошлой зимы и тем, которые за ними последовали. Арно-младший был ровесником Ричарда: интересно, хотя бы этот будет рыдать ночами, оплакивая отца? Бедная Арлетта — даром что южанка — имела очень оригинальные взгляды на выражение чувств, с которыми Рокэ, как бы он ее ни уважал, согласиться не мог.
Словно в ответ на его мысли, Эдит захныкала, просыпаясь: вот уж кто теперь не получит сурового северного воспитания и будет вольна плакать сколько угодно.
— Да, — сказал ей Рокэ. — Не только у тебя теперь нет папы, малыш.
— А-па, — повторила девочка, хватая его за свисающую прядь волос. — Па.
Рокэ высвободил волосы, дал Эдит вместо них шелковую ленту, они немного поиграли в перетягивание, а потом девочка засунула ленту в рот и принялась жевать. Рокэ попытался отобрать ее, но Эдит замотала головой, протестующе замычала и надула губы.
— Ладно, можешь оставить себе, но давай-ка снова ложись, — велел Рокэ. — Уже поздно, зачем вообще было просыпаться? Я же вижу, что ты хочешь спать!
Эдит послушно уронила голову на подушку, поворочалась и как будто притихла, но через пару минут — только Рокэ вернулся к бокалу вина и размышлениям — громко разревелась. Рокэ закатил глаза: не стоило, пожалуй, сегодня вообще забирать ее у нянек!
— Ну что такое? — спросил он, поворачиваясь к кроватке. — Эдит, ну что случилось? Неужели ты так расстроилась, что я тебя отправляю спать? Знаешь ли, дети по ночам обычно спят.
Девочка не ответила и зарыдала пуще прежнего; Рокэ пришлось взять ее на руки и покачать, но и это ее не угомонило, как не помогла и старинная колыбельная, которая, как недавно открыл Рокэ, обычно способна была успокоить любого из четырех детей.
— Или что-то болит? — продолжал допытываться Рокэ. — Или проголодалась? Ты же уже взрослая! Вполне способна спать всю ночь!
Проще всего было бы прямо сейчас отдать ее кормилице, но Рокэ овладело упрямство: он не привык отступать — глупо одерживать победу за победой на поле боя и проиграть маленькому ребенку! Он поискал глазами ее бутылочку с молоком, которую предусмотрительно приказал подать вместе с его вином, и тут ему пришел в голову верный способ помочь человеку уснуть. Он вытащил из ящика стола фляжку с касерой, капнул две крохотные капли в молоко и дал Эдит. Глаза девочки мгновенно закрылись, она обмякла и задышала мерно и спокойно. Рокэ отнес ее детскую и передал няньке.
— Донимала она вас, герцог? — спросила та, принимая Эдит на руки: надорские слуги продолжали называть его «герцог», хотя в речи старухи иногда проскальзывало и народное «милсдарь». — Сами понимаете, зубки режутся. Как это еще она у вас заснула, бывает, и всю ночь глаз не сомкнешь…
Та самая же нянька на следующий день, отринув приличия, ворвавшись к нему в кабинет, совсем другим тоном требовала, чтобы Рокэ немедленно приказал послать за врачом:
— Не просыпается и не просыпается, — причитала она. — Уж как ни будили, никак не разбудить! Давно покушать бы пора, а все спит! Захворала наша герцогиня Эдит, герцог, лекаря бы!
Вскоре появился старый алвасетский врач, суровый, как все мориски, и еще более строгий, чем его столичный коллега. Он хорошо помнил Рокэ в детстве, до сих пор видел в нем младенца и был крайне низкого мнения о его медицинских талантах. Рокэ давно с ним не сталкивался (и был этому, признаться, рад, потому что ему каждый раз становилось не по себе от той высокомерной, почти уничижительной, манеры разговора, которую тот себе позволял — проще говоря, Рокэ с детства его немного побаивался), но помнил по докладам, что он осматривал девочек сразу после их приезда и даже назначил кому-то из них какое-то лечение — то есть и нянька с кормилицей, и сами девочки были с ним уже знакомы.
Сегодня Рокэ первый раз услышал, как этот почтенный старец кричит.
— Кто вообще мог додуматься дать ребенку спиртное? — бушевал врач. — Вы, соберано? Не ожидал от человека, который обучался медицине! Не завидую вашему учителю — какой, должно быть, позор для его седин был бы узнать, что его ученик творит вот такое! Да уж, недаром старый соберано всегда говорил, что вы у него повресито! Блаженный! Вам вообще нельзя доверять детей! Что вы ей дадите в следующий раз? Сакотту?
Старательно отгоняя от себя желание — нет, не выкинуть за дверь наглеца, посмевшего повышать на него голос, а опустить глаза, как нашкодивший школяр, — Рокэ отстраненно подумал, что он удачно решил пригласить врача на беседу в кабинете, за закрытой дверью. Сложно было вообразить, как повели бы себя домочадцы, услышав этот их диалог (точнее, гневный монолог врача): с одной стороны, соберано явно оскорбляли; с другой — все слишком хорошо знали мэтра, привыкли к его сложному характеру и тоже слегка перед ним робели. Врач даже не подчинялся Рокэ напрямую — он оставался подданным морисского нар-шада; кроме того, он имел большое влияние в гильдии, а поссорившись с гильдией, впредь можно было бы рассчитывать только на полуграмотных коновалов — ни один уважающий себя врач-мориск не позарился бы на гонорары от клиента, внесенного в черные списки.
Видел бы сейчас кто из столичных знакомых, как всесильный герцог Алва пасует перед каким-то врачом! Рокэ представил себя со стороны, глазами одного из придворных бездельников, и усмехнулся.
— И нет ничего смешного! Вы вообще сейчас слушали, что я вам говорил? Если меня еще раз вызовут по подобному поводу, то, клянусь… — врач перешел на агирнийский и выдал череду угроз, проклятий и ругательств, из которых самым приличным было «шайтан».
— Доктор злой? — раздалось из-под стола. — Дядя доктор злой?
Рокэ и забыл, что сегодня он машинально забрал с собой Дейдри вместо Эдит, и она, стащив из открытого ящика шкафа с бумагами книгу расчетов с арендаторами, вдумчиво перелистывала ее, устроившись на ковре, и сейчас слышала весь разговор.
— Эту вы тоже уже чем-нибудь опоили? — сердито спросил врач, заглянув под стол. — Смотрите у меня, герцог. Следующий раз попробуйте подумать, прежде чем принимать решения — знаете ли, помогает. А тебе, дитя, стоит научиться понимать, чем злой нрав отличается от строгого.
Этот случай, к счастью, никак не отразился ни на здоровье Эдит, ни на их с Рокэ дружбе. Уже через неделю они с ней сидели на крытой террасе, выходящей на море, — Рокэ с бокалом вина, а Эдит рядом с деревянным кольцом для зубов, — и созерцали, как серые волны разбиваются о берег, выбрасывая фонтаны брызг. В Алвасете ждали зиму: снега, конечно, у них почти никогда не бывало, но погода в конце осени портилась, и сейчас небо было обложено тучами, а в воздухе висела водянистая взвесь. Эдит то и дело слезала со стульчика и, цепляясь за балюстраду, успевала сделать несколько нетвердых шагов в сторону, пока Рокэ не ловил ее за талию и не водворял на место. Другие дети с воплями носились вокруг, играя не то в догонялки, не то в пиратов, не то в лесных разбойников; Рокэ чудилось, что в их восклицаниях проскальзывает сквернословие — на талиг у Ричарда и на агирнэ у Дейдри, — но он списывал это на игру воображения и собственное дурное расположение духа.
Мерный рокот волн погрузил Рокэ в отрешенное состояние — такое, в котором не хочется даже думать, — и он не сразу заметил, что кто-то дергает его за фалду камзола, а заметив, сперва решил, что Эдит наконец устала гулять и просится к нему на колени. Рокэ повернулся, протянул руки, чтобы поднять ее, и обнаружил, что это не Эдит, а Ричард. Мальчик выглядел перепуганным и уже, кажется, какое-то время звал его по имени.
— Да? — спросил Рокэ. —Дикон, что-то стряслось?
— Эр Рокэ, Айрис плохо, она кашляет! — выпалил мальчик на одном дыхании. — Ей надо лекарство! Оно…
—Кашляет, — повторил Рокэ. — Лекарство.
Не дослушав, он встал и бросился в свою спальню — туда, где лежала его аптечка, съездившая с ним в Кадану и так с тех пор и не распакованная. Действенное средство от приступов кашля, которое использовали на войне, было всего одно — порошок на основе сакотты, способный снять приступ за считанные минуты и заодно подарить бойцу несколько часов невероятной бодрости; лучшего для полевых лазаретов, где ценились скорость и эффективность, пока не изобрели.
Только когда его рука уже схватила холщовый пакетик с порошком, Рокэ остановил себя. «Что вы ей дадите в следующий раз? Сакотту?» Он потер лоб: не вовремя проснувшиеся инстинкты полкового врача, похоже, вытеснили умение рассуждать и управляли им, затмив в его сознании любые разумные мысли; как будто часть его все еще оставалась на войне и заставляла его забыть, что он уже дома, что имеет дело с детьми, а не с солдатами, и принимать решения по-армейски. Рокэ живо представилось, как, получив щепотку порошка под язык, девочка встряхивается, вырывается из его рук, вскакивает и вприпрыжку убегает на дальний край террасы («Дикон, догоняй!»), подобно выпущенному из пушки заряду; стремглав проносится мимо, делает с десяток широких кругов, а потом вдруг падает и начинает биться в судорогах, а Ричард растерянно смотрит то на нее, то на него («эр Рокэ, сделайте что-нибудь, Айри плохо!»).
Выпустив пакетик, Рокэ усилием воли загнал полкового лекаря на задворки сознания и велел себе сосредоточиться на том, чтобы выбрать самое безопасное успокоительное: ему не было известно специфического лечения от надорской болезни. Вернувшись на террасу, он, однако, обнаружил, что Айрис уже занялась гувернантка, явившаяся на шум: у девочки давно не было приступов, но лекарство еще в самом начале было прописано врачом, которые предполагал, что болезнь может возобновиться при сырой погоде, и хранилось у няньки, а от нее перешло гувернантке — эта суровая дама заявила, что забота о здоровье и благополучии подопечной входит в ее обязанности.
Только теперь Рокэ задумался о том, что с его душой творится неладное. Подобно тому, как прошлой зимой он нашел у себя симптомы любовного безумия, сейчас он приписал себе безумие военного: этот недуг, как он знал, иногда поражал солдат и офицеров, вернувшихся из сложной кампании. Признаков у Рокэ, к счастью, пока было всего два: во-первых, он допускал ошибки в суждениях из-за того, что опирался на армейский опыт — точнее, применял армейский опыт к вопросам мирной жизни; во-вторых, у него случались внезапные приступы злости — так Рокэ обозначил тот единственный случай, когда он непонятно почему вдруг рассердился на Ричарда. Не дожидаясь, пока ему начнут сниться кошмары или он кого-нибудь пристрелит, приняв за врага, Рокэ назначил себе радикальное лечение: для всех он отправился объезжать провинцию, но на самом деле поручил это Эчеверрии, а сам, отделившись от отряда, уехал в охотничий домик на самом дальнем побережье, в безлюдной глуши, и заперся там один с запасом еды и гитарой, но без вина. Один означало даже без слуг: военная жизнь его к этому вполне приучила.
Через месяц, посчитав, что его опасные симптомы прошли, и поздравив себя с тем, что на этот раз он справился быстрее и сам — возможно, он все-таки болел сейчас легче, чем тогда, — Рокэ вернулся в Алвасете и с порога, войдя в гостиную в крыле, отданном детям, попал на урок танцев. Старшие дети, сложив руки в фельпский хват, старательно переступали по кругу; Дейдри прыгала рядом, а Эдит, сидя у стены, била по полу ногами в такт. Оказалось, что за время его отсутствия ментор и гувернантка объединились и занялись самоуправством, наняв для детей учителя танцев и учителя кэналлийского, «а то вы, Ричард, говорите по-кэналлийски хуже, чем ваша сестра, а ведь ей всего два года!». Как только он вошел, музыка стихла, все дети повернулись и посмотрели на него.
— Эр Рокэ! — радостно сказал Ричард. Айрис подскочила к нему и обняла за талию, Дейдри обхватила его ногу, а Эдит шлепнула ладошкой по полу и четко выговорила: «Па!».
_________________________
Примечания:
- Дейдри здесь примерно два с половиной года; многие дети в этом возрасте говорят уже более длинными и сложными фразами, но это не значит, что с Дейдри что-то не так: во-первых, все индивидуально; во-вторых, у нее могло случиться небольшое замедление от стресса (как и у Айрис в 5 главе) и из-за того, что она столкнулась со вторым языком, и оба начали развиваться у нее параллельно;
- Эдит примерно год, как раз пора начать говорить первые слова;
- Рокэ диагностировал у себя легкую форму ПТСР;
- «фельпский хват» — здесь так обозначено типичное положение рук в паре в итальянских народных танцах, когда руки кавалера и дамы образуют жесткий круг.
Конец части «Детство»
Отрочество
Глава 11
С предыдущей главы проходит три года, в начале части Ричарду 10 лет. Нас ждет давно обещанное Возвращение, правда, на этот раз пока не Триумфальное, и другие приключения; а также появляется еще кое-кто знакомый читателям.
читать дальше— Та-та-а-та — та-а-та-тат.
Мотив показался Рокэ странно знакомым, и он непроизвольно пошевелил ногой, чтобы поймать такт — как будто его тело вспомнило мелодию раньше, чем его разум. Эдит, которая сидела на полу, опершись затылком о его ногу, наряжала куклу в новое платье и при этом тихонько напевала себе под нос, дернулась было, почувствовав его движение, но тут же замерла и снова прижалась к нему, даже не повернув головы. Шла уже четвертая осень с тех пор, как дети оказались в Алвасете, и Эдит скоро должно было исполниться четыре, но она так и не рассталась ни с привычкой в любой момент усаживаться прямо на пол, где стояла, ни с желанием проводить время рядом с Рокэ в его кабинете, чем бы он ни занимался. Старшие дети сейчас были на уроке: ментор не так давно напомнил, что Ричарду скоро одиннадцать, а это значит, что пора нанимать для него учителей по отдельным предметам; на этой неделе у них уже была намечена первая встреча с преподавателем землеописания, и ментор пытался накрепко вбить детям в головы последние премудрости, чтобы они не ударили в грязь лицом перед знаменитым специалистом. Сам же ментор уже заговаривал о том, чтобы весной взять расчет, но Рокэ не собирался его отпускать и предполагал убедить — или заставить — перейти к младшим. Эдит, возможно, было еще рано, но Дейдри летом сама выучилась читать, и теперь приходилось изобретать все новые посулы, чтобы выманить ее из комнаты, где она, лежа в кровати на животе или сидя, сложив ноги по-морисски, утыкалась в книгу и медленно водила пальцем по строчкам.
— Ярко све-ечи горят... — пропела Эдит, заворачивая куклу в шелковый плащ, подбитый серебряной тесьмой, и Рокэ чуть не вздрогнул: он узнал слова, но откуда же ребенок мог услышать старую бандитскую песню?
— Эди, — позвал он. — Что ты там поешь? А ну-ка повтори.
Девочка повернулась, хлопнула ресницами, переложила куклу ему на колени и послушно исполнила для него вперемешку несколько куплетов, кое-где, правда, перепутав строчки и вставив собственные слова там, где забыла текст. Это и правда оказалась та самая старинная разбойничья песня, которую Рокэ помнил с юности, но давно уже не слышал: лирический герой песни оплакивал погибшего товарища, предвкушал месть и пророчил смерть убийцам — и на место имени убийцы, точнее, в оригинальном варианте — безвестного городского стражника, — конечно же, было подставлено имя самого Рокэ. Это был, конечно, еще не “Vengador”, но и до “Vengador”, судя по всему, было уже недалеко. Рокэ провел ладонями по глазам и спросил:
— Эди, где ты это услышала?
— А, это Химена пела, когда мыла пол в коридоре!
Эта Химена, как вспомнил Рокэ, нанялась в замок совсем недавно: молоденькая, ничем не примечательная горничная, две черные косы, уложенные вокруг головы, простой чепец, передник, скромное платье, вечно в тени, почти не улыбается — не то от природной стеснительности, не то потому, что еще не освоилась. Семья вроде бы живет в городе — быть может, девушка повторила песню бездумно; слова могли прозвучать где угодно и, однажды случайно услышанные, сами собой пришли ей на ум. Но ведь в прошлый раз, три с половиной года назад, Рокэ с Хуаном так и не допросили служанок, ограничившись мужчинами — а несколько женщин, между прочим, после той истории спешно уволились, но Рокэ, занятый тогда совершенно другим, не придал этому значения, посчитав, что не каждой захочется оставаться в доме, на который только что нападали.
Эдит, чувствительная к чужому настроению, сразу уловила перемену в тоне Рокэ, притихла и даже чуть-чуть погрустнела:
— Это плохая песня? Тебе не нравится? Не надо петь?
— Хм, да, пожалуй, лучше не надо. Эди, знаешь, иди-ка поиграй немного в детской или отыщи Ди, а мне надо кое-чем заняться.
Выпроводив ребенка, Рокэ дернул шнурок и приказал позвать управляющего, экономку, начальника охраны и горничную Химену.
Горничная Химена, застигнутая врасплох, даже не попыталась сбежать и, когда ее привели к Рокэ в кабинет, застыла перед его столом с таким перепуганным видом, как будто уже была готова во всем сознаться. Экономка, окинув взглядом собравшуюся компанию, хмыкнула и поджала губы, должно быть, решив, что девчонка стащила какую-нибудь ценную безделушку. Управляющий выглядел, как всегда, бесстрастно, а начальник охраны, сложив руки на груди, привалился плечом к косяку, загораживая вход, и весь его облик говорил о том, что он в любую секунду рад будет сорваться выполнять приказы соберано. Рокэ в который раз подумал, как же в Алвасетском замке не хватает Хуана, и, отодвинув эту мысль подальше, без предисловий начал допрос.
Долго играть в дознавателей им не пришлось: горничная сразу, стоило экономке на нее прикрикнуть, а начальнику охраны — сурово нахмуриться, раскрыла рот и, запинаясь, принялась излагать подробности бандитского плана, в котором она оказалась замешана: как она познакомилась с заговорщиками, с кем, где и когда встречалась, кто предложил ей устроиться в замок, и наконец, почему она так сильно ненавидит соберано — и если так его ненавидит, зачем же согласилась пойти к нему в услужение. Девушка так охотно вываливала на Рокэ все детали, которые были ей известны, что он поневоле подивился, насколько же измельчали за три года люди Налетчика и как же плохи его дела, если ему приходится полагаться вот на такие кадры. Будь на месте Химены преступница поискушеннее, она бы догадалась разыграть дурочку: мол, не знаю никакой песни, может, услышала где-то ненароком, не помню, соберано, хоть убейте. Сиди сейчас перед Рокэ верная сторонница Налетчика, из тех, кто борется за идею и не боится отдать за нее жизнь, такая бы запиралась до последнего, молчала и так никого и не выдала бы. Но эта… ну конечно: трогательная история детской дружбы, юношеская влюбленность, и вот уже сердечный друг вводит девицу в круг своих приятелей, которые только и говорят, что о зверствах соберано и несправедливостях, чинимых его людьми; и вот уже просит о паре несложных услуг ради общего дела — наняться в замок служанкой; подмечать, где соберано и его дети ночуют, когда обедают, когда выезжают, есть ли тайные проходы, можно ли открыть незаметно заднюю калитку; и раз в три дня опрашиваться на пару часов, встречаться в условленном месте и передавать все, что успела узнать. Рокэ было даже жаль ее строго наказывать — так, запереть, пока все не закончится, а потом услать куда-нибудь подальше, может быть, выдав сначала замуж.
Следующие три дня начальник охраны с капитаном городской стражи (который, кажется, совсем был не рад свалившемуся на него заданию и предпочел бы и дальше гонять карманников и разнимать портовые драки) ловили по всему Алвасете мелкую рыбешку — от сердечного друга, на которого указала горничная, и его подельников, которых выдал уже он сам, до пары десятков бандитов рангом повыше. Не все из них так же легко сдавались, как бедная Химена: кто-то отмалчивался, а кто-то дорого готов был продать свою жизнь — но в целом дело шло бодрее, чем в прошлый раз. Может быть, тогда Налетчик и правда нанял лучших из лучших; может быть, у него было больше времени на подготовку; а может быть, алвасетские вояки, предупредив тогда покушение на девочек и узнав, что сам Налетчик уже пойман и повешен в столице, поленились разбираться дальше. Теперь Рокэ наконец-то удалось выяснить, что же Налетчик понимал под «свободной Кэналлонией»: это была довольно обширная область, чуть ли не треть всей Кэналлоа, на границе с Эпинэ; самомнение Налетчика простиралось так далеко, что он планировал отделить эти земли, объявить их свободными и устроить там собственное королевство. О том, как при этом они будут выстраивать отношения с большим соседом — Талигом, — заключат ли унию или разорвут все договоренности — бандит, похоже, просто не задумывался.
Так или иначе, но грандиозному прожекту не суждено было воплотиться: уже на третий день Рокэ выяснил, где на этот раз находится логово Налетчика — штаб, как назвал его один из последних схваченных бандитов, оборванец с лицом и речью рафинированного эстета, неизвестно как затесавшийся в разбойничью шайку. Налетчик обосновался на окраине города, в заброшенном портовом складе, среди полуразвалившихся сараев и остовов рыбацких лодок. Облаву на пресловутый «штаб» Рокэ назначил, не откладывая, на середину следующего дня — бандитам не должно будет хватить времени сбежать или перепрятаться.
Незадолго до выезда на свою охоту Рокэ зашел к детям — младших можно было поручить няньке, чтобы та проследила за ними, да они и сами не додумались бы улизнуть в город; но старшим вполне могло прийти в голову, что им никак нельзя пропустить интересные события. Когда он вошел в классную комнату, Ричард и Айрис даже не обернулись на скрип открывшейся двери — они оба, чуть ли не раскрыв рты, внимали новому ментору, который, расхаживая туда-сюда от стены к стене, что-то вещал им хорошо поставленным тоном профессионального сказочника и то и дело прерывался, чтобы указать пером на карту, свисавшую со стены. Вероятно, это и был тот учитель землеописания, который собирался приехать в эти дни знакомиться — предполагалось, однако, что он начнет занятия уже в следующем году, не раньше, чем когда Ричарду исполнится одиннадцать. Рокэ удостоила быстрым взглядом только гувернантка: она считала своим долгом присутствовать на всех уроках, которые посещала Айрис, чтобы барышня не дай Создатель не услышала чего-нибудь не предназначенного для девичьих ушей, и сегодня по обыкновению сидела у задней стены на жестком стуле с высокой спинкой, и, стуча спицами, вязала нечто длинное неопределенно-бурого цвета — не то шарф, не то кашне, не то чулок.
— Еще древние установили, — тем временем говорил ментор, — что в нашей ойкумене — назовем так обитаемую, известную людям часть нашей бусины — существует четыре континента: Золотые, Багряные, Седые и Бирюзовые земли. Каждый континент принято было связывать с фигурой одного из Ушедших — Астрапа, Анэма, Унда и Лита…
Ричард при этих словах подобрался и выпрямил спину, а Айрис что-то было пискнула, но ментор, строго взглянув на нее, бросил:
— Вопросы и замечания после лекции, молодые люди. Итак, продолжим: известно, что каждому из Ушедших был сопоставлен свой цвет — серый у Лита, золотой у Астрапа, синий у Анэма и зеленый у Унда. Любой, обладающий малейшими зачатками логики, должен на этом месте спросить себя: как же получилось так, что куда-то пропал зеленый, но появился красный? Полагаю, это доказывает, что на самом деле континентов не четыре, а пять — пятый, еще не открытый, возможно, даже еще не заселенный, разумно было бы обозначить каким-либо оттенком зеленого — скажем, Изумрудные земли. Пятым же божеством можно считать антагониста, который занимал значимое положение в религиозных воззрениях гальтарцев на заре абвениатства, но о котором современная теология предпочитает не вспоминать, — так называемого Вождя солнечных демонов…
— Гм, — сказал Рокэ. — Вам не кажется, мэтр, что сейчас вы углубились скорее в богословие, чем в землеописание?
— Нет, не кажется, — спокойно ответил ментор. — Землеописание изучает не только особенности рельефа, но и нравы и обычаи жителей, заселяющих разные страны; хотя, конечно, для целей армейской картографии, близкой любому военному, достаточно только первого. Добрый день, герцог Алва.
Рокэ слабо представляя себе быт Королевской Академии, не имел ничего против ученых мужей, сьентификов-теоретиков, оторванных от реальной жизни и погруженных в свои изыскания, но точно не ожидал, что один из них так скоро окажется учителем его детей. Впрочем, возможно, это пойдет им только на пользу: он привык доверять суждениям мэтра-гувернера и не собирался спорить с его рекомендациями.
— Гм, — повторил Рокэ. — Мэтр, я отниму у вас буквально пару минут: мне нужно кое-что сказать детям. Дикон и Айри, сегодня после занятий вы остаетесь в замке. Я запрещаю выходить на улицу, даже во двор. Это понятно?
— Да, эр Рокэ, — сказал Ричард. — Но…
— Но почему? — продолжила за него Айрис. — Хорошая же погода!
— Потому что… — Рокэ посмотрел на ментора и гувернантку и, проглотив объяснение («потому что там может быть опасно, а я не хочу, чтобы с вами что-то случилось»), закончил командным тоном: — Потому что я так велел. Исполняйте.
***
— Смотри, там собирается большой отряд! Интересно, куда они поедут, как думаешь, Дик? — Айрис потянула брата за рукав и снова прилипла к стеклу. Окна классной комнаты, опустевшей после занятий, как раз выходили во двор замка, и оттуда открывался прекрасный обзор. Дети сидели в комнате одни: учитель землеописания уже удалился, собрав свои тетради и таблицы, свернув карту в длинный тугой рулон и засунув его под мышку; ментор попрощался с ними еще с утра, сразу как представил им своего знакомого, и обещал вернуться после праздников (и проверить, прочитали ли они все, что им было задано на эти недели); а госпожа Иоанна отправилась паковать вещи — какие-то родственники пригласили ее погостить у них на Зимний Излом.
— Эр Рокэ запретил выходить, — заметил Ричард.
— Запретил, но если никто не узнает, это не считается! Мы тихонечко! Дик, ну пожалуйста, только быстро посмотрим, куда они едут, и сразу вернемся.
— Нас не выпустят.
— Никто даже не заметит! Мы осторожно: помнишь, в коридоре за библиотекой такая маленькая дверь, а за ней лестница, и по ней никогда не ходят, как будто ее вообще нет? Вот, а если хватятся, скажем, что были в библиотеке, нам же надо учиться.
— Ладно, — согласился Ричард, которому тоже было любопытно, а запрет выходить только распалил его интерес. — Пошли, только тихо и ненадолго.
Дети на цыпочках прокрались к библиотеке и, открыв маленькую дверь, которая, как обычно, отворилась легко и бесшумно, как будто уже ждала Ричарда, выбрались по тайной лестнице во двор — как раз вовремя, чтобы увидеть, как за воротами скрывается последний конский хвост.
— Вроде едут к рыбацкому порту, — прислушавшись, определил Ричард. — Но вообще не знаю.
— Нужно узнать точно! — прошептала Айрис, хватая его за руку. — Бежим через сад!
В дальнем уголке сада, спрятанном за листвой апельсиновых деревьев, которая никогда не облетала, детей уже никто не мог увидеть. Они перелезли через забор, прошли немного спокойным шагом, как ни в чем не бывало, и вскоре оказались среди городских домов, на тех улицах, где отчетливо слышался стук копыт по мостовой. Хотя всадники двигались быстро, дети, следуя узкими переулками, по которым не могла проехать конная кавалькада, сумели все-таки нагнать арьергард отряда и устремились за ним. Места тем временем становились все неприятнее, обычные дома выглядели все беднее и наконец совсем пропали, сменившись ветхими сараями и складами с заколоченными окнами; повсюду валялись гнилые доски, пучки соломы, тряпки, обрывки сетей, и Ричард уже задумался, не повернуть ли назад, когда отряд вдруг остановился, эр Рокэ что-то скомандовал, его люди спешились и начали медленно окружать неприметную хижину, покосившуюся и чуть не вросшую в землю. Ближе подойти незаметно было невозможно, но, на счастье, неподалеку обнаружилась очень удобная наполовину обвалившаяся стена, вся увитая вечнозеленым плющом. Ричард, цепляясь за плющ, подтянулся, нащупал ногой выступ и вскарабкался наверх, потом подал руку Айрис и помог залезть и ей, и оба устроились стоя на выпиравшем из стены каменном карнизе, надежно укрытые от посторонних глаз. Отсюда не было видно, что происходит в хижине, но слышались выстрелы и крики. Ричард непроизвольно вздрогнул, а Айрис, расширив глаза, сжала его руку и прошипела:
— Это бандиты, Дик! Смотри, вон уже одного поймали!
И правда, из хижины одного за другими начали выволакивать связанных бандитов. Очередного бросили на землю перед эром Рокэ, тот только поставил ногу ему на шею, и дети только во все глаза уставились на них, ожидая, что же будет дальше, как вдруг слева от Ричарда зашуршала трава, солнце закрыла тень, на стену легла чужая рука, и чей-то голос произнес:
— Мальчик, скажи мне, ты ведь последний в роду?
— Что? — Ричард от неожиданности чуть не свалился со стены, но успел вцепиться обеими руками в камни. — Кто, я?
— Ты — последний в роду? — повторил незнакомец: это был высокий человек, взрослый, но еще не старый, с длинными светлыми волосами.
— Ну наверное, — сказал Ричард. — Из мужчин. Правда, у меня есть еще младшие сестры.
— Девочки не считаются, — заметил незнакомец; он прикрыл глаза, как будто искал что-то внутри себя, и немного погодя спросил, указывая на хижину. — А там тогда кто? Разве не твой отец?
— Нет! — отрезал Ричард. — Не отец! Хватит меня подозревать, это уже надоело!
— Можете считать, что да, — одновременно сказала Айрис. — Для простоты.
— Хм, кажется, я немного запутался, — незнакомец потер лоб и поморщился. — Как будто я должен за чем-то проследить, кого-то отыскать, над кем-то посмеяться; что-то должно исполниться, воплотиться… Но что? Вот теперь этот последний в роду… нет, не помню. Вроде бы должно быть здесь, — он кинул еще один взгляд на хижину и потом огляделся. — Или нет… Знаете, я ведь уже бывал у вас не так давно, года три или четыре назад, но, кажется, в другом городе — там еще цвела сирень, я прекрасно провел время. Вы любите сирень?
— Вы странный, — сказал Ричард с сомнением, и тут же Айрис выпалила:
— И вы похожи на человека с картины! У нас в столовой висит такая картина, там один очень похож на вас! Наверное, вы какой-нибудь родственник эра Рокэ, а там нарисован ваш предок! Не будут же вешать дома картину с чужими людьми!
— Эра Рокэ? — переспросил незнакомец.
— Ну, это Рокэ Алва, — сказала Айрис.
— Герцог Рокэ Алва, — уточнил Ричард. — Соберано. Вон он там, вы что же, его не узнали?
— Рокэ Алва… нет, это имя мне ничего не говорит. Ладно, мне, наверное, надо разобраться получше, а потом я вернусь, — с этими словами он развернулся и зашагал прочь. Дети проводили его растерянным взглядом.
— Ты заметила, какой у него меч? — спросил наконец Ричард, когда незнакомец скрылся.
— Ага, большой, — сказала Айрис и воскликнула: — Ой, там уже никого нет! Ну вот, из-за него мы пропустили самое интересное! Все уже ушли!
***
Сегодняшняя охота принесла Рокэ богатый улов: вместо одного Налетчика ему попались целых два. Рокэ только хотел распорядиться, чтобы для бандита подыскали веревку попрочнее — он не собирался с ним церемониться: в конце концов, допросить можно было бы и кого-то из его подручных, все равно Налетчик, по опыту, ничего бы не сказал даже под пытками, — как из хижины вытащили второго, точно такого же. Присмотревшись, Рокэ понял, что бандиты похожи друг на друга и оба — на своего предшественника не как две капли воды, не как отражение в зеркале: скорее, между ними угадывалось родство, как у сыновей одного отца, хотя чья-то опытная рука и старалась усилить их внешнее сходство. Рокэ не стал разбираться, собирался ли второй Налетчик подхватить упавшее знамя сразу после гибели первого или же они оба руководили шайкой вместе, как древние вожди-соправители (и если так, то даже сдвоенный разум им не помог — даже вдвоем они оказались глупее, чем один предыдущий), и приказал повесить обоих. Ясно было одно: ни о каком мистическом возрождении из мертвых не могло быть и речи — прозвище «Смертельный Налетчик» оказалось переходящим титулом, и мысль о том, что приходится иметь дело с обычными людьми, простыми смертными, странным образом успокаивала.
В какой-то момент Рокэ почудилось, что среди развалин чуть поодаль он заметил две знакомые русые макушки и чью-то блондинистую шевелюру, но тут как раз пришлось отвлечься на второго главаря, а когда он снова повернулся в ту сторону, там уже никого не было. Вернувшись в замок, он обнаружил Ричарда и Айрис в библиотеке: низко склонив головы, дети увлеченно рассматривали картинки в толстой книге по фортификации.
________________________________
Примечания:
- Эдит исполняет бандитскую песню «Налётчики», которая может быть знакома читателям по фильму «Интервенция»: www.youtube.com/watch?v=2wr4_IqPTN8;
- в каноне действительно есть путаница с цветами Абвениев: в «Пламени Этерны» сказано, что цвет Лита — серебряный (серый), Астрапа — золотой (желтый), Анэма — синий, а Унда — зеленый; в более позднем каноне указывается, что Седые земли принадлежали Литу, Золотые — Анэму, Багряные — Астрапу, Бирюзовые — Унду. Цвета совпадают только у Лита; непонятно, почему остальные перепутались, куда делся зеленый и откуда взялся красный (автор канона еще сообщала, что Астрапу соответствует континуум от красного до желтого, но и так все равно неясно, почему золотой перешел Анэму).
Глава 12
Вся глава посвящена разговорам и душевным терзаниям.
читать дальшеМысль о том, что в этом году можно было бы вывезти Ричарда, не опасаясь за него, с собой в столицу, а заодно проведать вместе с ним его родовые земли, пришла Рокэ в голову вскоре после расправы над Налетчиком — в праздничные дни, следовавшие за Зимним Изломом. Все менторы и гувернантка по обычаю взяли себе пару недель отпуска — примерно неделю до праздника и неделю после, — и старшие дети, за год отвыкшие бездельничать, моментально успели совершенно отбиться от рук.
Рокэ как раз отлучался из замка на несколько дней по делам: нужно было добить остатки банды, рассыпавшейся по всей Кэналлоа, — а вернувшись, наткнулся на безобразную ссору. Когда он спешился, дети, все четверо, как раз играли во дворе. Первой его увидела Эдит; радостно завопив, она бросилась было ему навстречу, но тут Ричард схватил ее за рукав, дернул на себя и, состроив суровую гримасу, принялся отчитывать: слов пока было не разобрать, но до Рокэ долетали его гневные возгласы. Эдит сморщилась и раскрыла рот, готовясь зареветь; Дейдри испуганно застыла, а Айрис попыталась за плечи оттащить Ричарда, но он только огрызнулся. Непонятно было, чего же они могли не поделить — обычно дети ссорились попарно: Дейдри с Эдит, разругавшись, часами потом дулись каждая в своем углу, а Ричард с Айрис, бывало, даже дрались, но, хорошенько отмутузив друг друга, уже минут через десять мирно что-нибудь обсуждали или убегали гулять. Разнимать Ричарда и младших Рокэ до сих пор еще не приходилось.
— Что ты делаешь, Дикон? — строго спросил Рокэ, подходя. — А ну отпусти Эдит! Она же маленькая!
— Папа! — Эдит вырвалась и, подбежав к нему, спряталась за его ногами.
— Это не наш папа, Эди! Не папа! — закричал Ричард и топнул ногой. — Сколько раз тебе объяснять! Эр Рокэ — не папа! Нашего папы нет! Он умер, понимаешь?! Умер! Это не он!
Эдит громко разрыдалась, и Рокэ пришлось поднять ее на руки; пока он возился, успокаивая ребенка, Дейдри, не проронив ни слова, потерла кулаком глаза, сжала челюсти, вздернула подбородок и, развернувшись, зашагала к дверям, а Айрис, прищурившись, мельком взглянула на Рокэ и кинулась за ней. Ричард пока замолчал, но похоже было, что он только сделал передышку, чтобы набрать побольше воздуху.
— Хватит! — рявкнул Рокэ. — Нечего орать на сестру! Марш к себе в комнату! Будешь сидеть там, пока я не разрешу выходить, ясно?
— Да, эр Рокэ, — процедил мальчик; он весь побагровел и сжал кулаки, но спорить не стал. — Но только скажите ей сами! Меня она не слушает!
— Позже поговорим, — сказал Рокэ. — Иди к себе.
Послушавшись его строгого тона, Ричард наклонил голову и ушел. Рокэ отнес Эдит в детскую, где она, занявшись куклами, почти сразу повеселела и забыла о ссоре. Дейдри пришлось утешать дольше: когда они с Эдит вошли, девочка сидела у окна, подперев рукой щеку, и печально глядела вдаль; этот приступ меланхолии удалось победить только тем, что Рокэ предложил почитать ей вслух, причем ту книгу, которую она сама выберет в библиотеке. Айрис же нигде не было видно — она уже считалась достаточно взрослой, чтобы иметь собственную комнату, а не делить с сестрами детскую, но там ее не нашлось; у Ричарда (который, когда Рокэ заглянул к нему, молча наградил его сумрачным взглядом и потом беспрекословно дал себя запереть), ее тоже не было — должно быть, она спряталась где-то в замке. К ужину она появилась как ни в чем не бывало, вся растрепанная и такая пыльная, как будто забралась на самый дальний чердак, — и Рокэ отметил, что она, кажется, не плакала и вообще вроде бы не очень расстроилась из-за ссоры. Ричард тоже, судя по звукам, доносившимся из комнаты, был скорее зол, чем огорчен: он вышагивал из угла в угол, иногда пинал стену, дверь, кровать или кресло и колотил не то подушку, не то подушкой об изголовье. Рокэ собирался устроить ему головомойку наутро, особенно если Эдит, например, от переживаний не сможет уснуть.
Этой ночью, действительно, Рокэ оказалось не до сна, вот только не по вине младших: первую половину ночи ему пришлось просидеть с Айрис, которая проснулась с криком ужаса и потом боялась снова закрыть глаза и остаться одна в темноте; вторую — с Ричардом, который, наоборот, не мог никак вырваться из объятий тяжелого кошмара. Эти кошмары — преломившиеся воспоминания о смерти родителей — начались не сразу (Рокэ узнал о них, только когда вернулся из каданской кампании) и с годами мучали Ричарда и Айрис все реже, но до сих пор иногда навещали обоих. Дети никогда не пересказывали их содержания, но Рокэ был уверен, что им являлись образы покойных Эгмонта и Мирабеллы — кто же еще? Снилось им и другое — это Рокэ вычислил по сбивчивому бормотанию и вскрикам во сне или сразу по пробуждении: Айрис видела, как умирает Ричард, сам Ричард — как его заваливает камнями; и обоим — в детях говорила кровь эориев — скитания по Лабиринту. Рокэ давно наловчился справляться с детскими кошмарами: погладить по голове, прижать к себе, напоить водой, укутать, подержать за руку, — но его методы не всегда срабатывали быстро. Вот и сегодня Айрис не могла уснуть полночи, а Ричард прометался в постели до рассвета и с утра выглядел таким измученным, что Рокэ решил отложить выволочку на следующий день. Мальчик, однако, не забыл об этом и, как только проснулся и обнаружил Рокэ рядом, потряс головой и, сонно поморгав, напомнил:
— Эр Рокэ, вы обещали поговорить.
— Завтра, — Рокэ опять постарался принять строгий вид. — Сегодня еще посидишь и подумаешь о своем поведении.
Рокэ, в попытке мыслить как истинный воспитатель, уже убедил себя, что лишний день взаперти пойдет Ричарду на пользу и поможет ему проникнуться и осознать... — точнее, откровенно признаться, он надеялся, что мальчик сам поймет, что сделал не так, и не придется заниматься объяснениями и выяснять отношения — и все это разрешится само собой. Что бы он, право, сказал: «На маленьких нельзя кричать?» или «Эдит имеет право называть меня как пожелает?»
— Ладно, — сказал Ричард и сел на кровати, подтянув колени к груди; о кошмаре он так и не заговорил и, похоже, не собирался его обсуждать. Рокэ набросил на него откинутое было одеяло.
— Можешь еще поспать, если хочешь, — разрешил он. — И если опять приснится что-нибудь неприятное, сразу зови.
В тот же день явился Альберто: Рокэ и забыл о его грядущем визите, а ведь Диего Салина каждый год отправлял сына в Алвасете на Зимний Излом. Иногда племянник гостил у них и летом, и за то время, что дети провели вместе, они успели неплохо сдружиться; приезд Берто означал, что число шалостей теперь возрастет раза в три — зато его легкий характер поможет вывести Ричарда из его сумрачного настроения и помирить его с Эдит — дети очень быстро забудут о ссоре. Берто на этот раз приехал один, с небольшим сопровождением: его привез купеческий корабль, следовавший с Марикьяры в Хексберг и сделавший в Алвасете остановку, а не один из собственных кораблей Салины, поэтому Рокэ, не предупрежденный заранее, не только сам не встретил племянника в порту, но и не отрядил никого из своих людей — и узнал о его прибытии, только когда по двору разнесся звонкий голос:
— Привет, девчонки! А где Дик?
Рокэ спустился во двор как раз вовремя, чтобы заметить, как Берто демонстрирует на Айрис моряцкое приветствие, с силой хлопая ее по спине; девочка покачнулась, но удержалась на ногах. Рядом скакала Эдит с воплями:
— Меня! Меня тоже хлопни, Берто, меня, пожалуйста!
— О, дядя Рокэ! — Берто оглянулся на его шаги и выдал широкую улыбку. — А Дик-то где?
— Он сегодня наказан, — сказал Рокэ. — Поиграй пока с девочками, завтра он к вам присоединится.
На лице Берто отразилось удивление вперемешку с недоверием: похоже, он не представлял, что именно должен был натворить человек, чтобы его наказали, запретив гулять. Рокэ ожидал увидеть в его взгляде и толику презрительного негодования («вот еще, играть с девчонками, да им интересны только их куклы»), но Берто на удивление покладисто согласился и, не тратя времени на споры и расспросы, ткнул Айрис в плечо, свистнул и устремился в сторону заднего двора — туда, где была неприметная калитка, выходившая в сад; девочки, как будто подхваченные потоком ветра, все как одна сорвались с места и припустили за ним — может быть, Берто пока видел в них таких же мальчишек, товарищей по играм и проказам, а не загадочных обитательниц женского королевства, чужеродную расу, с которой уважающий себя мальчик не имеет никаких общих интересов.
С утра зарядил холодный дождь, и вместо того, чтобы обосноваться в саду и лазать по деревьям и кидаться друг в друга созревшими апельсинами, дети вынуждены были остаться под крышей. Еще до завтрака Берто успел трижды пронестись мимо спальни Рокэ, издавая боевые кличи; на третий раз Рокэ выглянул в коридор, но не успел поймать племянника, зато заметил девочек, которые, обряженные с ног до головы в какие-то пестрые тряпки, спотыкаясь и путаясь в полах своих одеяний, спешили следом. Вся компания скрылась за поворотом, и оттуда раздалось гиканье, дружный хохот и возглас Берто:
— А потом мы уплывем в Багряные земли, и я женюсь на всех трех сразу!
Очевидно, Ричарда было пора выпускать, чтобы энтузиазм Берто замкнулся на нем — прежде, чем дети разнесут дом, играя, например, в охоту на черных львов. Рокэ решил, что будет вести с Ричардом диалог как с взрослым — в конце концов, сколько он на своем веку устроил разносов армейским подчиненным и сколько наложил взысканий; правда, в армии обычно не нужно разбирать проступок по косточкам.
Ричард встретил его настороженным взглядом, как будто весь прошлый день обдумывал грядущий разговор и успел навоображать себе Леворукий знает чего; но зато, кажется, спокойно спал этой ночью, и кошмары его не терзали. Увидев Рокэ, он отложил книгу, которую до того читал, и вместо приветствия сразу спросил:
— Будете требовать, чтобы я тоже называл вас отцом, эр Рокэ?
— Леворукий упаси, вот еще не хватало, — хмыкнул Рокэ: его разум, похоже, уловив злой тон Ричарда, настроился на обмен колкостями в придворном духе. — Меня, знаешь ли, вполне устраивает быть холостяком.
— Тогда почему вы разрешаете Эди? И почему…? — начал Ричард и осекся.
— Потому что она еще маленькая, Дикон, и если ей так нравится, если она так привыкла, то почему же нет, зачем запрещать, если она все равно не сообразит, что к чему. И отвечая на твой второй вопрос, который ты хотел задать, но почему-то — не иначе как из врожденной скромности — воздержался — почему я тебя наказал: потому что нечего орать на ребенка, она же даже не поняла, отчего ты раскричался, и расстроилась, а ведь она тебя намного младше. Извольте соответствовать своему возрасту, господин старший брат, а не опускаться до уровня четырехлетней девочки.
— Ей еще три, — машинально поправил Ричард. — Ну, почти четыре… Эр Рокэ, вы очень рассердились, да?
— Ну, если бы я действительно рассердился, ты бы не отделался заключением на пару дней в комнате, как ты считаешь?
— Не знаю, — Ричард пожал плечами и опустил голову: похоже, после этой отповеди он, вместо того чтобы задуматься и раскаяться, совсем скис. — Вы раньше так не разговаривали.
— Разговаривал, просто не с тобой, — сказал Рокэ. — Потому что…
С его губ уже готова была сорваться новая насмешливая фраза, но, видя, как мальчик отворачивается, опускает плечи и старается не встретиться с ним взглядом, Рокэ подумал, что, наверное, все-таки переусердствовал со своей светски-саркастической манерой. Что бы ни говорило тогда в Ричарде — ревность к сестре или обида за отца — ребенок, пожалуй, не был настолько уж виноват и не заслужил, чтобы Рокэ обращался с ним как с бездельниками при королевском дворе. Рокэ пересел со стула на кровать, рядом с Ричардом, и положил руку мальчику на локоть.
— Дикон, я думаю, нам ни к чему продолжать ссору, — помолчав, предложил он. — Если ты извинишься перед Эдит и пообещаешь больше ее не обижать, мы забудем об этой истории. Поверь, я не претендую на место Эгмонта в твоем сердце. А Эдит, полагаю, сама все поймет, когда подрастет.
Ричард не повернулся, но и не отстранился, а придвинулся ближе, откинулся затылком Рокэ на руку и пробормотал:
— Я уже даже купил ей подарок. Конфеты, знаете, такие разноцветные, мы ходили в лавку с Айрис и госпожой Иоанной, еще неделю назад.
— Ну и хорошо, — сказал Рокэ и сдвинул руку так, чтобы приобнять мальчика. — Расскажи, как ты развлекался, пока сидел тут взаперти? Что ты читал?
— А, — Ричард наощупь пошарил на кровати позади себя и подцепил книгу. — Это про древнюю Гальтару, мэтр задал прочитать.
Книга была толстой, одетой в потертую кожу, с уголками, окованными бронзой — Рокэ не помнил такой в своей библиотеке: возможно, он и читал ее в своем детстве, а потом забыл — в ней, должно быть, не рассказывалось ни о легендах, ни о древней магии, а только эти стороны древнегальтарской жизни занимали его последние лет десять; а возможно, ее принес мэтр, заметивший у Ричарда интерес к истории.
— И как, увлекательно? — спросил Рокэ и добавил небрежно: — А что, кстати, тебе снилось?
Ричард кивнул:
— Да, интересно! И сегодня как раз снилось, как будто мы все живем там, в то время, только не в городе, а в замке — ну, в старом замке, в Надоре. А вчера… — он замялся и опять отвел глаза. — Не помню, что снилось, эр Рокэ.
— Понятно. Ну, не помнишь — значит, не помнишь. К слову о Надоре… Дикон, послушай, как ты смотришь на то, чтобы съездить где-то в конце зимы в твои родовые земли? Мне кажется, тебе пора, а то там, наверное, уже забыли, как ты выглядишь. А потом составишь мне компанию в столице и заодно начнешь приучаться к разъездам — не собираешься же ты годами торчать в имении, когда вырастешь.
— В Надор? — Ричард оживился, но, кажется, не до конца ему поверил: слишком уж резко, наверное, Рокэ сменил тему. — А вы?
— Естественно, я тоже поеду — не отпускать же тебя туда одного. Через пару дней обсудим, а сейчас иди, пока Альберто и твои сестры не разгромили мне весь замок, — Рокэ поднялся и приглашающим жестом распахнул дверь.
Глава 13
читать дальшеВитражное окно малого кабинета, смотревшее на закрытый внутренний двор, со звоном разлетелось, и на пол грохнулся тяжелый медный поднос. Рокэ, пришедший сюда в поисках уединения, заглянул в дыру и посмотрел вниз, но уже никого не увидел, а услышал только шлепки босых пяток по мраморным плитам: двое хулиганов (судя по голосам — и правда только двое; впрочем, их общее испуганное «ой!» потерялось за звоном стекла), решивших покидаться подносами, сбежали, не дожидаясь, пока их поймают.
— Ричард и Альберто! — крикнул Рокэ им вслед. — А ну стоять! Сейчас же вернитесь!
Его приказ, конечно, остался без ответа: если сам по себе Ричард еще слушался, то в дуэте с Альберто иногда — вот как сегодня — превращался в неуправляемого дикаря; и теперь мысль замкнуть их друг на друге уже не казалась Рокэ такой уж разумной. К счастью, скоро из отпусков уже должны будут вернуться менторы — но это, наверное, поможет лишь отчасти, потому что Альберто в этот раз собирался гостить в Алвасете до самого дня рождения Айрис, то есть еще целый месяц.
Рокэ поднял и повертел в пальцах осколок красного стекла — лепесток витражной розы. Малый кабинет, который назывался так в пару большому — кабинету соберано, — был на самом деле дамской рукодельной комнатой: в этой части замка располагалась женская половина, устроенная наподобие багряноземельского гарема — память о традициях предков, отводивших супругам, наложницам и дочерям отдельный дворец внутри дворца. Здесь был когда-то разбит и зимний сад, сохранявший тепло даже в холодные ночи, и розы на стеклах вторили живым розам внизу. После смерти матери Рокэ это крыло замка стояло заколоченным, оранжерея пришла в упадок, и от сада остался только фонтан, бивший посреди внутреннего двора. Рокэ иногда размышлял о том, чтобы переселить сюда Айрис, когда та подрастет, а потом и младших девочек, ведь неясно, дождутся ли когда-нибудь покои своей истинной хозяйки — жены соберано, герцогини Алва. Он не собирался даже думать о женитьбе: ему хватало детей — и намеки на брак, становившиеся все более настойчивыми, все сильнее раздражали. В прошлом году состоялась королевская свадьба — там не обошлось без неприятностей, произошла какая-то трагедия, долго не могли подобрать невесту, первая вроде бы заболела и умерла — Рокэ не вникал, — но вот Фердинанд наконец обзавелся супругой и, вкусив, как говорится, счастья супружеских утех, с тех пор не давал Рокэ прохода. В разговорах с королем теперь постоянно всплывали имена урготских прелестниц и родственниц бордонских дожей — Фердинанд считал, что Рокэ нужно подыскать кого-то поюжнее, чтобы девушке не пришлось заново привыкать к жаре. Когда один раз король заметил, что «детям ведь, кстати, нужно материнское тепло», Рокэ не выдержал и заявил, что, наоборот, не женится по крайней мере еще лет десять — до совершеннолетия Ричарда. Это оказалось верным аргументом: король, пребывая в размягченном расположении духа, решил, что Рокэ не хочет навязывать детям мачеху, которая неизвестно как отнесется к ним, и отстал, хотя и пообещал поймать Рокэ на слове и напомнить ему об этом обязательстве на следующий же день после того, как герцогу Окделлу исполнится двадцать один год.
На эту королевскую свадьбу, между прочим, пришлось потратить почти все лето. К счастью, от Рокэ не потребовали, чтобы он привез с собой Ричарда, хотя по протоколу должны были присутствовать все главы дворянских домов: притащили даже старика Анри-Гийома. Явилась, опираясь на руку кансилльера, и вдовствующая королева, выпущенная ради торжества из своего негласного заточения; не желая мириться с переменой роли — она именовалась теперь королевой-матерью, а не Ее вдовствующим величеством, — Алиса принялась требовать, чтобы ей разрешили завести собственный двор, очень камерный, всего с десяток фрейлин — девочек от восьми до четырнадцати лет, из дворянских семей. Хищно глядя Рокэ прямо в глаза, она заметила, что герцогине Окделл — если она ничего не путает — как раз исполнилось восемь. Рокэ тогда не удалось ей ответить — к Алисе с широкой улыбкой влюбленного подковылял ее верный рыцарь, старый Эпинэ; он оттеснил Рокэ плечом, и свадьба осталась без традиционного скандала. Потом о «камерном дворе» как будто забыли, а в этом году старуха наконец-то отправилась в Закат, так и не дождавшись рождения внука или внучки, и Рокэ вздохнул с облегчением.
В дверь постучали. Рокэ, вынырнув из воспоминаний, положил осколок на подоконник, отметив, что нужно приказать здесь подмести и потом вызвать мастера восстановить витраж, и разрешил войти. Появился, к его удивлению, не кто-то из лакеев или горничных, а мажордом Игнасио собственной персоной: он был правой рукой управляющего и исправно гонял слуг, но Рокэ обычно почти не видел его, потому что мажордом считал, что попадаться на глаза соберано означает плохо выполнять свою работу. На лице Игнасио застыло неопределенно-чопорное выражение, которое Рокэ скорее ожидал бы увидеть у госпожи гувернантки.
— Соберано, — начал мажордом, — там дор Рикардо и дор Берто…
— Да, я знаю: кидались подносом и расколотили окно. Я поговорю с ними позже — им это с рук не сойдет, не волнуйся, Игнасио, можешь идти.
— Нет, соберано, — мажордом поджал губы: снова жест гувернантки. — Молодые доры занимаются… непотребствами.
— Игнасио, признайся, в тебя вселилась дора Иоанна? — спросил Рокэ; мажордом обиженно посмотрел на него: шуток он не понимал, и Рокэ махнул рукой. — Ладно, забудь. Так что же они там натворили?
— Я шел в погреб проверить запасы вина — вы знаете, соберано, что я ежедневно веду точный учет всех припасов. Проходя мимо фехтовального зала, я заметил, что молодые доры возятся там на полу, гм… — мажордом замялся, — неодетыми, соберано. Точнее сказать, совершенно голыми. И позже, когда я уже возвращался из погреба и направлялся в кладовые, сразу три служанки пожаловались мне, что доры в таком же виде бежали куда-то по коридору.
— Голыми? — переспросил Рокэ и потер лоб. — На полу в фехтовальном зале? Как им такое вообще могло прийти в голову?
Его испорченный разум тут же предположил, что мальчишки наткнулись на книгу с фривольными гравюрами или где-то подглядели неприличную сцену и теперь, еще не сознавая ее смысла, попытались повторить ее в игре. Рокэ напомнил себе, что в этом возрасте дети обычно еще невинны, некстати вспомнил, как три года назад подозревал, что Ричард пьет вино, и приказал немедленно поймать и привести обоих прямо сюда.
Через десять минут дети уже стояли перед ним: Ричард отворачивался и опускал глаза, а Альберто глазел то на разбитый витраж, то по сторонам — его занимало убранство комнаты. Оба так и не успели одеться и были замотаны в простыни наподобие древних философов, как их изображают на гравюрах в сборниках мудрых изречений.
— Не наступайте, осторожно, — сказал Рокэ. — Здесь стекло, не хватало еще встать босыми ногами.
Ричард поджал пальцы и не пошевелился, а Альберто отодвинулся ближе к двери. Рокэ поискал глазами шкуру или ковер, на который мальчики могли бы встать, но в комнатах в этом крыле, видимо, чтобы не собирать лишней пыли, был оставлен только пустой паркет.
— Ну и как же это понимать? — спросил Рокэ. — Что вы там устроили?
— Извините за витраж, дядя Рокэ! — охотно ответил Берто. — Мы случайно! Больше не будем, честно!
— Витраж еще ладно, но что это за выходка в фехтовальном зале? Я надеюсь, с вами хотя бы не было девочек? Что вообще на вас нашло?
— Мы возрождали древнегальтарские традиции, эр Рокэ, — Ричард поднял голову.
— Древнегальтарские? Не те ли традиции, где молодые люди поступали в войско парами и сражались доблестнее, если один, скажем так, поддерживал другого? Не те ли, где у одного была борода, а у другого еще нет? Где… — Рокэ остановил себя, прежде чем сказал слишком много. — Чем вы там занимались на полу?
— Что? — спросил Ричард с недоумением. — Эр Рокэ, мы просто боролись! Как древнегальтарские атлеты! Потом бегали, а потом метали диск! В той книге написано, что даже слово «гимнастерий» — зал, где они занимались, — это от слова «голый».
— И женщинам смотреть на соревнования нельзя! — добавил Берто. — Поэтому девочек мы не взяли, а служанки случайно увидели!
Рокэ подавил смех: вся эта выходка скорее забавляла, чем сердила, и ему даже не хотелось изобретать для мальчишек наказание.
— Вот как, — сказал он и кинул взгляд на поднос: тот и правда был идеально круглым и походил бы на бронзовый метательный диск, если бы не размеры, вес и выступающий ободок, украшенный, кстати, гальтарским прямоугольным орнаментом, — легкий и широкий, он, конечно, улетел не туда, куда его направила рука дискобола. — Кому-то не помешают занятия по баллистике, как я вижу. Витраж, правда, это уже не вернет, зато в следующий раз вы не запустите, скажем, гранату в строй собственной пехоты вместо войск противника. А витраж… за него, пожалуй, заплатит рэй Салина.
— А я? — спросил Ричард. — Это я метал диск, эр Рокэ, я должен заплатить!
— Если я заберу твои карманные деньги, это будет все равно что переложить их из одного моего кармана в другой, — Рокэ потер подбородок пальцем, как будто размышляя над серьезным вопросом. — Но мы можем взять сколько-то из доходов Надора. И да, молодые люди: вы тут окончательно обезумели от безделья, поэтому, как только праздники закончатся, я прикажу, чтобы вы получали в два раза больше заданий; а потом мы с Ричардом уедем в Надор. Кстати, фехтовальный зал тоже стоило бы использовать по назначению: вы наверняка уже забыли, с какой стороны держатся за шпагу, — все заброшено ради коротких мечей, копий и дротиков, не так ли? Ступайте одеваться и ждите меня внизу, проверим, как вы фехтуете.
— Ура, в Надор! — обрадовался Ричард.
— Ура, фехтовать! — вторил ему Берто: воспитательный порыв Рокэ пропал полностью втуне.
— А мы видели человека во-от с таким мечом, — добавил Ричард и развел руки, показывая размеры меча. — Мы с Айри, в городе, представляете. А можно Айри тоже придет фехтовать?
— Ну надо же, — сказал Рокэ. — Каких только чудаков не встретишь в Алвасете.
Рокэ с самого начала знал, что о Ричарде будут говорить: «Его же учил фехтованию сам Рокэ Алва», — и твердо намеревался сделать из него лучшую шпагу его поколения — точнее, не намеревался сознательно, а не допускал мысли, что может быть иначе. Для Ричарда здесь все было определено наперед: он должен будет занять первое место в Лаик; еще до Лаик, возможно, выиграть парочку дуэлей — и десятки дуэлей после; и постепенно дослужиться по крайней мере до маршала (Эгмонт все-таки вышел в отставку слишком рано, едва став генералом, но бедняга, как помнилось Рокэ, ощутимо хромал). Рокэ попробовал приступить к занятиям еще давно — зимой после Каданской кампании, когда все они немного пришли в себя, — и сразу же выяснилось, что детский разум устроен не так, как взрослый: даже подростка лет тринадцати уже можно было бы легко научить так, как это делал Рокэ, но с ребенком его методы не работали.
— Атакуй, — велел Рокэ, наставляя на Ричарда шпагу.
Мальчик бросился на него, его шпага тут же оказалась выбита и покатилась по полу, а кончик шпаги Рокэ уперся ему в грудь.
— Я тебя убил, — прокомментировал Рокэ. — Быстро же ты сдался!
— Неправда! Вы не убили, у вас же вот колпачок, — Ричард потрогал кончик шпаги пальцем. — И мне не больно.
— В настоящем поединке убил бы, — уточнил Рокэ.
— А, ладно, — Ричард закатил глаза, схватился за грудь, вскрикнул и распластался на полу, картинно раскинув руки. — Эр Рокэ, я умер!
— Дикон, вставай и продолжим, — нетерпеливо сказал Рокэ. — Хватит лежать, потом успеешь наиграться.
— Но я не могу, я же умер!
Смеялся ли мальчик над ним или и правда считал, что выполнил правила игры, но недоразумение удалось преодолеть, и они продолжили тренировку. Рокэ пытался заставить Ричарда повторять за ним приемы, но мальчик не видел их, не распознавал и не мог вычленить и наконец, отбросив шпагу, выкрикнул:
— Эр Рокэ, у меня не получается! Я не понимаю!
В его голосе звучало такое злое отчаяние, что Рокэ сдался и, свернув в тот раз тренировку, нанял для Ричарда еще одного ментора — по фехтованию, который не блистал, конечно, гениальностью, зато умел ставить юным ученикам руку и объяснять азы своей премудрости. Сам же Рокэ теперь иногда составлял ребенку компанию в дружеских поединках и успокаивал себя тем, что его собственный отец, точно так же отдавший его учителям, не делал и этого.
Отъезд в Надор состоялся сразу после дня рождения Айрис — Рокэ бы уехал и раньше, но дети, все четверо — даже пятеро — страшно бы на него обиделись. Дни рождения представлялись им межевыми камнями, точками, делившими год на четыре условные части: у Айрис в середине зимы, у Ричарда в начале весны, у Дейдри летом и у Эдит в самом конце года, поздней осенью. Рокэ и так постоянно пропускал день рождения Дейдри и иногда — Ричарда, а иногда попадал вообще только к Эдит; и в этот раз собирался увезти Ричарда от сестер и оставить их без праздника — иными словами, уехать, не поздравив как следует Айрис, было никак нельзя.
Как только Рокэ объявил детям о поездке, Айрис потребовала:
— Я тоже хочу в Надор! И в столицу с вами, эр Рокэ, пожалуйста, можно, я тоже поеду?
— Нет, — сказал Рокэ. — Там будет холодно, тебе вредно.
— Ну пожалуйста!
— Нет, — повторил Рокэ. — В этом году точно нет. И потом, что ты там будешь делать? В Надоре снег, не погулять; в столице на улице сыро, а в доме тебе будет скучно: там одни взрослые — не пойдешь же ты на посольский прием. Все дети твоего возраста сидят по своим имениям: я тебя уверяю, что в столице никого из них нет.
Айрис надулась:
— Если Дик пойдет на прием, я тоже пойду!
— Обычно девушек начинают вывозить на взрослые балы, когда им исполняется пятнадцать, кажется, — заметил Рокэ: об алисианских традициях он специально не стал вспоминать. — Вот тогда и поедем, если ты к тому времени не расхочешь, а пока ты останешься здесь.
Айрис нехотя согласилась подождать, и Рокэ оставалось только надеяться, что она не проберется тайком в карету — впрочем, нетрудно будет ее поймать на первом же привале и отправить домой, не плывут же они на корабле, где можно спрятаться в трюме.
Узнав о грядущем отъезде, начала собираться в дорогу и надорская свита, бывшая при девочках с самого первого дня, — старая нянька и кормилица со всем семейством. Когда дети попытались уговорить остаться хотя бы няньку, старуха с простонародной прямолинейностью заявила, что ее кости так и не привыкли к местной жаре, а вот надорские морозы пойдут им на пользу — да и дочка, если что, присмотрит за ней: в Надоре у нее действительно, как оказалось, жила взрослая дочь, бобылиха, не то давно овдовевшая, не то никогда не выходившая замуж. Можно было понять и остальных: Эдит уже давно не нуждалась в кормилице; младшая дочь кормилицы, Люси, так и не стала подругой ни ей, ни Дейдри, и проводила все время то на кухне, то хозяйственном дворе, путаясь под ногами у слуг. Ее старшая сестра, Дейзи, наоборот, была очень близка с Айрис и Ричардом, и Рокэ собирался со временем сделать ее камеристкой Айрис — но не отрывать же ребенка от матери, если та уезжает. Муж кормилицы же, пристроенный работать на конюшню, теперь выглядел довольнее всех и, подкручивая ус, вслух предвкушал, как он наконец глотнет настоящего надорского пива, а то местное вино, конечно, тоже бьет в голову, но на вкус — совсем не то.
Воссоединение Ричарда с родовыми землями прошло спокойнее, чем Рокэ опасался: по крайней мере, обошлось без ночных кошмаров. К счастью, графу Лараку не пришло в голову нанести визит в первые же дни: Рокэ был уверен, что этот человек, обиженный на то, что у него отобрали опекунство, непременно если не устроил бы ссору, то нашел бы способ расстроить мальчика. Для Ричарда подготовили не его детскую комнату, где он уже не поместился бы в кровать, а покои Эгмонта; для Рокэ — приличные гостевые покои неподалеку от хозяйских.
За окнами мела метель. Ричард, за четыре года отвыкший от снега, сунулся было во двор, вздрогнул, передернул плечами, поежился и вместо прогулки отправился бродить по замку, заглядывая в каждую комнату по пути, оглаживая деревянные панели, покрытые лаком, каменную резьбу на стенах, трогая ткань гобеленов, замирая у портретов предков — вспоминая. Рокэ же проводил время в герцогском кабинете: управляющий, присланный им сюда на замену человеку Лараков, был твердо намерен дать ему подробный отчет за все эти годы, как будто недостаточно было писем, полных цифрами и вычислениями, которые приходили в Алвасете раз в четыре месяца. Дела провинции шли неплохо (Рокэ со смехом отметил про себя, что на половину витража точно хватит — да что там, бюджет Надора даже не заметит этих трат), замок тоже содержался в порядке, и на этом можно было бы закончить, но управляющий выкладывал перед ним все новые и новые листы расчетов, расписки и договоры с арендаторами. Внезапно с первого этажа — кажется, со стороны оружейной — послышался шум, и Рокэ, ухватившись за возможность отделаться от управляющего, двинулся туда: ему почудился голос Ричарда, в котором, правда, звучало скорее удивление, чем испуг. Мальчик и правда оказался там: с ним препирался коренастый надорец, судя по одежде — местный егерь, который пытался отобрать у него вычурно украшенный мушкет.
— Вам нельзя, герцог! — убеждал егерь. — Это опасно! Что хотите трогайте, только не эту игрушку!
— Что происходит? — спросил Рокэ. Ричард обернулся к нему, и егерь, воспользовавшись заминкой, выхватил из его рук мушкет и принялся прилаживать его на стену так осторожно, как будто это был бочонок, набитый сухим порохом.
— Эр Рокэ, он не дает мне посмотреть мушкет! — пожаловался Ричард. — Не понимаю, почему! Такой интересный, там восемь стволов!
— Да потому что несчастливый он для вас! — объяснил егерь. — Это ведь из него ваш батюшка-то и… того.
У Ричарда расширились глаза, и Рокэ, приобняв его за плечи, поспешил вывести его из оружейной, бросив на егеря предупреждающий взгляд. Мушкет подобной конструкции, конечно, не мог выстрелить случайно: похоже, в деле о гибели Эгмонта открылись новые обстоятельства, но мальчику сейчас знать о них было совсем не обязательно. Может быть, стоит рассказать ему позже, когда он вырастет; а может быть, и никогда — в конце концов, кто, кроме Рокэ и егеря, догадывается о правде?
— Я думал, там напал какой-то зверь, — пробормотал Ричард, уставившись в пол. — Например, медведь, знаете, отец же рассказывал, как ходил на медведя, еще в Торке.
Хотя Рокэ сам никогда не вдавался в подробности пресловутого «несчастного случая», он помнил, как в самом начале мальчик что-то говорил о мушкете — возможно, позже детский разум забыл об этом, выместив из памяти тревожную, страшную картину.
— Наверное, он хотел почистить мушкет, а там оставался заряд, — сказал Рокэ. — Такое бывает, Дикон: с оружием надо обращаться осторожно, но человек может задуматься, замешкаться, допустить ошибку. Не думай сейчас об этом. Пойдем лучше посмотрим ваши мечи: покажешь мне, есть ли у вас такой же большой, как ты видел у того человека в Алвасете.
Они провели в Надоре около месяца и, приехав в столицу, вместо того чтобы окунуться в водоворот светских удовольствий, погрузились в пучину скуки. Придворная жизнь словно замерла: Ее величество ждала наследника, и двор, из солидарности с королевой, вел сейчас по-мещански тихую, размеренную жизнь. Рокэ с удивлением узнал, что сплетники приписывают отцовство ему, хотя, казалось бы, вокруг Ее величества увивалось немало молодых людей, куда больше подходящих на роль ее фаворитов. Никто не устраивал ни балов, ни пышных приемов, и только в паре салонов у известных Рокэ куртизанок иногда объявлялись вечера, где велись вялые карточные баталии: сонное оцепенение поздней зимы отбило у столичных обитателей охоту даже к оргиям.
Ричард был отпущен погулять по городу (не очень далеко и в компании двух человек из эскорта, которые следовали за ним чуть позади), а Рокэ никак не мог решить, хочет ли он посетить один из карточных вечеров или лучше останется в кабинете, по старой привычке, с гитарой и вином. Пока он рассуждал — всеобщая медлительность, видимо, настигла и его, — за окном успели сгуститься сумерки, и Ричард вернулся с прогулки.
— Эр Рокэ, а еще вам передавала привет женщина! — вспомнил он в конце ужина, рассказав уже обо всех столичных впечатлениях: сколько и каких ему встретилось лошадей, какие мундиры носят солдаты городского гарнизона и чем они вооружены, как у кареты, угодившей в выбоину на мостовой, укатилось колесо, и так далее. — Она сказала: «Мальчик, ты же живешь на улице Мимоз? Передавай привет герцогу Алве от Эмилии».
— Эмилии? — переспросил Рокэ. — Ты уверен, что именно так? Не Эмильенны? И как же она выглядела?
— Может быть, — Ричард пожал плечами. — Ну… волосы светлые, правда, из-под шляпки не очень было видно. Платье красивое.
Следующим же утром Рокэ, одевшись попроще, отправился к дому, где впервые увидел ту: как его страсть и горе давно улеглись, оставив после себя лишь легкую тоску и светлую грусть, так и в той, должно быть, угасла ее неприязнь, и та решилась возобновить знакомство. Обойдя трижды вокруг дома, Рокэ, однако, не нашел ни следа той: дом стоял пустым и, очевидно, сдавался внаем. Он постучал в калитку, и через пару минут к нему вышел сухопарый старичок — не то сам хозяин дома, не то некий приказчик, которому поручено было искать новых жильцов.
— Господин желает нанять дом? — спросил он.
— О, еще размышляю, — сказал Рокэ. — Любезный, у вас ведь здесь раньше жила дама? Довольно молодая девушка, блондинка…
— Девушка? — старичок смерил его оценивающим взглядом. — Последние четыре года этот дом снимал одинокий мужчина, а я строго запрещаю жильцам водить к себе девиц — вам, господин, стоит заранее зарубить это себе на носу. До этого была семейная пара, молодожены, правда, они быстро съехали — я не интересовался, почему, но, сами знаете, детей лучше растить в деревне, на свежем воздухе… Вроде бы супруга как раз была блондинкой, но точно не помню.
— Ясно, — сказал Рокэ и сунул старику золотой. — Значит, я обознался.
Остаток дня он бродил по городу, пытаясь, применив принципы военной разведки, представить, где могла остановиться замужняя женщина (вдова?), не очень богатая дворянка, приехавшая в столицу из деревни (из провинциального городка, из большого города, из своего имения?), и куда она могла ходить или ездить (к обедне, на рынок, в галантерейные лавки, к фонтану, с визитами к подругам?), но так ничего и не добился. Вечером, проигнорировав настороженный взгляд Хуана, он приказал набрать в корзину вина разных сортов, по паре бутылок на каждый, и, позвав к себе Ричарда, спросил:
— Дикон, хочешь попробовать вино? Разбавленное, я думаю, тебе уже вполне можно.
Ричард не успел ответить ни «да», ни «нет», потому что дверь распахнулась, и ввалился Эмиль, которого было еще давно приказано пускать без доклада.
— О, уже пьют! — засмеялся Эмиль и подцепил из корзины бутылку «Дурных слез», которую Рокэ собирался оставить для Ричарда на самый конец дегустации. — Ну как, получил привет от прекрасной Эмилии?
— Тебе-то откуда знать? — спросил Рокэ, не поднимаясь с места.
— Не только пьют, но и предаются модной в этом сезоне столичной меланхолии, — констатировал Эмиль. — Так что же, Дикон меня не узнал? Дик, ты что, правда решил, что это женщина? Лестно, лестно!
— Ты?!
— Ну да. Отлично же получилось, да, Дикон? — Эмиль потрепал Ричарда по голове. — Это мы с Валмоном — наследником Валмона — играли в карты на желание, я проиграл, и он выдумал этот маскарад.
— Два идиота, — проворчал Рокэ, но — на самом деле — он почувствовал не злость, а облегчение.
________________________
Примечания:
- по канону, свадьба Фердинанда и Катарины состоялась в 390 г. К.С.; год рождения Катарины в каноне дан 373, то есть на момент свадьбы ей семнадцать, тогда как она сама в КНК сообщает, что ей было восемнадцать. Можно было бы разрешить противоречие, сдвинув или ее год рождения на один назад, или год свадьбы на один вперед. Хотя второе, возможно, проще: дата свадьбы указывалась в старом дайри автора канона, в подборке, многие даты из которой изменились, а дата рождения Катарины — в тексте канона, в приложениях к ЛП, мы решили все-таки выбрать первый вариант и сдвинуть год рождения Катарины на 372. В этой главе заканчивается 391 и начинается 392 г., Ричарду десять лет и вот-вот исполнится одиннадцать;
- говоря о древнегальтарских традициях, Рокэ вольно цитирует «Пир» Платона;
- др.-греч. γυμναστήριον, то же, что γυμνάσιον «школа для занятий спортом», действительно происходит от слова γυμνός «голый».
Глава 14
Между 13 и 14 главами происходит прыжок в три года, перемещение из весны 392 г. в осень 394 г.
Осторожно! Подходы к любовной линии (любовным линиям), матримониальные вопросы и прочие дочки-матери.
читать дальше— Дикон, как ты считаешь, — Рокэ задумчиво постучал пальцами по столу, — кто нравится Айрис?
— В смысле «кто»? — переспросил Ричард. — Кто из менторов? Ну, ей нравится фехтование и танцы, еще математика, меньше — описательные науки и гальтарский, и совсем, если честно, не нравится эреа Иоанна. А почему вы спрашиваете? Разве она сама вам не рассказывала?
На самом деле, Рокэ, как примерный отец, вернувшись домой из столицы, всегда интересовался, как продвигается у его детей учеба, и эта осень не стала исключением, поэтому Айрис уже успела пожаловаться ему на гувернантку, а гувернантка — на Айрис; ментор по математике похвалил успехи Айрис и посетовал, что Ричарду стоило бы проявлять больше старания, а ментор по описательным наукам — наоборот; наконец, менторы по языкам в один голос превознесли успехи Дейдри, которая — ладно кэналлийский, младшие девочки выучили его, можно сказать, сами, с младенчества — которая вообще не должна была даже приступать к гальтарскому (и неизвестно, как она проникла на занятия, и кто ей разрешил, и как ей еще не стало скучно), и вежливо постарались не закатить глаза на вопрос о Ричарде.
— О, нет. Это я знаю. Нет, я имею в виду, из мальчиков, — сказал Рокэ, потер переносицу и посмотрел на Ричарда.
Ричард уставился на него в ответ, пару мгновений молчал, а потом моргнул и засмеялся:
— Айри же еще маленькая! Вы бы еще спросили, кто нравится Эди! Ну, мы все дружим с Берто, но это же не значит, что кто-то кому-то нравится, как вы говорите!
Рокэ, не отвечая сразу, взял со столика бокал с вином и покачал в руке. Они с Ричардом сидели в его алвасетском кабинете, который Рокэ только года четыре назад наконец обставил по своему вкусу, приказав убрать громадный письменный стол и вместо него поставить удобные кресла и покрыть паркет мягкими коврами: каждый раз, заводя с детьми серьезные разговоры в этом кабинете, он убеждал себя, что избавляется от отцовского наследия не только в выборе мебели, но и в вопросах воспитания. Нынешний интерьер, конечно, совсем не располагал к суровости — да и Рокэ, признаться, не видел себя в роли строгого родителя. Здесь было хорошо играть и слушать песни, читать книги, вести задушевные беседы (играть в солдатики, напомнил себе Рокэ: младшие — пусть они девочки — еще не выросли из того возраста, когда пол кабинета становится театром военных действий) или вот пить вино: наконец-то это можно было делать в компании Ричарда — правда, тот пока пил его разбавленным водой в пропорции два к одному. Сам Рокэ в свои тринадцать, между прочим, оскорбился бы, предложи ему кто такой коктейль. К слову о возрасте…
— Кстати, — спросил он небрежно. — Раз уж зашла речь: ты ведь еще не ходил на гору?
— На какую гору? — удивился Ричард.
— На гору, — повторил Рокэ, выделив слово голосом, и по взгляду Ричарда, в котором не отразилось осознания, понял, что нет — не ходил и даже не слышал: судя по всему, его ребенок, уже достаточно взрослый не только для вина, но для любви, по загадочным причинам остался в этом вопросе невинен. Конечно же, Рокэ не собирался обсуждать с мальчиком эти вещи — для такого, в конце концов, имеются более искушенные сверстники или старшие приятели, но ведь не отец!
— Ну, мы ходили на разные горы, но, похоже, вы имеете в виду какую-то особенную.
— О да, — сказал Рокэ. — Особенную. Неужели Берто не объяснял? Ладно, знаешь, спроси лучше у него. Он же скоро приедет?
Альберто, на три четверти года старше Ричарда, наверняка уже посещал гору и даже с удовольствием заделался бы ее завсегдатаем, если бы подольше и почаще гостил в Алвасете. Ричард же… Рокэ вспомнил, как кто-то говорил ему, еще в самом начале (кто же это был: ментор по фехтованию? гувернер? врач?), что северяне взрослеют медленнее. Неужели правда?
Ричард кивнул:
— Да, через неделю где-то обещал, и останется до дня рождения Эди, как обычно.
— Вот он тебя туда и сводит, поговори с ним.
Вторую попытку Рокэ предпринял с самой Айрис. Девочку еще не интересовало вино, но она сразу потянула руку к вазочке с морисскими сластями, ожидавшей ее на углу каминной полки. Набрав себе полную горсть засахаренных орехов, Айрис уселась в кресло, подвернув под себя ногу (Ричард теперь садился, небрежно заложив ногу на ногу и сцепив руки на колене), подергала себя за ленту, поерзала и наконец устроилась и выжидающе посмотрела на него. Рокэ не стал тянуть и сразу задал ей тот же вопрос, что и Ричарду, — нравятся ли ей уже какие-нибудь мальчики. Реакция у нее тоже была примерно такой же, как и у брата:
— Мы дружим с Берто! О, и он же скоро будет у нас в гостях! Эр Рокэ, как вы думаете, а моего дня рождения он может дождаться или как обычно? А Дика на его день рождения вы опять увезете?
Айрис, настроение которой быстро менялось, как мгновенно менялись и темы разговора, уже готова была надуться, и Рокэ попробовал вернуть беседу в прежнее русло:
— А тот юноша, с которым вы познакомились летом? Деллобордо, из Агарии, помнишь, его семья приезжала к нам?
— Антонио? — спросила Айрис и слегка порозовела. — Он хорошо фехтует, и с ним можно было поболтать о разном! Ой, представляете, эр Рокэ, еще он говорил, что собирается стать рыцарем-монахом — это что же, уйти в монастырь? Но зачем?
— Это у него молодежный романтизм, — предположил Рокэ. — Кто-то мечтает убежать из дома и заделаться пиратом, а кто-то вот хочет уйти в боевые монахи.
Этого Деллобордо, похоже, все-таки стоило взять на заметку: пусть иностранец, но его семья была достаточно знатной и занимала высокое положение среди агарийского дворянства — не то чтобы ровня герцогине, конечно, но если дети понравились друг другу, то зачем мешать? Впрочем, заглянув в лицо Айрис, он понял, что о чем-то большем, чем о дружеской симпатии, тут говорить рано, и решил не настаивать — но и не сбрасывать юного Деллобордо со счетов… придется послеживать за его судьбой.
— Если бы ты собралась выходить замуж, Айри, кого бы ты выбрала? — зашел он с другой стороны.
— Не знаю, — легко ответила девочка. — Может, какого-нибудь моряка. Меня не укачивает, и я люблю плавать и уже умею ставить парус!
Рокэ лихорадочно принялся перебирать в памяти своих знакомых моряков, у которых были бы сыновья, и обнаружил, что никто из его приятелей еще не женат, нет речи и о детях, а сами эти приятели — например, Ротгер — точно не подойдут по возрасту. Оставался пресловутый Альберто, который, увы, был уже давно обручен.
— А еще, знаете, эр Рокэ, — засмеялась Айрис, — мы с Диком давно придумали, что он женится на принцессе, а я выйду замуж за принца!
Рокэ вздохнул: похоже, брачные вопросы ему придется решать самому. Ему вообще пришло это в голову только потому, что в этот раз в столице его уж больно настойчиво обхаживал герцог Колиньяр, у которого, как он не уставал напоминать Рокэ при каждой встрече во дворце, подрастали сын и дочь; Рокэ решил, что можно было бы на будущее обезопасить себя от таких поползновений и честно отвечать, что его дети уже заняты.
Альберто, как и ожидалось, приехал в гости через несколько дней и на этот раз он был не один, а с родителями — к удаче Рокэ, потому что люди, которые — одни из немногих дворян в Талиге — сумели устроить для своего ребенка помолвку еще в младенчестве, были сейчас очень кстати. Рокэ не вникал, что именно Берто наговорил Ричарду по поводу горы, да и сами мальчишки не склонны были делится с взрослыми своими секретами, но однажды вечером Ричард пропал куда-то сразу после ужина, а Берто посмотрел на Рокэ с заговорщицким видом, неспешно встал из-за стола и степенным шагом направился к себе.
Вернулся Ричард ранним утром — настолько ранним, что в столовой сидели только сам Рокэ и Альберто, который отчаянно старался не звать и одновременно чуть не подпрыгивал на стуле от нетерпения. Ричард был мрачен, зол и растрепан и совершенно не похож на человека, впервые вкусившего любовных наслаждений. Он подошел к Берто, вцепился в спинку его стула и сердито сказал:
— Если это была шутка, Берто, то это была очень глупая шутка!
Довольная улыбка, начавшая было расцветать на губах Берто, когда Ричард появился в дверях, сползла с его лица, и он растерянно спросил:
— Тебе что же, не понравилось?
— Да что там могло понравиться? Холодно, темно, скучно!
— Ты был один? — не унимался Берто. — Неужели вообще никто не пришел? И чем ты там тогда занимался?
— Чем? Жег костер, чтобы не замерзнуть! Сколько бросил в него веток, и не сосчитать!
Рокэ при этих словах не смог удержаться от смешка, и Ричард, только сейчас заметив его, развернулся к нему.
— Эр Рокэ! Вы тоже в этом поучаствовали, я так и знал! Надоели вы оба со своими дурацкими розыгрышами!
Он гневно фыркнул, повернулся к ним спиной и вышел прочь; его шаги прогрохотали по лестнице, а дверь наверху стукнула с такой силой, что содрогнулись стены. Рокэ и Берто обменялись недоуменными взглядами и синхронно пожали плечами.
— Может быть, рановато? — спросил Рокэ.
— Может быть, у сухопутных… в смысле, у северян, как-то по-своему? — предположил в свою очередь Берто. — Ладно, дядя Рокэ, не грустите, разберемся!
Вооружившись пером, бумагой и чернилами пяти цветов — по тем цветам, которые нравились девочкам (красный для Айрис, потому что она обожала все яркое и потому что всегда предпочитала фамильные цвета; зеленый для Дейдри, потому что она любила его неоднозначные оттенки — нефритовый, оливковый и морской волны; и синий для Эдит, потому что она выбирала то, что выбирал сам Рокэ), плюс чисто черный для Ричарда и иссиня-черный для прочих записей — Рокэ выписал одно под другим имена молодых дворян подходящего возраста, главы семьи которых носили титулы не ниже графа. Первый столбик быстро закончился, Рокэ перешел на второй, а потом и на другую сторону листа. На втором листе он сделал то же самое, только с именами юных дворянок — вот только на этот раз даже первый столбик оказался заполнен не до конца. Поразмыслив немного, Рокэ вымарал тех, кто ему не нравился лично, потом тех, чьи семьи не внушали ему доверия, и наконец, еще подумав, добавил в конец каждого списка принцев и принцесс сопредельных государств.
Чувствовал он себя при этом форменной матроной — может быть, в этом была и своя правда: если Ричард брал от него все мужское, что Рокэ мог ему дать: в поведении, обращении с оружием, характере и воззрениях, — то от кого же Эдит перенимала все женское? Не от гувернантки же, не от нянек и не от служанок девочка научилась украшать руки кольцами и браслетами, и не на них ведь насмотревшись, требовала, капризничая, чтобы ей уложили волосы завитыми локонами и умастили благовониями. Айрис, кстати, во всем следовала за братом, а Дейдри вообще ни на кого не оглядывалась.
На военный совет — точнее, на обсуждение брачных планов, потенциальных обручений, возможных помолвок — Рокэ пригласил кузена с супругой: Диего и Бланка, как он и рассчитывал, охотно согласились ему помочь — а также Ричарда и Айрис, потому что считал, что дети тоже имеют право голоса там, где будет решаться их будущее; младших, правда, он не позвал: девочки шести (почти семи!) и восьми лет едва ли способны были пока понять, чего от них хотят. Он немного пожалел, что приказал избавиться от письменного стола: совет он проводил, конечно, в кабинете, и туда пришлось дополнительно втиснуть миниатюрное бюро, за которым он и расположился со своими бумагами и чернильницами.
— Предлагаю Ноймаров! — с порога начала Бланка, даже не успев еще опуститься в кресло. — Вот, допустим, Эрвин.
— Только не Литенкетте! — быстро сказал Рокэ.
Этого, на пару с графом Васспардом, он вычеркнул из своего списка первым: эти двое и несколько их сверстников из семей попроще — одного года с королевой, чуть помладше ее или постарше — образовали вокруг Ее юного Величества кружок, пока будто бы дружеский. Молодые люди, увивавшиеся за королевой, не позволяли себе ничего, кроме светских любезностей и незначащих бесед на публике и томных взглядов, когда думали, что их никто не видит, но от их компании опасно попахивало фаворитизмом — а Рокэ не хотел, чтобы его дочь (его дочь!) вынуждена была делить мужа с любовницей, пусть даже венценосной. Кстати, он припомнил, что ни разу не встречал среди них кузена Ричарда, Реджинальда, который тоже подходил им по возрасту: может быть, правда, того не увлекала придворная жизнь или он был слишком серьезен для придворных развлечений. Тут же ему подумалось, что, останься жив младший из бедолаг Эпинэ, тот тоже наверняка с удовольствием бы присоединился к кружку… Да, кстати, Эпинэ.
— Не хочу обижать ваших родственников, — сказал он, встретившись с помрачневшим взглядом Бланки, — но Литенкетте нам не подходит, это не обсуждается.
— У Рудольфа есть еще один сын, — напомнила Бланка. — Маркус, он даже младше.
— О да, — Рокэ постучал кончиком пера по бумаге. — Я его тоже записал, будем иметь его в виду, а пока пройдемся дальше по герцогам. Придды — этих предлагаю сразу отмести: у них там есть подозрения на фамильное безумие, не хотелось бы рисковать. И потом, Дикон, кажется, не очень поладил с их средним.
Ричард закивал: они столкнулись с юным Приддом при дворе два года назад, во время визита в столицу, и не сумели найти общий язык. Айрис с тем же энтузиазмом замотала головой. Диего закатил глаза и потянулся к кувшину в вином: похоже, Рокэ ошибся, и на самом деле кузен не привык к таким обсуждениям — наверное, в их семье брачные дела решала жена.
— У них там, конечно, уже четверо сыновей — есть из кого выбрать, — но рассматривать их я не собираюсь, — резюмировал Рокэ. — Дальше Эпинэ. Наследник, правда, для Айрис уже совсем старик…
— И он даже не военный, — наконец-то подал голос Диего.
Единственный оставшийся в живых наследник Эпинэ, Робер, был старше Айрис чуть ли не на пятнадцать лет, поэтому Рокэ изначально даже не вставил его в список, и ему пришлось сейчас, обмакнув перо в красные чернила, вывести его имя под всеми остальными. Робер Эр-При, по слухам, ходившим в свете, был так потрясен трагедией, случившейся с его семьей, что сразу, как закончилась его служба оруженосцем, уехал за границу развеяться и с тех пор прожигал состояние деда в путешествиях и заканчивать этот затянувшийся гран-тур, видимо, не собирался. Сейчас, кажется, он уже пару лет жил в Агарисе, изредка выбираясь оттуда на увеселительные прогулки в соседние города. Возможно, он занимался живописью: подобные молодые люди, оказавшись в Агарисе, вечно открывают в себе талант к рисованию или архитектуре.
— Эр Морис дружил с отцом! — вспомнила Айрис. — Обведите кружочком, эр Рокэ, пожалуйста! И Маркуса, про которого вы раньше говорили, тоже!
— Хорошо, — сказал Рокэ и начертил вокруг двух имен овалы красными чернилами. — Кто у нас еще из герцогов? Фиеско? Там что-то мутное…
О Колиньярах он даже не заикнулся, и взрослые собеседники его отлично поняли, а дети не уловили заминки.
— Видимо, на этом все, — сказала Бланка. — Две кандидатуры, что же, с вашей придирчивостью, кузен, это уже неплохо.
— О, на самом деле, есть еще принцы из соседних государств, — Рокэ посмотрел на свой листок. — Багряные земли я, конечно, брать не стал — хотя мог бы — но есть и поближе. Вот, скажем, Фельсенбурги. Правящая, можно сказать, фамилия Дриксен — не совсем, конечно, но близко. Молодой человек по имени Руперт, не так уж намного старше Айрис…
— Ну вот еще! — возмутился Диего. — Дриксен! Скажешь тоже!
— А что? — Рокэ засмеялся. — Представляешь, Айрис сделается дриксенской кесариней и отомстит им там всем за Алису!
— Я не знаю, кто это, — сказала Айрис.
— Тоже не знаю, — согласился Ричард. — Кесаря Дриксен зовут вроде бы не так, и разве у него есть сыновья?
Рокэ, оторвав от бумаги перо, которым он рисовал очередной кружок, посмотрел на Айрис и сказал серьезно:
— Айри, сейчас мы перебираем разные кандидатуры. Я напишу всем, кого мы сейчас выберем, и потом с кем-то одним тебя обручим, но — это важно, послушай меня, — естественно, если ты полюбишь кого-то другого или твой жених влюбится в другую, мы тут же разорвем твою помолвку. То же касается и тебя, Дикон, и девочек. Все это предварительно. Я не собираюсь никого принуждать. Ну что же, — он обвел взглядом собрание. — Кажется, три варианта есть — наверное, достаточно? Переходим к младшим?
Диего и Бланка кивнули — Бланка, возможно, хотела предложить еще что-то, но сочла за благо не затевать новое обсуждение. Рокэ передвинул поближе зеленые чернила и, помахав списком в воздухе, чтобы он просох, снова положил его перед собой. На самом деле, с младшими должно было быть проще: для них, как он полагал, необязательно было подбирать именно герцогов и принцев, и Рокэ собирался устроить их браки — конечно, не браки, всего лишь помолвки — с кем-то из семей своих друзей.
— Итак, — сказал он. — Смотрите, у Валмона четверо сыновей, из них самому младшему сейчас десять. Далее, Савиньяки — близнецов я не предлагаю, но Арно — сверстник Ричарда. Далее…
— Между прочим, — перебила Бьянка, — если кто-то из прошлых кандидатов не подойдет твоей старшей, ты вполне можешь предложить ему младшую.
Бланка, похоже, все никак не могла успокоиться по поводу того, что сын Ноймаринена не остался единственным в списке. Рокэ поморгал, потер лоб, посмотрел на нее, а потом снова уставился в бумагу: дворянские фамилии, длинные и короткие, норовили как будто разбежаться от него во все стороны; округлые буквы пытались выкатиться с листа на стол, а острые углы рвались вверх. Быстро же он устал — не ожидал от себя.
— Наверное, — сказал Рокэ и протер глаза. — Здесь, знаете, кузина, все так зыбко, что я не удивлюсь, если молодые люди поменяют свои предпочтения еще раз десять, когда подрастут. Но пока вот так. Далее — у меня еще длинный список, но, может быть, я не буду его зачитывать? Дикон и Айри, как думаете, Валмон для Дейдри и Савиньяк для Эдит или наоборот?
— Арно веселый, — сказала Айрис.
— Валмона я не видел, — сказал Ричард. — Но да, Арно веселый. Наверное, Эди с ним будет интересно.
— Бертрам — довольно серьезный и вдумчивый человек, — объяснил Рокэ. — О его старшем сыне, конечно, этого сказать нельзя, но почему бы младшему не пойти в батюшку? Решено: я поговорю с родителями молодых людей при встрече, мы же в любом случае поедем через Эпинэ и завернем к ним или по дороге в Надор, или на обратном пути, из столицы. А девочек я обрадую уже потом.
— Ладно, — сказал Ричард, наблюдая, как Рокэ обводит одно из имен зелеными чернилами, погружает перо в другую чернильницу и рисует новый кружок синим. — Как скажете, эр Рокэ.
— Полагаю, на этом все, — Диего попытался встать, но жена схватила его за руку и потянула вниз.
— О нет, — разочаровал его Рокэ. — Осталось самое трудное: Ричард.
— С этого следовало начать, — заметила Бланка.
— Нет, потому что здесь, честно говоря, все довольно печально, за неимением лучшего слова — а я не хотел начинать с неудачи, — Рокэ поднял листок, на котором красовалось от силы десятка полтора строк. — Девочек в поколении Дикона не просто мало — их катастрофически мало! Я не понимаю, как это получилось. Куда ни посмотри — здесь четыре сына, там пять, тут три, и у многих ни одной дочери — или они слишком взрослые, некоторые уже замужем! Вот, скажем, Придды — да, я не хотел их брать, но на безрыбье, Диего, ты же потомственный моряк, должен понимать… У них две дочери, обе значительно старше Ричарда, одна замужем, а другая вдова… Не подходит. Больше, по сути, смотреть не на кого. Даже за границей — в Урготе, скажем, — всё какие-то великовозрастные барышни. Морисские родственницы… у них очень своеобразное представление о браке. Дочери графов и ниже…
— Леони Дорак, Ивонн Маран, Мария Тристрам, — перечислила Бланка и замялась, — гм, две у Манрика, извини, кузен…
— Вот и я о чем, — сказал Рокэ. — Почти никого. Может быть — не знаю — Дикон приглядит себе кого-нибудь при дворе, когда мы будем в столице. Правда, Ее Величество тут у нас заявила, что не собирается брать в фрейлины девушек младше шестнадцати, потому что у нее, цитирую, здесь не сиротский приют. Дикон, попробуешь?
— Эр Рокэ, да! — Ричард улыбнулся, кивнул и тут же, смутившись каким-то своим мыслям, покраснел.
— Тогда решено, не будем сейчас тратить время, — подытожил Рокэ, собирая листки вместе и складывая их пополам. — Пойдемте ужинать.
________________________
Примечание:
- кавалер Деллобордо пришел к нам из «Манон Леско», его фамилия представляет собой адаптацию фамилии «де Грие», с учетом того, что grieu на старофранцузском означает «грек», а в каноне черты Греции носит Бордон. Пейринг Айрис с «де Грие» вкратце описывается в конце фанфика «Блаженны есте».
Глава 15
читать дальшеПервые несколько дней по приезде в Надор они провели в библиотеке, копаясь в личных архивах предков Ричарда. Могли бы, конечно, начать и позже, ближе к дню рождения, но погода как раз испортилась — снег уже сошел, но постоянно принимался идти весенний мелкий дождь, а ветер пригонял к горам новые и новые клочья серых облаков, — то есть делать на улице было нечего.
Еще в Алвасете Ричард, помирившись с Берто и выслушав от него объяснения о ритуалах взросления (может быть, завуалированные, а может быть, прямые — Рокэ не вслушивался), вспомнил, что в Надоре, по рассказам старой няньки, когда-то был похожий обычай: тоже нужно было залезть на скалу и провести там ночь. Приехав домой, он попытался расспросить подробнее няньку, которая смотрелась теперь такой же частью надорского замка, как тяжелые створки входных дверей, латы в коридоре или обветшалый гобелен на стене, — как будто никогда и не отлучалась и не провела целых четыре года в Алвасете. Ничего определенного, однако, выяснить не удалось: нянька уверяла, что, кажется, там было что-то посложнее, чем просто оказаться в правильное время на горе — правильное время означало ночь накануне дня рождения, хотя бы это Рокэ с Ричардом почувствовали верно. Вроде бы, говорила нянька, поглаживая узел кэналлийской шали, привезенной ей в подарок (шали, расписанные цветами, привозили каждый год, и за год новая шаль успевала посереть и слиться рисунком иногда с каменной кладкой стен, а иногда со стволами деревьев в соседнем лесу), вроде бы юноша должен был еще знать ответы на какие-то вопросы, но традиция прервалась еще при святом Алане, и с тех пор никто такого не делал. Настолько серьезный подход к искусству любви поразил Рокэ: что же это были за вопросы, без которых местная астэра не подпускала к себе неискушенных молодых людей и зачем вообще она это выдумала? Интересно, по теории были вопросы или по практике? Впрочем, поколения надорских герцогов, появившиеся на свет уже в нынешнем Круге, доказывали, что справиться вполне можно было и без астэры с ее экзаменом — но раз они с Ричардом решили в этот раз все делать по правилам, придется разыскать более точные свидетельства.
И вот они втроем с надорским домоправителем, добродушным толстяком Энтони (собственный управляющий Рокэ был оставлен надзирать за хозяйством), засели в библиотеке. Все личные бумаги, к счастью, собирались в отдельном шкафу: точнее, полки шкафа занимали более новые документы, а более старые пылились в сундуках, расположенных в той же нише, что и шкаф, — самые дальние сундуки выглядели настолько древними, что Рокэ не удивился бы, обнаружься там глиняные таблички архаичных времен… хотя нет, в ту эпоху Окделлы еще не владели этим замком, но мало ли, вдруг перевезли с собой семейное достояние; и все-таки он понадеялся, что им повезет ограничиться хотя бы тремя первыми сундуками, и до глиняных табличек у них дело не дойдет.
Энтони, вытащив из связки ключей самый неприметный, открыл сначала дверцы шкафа, потянул на себя, и на пол посыпались стопки исписанной бумаги, писем в конвертах, прошитых тетрадей — все, что было собрано в кабинете покойного Эгмонта и засунуто сюда сразу после его смерти. В этом тоже, конечно, придется разбираться, но позже. Последним из шкафа вывалился альбом ин-кварто, в жесткой обложке — такой, в какой девицы пишут подружкам стихи и пожелания счастья, а между страниц берегут засушенные лепестки. Ричард тут же подцепил альбом и сунул в него нос. Первая страница была украшена аскетично: вензель из букв «М.К.» был обрамлен строгим геометрическим узором, четкие линии шли параллельно одна другой, образуя три вписанных друг в друга восьмиугольника, а на свободных местах были выведены заштрихованные черным ромбы — здесь не было ни изогнутых веток с листьями, ни бутонов цветов, ни каллиграфически начертанных цитат — ничего, что обычно ожидаешь от девичьего альбома.
— Эр Рокэ, смотрите, это же дневник матушки! — воскликнул Ричард и погладил обложку. — Можно я почитаю?
— Потом, — сказал Рокэ. — Позже можно, но сейчас не отвлекайся, мы ищем совсем другое!
Домоправитель тем временем распахнул крышку первого сундука, поднялось облако пыли, Ричард закашлялся, у него заслезились глаза, и Рокэ, попытавшись разогнать пыль веером из попавшихся под руку листов, но сделав этим только хуже, велел ему выйти и решил, что они вернутся сюда завтра, когда здесь уберут.
На следующий день они занялись содержимым того сундука, где хранились документы конца прошлого Круга и более ранние. Быстро просмотрев разрозненные бумаги, они отложили их в сторону и принялись изучать книги и тетради — то есть все, что было похоже на дневники или мемуары, — выискивая в них любые упоминания слов «вопросы и ответы». Самым ответственным мемуаристом оказался прапрадед пресловутого Алана, живший века за полтора до своего печально знаменитого потомка: от него остался громоздкий фолиант, кодекс, переплетенный в бычью кожу с тиснением, где он скрупулезно записал все достойные внимания события своей жизни, начиная с раннего детства, а некоторые даже сопроводил миниатюрами. Медленно пролистав примерно пятую часть книги, вглядываясь в остроугольные буквы, теснившиеся на строчках, подпирая одна другую, Ричард наконец ткнул пальцем в страницу:
— Вот здесь вроде сказано «вопросы».
Рокэ, отвлекшись от другого дневника, который проглядывал сам, заглянул через его плечо, и они вдвоем склонились над книгой.
«Вошед же в возраст призва мя отец мой и вручи ми словеса таиная яже аз заучих. Быша же си словеса вопросы числом ~IS и ответы тем же числом. Ночию же прикова мя отец цепию на скале и вопросы исспроси аз же отвечах и остави мя…»
Дальше чернила затерлись, и было не разобрать. Ричард потеребил угол страницы, и так уже размочаленный от времени, и наморщил лоб:
— Что здесь написано, эр Рокэ? Что значит «вошед же в возраст»?
— Ну, в целом все понятно: молодой человек вошел в возраст — полагаю, это значит, что начал взрослеть, так что мы на правильном пути. Отец принес ему какие-то тайные вопросы и ответы, шестнадцать штук, юноша их выучил. Ночью они пошли на скалу, отец его приковал цепью, задал эти ритуальные вопросы и оставил его там. Судя по тому, что сохранились мемуары, эту ночь твой предок пережил без потерь. Найти бы еще эти «тайные словеса»…
— Я видел где-то список! — Ричард просветлел. — Сейчас!
Он покопался в куче ветхих бумаг, отложенных в сторону, и извлек одиночный листок, на котором, действительно, обнаружился список из тридцати двух пунктов, в которых теперь, когда Рокэ и Ричард знали, что искать, угадывались пары коротких вопросов и ответов. Они были изложены более современным языком, чем изъяснялся мемуарист, но все равно оставляли странное впечатление и точно никак не касались ни любви, ни созревания.
— Она придет из осени, — прочитал Рокэ вразнобой. — Кто откроет врата? Сколько их было? В чем наша слабость? Да… Очень загадочно. Веет каким-то древним заклинанием, немного похоже на «Песнь Четверых», правда?
— Ага, — согласился Ричард. — Но раз надо, то давайте я выучу, а потом сделаем, как написано в мемуарах.
На скалу, к мордам вепрей, высеченным в камне, они взобрались вдвоем: Рокэ, не зная достоверно о точных правилах ритуала — в мемуарах, которые они изучили, не упоминались детали, — не рискнул брать с собой сопровождающих. Стараясь не задумываться, как это выглядит со стороны, Рокэ сначала обмотал запястья Ричарда плотной тканью (он понадеялся, что высшие силы не будут иметь ничего против — в конце концов, не было же их целью калечить Повелителя), а потом замкнул на них кандалы, которые сошлись с легким щелчком: древние все предусмотрели заранее, чтобы потомкам не пришлось заботиться о том, как именно приковывать юношей к скале. Цепи оказались достаточно короткими и не позволяли ни сесть, ни тем более лечь, но Рокэ решил, что молодое тело вполне способно провести без сна, стоя, половину суток: день рождения Ричарда, удачно или неудачно, приходился почти на Весенний Излом, и ночь сейчас была лишь ненамного короче дня. После этого он, не дожидаясь протестов, закутал Ричарда в теплый плащ с капюшоном, зачитал ему по памяти ритуальные вопросы, которые успел заучить и сам — не так уж много их и было, — выслушал один за другим ответы и, оставив при себе слова напутствия, развернулся и не оглядываясь ушел в замок, оставив Ричарда одного.
Вернулся он на рассвете, все так же один. Еще с полдороги, поднимаясь на скалу, он позвал:
— Дикон!
Не получив ответа, он решил, что, может быть, тропа, загибаясь, заглушает звуки, и попробовал еще раз уже совсем близко к вершине:
— Дикон! Ричард! Ты здесь?
Ричард молчал, и Рокэ сделалось неуютно: не мог же мальчик сам отковаться и уйти неизвестно куда или, того хуже, сделать пару неверных шагов и сорваться с горы? Ему вспомнилось собственное путешествие в Гальтару, еще давно, в ранней юности — странностей тогда хватало, и бывало несколько моментов, когда его охватывало некое экстатическое безумие; длилось оно, правда, недолго, и Рокэ тогда не успел повредить ни себе, ни спутникам. Но он был тогда старше, а Ричард во многом еще ребенок.
Выбравшись наконец на площадку, Рокэ со смесью облегчения и ужаса обнаружил, что Ричард на месте, но не слышит его: мальчик безвольно обвис на цепях, склонив голову; он не шевелился, и только ветер перебирал его волосы, играя короткими прядями. Ричард обрезал их незадолго до отъезда, после очередной мимолетной ссоры, по какому поводу, Рокэ уже не помнил («вы мне не отец, хватит меня воспитывать»), — обрезал, вероятно, чтобы показать, насколько чуждо и противно ему все кэналлийское, ведь это южане носят волосы длинными. Рокэ подозревал, что подстричься ему помогала Айрис, потому что волосы выглядели так, как будто их касались ножницы в аккуратной девичьей руке, а не лезвие кинжала, но выяснять подробности не стал.
Нет, это совсем не было похоже на то, что творилось с ним самим в Гальтаре. Рокэ бросился к мальчику и, разжав кандалы, которые легко ему повиновались, опустил Ричарда на землю, придерживая под спину, и похлопал по щекам. Никакого отклика это не вызвало, но ладони у Ричарда были теплыми, сердце билось ровно, и дышал он спокойно. Решив, что здесь он все равно ничего не добьется, Рокэ взвалил Ричарда на плечо и принялся осторожно спускаться — взял бы на руки, хотя тот, конечно, вырос и потяжелел с тех пор, как Рокэ последний раз носил его на руках, но пройти по тропе тогда было бы невозможно. В замке он употребил свой самый командный тон, чтобы раздать приказания домочадцам и не дать им впасть в панику, а то некоторые, встретившиеся им по пути, уже начали причитать над молодым герцогом; он велел уложить Ричарда, согреть его и принести отвар из ягод шиповника, а потом разогнал всех, сам устроился возле кровати и приготовился ждать.
Несколько часов прошли в тишине, которую нарушало только потрескивание дров в камине — весна выдалась ранней, но топить все равно приходилось много, и сам Рокэ постоянно мерз. Наконец — уже после полудня — Ричард повел головой, открыл глаза и спросил сонным голосом:
— Эр Рокэ, все уже закончилось?
— Думаю, что да, — сказал Рокэ. — Ну что, Дикон, как ты провел ночь? Приходила ли к тебе девушка?
— Какая девушка? — удивился Ричард.
Похоже, Берто все-таки ничего ему не объяснил или объяснил не то.
— Из тех, что живут на таких горах и помогают юношам повзрослеть. Полагаю, что астэра Скал. Дева-литтен, должно быть.
— Нет, что вы! — Ричард мотнул головой. — Никаких девушек не было!
Рокэ, поймав его взгляд, полный недоумения, понял, что Ричард не лжет: видимо, ритуалы Скал совсем не были связаны с делами любовными — а, может быть, Ричард и правда еще не вырос, оставался еще ребенком, и Рокэ отправил его на гору слишком рано — поэтому ему и стало дурно.
— Что же с тобой было, Дикон? — спросил он. — Что ты помнишь?
Ричард как будто задумался, и в глазах его мелькнуло было мечтательное выражение, но взгляд сразу затуманился.
— По-моему, я был камнем… — нерешительно начал он.
Рокэ засмеялся:
— Дикон, не слишком ли ты взрослый для этой игры? Камнем!
— Ну да, — сказал Ричард и, приподнявшись, заговорил увереннее: — Как будто камнем в основании скалы, я просто лежал и слышал все, что происходит вокруг — как прорастает трава, топчутся волки в лесу, где-то бродят люди, ездят повозки; и другие камни как будто очень медленно растут, а другие перетираются в песок… А потом Скалы начали со мной говорить.
— Да? — спросил Рокэ. — И что же они тебе сказали?
— Сказали, что приветствуют Повелителя. И потом, что Повелитель пришел слишком рано. Но раз уж его направил сам король, тогда ладно.
— Король? — переспросил Рокэ. — Точно король? Так и сказали?
— Ну да. Не знаю, что они имели в виду.
Зато Рокэ, кажется, знал: нет, смутные подозрения возникли у него еще тогда, во время гальтарского вояжа, когда на его призыв отозвались все стихии, а не только Ветер, положенный ему по крови; но он тогда отмахнулся от них и упорно не желал принимать на веру. Конечно, теперь, оглядываясь назад, он вспоминал и другие детали, которые явно указывали на его истинное наследие — наверное, на самом деле, он давно это знал. Ну что же, король так король, этого уже не изменить — нет оснований не верить Скалам… А вот что значит «слишком рано» (и как же точно Скалы повторили его собственные мысли)? Неужели они вычитали из мемуаров что-то не то, и стоило подождать еще несколько лет? Не повредило ли это мальчику?
Из размышлений его вырвал голос Ричарда:
— Эр Рокэ, голова очень болит. Можно я еще посплю?
— Голова? — спросил Рокэ с удивлением: Ричард никогда не мучился мигренями и вообще со времени того, семилетней давности, ранения, почти не болел — по крайней мере, не болел настолько тяжело, чтобы лежать в постели; а с тех пор, как они начали каждый год ездить в Надор, перестал даже простужаться.
— Угу, — сказал Ричард.
— Голова… — задумчиво повторил Рокэ и положил ладонь Ричарду на лоб. — Погоди, малыш, сейчас.
Ричард не отдернулся в негодовании и не запротестовал, что он вовсе никакой не малыш, а только зажмурился, закусил губу и отвернулся от окна, в которое проникали солнечные лучи, словно яркий свет ему мешал. Рокэ потянулся к шнурку, вовремя вспомнил, что они в Надоре и шнурков для вызова слуг здесь нет, и крикнул в коридор, чтобы из его покоев принесли шкатулку с лекарствами. Эта шкатулка за годы его родительства на самом деле разрослась уже до размеров небольшого сундучка, и в ней должны были найтись и средства от головной боли — пусть Ричарду не были знакомы подростковые мигрени, зато они раз в несколько месяцев одолевали Айрис, особенно сейчас, когда она начала превращаться из девочки в девушку. Ожидая, пока выполнят его поручение, Рокэ успел убедить Ричарда выпить отвар шиповника, уже остывший и заново нагретый на углях камина, а когда один из его кэналлийцев (надорские слуги все равно не знали, где и что искать) внес наконец шкатулку, вытащил оттуда три склянки. В одной был лавандовый настой: добавить в воду и дать выпить; в другой — персиковое масло: растереть лоб, виски и макушку; в третьей — масло фиалки: накапать в ухо, хотя Ричард, конечно, откажется, и это придется сделать, когда он заснет.
Ричард проспал весь оставшийся день — весь свой день рождения — и следующую ночь и вышел к завтраку задумчивым и немного рассеянным, но бодрым. Рокэ предложил ему съездить покататься — на улице как раз распогодилось, — и собирался составить ему компанию, но тут к нему подошел домоправитель, который держал в руке какую-то бумагу, измятую и потертую, как будто пролежавшую лет десять в ящике стола, и Рокэ вспомнил, что тот был отправлен разгребать архив Эгмонта.
— Герцог, — обратился к нему домоправитель: надорские домочадцы умудрялись интонациями выражать, обозначает это «герцог» их собственного герцога или чужого. — Полагаю, вам будет интересно на это взглянуть.
Рокэ протянул руку за бумагой, гадая, что же это может быть — свидетельство заговора, улика против покойного Эгмонта — уж больно осторожным был тон домоправителя, — и, вчитавшись, понял, что ошибся: это оказался договор о помолвке малолетней герцогини Айрис, урожденной Окделл, с Альдо Раканом, принцем в изгнании. Рокэ присвистнул, и Ричард обернулся к нему.
— Что там, эр Рокэ? — настороженно спросил он.
— О, ничего особенного. Представляешь, оказывается, Айрис уже была помолвлена, а мы об этом ничего не знали. С Альдо Раканом из Агариса.
— Ну, — сказал Ричард, — он все-таки принц, хоть и опальный. Хотя Айрис не захочет, наверное, жить в изгнании.
— Подозреваю, она не обидится, если я сам разорву эту помолвку.
Забавно, что теперь в Агарис придется посылать целых два письма: Рокэ оставил третьего кандидата — Робера Эр-При — на потом, надеясь, что связываться с ним не придется, но получилось так, что два других потенциальных жениха отказали: Ноймары имели непонятное предубеждение против Окделлов и прислали очень вежливое и обходительное объяснение, почему этот брак их не устраивает, а у Фельсенбургов предубеждение распространялось на весь Талиг и особенно на герцога Алву лично, поэтому они отвергли Айрис в очень резких выражениях.
«Господин Ракан,
Извещаю вас, что на правах опекуна я в одностороннем порядке разрываю вашу помолвку с Айрис, герцогиней Окделл, моей воспитанницей.
Р. Алва».
— Ты не представляешь, от кого мне тут пришло письмо! — Альдо помахал бумагой перед носом у Робера и засмеялся. — От Кэналлийского Ворона собственной персоной!
— Ничего себе, — пробормотал Робер и покосился на свой конверт, еще не распечатанный, на котором тоже виднелся кэналлийский герб. — И что же он пишет?
— О, оказывается, я был помолвлен с какой-то девчонкой, Окделл, кстати, ваши семьи же дружили? Помолвлен! Ха-ха, я даже не подозревал! Надо спросить у бабушки, может, она вспомнит!
— Ну надо же, — повторил Робер и раскрыл свое письмо.
— Что пишут? — Альдо попытался заглянуть туда, но Робер прикрыл письмо рукой.
— Ты не поверишь. Герцог Алва предлагает помолвку. С Айрис Окделл.
______________________________
Примечания:
- в роли староталигского языка выступает немного искаженный древнерусский (грамматические формы выверены, а слова и структура фраз — нет);
- Рокэ лечит головную боль по Авиценне.
Глава 16
читать дальше— Хочу также напомнить вам, господа, что завтра вечером посольство Нухутского султаната устраивает у себя прием, на котором Его Величество очень хотел бы видеть некоторых из вас, — объявил кансилльер в конце очередного не то королевского совета, не то придворного вечера без дам, на котором Рокэ, вернувшись в столицу, был вынужден присутствовать.
— Только некоторых? — спросил Рокэ. — Кого же это?
Король откашлялся, и все взгляды обратились к нему: Рокэ помнил это благодушное выражение на его лице — именно с таким Его Величество в свое время всучил ему опеку над маленькими Окделлами. Было понятно, что король опять предвкушает какую-то романтическую или лирическую историю — казалось бы, женившись и обзаведясь двумя детьми, он должен был излечиться от желания устраивать чужую личную жизнь, но нет: например, он регулярно угрожал Рокэ, что если тот не найдет себе невесту, то ему будет приказано обвенчаться с сестрой бордонского дожа.
— О, друг мой, — заговорил король. — Дело в том, что наши друзья из Нухута привезли для нас брачное предложение: насколько я понимаю, их правящая семья никогда раньше не роднилась с государствами Золотого Договора — поправьте меня, друзья, если я ошибаюсь, — и вот наконец они решили, что для этого пришло время. У них есть принцесса…
— Нухутская принцесса? — переспросил супрем: похоже было, новость оказалась неожиданностью не только для Рокэ, который всю зиму и половину весны провел вдали от двора. — Нухутская?
В его тоне слышалось одновременно и «У них есть принцессы?», и «Кому же в голову придет жениться на дикарке?»
— Вы не ослышались, — с милой улыбкой подтвердил кансилльер: вот кто наверняка узнал новость одним из первых.
— Так вот, господа, — продолжал король. — Я бы, конечно, и сам рад был упрочить связи с султанатом, но, сами понимаете, принц Карл только что родился, а девушке, как я понял, уже лет тринадцать — посудите сами, такая серьезная разница в возрасте, когда супруга старше…
— Кроме того, — вставил кардинал и посмотрел на кансилльера, — мы же все понимаем, что королева из-за границы — это не то, что нам сейчас нужно, учитывая, скажем так, опыт прошлого.
— Да, — согласился король неожиданно легко. — Поэтому, господа, мы решили, что герцог — как титул, ближайший к королевскому, ближе только принцы крови — тоже устроит наших друзей из Нухута. И я бы хотел, чтобы прием посетили те из вас, господа герцоги, у которых есть сыновья лет тринадцати, четырнадцати, пятнадцати: господин супрем, господин обер-прокурор, господин Первый маршал? О, и, конечно, вы, герцог Фиеско, у вас же есть сыновья?
— Да, Ваше Величество, — сказал Фиеско откуда-то из-за чужих спин: никто не заметил, как он появился и присутствовал ли в зале с самого начала. — Приблизительно два.
— Я думаю, что мой сын вполне может найти себе более подходящую невесту! — заявил Колиньяр и в упор уставился на Рокэ. — Всегда можно обратить внимание на кого-то поближе, на девицу, равную по статусу и положению, да, герцог Алва?
Рокэ пожал плечами:
— Не все желания имеют свойство исполняться, герцог Колиньяр!
Тем временем супрем убеждал короля, что его сыновья, ни один из них, не в столице — хотя Рокэ был уверен, что старший появится в столице, возле юбки королевы, так скоро, как ему дадут отпуск в армии, — а самому ему идти на смотрины нет смысла, потому что, конечно, родители могут выбирать для детей пару, но главное слово остается за детьми. Рокэ вспомнил слухи, которые ходили о скоропалительной женитьбе самого господина супрема, и подумал, что тот в этом вопросе хотя бы последователен. Обер-прокурор тоже выглядел так, как будто собирался пренебречь просьбой короля и проигнорировать прием, а Фиеско опять словно растворился в толпе. Постепенно дворяне потянулись к выходу, и Рокэ тоже двинулся к двери, но король окликнул его:
— Друг мой, постойте!
— О, Ваше Величество, мы с герцогом Окделлом обязательно придем, — заверил его Рокэ.
Король отмахнулся и слегка поморщился:
— Я не об этом! Хотел вам напомнить, чтобы вы вели себя как положено, а не как в прошлый раз! Не хватало нам еще войны с Нухутом!
— Такого не будет, — пообещал Рокэ.
Прошлый раз, действительно, вышло не очень хорошо. Тогда прием устраивало гайифское посольство — это было два года назад, Ричарду только исполнилось двенадцать, и Рокэ, как и теперь, привез его с собой в столицу и водил по светским развлечениям, чтобы мальчик постепенно привыкал к придворной жизни. Увлекшись разговором с друзьями, он слишком поздно заметил, что гайифский посол, склонившись к Ричарду, шепчет тому что-то на ухо, а рука его тянется потрепать мальчика по спине — по крайней мере, Рокэ хотел бы надеяться, что именно по спине. Рокэ подозвал Ричарда к себе и, когда тот подбежал, спросил вполголоса:
— О чем вы там беседовали с господином послом?
— Да ни о чем особенном. Он спрашивал, чей я, и я сказал, что ваш. Он скривился и прошипел что-то вроде: «А, фаворит герцога Алвы, ну понятно», и тут вы меня позвали. Эр Рокэ, почему фаворит?
Вызвать чужого посла на дуэль неминуемо означало бы объявить этой стране войну, поэтому Рокэ просто разбил мерзавцу нос с одного удара и добавил бы еще, если бы его не оттащили. Разразился жуткий скандал. Гайифа послала ноту протеста, ведомство экстерриора ответило официальными извинениями, и войны вроде бы удалось избежать — правда, тем же летом она все равно началась, только не с Гайифой: эти предпочитали воевать чужими руками. Какие-то очередные кочевники, вдруг явившиеся непонятно откуда, как будто из Холты, хотя сама Холта уверяла, что не имеет к ним отношения, напали на восточные границы Талига, и Рокэ, победив их, как раз и получил звание Первого маршала.
Дома Рокэ сообщил было Ричарду, что завтра их ждут в нухутском посольстве, но тот пропустил его слова мимо ушей, отмахнулся и поспешил поделиться тем, что сейчас занимало его ум:
— Эр Рокэ, я почитал дневник матушки, и она там пишет о своих женихах, которые были до отца. Сначала к ней сватался кансилльер, но там все быстро закончилось само собой.
— Ну надо же, — Рокэ засмеялся. — Представляешь, ты был бы сейчас сыном кансилльера? Вырос бы таким же скучным, зато всю жизнь провел бы при дворе.
— А потом был какой-то жених, которому матушка отказала, и знаете почему? Потому что выяснила, что он ходил в… веселые дома. Никогда не думал. Так забавно, надо будет рассказать Айри! Или нет, ей нельзя, она же девочка.
— Радикальный подход, — оценил Рокэ. — Знаешь, я даже понимаю в чем-то твою матушку: есть масса способов получить то же самое, не прибегая к продажной любви. Всегда можно придумать, чем привлечь к себе девушку, помимо денег.
Оставив Ричарда в задумчивом настроении, Рокэ зашел к нему только на следующий день — напомнить о приеме — и в очередной раз убедился, что расположение духа у подростков способно меняться ежедневно безо всякой причины. Ричард валялся на кровати, уткнувшись в книгу — очередной сентиментальный древнегальтарский романчик: прелестные пастушки, потерянные дети, слезы и невинные поцелуи на фоне зеленой дубравы — конечно же, в переводе (а обещал ведь, что за время поездки подтянет гальтарский), — и не собирался вставать.
— Я никуда не пойду. Идите без меня.
— Ричард, — строго повторил Рокэ. — Его Величество настаивал, чтобы на прием пришли герцоги с сыновьями — твоего, между прочим, возраста.
— Ну вот тем более, у вас же нет сыновей, идите один.
— Тебе надо учиться бывать в свете, посольский прием — такое же светское событие, как бал или вечер во дворце.
— Не хочу. Ну что там, нухутцы, что они могут показать! О чем вообще разговаривать с этими дикарями?
— Кстати, примерно то же самое заявил и господин обер-прокурор прямо в лицо Его Величеству, — заметил Рокэ.
— Правда? — Ричард оживился, отложил книгу и спустил ноги с кровати. — И он туда не собирается? Значит, и граф Сабве не придет? Тогда пойдемте, надо же посмотреть, чего они лишились! Но, знаете, если вы идете туда, только потому что там наливают какое-то необычное нухутское вино, то сами будете виноваты, если мы будем весь вечер скучать!
Прием в нухутском посольстве начался, действительно, с застолья: Рокэ не считал себя знатоком восточной кухни, но даже он заметил, что сегодня нухутцы превзошли сами себя в экзотичности — кроме уже знакомых блюд, похожих одновременно на холтийские и морисские, подавали еще какие-то маловразумительные кусочки непонятно какого мяса или не мяса, обильно политые соусом — таких перемен было больше десятка, и все они различались по вкусу и были, надо признать, неплохи. Возможно, нухутцы хотели этим что-то сказать, а возможно, посольский повар просто был тем еще экспериментатором. Вина, между прочим, вообще не предлагали — по морисскому обычаю, — а вместо этого исправно подливали в маленькие чашечки — по обычаю холтийцев — теплый напиток, похожий на шадди, но менее горький и более водянистый.
Вся нухутская культура стояла на перепутье между холтийской и багряноземельской и представляла собой их смесь: Нухут, занимая узкую полоску суши вдоль побережья, вынужден был развивать мореходство и даже сумел наладить, в обход Кэналлоа, морскую торговлю с восточной оконечностью Багряных земель. В одежде и быту же нухутцы предпочитали всё холтийское и поэтому на больших дипломатических мероприятиях смотрелись форменными дикарями.
Струнный квартет, инструменты в котором тоже были неизвестны Рокэ, наигрывал что-то необременительное, слуги разносили блюда, и вот наконец подали десерт — шербет, крошечные мягкие булочки на меду и круглые красные ягоды, целиком покрытые застывшей карамелью, — и нухутский посол, поднявшись с места, попросил внимания.
— Сегодня, господа, я бы хотел говорить от имени наших давних друзей и торговых партнеров — Срединной Империи из Бирюзовых Земель, — начал посол. — Многим из вас, конечно, знакомы вазы, шелк и другие товары, которые привозят из этой богатой и древней страны.
Человек, сидевший по правую руку от посла, привстал и поклонился. Он был одет не по нухутской моде — в балахон с длинными широкими рукавами, свисавшими почти до земли, сшитый из знаменитого плотного шелка и украшенный рисунками фантастических птиц и зверей.
— Я знал! — прошептал на ухо Рокэ, нагнувшись к нему, Марсель Валме, оказавшийся сегодня здесь же: старший сын Валмона не пропускал ни одного приема в столице. — Я всегда подозревал, что не могут люди, которые одеваются буквально в шкуры, производить вот такие вазы!
— Я даже не задумывался, мало ли кто во что одет, — прошептал в ответ Рокэ и повернулся, чтобы узнать мнение Ричарда — но тот сидел, скрестив руки на груди и мрачно глядя в сторону, и изо всех сил делал вид, что он не с ними. С десертом он уже расправился, ободрав всю карамель и съев только ягоды, а речи посла о международной торговле ему было слушать откровенно скучно.
— К сожалению, в наше время обитатели разных континентов знают друг о друге совсем мало, — продолжал тем временем посол: Рокэ, отвлекшись на разговор, пропустил все славословия в адрес бирюзовоземельской империи. — Хотелось бы надеяться, что новое начинание исправит эту ошибку и поможет наладить связи…
И так далее: дипломаты могли вести подобные речи часами. Рокэ опять потерял нить и принялся разглядывать публику, пытаясь по нарядам и внешности отличить нухутцев от их «торговых партнеров».
— …свою дочь — принцессу Срединной Империи, — сказал посол. — У всех вас, господа, будет сейчас возможность ознакомиться с портретом. Будьте добры, пожалуйста.
Посол принял у слуги, уже ожидавшего за его плечом, небольшую — ладони в три высотой — картину в простой раме и, повернув, продемонстрировал гостям. Портрет был написан в традиционной манере, маслом — нухутцы (или бирюзовоземельцы) явно наняли художника из Золотых Земель, должно быть, из Агариса: то, что выдавалось за «нухутскую живопись», обычно выглядело более схематично, а люди изображались совсем условно. С портрета смотрела прелестная девушка — девочка, не старше Айрис. Темные глаза необычного разреза были подведены, широкие скулы набелены, высокий лоб открыт, черные волосы забраны наверх, в сложную прическу, украшенную золотым гребнем и маленькими подвесками с самоцветами; два волнистых локона спускались вниз по вискам. Три слоя бирюзового шелка разных оттенков оформляли прямой ворот ее платья, а в руке красавицы лежал полураскрытый веер. Рокэ с удовольствием представил себе, какие выражения появятся на лицах обер-прокурора и супрема, когда те узнают, что именно они упустили, и легонько толкнул Ричарда локтем в бок, чтобы тот тоже обратил наконец внимание на портрет. Ричард не пошевелился, и Рокэ, взглянув на него, понял, что тот справился и сам: мальчик не отрываясь смотрел на портрет, застыв и как будто даже перестав дышать.
— …заключить договор о помолвке, — сказал посол и кивнул бирюзовоземельцу.
— О, конечно, — Рокэ встал. — Я с радостью подпишу все, что вы укажете, господин посол, на правах опекуна юного герцога Окделла. Он не будет возражать. Да, Ричард?
Рокэ потряс Ричарда за плечо, не получил ответа и двинулся к послу, рядом с которым секретарь посольства уже поставил конторку и раскладывал на ней бумаги. Бирюзовоземелец оценивающе оглядел Ричарда, улыбнулся в длинные усы, сложил ладони под подбородком и что-то пробормотал послу; посол слегка поклонился, пожал Рокэ руку, и на этом устный договор был заключен. Бирюзовоземелец опять обратился к послу с какой-то фразой: тот, видимо, ко всему прочему играл роль его толмача.
— Может быть, молодой господин хочет что-то уточнить? — перевел посол.
— Мне кажется, молодого господина и так все устраивает, — сказал Рокэ. — Герцог Окделл! Отомрите и подойдите уже сюда!
Ричард наконец сумел оторвать взгляд от картины и, моргнув, поднялся и послушно подошел.
— Молодой господин желает что-нибудь спросить? — повторил посол.
— Да, — сказал Ричард. — Как ее зовут?
Бирюзовоземелец разразился тирадой, состоящей, вероятно, из имен и титулов принцессы, но посол оставил из нее только пару слов:
— Принцесса Юэжань из рода Чжао.
— Ю-э-жань, — пробормотал Ричард про себя. — Почти Юджиния. И, господин посол, скажите, можно будет… забрать портрет?
— О да, конечно, — посол обменялся взглядами с бирюзовозмельцем, который снова снисходительно улыбнулся и кивнул. — И мы пришлем нашего художника, чтобы он написал портрет молодого господина. И молодой господин может отправить письмо, но ответ мы обещаем нескоро: во-первых, почта идет долго, а во-вторых, дева Чжао еще только начала изучать талиг…
— Это неважно, — сказал Ричард и, протянув руку, провел пальцем по раме портрета. — Я все равно напишу.
Завладев портретом, Ричард, с трудом дождавшись окончания приема, умчался в особняк, а Рокэ в компании Марселя Валме, увязавшегося за ним, неспешным шагом ехал следом.
— Удивительно, — заметил Валме. — С первого взгляда влюбиться в портрет. Как будто и не у вас воспитывался.
Рокэ хмыкнул и не стал его разочаровывать: на самом деле, никакого противоречия здесь не было — Ричард оказался так близок Рокэ, как будто в их жилах текла одна кровь. Не так ли, в самом деле, и сам Рокэ влюбился в ту, лишь единожды увидев ее в окне? Душа Ричарда была уже подготовлена долгим ожиданием любви — одно к одному, намеки Берто, несостоявшиеся свидания с астэрами, обсуждения помолвок, наконец, дневник Мирабеллы, — и его сердце уцепилось за первое, на что упал его взгляд. Его случайной избранницей могла бы оказаться любая прелестница — фрейлина на королевском балу, сама королева, горожанка, помахавшая из окна, цветочница, дочь рыбака, встреченная на берегу моря — и хорошо еще, если бы возлюбленная (допустим, не считая фрейлины, если бы это была девица на выданье) быстро наскучила ему, и любовь прошла, не успев как следует разгореться. Нет, портрет невесты, право, — один из самых удачных вариантов, какой только можно представить.
____________________________
Примечания:
- Фиеско — «герцог Шрёдингера»: он появляется в каноне всего один раз, в сцене Фабианова дня, и больше никогда не упоминается — ни в числе герцогов, ни просто так, а в переиздании он вообще понижен до графа;
- «У меня приблизительно два сына» — реальное высказывание В. С. Черномырдина;
- Ричард читает классический античный роман «Дафнис и Хлоя»;
- пейринг Ричарда с бирюзовоземельской принцессой предполагался и мог бы случиться в продолжении фанфика «Повелитель мергеля» (сам фанфик и отрывок из продолжения); в этом же фанфике можно ознакомиться с авторским хэдканоном о Бирюзовых Землях;
- отсылаем читателей к сцене с портретом принцессы в «Турандот» Гоцци: www1.lib.ru/INOOLD/GOCCI/gozzi1_2.txt_with-big-... .
Глава 17
Осторожно! Рокэ немного несправедлив к детям, присутствуют неудобные намеки (но все быстро разрешается).
читать дальшеБерто со всеми девочками отправились кататься на лодке — наконец-то на его собственной лодке, недавно подаренной ему, которой он правил сам и на которой и совершил весь переход с Марикьяры до Алвасете: лодка была маленькой, но крепкой и устойчивой и была способна выдержать долгое плавание, а для увеселительных прогулок ей даже не была нужна команда. Дети звали с собой и Ричарда, но тот, сославшись на то, чем ему нужно готовиться к занятиям в Лаик («Какие занятия, Дик, мы же это и так все знаем? Что нового нам там расскажут?»), отказался и закрылся у себя. Рокэ, впрочем, знал, что дело не в занятиях: три дня назад Ричард получил очередное письмо от своей невесты, а это всегда заставляло его выпасть из жизни по меньшей мере на неделю. Письма приходили редко, обменяться ими получалось всего два-три раза в год, и Ричард, пересказывая невесте все события, которые произошли за это время, обсуждая с ней все темы, которые успел обдумать, все соображения, которые у него накопились, исписывал целые тетради — и судя по тому, какие объемные пакеты получал в ответ, невеста не отставала. Должно быть, если собрать и издать их переписку, получился бы добротный эпистолярный роман в нескольких томах. Ричард не рассказывал никому подробно, о чем именно беседует с невестой, но иногда делился какими-то деталями, которые его особенно поражали и которые он не считал секретными.
К прошлому письму принцесса приложила акварельную миниатюру на тончайшей бумаге, размером в ладонь: через весь лист наискосок тянулась изящно выведенная веточка дерева в цвету, а в верхнем левом углу черной тушью были начертаны четыре символа, образуя квадрат. Ричард объяснил, что картина называется «Созерцание сливы», потому что так с бирюзовоземельского, по словам принцессы, переводится его собственное имя; символы означают «слива», «исследовать», «скала» и «князь»: Ричард, Повелитель Скал. Тот значок, который соответствовал скале, даже немного походил на знак Скал. Принцесса сделала рисунок сама. Ричард заказал для него кожаный футляр на цепочке и носил теперь на груди, под рубашкой, как амулет. В ответном письме он, видимо, спросил, будет ли невеста рада похожему подарку с его стороны, и после этого перелопатил всю библиотеку в поисках репродукций светских живописных изображений святой Евгении: он считал, что труднопроизносимое имя принцессы напоминает надорское «Юджиния», а значит, соответствует «Евгении». Рокэ тогда подумал, что хорошо было бы свозить мальчика в Агарис, чтобы он увидел картины, которые нашел в книгах, воочию, но времени на большое путешествие уже не было: осенью Ричарду предстояло отправиться в Лаик. В новом письме принцесса, судя по всему, давала свое разрешение на ответный подарок, и Ричард, закрывшись в комнате и обложившись красками, кистями и альбомами по искусству, пытался написать святую Евгению с ее атрибутами так, чтобы сразу было понятно, кто именно изображен на картине: принцесса училась языку талиг и манерам Золотых земель у монахини-миссионерки из Агариса, поэтому должна была знать эсператистских святых. Собственно, как раз сейчас он и занимался живописью вместо подготовки к Лаик, которой отговорился от морской прогулки.
К ужину дети не вернулись, и Рокэ, хотя еще не начал волноваться, потому что они делали такое и раньше, все-таки решил спросить Ричарда. Когда он, постучав, вошел, картина стояла у стены на мольберте, скрытая серым чехлом, заляпанным красками, наброшенным небрежно и как будто в спешке — виднелся пустой светлый фон в правом нижнем углу, кусочек рукава женского платья и стебелек цветка. Ричард сидел за столом и старательно вычерчивал что-то на листке бумаги — судя по скомканным блокнотным листам, разбросанным вокруг, это был не первый его эскиз. Приглядевшись, Рокэ понял, что Ричард не сражается с линиями перспективы или пропорциями, а пытается изобразить несколько бирюзовоземельских символов, причем, кажется, не таких, как те, что красовались на натюрморте со сливой.
Неспособность Ричарда к языкам давно вошла у них в семье в поговорку: даже кэналлийский тот сумел освоить лишь настолько, чтобы отдавать команды слугам или делать заказы в трактирах, — с самим Рокэ, с Берто и другими кэналлийскими приятелями он разговаривал исключительно на талиг, тогда как девочки изящно перескакивали с талиг на кэналлийский и обратно. Учитель гальтарского махнул на Ричарда рукой: тот мог заучить наизусть огромный фрагмент стихотворного текста и даже неплохо научился переводить с листа, но впадал в рассеянность и начинал путать слова, как только ему задавали сочинить хотя бы пару строчек — хотя бы пару прозаических фраз — самому. Учитель дриксенского был тоже близок к тому, чтобы остановиться на разучивании поэм; учитель агирнийского, которого Рокэ, перебрав языки, которыми владел сам, необдуманно выписал из Багряных земель в прошлом году, вообще сейчас занимался только с Дейдри.
— Я так вижу, кое у кого наконец-то проснулся вкус к языкам? — заметил Рокэ, заглядывая Ричарду через плечо.
— Это не язык, — пробормотал Ричард, провел последнюю черту и, отложив перо, бросил взгляд на угол своей картины, как будто прикидывая, поместится ли туда надпись. — Это картинки, эр Рокэ. Просто ставите рядом несколько картинок, и получается смысл. Здесь нет грамматики, не надо ничего склонять.
— Вот как, — сказал Рокэ и вкрадчиво добавил: — И как же на этом не-языке будет, допустим, «Я вас люблю»?
Ричард густо покраснел и закрыл листок рукой: похоже, Рокэ с первого раза угадал верно, и принцессе предстояло следующей почтой получить подарок с откровенным признанием в любви.
— Полагаю, нужны картинки «я», «вы» и «люблю»? — предположил Рокэ, сделав вид, что не заметил этого жеста.
— «Я», «любовь» и «вы», — поправил Ричард. — Только я не знаю, как это читается.
— Гм… ясно. Ладно, Дикон, не буду тебя дальше смущать. Лучше скажи мне: ты не знаешь, куда собирались Берто и девочки? Они ничего тебе не говорили?
— Понятия не имею, — буркнул Ричард: возможно, он отказался от прогулки еще и потому, что снова обижался на Берто — и снова по прежнему поводу.
В середине лета у них гостил Арно Сэ, и они вдвоем с Берто упорно не оставляли попыток познакомить Ричарда с радостями плотской любви. Берто уже понял, что Ричард очень решительно настроен против похода к астэрам, поэтому не стал об этом даже заикаться, а вот Арно, не искушенный в таких мистических тонкостях, предложил более простой вариант.
— Ведь наверняка в окрестностях есть какие-нибудь прелестные рыбачки или цветочницы, которые будут только рады! — сказал он. — Вот в Сэ, знаете, у местных крестьянок есть традиция…
— Нет! — отрезал Ричард. — У меня есть невеста! У тебя, Арно, между прочим, тоже есть невеста!
— Но ей еще и десяти нет, Дик!
— Ладно, — сквозь зубы проговорил Ричард и разжал сжатый кулак. — Ладно, Арно — пока ладно. Но если, когда она вырастет, я замечу, что ты ей изменяешь, то, обещаю, тебе не поздоровится!
— Это еще будет нескоро! — засмеялся Арно, а Берто, чтобы сгладить напряжение, заметил:
— Кстати, Дик, вот у тебя уже есть невеста, но неудобно же выйдет, если ты не будешь знать, что с ней делать! Тебе ведь нужно научиться!
— Нет! — повторил Ричард. — Хватит, не хочу больше об этом говорить! Идите сами куда знаете, только без меня!
Обрадованный Берто тем же вечером увлек Арно на гору, и больше они не заговаривали с Ричардом об этом, но сейчас, видимо, Берто решил вернуться к теме, и они с Ричардом опять поссорились. Ричард, похоже, твердо вознамерился хранить верность невесте, которую никогда не видел, до самой свадьбы — как будто он взял за жизненный образец тот гальтарский роман, который читал, когда устроилась его помолвка, — подобно тому, как сам Рокэ чуть не повторил путь героя морисской поэмы, страдавшего любовным безумием. Рокэ не стал напоминать Ричарду, что даже тот идеал непорочности, гальтарский юноша, на которого равнялся Ричард, все же успел взять кое-какие уроки, прежде чем соединиться с невестой.
Насколько Ричард упорствовал в своей верности, настолько же Айрис оказалась влюбчива. Каждый раз, наблюдая, каким томным взглядом она провожает очередную копну черных волос, Рокэ старался прикинуть, кем же из знакомых юнцов она увлечена, кого же ей напомнил тот или иной случайный прохожий, первый встречный, мимолетно увиденный незнакомец. Рокэ перебрал сверстников из числа кэналлийских и марикьярских дворян, которым Айрис была представлена, — Паоло, Бласко, даже пресловутого Берто, о котором бы точно было известно, — потом перешел к более взрослым, собственным приятелям — но все было не то. Он даже попытался через гувернантку осторожно выяснить, не сам ли он стал объектом влюбленности, но гувернантка проявила свою типичную прямолинейность — понятие осторожности было противно ее натуре, — и Айрис, оскорбленная, закатила ей ужасный скандал с битьем посуды. Похоже, она была единственной девушкой из его окружения, кто не вздыхал по его прекрасным глазам (правда, было еще две, но они пока были слишком маленькие), — а сам Рокэ, наоборот, кажется, был единственным кэналлийцем, кто не вызывал у Айрис романтического интереса. Наконец Рокэ вычислил, что Айрис нравится не конкретный человек, а типаж: темные волосы, длинные, чуть вьющиеся; темные же глаза; стройная фигура; в целом — то, что называют внешностью Анэма. Невозможно было предугадать, на кого именно и когда Айрис перенесет свое увлечение, и Рокэ теперь приходилось постоянно быть настороже.
Из Агариса, между прочим, докладывали, что маркиз Эр-При — который оттуда так и не уехал; лишь пару раз выезжал в короткие путешествия и возвращался назад — связался с гоганкой, чуть ли не тринадцати лет; возможно, это ничего не значило, а возможно, и представляло опасность для помолвки — кто знает этих Людей Чести старой школы, вон Ричард сколько лет воспитывался у Рокэ, а все равно исповедовал замшелые принципы целомудрия, засевшие, видимо, у него в крови. Кавалер Деллобордо, в свою очередь, связался с куртизанкой, и Рокэ, услышав новости, поблагодарил Леворукого, что не стал рассматривать его кандидатуру, а то — если вспомнить историю, вычитанную Ричардом и потом Айрис в дневнике матушки — вышел бы забавный, но неприятный казус.
— Они еще опять повторяли ту дурацкую шутку, как поедут в Багряные земли, и Берто женится на всех троих, — вспомнил Ричард.
— Что?! — Рокэ вскочил с кресла, куда уже успел усесться. — Их надо перехватить, Дикон! Сейчас же!
— Эр Рокэ, вы что? Это просто детская шутка! Они, наверное, немного забыли о времени, скоро вернутся. Раньше они не плавали так далеко, потому что у Берто не было своей лодки.
— Вот именно: забыли о времени. Согласись, будет очень неудобно разрывать сразу две помолвки и устраивать скоропалительную свадьбу, особенно теперь, когда вам с Берто уезжать в Лаик уже послезавтра!
— Какую свадьбу? — спросил Ричард с недоумением. — Они не едут ни в какие Багряные земли, это точно.
— О, необязательно убегать так далеко, чтобы заняться тем, чем занимаются молодые люди и девушки, оставшись одни!
Рука Ричарда дрогнула, перо прочертило косую линию поперек всего листа, испортив каллиграфически выведенную надпись, и Ричард отшвырнул его в угол.
— Хватит нас подозревать Создатель знает в чем! Вы постоянно это делаете! — крикнул он. — Как вам вообще не стыдно — подумать такое об Айри! Она моя сестра, и Берто наш друг, он нам как брат!
— О эта юношеская невинность! Не стоит мерить Айри и Берто по себе: они оба совсем не похожи на тебя, зато похожи друг на друга, а еще Берто — истинный кэналлиец. Поверь, я сам был таким в его возрасте!
— Делайте что хотите, — зло сказал Ричард. — Не собираюсь в этом участвовать.
Рокэ оставил его и, приказав готовить лодку, сам устремился в порт. Его воображение разворачивало перед ним одновременно несколько сценариев в дополнение к тому, который он предложил Ричарду. Дети могли и правда сбежать, но могли потеряться, попасть в беду, напороться на рифы, наткнуться на пиратов… Ему представлялось, как придется гнаться за беглецами аж до самых Багряных земель, чтобы, догнав, обнаружить девочек уже в гареме — или, того хуже, в рабстве у какого-нибудь враждебного шада; как след детей потеряется безвозвратно, навеки; как до утра они с командой моряков будут прочесывать прибрежные воды в поисках огонька костра, который мелькнет в бухте или на островке, — и найдут наконец только обломки лодки и искалеченные тела.
Некстати вспомнилась печальная судьба незадачливого наследника Приддов. Рокэ познакомился — точнее, сошелся ближе: они уже были шапочно знакомы — с этим молодым человеком два года назад, в Торке — последние три летних сезона в приграничье шли вялотекущие бои. Граф Васспард — Джастин, как он себя называл (герцог Вальтер оказался знатным надорофилом: старшего и младшего у них в семье именовали в надорском духе — Джастин и Питер вместо Юстиниана и Петера; и Рокэ почти ожидал, что средний окажется Вэлентайном, а как звали еще одного, он не помнил), — пребывал в глубокой тоске, ничуть не дорожил своей злосчастной жизнью, оплакивал разбитое сердце и готов был кинуться под вражеские пули — в общем, страдал; и делал это не то чтобы демонстративно, но не мог обмануть человека, привыкшего вытирать слезы детям (Вейзель, наверное, тоже заметил, но Рокэ вмешался раньше). Рокэ удалось выяснить, что Ее величество недавно начала преобразования в своем окружении и теперь занялась фаворитизмом внутри кружка фаворитов, выделяя одних и отстраняя других. Джастину в тот год как раз не повезло. Рокэ за годы отцовства усвоил, что расстроенного ребенка можно успокоить, переведя его внимание на другое; он принялся развлекать Джастина, а, когда настала осень, предложил ему на время взять отпуск или вообще выйти в отставку (все равно в своем состоянии он бы много не навоевал, а в кружке Ее величества уже был один контуженный — Эрвин Литенкетте) и развеяться, например, в длительном путешествии. Они начали с поездки в Кэналлоа, и Рокэ поневоле постоянно беспокоился, как бы Джастину не пришло в голову обратить внимание на Айрис — но, к счастью, обошлось. Из Алвасете Джастин, послушавшись совета Рокэ, отплыл на Марикьяру, оттуда в Агарис, оттуда — в Гайифу; он посылал подробные письма — путевые заметки, где расписывал ежедневные впечатления, синеву моря, свежесть ветра, великолепие памятников, грандиозность гайифского флота, — пока, наконец, не пришло известие, что его корабль потерпел крушение у берегов Йерны, и никому не удалось спастись.
Герцог Вальтер обвинил во всем Рокэ («Вы не представляете, герцог, в каком состоянии Валентин!» — новости добрались до Васспарда осенью, как раз незадолго до начала занятий в Лаик; новый наследник был вынужден пропустить год, и ему предстояло теперь учиться вместе с Ричардом, Берто и Арно). Рокэ, который подозревал, что Вальтер был замешан в той давнишней истории с Эгмонтом и покушением, не удивился его неприязни («Зато я прекрасно представляю, герцог, в каком состоянии были мои дети девять лет назад!»). Джастина, погибшего так глупо, было жаль, но мироздание ведь должно было когда-то начать наконец выкашивать и Повелителей Волн — впрочем, в семействе Приддов до сих пор оставалось подозрительно много мужчин: это стоило обдумать отдельно.
___________________________
Примечания:
- «Ричард, Повелитель Скал» пишется так: 李查岩王 и читается примерно как «Ли-ча Янь-ван»; вообще при передачи имени «Ричард» обычно используется другой иероглиф «ли», не «слива», но читаются они одинаково, и мы решили взять «сливу», тем более что это популярная китайская фамилия. Иероглиф «ча» означает не «созерцать», а скорее «проверять, обследовать»;
- «я вас люблю» пишется так: 我爱您 и читается примерно как «Во ай нинь», «я — любовь — Вы»;
- в роли бирюзовоземельской письменности выступает упрощенная, а не традиционная, китайская орфография;
- канон сообщает, что Эрвин Литенкетте действительно был контужен и находился в отпуске по ранению, когда близко сошелся с Катариной; в этой истории они познакомились раньше.
Глава 18
читать дальше— Ди, только не говори, что ты собираешься читать прямо на палубе! Тут же волны, тебя же укачает, и все страницы забрызгает!
Дейдри посмотрела на книгу в своих руках, на Айрис и потом за борт и, вздохнув, согласилась:
— Ладно. Отнесу пока в трюм. Берто, у тебя же тут есть трюм?
— Ну да, — отозвался Берто с носа, где он уже настраивал парус. — На корме вход, ты найдешь. Айри, потяни вон за тот канат, пожалуйста!
Трюм на лодке Берто был совсем маленьким и походил скорее на узкий и длинный сундук, чем на комнату. При долгом переходе морем здесь мог разместиться и поспать один член команды — два, если они тесно прижмутся друг к другу, — а сейчас тут лежали удочки, одеяла, пара непромокаемых плащей и большая корзина с провизией — все, что могло понадобиться на морской прогулке. Дейдри присела, просунула руку и уложила книгу на плоскую крышку корзины: она, конечно, и так не собиралась читать на палубе, но Берто обещал, что они пристанут к берегу и устроят пикник, и вот тогда-то ей будет чем занять себя. В конце концов, это обычный приключенческий роман, а вовсе не учебник или трактат по философии!
Сама лодка тоже была небольшой, но, хотя и казалась почти игрушечной, строилась как полноценный корабль — этакий фрегат в миниатюре, только с одной мачтой; пара косых парусов ловила ветер не хуже тех огромных полотнищ, которые украшали военные линеалы, и при хорошей погоде лодка развивала неплохую скорость. Вот и сейчас, едва отойдя от пристани, лодка развернулась и, взяв курс в открытое море, понеслась вперед так быстро, что девочки невольно ахнули. Берег стремительно удалялся, уже совсем было не различить фигурки людей, деревья размылись в сплошную зеленую полосу, а дома, становившиеся все меньше, превратились сначала в цветные квадратики, а потом — в едва заметные точки; и только белая громада замка, возвышавшегося над морем, все еще была хорошо видна. Эдит, стоя на корме, вцепившись рукой в борт, махала городу, пока он не скрылся из виду, а потом — рыбацким шхунам, которые то и дело встречались им на пути.
— Красиво, — выдохнула Дейдри, подставила лицо ветру и счастливо зажмурилась.
— Айри, отпускай канат! — велел Берто. — Давай его сюда, я привяжу.
— Я знаю морские узлы!
— Тогда привязывай его вон туда, и все, больше ничего не надо. Дальше она пойдет сама, пока не надо будет причаливать, — Берто одним пальцем поправил штурвал. — Матрос Окделл, должен вам сказать, что из вас выйдет отличный моряк!
Айрис засмеялась и, выпустив канат, распрямилась и встала, опираясь спиной о мачту, а Эдит тут же спросила:
— А из меня?
— А из тебя выйдет пассажирка, Эди, — сказал Берто, оглядев ее с головы до пят: сегодня и Эдит, и Дейдри были одеты в белые муслиновые платья; легкие воланы юбки Эдит вздымались ветром, надувались и опадали, как будто она купалась в прибрежной пене, а на голове у нее была шляпка, украшенная цветами и лентами. Платье Дейдри было чуть строже, и вместо шляпки она надела капор, который держался на прочных тесемках, завязанных под подбородком. Айрис же обрядилась в мужской костюм — просторные штаны и простую холщовую рубаху; вокруг талии она обмотала, вместо корсета, широкий пояс, как носят кэналлийские крестьянки, а голову повязала косынкой; со спины ее было теперь вообще не отличить от Берто.
— А какая у твоей лодки остойчивость, Берто? А осадка? А водоизмещение? — с любопытством спросила Айрис: они с Ричардом в этом году как раз изучали навигацию— эр Рокэ — наверное, для простоты — еще с самого начала решил, что Айрис и Ричард будут учиться вместе, а потом, может быть, забыл или не подумал распорядиться иначе, поэтому она ходила на все занятия, куда ходил и Ричард, будь то обычная математика или какие-нибудь военные премудрости типа тактики или картографии.
Они с Берто погрузились в обсуждение мореходных достоинств его лодки и так увлеклись, что опомнились, только когда Эдит вдруг вскрикнула:
— Ой!
— Что такое, Эди? — спросила Айрис, тут же повернувшись к ней.
— Шляпка, Айри! Шляпка улетела! — Эдит перегнулась через борт, пытаясь схватить шляпку, но та, подхваченная ветром, кувыркаясь в воздухе, уносилась все дальше и вскоре уже поплыла прочь, качаясь на волнах.
— Шляпку уже не вернуть, — заметил Берто. — Но вообще ты вовремя нас отвлекла, Эди, потому что мы чуть не пропустили землю! Правим вон туда; Айри, вставай за штурвал и верти, куда я тебе скажу.
И правда, на горизонте уже появились очертания четырех островов.
— Нам нужен самый правый, — указал Берто. — Я его уже давно наметил: там вообще никто не живет и обычно никого не бывает, но кто-то устроил пристань, так что вам даже не придется добираться до берега вплавь!
Причалив к берегу, дети вытащили из трюма рыболовные снасти, одеяла и корзину с едой. Островок оказался совсем крошечным — от края до края его можно было пройти всего минут за пятнадцать. Берто сразу устроился с удочкой в одной из неглубоких бухт на другой стороне острова, на мелководье; Эдит, захватив одеяло, уселась неподалеку — на пологом склоне, покрытом травой, — и, сцепив руки на колене, принялась наблюдать за ним. Айрис занялась костром, а Дейдри, найдя тенистый уголок, наконец-то смогла раскрыть книгу и углубилась в чтение. Несколько часов пролетели незаметно; полуденное солнце пригревало все сильнее, и Берто с Эдит скоро тоже пришлось перебраться поближе к другим — туда, где ветви деревьев с широкими листьями сплетались в плотный навес, как будто образуя беседку. Наловленную рыбу, недолго думая, запекли в золе костра; в корзине, собранной кухаркой, обнаружились не только свертки с уже нарезанным сыром и ветчиной, хлеб в полотенце и большая гроздь винограда, но и две бутылки слабого вина — «Крови» для Берто и «Слез» для Айрис — и запечатанный сургучом кувшин с гранатовым соком для младших.
— Жалко, что Дик не захотел, — сказал Берто, отбрасывая рыбий хвост и откидываясь назад, заложив руки за голову.
— Ну да, — рассеянно ответила Айрис и засмеялась: — Знаешь, когда Дик был маленький, он однажды очень сильно болел, и ему в это время читали книгу о пиратах. Наверное, у него возникло отторжение. Ой… — она приложила палец к губам. — Тише, смотри: Эди уже заснула.
— Но все равно, — Берто кинул взгляд на Эдит, которая дремала, подложив ладонь под щеку, и понизил голос. — Он много потерял!
— Уж кто бы говорил! — фыркнула Айрис. — У вас там будет целых полгода — нет, больше! Вот уж успеете наговориться! А я даже не знаю, когда его теперь увижу, после того, как вы уедете!
— Ох, да… Целых полгода в этой сухопутной школе и еще сначала чуть ли не месяц дороги… Скорее бы на флот. Хорошо, альмиранте обещал, что заберет меня сразу, как вся эта морока закончится.
— А ты не боишься, что тебя вдруг возьмет в оруженосцы кто-нибудь другой? Какой-нибудь, например, кавалерист, или того хуже — вообще придворный?
— Нет, что ты — так не делается: все заранее уже знают, к кому пойдут служить! Насчет Дика же наверняка тоже с кем-то уже договорились?
— Вроде с братом Арно, — с сомнением сказала Айрис. — Кажется. О, гляди, Ди тоже сдалась.
— Жарко… — Берто зевнул. — Если костер совсем погас, можно тоже поспать, времени еще полно.
Когда дети проснулись, солнце стояло уже низко, и его косые лучи, падая на парус лодки, окрашивали его в золотисто-розовый цвет. Дейдри, присев на пятки, стала вдумчиво убирать остатки пикника в корзину, Берто унес удочки и освободившиеся одеяла, свернутые вместе, а Айрис попыталась растолкать Эдит, которая спала так крепко, что ее не разбудил даже шум их пробудившегося лагеря.
— Эди, вставай, — сказала Айрис, тряся сестру за плечо. — Просыпайся, уже пора домой, смотри, скоро стемнеет.
— А? — Эдит потерла кулаком глаза, приподнялась и снова повалилась на землю. — Уже утро, Айри?
— Уже вечер! — Айрис потянула ее за руку. — Пойдем на лодку, поднимайся.
— Не могу… — Эдит зажмурилась и помотала головой. — Погоди, Айри, я сейчас… Голова кружится.
— Ты не заболела? — с тревогой спросила Айрис.
— Вроде нет… Просто, наверное, слишком долго спала.
Девочкам удалось помочь Эдит встать на ноги; вместе они отвели ее на лодку и усадили прямо на палубу, на корме, спиной к борту. Как только лодка двинулась в обратный путь, от свежего ветра ей стало лучше, и она повеселела.
***
Когда Рокэ добрался до порта, лодка Берто стояла у причала, пришвартованная по всем правилам морского искусства, а сам Берто, уже сошедший на берег, помогал перебраться через борт Эдит. Девочка хихикала, но выглядела немного вялой; когда Берто, обхватив ее за талию, снял с лодки и поставил на причал, она даже чуть-чуть пошатнулась. Дейдри топталась рядом, рассеянно глядя вдаль, а Айрис сначала страховала сестру сзади, а потом спрыгнула на берег сама.
— Ой, дядя Рокэ! — поприветствовал его Берто и посмотрел туда, где было бы солнце, если бы оно уже давно не закатилось. — Извините, мы немного задержались! Перепутали время немного.
— Перепутали? Как можно было перепутать, если солнце все время перед вами? И наверняка у тебя, Берто, имеются навигационные приборы!
— Мы сходили на берег, эр Рокэ! — сказала Айрис. — Причалили к острову, там ловили рыбу, жарили ее, устроили пикник, потом поспали…
— Поспали?! — Рокэ сделал над собой усилие, чтобы не взреветь: «Кто с кем?!»
— Ну да, — сказал Берто. — Сьеста же, жарко.
— И Эди то ли укачало, то ли она перегрелась, — добавила Дейдри. — Но у нее унесло шляпку, так что я думаю, что перегрелась. Поэтому мы так долго ее и будили.
Эдит снова качнулась и уцепилась за Берто, чтобы не упасть, и Рокэ пришлось на время отложить свои нравоучения и подхватить ее на руки. Девочка, прижавшись к нему, притихла: у нее был легкий жар.
— Домой, — велел Рокэ и, когда девочки убежали вперед, а Эдит задремала, с угрозой добавил, повернувшись к Берто: — Если вы с Айрис делали там что-то еще…
— Да что вы, дядя Рокэ! — Берто выставил перед собой ладони. — Мы бы никогда! Я же знаю, что вы мне голову открутите!
Утром Рокэ попытался убедить врача, приглашенного для Эдит, осмотреть и Айрис.
— Я не стал вас вызывать ночью, мэтр… — начал он.
— Вот уж правильно. Мне вообще-то уже не двадцать лет, если вы не заметили, — проворчал врач: Эдит, пролежав всю ночь с холодным компрессом на голове, к утру была совершенно здорова, и врач не нашел у нее ничего, что потребовало бы его внимания. Старик, уже готовивший себе преемника, который год собирался уйти на покой, но пока продолжал посещать Алвасетский замок сам — и бывал крайне недоволен, когда его, как сегодня, тревожили понапрасну.
Когда Рокэ объяснил ему, чего именно он хочет, врач рассердился еще сильнее.
— Не говоря уже о том, что это не мой профиль, — то, о чем вы меня просите, ведь просто унизительно для девушки! Представьте себе, в некоторых местах в Багряных землях врач даже не имеет права увидеть пациентку и вынужден оценивать ее состояние наощупь, по пульсу на запястье. Что же вы предлагаете! Нет, на такое я не пойду!
Врач не хлопнул дверью только потому, что такие резкие движения давались ему с трудом. Рокэ, однако, не сдался и приказал разыскать акушерку, готовую сохранить свой визит в тайне, и, соблюдая строжайшую секретность, провести ее к Айрис. Конечно же, уже через полчаса выяснилось, что Рокэ волновался зря, и, если бы он сразу поверил детям, ничего этого не понадобилось бы.
Айрис была смертельно оскоблена. Она выставила гувернантку, которая, заночевав в городе, к счастью, все пропустила; заперлась в комнате и не пускала никого, кроме Ричарда, с которым они шушукались до самого вечера, причем так тихо, что слов было не разобрать. Рокэ попробовал постучать к ней, но услышал в ответ только гневное:
— Эр Рокэ, идите отсюда, я не буду с вами разговаривать!
Но, хотела она этого или нет, а объясниться было необходимо. Рокэ дождался, пока Ричард будет выходить (тот наградил его негодующим взглядом, но промолчал), дернул на себя дверь и вошел. Айрис, увидев его, резко отвернулась, вздернула подбородок и замерла, сложив руки на груди. Рокэ присел рядом, на край незаправленной кровати: девушка выгнала и всех служанок, заявив, что не будет сегодня вставать. Айрис отвернулась еще сильнее и слегка отодвинулась.
— Айри… — позвал он.
— Я уже сказала, что не собираюсь с вами разговаривать! — процедила девушка сквозь зубы. — Уходите, эр Рокэ! Не хочу вас видеть!
— Помнишь, мы обсуждали, что ты поедешь в столицу, когда тебе исполнится пятнадцать? — спросил Рокэ, как будто не обращая внимания на ее слова. — Если хочешь, поедем завтра вместе, там представим тебя ко двору, будешь блистать на балах!
— Я никуда с вами не поеду! Там же будет этот ваш Берто, и вы — опять! — будете нас подозревать!
— Айри… — повторил Рокэ и, протянув руку, дотронулся до ее плеча; Айрис вздрогнула, но не пошевелилась, чтобы ее сбросить, и Рокэ счел это хорошим знаком. — Айри, прости меня: я был не прав. Это было неверное решение: я не должен был в вас сомневаться. И, Айри, не хочешь в столицу — давай устроим бал на твой день рождения здесь, в Алвасете.
Ему вдруг подумалось, что это первый раз, когда он вслух признает свои ошибки — пусть он до сих пор считал, что поступил правильно, — и просит прощения.
— Хотите купить меня балами, эр Рокэ? — Айрис повернула голову, чуть прищурившись, и в ее голосе послышалась насмешка.
— Не без этого, — Рокэ тоже засмеялся: кажется, Айрис уже готова была оттаять. — Или я вернусь за тобой в начале весны, и ты въедешь в столицу со всей помпой, положенной герцогине.
— Ладно! Бал на день рождения и потом в столицу, — сказала Айрис твердо, уже совсем спокойным тоном, и, передернув плечами, наконец развернулась всем телом. — Но не делайте так больше, эр Рокэ.
— Не буду, — пообещал Рокэ и, притянув ее к себе, обнял.
***
— Вот думаю, — сказал капитан Арамона и постучал по списку унаров нового набора, — кого мне в этом выпуске травить? Вы же знаете мою методу, Ваше высокопреосвященство?
Кардинал кивнул: педагогическая метода Арамоны, выдуманная им несколько лет назад, заключалась в том, что в каждом выпуске он выбирал себе жертву — молодого человека, которого по какой-то причине легко было третировать, и принимался за травлю. Другие ученики рано или поздно вступались за несчастного, и это, по мысли Арамоны, должно было их подружить и сплотить. Метода была откровенно сомнительной, но, кажется, до сих пор не принесла большого вреда, поэтому кардинал смотрел на эксперименты Арамоны сквозь пальцы, а герцог Алва, которому вообще-то было положено по должности курировать Лаик, как будто совсем не интересовался, что происходит у его подопечных. Но в этом году-то он точно не будет игнорировать свои обязанности.
— Считаю, что подойдет, например, Окделл, — продолжал Арамона.
— Что?! — переспросил кардинал. — Кто? Окделл? Но почему?!
— Ну, во-первых, фамилия сейчас не из самых богатых — эта их замшелая знатность не в счет, — и нет родственников при дворе; а во-вторых, я его отца просто ненавижу! Еще с Торки!
Кардинал подавил желание схватиться за сердце и медленно произнес:
— Да… Герцога Алву, конечно, многие ненавидят… Но это же не повод…
— При чем тут герцог Алва? — удивился Арамона. — Я говорю о герцоге Окделле — в смысле, покойном герцоге. Эгмонта Окделла — ненавижу!
— Арамона, — вкрадчиво спросил кардинал, — скажите мне, вы что, последние десять лет вообще не интересовались новостями? Вы что же, живете в лесу или в пустыне? Не представляете, что происходит в мире?
— А что такое?
— Да ничего! Герцог Алва уже десять лет как опекун Ричарда Окделла! Уже дольше, чем того воспитывал собственный отец! Не представляю, как можно было этого не знать! Когда при дворе говорят «отец юного Ричарда», то имеют в виду Алву! Сами можете вообразить, что с вами будет, если вы его тронете! Ну вы и идиот!
— Ладно, понял, — Арамона с невозмутимым видом пожал плечами и отложил список. — Окделла вычеркиваю. Посмотрю на месте, может, там окажется кто-то толстый, низкорослый или лопоухий.
______________________
Примечания:
- недавние каноничные новости сообщают, что в Кэналлоа и некоторых других местностях женщины надевали мужскую одежду на охоту, в поездки и др., потому что «так было удобнее», и это никого не удивляло;
- остойчивость, осадка, водоизмещение и др. — мореходные характеристики корабля;
- лодка Берто похожа на земной куттер: korabley.net/news/kuttery_tendery/2012-02-28-11...;
- «метода» Арамоны именно в этом виде представлена в поздних книгах канона;
- автор выражает благодарность фанфику «Что ищешь ты, ветер, в просторах небесных…», в котором у Алвы есть две взрослые дочери. Сцена с акушеркой изначально была придумана для фанфика-на-фанфик по этому произведению, который не был написан.
Конец части «Отрочество»
Юность (до Излома)
Глава 19
Переписываются сцены прибытия в Лаик и представления наследника престола
читать дальше— Дикон, определяйся наконец: или ты отдаешь вещи на хранение мне, или они остаются в сундуке и будут лежать в кладовке вместе с одеждой и твоей шпагой до самого Фабианова дня. С собой взять ничего нельзя — правила одинаковы для всех.
Арамона, состроив подобострастное лицо, попытался было что-то вставить (наверняка нечто вроде «Господин Первый маршал, правила правилами, но для вас я мог бы сделать небольшое исключение»), но Рокэ бросил на него суровый взгляд, и тот промолчал.
— Вам, — выбрал Ричард и, подавив едва различимый вздох, принялся стаскивать с пальца родовой перстень. Рокэ принял у него одну за другой все его ценности: герцогский перстень с карасом и печатку с рубином квадратной огранки, которую сам же подарил ему на шестнадцатилетие; фамильный кинжал, который Ричард не захотел оставлять в сундуке; помолвочный браслет из золота искуснейшей ковки, тонкий, как бумага, весь в прорезях, украшенный капельками бледно-зеленого самоцвета — нефрита (браслет был прислан с очередным письмом примерно полтора года назад, а в ответ был отправлен старинный браслет с гербом Окделлов, найденный в Надоре; обручальный браслет, парный к этому, который носила еще Мирабелла, дожидался своего часа, но Ричард сомневался, не заказать ли новый); и медальон Повелителя; герцогскую цепь они заблаговременно оставили в особняке. Последним Ричард, после небольшой заминки, снял с шеи, нагнув голову, свой амулет — «Созерцание сливы» — и, проведя ладонью по плоской коже футляра, бережно передал Рокэ.
Альберто, далекий от сентиментальности, уже успел покидать вещи в сундук, расписаться в книге — присутствия Рокэ, его соберано и родича, оказалось достаточно, — получить форму и скрыться за дверью, где его ожидал цирюльник, поэтому Ричард оказался избавлен от его комментариев по поводу невесты, портрета невесты, подарков от невесты, писем от невесты и прочей, как говорил Берто, романтической чепухи.
— В карманах еще что-нибудь, — напомнил Рокэ.
— Там, кажется, ничего нет важного, — Ричард засунул руку в карман. — Ой, вот!
Из кармана на пол спланировал клочок бумаги; Ричард наклонился, поднял его и протянул Рокэ.
— Ой! — повторил он. — Совсем забыл, эр Рокэ: я же оставил заказ в лавке — подарок для Айри — и не предупредил, чтобы доставили в замок прямо в день рождения. Сможете проследить, пожалуйста? Вы же вернетесь ко дню рождения Айри? Здесь адрес лавки.
— Хм, давай, — Рокэ вгляделся в строчки: адрес показался ему знакомым, но на этой улице в Алвасете точно не было ни одной ювелирной лавки. — Погоди, это ведь не ювелирная мастерская?
— Нет, — Ричард слегка покраснел. — Это оружейная, эр Рокэ, там два дамских пистолета.
— Ну… ладно. Пожалуй, ей должно понравиться.
Арамона за их спинами издал полузадушенный звук — не то хмыкнул, не то кашлянул, — и Ричард, встрепенувшись, схватился за перо и, раскрыв книгу, быстро вывел свою подпись строчкой ниже подписи Альберто. Рокэ, глядя, как по-разному лежат на листе их имена, какой узор образует их пара — размашистые, как будто летящие, немного угловатые буквы Берто и основательный, с сильным нажимом, округлый почерк Ричарда, — улыбнулся. Взяв книгу со стола, он отлистал страницы назад и нашел и свое имя, и имя Диего, — их почерка были похожи, но Рокэ тогда писал так небрежно, что слов было почти не разобрать; и, чуть, раньше, имя Эгмонта — буквы стоят прямо, а линии проведены так глубоко, как будто готовы были прорвать бумагу. Обнаружились здесь подписи и других знакомых, приятелей Рокэ, сослуживцев и подчиненных, и все они красноречиво рассказывали о характерах своих обладателей. Пока Рокэ предавался ностальгии, листая книгу, Ричард, чуть поколебавшись, обернувшись через плечо и убедившись, что Арамона не смотрит в его сторону, снова обмакнул перо в чернила и начертил на краю ладони, под большим пальцем, три бирюзовоземельских символа — кажется, таких Рокэ еще не встречал, но он не был уверен.
— Сделаю вид, что я этого не заметил, но ведь сейчас ты все равно отправишься в купальни, и все это смоется, — вполголоса сказал Рокэ.
— Напишу еще раз, — упрямо ответил Ричард. — Эр Рокэ, пора.
— На ближайшие полгода я для тебя «господин Первый маршал», а ты для всех — «унар Ричард», — Рокэ засмеялся и потрепал Ричарда по волосам. — Действительно, пора. Уверен, за эти полгода вы не успеете заскучать, господин унар.
Рокэ планировал, проследив, как Ричард устроится, уехать в Кэналлоа и вернуться в столицу уже весной, взяв с собой Айрис, — все-таки Ричард не оставался один: в этом году в Лаик прибыл целый десант из Кэналлоа — не считая марикьярца Берто, еще Паоло и Бласко; из хороших приятелей Ричарда с ним вместе должен был учиться еще Арно Сэ; и было еще несколько молодых людей, с которыми он успел познакомиться при дворе. Однако планам не суждено было сбыться: вдруг выяснилось, что на первую половину зимы намечается представление наследника престола — церемония, на которой Рокэ был обязан присутствовать по протоколу. Было бы бессмысленно сейчас ехать в Алвасете, потом снова в столицу, опять в Алвасете за Айрис и опять в столицу — в разъездах была бы потеряна значительная часть года, — поэтому Рокэ решил заодно дождаться традиционного выходного в Лаик, увидеть Ричарда и только потом уехать, чтобы привезти Айрис, как он и обещал, к какому-нибудь большому весеннему придворному приему. Первый раз за десять лет ему пришлось зимовать в столице — и первый раз за всю жизнь он вынужден был пропустить день рождения Эдит. Рокэ заказал для девочки у столичного портного по меркам, которые он примерно помнил, три новых платья; и три точно таких же платья, только в миниатюре, — для ее любимой куклы; и перепоручил управляющему, написав ему подробное письмо и приложив адрес оружейной мастерской, заняться подарком для Айрис.
На бесконечных королевских советах, унылых, как осенние сумерки за окном (насколько же веселее были весенние советы, на которых обычно обсуждались или военные дела, или какие-нибудь династические браки), Рокэ развлекал себя тем, что, закрыв глаза, пытался уловить в голосе супрема, читающего очередной затянутый доклад, рокот Волн. В свое время Рокэ попробовал выспросить у бедняги Джастина, проходил ли тот в юности особый ритуал посвящения — и если нет, то не сохранилось ли сведений о подобных ритуалах в семейных архивах Приддов. Он предполагал — и ему хотелось найти подтверждение своим догадкам, — что посвящение каждого из Повелителей должно быть связано с теми знаменитыми невинными, бескровными подношениями, которых, по свидетельствам древних, требовали себе Абвении: Лита радовали ночные бдения, Анэма — игры, Астрапа — пляски, а Унда — песни. Рокэ подозревал, что на самом деле ритуалы были более жестокими, чем их представляли себе любители порассуждать о благословенном Золотом веке: Ричард, безусловно, провел ночь посвящения без сна, но ведь его для начала пришлось приковать к скале — возможно, будущих Повелителей Волн принято было бросать в колодец или притапливать в пруду и только потом заставлять их петь. Джастин, однако, пожал плечами и отделался банальной отговоркой: нет, в его семье в такую заросшую паутиной мистическую чушь давно не верят, и предки тоже ничего не оставили, а что было — потерялось, истерлось, погибло при переезде библиотеки, выброшено нерадивым архивариусом. Все это подозрительно напоминало Рокэ отношение к наследию в его собственной семье (архивы Борраска, конечно, не сохранились; у морисков совсем другие традиции; кому нужна эта замшелая ерунда, если способности все равно не проявляются) и наводило на мысли о том, что кровь Повелителей ушла из рода Приддов на сторону еще много поколений назад, и сами Придды, возможно, даже знают об этом. Впрочем, если вслушиваться долго и внимательно, в речах супрема все же начинал чувствоваться отдаленный и очень слабый отзвук Волн.
Еще одно неплохое развлечение составляли проверки в Лаик. Обнаружив у себя массу свободного времени, Рокэ решил потратить его на то, чем не занимался ни разу с тех пор, как школа оруженосцев перешла на его попечение, — то есть четыре года с тех пор, как он стал Первым маршалом. Рокэ не собирался выдумывать нового и вел себя так же, как на привычных армейских инспекциях (то нагрянуть без предупреждения, то известить о приезде заранее; то провести ревизию бумаг, то озаботиться финансами, то потребовать, чтобы его провели по помещениям — в общем, постоянно поддерживать у проверяемого ощущение неожиданности и не давать ему расслабляться); единственная сложность заключалась в том, чтобы ни Ричард, ни другие юнцы не прознали о его визитах.
Первый раз он явился к Арамоне недели через полторы после начала занятий и взял с собой, для устрашения, отряд кэналлийцев самого зверского вида. Арамона, выбежавший навстречу, как только ему сообщили о неожиданном визите, и склонившийся в поклоне, предложил пройти в его кабинет, выпить вина, закусить сырами и обсудить все вопросы, интересующие Первого маршала. Рокэ с небрежным видом отмахнулся.
— Для начала хотелось бы увидеть, как живут ваши подопечные, капитан. Осмотрим личные комнаты — как их называют, кельи. Ведите.
Арамона, растерявшись было, но быстро взяв себя в руки, провел его по знакомым с юности коридорам и распахнул перед ним дверь одной из комнат. Оглядевшись, Рокэ выяснил, что ему решили показать, конечно же, комнату Ричарда: пусть унарам нельзя было иметь личных вещей, но почерк на бумагах, усеивавших стол, он бы ни с чем не спутал.
— Видите, — Арамона похлопал ладонью по стене. — Стены теплые, топим исправно. Одеяло толстое, белье свежее, подметают каждый день, унары ни в чем не нуждаются. Извольте убедиться сами, господин Первый маршал.
— Отлично, — равнодушно сказал Рокэ. — Пойдемте посмотрим другие комнаты.
Арамона попытался увлечь его к соседней келье — может быть, Берто, Арно или наследника Колиньяров, — но Рокэ наугад ткнул пальцем в конец коридора — туда, где, по его воспоминаниям, селили ребят из менее знатных семей. Арамона смешался.
— Там никто не живет, господин Первый маршал. В этом году набор небольшой, комнаты пустуют.
— Посмотрим пустующие комнаты. Ведите.
Перед самой дверью комнаты, которая показалась Рокэ подходящей, Арамона сделал еще одну попытку:
— Здесь склад, господин Первый маршал. Не жилая келья — вы не увидите там совершенно ничего интересного.
— Значит, проинспектируем склад. Открывайте.
Арамона со вздохом повернул ключ, и Рокэ вошел.
— Очень занимательный склад, — заметил он, разглядывая келью. — Смена одежды, книги, тетради, перья… Что же у вас здесь хранится, а, капитан?
— Гм… — сказал Арамона. — Позвольте, господин Первый маршал, должно быть, я несколько ошибся…
— И стена такая холодная, — Рокэ потрогал каменную кладку. — Экономим на печах, да, капитан? Может быть, нам стоит посмотреть вашу финансовую отчетность? Сколько там вам выделяется средств на дрова?
— Не успели еще, наверное… — начал было Арамона, но тут его перебил Хосе, который заглянул под кровать:
— Соберано, глядите, там крысиный лаз!
— И действительно, — сказал Рокэ. — Смотрите-ка, крысиный лаз, огромная нора. Капитан, что вы тут устроили?! Какие крысы? О чем вообще речь? Кого я тут у вас еще найду: багряноземельскую сколопендру? Живого медведя? Так, капитан: этот лаз заделать прямо сейчас; топить во всех комнатах нормально. Сейчас идемте смотреть ваши документы — и чтобы в следующий раз я у вас такого не видел!
— В следующий раз вас ждать, наверное, на смотрины, как вашего батюшку? — с надеждой предположил Арамона.
— В следующий раз меня ждать через неделю или две, будьте добры подготовиться. —разочаровал его Рокэ. — И какие еще смотрины, о чем вы?
— Последнее занятие по фехтованию перед выпуском, на котором распределяются места. Иногда господа военные приходят присмотреть себе оруженосца или хотят своими глазами увидеть успехи своих детей…
— Я не беру оруженосцев, это всем известно. И не пытайтесь заговорить мне зубы, капитан! — отрезал Рокэ: от упоминания об отце у него окончательно испортилось настроение, и он решил, что устроит Арамоне еще несколько внеплановых проверок кроме той, на которую уже намекнул, причем выберет для них самое неподходящее время.
Церемония представления принца, по мысли Рокэ, вполне могла обойтись без него — конечно, наследника престола нужно с детства приучать к большим скоплениям народа, и неплохо, если вокруг будут военные, но Первый маршал здесь был совершенно не нужен. Впрочем, протокол есть протокол. Пока до начала еще оставалось время, Рокэ раскланялся со знакомыми (многие, между прочим, проигнорировали приглашение: прибыли разве что ответственные северяне, такие как Вейзель, а вот флот представлял, как ни удивительно, его племянник — Вальдес, которого Рокэ вообще не ожидал увидеть в столице) и подошел к церемониймейстеру справиться о датах грядущих весенних балов. Тот, однако, не был настроен вести светскую беседу:
— Читайте документацию, герцог: все есть в бумагах, все доставляется в Главный штаб — и расписание мероприятий, и краткая справка о каждом, и форма одежды, и ориентировочные списки приглашенных.
— Для этого существуют штабные секретари! Я вовсе не обязан читать любой документ, который приходит в штаб. Неужели так сложно перечислить даты?
Манрик вместо ответа пожал плечами и кивком указал на короля: церемония начиналась.
Трехлетний мальчик ничем, по сути, не отличался от трехлетней девочки. Приняв ребенка из рук Лионеля, который держал его, как фехтовальное чучело, набитое песком, Рокэ перехватил мальчика поудобнее и — он давно дожидался удобного случая — вытащил из-за пояса и сунул ему плюшевую собачку, сшитую не в пример добротнее, чем тот чудовищный заяц, которого король некогда подарил Ричарду и который почему-то вызывал неизменный восторг у всех четверых детей. Рокэ оставил попытки убрать тряпичного монстра с глаз долой с тех пор, как Эдит, еще совсем маленькая, проснувшись однажды посреди ночи и не обнаружив игрушки рядом, перебудила ползамка рыданиями: «Зайчик! Где зайчик?». Собачка призвана была напомнить королю, что и детскую игрушку можно сшить со вкусом, не изменяя чувству стиля. Принц, вцепившись в собачку, раздумал плакать, и церемония прошла спокойно; король выглядел умиленным до бесконечности, а Вейзель адресовал Рокэ одобрительный взгляд.
Не обошлось и без недоразумений. Церемониймейстер, видимо, решив сэкономить на увеселениях, пригласил во дворец Арамону — должно быть, на роль придворного скомороха. Этот человек порядком надоел Рокэ за последние три месяца, и смотреть на его шутовские выходки не было ни настроения, ни сил, поэтому Рокэ от скуки принялся разглядывать компанию военных, зубоскаливших над капитаном: самое странное в них было не то, что в обсуждение включился Вейзель, всегда рассудительный и серьезный и никогда не питавший пристрастия к розыгрышам, а то, что человек в маршальской форме не был Рокэ знаком. Его лицо, украшенное приметным шрамом, вызывало в памяти смутный отклик, но Рокэ был готов поклясться, что в Талиге нет таких маршалов — не мог же он в свое время быть настолько пьян, что подписал назначение совершенно неизвестному человеку? Присмотревшись, он понял, что перевязь на незнакомце не маршальская, а бутафорская — красная в мелкую золотую крапинку, а мундир вообще гражданского покроя. Вальдес, увидев, что Рокэ смотрит на них, широко улыбнулся и помахал ему, а потом, взяв своего приятеля под локоть, увлек его в глубину толпы, за чужие спины.
— Кто это? — спросил Рокэ у Вейзеля, кивая туда, куда скрылся Вальдес.
— Это? А, кажется, какой-то знакомый Ротгера. Вроде бы тоже моряк — торговый флот.
— Торговый? Не военный? Возможно, отставной — армейскую выправку заметно сразу, — задумчиво сказал Рокэ и потер пальцами переносицу. — Где-то я его видел… Погодите, Курт… Да это же дриксенский адмирал! Ваш племянник что, совсем свихнулся? Протащить во дворец дрикса! А если бы он устроил диверсию? Или, того хуже, покушение на Его величество?
— Не может быть, — нахмурился Вейзель. — Ротгер бы не стал. С Дриксен, конечно, сейчас перемирие, но…
— Вот именно! Что он здесь успел высмотреть? Где они вообще?
Вейзель, конечно, был прав: Вальдеса было сложно заподозрить в предательстве — скорее, он решил устроить глупый розыгрыш, дурацкую шутку в своем духе; возможно, дрикс и правда успел выйти в отставку и теперь водил торговые суда под каким-нибудь ардорским флагом — впрочем, это нужно было выяснить наверняка. В зале Вальдеса и его приятеля, естественно, уже не было; не было их и на лестнице, и у парадного входа, где бездельничал, привалившись к стене, сонный дворцовый стражник.
— Кого вы пропускаете во дворец! — набросился на него Рокэ. — Вы не умеете читать? Вообще не смотрите, что написано в приглашениях? Не сверяете со списками?
Стражник моргнул, выпрямился и бодро ответил:
— Списков не предоставлено, господин Первый маршал! Приглашения — вот они: собираем, как положено, — он указал на стопку карточек на столике у дверей.
— Ну что же, посмотрим, под чьим именем во дворец проник наш, скажем так, гость.
Перебрав карточки, Рокэ быстро нашел нужную: как он и предполагал, долго искать не пришлось — Вальдес не озаботился конспирацией, и фальшивое приглашение лежало рядом с его собственным. Приглашение было выписано на имя О. Марефрио, третьего сословия, и на нем красовалась искусно выполненная поддельная подпись Лионеля.
— Вы только посмотрите, — Рокэ протянул карточку Вейзелю. — Он еще и перевел. Юморист!
Вейзель покачал головой, а Рокэ продолжил:
— Мы, конечно, не будем поднимать шум — все-таки, согласитесь, и вы, и я доверяем Ротгеру, лишняя огласка ни к чему. Но хорошо бы у него нашлось приличное объяснение этой его эскападе!
__________________________________
Примечания:
- Ричард пишет на ладони имя своей невесты: Чжао Юэжань, 赵悦然, «торопиться + радоваться + правильно», Чжао — популярная китайская фамилия, ее носила, в том числе, одна из древних династий (но вообще автор хочет признаться, что стащил имя у своей студентки);
- сцена на церемонии представления наследника требует отдельных пояснений. В каноне мы видим ее глазами Арамоны; он отмечает, что там были «плотный артиллерист», «красивый адмирал» и «маршал со шрамом на щеке». Артиллерист — это, допустим, Вейзель: он человек непубличный, Арамона мог не знать его в лицо. Но странно предположить, что он не знает по именам Первого адмирала (значит, адмирал — не Альмейда; предположим, это Вальдес) и тем более немногочисленных маршалов. Зато мы, читатели, знаем одного седого героя со шрамом на лице, который, правда, в каноне познакомится с Вальдесом позже. В этой истории напряжение между Дриксен и Талигом слабее, т.к. не было восстаний Борна и Окделла, поэтому и сюжетная линия ВМФ уже идет иначе, чем в каноне;
- фамилия Кальдмеер переводится с условного общегерманского как «холодное море», Вальдес подобрал для нее испанский аналог (немного искаженный).
Глава 20
Переписывается сцена в Старой галерее.
читать дальшеВдвойне раздраженный выходкой Вальдеса, который отбыл назад в Хексберг, не удосужившись даже заглянуть в гости и объясниться, Рокэ нагрянул к Арамоне несколько дней спустя на ночь глядя. На этот раз он сообщил, что желал бы проинспектировать столовую — и, как оказалось, угадал: заглянув в зал — он попал как раз на поздний ужин — он недосчитался примерно трети учеников. Трапезная была такой огромной, а стол стоял так далеко от входа, что от дверей было не разглядеть, кого именно не хватает, но Рокэ был уверен, что, если Ричард и Берто получили возможность во что-то ввязаться, они обязательно это сделали.
— И где же ваши ученики, капитан? — спросил он. — Они не едят? Соблюдают пост? Питаются святым духом, как, знаете, монахи в Бирюзовых землях? А может быть, они заболели?
Арамона сглотнул, выпучил глаза, икнул — он был сегодня пьян сильнее обычного — и, выпятив живот, выпалил:
— Никак нет! Отбывают наказание, господин Первый маршал!
— Где же? В комнатах? Или в карцере?
Взгляд Арамоны на мгновение метнулся в угол; он передернул плечами и вдруг просветлел, как будто Рокэ предложил ему спасительную мысль, за которую стоило ухватиться:
— Да, точно, в карцере!
— Ведите, посмотрим карцер.
У дверей карцера Арамона замешкался с ключами, и Рокэ пришлось подбодрить его:
— Открывайте, капитан. Мне очень интересно, как же вы запихнули туда целых семь человек, если я правильно насчитал. Карцер, кажется, гораздо меньше — они бы все туда не поместились.
Арамона вздохнул, отворил дверь и отступил на шаг. Карцер был пуст.
— Где дети, капитан? — зловещим голосом спросил Рокэ, разворачиваясь к нему. — Куда вы их дели?!
Капитан стушевался: по его виду было заметно, что он очень сожалеет, что не сообразил распорядиться, чтобы детей выпустили — оттуда, куда бы он их ни запер, — сразу, как он увидел у ворот отряд кэналлийцев. Наконец ему удалось взять себя в руки, он распрямился и, прямо глядя Рокэ в лицо, ответил:
— В Старой галерее, господин Первый маршал.
— Пойдемте к галерее, — бросил Рокэ и уже на ходу поинтересовался: — У вас была какая-то особая цель или вы, осмелюсь предположить, просто не подумали? Вы не слышали, какие легенды ходят об этом месте? Не просто так же, наверное, туда не принято ходить? Или, наоборот, вы знали и решили проверить слухи на деле? У вас в наборе этого года ведь есть пара человек с древней кровью — как вы считаете, ваш патрон будет рад узнать, что вы тут занимаетесь языческими практиками?
— Галерея больше, чем карцер, — буркнул Арамона, — и ее легко запереть.
— Вот как, — сказал Рокэ. — Ну, это, конечно, повод, сложно поспорить.
Дальнейший путь прошел в молчании: Арамона не нашелся, что ответить. Молча же он отпер двери в галерею, заглянул в темноту, шумно выдохнул и только тогда крикнул:
— Эй, там! На выход!
Один за другим из галереи потянулись юнцы: первым показался Берто («Здравствуйте, дядя Рокэ!»), вторым — Арно (еще одно «Здравствуйте, дядя Рокэ!»: Рокэ не успел предупредить этих двоих, в отличие от Ричарда, что для них он теперь Первый маршал, а вовсе не «дядя Рокэ»); следующим вышел Паоло («Здравствуйте, соберано!» — Рокэ ожидал увидеть за ним Бласко, но тот, похоже, не затесался в теплую компанию нарушителей), за ним Ричард («Добрый вечер, господин Первый маршал!» знакомым немного смущенным тоном); следом двое бергеров («Страстфуйте, коспотин Перфый маршал!»), и наконец, неизвестный Рокэ полноватый мальчик, отчаянно стеснявшийся и упорно смотревший в пол (очень тихое «Здравствуйте… господин Первый маршал»). Пристально оглядев молодых людей, Рокэ нашел, что встреча с запредельным — если она действительно совершилась — никому не нанесла серьезного вреда: разве что Паоло подозрительным жестом схватился за правую ладонь, а Ричард выглядел немного потерянным.
— Рассказывайте, — велел Рокэ. — Что же вы натворили, господа нарушители?
— Вообще-то мы ничего не натворили, — охотно начал Альберто. — Мы заступились за Карла — который тоже ни в чем не виноват — и нас всех наказали.
— Поситеть в калерея, погофорить, — сказал один из бергеров.
— Ошень холотно быть, — вставил второй.
— Мы даже догадываемся, кто на самом деле хулиганил, но не будем же мы его выдавать, — продолжил Берто.
— И еще мы видели призраков, — добавил Арно.
— Призраков? — повторил Рокэ. Ричард при этих словах вздрогнул и повернул к нему пугающе пустой взгляд, и Рокэ вспомнил, что как раз в этих стенах, по легендам, располагалось древнее святилище Лита. Будет очень некстати, если мальчик снова впадет в такую же прострацию мистического толка, как три года назад, но на глазах у товарищей и менторов. Паоло тем временем опять украдкой потер руку и поморщился.
— Паоло, что там у тебя? Ты поранился? — спросил Рокэ и обернулся к Арамоне, который все это время простоял, как столб, подпирая стену, и делал вид, что не имеет никакого отношения к своим ученикам: — Капитан, сопроводите унара к лекарю.
— Да просто царапина, — проворчал Арамона, с трудом отлепляясь от стены. — Если из-за каждой мелочи гонять лекаря…
— Арамона, прекратите испытывать мое терпение! Что у вас опять не так? Хотите сказать, в школе нет штатного врача? Помнится, я видел его имя в списках: на него выделяется жалование.
— Фельдшер есть, но… он отлучился.
— Ах, отлучился. Ну что же, вам повезло: я вполне способен оказать молодому человеку помощь сам. Где у вас лазарет? Фельдшерский пункт? Унары Паоло и Ричард, идемте.
— Господин Первый маршал, со мной все в порядке, — упрямо сказал Ричард.
— Я прекрасно вижу, что не в порядке. Перестань препираться и идем, поможешь мне.
В третий раз за сегодняшний визит Рокэ оказался перед закрытой дверью — и в третий раз Арамона колебался, возясь с ключами. Рокэ закатил глаза и собирался приказать своим людям вышибить дверь, но тут ключ с отвратительным скрипом повернулся в заржавевшем замке, и взгляду Рокэ предстала полупустая заброшенная каморка, которая когда-то, наверное, была кабинетом лекаря. На полках там и тут валялись попадавшие от времени склянки, покрытые паутиной, а по густому слою пыли на полу была протоптана дорожка к столу, где стояли коробочка с запасом корпии и пузырек с каким-то настоем и лежала пара пакетиков с порошками — то, чем заболевшие унары могли воспользоваться сами, не обращаясь к врачу.
— Кошмар, — сказал Рокэ устало. — Вижу, по новым порядкам, которые вы завели в школе, здесь теперь не принято болеть. Капитан, все, ваше присутствие мне больше не требуется. И я впредь запрещаю запирать унаров где бы то ни было — ищите другие способы их наказать, это ясно? Хосе, иди с ним, пусть он тебе покажет бумаги: что за лекарь и что за жалование.
Когда Арамона наконец ушел, а Рокэ, отыскав на полках жидкость с резким запахом, отдающим касерой, которая показалась ему подходящей, и запас заживляющей мази, промыл и перевязал Паоло его царапину (право, как можно было так сильно пораниться, открывая бутылку?), он отпустил мальчика, прикрыл дверь и обернулся к Ричарду:
— Так, Дикон, что же там было с призраками?
— Господин Первый маршал… — Ричард взглянул на дверь. — Эр Рокэ, там был отец.
— Твой отец, герцог Эгмонт? — уточнил Рокэ.
— Ну да. Он… — Ричард вздохнул, опустил плечи и провел рукой по лицу. — Его сразу можно было узнать, эр Рокэ. Он был… в момент смерти. Все лицо в крови, то есть… понимаете, уже не лицо, уже ничего не разобрать, но все равно понятно, что это был он. Знаете, мы ведь видели его тело и эту кровь, мы с Айри, мы случайно увидели, и потом забыли, а сейчас… я вспомнил.
— Дикон… — Рокэ обнял его за плечи и притянул к себе, усаживая рядом на кушетку — неизменный атрибут лекарских кабинетов. — Иди сюда. Это было давно. Этого нет.
— А рядом шел, наверное, я. Или отец в молодости: он немного хромал. Или, может, образ отца, его идеальная тень…
— Или юный Лит, — предположил Рокэ. — Кто-то из древних, кажется, писал, что в некоторых областях Золотых земель Лита принято было изображать хромым. Кто знает.
— Может быть, — кивнул Ричард и опять застыл, уставившись в одну точку.
— Дикон, хочешь, я заберу тебя на пару дней домой? Спокойно придешь в себя и потом вернешься.
— Эр Рокэ, вы что! — Ричард вздрогнул и отмер. — Нет! Все же будут смеяться!
— Ну и кто же будет смеяться? Арно и Берто? Как будто они сами ничего не понимают! Или этот ваш Арамона? Пусть только посмеет; а другие ничего не видели. Впрочем — ладно. Но успокоительное ты все-таки выпьешь — если, конечно, получится сочинить какую-нибудь микстуру из того, что здесь осталось не разоренным, — Рокэ подошел к полкам, взял первый попавшийся пузырек с порошком, встряхнул, посмотрел на просвет, откупорил и понюхал его содержимое. — Выше нос, Дикон: уже меньше месяца до выходного, приедешь, и мы все с тобой обсудим.
— Вы разве не уедете в Алвасете? — удивился Ричард. — Я вообще думал, что вы уже давно уехали!
— О, я тоже так думал, но пришлось задержаться, так что уеду сразу после твоего выходного.
— Но вы пропустили дни рождения и Эди, и Айри! — в голосе Ричарда послышалось возмущение, и Рокэ был рад отметить, что к нему возвращается привычная живость чувств.
— Ну что же тут поделаешь. Девочки, конечно, скучают, но им тоже пора привыкать, что все мы взрослеем.
Айрис начала капризничать еще в дороге: она ни за что не желала пересаживаться в карету и клялась, что способна проделать весь путь верхом, нисколько не устав; по вечерам она чуть не вываливалась из седла, а с утра спускалась вниз в общий зал постоялого двора, всем своим видом показывая, какая ей досталась жесткая кровать. Она не сетовала вслух, но втайне сердилась на то, что ей не дали взять с собой ее любимую кобылку, серую с белой звездочкой на лбу, вечную ее спутницу во всех прогулках, а вместо нее выдали быстрого и послушного, но малознакомого мориска. Для скорости и удобства Рокэ изменил привычный маршрут: по дороге из столицы он оставил Моро и часть эскорта в порту городка Гара и приказал доставить туда карету и коня для Айрис; в Алвасете они сели на корабль и проделали часть пути морем, а уже из Гары отправились по суше, верхом. Карета, запряженная четверкой выносливых лошадей, двигалась следом, не отставая, но в ней ехала только поклажа, а сиденья, обитые бархатом, подушки, жаровня и занавески оказались никому не нужны. Хотя Рокэ и обещал, что Айрис въедет в столицу, как положено девице знатного рода, она в последний день снова отказалась надевать женское платье и с гневом поправила стражника на воротах, который предположил, что прибыл «герцог Алва с эскортом и пажом»: «герцог Алва и герцогиня Айрис Окделл!».
В столице капризы продолжились. Весенний бал, на который Рокэ наметил первый выход Айрис в свет, был балом-маскарадом: Рокэ перед отъездом все же удалось вызнать его дату у Манрика, который был так недоволен, как будто у него хотели выпытать государственную тайну. Они не попали на традиционный большой бал, открывающий весенний сезон, но бал-маскарад, по мысли Рокэ, был даже лучше для юной и бойкой девушки, почти подростка, потому что сочетал в себе элементы и танцев, и игры. Поначалу столица развлекла Айрис, и девушка целыми днями гуляла по улицам — то пешком, то верхом, но снова не в карете. Она повторяла маршруты, много раз исхоженные Ричардом: Рокэ показал ей дворец (пока только снаружи, потому что хотел, чтобы ее первым впечатлением осталось великолепие бала, а не унылые полупустые коридоры рядом с кабинетом, выделенным под нужды армейского командования), Главный штаб (со всех сторон — он привел туда Айрис, как каждый год приводил и Ричарда), особняки своих приятелей и прочих важных персон (включая особняк Эпинэ, хозяйкой которого она должна будет стать через несколько лет и который сейчас стоял пустым, потому что владельцы частью жили в имении, а частью путешествовали), старое аббатство, уединенные уголки садов — и даже свозил ее в предместье, где на берегу реки раскинулся парк, такой заросший, что кое-где походил на лес: здесь было спокойно, потому что сюда не добирались столичные дуэлянты и праздные гуляки, хотя молодежь и облюбовала его как место для пикников и романтических свиданий. Когда Айрис выезжала одна, за ней приглядывала пара кэналлийцев из охраны — гувернантка осталась в Алвасете заниматься с младшими, а никакую дуэнью Рокэ, естественно, нанимать не собирался: куда уж приличнее, если девицу сопровождает ее собственный отец — то есть, конечно, опекун.
Но уже через неделю столичная жизнь начала надоедать девушке, и вот уже она жаловалась, что в городе, который так очаровал ее поначалу, было скучно, слишком душно, слишком сыро, слишком грязно, недостаточно жарко, слишком узкие улицы, не было моря, неправильный ветер, дурацкая река, неприветливые люди, никуда не выйти просто так, и Ричарду все не дают выходного, и день его рождения тоже пропущен. Накануне бала доставили платье, которое Рокэ заказал заранее, — наряд Литовой невесты из надорских преданий: черная парча чуть припыленного оттенка, с отголоском серого — цвета скал; яркие вставки сверкающей ткани, клиньями и ромбами — не только дань блеску маскарада, но и намек на драгоценные самоцветы, которые скрываются в горах; по юбке и лифу вились, образуя причудливо разветвленный узор, туго скрученные шнуры из золотой и серебряной тесьмы, изображающие рудные жилы; подол и пояс украшали синие ленты — подземные воды. К платью шла диадема, вторившая ему: в нее были вставлены настоящие маленькие драгоценные камни тех же цветов, что и клинья ткани на платье, — крохотные рубины и алмазы, кристаллы топазов нежных размытых оттенков, и в центре один карас побольше. У Айрис было загорелись глаза, но, примерив платье, она принялась крутиться перед зеркалом, придирчиво разглядывая себя, пытаясь заглянуть себе за спину и ощупывая грудь, талию и бока, и наконец с разочарованным видом повернулась к Рокэ.
— Что такое, Айри? — спросил он. — По-моему, все в порядке, тебе очень идет. Завтра ты всех затмишь.
— Эр Рокэ, вы просто так говорите, чтобы меня утешить! На самом деле вы же видите, что я некрасивая! Смотрите, здесь, — Айрис потерла грудь под лифом, — сразу заметно, и ключицы эти выпирают, и вообще.
— Айри, что заметно? — Рокэ закатил глаза. — У тебя отличная фигура, платье на тебе прекрасно сидит…
— Что я слишком худая и похожа на мальчика! На балу это сразу поймут, и никто не будет со мной танцевать! А если будут, то только потому, что я герцогиня, но не потому, что я кому-то понравилась! Не поеду в этом платье! Нет, вообще не поеду!
Рокэ устало подумал, что ему предстоит пройти через это еще дважды: Ричард, даже если и переживал из-за своей внешности, никогда не подавал виду, но девочки, наверное, относились к этому гораздо трепетнее мальчиков: Айрис и так долго держалась и вот наконец вошла в возраст, когда это должно было случиться.
— Пожалуйста, не хочешь платье — не надо, — Рокэ проглотил вертевшиеся на языке «Что за чушь?» и «Не говори ерунды!» и заставил себя ответить спокойно. — Вообще без платья, конечно, будет неудобно, но нарядись в мужской костюм, если тебе так легче. Переоденься, я не знаю, моряком. Пиратом. Это же, в конце концов, маскарад; а если на балу тебе кто-нибудь рискнет что-нибудь сказать, я его просто вызову. Кстати, это платье, если ободрать с него мишуру и немного перешить, вполне можно будет потом еще носить.
Айрис нарядилась моряком — ей даже не пришлось ничего срочно заказывать у портнихи: она оделась так же, как когда каталась в Кэналлоа на лодке — на ней красовались те же широкие штаны и рубаха с алым поясом, а волосы она повязала, отвергнув диадему, шелковой косынкой, по-пиратски. Ее удалось убедить все же сесть в карету только потому, что Рокэ пообещал проехаться вместе с ней: в конце концов, зачем же мять в седле карнавальный наряд? Сам он, правда, вообще собирался обойтись без костюма и, одевшись во все черное, полагал, что это можно будет выдать, например, за образ ворона.
— И вы со мной потанцуете, — сказала Айрис.
— Нет. Если ты не заметила, я вообще не намерен танцевать — поверь, тебе там будет с кем провести время, кроме меня.
— Ну пожалуйста!
— Нет. Потанцую на твоей свадьбе.
Айрис рассмеялась — сегодня у нее было хорошее настроение (и вот к таким подростковым переменам в расположении духа Рокэ уже привык у Ричарда) — и снова обернулась к окну: улицы города, освещенные огнями фонарей, выглядели совсем не так, как днем, и из кареты казались подернутыми волшебным туманом.
У дверей гостей встречал сам капитан королевской охраны — после случая с приятелем Вальдеса во дворце, видимо, решили озаботиться безопасностью.
— Рокэ, — поприветствовал его Лионель, мельком взглянув на Айрис. — А Ричард разве не в Лаик? И где же твой костюм?
— Нет, это Айрис, — сказал Рокэ. — Айри, иди вперед: там, кажется, уже танцуют; я тебя сейчас догоню.
Айрис, энергично покивав, поправила сползшую на глаза косынку и устремилась по парадной лестнице туда, откуда уже доносилась музыка.
— Веришь или нет, Ли, но это ворон, — насмешливо сказал Рокэ, подергав себя за рукав камзола. — Но если ты считаешь, что наряд не подходит, я всегда могу его сменить на костюм первого человека. Уверен, дамы будут в восторге.
— И не только, — засмеялся Лионель. — Послы тоже присутствуют, гайифский уже пришел.
Отпустив еще пару дежурных шуток на тему нарядов и обсудив, вечная ли классика или пошлая банальность выбирать для костюма свое гербовое животное, Рокэ получил от Лионеля скромную бархатную полумаску черного цвета (сам он не озаботился даже этим) и тоже двинулся к бальной зале. Айрис уже кружилась в танце; ее широкий алый пояс мелькал то в одном, то в другом углу, и, отражаясь в зеркалах, яркой искрой метался по всему залу. Взяв с подноса у лакея бокал вина, Рокэ устроился в нише возле окна, где ему не мешали танцоры, и вскоре нашел себе компанию таких же, как он, почтенных отцов семейств — точнее, его сразу перехватил Его величество, который занял его бесконечным разговором на светские темы, а потом его внимание отвлек тессорий, которому срочно понадобилось решить пару вопросов, связанных со сметой расходов на армейские нужды на летние месяцы. Айрис за это время успела потанцевать с десяток танцев, причем как за даму — с молодыми людьми поопытнее, которые разглядели в ней девушку, — так и за кавалера — с совсем юными неискушенными девицами, которые по наивности посчитали ее юношей. Девушек было раза в три меньше, чем молодых людей, и некоторые из тех, кому не досталось дамы, смотрели на Айрис неприязненным взглядом, как на более удачливого соперника, и Рокэ пришлось насторожиться и следить, чтобы какой-нибудь обиженный юнец ненароком не оскорбил ее. Вслушиваясь в чужие разговоры, он вдруг услышал диалог на гайи — посол беседовал с кем-то из дипломатов, возможно, йернцем:
— Посмотрите, герцог Алва, кажется, нашел себе нового фаворита — помоложе!
— О да, его можно понять: прошлый, должно быть, уже раздался в плечах, у него начала расти борода — ощущения уже не те.
— Полностью одобряю его выбор, — мечтательно произнес посол. — Я бы тоже не отказался. Нужно познакомиться с этим милым юношей.
— Что вы имеете в виду, господин посол? — напряженным тоном спросил Рокэ, отставляя свой бокал и подходя к гайфцу.
— О, герцог, добрый вечер, мы вас не заметили! Не знал, что вы владеете гайи!
— Как видите, владею! А вот кто-то скоро забудет!
— Не уверен, что правильно вас понимаю, герцог…
— Не понимаете? Тогда скажу проще: кажется, вам давно не били морду! Хотите повторить? Так я вам устрою!
Рокэ уже начал заносить руку, но на этот раз кто-то, ухватив его за локоть, успел оттащить его от посла раньше, чем он ударил.
— Рокэ, друг мой, ну что такое, — сокрушенно сказал король, качая головой (это оказался именно он). — Зачем же вы кидаетесь на посла? Он наверняка обижен, и теперь мы по вашей милости снова на пороге войны!
________________________
Примечания:
- напоминаем, что в этой истории Рокэ подрался с гайифским послом и спровоцировал войну пять лет назад — на месте каноничного восстания Окделла (см. главу 16).
Глава 21
Переписывается Фабианов день и вокруг него.
читать дальше— Представляете, я так и не выяснил, ворует он сами дрова или все-таки деньги на дрова, — сказал Рокэ и вытряс последние капли из кувшина с вином себе в бокал. Вальдес засмеялся, а Эмиль спросил:
— А поленницу ты проверял?
Накануне Фабианова дня они с Эмилем и Вальдесом коротали вечер в кабинете Рокэ на улице Мимоз. Компания была бы больше, но Лионель задерживался во дворце, Альмейда собирался приехать только завтра, прямо к церемонии, а Айрис, которую Рокэ тоже звал присоединиться, посидела с ними минут пятнадцать и ушла не то гулять, не то к себе — ей пока было скучно слушать взрослые разговоры.
Вальдеса пришлось вызвать в столицу официальным приказом — он мало того, что не жаловал Фабианов день и, не желая, как и Рокэ, брать никаких оруженосцев, не приехал бы по своей воле, так еще и после того инцидента на церемонии представления наследника собирался, видимо, прятаться от Рокэ до бесконечности. Явившись в Олларию, он попытался отсидеться в Адмиралтействе, где в любом случае был обязан появиться и доложить о себе, и вот там-то Рокэ его и застал и потребовал объяснений. Оказалось, что пресловутый приятель Вальдеса и правда вышел в отставку в конце позапрошлого года — полтора года назад, после того, как дриксы подписали не очень выгодное для себя перемирие с Талигом. Северная кампания тогда затянулась на целых три года, но шла очень вяло — это были скорее редкие стычки на границе; Вальдес успел познакомиться с дриксенским адмиралом ближе к ее концу, когда уже обсуждались условия мирного договора. Потом адмирал не поладил со своим руководством и то ли ушел сам, то ли его вынудили подать в отставку — так или иначе, теперь он действительно служил капитаном на ардорском — Рокэ угадал — купеческом галеоне. Рокэ согласился, что «Вице-адмирал Вальдес ради шутки провел во дворец своего приятеля, ардорского торговца» звучит гораздо лучше, чем «Адмирал вероятного противника проник во дворец при пособничестве вице-адмирала Вальдеса»; они помирились, и Вальдес, собрав нехитрые дорожные сумки (он, конечно, путешествовал налегке), перевез их из казарм при Адмиралтействе к Рокэ в особняк.
— Еще эта история с фельдшером, — продолжал Рокэ, наполняя кувшин заново. — Я еще не рассказывал? О! Оказалось, что Арамона несколько лет подряд выписывал жалование на имя несуществующего человека, который числился у них в школе штатным лекарем.
— В Лаик есть врач? — удивился Вальдес. — По-моему, у нас никто не болел.
— Кажется, у нас тоже… Хотя нет, Отто пару раз попадал в лазарет, — вспомнил Эмиль.
— Ну да, — сказал Рокэ. — Так вот, во всех бумагах имя — какой-то Луи Сэц-Кредон, никто никогда о таком не слышал. Стали разбираться, и оказалось, что Арамона записал собственную жену под мужским именем, а деньги, которые полагались лекарю, прикарманивал. Ума не приложу, как можно было за несколько лет все так запустить! Но ничего — в будущем году он у меня узнает, что такое настоящие проверки: в Лаик как раз пойдет следующий ребенок, и я там все проконтролирую с начала и до конца!
Вальдес одобрительно хмыкнул, а Эмиль моргнул и с недоумением взглянул на Рокэ, но не успел ничего сказать, потому что в этот момент появился Лионель.
— Слышали новости? — спросил он, входя. — Гайифский посол сбежал — причем, по слухам, не один.
«Не один? С Айрис! Как этот негодяй таращился на нее на балу!» — мелькнула у Рокэ мысль, но он вовремя вспомнил, что, во-первых, обещал Айрис больше не подозревать ее, а во-вторых, она только что — полчаса назад — была здесь, поэтому, добавив в голос небрежности, уточнил:
— Да? Ну и с кем же?
— Вроде бы с секретарем йернского посольства, — ответил Лионель и, взяв себе бокал, упал в кресло. — Но не суть. Что вы тут обсуждаете? Росио, опять наставляешь Милле, как правильно брать оруженосцев, чтобы он ни в коем случае ничего не напутал?
— О да, действительно, спасибо, что напомнил, — сказал Рокэ. — Милле, не забудь, что завтра я на тебя рассчитываю. Эксцессов быть не должно: кансилльеру и его дружкам на последнем королевском совете я сделал внушение, так что они наверняка не посмеют сунуться, даже если на что-то и надеялись. А все остальные и так не собирались мне перечить…
— Росио, перестань! — Лионель возвел глаза к потолку. — Сколько можно! Ты не наседка!
— О, ваша матушка мне говорила то же самое, — заметил Рокэ.
«Я, знаешь, Росио, не терплю этих визитов соседских кумушек с дочерями на выданье, — сказала ему Арлетта три года назад. — Эти условленные заранее браки, родительские сговоры — нет, пусть мальчики сначала подрастут, сами выберут себе кого-то по вкусу…» Арлетта тогда еще не знала, что Рокэ приехал к ней как раз чтобы обсудить помолвку Арно и Эдит; ему пришлось ее разочаровать, и она — только ради него — согласилась изменить своим принципам.
— На самом деле, я думал еще подстраховаться, — вернулся он к теме, — но Курт отказался: он почему-то считает, что у Дикона неподходящий склад ума. Есть еще, конечно, флот — вот тот же Ротгер — ты ведь согласился бы, если я тебя попросил? — но Дикон, увы, не очень любит корабли — удивительно, какая-то идиосинкразия! Море любит, а все навигационное — отрицает. Но… кстати, Ротгер, у тебя будет шанс в следующем году: Айри, наоборот, разбирается в морском деле, и…
— Айри? — переспросил Вальдес. — Странное имя для мальчика, но если тебя это порадует, я, конечно, готов…
— Погоди, Росио, стой, — перебил его Эмиль (Лионель при этом пробормотал про себя: «Угу, мальчика — тот самого, который так понравился гайифскому послу»). — Ты не перепутал? Ты хочешь, чтобы Ротгер взял Айрис в оруженосцы? Может быть, в жены? Или ты всерьез собираешься отправить девочку в Лаик? Знаешь, даже с твоей эксцентричностью это слишком! Ее, конечно, примут — кто же откажет Первому маршалу — но ей там придется нелегко!
— Ну да, — начал Рокэ и, осекшись, провел рукой по лицу. — Каррьяра… Это я по инерции, машинально! Они у меня с самого начала учатся вместе — Айри изучает все то же, что и Дикон, — вот я и привык! — он засмеялся и покачал головой. — Нет, конечно, никаких школ оруженосцев на следующий год: Арамону, похоже, придется просто уволить.
***
— Генерал, у меня для вас будет важное задание, — сказал маршал Ги, поднимаясь из-за своего обитого красным бархатом стола в кабинете при штабе, куда он пригласил Оскара, и подходя к нему ближе, почти вплотную.
— Есть, господин маршал! — Оскар по старой привычке встал навытяжку: он так стремительно продвигался в звании, пройдя за эти десять лет путь от корнета до генерала, что не успел изжить в себе унтер-офицерские манеры, и они иногда пробивались в самый неожиданный момент.
— Генерал, вы никогда не задумывались о том, чтобы взять оруженосца?
— Никак нет, господин, маршал!
— Оскар, вольно, — маршал Ги махнул рукой и слегка скривился. — Послушай внимательно: мне нужно, чтобы ты взял одного молодого человека в оруженосцы. Сам я, как понимаешь, не могу — выпускается твой родственник, а у нашей семьи с вашей давний договор…
— Так, — сказал Оскар, изобразив заинтересованность: пока он не понимал, куда клонит маршал.
— Впрочем, нет, все не то, — маршал Ги поморщился. — Оскар, это Ричард, герцог Окделл. Вы же, кажется, с ним неплохо ладите?
— Ну да, он хороший парень: мы встречаемся иногда при дворе, и Первый маршал пару раз приводил его в штаб, и вообще мы родня, но близко мы не общались с тех пор, как он был совсем маленький, — Оскар пожал плечами, все еще недоумевая, чего от него нужно маршалу Ги. Те три недели десять лет назад, что он провел в особняке Алвы (тогда еще генерала), конечно, трудно было забыть… кстати, то ранение осталось для него первым и единственным: судьба оказалась к нему благосклонна и раз за разом давала ему возможность погеройствовать, ничего не требуя взамен.
— Так вот, я хочу, чтобы завтра ты назвал его имя. Понимаешь, — заметив выражение на лице Оскара, маршал все же решил снизойти до объяснений, — на последнем Королевском совете Первый маршал устроил нам форменную сцену. Ты не представляешь, с каким видом он потребовал, чтобы никто из Людей Чести не брал его воспитанника в оруженосцы! Он буквально нам угрожал! А ведь, согласись, необходимо вернуть сына Эгмонта Окделла в наш лагерь, вырвать его наконец из рук чужой партии…
Оскара не занимали эти распри между партиями, покрытые вековой пылью и не нужные сейчас никому, кроме кучки особенно рьяных фанатиков, но он не хотел расстраивать маршала Ги, поэтому кивнул.
— Никто из нас, кто был на совете, конечно, не посмеет пойти против него, — продолжал маршал. — Но ты, Оскар, — совсем другое дело. Во-первых, ты на отличном счету в армии, Первый маршал не испытывает к тебе неприязни — тем более что ты однажды даже защищал его дом. Во-вторых, тебе покровительствует Катари — с тобой не посмеют ничего сделать — твое положение гораздо лучше, чем наше, хотя мы ее родные братья…
— Ладно, эр Ги, — перебил его Оскар. — Я все понял. Возьму я вашего Окделла, не переживайте.
— Прекрасно! И, Оскар, заклинаю тебя — чтобы без твоих армейских выражений! Не вздумай сквернословить на церемонии, сдержи себя, пока будешь произносить формулу — иначе ее просто не засчитают, я знаю этих крючкотворов. Надеюсь, нужные слова ты помнишь. Завтра сядешь в моей ложе, я договорился, — маршал Ги похлопал Оскара по плечу и снова перешел на официальный тон: — На этом все, генерал, можете быть свободны.
***
Трибуны, возведенные на площади святого Фабиана, начали заполняться задолго до начала церемонии: дворяне, стекавшиеся в столицу ради праздника, видели в нем возможность встретить давних знакомых, побеседовать, обменяться новостями — и, конечно, показать себя королю и двору. Рокэ, который раньше или опаздывал, поднимаясь на свое место уже после того, как зачитывали список выпускников, или — если король особенно настаивал — появлялся за пару минут до начала и неизменно демонстрировал всем своим видом, насколько ему неинтересно смотреть ни на оруженосцев, ни на их новоиспеченных господ, на этот раз тоже приехал заранее. В королевской ложе, кроме самого Рокэ и Его величества, сидели королева, кардинал и Айрис — воспитаннице положено быть рядом со своим опекуном; и, мало того, герцогиня имеет право составить компанию своей государыне. Айрис была в перешитом платье Литовой невесты: пестроту убрали и добавили багрового и золотого — родовых цветов Окделлов, — и, по мнению Рокэ, смотрелась очень выигрышно на фоне королевы в ее обычном черно-белом наряде. Рокэ поздоровался со знакомыми, кивнул Савиньякам, которые расположились по соседству, и задержал взгляд на Эмиле: тот казался расслабленным и спокойным и уже, вытащив из кармана кулек орехов, начал со смехом предлагать их окрестным дамам. Заглянув ему в глаза, Рокэ дождался, пока у того на лице не появилось осознанное выражение («Ты же помнишь, что мне обещал? — Конечно, я не забуду!») и только тогда отвел взгляд. Между прочим, он заметил, что нынешний ближайший фаворит королевы, генерал Феншо (кружок поклонников Катарины окончательно распался — Джастин погиб, Литенкетте покинул двор, а другие куда-то рассеялись, и остался только этот) имел наглость усесться совсем близко — в ложе по левую руку от королевской, рядом с братьями Ариго.
Айрис тем временем перегнулась через ограждение и принялась кому-то махать: на площадь наконец вывели унаров, и это значило, что церемония вот-вот начнется.
— Айри, погоди, они не могут ответить: им запрещено шевелиться, — оборвал ее Рокэ.
— Не могут, но они видят меня! Дик! Берто! Паоло!
— Смотреть наверх тоже вообще-то нельзя, — сказал Рокэ. — Подожди немного: Дикон первый, и его наверняка вызовут одним из первых; и Берто тоже в начале списка — они оба уже скоро будут здесь.
На пресловутые «смотрины», Рокэ, естественно, не пошел, но он знал, кто занял какое место на заключительном турнире по фехтованию: список доставили ему курьером в тот же день сразу после испытания. Ричард, конечно, был первым; Берто —вторым.
В этот момент заиграла музыка, и кардинал, нагнувшись к Айрис, произнес:
— Тише, дитя мое: начинается. Слушайте: сейчас герольд объявит: «Маркиз Ричард А…» — то есть, конечно, простите, герцог Окделл.
Рокэ был уверен, что кардинал сделал эту оговорку не случайно, а чтобы еще раз напомнить ему об отце — напомнить о том унижении, которому его в свое время подверг отец — напомнить, конечно, напрасно, потому что Рокэ не забывал об этом и сейчас делал все, чтобы его ребенок ни на минуту не испытал того ощущения, которое испытывал он сам в свой Фабианов день по милости соберано Алваро.
Тем временем замолкла барабанная дробь, площадь затаила дыхание в ожидании, и герольд провозгласил:
— Граф Эстебан Сабвэ, наследник герцогов Колиньяров. Герцог Ричард Окделл…
— Что-о-о?! — взревел Рокэ, вскакивая с места. — Какого Леворукого?! Квальдэта цэра! Я же видел списки!
— Эр Рокэ, это, наверное, из-за гальтарского, — прошептала Айрис и потянула его за полу камзола. — Герольд сейчас сказал: «по успехам и прилежанию» — а у Дика же беда с языками.
— Я прекрасно знаю, что места распределяют только по фехтовальным поединкам! — отрезал Рокэ. — Ну я ему устрою! Он у меня пожалеет, что родился на свет! Пусть только покажется!
— Рокэ, ну что вы, будьте снисходительны к мальчику, — сказал кардинал, покачав головой. — Не каждому занимать первое место. Я понимаю, он не оправдал ваших надежд, но зачем же вот так сурово…
— Хватит путать меня с моим отцом! — развернувшись к нему, рявкнул Рокэ. — При чем здесь Дикон?! Он был первым! Даже если это какая-то ошибка — даже если это и правда из-за гальтарского — то никто не станет разбираться! Представляю себе диалоги: «Герцог Окделл, какое место у вас было в Лаик? — Второе. — А, это тот самый выпуск, где первым был граф Сабве». Проиграть в глазах общества Колиньяру, пусть даже в Лаик, — да это же клеймо на всю жизнь. Я просто убью этого урода! Так! Немедленно позвать сюда Арамону!
— Рокэ, друг мой, успокойтесь, — миролюбиво сказал король. — Не срывайте, пожалуйста, церемонию, сядьте на место. После вы сможете поговорить с капитаном, а сейчас давайте не будем мешать.
Рокэ пришлось замолчать и сесть, и Айрис, тоже не говоря ни слова, погладила его по рукаву. Герольд, заметив заминку, на всякий случай зачитал список еще раз: третьим был Альберто, а за ним вперемешку шли бергеры и южане из компании Ричарда — Арамона сдвинул всех на одно место вниз в угоду Колиньяру. Сколько же этот подлец ему заплатил? Ярость немного улеглась, уступая место раздражению; краем глаза Рокэ увидел, как в соседней ложе поднимается и расправляет плечи генерал Феншо, и с неприязнью подумал, что этому выскочке, как обычно, больше всех надо.
— Я, Оскар Феншо, генерал от кавалерии… — при этих словах Рокэ обернулся было к Эмилю, чтобы напомнить тому, что пора бы поторопиться, но тут Феншо закончил: — …прошу и выбираю Ричарда Окделла.
Рокэ застонал и с силой ударил кулаками по балюстраде. Феншо, очень довольный собой, плюхнулся на место, проговорив что-то тихо, одними губами (наверняка выругался от избытка чувств); Ги Ариго покровительственно положил ему руку на плечо, а Ричард кивнул и двинулся к лестнице на трибуны.
— Эр Рокэ, не надо, пожалуйста! Это же эр Оскар! — попросила Айрис, хватая его за запястье, но Рокэ ее не слушал. Выпутав манжет из ее пальцев, он снова вскочил и начал пробираться по проходу в соседнюю ложу — не к Феншо, а к Савиньякам. Лионель встретил его насмешливым взглядом, а Эмиль, ничуть не смущенный, как раз спешно пытался что-то дожевать и поэтому только безмолвно развел руками.
— Так, — с угрозой сказал Рокэ; Эмиль подавился и закашлялся.
— Росио, прости! — пробормотал он, наконец откашлявшись. — Я думал: пока будет говорить маршал фок Варзов, пока выберут Колиньяра — я как раз успею доесть булочку! Кстати, хочешь? Очень вкусно.
— Милле, тебе ничего нельзя доверить! Надо было попросить Ли — но я не хотел, чтобы Дикон обретался при дворе! Или уговорить все же Курта! Или…
— Росио, да чего ты? Тоже генерал, тоже кавалерист — все, как ты и наметил…
— Генерал? Хорош генерал! Ты хоть знаешь, чем он себе заработал это звание? — Рокэ схватился за голову. — Каррьяра, его же теперь придется брать с собой во все кампании!
— Росио, прекращай буянить, — подал голос маршал фок Варзов: Рокэ так бурно негодовал, что его было слышно во всех ложах по соседству. — Если ты считаешь, что генерал Феншо недостоин своего звания, зачем же ты его произвел? Ты ведь сам подписывал приказ о назначении, не правда ли? Не вижу катастрофы в том, что произошло, — признайся, тебе просто нравится скандалить, а повода давно не было! И вообще, тише! Если адмирал Альмейда и способен тебя перекричать, то я — точно нет, а сейчас моя очередь!
Рокэ, до сих пор немного пасовавший перед бывшим эром, вполголоса извинился и поспешил убраться прочь. Вернувшись на свое место, он обнаружил, что Айрис уже перебралась в ложу Ариго, и они с Ричардом, устроившись вдвоем за спиной Феншо, что-то увлеченно обсуждают; вторила ей и Ее величество: наклонившись к брату через перегородку, она самозабвенно шушукалась с ним, то и дело бросая красноречивые взгляды на Феншо. Остаток церемонии прошел без потрясений: Берто, как и договаривались изначально, достался Рамону, Арно — Давенпорту, Паоло взял Дьегаррон, а Бласко — герцог Фиеско: Рокэ посочувствовал было юноше, которому предстояло отправиться неизвестно куда и заниматься неизвестно чем, но он подумал, что если Хорхе решился доверить судьбу брата этому человеку-загадке, то у него, наверное, была в этом своя цель.
Как только площадь опустела, зрители начали постепенно расходиться, Их величества и кардинал засобирались к выходу, а Айрис, подойдя, сообщила на одном дыхании, что генерал Феншо отпустил Ричарда до середины завтрашнего дня, поэтому они прямо сейчас едут домой, а вечером в гости придут ребята, и тут же убежала, увлекая Ричарда за собой, Рокэ потребовал, чтобы к нему, прямо в королевскую ложу, пригласили Арамону.
— Что там со списками, капитан? — спросил он, когда капитан, отдуваясь, поднялся на трибуны. — В этом году места распределяются по каким-то новым правилам, о которых я не знаю? Как так вышло, что в фехтовальных поединках побеждает один, а на первое место выходит другой, а?
— Позвольте, господин Первый маршал, — уверенно начал Арамона. — Помните, вы сами мне запретили запирать унаров и велели придумать другой метод наказания? Так вот, я придумал: нарушители получили более низкие места, а те, кто все полгода вел себя прилично, — более высокие. Как говорит наш ментор по арифметике, — с умным видом процитировал он, — мы складываем положительные и отрицательные баллы и получаем обобщенный результат.
— Все ясно, — устало сказал Рокэ. — И не нарушал правил, конечно, один-единственный унар. Так, капитан, мне надоели ваши идиотские отговорки, ваше взяточничество и казнокрадство! Сколько дров вы перетаскали к себе домой?! Сколько чужих жалований вы себе навыписывали?! Теперь еще и это! Вон отсюда! Ступайте собирать вещи — больше вы здесь не работаете! Вы уволены!
***
Все вышло, как в той давней детской игре: корнет Окделл и генерал Феншо.
Когда церемония закончилась (Ричард так заболтался с Айрис — все-таки они не виделись дольше, чем полгода, а раньше никогда не расставались так надолго, — что чуть не пропустил этот момент), эр Оскар сказал, что у него сегодня вечером есть важное дело во дворце, поэтому Ричард может быть свободен до полудня завтрашнего дня, — а потом, кинув быстрый взгляд в королевскую ложу (он вообще обращался к Ричарду, но говорил как будто не для него, а для тех, кто сидел в соседней ложе), поправился: не до полудня, а до двух пополудни. Айрис успела выяснить, что эр Рамон остановился у них дома, а это значило, что и Берто будет там же — не уедут же они прямо сейчас; и они решили, что те из ребят, кто задержится в столице, придут к ним вечером отпраздновать Фабианов день. Так и вышло, и они все вместе прекрасно провели время: ребята повеселили Айрис рассказами о проделках в Лаик, а она показала им свой трофей — веер из страусиных перьев, который подарила ей на память одна из фрейлин на балу, принявшая Айрис за кавалера.
Эр Рокэ же был чем-то страшно раздражен и не присоединился к ним, а вместо этого, заглянув домой и забрав с собой эра Рамона и эра Ротгера, отправился куда-то еще — в Адмиралтейство, в штаб или, может быть, к Савиньякам. С утра эр Рокэ оттаял, долго напутствовал Ричарда, выписал ему корнетский патент и попытался навязать денщика — кого-нибудь из кэналлийцев на выбор Ричарда, — но удалось отказаться: точнее, они договорились, что если окажется, что в полку у генерала Феншо ни у кого из молодых офицеров нет собственных денщиков, то эр Рокэ не будет настаивать, а если такое, наоборот, в порядке вещей, то Ричард напишет домой, и эр Рокэ кого-нибудь ему пришлет. Напоследок эр Рокэ обнял его, и Ричард отбыл вслед за своим новым эром в расположение Южной армии — в офицерские казармы в маленьком провинциальном городке, при военном лагере, где ему предстояло жить, пока генерал Феншо (или сам Ричард) не получит новое назначение или отпуск. Шпага оттягивала новую перевязь, кинжал висел на боку, а «Созерцание сливы», сохраненное эром Рокэ, заняло прежнее место у Ричарда на груди.
________________________
Примечания:
- Отто — каноничный персонаж, племянник и наследник фок Варзова, который учился в Лаик вместе с Савиньяками; его история очень показательно иллюстрирует развитие морали в каноне: во втором томе мы узнаем, что Отто был человеком, не подходящим для армии (он был толстым, у него было плохое зрение, и по складу ума он не очень любил все военное), но Савиньяки постоянно заступались за него; в одном же из последних томов мы узнаем, что Отто погиб, а Варзов, узнав, что у того остались сыновья, переписал свое завещание, чтобы им не досталось его наследство;
- Эмиль и его отношение к булочкам стало притчей во языцех в поздних томах канона: он завел себе любовницу-булочницу, и другие герои постоянно над ним подшучивают по этому поводу.
Глава 22
Варастийская кампания полностью промотана, мы делаем прыжок длиной в год.
Осторожно! Эта и следующая главы далеко отходят от канона... Зато снова происходит Триумфальное Возвращение.
читать дальшеЦелый год пролетел, как пара недель. Ричард успел привыкнуть к полковой жизни, армейской муштре, заседаниям штаба, беготне по поручениям и всем своим существом, до последней косточки прочувствовать скуку гарнизонных городков; успел он, однако, и поучаствовать в войне — конечно, под командованием эра Рокэ, — вернуться с победой и потом ненадолго съездить в отпуск в Алвасете, но вот заглянуть в Надор уже не успел: эр Оскар сначала согласился, что зимой Ричард ему не понадобится, но на самом деле не собирался отпускать его дольше, чем на пару-тройку месяцев. Война, между прочим, как смеялся эр Рокэ, говоря как будто в шутку, началась вообще-то из-за того, что на первом балу Айрис ее чуть не оскорбил гайифский посол, эр Рокэ ответил ему, Гайифа, обидевшись, заплатила Кагете, Кагета — бириссцам, и уже те напали на Талиг; впрочем, может быть, добавлял эр Рокэ уже серьезнее, дело в том, что Гайифа последние лет десять пытается чужими руками отвлечь внимание Талига от себя, но зачем — этого он пока не сумел выяснить. Как только эр Рокэ уехал из столицы, Айрис тоже уехала, но, конечно, не с ними, как почему-то в ужасе предположил эр Эмиль — для Ричарда теперь генерал Савиньяк, — а в Кэналлоа.
Не считая войны и отпуска, в обычное время эр Оскар бывал в столице примерно раз в месяц — в эти дни Ричард ночевал дома, а эр Оскар по своим делам уходил во дворец. У этих визитов даже было свое, немного плавающее, но довольно четкое расписание: самый конец одного месяца или самое начало другого. Иногда дела во дворце (Ричард догадывался, что за ними стоит, потому что эр Оскар не делал из своих отношений с Ее величеством большого секрета — но предпочитал даже в мыслях не пятнать чужой чести; эр Рокэ правда, возможно, его бы не понял) удачно совпадали с датами советов в штабе. Последний раз они чуть не попали на какое-то церковное действо: оно вроде бы уже прошло, но отголоски все еще не утихли, и город и двор гудели: говорили, что грядет примирение двух конфессий — олларианской и эсператистской, — и вот первой ласточкой был приезд какого-то монаха из Агариса, которого принимали не как еретика, а как равного, брата в Создателе, со всеми почестями. Ричарда не очень занимали такие материи: так как в Кэналлоа процветала веротерпимость и свободно исповедовались любые религии, эр Рокэ еще в самом начале выписал для них из Надора отца Маттео, который и окормлял с тех пор «юного герцога Окделла и его сестер»; Ричард неплохо разбирался в Эсператии, но не более того. Куда интереснее было другое: вернувшись в тот раз из дворца, эр Оскар похвастался, что его, возможно, скоро произведут в маршалы: маршал Ги Ариго, его наставник, как будто обиженный тем, что во всех последних кампаниях его обходили вниманием и даже не брали с собой, собрался в отставку. Ну что же — эр Оскар, наверное, этого заслужил, хотя эр Рокэ (который стал маршалом примерно в том же возрасте) иногда на особенно бурных военных советах и кричал, что, будь его воля, никогда не дал бы господину Феншо звания выше полковника.
Эр Оскар, вопреки опасениям эра Рокэ, вообще оказался неплохим господином: простым и легким на подъем, веселым и жизнерадостным; он честно старался учить Ричарда, давал ему увлекательные поручения, не нагружал сверх меры, не позволял слишком много отдыхать и не любил разговоров о политике (зато любил разглагольствовать о военных реформах, которые он, будь его воля, претворил бы в жизнь). Единственной большой его бедой было то, что он постоянно сквернословил — иногда даже казалось, что он не просто вставляет в реплики бранные слова, а вся его речь состоит только из них. Ричард даже опасался, что в конце концов переймет его манеру выражаться и поэтому специально себя сдерживал и всякий раз проверял, не проскочило ли у него какое-нибудь непотребство. Пока обходилось, зато он однажды вспомнил, как еще в детстве, пообщавшись с эром Оскаром всего несколько дней, подцепил от него одно ругательство, которому потом ненароком научил девочек («Эр Рокэ, мы играем в камни! Мы камни и мы долбанулись!»); к счастью, Эдит и Дейдри быстро разучились и забыли «плохое слово», и эр Рокэ даже не очень рассердился.
Сегодняшний день клонился к закату; все поручения были выполнены, и Ричард сидел в своей комнате в генеральском доме (у эра Оскара в этом гарнизоне была не офицерская квартира, а целый дом — кстати, Ричард быстро выяснил, что здесь не имеют ничего против денщиков, поэтому ему теперь прислуживал Камило), сочиняя очередное письмо: теперь он переписывался не только с невестой, но и со всеми девочками, с каждой по отдельности, и они присылали ему письма раз в неделю, а то и чаще. Вдруг на улице послышался бешеный стук копыт, и во двор влетел верховой на взмыленном коне. Ричард поднялся было из-за стола — встретить гонца и выяснить, что ему нужно, но не успел даже выйти из комнаты — не то что сбежать вниз: тот, с воплем: «Срочная депеша для генерала Феншо!» — уже скрылся за дверью. Через несколько минут из генеральского кабинета раздалась тирада, полная таких сложносочиненных ругательств, каких Ричард никогда раньше не слышал от эра Оскара.
***
Когда Катарина вышла из аббатства, на улице уже вечерело. Весна вступала в свою последнюю четверть, зелень в этом году разрослась буйно, как никогда, и вокруг все благоухало: аромат цветущей акации, мешаясь с запахом нагретой листвы, распространялся далеко за пределы монастырского сада, а густые кусты надежно скрывали неприметную калиточку — тайный вход в монастырь, о котором знала только сама Катарина, ее наперсница мать Моника и несколько особо приближенных фаворитов. Вопреки сплетням, которые разносили злые языки, Катарина вовсе не каждый раз, отправляясь помолиться в монастырь, принимала у себя гостей: сегодня, например, она провела весь день в своем уединенном саду, в одиночестве размышляя, читая томик стихов — сборник поэзии пера творцов прошлого Круга, созерцая цветы и наслаждаясь тишиной. Охрана была оставлена во дворце, дежурная фрейлина отпущена, а карета, запряженная парой каурых лошадей, ждала неподалеку и должна была подъехать к калитке в условленное время.
Катарина слегка пожала пальцы матери Монике — оставаясь наедине, они пренебрегали церковным церемониалом — и, пройдя пару бье по дорожке, присыпанной светлым песком, неслышно затворила за собой калитку. Карета была уже подана — кучер подогнал ее вплотную к самому входу, так, чтобы госпоже государыне, утомленной молитвами, не пришлось делать ни одного лишнего шага. Подобрав юбки, Катарина забралась в карету и сразу же, оказавшись внутри, ощутила смутную тревогу: что-то было не так. В карете было темно — гораздо темнее, чем на улице, как будто кто-то подменил ее легкие газовые занавески шторами из плотной черной ткани. Раздалось гиканье кучера — голос тоже показался странным, словно чужим, — щелкнул кнут, и карета сорвалась с места с такой скоростью, что Катарину вдавило в сиденье. Она хотела крикнуть кучеру, чтобы правил поосторожнее, но тут чья-то рука в перчатке зажала ей рот, и хрипловатый голос произнес:
— Не дергайтесь, госпожа, и все будет хорошо! Мы вас не тронем!
Катарина больше почувствовала, чем увидела, как из теней по углам кареты выдвинулись фигуры — три или четыре мужских силуэта; она попыталась дотянуться до стилета, спрятанного на поясе, в потайном кармане платья, и замаскированного под рукодельные ножницы, но, стиснутая с обеих сторон бандитами, не смогла даже пошевелиться. Ее любимая тактика — изобразить обморок — здесь точно бы не сработала, так что оставалось только полагаться на свой язык и попробовать заболтать похитителей и если не убедить их отпустить ее, то хотя бы выяснить, что им нужно. Пока она размышляла, бандит, зажимавший ей рот, убрал руку, но, не дав ей сказать и слова, прижал к ее губам холодное горлышко фляги и велел:
— Пейте.
Глотнув сладковатой жидкости, похожей по вкусу на лекарство от слабости нервов, каким ее вечно потчевал лейб-медик, Катарина мгновенно не то заснула, не то на самом деле потеряла сознание.
Проснулась она от резкого толчка — карета остановилась, — и еще долго сидела, не открывая глаз и не шевелясь, пока не услышала, как заскрипела, открываясь, дверца кареты, зашелестела обивка сидений и загудели, избавляясь от веса пассажиров, рессоры: бандиты один за другим покинули карету, оставив Катарину в одиночестве. Наконец открыв глаза и оглядевшись, она обнаружила, что штора отдернута, и в окно бьет дневной свет: карета стояла на опушке посреди леса, окруженная плотным кольцом из сомкнутых спин: бандитов было несколько десятков, и они громко переговаривались, кажется, по-кэналлийски. Пока Катарина спала, похитители успели обыскать ее: исчез ее стилет и аметистовые четки, но все остальные украшения остались на месте. Тем временем кольцо бандитов раздвинулось, пропуская кого-то, и в карету забрались двое: первой — женщина с темными спутанными волосами, повязанными заношенной косынкой (которая когда-то, наверное, была красного цвета), но не на пиратский манер, а по-крестьянски, с узлом спереди; и за ней — разбойник совершенно отвратительного вида: худой, как жердь, лысый, с испитым лицом зеленовато-землистого оттенка и полупровалившимся носом.
— Сударыня, — галантно начал бандит гнусавым голосом и отвесил Катарине легкий поклон. — Прошу прощения за неудобства, но это было необходимо. Итак…
— Вы кэналлиец? — перебила его Катарина.
— О, не совсем! Прошу прощения — мы же не представлены. Я кэналлониец. Соберано Свободного государства Кэналлония, к вашим услугам.
— Никогда не слышала о таком государстве, — сказала Катарина.
— Ничего, сударыня, скоро услышите — ведь именно вы станете залогом нашей независимости! Не беспокойтесь, пока вам не причинят вреда, — бандит засмеялся: раздался тошнотворный звук, как будто кто-то скреб ножом по стеклу. — Несколько дней придется провести в дороге, но мы постараемся устроить вас со всем удобством: у вас даже будет приятная компания, женская. Познакомьтесь: Изабелла, ваша будущая царственная сестра. Беллочка, держи Ее величество на прицеле и не спускай с нее глаз!
Разбойница ухмыльнулась, обнажив кривые зубы, и наставила на Катарину изящный дамский пистолетик, который совсем не вязался с ее образом. Бандит хлопнул подельницу по плечу, чмокнул ее в щеку и, спрыгнув на землю, отдал несколько приказов. Вся шайка как один тут же взгромоздилась на коней, дверца захлопнулась, и карета покатилась дальше. Снова прикрыв глаза, чтобы не видеть лицо разбойницы, Катарина, пытаясь отрешиться от неприятного положения, в котором она оказалась, принялась размышлять: бандиты, наверное, собирались шантажировать Рокэ или самого Фердинанда; или уже послали, или скоро пошлют кому-то из них письмо с требованием выкупа. Рокэ, конечно, ни за что не согласится на их условия, так что ее скоро или спасут, или убьют. Не хотелось представлять себе некий третий исход, в котором ее, например, будут пытать, отрезая от нее по кусочку и отправляя королю, поэтому Катарина, чтобы отогнать от себя пугающие картины, стала прокручивать в памяти вчерашний день: не могла ли она избежать похищения; не было ли уже намеков, несоответствий, на которые следовало обратить внимание? Вспомнилась странная встреча в храме: заглянув на пару минут в собор — поставить свечи, — Катарина увидела незнакомца, которого никогда не замечала здесь раньше; он с сосредоточенным видом разглядывал одну из икон, изображавшую низвержение Князя Заката воинством Создателя. Волосы у незнакомца были точь-в-точь такой же длины и оттенка, как у Врага на иконе — это, должно, быть, его и заинтересовало. На шум ее шагов он оглянулся и, как будто не узнал в ней королеву, бесстрастно поприветствовал:
— Моя госпожа.
— Добрый день, сударь, — учтиво ответила Катарина: как-никак, они были в храме — не время и не место призывать человека соблюдать этикет; незнакомец окинул ее взглядом с головы до ног и, пристально смотря ей в глаза, продолжил:
— Моя госпожа, знаете ли вы такого человека по имени, кажется, Рокэ?
— Рокэ Алву? — удивилась Катарина. — Конечно. Все его знают: Первый маршал, соберано Кэналлоа…
— Алву? Хм, — незнакомец потер лоб. — Почему-то казалось, что у него другая фамилия, но не суть. Скажите, моя госпожа, верно ли, что он — последний в своем роду?
— Формально да, — Катарина пожала плечами: абсурдный разговор начал ее утомлять. — Он воспитывает четверых детей, но чужих, если вы об этом. Он не женат, своих наследников у него нет. Не ручаюсь насчет бастардов, но поговаривают, что он бесплоден.
— Прекрасно! — незнакомец просветлел. — Все сходится! Спасибо, моя госпожа, вы очень мне помогли! Желаю вам удачи во всех ваших делах и прощайте!
С этими словами он развернулся и направился к выходу из храма. Катарина тогда сразу выбросила их диалог из головы — и, наверное, зря: возможно, тот человек как раз и был осведомителем бандитов.
***
Рокэ вызвали во дворец ранним утром — в такое время никогда не назначались советы, и это значило, что стряслось нечто из ряда вон выходящее. Его проводили в малую королевскую приемную, где обычно обсуждались самые тайные государственные дела, и там его встретили сам король, такой бледный и несчастный, как будто за ночь ему передался нервический недуг его супруги; кансилльер, всем своим видом излучавший сочувствие; кардинал, на равнодушном лице которого не отражалось никаких эмоций; и очень напряженный Лионель.
— Рокэ, друг мой, Катарина пропала, — сказал король, протягивая Рокэ руки. — Возможно — мы считаем — возможно, ее похитили.
— Возможно также, Ее величество сбежала, — добавил кардинал.
— Пропала? Похитили? Сбежала? А где, извините, была ее охрана? — Рокэ посмотрел на Лионеля. Тот пожал плечами:
— Она обычно отпускает охрану, когда едет, гм, молиться. Сначала мы думали, что она просто задержалась в монастыре и осталась на ночь: она пару раз так же делала, хотя обычно все же предупреждала. Но…
— Ну что же, — прервал его Рокэ. — Раз пропала, нужно искать. Посылайте за комендантом, пусть поднимает своих людей и обыскивает город. Аббатису тоже нужно допросить — она наверняка что-то знает. Проверить все ворота — не проезжала ли приметная карета. Честно говоря, не пойму, зачем для этого вам понадобился Первый маршал!
Поначалу казалось, что поиски не дают никакого результата и раз за разом заводят Рокэ в тупик: аббатиса, доставленная во дворец под конвоем, клялась, что Ее величество уехала из монастыря, как обычно, в своей карете, которую, тоже как обычно, подали для нее к самому выходу; ночная стража на воротах успела смениться дневной, а в записях, где отмечались все въезжающие и выезжающие, не было никаких отметок о королевской карете. Но уже через несколько часов открылось, что пропали два ночных стражника с ворот в южной части городской стены, а вскоре нашлись одновременно их тела и — неподалеку от монастыря — тела кучера и двух лакеев, сопровождавших вчера Катарину. Все теперь указывало на похищение — оставалось понять, кому оно понадобилось; но и это выяснилось вечером, когда во дворец принесли письмо, которое, минуя канцелярию, отдали лично в руки королю. Прочитав его, король побледнел еще сильнее и рухнул в кресло.
— Рокэ, — сказал он слабым голосом, подавая Рокэ листок. — Вот, прочтите сами, так будет проще. Это ваш подданный.
— Мой… подданный? — переспросил Рокэ и взял письмо, уже зная, что увидит в нем.
Он оказался прав: Катарину похитил Смертельный Налетчик. Бандит, десять лет назад предсказавший свое «триумфальное возвращение», как бы Рокэ ни старался и сколько бы ни ловил его сторонников (сколько же там все-таки братьев? Уничтожено уже четверо, но они все возвращаются и возвращаются!), выполнил обещание и на этот раз решил не размениваться по мелочам, замахнувшись на самую вершину.
— Не беспокойтесь, Ваше величество, — сказал Рокэ. — Бандит не успеет далеко уйти: я прекрасно знаю его методы и представляю, как он мыслит.
— Он требует, чтобы вы дали ему автономию, — вставил кансилльер, который тоже прочитал письмо, заглянув королю через плечо. — Не проще ли согласиться, если это спасет Ее величество? Я бы на вашем месте дал! Это небольшая цена по сравнению с жизнью королевы!
— Да, мой друг, — сказал король. — Подумайте.
— Нет. Мы легко справимся с ним и без этого. Я уверен, что он не посмеет ничем навредить Ее величеству — в конце концов, она для него ценный заложник. Они выехали через южные ворота. На южном направлении у нас сейчас стоят полки генерала Феншо: я немедленно прикажу, чтобы они начинали поиски, и сам с отрядами выеду туда же. У вас будут для меня еще какие-то приказы, Ваше величество?
— О да, — король приподнялся из кресла и огляделся: в кабинете оставались только они втроем — ни кардинала, ни Лионеля уже не было. — Я хочу, чтобы вы уволили капитана нашей охраны.
— Савиньяка? — удивился Рокэ. — Но за что?
— Он не сумел уберечь Катарину! Он совершенно ни на что не способен — это стало ясно уже после той истории, когда его люди пропустили во дворец дриксенского адмирала…
— Ардорского торгового капитана, — поправил Рокэ.
— Господин Первый маршал, я думаю, вы понимаете, что Его величество имел в виду, — сказал кансилльер.
— Так или иначе, я не хочу его больше видеть, — закончил король. — Ушлите его куда-нибудь подальше от двора: на север, на границу с Каданой — куда угодно! Сделайте его вот хотя бы комендантом Проца!
— Ну нет, Ваше величество: это будет слишком — уже не опала, а изуверство! Вы же помните, как тяжело он перенес гибель отца? Это произошло как раз при осаде Проца. Может быть, Торка?
— Нет, — капризно сказал король. — В Торке у него все друзья: он не воспримет это как наказание. Придумайте что-нибудь другое, Рокэ! Хорошо, пусть не Проц — но дальний надорский гарнизон вполне подойдет. Если вы отказываетесь, я сам подпишу приказ.
— Как пожелаете, — Рокэ вздохнул, прикидывая, как будет объяснять Лионелю его внезапную опалу и перевод из дворца на границу. — Тогда я считаю, что нужно уволить и городского коменданта: именно его подчиненные позволили бандитам застать себя врасплох.
— Это пожалуйста, — разрешил король. — Август, будьте добры, займитесь, прошу вас.
Грустная ирония, подумал Рокэ, состояла в том, что и он сам, и Штанцлер вынуждены были заниматься теперь увольнением своих друзей — если у этой хитрой твари были, конечно, хоть какие-то друзья. Похищение Катарины, кажется, почти не волновало их обоих: Рокэ был уверен, что в противостоянии Налетчика и Катарины королева, хрупкая только на первый взгляд, даст бандиту серьезную фору, а Штанцлер, возможно, вообще срежиссировал все это: Рокэ давно подозревал его в сношениях с бандой Налетчика, но так и не смог уличить — наверняка не получится и в этот раз.
Глава 23
Отчасти переписываются некоторые эпизоды из второго тома ОЭ: орден для Ричарда и сцена в будуаре королевы.
В петлице ландышей букетик,
У Беллы дамский пистолетик,
Который я на Пасху Белле подарил.
А. Розенбаум
читать дальше— Эта подлая скотина! — бушевал эр Оскар. — Этот долбаный урод! Этот четырежды охреневший недоносок — похитил — Катарину!
Он прервался, чтобы сделать вдох, и Ричард, который вбежал в его кабинет сразу, как заслышал крики, наконец-то сумел вставить слово:
— Что? Ее величество похитили? Но кто?
— Да этот ваш разлюбезный кэналлиец! Ух, ну и тварь! А твой хваленый Первый маршал еще говорил, что избавился от него! И где?! И что?! Мать его разэтак, что он сотворит с Катариной?! Да у меня до сих пор иногда нога ноет на погоду, хотя уже десять лет прошло, а у тебя?
— У меня все нормально, — машинально ответил Ричард и тут же спохватился: — Это что же, Налетчик? Смертельный Налетчик? Это он напал на Ее величество? Знаете, Первый маршал действительно его повесил, но у них там банда, и иногда появляются новые главари. Налетчик — это как титул. Лет семь назад у них убили сразу двоих, и мы думали, что они уже не поднимутся — а теперь, получается, они опять взялись за свое.
— Да не суть! — отмахнулся эр Оскар. — Собирайся, выдвигаемся прямо сейчас —Катарину схватили еще два дня назад! Твой замечательный Первый маршал рассчитал, что они как раз должны обретаться где-то в наших краях — бегут на юг. Давай, передай мои распоряжения полковникам, и поехали — всю ночь будем прочесывать леса.
В этом году они стояли ближе к столице, чем к Тронко: у быстрого курьера ушли всего сутки, чтобы до них добраться. Шайка бандитов, которой приходится, прячась от посторонних глаз, продираться сквозь лес, да еще и везти с собой королевскую карету, не может двигаться с такой же скоростью, даже если они знают тайные короткие пути: эр Рокэ наверняка подсчитал время верно.
Когда все полки наконец построились, уже совсем стемнело. Ночь выдалась безлунной, как всегда в конце месяца — наступало новолуние; редкие звезды были затянуты облаками, и тьму разгонял только свет множества факелов. Всполохи пламени и колеблющиеся тени создавали впечатление, как будто все они сегодня участвуют в каком-то загадочном древнем таинстве.
— Господин генерал, — с сомнением обратился к эру Оскару один из полковников. — Не лучше ли подождать до утра? Не спугнем ли бандитов ночью? Услышат шум, увидят факелы и сбегут!
— Спугнем — и отлично! — эр Оскар рубанул воздух рукой. — Драпанут — тут-то мы их и поймаем! Оцепить лес! Выполняйте!
Всю ночь они носились по дорогам, не заходя глубоко в лес: бесполезно, сказал эр Оскар, мы там ничего не увидим — целый полк, конечно, не потеряется, но приятного мало, если кто-то завязнет в болоте. Только когда рассвело, он, ничуть как будто не уставший — как будто в него, всегда критиковавшего идеи эра Рокэ («чудачества и пустой эпатаж, Ричард! Нужно по-простому, без этих выкрутасов!»), вселился его дух, — скомандовал разведчикам идти вперед и направил отряд в самую чащу; Ричард, который все время ехал чуть позади, двинулся за ним, подавив зевок и отчаянно стараясь не клевать носом. Разум, наполовину погруженный в дремоту, и слишком живое воображение уже подкидывали ему картины одна неприятнее другой: вот они целый следующий день бродят по лесу, теряя друг друга из виду, вот эр Оскар плюет себе под ноги, ругается: «Бесполезно!» — и приказывает отступать; а Налетчик в это время… Ричард не успел додумать, что бандит сделает с королевой, потому что как раз в этот момент вернувшийся разведчик доложил, что в полусотне шагов отсюда ветки сначала сплетаются особенно густо, а потом, еще через пару сотен бье, деревья образуют прогалину, и там слышны голоса и видно мелькание пестрых тряпок. Эр Оскар молча махнул рукой, подзывая подкрепление, и они, спешившись и стараясь вести коней в поводу как можно бесшумнее, повернули туда, куда указывал разведчик.
Им удалось застать бандитов почти врасплох — те даже не пытались сопротивляться, здраво рассудив, что не их жалкой шайке тягаться с целой армией вооруженных людей. Эр Оскар пару минут с довольным видом наблюдал, как его солдаты окружают и вяжут бандитов, но потом, окинув взглядом поляну, вдруг нахмурился и заорал:
— Карета! Где карета?! Куда дели королеву, сволочи?! Эй, парни, за мной! Ричард, а ты следи за этим уродом. Разрешаю его пристрелить, если хочешь, — он кивнул на одного из разбойников, и Ричард узнал Налетчика.
Хотя он видел его — их двоих, одинаковых, как близнецы, — совсем давно, еще в детстве, издалека и мельком, его внешность сложно было перепутать с чьей-то еще. Налетчик поймал его взгляд, презрительно осклабился, заметив его корнетскую перевязь, и попытался отвернуться, но солдат, который держал его, отвесил ему подзатыльник. Ричард, вытащив из-за пояса пистолет, подошел к нему и оказался с ним лицом к лицу.
— Ты стрелял в меня в детстве, но промахнулся, — сказал он. — Сейчас будет все наоборот.
— Думаешь, всех перестреляешь? — засмеялся Налетчик; извернувшись, он ударил солдата коленом и, вырвавшись из его рук, бросился на Ричарда. И тогда Ричард выстрелил.
***
Они ехали несколько дней — на самом деле, всего двое суток с тех пор, как Катарина впервые повстречалась с Налетчиком; или два с половиной дня — три ночи и два дня — с тех пор, как она покинула монастырь; но эти два дня растянулись для Катарины в бесконечную череду тоскливых часов. Бандиты, как и обещали, обращались с Катариной со всей возможной обходительностью и даже иногда выпускали из кареты — правда, нечесаная «Беллочка» в такие моменты следовала за ней по пятам, а укладываясь на привале спать — тоже в карете, на сиденье, — привязывала себя к Катарине веревкой за ногу. Она же взяла на себя роль камеристки, которая помогала Катарине с умыванием и платьем; и у Катарины, вынужденной постоянно наблюдать за ней, создалось впечатление, что именно эта женщина, а вовсе не Налетчик, заправляет всей шайкой.
Когда Катарина проснулась на третье утро, снаружи раздавался шум — не привычный уже шум поднимающегося лагеря, а встревоженные крики и топот бегающих туда-сюда ног, а чуть поодаль — треск веток, шорох листвы под копытами коней и звуки выстрелов. Бандитка, злобно бормоча себе под нос, с остервенением перепиливала кинжалом связывавшую их веревку, а закончив, обернулась через плечо, проорала что-то кучеру, не то ночевавшему прямо на козлах, не то уже заранее севшему на место, и потом, нацелив на Катарину пистолет, бросила:
— Сиди смирно! Здесь больше делать нечего, с этими нам уже не по пути! Пошел! А ну пошел! — добавила она по-кэналлийски: познаний Катарины хватало, чтобы различать простые фразы.
Карета, круто развернувшись, понеслась вперед; ветки хлестали по ее бокам и ломались, колеса то проваливались в ямы, то их подкидывало на ухабах, а кучер, стараясь объезжать деревья, все чаще попадавшиеся на пути, закладывал такие виражи, что Катарину мотало из стороны в сторону. Наконец, подпрыгнув особенно высоко, карета остановилась так резко, что Катарину чуть не бросило в объятия бандитки. Та выругалась и, высунувшись в окно, принялась громко препираться с кучером.
— Ось сломалась! Что значит ось сломалась? — уловила Катарина. — Ну так выпрягай лошадей, идиот! За нами уже идут! Мне самой посмотреть или что?
Распахнув дверцу, бандитка выскочила из кареты; пистолет при этом она оставила на сиденье — должно быть, от избытка чувств; и Катарина, осторожно протянув руку, скинула его вниз, на пол, и носком туфли подтолкнула его ближе к себе, спрятав под оборками юбок. Она успела как раз вовремя: в карете опять появилась разбойница, еще более всклокоченная, чем прежде. Безуспешно пытаясь поправить косынку, съехавшую ей на затылок, она обшарила взглядом карету и прошипела:
— Где пистолет? Пистолет где?
Катарина обратила к ней свой самый невинный взгляд и слегка пожала плечами.
— А, к кошкам! — бандитка саданула кулаком по дверце. — Времени нет! Счастливо оставаться! Адьос, госпожа королева!
Слушая, как стремительно удаляется и заглухает топот лошадиных копыт, Катарина, совершенно измотанная свалившимися на нее испытаниями, закрыла глаза и прислонилась виском к стенке кареты: все должно было вот-вот закончиться, и она могла позволить себе немного отдохнуть. Вскоре и правда послышались шаги множества ног, и по лесу, к ее радости, разнесся звучный знакомый голос:
— Да вашу мать! На кой они забрались в самый бурелом?!
Катарина не нашла в себе сил пошевелиться (приди ей на помощь кто-то другой — тот же Рокэ, — она бы, конечно, сумела: не перед каждым стоит показывать истинную слабость), даже когда дверца кареты распахнулась, о пол звякнули шпоры кавалерийских сапог, и Оскар позвал:
— Катарина? Ну уж передо мной-то можешь не притворяться! Я же вижу, что ты не в обмороке!
Не получив ответа, он выдохнул ругательство, осторожно похлопал ее по щекам и принялся возиться с крючками на ее корсаже.
— Оскар, ты что? — не сдержавшись, Катарина шлепнула его по рукам. — Не здесь же! С ума сошел!
— Вот, я же знал, что ты в сознании! — Оскар ухмыльнулся. — На самом деле, хотел проверить, не ударилась ли ты. И убедиться, что этот урод ничего с тобой не сотворил.
— Не сотворил… — строго начала Катарина, но, увидев, как насторожился Оскар, быстро добавила: — Нет, Оскар, правда, они бы не посмели! Но у кареты сломалась ось, и эта стерва угнала лошадей.
— Да это ерунда: кузнец в полку есть, лошадей выделим. Давай-ка выбирайся… Или нет: здесь сплошные ветки, ноги можно переломать — лучше я тебя отнесу.
***
— Думаю, господа, все согласятся, что на этот раз мы имеем все основания представить к награде и генерала Феншо-Тримейна, и корнета Окделла: один собственноручно спас Ее величество, а другой обезвредил опасного преступника, — сказал Рокэ.
Все члены совета обернулись к королю и, дождавшись, пока тот кивнет, тоже одобрительно закивали. В зале присутствовали далеко не все государственные мужи: здесь был маршал Ги Ариго, который, объявившись во дворце только на следующий день после того, как стало известно о похищении, на правах брата королевы навязался к Рокэ в его собственный поисковой отряд и все это время действовал ему на нервы, причитая и заламывая руки; также на своем месте почему-то восседал церемониймейстер: возможно, Его величество решил, что неплохо будет устроить по случаю возвращения супруги в его любящие объятия бал или прием. Королевы, конечно, тоже не было: Феншо привез ее во дворец только сегодня утром — отряды Рокэ, встретившие его полк уже на подступах к столице, сопровождали их, как почетный эскорт, — и теперь над ней хлопотали фрейлины.
В прошлый раз эти двое: церемониймейстер Манрик и Ги Ариго — помешали Рокэ как следует наградить Ричарда. Это случилось после Варастийской кампании: они выехали приветствовать победителей и по поручению короля начали выяснять у Рокэ, кого из своих людей он предлагает представить к наградам и по какой причине. Рокэ, перечислив генералов и особо отличившихся полковников, последним назвал имя Ричарда:
— Молодой человек сбил из пушки знамя неприятеля.
Ариго при этих словах понимающе усмехнулся, а Манрик поморщился:
— И вот за это — орден? Вот это, вы утверждаете, — подвиг? Господин Первый маршал, знаете что: если вы так уж хотите порадовать своего ребенка, то можете подарить ему какое-нибудь украшение — перстень или запонки — а не разбрасываться государственными наградами.
— В Двадцатилетнюю войну за такое полагался орден, — заметил Рокэ.
— Сомневаюсь в этом: наверняка вы только что это придумали. Оставим на суд Его величества, а пока соберите у своих генералов списки тех, кого они желали бы отметить, и закончим на этом.
Заготовленная Рокэ красивая речь пропала втуне: он прекрасно представил, что ему ответит Манрик на его следующий аргумент («У молодого человека когда-нибудь еще будут сражения, за которые его никто не похвалит — пусть этот орден будет как будто авансом»): «О, так вы имеете в виду, что в вашей армии есть люди, которые заслужили награду, но не получат ее? Да вы зарываетесь, господин Первый маршал!» — поэтому не стал его даже приводить. Ричард остался без ордена, но вот теперь появилась возможность исправить это упущение.
— Конечно, — сказал король. — И наш бравый генерал, и храбрый юный корнет вполне заслужили свои ордена.
— И генерала Феншо можно было бы повысить в звании, — вставил Ариго. — Как вы знаете, господа, я как раз собираюсь подавать в отставку, моя должность освобождается, так почему бы…
— На вашу должность у меня уже есть кандидатура, маршал! — отрезал Рокэ. — Я множество раз говорил, что генерал Феншо не способен командовать большими армиями, какие бы услуги, гм, он ни оказал короне. И потом — я уверен — Ее величество и так достойно его наградит…
— Рокэ, — укорил его король, — оставьте ваши глупые сальности! Генерал Феншо —друг детства Катарины, они практически выросли вместе! Кто же запретит им общаться? Тем более он ее спас — неудивительно, что она сейчас благоволит ему и ищет утешения у того, кто так давно и близко ей знаком. Вот представьте, например…
— Например, ваша старшая воспитанница и юный Салина, — предложил кардинал. — Дети дружат уже много лет, и если с кем-то из них что-то случится, разве второй не придет на помощь?
Рокэ пришлось свернуть тему, но маршальское звание для Эмиля он все же отстоял; обсуждение после этого быстро затухло, — награждение решено было назначить, не откладывая, на завтра, — и кансилльер объявил совет закрытым. Вернувшись домой, Рокэ, полагая, что Феншо, занятый утешением королевы, отпустит Ричарда на вечер, а то и на весь следующий день, приказал подать особого вина — из лозы урожая года рождения Ричарда, — которое он берег для подобных случаев, маленьких вешек взросления: первый бой, первая дуэль (пока не довелось), первый опыт страсти (тоже еще не совершилось — не считать же за страсть тот целомудренный роман по переписке) или вот первую награду. Ричарда, однако, все не было, и, дожидаясь его, Рокэ успел опустошить несколько кувшинов обычного вина. Наконец, уже ближе к ночи, тот появился: въехав во двор, долго возился с лошадью, почему-то не желая доверить ее конюху; потом мялся внизу — до Рокэ доносились голоса: возможно, Ричард собирался сразу уйти к себе, а Хуан пытался его переубедить; потом постучал — почти поскребся — в дверь кабинета, как будто не решался заглянуть; и потом все же вошел.
— Ну что же, Дикон, отпразднуем твое награждение, — сразу начал Рокэ, не давая Ричарду отвлечься и увести разговор с сторону: все посторонние обсуждения, будь то разбор их с Феншо удачной операции или дискуссия о целях и методах кэналлийских бандитов, можно было бы отложить на потом. — Ах, ты ведь еще не знаешь: ты представлен к награде за спасение Ее величества — завтра тебе вручат орден. Дикон? Что с тобой?
Ричард, приняв протянутый бокал, который Рокэ пришлось вложить ему в руку, бездумно уставился на вино и, не проронив ни слова, замер посреди комнаты. Неужели встреча с Налетчиком — его первым, по сути, врагом; первым человеком, который чуть не лишил его жизни, — сказалась на нем сильнее, чем Рокэ предполагал, взволновала его и пробудила дурные воспоминания детства? Но нет: Ричард выглядел не напуганным или встревоженным, а скорее растерянным, запутавшимся и даже немного виноватым.
— Дикон? Что случилось? — Рокэ, забрав у него бокал, пока тот не выпал, приобнял его и, подведя к креслу, надавил ему на плечи и заставил сесть. Ричард посмотрел на свои пальцы, как будто недоумевая, куда пропал бокал, моргнул, поднял взгляд на Рокэ и пробормотал:
— Эр Рокэ… Я сегодня изменил своей невесте.
— Да ты что? — от облегчения Рокэ чуть не рассмеялся. — Это следует отме… В смысле, я имел в виду, такое обязательно нужно запить! И кто же эта счастливица?
Ричард поморщился и, запустив руку в волосы, взъерошил и без того растрепанную челку.
— Представляете, все по тому гальтарскому роману, как вы мне и предсказывали, — вздохнул он. — С женой соседского помещика.
***
— Я иду к Катарине. Она так переволновалась: не могу же я бросить ее на этих куриц, — сказал эр Оскар, когда с церемониями было покончено: Его величество перестал жать им руки; церемониймейстер, сверившись с записной книжкой, велел им задержаться в столице и ждать посыльного, который сообщит, когда они будут приглашены на торжественную аудиенцию; а Ее величество удалилась в свои покои в сопровождении лейб-медика, придворных дам, фрейлин и маршала Ариго. Они подъехали к дворцу все вместе, но вошли в него, повинуясь этикету, уже порознь, и эр Оскар негодовал, что ему не дали как следует попрощаться с королевой.
— Хорошо, — Ричард кивнул. — Я тогда домой?
— Хм, — эр Оскар задумался. — Знаешь, покарауль-ка пару часиков у двери, а то там сейчас ошивается тьма непонятного народу, нафиг надо, чтобы кто-то вошел.
Стоя у закрытой двери будуара, за которой скрылся эр Оскар, Ричард скоро пожалел, что согласился: заняться было решительно нечем, а как только он погружался в свои мысли или хотя бы закрывал глаза, перед его внутренним взором то возникало искаженное злобой мерзкое лицо Налетчика, то представлялось, как дамские пистолеты, подаренные в прошлом году Айрис, взрываются у нее в руках: на пистолете, который обронила подельница Налетчика и который сумела сохранить королева, оказалось такое же клеймо, как на пистолетах Айрис — они были выполнены в одной мастерской. Ричард собирался сразу же вечером рассказать об этом эру Рокэ — оружейник, когда Ричард делал у него заказ, не показался ему подозрительным, но кто знает — может быть, среди его работников были люди, сочувствующие так называемой Свободной Кэналлонии. Тем временем из-за двери то и дело доносились приглушенные звуки, на которые Ричард упорно старался не обращать внимания, — они не трогали его разум, но, кажется, проникали глубже, в душу, исподволь вызывая в ней трепет и смятение.
Ричарда вырвало из размышлений чье-то легкое покашливание, и смутно знакомый женский голос произнес:
— Герцог Окделл, я не ошибаюсь? Ах, герцог, что же вы здесь делаете совсем одни? Неужели вам не скучно?
Ричард встряхнул головой и обернулся: это оказалась графиня Рокслей, с супругом которой Ричард сталкивался только иногда в штабе, придворная дама Ее величества.
— Добрый вечер, эреа Дженнифер, — галантно поприветствовал ее Ричард.
Графиня Рокслей кокетливо рассмеялась и указала глазами на дверь:
— Не составите мне компанию, герцог? Уверена, что вы еще долго не понадобитесь генералу Феншо!
Позже Ричард так и не смог ответить себе, какая сила заставила его тогда последовать за ней.
__________________________
Примечание:
- Ричард снова вспоминает античный роман «Дафнис и Хлоя», в которой главного героя соблазнила жена соседского помещика, которая и научила его, неискушенного в вопросах любви, практической стороне дела.
Глава 24
Переписана Фельпская кампания,в т.ч. история с "пантерками", поэтому, осторожно! может быть пара морально сомнительных или неприятных мест, хотя мы постарались переписать все с максимумом исправлений.
читать дальшеВ Фельп они ехали примерно тем же офицерским составом, что и в Варасту: Эмиль, только что назначенный маршалом и принявший командование Южной армией (южные границы после прошлогодней войны были в безопасности, поэтому Рокэ позволил себе взять его с собой), Вейзель со своими артиллеристами и, конечно, неизменный Феншо, ни кавалерийские навыки, ни полки которого не были нужны в кампании на побережье, но которого Рокэ не мог оставить в стороне. Не было, однако, Дьегаррона и его стрелков, и сами отряды были гораздо меньше; к счастью, не пришлось брать с собой и навязанных Рокэ юных порученцев — зато с ним напросился Марсель Валме, который, прибыв в конце весны в столицу из своей деревни, поймал Рокэ на очередном приеме и сообщил, что желал бы попробовать себя в армейском деле. Ну что же, долг и право любого дворянина — служить своему королю, поэтому Рокэ не отказал. Марсель оказался неплохой компанией: он с удовольствием скрашивал всем дорогу непритязательной болтовней, а позже, когда они добрались до Фельпа и сразу окунулись в военный круговорот, с таким энтузиазмом, лишним и удивительным у светского щеголя, принимался обсуждать стратегические детали на советах в штабе и так упорно пытался держаться ближе к Рокэ в сражении, бросаясь в самую гущу боя, — а в минуты отдыха с тем же рвением пытался затащить Рокэ на какое-нибудь развлечение, обычно не очень приличного свойства, — как будто следовал некому четкому заранее составленному плану. Впрочем, Рокэ не жаловался: Марсель совсем ему не мешал, не лез под руку и никогда не спорил, а его легкий характер удачно оттенял занудство Вейзеля и чрезмерную напористость Феншо. Этого, к сожалению, приходилось терпеть рядом ради того, чтобы Ричард оставался под присмотром: кстати, среди особенно принципиальных офицеров бытовало убеждение, что близкие родственники не должны служить вместе, один под началом другого, и, например, генерал Давенпорт, чтобы избежать клейма непотизма, вынужден был перевести сына в другую армию; раньше Рокэ поддержал бы его, но сейчас вспоминал об этом с усмешкой — лучше уж Ричард поучаствует во всех самых интересных кампаниях, чем будет киснуть над картами в каком-нибудь пограничном гарнизоне.
Главное сражение было решено провести на море — на подмогу как раз шли корабли Альмейды (и это значило, что Ричард наконец-то впервые с Фабианова дня увидится с Берто), но Рокэ надеялся, что все будет кончено раньше, чем те доберутся до Фельпа, и предполагал, что они понадобятся разве что для устрашения тех остатков бордонского флота, которые уцелеют. Все получилось даже лучше, чем он рассчитывал: паруса флагмана эскадры, которую вел Альмейда, показались на горизонте на следующий день после того, как последний бордонский корабль из тех, что успели уйти, скрылся из виду: бой закончился поздним вечером, почти ночью; бордонцы были полностью разбиты, и оставалось только ожидать их капитуляции. Оглядевшись, стряхнув с себя возбуждение боя, Рокэ пересчитал своих и фельпских офицеров и, кажется, нашел всех: Ричарда, на первый взгляд, не было видно, но он, наверное, смешался с отрядом Феншо. Поначалу Ричард негодовал, что, служа на суше, вдруг оказался на корабле, но вскоре, увлеченный боем, забыл об этом: абордаж, по сути, мало чем отличается от кавалерийской атаки, а быть в морском десанте вовсе не означает то же, что быть моряком — Ричарду, как и самому Рокэ в его молодости, времен «Каммористы», не приходилось ни драить палубу, ни вязать узлов, ни ставить парусов, ни ориентироваться по приборам — не приходилось делать ничего, что он ненавидел, когда изучал навигацию.
— Господин Первый маршал! — к Рокэ, спрыгнув в борта на берег, широким шагом подошел Феншо. — Разрешите доложить: корнет Окделл не вернулся из боя.
— Что-о-о?! — Рокэ не поверил своим ушам; сначала даже не понял, о чем тот говорит, что вкладывает в свои слова; и только через несколько мгновений смысл его фразы добрался до разума Рокэ. Он снова окинул взглядом людей Феншо, столпившихся за его спиной — уже совсем стемнело, и залив освещался только пламенем факелов, но ошибки быть не могло: Ричарда среди них не было. Рокэ вспомнилось, как всего два года назад он уже видел эту картину — видел внутренним взором, в воображении, не наяву: море, ночной порт, отсветы факелов, блики огней на волнах; пропавшие дети и бесплодные поиски до рассвета. Конечно, Ричард, как последний Повелитель своей стихии, не мог погибнуть — а случись с ним что-то непоправимое, тяжелое ранение, серьезная контузия, окажись он на грани жизни и смерти, Рокэ бы, наверное, почувствовал это. Не к кому было, кажется, и попасть в плен — несколько кораблей успело удрать, но бордонцы в конце сражения были уже не в том положении, чтобы брать заложников; наоборот, многие угодили в плен сами: толпа пленных скопилась чуть поодаль от того места, где стоял Рокэ, и он краем глаза видел, как сейчас, под руководством одного из фельпских офицеров — юного Джильди, сына адмирала (фельпцы, в отличие от военных Торки, не считали семейственность грехом), — им связывают руки, сортируют на знатных и простых и группами по два-три человека уводят — тех, кто попроще, загоняют в портовые лабазы, а тех, кто познатнее, развозят по виллам и палаццо на окраинах города. Угодили в плен и девицы с пресловутой «Морской пантеры» — не все, только четыре или пять прелестниц; а вот их капитанше, той самой печальной известной «сестре бордонского дожа», которую Фердинанд так упорно пытался ему сосватать (о, Рокэ теперь в полной мере оценил его злую иронию), судя по всему, удалось сбежать.
— Среди погибших нет, среди раненых нет, среди живых нет, — бодро отрапортовал тем временем Феншо. — Не вернулся, пропал.
— Имеете в виду, вы потеряли своего оруженосца? — спросил Рокэ, с трудом удерживаясь от того, чтобы не сорваться на крик. — Ну так ищите! Берите людей, лодку, подзорную трубу и отправляйтесь искать! Если не найдете и не вернете мне ребенка до рассвета — я вас пристрелю! Или мне сказать на вашем языке, чтобы вы поняли?!
***
Айрис, одетая в свой кэналлийский моряцкий наряд, который она носила всегда, когда отправлялась кататься на лодке, совсем не походила на этих так называемых офицеров бордонского флота, ряженных в военные мундиры, призванные у кого-то подчеркивать их изящные формы, а у кого-то — еще сильнее уродовать и без того нелепую фигуру. Легкая и быстрая, Айрис лазала по вантам, как заправский юнга, в одно мгновение перелетая с кормы на нос, перепрыгивая с одного борта на другой; бордонская же капитанша, грузная, тяжеловесная, как бочка, расхаживала по палубе, переваливаясь с боку на бок, и только и знала, что хриплым голосом отдавать приказы своим девицам: мужчин на корабле не осталось — обычные матросы, если они здесь раньше и были, наверное, оказались отрезаны от команды, когда начался абордаж, и теперь или попали в плен, или спаслись на другом корабле. Одна юная офицерша (как это у них называется? корнетка? теньентша?), правда, была немного похожа на Айрис — жестами, поворотом головы, интонациями, но все остальные напоминали скорее избалованных фрейлин во дворце, кокетливых и манерных.
У Ричарда было теперь достаточно времени, чтобы обдумывать сходства и различия знакомых ему дам и девиц. Застрявший ночью посреди моря на корабле, на всех парусах несущемся в Бордон, оставшийся на палубе один, предоставленный самому себе, привязанный к мачте, он мог предаваться размышлениям сколько угодно.
Он сам не понял, как это произошло. Охваченный азартом сражения, он продвигался вперед — корабли сошлись так плотно, что получалось перепрыгивать между ними, — и в какой-то момент даже не заметил, как оказался на борту знаменитой «Морской пантеры». Внезапно шум боя немного поутих, мимо с хихиканьем пронеслась стайка девиц, люди вокруг него расступились, палуба в один миг опустела, и корабль, резко повернув, устремился в открытое море: бордонцы спешно отступали, а Ричард, не успев вовремя уйти, вдруг обнаружил себя в плену. Девицы окружили его, отобрали оружие — шпагу, кинжал и пистолеты, — и, привязав к мачте, принялись, перебивая друг друга, обсуждать его судьбу. Наконец капитанша, шикнув на них, отогнала их командирским жестом и, встав к Ричарду вплотную, начала:
— Вы же представляете, что сделают с нашими соратницами, попавшими с плен, ваши доблестные офицеры. Даже у такого наивного юноши, как вы, не может быть на этот счет никаких иллюзий. Мы все тоже это прекрасно знаем! Поэтому мы должны ответить симметрично!
Речь капитанши была щедро пересыпана моряцкими выражениями («тысяча акул» и «задери меня зубан»), но Ричард, привыкший к слогу эра Оскара, пропускал их мимо ушей.
— Да, мой адмирал! — поддакнула одна из девиц. — Мы отомстим за наших подруг!
Капитанша оценивающе оглядела Ричарда (другая девица, в свою очередь, метнула на него пламенный взгляд) и покачала в руках большую пузатую бутыль — судя по форме, в ней была сахарная касера — крепкий напиток со сладким привкусом, который редко добирался до Кэналлоа, и поэтому Ричарду не доводилось его попробовать. Моряки, пристрастившиеся к сахарной касере, бравировали тем, что, хотя она била в голову в полтора раза быстрее, чем обычная касера, они оставались на ногах даже после пары больших стаканов.
— Бутылочка как раз подойдет, — с угрозой протянула капитанша и усмехнулась.
— Только надо сначала распить! — предложила та девица, которая только что смотрела на Ричарда с вожделением.
— Действительно: до Бордона еще далеко, успеется. Корнет Лагиди, ты здесь самая молодая, много пить вредно, так что будешь сторожить! Приступай.
Капитанша со свитой удалилась в кают-компанию. Какое-то время оттуда были слышны их громкие голоса и тосты, которые они провозглашали то за чудесное спасение, то за грядущую победу Бордона; потом хмельной смех, сальные шуточки, подслушанные, наверное, у матросов или боцмана; выкрики, становившиеся все бессвязнее; шаркающие шаги, стук и шорох, и наконец, раскатистый храп — сахарная касера быстро сморила непривычных к ней женщин. Девице, которой поручили надзирать за Ричардом, тоже разрешили сделать пару глотков касеры, но для ее худенького тела оказалось достаточно и этого — девушка уселась на палубу, привалившись спиной к затащенной на борт шлюпке, и, поиграв немного кинжалом, отобранным у Ричарда, и положив по обе стороны от себя его пистолеты, задремала. Ричард на пробу пошевелил руками, связанными за спиной, и кончиками пальцев нащупал большой плоский узел, форму которого опознал бы, даже если бы его разбудили посреди ночи — так крепко вбил эти знания в их с Айрис головы ментор по морскому делу. Помучившись немного с узлом, Ричард высвободил одну руку, потом вторую и вскоре развязался весь. Первым делом он вернул себе кинжал и пистолеты; легкую шлюпку, на его счастье, удалось спустить на воду почти бесшумно, но девица, почувствовав движение, зашевелилась, и пришлось связать ее той же веревкой и заткнуть ей рот ее собственной косынкой, чтобы она не подняла шума, а потом погрузить ее в лодку, чтобы она не успела раньше времени перебудить остальных — так Ричард, сбежав из плена, проведя в нем всего несколько часов, сам обзавелся пленницей.
Ночь выдалась ясная, небо было отлично видно, и Ричард, усмехнувшись про себя, заметил, что сегодня ему понадобилось все, что он с таким неудовольствием учил: не только морские узлы, но и навигация — умение находить путь по звездам, и знания о том, как управлять небольшим судном. Грести пришлось почти всю ночь, но они были не так далеко от фельпского берега, как он думал, — бордонский корабль шел вовсе не так быстро, как ему поначалу показалось со страху. Едва над морем забрезжил рассвет, Ричард, который, совсем выбившись из сил, уже рассуждал, бросить ли весла и лечь в дрейф хотя бы на пару часов или разбудить пленницу и вручить управление ей, услышал знакомые голоса и увидел, как им навстречу идет большая лодка, на носу которой, приставив к глазу подзорную трубу, возвышается эр Оскар.
***
— Генерал, вы опоздали, — сурово сказал Рокэ, останавливая взгляд на Феншо, чтобы не смотреть поминутно на Ричарда, непроизвольно проверяя, не потерялся ли он снова, как будто его разуму не хватало того, что он, выпустив Ричарда из объятий, одну руку оставил у него на плече. — Я давал вам срок до рассвета, а вы доставили корнета Окделла только к полудню.
— Поймал на рассвете, — вяло ответил Феншо: он тоже не спал всю ночь и поэтому даже не начал, как обычно, препираться. — Потом пока доехали, то есть доплыли, до берега.
— Дошли, — поправил Рокэ. — Но флоте принято говорить «ходят», а не «плавают» или тем более «ездят», генерал.
— Да как угодно, — Феншо махнул рукой.
— Эр Р… Господин Первый маршал, у меня там еще военнопленная, — напомнил Ричард, зевнул и потер кулаком глаза. — Девушка с «Морской пантеры», там, в лодке, я ее захватил с собой.
— Это пусть фельпцы сами разбираются — знатными пленными занимается Джильди-младший.
— Да, он как раз сразу к нам подошел, как только мы причалили, — вспомнил Ричард. — Тогда хорошо.
— Дикон, иди-ка отсыпаться, — велел Рокэ. — И вы, генерал, вольно, свободны до завтра, идите отдыхать.
Когда Феншо, развернувшись на каблуках, ушел, Ричард поднял голову и, посмотрев на Рокэ, тихо произнес:
— Эр Рокэ… я должен вам еще кое-что рассказать.
На вилле, где содержались захваченные в плен девушки с «Морской пантеры» — «прелестнейшие пантерки», как прозвал их, в своей витиеватой манере, Марсель, — пришлось выставить тройную охрану. Ту девицу, которую привез Ричард, поместили не там же, где ее соратниц: Джильди, предварительно выспросив у Ричарда, не заявляет ли он на «свою пленницу» прав (это неприятно попахивало если не работорговлей, то наложничеством, но в Фельпе, видимо, считалось в порядке вещей), забрал ее к себе и поселил в своем доме. Марсель, недалеко ушедший от фельпцев в своем отношении к вопросам любви, несмотря на запрет посещать пленных, вел с девушками активную переписку и каждый день не уставал напоминать Рокэ, что те ждут только его, что жаждут его увидеть, что все уже немного в него влюблены, что было бы замечательно наведаться к ним вдвоем или в чьей-нибудь еще приятной компании, что нужно ведь иногда отдыхать… Примерно через неделю Рокэ не выдержал и, когда закончился очередной военный совет (Бордон больше не атаковал, но и медлил высылать парламентеров), велел задержаться своим офицерам. Луиджи Джильди, который, похоже, так был впечатлен полководческим гением Рокэ, что считал себя отчасти состоящим в армии Талига, тоже остался.
— Господа, — начал Рокэ, — хочу повторить, что я запрещаю кому бы то ни было из вас ходить к пленным с «Морской пантеры», даже если, цитирую, «девушки сами хотят» и «на все давно согласны».
— Но это ведь правда! — вставил было Марсель, но его перебил возмущенный Вейзель:
— Я и так к ним бы не пошел!
— Действительно, — сказал Рокэ. — Вы можете быть свободны, генерал. Итак, — продолжил он, когда Вейзель, степенно поднявшись, удалился, — никаких связей с военнопленными! Это понятно? Да, девицы только этого и ждут — но только потому, что они готовят для нас провокацию! Их капитанша успела проговориться — они уверены, что девицы своего не упустят, и тогда Бордон обвинит нас в военном преступлении, выставив это так, как будто мы надругались над пленными. Конечно, все знают, что я чудовище, и моя дурная слава летит впереди меня, но даже для меня такое — слишком. Поэтому не смейте к ним даже приближаться! Я буду считать любой случай такого рода насилием и напоминаю, что за изнасилование у нас в армии полагается расстрел.
Джильди при этих словах страшно побледнел и, пробормотав неразборчивые обвинения, выскочил за дверь.
— Конечно, это не касается фельпских офицеров, которые, хоть и подчиняются сейчас мне, не являются подданными Талига, — закончил Рокэ, проводив Джильди взглядом, но тот уже, кажется, не расслышал его слов.
Когда совет закончился и все разошлись — кто в недоумении, кто не скрывая досады, — Марсель, оставшись с Рокэ наедине, сделал еще одну попытку:
— Так, может быть, и хорошо, если вас несправедливо обвинят в изнасиловании? — предположил он. — Ваше проклятие наконец воплотится и спадет.
— Какое еще проклятие? О чем вы, Марсель? Не замечал раньше за вами пристрастия к мистике! О, или вы о том замшелом проклятии, которое три Круга назад Ринальди Ракан призывал на головы неправедных судий — то есть своего брата и всех Повелителей? — Рокэ рассмеялся. — Здесь ваши сведения устарели, Марсель: несколько лет назад я открыл, что во мне нет крови Повелителей Ветра. Есть другая, да, это правда, но она никак не может быть связана с тем проклятием…
— Отец считает иначе, — Марсель, вторя ему, издал легкий смешок. — В последние годы он, знаете, увлекся древностью и вот, сопоставив факты, сравнив данные из разных источников — из легенд, с изображений, — выяснил, что, гм, позвольте мне этот термин, сакральный император нашей бусины, — Марсель испытующе взглянул на Рокэ, — имеет прямое отношение к самому главному судье.
Разговор с Марселем зародил в душе Рокэ ростки смятения: формулировка легендарного проклятия Ринальди Ракана была широко известна, и Рокэ не представлял, что в ней приложимо к нему самому — пусть он даже последний потомок в своем роду, не считать же за несправедливый суд то несостоявшееся покушение, которое планировал покойный Эгмонт? И даже если считать, неужели предстоят еще три? Смущало и другое: старик Бертрам, прагматик, чуждый любой мистике, не вставая с кресла, любуясь клумбами, одной лишь силой мысли, голым умом дошел до того же, что явили Ричарду в откровении Скалы. Рокэ хотелось поскорее убраться из Фельпа в Алвасете (захватив с собой Марселя и, конечно, Ричарда: тому пора было отдохнуть — пусть он не пострадал при похищении и внешне выглядел и вел себя как обычно, но у него возобновились кошмары о падающих камнях) и, обложившись пыльными кодексами и свитками в библиотеке, мемуарами и сборниками преданий, приступить к разысканиям — подобно тому, как четыре года назад в Надоре они с Ричардом искали сведения о ритуале посвящения; но Бордон, хотя и отвел все корабли, сняв осаду, тянул с капитуляцией, и из-за этого Рокэ никак не мог уехать. Боевой пыл бордонцев, такой бурный поначалу, внезапно угас, как будто они в одночасье устали и расхотели воевать — повторялось то же самое, что в прошлом году с Кагетой: кампания начиналась привычно, потихоньку раскачивалась, Рокэ давал несколько небольших боев и первое из главных сражений, но, как только ему становилось интересно, и он, ведомый азартом, поднимался на пик вдохновения, противник вдруг отступал, быстро отводил войска и дальше занимался только дипломатией, обсуждая условия мирного договора; разница была только в том, что кагетцы торговались, а бордонцы тянули время.
За пленных девиц уже успели прислать выкуп — они были из хороших семей: сестры, дочери и племянницы дожей и богатых купцов, — и они отправились по домам — все, кроме той, которую захватил Ричард. Дня через два после того совета Луиджи, так спешно с него сбежавший, представил всем свою новоиспеченную супругу — Поликсену Джильди: видимо, он с самого начала не терял времени со своей пленницей и, чтобы избежать расстрела, якобы грозившего ему, теперь скоропалительно женился. Рокэ осудил бы его (это все еще было похоже на что угодно, но только не на брак по взаимной симпатии), если бы тысячи женщин не выходили замуж по расчету или по воле родителей; если бы — не нужно далеко ходить — три из четырех его собственных детей не были помолвлены без любви, заочно, даже не зная своих женихов (хотя, конечно, Рокэ оставил себе и девочкам лазейку: если понадобится, помолвки можно разорвать в любой момент).
Из столицы тем временем приходили противоречивые известия. Умер кардинал, и Рокэ, справив по нему тихую тризну (компанию ему составил только неизменный Марсель), молча горевал несколько дней; кансилльер пытался выйти в отставку, но его уговорили остаться хотя бы на год, пока он не подготовит себе преемника; соединился со своей прекрасной дамой в Закате и верный рыцарь королевы Алисы, старик Эпинэ; молодой Эпинэ был вынужден прервать затянувшееся путешествие и вернуться домой, чтобы вступить в наследство, а затем отправиться в столицу улаживать дела. Намечались какие-то гонения на Людей Чести; сместили супрема, супруга супрема на время лишилась места статс-дамы; против королевы пытались начать процесс по обвинению в государственной измене, ходили пересуды, что будут искать доказательства ее преступной связи с фаворитами, что ее собираются не то казнить, не то заточить в монастырь, не то с позором выслать в имение, под домашний арест; что король хочет жениться вторым браком. Для Рокэ пришел приказ с королевской печатью, где Его величество велел ему ехать в Ургот — присмотреться к дочерям герцога Фомы и, возможно, выбрать одну для себя, а вторую для короля; на следующий же день доставили еще один приказ, за подписью короля, отменявший первый. Кипение столичных страстей продолжалось, однако, недолго, и утихло так же внезапно, как погас боевой задор бордонцев и прежде кагетцев: как будто чья-то гигантская рука открыла незримый шлюз, и лишняя вода, чуть не затопившая берега, утекла сквозь него; как будто пар, грозивший разорвать накрытый крышкой котелок, был выпущен через клапан. Король, после истории с похищением сдувавший с Катарины пылинки, как только узнал о сплетнях, объявил их подлой клеветой, не имеющей оснований, и велел прекратить любые инсинуации в ее адрес.
Пока Рокэ переписывался со столицей, настала осень, и Бордон наконец капитулировал. Поставив свою подпись под мирным договором, Рокэ, взяв с собой, как и собирался, Марселя, тут же отплыл в Кэналлоа. Ричарда же пришлось оставить — Рокэ считал, что Феншо лучше пока подержать подальше от королевы, поэтому перевел его полки еще южнее и оставил сторожить границу с Фельпом; они договорились (Рокэ мог бы надавить, но не стал), что Ричарду будет дан отпуск на Зимний Излом.
______________________
Примечания:
- Марсель сознательно пытается добиться того, что в каноне получилось само собой: он хочет стать абвениархом — жрецом при сакральном короле. В каноне, судя по доп. материалам (ответам автора канона читателям), для этого ему нужно было пройти четыре ступени, цитирую, «бой, радость, смерть, голос Ушедших» — четверная дуэль и бои в Фельпе; оргия с «пантерками»; поминки по кардиналу; выступление на мистерии в Урготе; положим, за радость здесь у нас зачтется что-нибудь другое — в конце концов, Марсель постоянно развлекает Алву и веселит его; за голос Ушедших примем, может быть, раскопки в библиотеке;
- мы уверены, что на образ Бертрама Валмона в каноне оказал влияние образ Ниро Вульфа, поэтому здесь усилили его детективные способности;
- подробнее похожая ситуация с Марселем излагается в фанфике «Как снять проклятие»;
- бордонские фамилии переделываются согласно правилам новогреческого языка: дож Гастакис и Зоя Гастаки, дож Лагидис и Поликсена Лагиди (женская фамилия — форма родительного падежа от мужской);
- сахарная касера — выдуманный нами кэртианский аналог земного рома: дело в том, что в каноне Зоя любила сладкий алкоголь — ликеры и вина, но пила касеру, чтобы показать, какой она бравый моряк; ром, хоть и делается из сахарного тростника, конечно, не приторно-сладкий, но может иметь сладковатый привкус, поэтому мы решили немного порадовать Зою;
- почему страсти так внезапно утихли, что там за спусковой клапан и куда же пропали зловещие колодцы с зеленью, надеюсь, станет понятно уже в следующей главе.
Место в посте закончилось, продолжение в новом посте.
Это очень глобальное АУ, точка АУ-развилки в каноне — поздняя осень 387 г. Круга Скал. Действие фанфика начинается за 10 лет до начала основного канона; Алве в начале фанфика 25 лет, Ричарду — шесть. Предупреждения стандартные (АУ; возможно, ООС — возможно, ООС, обусловленный развитием сюжета; небольшие элементы балагана), а также, осторожно! смерть персонажей.
Кроссовер со всем, что не увернулось. Талиг — сказочное королевство, где правит сказочный король.
Данные из позднего канона и из ответов автора канона читателям учитываются частично... а частично специально игнорируются.
Кэртианские география, этнография, культура, мифология намеренно приближены к земным сильнее, чем в каноне.
В общем, четыре
Аманаты
Посвящается _koshkin kvest_, которая любит,
когда кто-то взрослый заботится о ком-то маленьком.
когда кто-то взрослый заботится о ком-то маленьком.
… некогда буян,
Картежной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный,
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надежный друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век!
А. С. Пушкин
Картежной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный,
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надежный друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век!
А. С. Пушкин
Пролог — Глава 24Пролог
Осторожно! Пролог грустный. Если вы через него продеретесь, дальше будет веселее, обещаю!
Справедливее умереть одному за всех, чем многим за одного.
Приписывается императору Отону.
Приписывается императору Отону.
читать дальшеОсень в этом году никак не желала заканчиваться. Близился Зимний Излом — до начала нового года оставалось от силы недели две, — а на снег не было и намека; не приходили и холода, и земля в яблоневом саду, схваченная морозом за ночь, днем размокала и превращалась в вязкую грязь. Дорожки были вымощены камнем — в аккомпанемент горам, окружающим замок, — но и они под непрерывно моросящим мелким дождем становились скользкими, и по ним неприятно было ступать. Одинокие листья, еще не оборванные ветром, качались на голых ветвях; в ложбинах между скальных выступов гнездился туман; и солнце, казалось, вообще раздумало подниматься на небо.
— Наше общее дело…
Эгмонт вздохнул и перевел взгляд на дальний край гор — туда, где один из уступов нависал над пропастью, образуя фигуру, подобную профилю великана, с крючковатым носом и низким лбом. Куда больше «их общего дела» Эгмонта занимало сейчас здоровье супруги: со дня на день они ожидали появления на свет нового наследника или наследницы. Повитуха, судившая по форме живота, пристрастию герцогини в первые месяцы к варенью, а также по иным, только ей известным признакам, утверждала, что это непременно будет девочка; семейный врач же — уже заблаговременно приглашенный в замок, — опираясь на свою статистику, высокую науку, никогда раньше не подводившую его, считал, что следующим в цепочке «сын — дочь — три неудачных попытки — дочь» должен стать еще один сын. Эгмонт был склонен верить повитухе: не перед Изломом — хотя до Излома еще тринадцать лет — уповать на сыновей.
— Наше дело, дорогой друг…
Беременность на этот раз протекала не очень легко; у Мирабеллы еще сильнее испортился характер; Эгмонт волновался. И вот в эти дни в замок зачем-то явился Август — явился сам, без провожатых, с одним доверенным слугой; явился и сразу, не передохнув с дороги, увлек Эгмонта прочь из протопленного кабинета, заявив, что нужно поговорить наедине и вдалеке от чужих ушей; и теперь водил его кругами по мокрым дорожкам сада, убаюкивая своим чародейским голосом.
— Наше дело, Эгмонт, проиграно; мы раскрыты, кто-то нас предал; через недели две или три здесь уже будут королевские солдаты.
— Что? — спросил Эгмонт: ему пришлось вернуться мыслями к началу разговора и прокрутить в памяти все, что только что говорил Август. — О чем вы? Какие солдаты?
— Покушение на правителя сопредельного государства — не шутки, мой дорогой друг. Пусть оно пока не состоялось, но заговор налицо. Он, я уверен — мои источники при дворе очень убедительны, — будет приравнен к государственной измене.
Эгмонт, прищурившись, посмотрел на замковую стену, кое-где обветшавшую, и каменный мост.
— Отобьемся, — сказал он без особой уверенности. — Если что, и отложимся.
— О друг мой, зачем же так радикально? Успокою вас: пока еще нет серьезных доказательств, но если попадется даже кто-то один, то они найдут способ выяснить всю правду, и никому уже будет не спастись.
— Уж я бы никогда не стал выдавать своих соратников. Не думаю, что среди нас есть такие, кто стал бы.
— Вы просто не знаете их методов, дорогой друг: в руках у королевских палачей рано или поздно заговорит любой — вы, я, кто угодно, — и тогда все мы обречены. Наружу выплывут такие подробности, о которых лучше бы не знать, — такие, о которых вы сами и не подозревали.
Август улыбнулся, и от этой улыбки по позвоночнику у Эгмонта пробежал холодок.
— Подумайте о детях, мой дорогой Эгмонт: что станется с ними, если — не говорю «когда», пока что я говорю только «если» — если вас казнят и ваш герб разобьют? Ричарда — а мальчик совсем еще юн, — должно быть, публично лишат титулов и отдадут на воспитание какому-нибудь верному стороннику короны — для чего же ребенку проходить через эти унижения? Неужели вы желали бы для сына и дочерей, выросших в любви и достатке, положения чьих-то приживалов? О том же я говорил и дорогому Вальтеру: подумай о детях, друг мой, у тебя ведь трое сыновей, и Юстиниан совсем еще юн. Вальтер согласен со мной, что так этого оставлять нельзя, и он тоже считает, что выходов здесь немного.
— Например? — хмуро спросил Эгмонт.
— Ну что вы, друг мой, мы оба здесь взрослые люди, зачем же я буду перечислять для вас очевидное.
Эгмонт молчал.
— В сложных ситуациях, дорогой мой друг, я всегда обращаюсь к мудрости древних, — продолжил Август после затянувшейся паузы. — Я задаю себе вопрос: как бы повел себя на моем месте тот или иной гальтарский герой? О, — он поднял ладони, — конечно, сам я не герой, мне далеко до героизма, как нам с тобой далеко вон до той скалы, чья вершина едва видна отсюда. Я слаб, труслив, кто-то даже скажет: ничтожен — пусть так, но мысль о чести и достоинстве древних помогает мне держаться даже в самые трудные моменты. Подумайте и об этом, Эгмонт. Время еще есть.
Снова повисло молчание.
— Я понимаю, — наконец сказал Эгмонт. — Спасибо за предупреждение, Август. Останетесь обедать? Переночуете у нас?
— О, нет, — Август посмотрел на небо. — Уже поеду, остановлюсь в гостинице: чем меньше людей знают, что я у вас здесь был, тем лучше. Прощайте, Эгмонт, берегите детей и будьте осторожны.
На следующий день ближе к полудню — у Мирабеллы болела спина, и она еще не вставала, — Эгмонт, выбрав из своей коллекции охотничьих диковинок восьмизарядный фитильный мушкет, подаренный ему сослуживцами в Торке почти семь лет назад — на рождение сына, ствол которого был украшен искусной резьбой по дереву — с одной стороны сцены охоты на медведя, с другой — бергмарский пейзаж, — сказал:
— Пойду прогуляюсь, подстрелю пару глухарей. Один, к вечеру вернусь. Ко мне, Карас!
Эгмонт закинул мушкет за плечо и зашагал в сторону леса.
Позже в тот же день, ближе к началу сумерек, — на Севере предзимние дни коротки — герцогиня Окделл, заставившая себя все же подняться с постели, сидела в гостиной и выслушивала доклады слуг: спуститься в кухню и проконтролировать все самой у нее сегодня не было сил. Ее супруг в одиночестве отправился на охоту: для герцога такое было в порядке вещей и никого не удивляло — но Мирабелла бы посчитала эту его прогулку сомнительной и даже дала бы волю ревности, если бы виновница ее постоянных подозрений, бесстыжая распутница Дженни, с которой Эгмонт, по его уверениям, предавался воспоминаниям детства и потому, забредая к ней в избушку на огонек, каждый раз терял счет времени, — если бы наглая лесничиха не стояла сейчас перед ней и не обсуждала заготовку дичи для грядущего праздничного стола.
— На зайцев-то силки ставить? — спрашивала Дженни, по-крестьянски комкая в руке подол платья и сама того не замечая.
— Силки можно, капканов не надо, — указывала Мирабелла и старалась не морщиться: ее выражение лица приняли бы сейчас за понятное проявление слабости, а то и за сигнал, что пора бежать за врачом, а вовсе не за хозяйскую заносчивость.
Их беседа текла в таком духе еще некоторое время: Дженни, бобылиха, рада была оказаться, как она выражалась, «среди живых людей-то», поэтому и готова была подольше задержаться в замке, цепляясь за разговоры. Мирабелла уже собиралась резко закончить аудиенцию, как вдруг во дворе послышались шаги бегущих ног и какие-то крики. Дженни, нахалка, выскочила из гостиной первой, не сподобившись даже обернуться на хозяйку, не то что дождаться разрешения удалиться. Мирабелла не без труда поднялась и, отвергнув протянутую руку слуги, степенно поплыла к выходу; уже добравшись до дверей — не парадных, а боковых, быстрее ведущих прямо во двор, — она услышала, как Дженни заголосила. Она рыдала, причитая, с завываниями, как деревенская плакальщица, и Мирабелла, объятая внезапным ужасом, ощущением трагедии, собрав всю силу воли, бросилась туда, хотя врач в последние недели строго запретил ей и бегать, и волноваться.
Из-под рогожи, брошенной прямо на камни двора, торчали сапоги Эгмонта — точнее, поняла Мирабелла, ноги Эгмонта в сапогах. Рыдающую Дженни чуть поодаль успокаивали двое мужчин — егерь и кто-то из слуг. Мирабелла, чей разум запаздывал, отказывался принимать то, что видели ее глаза, с усилием наклонилась и потянулась снять рогожу, и тут же сзади к ней подскочили, придержали под локти, и голос Энтони, управляющего, произнес:
— Герцогиня, вам не надо на это смотреть. Да уведите же герцогиню!
Егерь, выпустив Дженни, тоже подбежал к ним и, не дожидаясь вопросов Мирабеллы, вместо того, чтобы помочь ее увести, принялся сбивчиво объяснять:
— Да мушкет, видать, заклинило, герцог и решил проверить, не осталось ли там чего. В дуло, наверное, заглянул, не подумав, там же восемь этаких зарядов-то, может, показалось, что всё уже расстрелял, а вот… Новомодные эти игрушки, тьфу! — егерь сплюнул и погладил крутившегося рядом пса, который ткнулся носом ему в ладонь и заскулил. — Карас вот привел, если бы не он, так бы и ждали герцога-то, да, Караска?
Пользуясь тем, что Энтони отвлекся на егеря, Мирабелла высвободила руки и все-таки приподняла рогожу. Несколько мгновений, пока ее слуги не опомнились, она смотрела на то, что скрывалось под тканью, а потом ткань все-таки вырвали у нее из рук, и одновременно ее тело пронзила боль, ожидаемая и знакомая, но непривычно резкая, слишком сильная. Управляющий снова закричал прежним тоном:
— Не пускайте сюда детей! Да уведите же детей!
Прежде чем погрузиться во тьму, Мирабелла еще успела увидеть, как из дверей высовываются любопытные лица Ричарда и Айрис: детей, как и ее саму, привлек шум во дворе.
Когда она пришла в себя, за окном стояла глубокая ночь. Врач, отвернувшись к невысокому комоду у стены, перебирал какие-то склянки. Мирабелла чувствовала себя во всех смыслах пустой; пожалуй, она знала, что это значит.
— Кто? — спросила она и удивилась, насколько тихим звучал ее голос. — И сколько?
Врач повернулся.
— Девочка, моя госпожа. Снова девочка, — сказал он мягким тоном и посмотрел мимо нее. — И недолго, всего несколько часов — сами понимаете, ведь уже четвертый раз, и ваше тело…
— Вы прекрасно понимаете, о чем я спрашиваю, — прервала его Мирабелла. — Еще раз: сколько? И смотрите на меня! Нечего отводить глаза!
— Если вы так настаиваете, моя госпожа, то извольте, буду говорить прямо: по моим расчетам, учитывая ваши личные особенности и мои наблюдения за пациентками в состоянии, подобном вашему, у вас есть еще время, но не больше, чем до утра. Если вы пожелаете, я дам вам снотворное, чтобы…
— Пока не надо, — ровно сказала она: чего-то такого она и ожидала сразу, как только увидела его лицо. — Прикажите принести ребенка, потом позвать Энтони, Ричарда, Айрис и отца Маттео, по одному, именно в таком порядке.
Мирабелла не привыкла давать себе поблажек, поэтому успела сделать все, что себе наметила: подержать на руках и наречь новорожденную (Эдит, в честь прабабки, воспитавшей Эгмонта и устроившей их брак), оставить подробные указания управляющему, наставить сына («Ты теперь герцог Окделл, старший в роду, хозяин замка и этих земель — стань же хорошим господином, опорой для провинции и защитой для сестер»; единственное, у нее не хватило сил ни называть его, новоиспеченного герцога, на «вы», ни приструнить его, чтобы он не плакал, потому что высокородному дворянину это не подобает) и дочь («будь достойной дочерью Окделлов и примером сестрам») и, наконец, получить последнее причастие из рук святого отца.
Королевские солдаты появились в замке, как и было обещано, примерно через три недели. Это не были, однако, каратели, посланные за герцогом Окделлом только для того, чтобы схватить его и немедленно предать смерти, домочадцев разогнать, а замок сровнять с землей; не было их целью даже предъявить герцогу обвинения в измене и арестовать его — нет, им было приказано вежливо, уважительно задать герцогу пару вопросов и убедить его проследовать с ними в столицу на дознание. Возглавлял отряд недавно назначенный на эту должность капитан особых войск, который предпочитал не распространяться об истинном содержании своей службы.
Местные жители сторонились их и отмалчивались, поэтому ни на постоялых дворах, где отряд ночевал, ни в деревнях, сквозь которые он проезжал, не удалось выяснить никаких новостей. Чем ближе они подъезжали к замку, тем более пустынными становились земли, как будто их обитатели попрятались кто куда, а то и вообще вымерли. Не стал исключением и сам замок: на подступах отряд никто не встретил, и у ворот их не ждали; дорога, покрытая слоем снега, выглядела так, как будто по ней никто не ездил как минимум неделю.
Первым человеком, который наконец-то попался им на глаза, оказался маленький ребенок. Мальчик лет семи, закутанный в теплый полушубок, сидел на ступенях сторожки привратника, расчищенных от снега, и сосредоточенно обдирал от коры длинную палочку.
— Эй, парень! — окликнул его капитан. — Это ведь замок Окделлов? Дома ли герцог?
Мальчик поднял на него совершенно пустой взгляд и, не вставая, сообщил:
— Герцог — это я. Ричард, герцог Окделл.
— Ну нет, — засмеялся капитан. — Это нам, наверное, нужен твой батюшка, Эгмонт Окделл. Проводи-ка нас к нему.
— Хорошо, — сказал мальчик. — Пойдемте.
Повел он их почему-то не прямо к замку, а в сторону — правда, по хорошо протоптанной тропе, по которой явно в последние дни много ходили. Солдаты отряда переглянулись: не заманивает ли их паренек в ловушку, но капитан сделал им знак молчать. Наконец они подошли к мрачному сооружению, больше всего похожему на старинный фамильный склеп, и ребенок, приоткрыв тяжелую дверь на маленькую щелку, нырнул внутрь. Капитан пожал плечами и шагнул следом.
Это действительно был склеп, очень древний и, как ни странно, совсем не сырой. Когда глаза привыкли к темноте, капитан увидел, что мальчик стоит возле одного из надгробий, которой выделялось более ярким, еще не потускневшим цветом камня. Пол возле него был устлан полусухими еловыми ветками, и они распространяли едва уловимый аромат зимней хвои.
— Вот, — сказал мальчик и положил ладонь на надгробие. — Это здесь. Герцог и герцогиня.
— Не надо нас путать! — начал один из солдат. — Это, наверное, твои дедушка с бабушкой…
Но капитан уже сумел разглядеть и прочитать надпись, выбитую на камне; выглядела она совсем свежей: «Эгмонт Окделл, Мирабелла Окделл, урожд. Карлион», и даты: прошлый год, Осенние Молнии, и даты различаются только на одну цифру. Долго предаваться раздумьям о бренности жизни и неизбежности смерти ему, однако, не дали, потому что двери склепа широко раскрылись, и в проеме появился, освещенный сзади тусклыми лучами заходящего солнца, высокий мужчина средних лет.
— Дикон, вот ты где! Ну что это такое, разве так встречают гостей! Иди-ка в дом, найди там Нэн! — велел он и, когда мальчик ушел, повернулся к солдатам: — Простите, господа. Добрый день. Я граф Эйвон Ларак, временно занимаюсь делами юного герцога Окделла, моего племянника. Герцог Эгмонт и герцогиня Мирабелла, к большому несчастью, скончались три недели назад.
____________________________________________
Примечание:
- восьмизарядный «револьверный» фитильный охотничий мушкет начала 17 в. из коллекции Эрмитажа: topwar.ru/uploads/posts/2021-01/1611473221_5a_-...
Детство
Глава 1
Окинет землю с четырех сторон, —
Одну Лейли в сиянье видит он.
Вообразит он только лик ее —
И стройный стан уже возник ее.
Алишер Навои
Одну Лейли в сиянье видит он.
Вообразит он только лик ее —
И стройный стан уже возник ее.
Алишер Навои
читать дальшеПоследнюю неделю осени и первые три месяца зимы Рокэ Алва, недавно получивший чин генерала, Повелитель Ветра, соберано Кэналлоа, герцог, и прочая, и прочая, провел, откровенно говоря, не очень увлекательно.
Где-то в середине осени, в те дни, когда на юге зелень уже немного тускнеет, но в воздухе еще чувствуется дыхание лета, а вот столичные парки и сады за заборами домов одеваются в мимолетные наряды ярких цветов, Рокэ увидел в окне особнячка на одной из соседних улиц прелестное девичье лицо. Незнакомка, в чьих чертах угадывалось что-то смутно знакомое и оттого тем более приятное, была так хороша и возвышенно-невинна, что Рокэ не позволил себе обойтись с небесным созданием так, как поступил бы с любой другой девушкой. Он выяснил ее имя, написал ей немногословное, но учтивое письмо и принялся в ожидании ответа готовиться к неторопливому сватовству, чтобы примерно через полгода, весной, набрав живых цветов — не тех оранжерейных неженок, что предлагают даже зимой в цветочных лавках, а настоящих, — попросить ее руки по всей форме.
Ответ пришел уже на исходе осени. То письмо Рокэ потом, в одном из своих припадков, кажется, сжег, но его скупые строки навсегда дословно отпечатались в его памяти. «Герцог Алва, — писала его избранница. — Прошу вас оставить свои ухаживания и никогда больше не приближаться к моему дому. Я вас не люблю. Вы мне неприятны. Я замужем. Искренне ваша, Эм. Э. Лансар». Будь на ее месте другая, отказ бы только раззадорил Рокэ — к слову, до сих пор он еще ни разу не получал отказов — и заставил бы его утроить усилия и таки добиться неприступной красотки, замужем она или нет; и тем интереснее, если уже замужем. Даже будучи отвергнут окончательно — будь на ее месте другая, — Рокэ пожал бы плечами, отпустил бы пару шуток в компании друзей и через неделю уже забыл бы о несостоявшемся приключении. Но на этот раз он чувствовал себя иначе и не мог понять, почему этого не заметно со стороны — и почему иначе не чувствует себя та.
Получив и прочитав письмо, Рокэ приказал подать вина, заперся в отцовском — то есть, конечно, в своем собственном — кабинете и с тех пор, кажется (кажется: его память в те дни служила ему не очень хорошо), не покидал его стен. Он пил, пел, снова пил, бил бутылки («бутыль вина в моих руках была — она разбита…») рвал струны на гитаре, требовал новых; возможно, что-то ел; возможно, иногда спал; и даже умудрялся читать книги, но только такие, которые гармонировали с его душевным состоянием. Он подозревал, что каким-то образом сумел выправить себе отпуск, потому что его никто не беспокоил по военным делам, но не мог вспомнить, как он подавал прошение. Может быть, это сделал за него кто-то другой. Из внешнего мира до него долетали смутные слухи о каких-то скандалах, каких-то смертях, перестановках в армии и в Высоком Совете, но Рокэ не придавал им значения, потому что мир был отделен от него толстой стеной из мутного стекла, заглушавшей любые звуки.
Все закончилось в одночасье, когда на пороге кабинета, превращенного одновременно в спальню, гостиную, гардеробную и библиотеку и напоминавшего теперь больше лежбище дикого зверя, а не человеческое жилище, появился маршал Савиньяк. В первый миг, когда в дверном проеме мелькнули белые кудри, Рокэ почудилось, будто к нему пришла та, но через пару секунд он осознал ошибку и, собрав воедино мысли, сфокусировав взгляд на нежданном посетителе, сообщил ему:
— Я никого не принимаю. Я болен.
— Ах болен, значит, — сказал маршал Савиньяк с угрозой в голосе. — Ничего, сейчас вылечим. Эй, принесите кадку холодной воды!
Слуга, маячивший за его спиной, быстро кивнул и исчез. Рокэ, так и не поднявшись навстречу маршалу со шкуры черного льва, где он сидел, посмотрел на столик, на котором дожидалась возвращения своего читателя поэма на агирнийском, заложенная как раз на эпизоде, где герой собирался разговаривать с вороном, и попытался объяснить:
— Это наследственная болезнь, не такая уж редкая. У меня же есть багрязоземельская кровь.
— В твоих жилах, Росио, судя по всему, сейчас течет только «Черная кровь», — отрезал маршал Савиньяк.
— Нет же, просто они не пьют вина, поэтому у меня проявилось немного иначе. Это не лечится, точнее, пишут, что могут помочь «новые милости шада», но я думаю, что в моем случае…
Заболтать маршала Савиньяка и убедить его уйти, однако, не получилось. В этот момент двое слуг-предателей втащили в кабинет бадью с водой, и маршал, схватив Рокэ за шиворот, окунул его туда с головой. Хмель, накопившийся за месяцы беспробудного пьянства, моментально выветриться не мог, но от холодной воды сознание Рокэ все-таки прояснилось, и он, когда маршал вытащил его наружу, проморгавшись, возмущенно спросил:
— Что это такое, маршал Савиньяк? Что вы этим хотели сказать?!
— У тебя есть полчаса. Его величество — к слову о новых милостях шада, Росио, — зачем-то пожелал увидеть тебя на королевском совете, так что изволь просохнуть, привести себя в порядок и явиться туда. Сможешь сесть на коня или мне приказать заложить для тебя карету?
— Смогу в любом состоянии, — Рокэ поморщился. — За полчаса эти волосы не высохнут, а на улице наверняка холодно, и если вы хотите, чтобы я простудился и уже на самом деле заболел, тогда, конечно…
— Росио, — маршал Савиньяк закатил глаза. — Ну право, тебе уже не пять лет, а двадцать пять! Хватит капризничать! Если что, обреем тебя налысо.
Герцог Алва, очень бледный, немного взъерошенный, зато совершенно сухой — слуги знали свое дело и за отведенные полчаса легко привели его волосы в порядок, — прибыл на королевский совет точно к назначенному времени; маршал Савиньяк неотступно следовал за ним, как дуэнья при девице на выданье. Зал совета был полон примерно на две трети, кто-то еще рассаживался; король был уже на своем месте, поэтому переговаривались, чтобы не беспокоить монарха, вполголоса, и невозможно было разобрать, что сегодня занимает умы столичного дворянства. Родовые цвета камзолов показались Рокэ сегодня чуть приглушенными, и он как будто не досчитался кого-то из знакомых, но задумываться об этом не стал. Завидев их с маршалом, король поднялся им навстречу.
— Ах, Рокэ, — дружески сказал он: король помнил об их родстве и поэтому считал себя вправе называть Рокэ по имени, особенно когда был к нему расположен или чего-то от него хотел. — Мы давно вас не видели.
— Ваше величество, — ответил Рокэ, принимая бесстрастно-смиренный вид, — я был болен.
— Да-да, болен, мы так и поняли, — король демонстративно помахал рукой перед носом, как будто разгоняя дрянной воздух. — Садитесь уже, мы начинаем.
Совет начался, и Рокэ отметил, что часть мест так и осталась пустой — например, не явился никто из семейства Эпинэ, что было странно, потому что уж кого-нибудь из своего многочисленного выводка они могли бы прислать, — а некоторые дворяне сидели не на своих местах: дальше от короля, чем обычно, оказались герцог Придд, которому сидеть в первой десятке было вообще-то положено и по должности, и по титулу, и генерал Борн, который почему-то приютился на дальнем конце стола — словно он опоздал и не стал пробираться к своему стулу за спинами уже рассевшихся. Рокэ решил не вникать в причины перестановок. Когда кансилльер, поднявшись, хорошо поставленным голосом зачитал повестку совета, он понял, что ему предстоит сегодня провести в этом зале несколько очень скучных часов: в совете собирались обсуждать финансы, вопросы церемониала, мелкие дипломатические инциденты и что-то еще — на четвертом пункте списка Рокэ, сделав вывод, что ничего интересного не намечается, перестал слушать и впал в задумчивость. Дома, в кабинете, уже наверняка прибранном, было жарко натоплено (стараясь побыстрее высушить его злополучные волосы, слуги превратили комнату в багряноземельскую пустыню); его ждал горящий камин и, если получится отделаться от маршала Савиньяка, десяток-другой бутылок вина.
Из приятных раздумий Рокэ вырвал звук его собственного имени.
— Учитывая, что детям необходимо дать подобающее воспитание и образование, Его величество полагает, что разумно будет вручить опеку над ними человеку, равному им по статусу, — герцогу Алве, — говорил кансилльер.
— Что? — спросил Рокэ. — Какие еще дети?
Как по команде, все члены совета повернули головы и посмотрели на него. Кансилльер прервался, а Генри Рокслей (это был, между прочим, Рокслей-сын: старик генерал, похоже, совсем сдал после прошлогодней кампании) саркастически ответил:
— Малолетний Ричард Окделл и его сестры, генерал.
— У них же, кажется, есть собственные родители, — машинально начал Рокэ и осекся: он вспомнил, как Эгмонт еще летом упоминал, что его супруга снова ждет ребенка; Рокэ не понаслышке знал, что, к сожалению, здесь никто не застрахован от печального исхода. Сам же Эгмонт, кажется, был в начале осени комиссован по давнему ранению. Неужели?..
— Рокэ, — сказал король. — Я уверен, что там, где вы провели зиму, было очень интересно, но надо хоть немного обращать внимание на то, что происходит во внешнем мире!
Рокэ мотнул головой, моргнул и посмотрел на короля.
— А где… — начал он.
— Его величество имеет в виду «в запое», — шепнул ему маршал Савиньяк почти беззвучно. — В запое, Росио.
— Я готов повторить для герцога Алвы все, о чем мы говорили последние десять минут, — сладким голосом предложил кансилльер. — Семейство герцога Окделла постигло ужасное несчастье: герцог Эгмонт погиб на охоте — увы, несчастный случай, — а герцогиня Мирабелла практически в тот же день умерла родами. У них осталось четверо детей — старший сын и три дочери, — и мы сейчас решали, кто достоин стать их опекуном до совершеннолетия юного герцога.
Ну что же, хотя бы с одним пунктом Рокэ угадал, но остальное не укладывалось у него в голове.
— Но почему я? — спросил он. — Там ведь, насколько я понимаю, масса родственников, которые не оставят сирот голодать. Граф Ларак. Целый клан Кар..., гм, ладно. Или вот вы, полковник Рокслей: вы же до сих пор придерживаетесь старых традиций? Неужели вы бросите в беде семью своего, так сказать, сюзерена? Почему же именно я? У меня даже нет собственных детей!
— Мальчику всего семь лет, — вставил маршал Савиньяк, на этот раз не вполголоса, а вслух, так, чтобы его слышали все. — Если бы ты женился в восемнадцать, Росио, у тебя вполне мог бы быть ребенок такого возраста. А учитывая, во сколько ты начал, то и более старшие дети!
— Давайте еще обсудим, кто в каком возрасте женился, да, граф? — спросил король. — Кто во сколько начал и так далее. Очень интересная тема.
Маршал Савиньяк глотнул воздуха и замолк. Повисла пауза: никто еще не привык к королевским шуткам и не разобрался пока, в какой момент стоит смеяться, а в какой лучше промолчать. Выждав с минуту, Рокэ вернулся к вопросу:
— Так что же, неужели, кроме меня, не нашлось кандидатур?
— Детям нужен опекун соответствующего статуса, — прежним тоном объяснил кансилльер, — поэтому графы, как вы предлагаете, не подходят.
— Отлично. Герцогов у нас тоже достаточно. Далеко ходить не надо: Эпинэ — они с Окделлами поколениями дружат семьями!
По новому приступу холодного молчания в зале Рокэ понял, что снова сказал что-то не то. На этот раз первым опомнился Бертрам Валмон — конечно, один из соседей Эпинэ знал, что там у них произошло, но странно, что маршал Савиньяк не обмолвился об этом ни словом.
— У них тоже случился… несчастный случай, — проговорил Валмон, и тут же кансилльер подхватил:
— О да, ужасная трагедия. В живых из мужчин остались только старик Анри-Гийом и один из наследников, но юноша слишком молод, чтобы доверить ему воспитание детей.
— Выкашивает, — меланхолично сказал Рокэ и подпер голову рукой. — Сначала Ветер, теперь вот Скалы и Молнии. Грядет Излом, господа: как бы вы ни относились к старым легендам, лучше им верить. На очереди, очевидно, Волны, и я бы на вашем месте поостерегся, Вальтер. Кстати, почему же не герцог Придд? У него есть свои дети такого же возраста!
Придд посмотрел Рокэ в глаза, пожал плечами и отвернулся, а кардинал, который все это время сидел возле короля, не проронив ни звука, с непроницаемым, как у каменной статуи, лицом, поморщился и произнес:
— Герцог Придд… несколько неблагонадежен, Рокэ. И, предвосхищая, ваш следующий вопрос — почему же не Колиньяр, Ноймаринен, Фиеско, — Его величество, как и вы, уважает древние легенды, поэтому настоял, чтобы мы рассматривали только старую знать.
Кислый голос кардинала явно давал понять, насколько тот не одобряет эту затею. Кансилльер тем временем прокашлялся и взял в руки еще одну бумагу.
— Ее вдовствующее величество изъявила готовность взять под свою опеку юных герцогинь — всех трех, ради исключения, не по достижении ими восьми лет, а прямо сейчас, тем более что старшей уже, как я понимаю, скоро шесть, а там недалеко и до восьми.
Рокэ сжал зубы. Кансилльера связывали с королевой-матерью загадочные теплые отношения: от отца Рокэ знал, что эти двое точно не были любовниками, и почему будущий кансилльер попал в фавориты, было непонятно. Сделав стремительную карьеру при королевском дворе, этот человек, когда его благодетельницу отстранили от власти, не попал в опалу сам, а остался у кормушки и продолжал оказывать молодому королю разнообразные услуги. И вот теперь престарелая интриганка, выпившая в свое время немало крови у юных фрейлин, решила наложить лапу на дочерей Эгмонта. Этого еще не хватало.
— Я не отказывался, господин кансилльер, — сказал Рокэ. — Естественно, Ваше величество, я согласен.
Король одобрительно кивнул ему, а кансилльер открыл было рот, но Рокэ продолжил:
— Я хотя бы могу воспитывать их в Кэналлоа? Мне не обязательно держать их всех при себе в столице?
Король повелительным жестом остановил Штанцлера, который явно собирался что-то сказать, и ответил сам:
— Мальчика сначала привезите в столицу и представьте нам: мы хотели бы с ним познакомиться. А девочек можете сразу забирать в Алвасете: уверен, на юге детям будет лучше. И не обязательно торопиться: будет неплохо, если вы прибудете в Надор в начале весны. Бедняжкам тоже нужно время, чтобы справиться с утратой.
Король с таким умилением говорил о чужих детях и принял в них такое участие, что у Рокэ невольно зародились подозрения, что сам монарх, пока скрытно, лелеял какие-то матримониальные планы. Вероятно, Штанцлер, чувствовавший себя в этой роли как рыба в воде, был уже назначен его сердечным поверенным, и вскоре всех ожидало королевское сватовство, а за ним и свадьба. Рокэ перебрал в голове потенциальных невест, запутался в них, вздохнул и вернулся к реальности как раз вовремя, чтобы услышать, как кансилльер объявляет совет закрытым. Очевидно, дело было решено.
________________________________________
Примечания:
- Алва читает, цитирует и примеряет на себя поэму «Лейли и Меджнун» Низами;
- в средневековой арабской медицине страстная (обычно несчастная) любовь считалась болезнью и частично отождествлялась с «любовным безумием». Алва находит у себя симптомы и цитирует Авиценну, который как одно из лекарств предлагал «новые милости султана».
Глава 2
читать дальшеРокэ, исправно выполняя приказ короля, не торопился со сборами, поэтому его маленький отряд — никаких солдат, но и никаких нянек; только он сам и небольшой кэналлийский эскорт — появился в Надоре в середине месяца Весенних Скал. Его собственные заботы ограничились тем, что он приказал Хуану подготовить дом к приезду маленького мальчика — обустроить детские покои и учебную комнату, начать подыскивать менторов, велеть кухарке изобрести отдельное меню для ребенка, — впрочем, все эти детали предложил уже сам Хуан, а Рокэ, который не хотел о них даже задумываться, не стал спорить; о том же самом он отписал и Эчеверрии в Алвасете, только там должны были ожидать не одного мальчика, а трех девочек. Рокэ был уверен, что детей снабдят соответствующей свитой, поэтому ни о каких дополнительных лакеях, кормилицах, боннах или кто там еще может понадобиться младенцу или отроку в дороге, не было и речи.
Надор встретил их весенним солнцем и снегом, искрящимся в его лучах. Дорога к замку была расчищена так, чтобы на ней могли разминуться два всадника, но по ее сторонам лежали целые сугробы, высокие и крепкие, как вершины окрестных гор: в теплые дни снег подтаивал, ночами снова замерзал, сковывая поверхность ледяной коркой. Такой же коркой, сказал бы Рокэ, если бы в нем оставалась хоть толика демонстративной поэтичности, было с недавних пор сковано и его сердце. Местные жители, с которыми Рокэ разговорился в одном из придорожных трактиров — он всегда непроизвольно привлекал к себе людей, и они охотно открывались ему, — рассказали, что снег повалил в ночь, когда умер «старый герцог» (то есть вовсе не старый, не доживший еще и до тридцати, Эгмонт), и с тех пор еще не сходил; земля, сказала старуха, подававшая на стол, накрылась белым саваном.
Надорский замок, в котором Рокэ до сих пор не доводилось побывать, был чист, опрятен, ухожен — то печальное оцепенение, о котором предупреждал король, за четыре месяца успело раствориться: должно быть, граф Ларак, взявший на себя хлопоты о детях родича и его бумажных делах (по крайней мере, вся переписка велась именно с ним), не оставил заботами и имущество. Возможно, у него был в этом свой интерес; возможно, он был сам по себе неплохим хозяйственником; возможно, Эгмонт нашел хорошего управляющего. Рокэ вообще-то подумывал о том, чтобы, на правах опекуна, прислать собственного управляющего, кэналлийца, из опытных финансистов, но нужно будет посмотреть. Итак, за замком следили, и о визите были предупреждены, как должны были знать и том, что Рокэ собирался забирать всех четырех детей. У подъездного моста, очень старомодного по архитектуре, их отряд поприветствовал привратник — приятный старик, принарядившийся для особого случая; а во дворе замка, возле парадных дверей, уже ждал сам граф Ларак.
После учтивого обмена приветствиями граф Ларак, посчитав, что долг хозяина на этом выполнен, и не озаботившись правилами гостеприимства (предложить вина, обед, отдохнуть с дороги? — пустые предрассудки, мирские мелочи), пригласил Рокэ в гостиную, которую прежде, судя по всему, иногда использовали как кабинет: здесь стояли, кроме кресел, скамеечек для ног, каминных экранов и корзинки с рукоделием, еще и массивный стол с письменным прибором на нем, и древний шкаф для бумаг, все ящики которого были заперты на ключ. Шкаф и стол были задвинуты в самый дальний угол: граф Ларак, видимо, предпочитал работать в настоящем кабинете. Рокэ предложили одно из кресел, граф Ларак сделал знак детине-лакею и сам вышел, оставив Рокэ разглядывать убранство гостиной в одиночестве. Не прошло и пяти минут, как двери снова распахнулись, и в комнату ввели детей — точнее, двух ввели, а двух внесли. Граф Ларак держал за руку мальчика, угрюмого и печального, наряженного в камзольчик темно-красного цвета, который явно пошили только что, к случаю: воротник лежал неудобно, и мальчик то и дело поводил головой, пытаясь пристроить подбородок. Графиня Аурелия, супруга графа, вела перед собой, обнимая за плечи, девочку; еще одну девочку, совсем маленькую, но уже одетую в платье, несла на руках старуха нянька; наконец, дородная женщина — видимо, кормилица, — держала запеленатого младенца. Дети Эгмонта — Рокэ со вздохом напомнил себе, что теперь, на ближайшие лет пятнадцать, до совершеннолетия старшего, это его дети, — на первый взгляд выглядели смирными и даже немного дичились.
Граф Ларак повернул к себе мальчика и, чуть сжав ему руку, сказал:
— Ричард, это Рокэ, герцог Алва, — это у него вы теперь будете жить, помнишь, мы с тобой это уже обсуждали?
— Здравствуйте, — сказал мальчик, выпрямился и вздернул голову: между прочим, воротник так ему меньше жал. Граф Ларак же обратился к Рокэ:
— Герцог, позвольте вам представить: Ричард, герцог Окделл.
— Рад знакомству, — сказал Рокэ, не обращая внимание на это демонстративное нарушение этикета (представлять первым гостя — хозяину, старшего — младшему; граф Ларак не первый раз намекал Рокэ, что ему здесь не рады), и протянул мальчику руку. — Не представите мне теперь ваших сестер, герцог?
— Герцогиня Айрис Окделл, — перечислил мальчик, — герцогиня Дейдри Окделл, герцогиня Эдит Окделл.
Герцогиня Айрис подняла на Рокэ любопытный взгляд и попыталась изобразить реверанс, герцогиня Дейдри дернула ногой и сказала: «А», а герцогиня Эдит, крепко спящая на руках у кормилицы, завернутая в одеяло наподобие плотно запакованного кулька, даже не шелохнулась. Глядя на герцогиню Эдит, Рокэ вспомнил, что второе имя той, которое он, среди прочего, разузнал в первые же дни, тоже было Эдит — среднее Э. в ее подписи, в том единственном злополучном письме. Если бы он только увидел ту не прошлой, а позапрошлой осенью; если бы только начал ухаживания на год раньше — тогда у него сейчас уже мог бы быть собственный ребенок такого же возраста.
Девочка пошевелилась, повернула голову, раскрыла светлые, как весенняя вода, глаза и что-то проворковала на своем детском языке, и Рокэ почувствовал, как трескается на его сердце та ледяная корка, как один за другим отслаиваются и опадают лепестки холодного цветка, поселившегося в его груди.
Рокэ сморгнул наваждение и спросил:
— Сколько же вам всем лет, молодые люди?
Он помнил, что старшему около семи, а младшей несколько месяцев от роду, но сколько остальным, даже не потрудился выяснить заранее и, если честно, не ожидал, что все они окажутся настолько маленькими. Смешно, ведь он прекрасно знал, как выглядит семилетний мальчик, а юный Ричард был даже крупнее — выше и шире в плечах, — чем южанин Берто или Арно-младший. Но эти детские, еще неловкие, жесты, эти наивные взгляды…
— Мне семь лет, — начал было мальчик, но тут его сестра, вырвавшись от тетушки, выскочила вперед и, гордо сунув Рокэ под нос ладошку с растопыренными пальцами и вторую, где торчал один указательный, затараторила:
— Шесть, мне уже шесть, а Ди только годик, а Эди недавно родилась, а у Дика был день рождения, и мы ели пирог, а у меня тоже был раньше, а…
— Айрис! — строго сказала графиня и попыталась поймать девочку, но та отбежала и спряталась за пустым креслом.
— День рождения? — спросил Рокэ, переводя взгляд с мальчика, который опять уставился в пол, на девочку, которая выглядывала из-за спинки кресла одним глазом. Вместо детей ему ответил граф Ларак:
— Герцогу Окделлу три дня назад исполнилось семь лет. Герцогине Дейдри летом будет два года, герцогине Эдит четыре месяца.
— О, — сказал Рокэ и заглянул мальчику в лицо, снизу вверх, чтобы встретиться с ним взглядом. — Прошу прощения, я не знал. День рождения, а я без подарка.
Впрочем, он не знал, что подарить маленькому ребенку — кроме сластей, но сластей он привезти тоже не догадался. С гостинцами для маленьких приятелей — маленьких детей его друзей — всегда как-то справлялись сами отцы.
— Еще будут именины! — обнадежила его девочка. — Только я не знаю, когда!
Она как раз вышла из-за кресла, и тетушка наконец сумела ее схватить. Думая, что Рокэ на нее не смотрит, графиня на секунду закатила глаза, а потом приторно улыбнулась ему и пожала плечами, как бы извиняясь и говоря: ну это же дети. Маленькая Эдит начала хныкать, маленькая Дейдри — зевать и тереть кулачком глаза, и на этом знакомство, судя по всему, исчерпало себя. Детали можно было обсудить и без детей.
Рокэ дал на сборы четыре дня, полагая, что можно управиться за два, и эти четыре дня сами собой превратились в целую неделю. У графа Ларака ничего не было готово: граф Ларак, видимо, считал, что удастся оставить все как есть: что все это глупая шутка, что король не был серьезен, что Рокэ не станет настаивать, что в замке он посадит собственного управляющего, формальную фигуру, свадебного генерала, и на этом забудет о подопечных навсегда. В первый же день Рокэ провел за переговорами несколько часов, и они вымотали его так, как не выматывала ни одна военная кампания — нет, дипломатическое поприще точно ему не по плечу, какими бы ни были его таланты в прочих областях.
— Но я же не могу собрать детей в такое долгое путешествие за такой короткий срок! — говорил граф. — Это же маленькие дети! Вы представляете, сколько у них вещей? Сколько всего необходимо будет только в поездке! Вы никогда не были отцом — вы не знаете, какие у них нужды! И как младенец перенесет чуть ли не месяц в дороге? Герцог, вы изверг. Вы палач!
— Поедут медленно, — пожимал плечами Рокэ. — Будут делать остановки, ночевать в приличных гостиницах. Если что, остановятся на несколько дней. Пусть закутают их потеплее. Ведь поедет же и нянька, и кормилица, и слуги, разве не так?
Граф Ларак поджимал губы, отворачивался, ворчал про себя, и в конце концов, взяв с Рокэ обещание, что детям не причинят вреда (абсолютно бессмысленно, надо сказать, обещание, потому что Рокэ и так в голову бы не пришло вредить детям), сдался.
И вот, только через неделю сборы наконец завершились, и молодых герцогинь ожидал целый поезд из карет, повозок и подвод с их вещами, а юного герцога — всего одна карета, старая, но вместительная. На самом деле, для девочек и их свиты предназначались только две кареты и пара телег с сундуками, но, вытянувшись в линию на подъездной аллее, они производили впечатление военного обоза. Одну карету, между прочим, пришлось спешно приводить в порядок, потому что на ней не ездили уже лет пятьдесят, а еще одну — выкупить у богатого купца в соседнем городке: надорский замок жил скромно, и герцогиня Мирабелла почти не выезжала. Рокэ позволил себе насладиться последними деньками свободы и эту — последнюю — холостяцкую неделю провел в уединенных прогулках верхом по округе, не тревожа детей: хотелось бы, конечно, надеяться, что граф Ларак объяснил им, кто куда и с кем едет, но даже если нет, брать на себя эту повинность раньше времени Рокэ не собирался. Всех четверых вместе он увидел снова только перед самым отъездом, и, когда детей, как и в первый раз, ввели в гостиную — только на этот раз тепло одетых (или замотанных в теплые одеяла), внезапно выяснилось несколько интересных вещей.
Во-первых, детей было не четыре, а шесть: добавилось еще две девочки — одна как будто ровесница старшего, и еще одна примерно такая же маленькая, как юная Дейдри.
Во-вторых, с Ричардом не ехал никто из слуг — кроме старого кучера, который уже устроился на козлах кареты.
— Откуда еще дети? — спросил Рокэ, кивая на эту живописную группу. — И где свита герцога Окделла? Нянька? Личные слуги? Гувернер? Домашний ментор? Нет?
Граф Ларак принял такой вид, как будто ему задали вопрос, ответ на который очевиден любому.
— Младшая герцогиня пока что нуждается в услугах кормилицы, — сказал он оскорбленным тоном. — Дочери кормилицы, молочные сестры моих племянников, естественно, едут с ней: невозможно же оторвать детей от матери.
— Это Дейзи и Люси, — тут же оживившись, вставила Айрис. — Дейзи — это наша с Диком сестренка, а Люси — это у Ди и Эди! Она еще маленькая!
— Так, а этот детина вам зачем? — Рокэ указал на мужлана, который непонятно как затесался в девичье-женскую компанию и маячил неподалеку от кормилицы. — Что он-то делает в свите герцогинь? Вы ничего не перепутали: может быть, он все-таки должен ехать с герцогом? Может быть, это его лакей, воспитатель, дядька?
— Супруг кормилицы, — ответил граф Ларак, не меняя тона. — Едет в должности конюха. Уверен, что казна Кэналлоа не обеднеет, если ей придется кормить еще одного лишнего работника. Что касается герцога Окделла, то в Надоре не принято, чтобы мужчины имели личных слуг. Гувернера и менторов для него еще не нанимали, герцогиня Мирабелла обучала сына и старшую дочь самостоятельно, при участии замкового капеллана. Больше я никого выделить не могу: замок тоже необходимо обслуживать — даже если вы пришлете собственного управляющего, здесь должен остаться соответствующий штат прислуги. Полагаю, ваши люди справятся с тем, чтобы обеспечивать нужды маленького ребенка на протяжении двух недель, пока вы не доберетесь до столицы.
Речь графа становилась все более косноязычной, как будто он выступал в суде, читая по бумажке загодя написанный законником текст. Рокэ подавил желание закатить глаза, сделал глубокий вдох и припомнил, что у Эгмонта, действительно, никогда не было собственного денщика.
— Мои люди, — сказал он, — это военные! Эскорт! И половину я отправляю в Кэналлоа сопровождать поезд герцогинь!
— Герцог Окделл не избалован, — пожал плечами граф Ларак; в его бесстрастном тоне читалось невысказанное «А вот вы наверняка избалуете их всех».
— Ладно, — сказал Рокэ. — Уже пора, прощайтесь и поехали.
Он отвел глаза, чтобы не смущать детей и дать им пообниматься без посторонних взглядов (чувства взрослых его, откровенно говоря, не заботили), и только шагнул к двери, как за его спиной кто-то пискнул, и Рокэ снова обернулся. По тому, как отчаянно цеплялись друг за друга двое старших, он понял, что граф Ларак не удосужился объяснить детям, что их разлучают не навеки, а всего лишь на пару месяцев. Вредительские наклонности этого человека уже начинали утомлять: создавалось впечатление, как будто он специально чинит препятствия в надежде, что Рокэ, наталкиваясь на них одно за другим, в какой-то момент махнет рукой, отступится и уедет.
Похоже, работу графа Ларака — если не работу няньки — придется выполнять ему самому. Рокэ подошел ближе и наклонился так, чтобы оказаться вровень с лицом мальчика.
— Ричард, посмотрите на меня. Мы с вами сейчас едем в столицу, а ваши сестры — на юг, в Алвасете. Но мы пробудем там недолго: вы должны познакомиться с Его величеством, но сразу после этого мы сможем уехать, и вы воссоединитесь с герцогинями. А пока мы все в дороге, они будут посылать нам записки с каждой стоянки.
— Я буду писать! — обрадовалась Айрис и выпустила руку брата. — Я умею! Я уже знаю буквы!
Рокэ облегченно вздохнул и все-таки вышел.
Первыми выезжали девочки. Поезд из четырех повозок медленно втягивался в ворота и выбирался на дорогу, снег на которой был разметен до ширины каретной колеи: это, возможно, потребовало от замковой челяди и окрестных крестьян некоторых усилий, потому что обычно до ближайшей деревни добирались только верхом. Когда хвост последней телеги с поклажей скрылся из виду, а Ричард перестал махать вслед, Рокэ приказал отправляться и своим людям.
Ричард забрался в карету, крепко прижимая к себе деревянный палаш, который в последний момент вынула из сундука и, отряхнув от воображаемой пыли, вручила ему тетушка. Рокэ, садясь в седло, побился сам с собой об заклад, когда же ребенок впервые разрыдается — как только они выедут за ворота замка или к вечеру, на привале, уже в гостинице.
Как выяснилось позже, он бы в любом случае сам себе проиграл.
Глава 3
читать дальшеРокэ устроился в тихом углу «северной» офицерской гостиной, за небольшим столом, придвинул к себе бокал вина и развернул письмо. Прошло около месяца с момента возвращения в столицу; его люди, сопровождавшие поезд маленьких герцогинь, как и было приказано, отсылали записки из каждой гостиницы, с каждого постоялого двора, сообщая, что путешествие проходит без неприятностей, и вот наконец недели две назад девочки добрались до Алвасете, и управляющий послал Рокэ полноценное — судя по толщине конверта, очень подробное и обстоятельное — письмо.
Письмо доставили в особняк утром, но время его прочитать появилось у Рокэ только сейчас. В смотре войск, растянувшемся сегодня на весь день, как раз был объявлен перерыв: уже успели покрасоваться на плацу лучшие полки Северной армии, и теперь своей очереди ждали южане, которые интересовали Рокэ гораздо меньше. Ежегодный смотр проходил неподалеку от столицы, возле деревни, где квартировала часть армии, и под штаб было отведено несколько комнат в здании, где размещались генеральские квартиры. Генерал Алва был приписан к Северной армии, но, пока на границах было относительно спокойно, и в его военных — не штабных — талантах не было необходимости, все закрывали глаза на то, где и как он проводит время: точнее, у него только недавно кончился отпуск, и никто еще не ждал его на северных рубежах.
Генерал Вейзель уселся в кресло рядом и, вытянув ноги, принялся вертеть в руках перо. Рокэ смутно помнилось, что он еще застал время, когда тот был полковником, но вообще Вейзель создавал у всех, кто с ним был знаком, такое впечатление, как будто он уже родился генералом от артиллерии. Когда Вейзель не был занят, а садился отдыхать, Рокэ постоянно казалось, что в его образе чего-то недостает, но никак не получалось уловить, чего именно. Он так и этак прикидывал, что бы это могла быть за вещь, воображал себе Вейзеля то с пистолетом, то с тростью, то вот — даже воображать не нужно — с пером, но всё было не то.
Рокэ тряхнул головой и вернулся к письму. В большой конверт оказался вложен еще один, потоньше, адресованный лично Ричарду — надписан он был тоже аккуратным почерком управляющего. Рокэ сунул конверт за пазуху, чтобы отдать Ричарду позже: будь то ребенок или взрослый, а читать чужие письма некрасиво.
Из дальней комнаты штаба — вниз на первый этаж и вдоль по коридору — раздавались бодрые мальчишеские возгласы: Рокэ сегодня взял Ричарда с собой на смотр.
Вышло это спонтанно. Вообще-то Рокэ не собирался таскать ребенка за собой: его собственный отец, в конце концов, начал приобщать сына к военным занятиям только лет с тринадцати. И, более того, Рокэ изначально планировал отправить Ричарда в Кэналлоа сразу после аудиенции у короля.
Граф Ларак, кстати, не обманул: мальчик действительно оказался самостоятельным и вовсе не был избалован, а в путешествии не доставил Рокэ и его людям почти никаких неудобств — кроме того, что пришлось делать более частые и более долгие остановки. Наверное, мальчик тосковал: он не плакал, не ныл и не капризничал, но часто отворачивался в угол, прижимая к себе свой деревянный меч, и надолго так застывал. Рокэ не знал, что можно с этим сделать, поэтому не вмешивался. Иногда он ехал, поравнявшись с каретой; иногда сам садился туда, чтобы составить мальчику компанию; а иногда брал его к себе в седло — в общем, между ними за время дороги установились вполне приятельские отношения.
Когда они прибыли в столицу, сначала выяснилось, что Его величество отложил встречу почти на две недели, ссылаясь на то, что «мальчику же нужно отдохнуть с дороги, Рокэ, будьте же к нему снисходительны». Потом аудиенция наконец состоялась, и длилась она минуты три: король посмотрел на Ричарда, с умиленным выражением лица потрепал его по волосам и подарил ему тряпичного зайца, который выглядел так, как будто его сначала разделал повар, потом над тем, что осталось, хорошенько поработал палач, а потом все это заново сшили воедино.
И можно было бы уже отослать ребенка на юг, но у Рокэ нашлись какие-то дела, и еще дела, и Хуан никак не мог подобрать подходящего гувернера, готового сопровождать Ричарда в дороге, и Рокэ начал подумывать, что и сам бы не прочь съездить на родину, и можно было бы уехать вместе. Ричард же тем временем откровенно сходил с ума от безделья, и нужно было или как-то его развлекать, или чем-то его занимать, или найти все-таки наконец для него учителя. Окончательно убедила в этом Рокэ сцена, которая произошла позавчера.
Рокэ отлучился ко двору (король и кардинал, возможно, один с подачи другого, заметили, что Рокэ проманкировал Фабиановым днем, и решили сделать ему выговор — к счастью, маршал Савиньяк уже отбыл в расположение армии, готовиться к смотру, а то Рокэ досталось бы и от него), а Ричард был оставлен в особняке: от желающих присматривать за ребенком не было отбоя — все слуги, особенно женщины, пришли в такое воодушевление, узнав, что соберано обзавелся хоть какими-то детьми, что готовы были возиться с «маленьким дором» день и ночь. Вернувшись, он обнаружил, что Ричард лежит во дворе, прямо на вымощенной площадке, свернувшись в комок, не шевелясь и даже как будто не дыша. Рядом не было никого из слуг — точнее, все, как обычно, сновали туда-сюда, не обращая на ребенка внимания. Рокэ спрыгнул с коня, подошел к мальчику, наклонился над ним и спросил:
— Ричард, что случилось? Что с тобой? Тебе плохо? Вставай, холодно ведь еще!
— Эр Рокэ! — раздался приглушенный ответ: Ричард говорил откуда-то из-под сгиба руки. — Я камень! Я не Ричард!
— Какой еще камень? — переспросил Рокэ, садясь рядом с мальчиком на корточки и встревоженно осматривая его.
— Маленький камень, — сказал Ричард. — Эр Рокэ, а вы давайте будете большой камень! Давайте играть в камни!
Рокэ вздохнул с облегчением: ребенок не заболел, не поранился и не повредился в уме, а просто придумал себе игру.
— Нет-нет, — сказал он. — Что ты, какой же я камень. Я ветер! Смотри, я ветер!
Рокэ вскочил на ноги и, размахивая плащом, пробежался по двору, сделав несколько неровных кругов. Ричард сел, опершись на брусчатку руками, с любопытством глядя на него, и осторожно улыбнулся.
Назавтра же Хуан доложил, что нашел для ребенка ментора.
Мэтр Сюрнуар оказался совсем молодым еще человеком, недавним выпускником Академии. Рокэ оставил все эти дела с поиском учителей Хуану и вообще не собирался вникать, но Хуан строго посмотрел на него и сообщил, что мэтр вечером придет знакомиться: очевидно, в глазах всех домочадцев, наблюдавших вчера за сценой во дворе, Рокэ опустился по возрасту на один уровень со своим воспитанником.
Мэтра он принимал в кабинете, сидя за столом. Тут же, на полу, на неизменной черной шкуре, устроился и Ричард, для которого Хуан отыскал в кладовой набор солдатиков, раскрашенных в цвета армий Талига, Дриксен, Гаунау, Гайифы и Каданы, — причем этот набор, в который играл еще Карлос, а Рокэ, редко бывая в детстве в столице, даже его не видел, Хуан сначала предложил ему самому и только потом, раскрыв крышку, поставил перед Ричардом. У мальчика от восторга загорелись глаза, Хуан удовлетворенно хмыкнул и удалился.
Когда появился мэтр, каданская армия как раз отступала под натиском объединенных войск Талига и Гайифы — Ричард еще не очень хорошо ориентировался в международной политике, но цвета мундиров уже знал. Мэтр вошел и застыл возле двери, сжимая в руках кожаную папку; он выглядел так молодо, что в армии Рокэ не дал бы ему звания выше корнета — ну ладно, теньента, если он хорошо себя покажет. На самом деле, даже если он закончил Академию только что, ему должно было быть уже больше двадцати.
— Что вы там встали? — раздраженно спросил Рокэ. — Подойдите ближе!
Мэтр вздрогнул, и костяшки его пальцев побелели, но он послушно приблизился.
— Так, значит, это вы мэтр Сюрнуар? — спросил Рокэ.
— Да, монсеньор, Рожэ Сюрнуар.
— Какое цветистое у вас имя. И вы ищете место гувернера, ментора для семилетнего мальчика, и вы готовы переехать в Кэналлоа?
— Все верно, монсеньор, так и есть.
— Очень хорошо. Знакомьтесь с вашим подопечным, вот он. Ричард! — окликнул он. — Это мэтр Сюрнуар, он будет тебя учить.
Ричард нехотя поднял голову от солдатиков и приготовился вставать, чтобы поздороваться по всем правилам этикета, но тут мэтр заинтересованно спросил:
— Хм, а почему Гаунау не участвует?
— Потому что мы их уже победили, летом! — гордо ответил мальчик, и на этом ментор был принят.
Они договорились, что занятия начнутся через день, и Рокэ решил напоследок дать ребенку почувствовать вкус свободы, прежде чем его жизнь на несколько недель, до отъезда в Алвасете, превратится в унылую череду уроков и редких прогулок по улицам за ручку с ментором. Он сначала собирался посадить Ричарда на коня перед собой и показать ему весь смотр, но, увы, подъехав к штабу, они наткнулись на генерала Вейзеля, который со своими полками прибыл накануне и уже успел устроиться. Рокэ спешился сам, помог слезть Ричарду и направился было к дверям штаба, как Вейзель перехватил его.
— Рокэ! — сказал он возмущенно. — Вы что же, притащили с собой на смотр маленького ребенка?
— Ну да, — ответил Рокэ. — Курт, познакомьтесь: это Ричард, мой воспитанник.
— О, я наслышан, — Курт понизил голос, чтобы Ричард не расслышал. — Очень достойный поступок, Рокэ, очень похвально с вашей стороны вот так взять на себя заботу о детях погибшего сослуживца. Но, — добавил он громче, — совершенно не дело таскать ребенка на армейские маневры! Ему здесь не место! О чем вы вообще думали?
— Что тут такого? Пусть посмотрит, ему будет интересно. Он же наверняка, как и отец, когда вырастет, будет делать военную карьеру. Да, Ричард?
Ричард закивал, но Вейзеля это не убедило.
— Нет, это никуда не годится! — повторил он. — Так, подождите, сейчас. Оскар! Подойдите-ка сюда!
Вейзель подозвал пробегавшего мимо юнца, с виду — чьего-то новоиспеченного оруженосца. Рокэ, мельком взглянув на юношу, не опознал, из какой он семьи; и, пропустив в этом году Фабианов день, не мог сказать, кому тот служит.
— Оскар, у вас же есть младшие братья, насколько я помню? — уточнил Вейзель.
— Так точно, господин генерал! Четверо братьев и еще кузены!
— Отлично. Оскар, посидите вот с этим юным созданием, пока мы заняты. Вы все равно не понадобитесь полковнику на смотре, а в вашей жизни подобных событий будет еще достаточно, уверяю вас. Можете оккупировать одну из комнат на первом этаже, там должны быть свободные.
Юнец оценивающе оглядел Ричарда с ног до головы: видно было, что ему не очень-то хотелось вешать себе на шею ребенка, но, с другой стороны, и трястись несколько часов в седле, торча за плечом пресловутого полковника, тоже не казалось увлекательным.
— Ладно, — сказал он наконец и протянул Ричарду руку. — Пошли, малец. Как тебя зовут-то?
Как оказалось, Вейзель, опытный отец, знал, что делает: судя по радостным воплям, доносившимся из комнаты, где засели молодые люди, оба были вполне довольны друг другом и прекрасно проводили время вдвоем. Рокэ спрятал улыбку и углубился в письмо. Управляющий писал, в числе прочего, что девочки без происшествий добрались до Алвасете, но все — все! — в дороге умудрились немного простудиться. И эта маленькая неприятность даже не стоила бы упоминания, если бы врач, осматривавший приболевших герцогинь, не нашел, что старшая страдает надорской болезнью, младшая тоже имеет к ней предрасположенность, и только средняя совершенно здорова, за исключением легкой склонности к меланхолии. Эту черту герцогиня Дейдри, видимо, разделяла с братом: в конце их собственного путешествия Ричард тоже сделался вялым, и Рокэ, по приезде в столицу, велел пригласить для него врача. Мэтр Иншаллах, который не переступал порога особняка уже лет десять, который помнил Рокэ еще подростком и поэтому смотрел на него так, как будто собирался отчитать (и это все равно было лучше, чем встречи с алвасетскими докторами, которые помнили Рокэ младенцем и смотрели на него так, как будто он еще не умеет разговаривать), нашел, что мальчику ничего не угрожает, но потребовал приватного разговора.
— Горе, господин герцог, — сказал тогда врач, взяв со столика книгу с той багряноземельской поэмой, которую Рокэ так и не успел вернуть на полку, и рассеянно раскрыв ее на месте, где лежала закладка, — горе, господин герцог, вам ли не знать, — это та же болезнь. Здесь нет специфического лечения, но вы должны осознавать, что помогут время, терпение, забота и любовь.
Рокэ поморщился, вздохнул и потер висок, и Вейзель, повернувшись к нему, заметил:
— Да, я тоже считаю, что каданцы что-то затевают на границе, и нужно уже начинать готовиться. Или вы не об этом? — он кивнул на письмо. — Плохие новости? Пишут из дома?
— Да дети разболелись, — пожаловался Рокэ: Вейзель был женат около двенадцати лет, и складывалось впечатление, что жена приносит ему чуть ли не каждый год по ребенку (хотя Рокэ не помнил точно, сколько там на самом деле детей), так что кто, как не он, мог лучше других понять родительские тревоги.
— О, — сказал Вейзель. — Понимаю. Ну что же: я должен вас предупредить, что это теперь будет постоянно. Простудились? Или неужели корь? Смотрите, пока они маленькие, они хорошо переносят такое, но чем старше, тем становится сложнее. У вас же там есть младенцы? Постарайтесь убедиться, чтобы они переболели всем таким как можно раньше.
— Хм… — Рокэ не сразу нашелся, что ответить, сбитый с толку этим откровением, но тут на его счастье, на плацу запели трубы, объявляя, что начинается вторая часть смотра.
***
Примерно через неделю после смотра Рокэ снова оказался во дворце, и, когда он, закончив с делами, решил пройти к выходу окольным путем, чтобы избежать скоплений придворных, Леворукий занес его именно в тот коридор, где он наткнулся на Штанцлера. Кансилльер изобразил сдержанную вежливую радость и, поравнявшись с Рокэ, развернулся и пошел вместе с ним, как будто вознамерился его проводить. Вести с кансилльером светские беседы у Рокэ не было желания, но тот, уловив его настроение, опустил вопросы о погоде и урожае и сразу спросил:
— Как здоровье юного герцога Окделла? Надеюсь, что мальчик уже привык к жизни в столице?
— О, да, благодарю, все хорошо, — сказал Рокэ, недоумевая, что же понадобилось от него и от Ричарда кансилльеру и не попытается ли тот, на правах приятеля покойного Эгмонта, сейчас набиться в гости.
— Я рад, — вздохнул Штанцлер. — Признаться, сложно себя представить, герцог, что вы чувствуете, как это ощущается — воспитывать детей человека, который пытался вас убить: держать их у себя в доме, видеть их каждый день…
— Что? — спросил Рокэ.
— О! — Штанцлер всплеснул руками. — Ну что вы, неужели вы не знаете? Двор всю зиму только об этом и говорил, где же вы были? Ах, точно… и, надо же, вам никто не сказал… Покойный Эгмонт планировал на вас покушение. К его заговору примкнул Арсен Эпинэ и еще пара его приятелей, но у них там что-то разладилось, кто-то раскрыл их планы, и все сорвалось. Эгмонт, бедная душа, не вынес краха и застрелился; но с Эпинэ вышло еще хуже. Вы о них тоже не знаете?
Рокэ промолчал. Штанцлер попытался заглянуть ему в лицо, но они как раз дошли до дверей на лестницу, и Рокэ пропустил его вперед. Штанцлер, чуть помедлив, продолжил:
— Его величество послал к ним отряд дознавателей, и старик Анри-Гийом — должно быть, он уже тогда повредился в уме, с этим их увлечением древностями — вообразил себя рыцарем в осаде и велел обороняться. Мы ведь все представляем, в какой узде старик держал сына и внуков: по его приказу они потащили на стену бочку с порохом, и…
— Одного не могу понять, — перебил его Рокэ. — Зачем вы мне все это рассказываете?
— Если ваши друзья не сочли нужным поставить вас в известность, то кто-то ведь должен был взять эту обязанность на себя.
— И почему я должен вам верить?
— Я ведь не стал бы говорить вам того, чего вы не смогли бы проверить. Спросите кого угодно: в этом нет никакого секрета.
Отделавшись от Штанцлера (к счастью, тот не пошел с ним до конюшен, а откланялся внизу, у выхода), Рокэ вернулся домой и заглянул к Ричарду. Мальчик сидел за столом, спиной к двери, и усердно водил пером, склонив голову набок; растрепанные пряди волос подрагивали в такт его руке. Ричарду были отведены покои, похожие по расположению на комнаты самого Рокэ: из коридора можно было попасть прямо в кабинет (у Ричарда взрослый кабинет был переделан в детскую учебную комнату), и только оттуда — в спальню. Гувернер, видимо, уже ушел, и Ричард занимался сам: Хуан, кстати, уже начинал жаловаться, что мэтр слишком нагружает ребенка, что мальчик только и делает, что сидит за книгами, что некогда даже погулять, но Рокэ пока делил эти жалобы на восемь и не принимал мер.
Он не стал ни заходить, ни окликать Ричарда и даже не подождал, пока тот обернется, а неслышно прикрыл дверь и повернулся к Хуану, тихо подошедшему сзади.
— Пусть собирают сундуки, — сказал Рокэ, кивая на дверь комнаты Ричарда. — Завтра же с утра отправишь его в Алвасете, предупреди мэтра.
Поднявшись в собственный кабинет, Рокэ приказал принести первую с зимы корзину, полную бутылок вина, и заперся на ключ. Через какое-то время в коридоре послышались быстрые шаги, кто-то поскребся в дверь, и голос горничной произнес:
— Соберано сегодня не принимает, он хочет побыть один. Ступай к себе, Рикардо, ложись спать: уже поздно, а завтра тебе рано вставать.
Рокэ сжал зубы и открыл вино, отбив горлышко бутылки о каминную полку.
__________________________________
Примечание:
- мэтр Роже Сюрнуар пришел в этот текст из «Красного и черного» Стендаля. Читатели уже видели этого молодого человека в роли секретаря Штанцлера, например, в «Ардорской дуэли» и в «Солнечных демонах». Книга о приключениях Жюльена Сореля в мире ОЭ называлась бы «Красное на черном», отсюда его имя — Роже (rouge, [руж], «красное») Сюрнуар (sur (le) noir, «на черном»).
Глава 4
Внимание! В главе 4 есть грустные и, возможно, страшные моменты.
читать дальшеСолнце перевалило за полдень, прокатилось по высокой дуге и двигалось теперь к западному краю небосвода, опускаясь все ниже — сейчас, весной, это не было заметно так, как в зимние месяцы, но все равно тени уже сделались длиннее, а дневная жара начала спадать. Стоял приемлемый весенний день — Хуан не сказал бы «приятный» или «прекрасный», потому что местная весна, сколько бы он здесь ни прожил, не шла ни в какое сравнение с кэналлийской. Здесь бурно цвела глициния, и ее бледно-лиловые грозди, свисая с ограды сада, тянулись к земле; здесь только-только распускались розы — а дома-то уже давно зрели плоды.
Соберано же, судя по звукам, доносившимся из кабинета, перешел к той стадии, когда уже не пил вина, не бил бокалов, не играл песен, а только изредка щипал струны гитары, заставляя их тихо звенеть. Хуан, конечно, не мог осуждать соберано за его приступы тоски. Но ведь одно дело — когда тоска накрывает того, кто был младшим в семье — и оставался младшим, даже когда никого из старших уже не было в живых; и совсем другое — когда появляется уже собственный ребенок. Маленький Рикардо ведь только-только начал оживать; ведь любому заметно было, как он привязался к соберано… Ну да, впрочем, не беда: алвасетское солнце и море рано или поздно прогонят любые печали, и мальчик снова оттает.
Вспомнив о солнце, Хуан посмотрел на местное небо: карета выехала на рассвете (Рикардо тер глаза, и учитель, затемно вытащенный из постели, украдкой зевал в кулак), и их отряд, наверное, уже несколько часов как покинул предместья столицы и ехал по дороге среди полей и лесов. Не пора ли, кстати, постучаться и предложить соберано обед?
В этот момент на мостовой за оградой особняка раздался заполошный стук копыт, и в спешно распахнутые ворота влетел верховой, в котором Хуан узнал Серхио — одного из тех, кто был отправлен сегодня с каретой. В одной руке он держал поводья, а другой прижимал к груди мальчика, усаженного боком поперек седла, — безвольно обмякшее тело маленького Рикардо.
Серхио обвел безумными глазами двор и, когда его взгляд наткнулся на Хуана, лицо его просветлело.
— Хуан! — выдохнул он. — На нас напали, Рикардо ранен!
— Давай сюда ребенка! — велел Хуан. — Он там еще живой у тебя, я надеюсь?
Серхио закивал и, приподняв мальчика, который при этом сдавленно вскрикнул, передал его Хуану, а сам начал выпутывать ногу из стремени, чтобы спешиться.
— А сам срочно за доктором! — рявкнул на него Хуан. — Если тебя здесь не будет, когда соберано узнает, может, еще сохранишь голову на плечах! Давай, пошел!
Вернувшись в дом, Хуан занес мальчика в его комнату, уложил на кровать, уже застеленную покрывалом, но еще не закрытую чехлом, и наскоро проверил, что с ним. Убедившись, что идиотам, которые по недоразумению получили место в эскорте соберано, достало ума хотя бы прилично перевязать раны и при этом не давать ребенку касеры (а то с этих бы сталось), Хуан вызвал Пилар и Милучи — двух самых сердобольных горничных в этом доме — и, оставив Рикардо на их попечение, отправился сдаваться соберано.
Вино у него закончилось еще на рассвете, потом несколько часов не отпечатались у Рокэ в сознании, и вот теперь, вырвавшись из полусна-полуяви, чтобы немного вернуть себе ощущение действительности, он принялся бездумно оглядывать кабинет. Занавески были отдернуты, и в окно проникали лучи дневного — уже почти вечернего — солнца; камин, погасший ночью, был весь усыпан битым стеклом; на столе белел квадратик бумаги — конверт с письмом, адресованным Ричарду, которое Рокэ так и забыл ему передать. Рокэ протянул руку и сдвинул конверт на самый угол стола; и уже подумывал о том, чтобы позвонить и приказать принести новую порцию вина, как в дверь, словно заранее прочитав его мысли, постучал Хуан: это точно был Хуан, его всегда можно было узнать по шагам.
— Войдите! — крикнул Рокэ.
— Соберано, — сказал Хуан, входя и прикрывая дверь; смотрел он при этом прямо перед собой, почти не моргая, и это обычно значило, что он собирался сообщить какие-то неприятные новости. — Позвольте доложить?
Рокэ махнул рукой: мол, позволяю, продолжай.
— Рикардо вернулся, — сказал Хуан и сделал паузу.
— Вот как? — спросил Рокэ. — Неужели что-то забыли? Я не слышал, чтобы въезжала карета.
— Нет. Без кареты. Серхио привез его верхом.
— Так, — сказал Рокэ, чтобы заполнить еще одну паузу; Хуан все так же смотрел не то на него, не то сквозь него. — Ну же, не тяни.
— Их обстреляли. Рикардо ранен.
Рокэ почувствовал, как у него холодеют кончики пальцев; как винные пары, собравшись в плотную точку под сводом его черепа, исчезают, оставляя его совершенно трезвым; как стены кабинета сжимаются вокруг него; как ярко бьет в окно свет, очерчивая силуэт Хуана, шкаф напротив и угол каминной полки.
— Ездок погоняет, — пробормотал Рокэ, не в силах отогнать картинку, с детства знакомую каждому культурному человеку: всадник на коне и умирающий младенец в его руках. — Ездок доскакал.
— Соберано, — укоризненно сказал Хуан. Это короткое слово, за которым скрывалось «Соберано, погодите хоронить ребенка, он еще жив», отпустило скрытую пружину, сжатую у Рокэ внутри. Рокэ стремительно поднялся, распахнул дверцы шкафа, вытащил шкатулку с морисскими снадобьями и принялся выбирать те, которые могли ему понадобиться.
— Соберано, — повторил Хуан, теперь с легким оттенком неодобрения. — Мы сразу же послали за врачом, и он скоро будет здесь.
На это Рокэ только отмахнулся: старый мориск, насколько он помнил, имел обыкновение, увлекшись особо интересным случаем, мариновать просителей в приемной по несколько часов, невзирая на чины и звания, — если повезет, он действительно приедет сразу, но если нет, то Рокэ вполне способен начать и сам. Когда он уже стоял возле двери, набрав полные руки склянок и флаконов с лекарствами, Хуан добавил:
— Вы не отвлекайтесь, соберано: когда эти явятся, я сам их допрошу и выясню, что у них там стряслось и куда они смотрели, что проворонили засаду.
***
Карета выбралась из столичных предместий и покатилась по сельской дороге, оставив позади ряд аккуратных домиков с черепичными крышами, выстроившихся вдоль проезжего тракта, как солдаты на плацу; фруктовые сады с отцветающими, почти облетевшими яблонями; и каменные мостовые — столица привлекала к себе людей состоятельных, и жилось здесь, даже вне городских стен, лучше, чем в родном городке мэтра Сюрнуара. Луга, на которых то и дело попадались, как в пасторальной балладе, стада довольных раскормленных коров, перемежались перелесками. Однообразная картинка убаюкивала, и Сюрнуар, который и так не выспался, с раздражением отметил, что читать при такой тряске невозможно, даже с учетом герцогских рессор, на которые он возлагал надежды. О грядущем отъезде ему сообщили — слуга принес записку из герцогского дома — накануне поздно вечером, и полночи он провел за сборами, а наутро, еще до рассвета, его уже пришли будить. Возможно, останься он жить в герцогском доме, все прошло бы проще, но он ведь гордо заявил, что предпочитает снимать собственное жилье (он же, в конце концов, не слуга и не приживал), и управляющий герцога, кивнув с пониманием, пообещал, что в Кэналлоа ему выделят отдельный флигель.
Маленький воспитанник герцога, ученик Сюрнуара, тоже как будто был не раз уезжать — и странно, ведь только день назад он с таким воодушевлением рассказывал о сестрах, которые жили сейчас в Кэналлоа, и предвкушал, как уже скоро — через неделю, может быть, или две, или месяц — воссоединится с ними; на месте мальчика Сюрнуар был бы счастлив знать, что покидает душную столицу ради замка на берегу моря, жаркого солнца и свежего ветра. Но мальчик, забравшись в карету, тут же отвернулся к окну и с тех пор не проронил ни слова. Сюрнуар думал, что тот заснул, и поначалу, пока они не остановились первый раз — пообедать в придорожном трактире, — не тревожил его. Но и после остановки мальчик не повеселел, и Сюрнуар, чтобы растормошить его, предложил сначала ему почитать вслух (но нет, отказ — и, как выяснилось, хорошо), а потом попытался обратить его внимание на растения, мимо которых они проезжали, — следуя за тем древнегальтарским философом, идеалом всех учителей, который, гуляя с учениками по лесам, окружавшим школу, рассказывал им о свойствах каждого цветка, травинки, дерева и куста.
— Смотрите, сирень, — показал Сюрнуар, когда они еще были в предместье и тащились (здесь было особенно узкое место) мимо чьего-то разросшегося сада: кисти сирени лезли прямо в окно, и Сюрнуар отломил одну. — Растение класса двудольных. Взгляните, как устроен цветок.
Ричард безучастно посмотрел на сирень, погладил пальцем плотные лепестки и сказал:
— Я знаю, что такое сирень.
— А вот орешник, — сделал еще одну попытку Сюрнуар, когда они уже выехали из предместий, но тут лошади, почуяв свободу, побежали резвее, кусты скрылись за поворотом, и Сюрнуар успел оборвать только ветку с парой листьев.
Резной лист орешника тоже не вызвал у Ричарда интереса, и Сюрнуар, выбросив ветку в окно, оставил мальчика в покое, а сам погрузился в размышления. Он уже начал сомневаться, верно ли выбрал жизненную стезю: он ведь выбирал между карьерой секретаря и работой учителя, и ему даже предлагали должность в одной из канцелярий, но он предпочел место в доме герцога. Между прочим, последний раз с предложением от канцелярии к нему подходили всего три дня назад, но он отказался и сказал тогда, что уже имеет хорошее место и вообще скоро на несколько лет уезжает в Кэналлоа. Возможно, надо было согласиться; возможно, занятия с детьми — не то, к чему предназначила его судьба.
Тем временем впереди показалась прогалина — большая поляна посреди леса, — и командир эскорта приказал устроить привал. Сюрнуар отправил Ричарда погулять — размять ноги и подышать воздухом, — а сам остался сидеть в карете. Отодвинув занавеску, он наблюдал, как мальчик, взяв свой деревянный меч, с которым не расставался все путешествие, медленно побрел на дальний край поляны, там немного порубил мечом траву и папоротники, потом засмотрелся на бабочку, попытался ее поймать, не преуспел и застыл на месте, провожая взглядом ее полет. И тут — Сюрнуар даже не успел сообразить, в чем дело, — один за другим раздались два выстрела, Ричард упал, командир эскорта заорал: «Ложись!», и Сюрнуар бросился на пол кареты, закрывая голову руками.
***
Решительно войдя в комнату Ричарда (а на самом деле — ворвавшись, обмирая от панических предчувствий, от ужаса при мысли, что он там увидит), Рокэ отодвинул Пилар и Милучи, хлопотавших над мальчиком, сгрузил свой арсенал склянок на маленький столик и, не обращая внимания на причитания и восклицания горничных, сел прямо на кровать и, взяв Ричарда за плечи, позвал:
— Ричард… Слышишь меня?
Мальчик открыл глаза, в которых Рокэ впервые за все это время разглядел слезы, и уставился на него затуманенным взглядом.
— Эр Рокэ, рука болит, — пожаловался он. — И нога болит.
— Ш-ш-ш, — сказал Рокэ и потянулся к склянкам. — Потерпи немного, мой хороший. Сейчас.
Он выбрал флакон лилового стекла с узким горлышком — самое действенное, самое мощное морисское средство против боли — и только начал, перевернув, отсчитывать капли в стакан с водой, как за его спиной раздался скептический голос:
— И вы, конечно же, уверены, герцог, что правильно рассчитали дозу, чтобы не усыпить ребенка на неделю или того хуже?
Рокэ вздрогнул и обернулся: как Хуан и предсказывал, врач сегодня оказался не занят и прибыл очень быстро.
— Лучше займите себя чем-нибудь полезным, герцог, — продолжал врач, подходя ближе. — Например, распросторьте стол.
— Стол? — переспросил Рокэ.
— Ну не буду же я заниматься извлечением пуль на кровати, — строго сказал врач и, как будто сразу потеряв к нему всякий интерес, обратился уже к Ричарду, причем тон его мгновенно поменялся, сделавшись мягче, и смягчилось даже выражение лица: — Малыш, здравствуй. Сейчас я дам тебе лекарство, оно быстро подействует, и тебе больше не будет больно. Я сразу начну лечить твою ногу, и…
Рокэ тихо поднялся и вышел в соседнюю комнату. Уже оттуда он услышал, как врач заканчивает объяснения («Потом ты заснешь ненадолго, а когда проснешься, все уже закончится») и как Ричард, успокоенный его тоном, отвечает: «Хорошо»; и, отметив, что обе горничные скрылись, он одним движением смел со стола все, что на нем лежало — все учебные принадлежности, которые не понадобились бы ни в дороге, ни в Алвасете и которые потому решено было оставить здесь: на пол посыпались перья и карандаши, с грохотом упала аспидная доска, и покатилась по ковру, расплескивая чернила, противореча своему названию, чернильница-непроливайка. Вернувшись в спальню, Рокэ, повинуясь жесту врача, поднял Ричарда, уже обмякшего, на руки, перенес его на стол, уложил, сам залез следом и обнял мальчика, устроив его голову у себя на коленях. Врач без слов занялся делом; Ричард тихо поскуливал, уткнувшись носом Рокэ в рубашку, — пусть лекарство уже избавило его от боли, притупив ощущения, но, пока он не успел заснуть, ему было неприятно, тревожно и страшно — и Рокэ, чтобы утешить, гладил его по спине. И как раз в этот момент в дверь постучали, и на пороге появилась фигура мэтра Сюрнуара: очевидно, Рокэ не заметил, когда вернулись горе-путешественники.
— Монсеньор! — начал Сюрнуар. — Я хотел бы попросить расчет…
— Пошел вон! — заорал Рокэ. — Делать мне больше нечего!
Мэтр мгновенно вымелся прочь, и из-за захлопнутой двери послышалось бормотание лакея:
— Соберано имел в виду, что вам с этим вопросом нужно обратиться к рэю Суавесу.
— Перестаньте кричать! — строго сказал врач. — Лучше объясните мне, герцог, как вообще в таком маленьком ребенке оказалась пуля! И подайте пинцет.
Рокэ счел вопрос риторическим и промолчал, и уже скоро врач снова обратился к нему, держа в кончиках пинцета расплющенный кусочек свинца:
— Ну вот и ваш трофей. Можете отмыть и сохранить на память — вашему сыну, гм, я хотел сказать, вашему воспитаннику, учитывая его склад ума, должно быть любопытно. Вам повезло, что стреляли издалека, и серьезных повреждений удалось избежать: руку вообще, насколько я вижу, только задело по касательной. Недели две-три — и ребенок снова будет здоров.
Распрощавшись с врачом, который предпочел обсудить более детальные предписания не с ним, а с Хуаном, Рокэ буквально на секунду забежал к себе в комнату — сменить рубашку, всю мокрую от детских слез, на морисский халат. В глаза ему снова бросилось письмо, сиротливо лежащее на углу стола, и он сунул конверт за пазуху, чтобы отдать Ричарду, когда тот проснется.
Ждать пришлось недолго: Рокэ успел усесться в кресло, заботливо кем-то подтянутое ближе к постели, и как следует рассмотреть лицо мальчика, выискивая и, к своему облегчению, не находя на нем следы страдания; и не прошло и получаса, как мальчик снова открыл глаза. На этот раз его взгляд был более осмысленным, и Рокэ, улыбнувшись, отвел ему волосы со лба и показал письмо:
— Смотри, здесь для тебя кое-что пришло. Думаю, оно тебя развлечет — это из Алвасете, прислали на днях.
Он распечатал конверт сам, чтобы мальчику не пришлось тревожить руку: внутри был всего один тонкий листок, и Рокэ, встряхнув, развернул его и протянул Ричарду. На листке оказалось не письмо, а рисунок: чья-то рука изобразила четыре фигуры — в трех угадывались люди, а четвертая представляла собой вытянутый овал, который художник тоже наградил улыбающимся лицом. Рисунок дополняли надписи, выведенные большими буквами еще нетвердым детским почерком: «ДИꞰ», «АNРИ», «ДN» и «ЄДИ».
— Это Айри нарисовала! — обрадовался Ричард, схватив письмо и сжимая его угол в кулаке. — Смотрите, это мы: вот я, а вот это она, Айри, а это Дейдри, то есть Ди, а это Эди!
— Ясно, — сказал Рокэ и пригляделся к надписям: действительно, буквы складывались в понятные имена, хотя некоторые оказались как будто отзеркалены. — А почему «Дик»?
— Дик, Дикон — это меня так называют, — объяснил мальчик. — Айри, и Дейзи… и мама, и отец… то есть называли, — поправился он, отвернулся, не выпуская письма, и замолчал. Рокэ так и не научился за эти недели находить нужные ребенку слова утешения, но открыл, что помогают и жесты, поэтому тоже ничего не сказал, но, пересев с кресла на кровать, придвинулся ближе и положил руку поверх одеяла, захватив грудь и бок Ричарда, еще не обнимая, но готовый обнять.
— Хочешь, я тебе почитаю, или будешь лучше дальше спать? — спросил он через несколько минут.
— Спать, — выбрал мальчик и, когда Рокэ потянулся задуть свечи, спросил: — Эр Рокэ, вы же не уйдете?
— Не уйду, — пообещал Рокэ и оставил одну свечу гореть. — Буду с тобой, пока ты спишь.
Они посидели немного в тишине, и Рокэ уже начал подумывать, чтобы снова перебраться в кресло, когда Ричард пошевелился и позвал:
— Эр Рокэ… Он же стрелял из мушкета, да?
— Ну да, из мушкета. Не бойся, он тебя больше не тронет. Мы его поймаем, и дом охраняют, и за дверью мои люди, и я здесь, — попытался успокоить его Рокэ, но Ричард не слушал.
— Теперь я тоже умру? Как отец?
Сбитый с толку этим внезапным вопросом, Рокэ не нашел ничего лучше, как привести ребенку тот аргумент, о котором много в последнее время думал он сам.
— Ну конечно, ты не умрешь, — сказал он твердо. — Ты же Повелитель Скал, один из четырех Повелителей. Ты не можешь умереть, пока у тебя нет своего наследника: наше мироздание хранит последнего в роду. Вот когда ты вырастешь, женишься, у тебя появится свой сын — тогда да, вас будет уже двое, и кто-то из вас может умереть.
Даже в тусклом свете единственной свечи заметно было, каким ужасом наполнились глаза мальчика, и Рокэ проклял свой болтливый язык и бездумные слова. Утешил, нечего сказать! Почему нельзя было обойтись простой успокоительной фразой? «Ты не умрешь, потому что твои раны не опасны, от них не умирают; ты не умрешь, потому что я не позволю; потому что мэтр знает свое дело; потому что ты в доме, полном людей, готовых помочь…» Зачем его вообще понесло в метафизические дебри?
— Это из-за меня отец погиб? — прошептал мальчик едва слышно.
Самое ужасное, что у Рокэ даже не было довода против, в который бы он по-настоящему верил. Он сам точно так же считал себя виноватым в смерти Карлоса, только в те свои четырнадцать был уже слишком взрослым, чтобы с кем-то это обсуждать. Все же он призвал на помощь весь свой дар убеждения и постарался как можно более веско сказать:
— Нет. Конечно же, не из-за тебя. Из-за… — «из-за своей глупости, подлости и трусости», мог бы сказать Рокэ: только сейчас он отметил, что все это время, с самого того момента, как Хуан вошел к нему в кабинет, он даже не вспоминал о том, что сделал Эгмонт; о том, что сам вчера испытывал при виде мальчика настолько сильную горечь, что приказал его отослать, — как будто тревога за ребенка в одночасье вытеснила все прочие чувства. — Из-за… понимаешь, бывает, что люди погибают просто так, случайно, и никто не виноват. Но точно не из-за тебя. Иди сюда, Дикон.
Рокэ притянул к себе мальчика и обнял, прижимая к себе; и, держа его в объятиях, вдруг понял, что от того исходит слишком сильное, неестественное тепло: неужели уже начинается жар? До чего же быстро текут в детском теле жизненные соки! Рокэ уложил Ричарда назад на подушку и только привстал, чтобы дернуть за шнурок звонка — приказать принести холодной воды для компрессов, — как мальчик испуганно вцепился ему в руку.
— Эр Рокэ, не уходите!
— Не ухожу, — повторил Рокэ. — Я буду здесь, Дикон. Буду здесь, пока я тебе нужен.
____________________________
Примечания:
- если у Алвы в доме служит Кончита (Консепсьон, «(непорочное) зачатие (Святой Девы)»), то и других служанок у него будут звать испанскими именами, которые происходят от титулов Мадонны и названий богородичных праздников и монастырей: Милучи — уменьшительное от (Мария де лос) Милагрос — «(Мария) чудес», (Мария дель) Пилар — «(Мария) столба»;
- Рокэ цитирует Гёте, потому что в мире, где каждый культурный человек знает Шиллера
(автор убежден, что Дидерих — это скорее Шиллер, а не Шекспир), должен быть и Гёте, хотя это и анахронизм;
- Айрис пишет некоторые буквы зеркально (и даже так, что в одном слове рядом стоят обычная «И» и отзеркаленная), потому что в ее возрасте это нормально;
- читателей, которым поведение Рокэ здесь покажется нехарактерным для него (слишком, скажем, мягким), отсылаем к каноничной сцене с Эмильенной, которая произошла примерно в этой же точке таймлайна.
Глава 5
читать дальше— Донесение для генерала Алвы.
— Давайте сюда.
— Нет уж, велено передать лично в руки.
Оскар окинул наглого лакея неодобрительным взглядом и понадежнее перехватил пакет с посланием. Он только месяца два как закончил Лаик, а уже не питал к генералу Алве особенной любви — хотя бы потому, что тот уже успел заделаться генералом, тогда как эр Ги — одного с ним возраста! — до сих пор прозябал в полковниках. Оскар обещал себе, что сам выпрыгнет из штанов, но дослужится до генеральского звания еще раньше.
Генерала Алву он до сих пор видел вблизи всего пару раз: первый раз — на смотре войск; второй — в тот же вечер на заседании штаба. Подобные заседания, по словам эра Ги, обычно плавно перетекали в общую попойку, и Оскар уже предвкушал, как приятно проведет время, но Алва зачем-то притащил с собой в штаб своего ребенка, и занимать мальчика отрядили именно Оскара. Если быть до конца честным с самим собой, не то чтобы Оскар тогда остался очень разочарован.
В последние недели Алва как-то пропал из виду, и вот сегодня в штабе решили, что его присутствие абсолютно необходимо. Оскар не вникал, почему.
Генерал и сегодня не изменил своей эксцентричности. Он появился в маленькой приемной, куда провели Оскара, — появился, надо отдать ему должное, довольно быстро, и Оскар даже не успел заподозрить, что его тут собираются хорошенько помариновать, — появился растрепанным, как будто даже взъерошенным, в домашнем наряде, в одной рубашке с развязанным воротом. Ни эр Ги, ни отец, ни отцовские сослуживцы никогда не позволили бы себе показаться посетителю в таком непотребном виде. Генерала, однако, это ничуть не заботило. Он забрал у Оскара пакет, вскрыл, пробежал записку глазами, хмыкнул и сообщил:
— Ответа не будет, и я никуда не поеду. Обойдутся без меня.
Эр Ги, предупреждал, что такое может случиться, так что у Оскара на этот случай был заготовлен аргумент.
— На словах просили передать, что вас очень ждут — ждут только вас, и даже маршал Савиньяк уже там.
Генерал Алва снова хмыкнул, оценивающе оглядел Оскара, как будто решая в уме шахматную задачу, и вдруг спросил:
— Что вам приказало ваше начальство после того, как вы доставите пакет, молодой человек? У вас есть еще дела? Вы заняты?
Оскар моргнул и вытянулся в струнку: резкий командный тон заставил его отвечать по всей форме.
— Никак нет, господин генерал! — отрапортовал он. — Заданий не имею, полковник Ариго сообщил, что могу быть свободен!
— Ясно, — сказал генерал и кивнул не то Оскару, не то своим мыслям. — Корнет… Феншо, верно? На этот вечер вы переходите в мое распоряжение, как вышестоящего по званию. Значит, так. Я должен прочитать ребенку книгу на ночь и уложить его спать. Предупреждая ваш вопрос: все в моем доме, кто умеет читать на талиг, заняты; все, кто не занят, не умеет читать на талиг. Так как я вынужден буду уйти, это сделаете вы. С Ричардом вы уже знакомы, представлять вас друг другу не надо. Приступайте прямо сейчас. Следуйте за мной.
На этом Алва без лишних объяснений развернулся и вышел из комнаты; слишком ошарашенный, чтобы спорить, Оскар машинально двинулся за ним, по коридору, вверх по лестнице и снова по коридору, и чуть не уткнулся ему в спину, когда тот остановился перед одной из дверей. Обернувшись через плечо, Алва бросил:
— Имейте в виду, что ребенок болен, так что давайте без ваших молодежных глупостей.
Оскар пожал плечами и осклабился: похоже, его давешние игры с мальчиком в штабе оставили в душе неискушенного молодого отца неизгладимый след. Тем временем Алва, захлопнув дверь перед носом у Оскара, скрылся в комнате, и оттуда раздались тихие голоса, причем в репликах Алвы угадывались как будто извиняющиеся интонации. Оскар снова пожал плечами и, дожидаясь, пока он понадобится, принялся рассматривать интерьер коридора. Посмотреть было на что: кэналлийские герцоги привыкли жить на широкую ногу, и по роскоши особняк мог сравниться разве что с королевским дворцом. Графы Ариго, например, — не говоря уже о семье самого Оскара, — не увешивали стены коридоров натюрмортами и пейзажами средней руки, очевидно, сосланными сюда из гостиных, и не застилали полы морисскими коврами.
Дверь снова распахнулась, когда Оскар развлекал себя тем, что приминал носком сапога ворс ковра, а потом убирал ногу и смотрел, как он поднимается. Генерал Алва, никак не прокомментировав это его занятие, кинул ему:
— Корнет, заходите. Вот книга, вот стул, располагайтесь. Если что-то понадобится, спрашивайте у моего управляющего, его зовут Хуан.
Когда Оскар вошел и начал оглядываться, Алва тут же отвернулся от него и, склонившись над кроватью, проговорил гораздо мягче:
— Дикон, вот Оскар, как я и обещал. Он тебе почитает, ты поспишь, а утром я уже опять буду с тобой.
— Хорошо, эр Рокэ, — приглушенно ответил детский голос. — Здравствуйте, эр Оскар.
Ребенок, укрытый одеялом по самый нос, смирно лежал в кровати и выглядел грустным, но не очень серьезно больным. На столике возле постели действительно обнаружилась книга в темно-красной обложке, с позолоченным обрезом и с тиснением по корешку; судя по вложенной между страниц гравюре, она рассказывала о море и кораблях.
— Тогда не скучай, — Алва улыбнулся, провел мальчику рукой по волосам и вышел.
— Ну что, приболел? — дружелюбно спросил Оскар, когда за Алвой наконец закрылась дверь. — Простудился?
— Да нет, — сказал Ричард, немного оживляясь и высовывая нос из-под одеяла. — Это меня ранили. Вот смотрите, там на столике пуля — это из ноги.
— Нич-чего себе… — Оскар проглотил ругательство: не сквернословить же, в самом деле, при ребенке — и повертел в пальцах сплющенный свинцовый шарик, который и правда нашелся на столике. — Слушай, действительно, пуля.
— Еще в руку: вот, видите, перевязано, — похвастался мальчик и, отогнув одеяло, продемонстрировал Оскару повязку на плече.
Оскар присвистнул:
— Ну ты даешь: в меня вот еще ни разу не попадало, хотя я вообще-то уже военный. Как ты вообще оказался там, где стреляли?
— Да не знаю, — Ричард снова поскучнел. — Мы просто ехали в карете, остановились, я пошел погулять, и там кто-то выстрелил.
Он опять забрался под одеяло, зарывшись в него так, что наружу торчали только глаза, и Оскар, который был и не прочь порасспрашивать его поподробнее, решил не настаивать: по опыту он знал, что расстраивать заболевшего ребенка — себе дороже, еще начнет реветь или капризничать, и придется утешать.
— Так, ладно, — сказал он и, устроившись на стуле поудобнее, взял в руки книгу. — Давай я тебе лучше почитаю. Где вы тут остановились?
— Там ленточка, — охотно указал Ричард: видимо, он не так уж переживал из-за своих злоключений или же рад был отвлечься. — И там как раз пираты напали на корабль.
— Пираты? — повторил Оскар и открыл книгу там, где та была заложена тонкой шелковой ленточкой с посеребренным кончиком: даже закладки в этом доме отдавали роскошью. — Пираты, значит. Ну, интересно. Слушай.
Морские приключения увлекли Оскара, и он, зачитавшись, не заметил, как ребенок уснул. Оскар перелистнул еще пару страниц, читая уже про себя, и тут за окном кто-то гнусавым и очень громким голосом затянул серенаду на незнакомом — должно быть, кэналлийском — языке. Оскар понадеялся, что красотка, которой посвящает песню этот придурок, быстро сообразит вылить тому что-нибудь на голову, потому что слушать эти завывания было невозможно, но нет — горничным в доме генерала, похоже, такое нравилось, потому что никто не отреагировал, и певец закончил одну песню и завел новую, еще более заунывную; в словах угадывалось что-то про дам и кавалеров. Оскар в ярости захлопнул книгу, встал, распахнул ставни, высунулся в окно как можно дальше и заорал:
— Да сколько можно выть! Заткнись уже, идиот! Если ты мне тут разбудишь ребенка, я тебе твою гитару в глотку запихаю!
Неудачливый влюбленный не обратил внимания на отповедь Оскара, но, видимо, сам устал от серенад, поэтому перешел к речитативу, такому же гнусавому, как и пение:
Helo, helo, por do viene
el infante vengador,
caballero a la gineta
en caballo corredor...
Опять что-то про кавалера, между прочим. Оскар, скрипнув зубами, с грохотом закрыл ставни и, обернувшись, обнаружил, что, естественно, его маленький подопечный просыпается. Мальчик пошевелился, потер кулаком глаза и позвал:
— Эр Оскар, что там такое?
— Ничего, — твердо сказал Оскар, укутывая его одеялом понадежнее. — Там ничего нет, спи давай.
В ответ на его слова сквозь закрытые ставни пробилось особенно резкое:
Iba buscar a Roque Alva,
a Roque Alva el traidor.
Оскар закатил глаза: серенада, оказывается, предназначалась не какой-то из служанок, а самому хозяину дома. Он похлопал Ричарда по ноге и, убедившись, что тот снова заснул, вышел из комнаты. Поймав первого же слугу, он велел позвать управляющего и, когда тот явился, потребовал:
— Вы можете угомонить своих людей? У нас под окнами какой-то герой-любовник уже с полчаса распевает серенады и читает стихи. Отвратительным голосом: у меня самого уши в трубочку сворачиваются, а ребенок не может спать.
— Да? — бесстрастно спросил управляющий. — Поет, значит? Я ничего не слышал. И о чем же он поет?
— Что-то про вашего хозяина, — зло сказал Оскар, рассерженный тем, что ему не верят. — Возможно, любовный романс. И еще что-то про кобылу в коридоре.
Выражение лица управляющего мгновенно переменилось, и сквозь безразличие проступила озабоченность.
— Вы уверены, дор? — спросил он. — En caballo corredor? И имя соберано? И голос гнусавый, как будто у человека что-то с носом?
— Ну конечно, уверен. Кавалло. И коридор.
— Каррьяра… — пробормотал управляющий и провел рукой по лицу. — Соберано Алваро ведь еще когда истребил всю их шайку… Эй! — внезапно закричал он и перешел на кэналлийский. Судя по тому, что на его крики немедленно начали сбегаться взбудораженные домочадцы, певца здесь не жаловали.
Началась суматоха. Управляющий отдавал резкие приказы, толпа все прибывала; кто-то убегал, получив задание, кто-то формировал отряды, кто-то уже доставал пистолеты; повсюду слышались возбужденные возгласы — а Оскар смотрел на все это с раскрытым ртом и думал только о том, что особняк в одночасье стал походить на военный лагерь. Скользнув по нему взглядом, управляющий — видимо, заметив его, — отрывисто спросил:
— Дор, у вас же есть оружие?
Оскар кивнул.
— Тогда вооружайтесь и во двор! Быстро!
Подхваченный общим движением, Оскар не нашел случая ни возразить, ни выяснить, в чем дело, и, вытащив шпагу, устремился вместе со всеми вниз; по пути он успел спросить у одного из бегущих рядом кэналлийцев, что происходит.
— Сам не знаю, — ответил тот на бегу, — но Хуан говорит, что на дом напал Смертельный Налетчик! Проклятый бандит объявил соберано кровную месть и уже зачитал “Vengador”!
Когда они выскочили во двор, там уже было совершенно темно — должно быть, кто-то специально потушил все фонари, — и то и дело раздавались выстрелы. У Оскара мелькнула мысль, что он, непонятно как, зачем и почему, ввязался в свой первый настоящий бой; и что такого он точно не ожидал, когда отправился в этот дом с поручением от эра Ги. Прочувствовать это новое ощущение как следует он, однако, не успел: он так и не разглядел ни одного бандита и только двинулся вперед, на звук — туда, где вопили яростнее всего, — обходя на ощупь нечто, похожее на парапет фонтана — как вдруг что-то резко толкнуло его в ногу, он упал, ударился затылком о каменный бортик, и его первый бой на этом закончился.
___________________________
Примечания:
Налетчик исполняет:
- “El galan y la calavera” («Дон Жуан): на испанском здесь literaturayotrosmundos.wordpress.com/2014/01/23... (не весь текст), на русском здесь www.gremlinmage.ru/medieval/romans_some.php#4, послушать здесь www.youtube.com/watch?v=OnQEG-CKKvU (аутентичное заунывное исполнение); calavera — это «череп»;
- “Romance del infante vengador” («Ужас, ужас вслед инфанту»): на испанском здесь www.cervantesvirtual.com/obra-visor/romancero-v..., на русском здесь www.gremlinmage.ru/medieval/romans_some.php#3, послушать здесь www.youtube.com/watch?v=BVDvQdCOV20.
Глава 6
Осторожно! Есть отсылка к "каталонскому вопросу".
Ты можешь Гудом стать, сосед,
Может быть, даже я им буду —
Вот почему на тысячу лет
Нет смерти Робин Гуду,
Вот почему на тысячу лет
Не будет смерти Робин Гуду.
Мультфильм «Отважный Робин Гуд».
Может быть, даже я им буду —
Вот почему на тысячу лет
Нет смерти Робин Гуду,
Вот почему на тысячу лет
Не будет смерти Робин Гуду.
Мультфильм «Отважный Робин Гуд».
читать дальшеЗаседание штаба, оторвавшее Рокэ от постели больного ребенка и вынудившее его впервые за эти две недели выйти из дома, оказалось не эвфемизмом офицерской попойки, как он предполагал, а полноценным военным советом — не таким официальным, как Совет Меча (в конце концов, Его величество не присутствовал), но вполне серьезным. Обсуждалась грядущая каданская кампания — за те недели, что Рокэ выпал из светской жизни, смутные слухи о том, что каданцы что-то затевают, обросли плотью и превратились в четкий военный план: каданцы, судя по донесениям разведки, собирались захватить один из приграничных городков, Проц — вечный предмет спора между тремя странами, который сейчас считался принадлежащим Талигу, — и стягивали войска к границе. Каданцы были известны своей неторопливостью, поэтому активных действий от них ожидали только к осени, и было решено действовать на опережение и начать кампанию против них во второй половине лета.
Воспользовавшись этим, Рокэ выторговал себе еще несколько месяцев отпуска — он заявил, что ему необходимо заняться делами родной провинции, потому что зимой ему этого не удалось, и клятвенно обещал вернуться из Кэналлоа аккурат к началу кампании. Впрочем, особой аргументации и не потребовалось: из маршалов сегодня присутствовал один только Савиньяк, отдувавшийся за все верховное командование, и уж он-то никогда не стал бы чинить Рокэ препонов.
— Ну конечно, генералу Алве у нас все потворствуют, — саркастически заметил полковник Ариго как будто про себя. — Попробовал бы кто-нибудь другой провести полгода в отпусках и почти сразу вытребовать себе еще один отпуск!
— У дворянина существуют не только военные обязанности, — парировал Рокэ. — Если вы этого не понимаете, что же, сочувствую вашему графству, полковник.
Этот человек сегодня раздражал его одним своим видом. Мало того, что состав нынешнего совета был крайне эклектичным (например, бергеров представлял только Вейзель, который почему-то не успел вернуться домой, — возможно, имелось в виду, что Кадану собираются поручить Южной армии, а из Северной пригласили только военных, оказавшихся в этот момент в столице, — должно быть, из вежливости), и на нем присутствовало несколько полковников, так Ариго еще и сидел как на именинах, раздувшись от гордости, и вел себя как хозяин светского приема. Рокэ не представлял, с чем может быть связано это внезапное самодовольство, и у него даже возникло подозрение — смутная мысль на краю сознания, — что его клан может быть причастен к недавнему покушению.
Откровенно говоря, расследование грозило зайти в тупик: мерзавец, стрелявший в Ричарда, успел скрыться в лесу, бросив мушкет, а вместе с ним сбежал и один из членов эскорта — молодой кэналлиец, недавно принятый на службу, из приличной семьи, за которого поручился его кузен, давно уже служивший у Рокэ в доме. Кузен бил себя в грудь и клялся, что ничего не знал: его излияния Рокэ даже успел услышать сам, когда тот, на пару с начальником эскорта, подловил его в коридоре и попытался броситься ему в ноги. Все остальное взял на себя Хуан, оградив своего соберано от ненужного беспокойства: допросив всех причастных с пристрастием, как он умел, он выяснил, что никто действительно ничего не знает, и через три дня (он справился бы и раньше, если бы ему не приходилось постоянно уговаривать самого Рокэ поесть и поспать) доложил, что выкинул нерадивых охранников на улицу, без жалования за последний месяц, и оставил только Серхио, который привез Ричарда, и пресловутого кузена, переведя обоих, впрочем, из охраны в поломои. Все ниточки, до которых ему удалось дотянуться, никуда не вели, и Рокэ они представлялись размочаленными обрывками корабельных канатов, дрожащими на ветру, в туманной пустоте.
Рокэ напомнил себе, что Люди Чести, верные традициям, даже если они пытались таким образом навредить самому Рокэ, не стали бы убивать ребенка одного из лидеров их партии, пусть уже покойного, — не отреклись же они на каком-нибудь очередном тайном собрании от семилетнего мальчика, провозгласив того предателем их дела. Скорее всего, не была здесь замешана и старая алисианская гвардия — отец Эгмонта, дед Ричарда, умер слишком рано, чтобы войти в когорту фаворитов королевы — но, протяни он достаточно, непременно занял бы свое место у трона и дожил бы до статуса «алисианского старика», наравне с безумным людоедом Анри-Гийомом и покойным Приддом. Нет, искать среди недоброжелателей самого Рокэ и его семьи было бессмысленно. Но был сегодня в штабе и еще один человек, чья семья — теоретически — не питала добрых чувств ни к Алве, ни к Окделлам: полковник Манрик, который неизвестно как затесался на военный совет, получил очередной чин не иначе как за большую взятку из карманов своего папаши, покупавшего ему один патент за другим, но почему-то считался подающим надежды снабженцем. Манрики имели свои виды на Надор и при этом не жаловали самого Рокэ и его круг, не прибиваясь ни к одной из партий (хотя, может быть, наоборот, это Рокэ — а раньше отец — и его круг ставили себя выше партий). Рокэ просверлил полковника подозрительным взглядом, тот в ответ состроил невинное выражение лица, и все вернулись к обсуждению кампании.
Постепенно обмусоливание частных деталей исчерпало себя, на столе появились горячие закуски, и заседание штаба наконец-то приобрело тот вид, на который Рокэ рассчитывал изначально. И тут дверь распахнулась, и в зал, отпихнув дежурного, стоявшего у входа, влетел один из людей Рокэ, Хосе — причем не из тех, кого он взял с собой, а из тех, кто оставался дома. Рокэ повернулся, отодвигаясь от стола, где уже были расставлены тарелки, и Хосе, подскочив к нему, зашептал на ухо:
— Соберано, тревога, вы срочно нужны, на дом напали!
— Что? — спросил Рокэ, поднимаясь, и с ненавистью посмотрел на конопатое лицо Манрика. — Господа, прошу простить, срочные дела!
Хосе изложил ему подробности уже на ходу: как только Рокэ вышел в коридор и широким шагом устремился к лестнице (главный штаб Талига занимал здание немаленького размера, и сегодня они заседали на третьем этаже, в зале с окнами, выходящими на парадную улицу), тот сразу выпалил, больше не стараясь понижать голос:
— Это был Смертельный Налетчик и его шайка, соберано! Он зачитал вам “Vengador” под окнами и потом напал на дом!
У Рокэ было достаточно недоброжелателей в столице, и он ожидал чего угодно, но только не этого.
— Мы ведь уничтожили его банду еще десять лет назад!
— Так ведь говорят, что он бессмертен, соберано, — Хосе повернулся и развел руками, и для этого ему пришлось пойти спиной вперед — на бегу; на лестнице это выглядело забавно. — Я сам, правда, не верю, но люди-то говорят, что его убиваешь — а он воскресает.
Рокэ вспомнил, что, действительно, первый раз банда Налетчика всплыла за два года до того, как отец разгромил их окончательно, и тогда, первый раз, уже ходили слухи, что их главаря пристрелили — но потом он вернулся, собрал остатки банды, набрал новых людей и опять начал бесчинствовать: ничего возвышенного, банальный разбой: бандиты грабили дома, обносили лавки, нападали на улицах на тех, кто побогаче; но все это вечно сопровождалось каким-то романтическим флером и обставлялось то как борьба за свободу, то как желание возродить давно забытую вольницу, то — иногда, когда бандиты марали руки об убийство, — как кровная месть. Отец, в котором не оставалось романтики ни на волос, после нескольких месяцев разгула все-таки сумел изловить Налетчика и приказал повесить.
— Из петли не возвращаются, — отрезал Рокэ. — Не верь глупым слухам, Хосе. Кто-то решил присвоить себе лавры своего кумира — среди бандитов тоже попадаются натуры с тонкой организацией. Так что там с домом?
— Отбились, соберано, всех поймали, никто не ушел, Хуан их сейчас допрашивает.
— Отлично. Кто-то пострадал?
— Нет… — Хосе замялся. — Только ваш гость, соберано.
— Гость? — удивился Рокэ.
— Тот молодой дор, которого вы оставили сидеть с Рикардо.
— А как ребенок? — спросил Рокэ, чувствуя, как замирает у него в груди сердце: покушение на Ричарда, получается, тоже могло быть делом рук Налетчика — бандит после своего псевдо-воскрешения, похоже, не разменивался на мелочи.
— С ним все хорошо, — Хосе расплылся в улыбке. — Он даже не проснулся!
Налетчик выглядел точно так же, каким Рокэ запомнил его десять лет назад: тот же гладко выбритый череп, на котором явственно выступали шишковатые бугры — свидетельство, как утверждают сьентифики, увлекающиеся судебным делом, преступных наклонностей; те же маленькие, близко посаженные глаза; та же бледная как у мертвеца кожа; тот же узкий рот с бескровными губами; тот же провалившийся нос — бандит не брезговал чересчур доступными женщинами. Весь его облик был как будто призван вызывать отвращение. Увидев Рокэ, вошедшего в подвал, куда бросили бандитов, Налетчик дернулся в веревках и зашипел сквозь зубы, как гадюка, которой наступили на хвост: кляпа на него пожалели, или никто не захотел прикасаться к его лицу. Хуан пнул его сапогом в спину, вынуждая упасть на колени, и сказал:
— Так-то ты приветствуешь своего соберано!
— Он мне не соберано! — прогнусавил Налетчик и плюнул Рокэ под ноги.
Рокэ брезгливо отодвинулся: не хватало еще подцепить от него дурную болезнь — и небрежно спросил Хуана:
— Я надеюсь, вы его трогали только в перчатках?
— Конечно, соберано!
— Потом сожжете, сапоги тоже, — бросил Рокэ и снова повернулся к Налетчику: — Так, значит, вот как выглядит сволочь, которая стреляет в детей?
— Понравилось, что мы сделали с твоим сыном, соберано? — засмеялся Налетчик. — Это тебе за всех наших братьев и сыновей! От того идиота, который не умеет прицелиться в ребенка, мы уже избавились, не переживай. С твоими дочерями у нас вышло лучше, я уверен!
Рокэ стоило усилий сохранить бесстрастное выражение лица; от того, чтобы ударить Налетчика, его удержало только нежелание к нему прикасаться.
— Из Алвасете писем пока не было, соберано, — сказал Хуан. — Но там гораздо больше охраны, я уверен, если что-то и было, то они легко отбились.
Действительно, Налетчик удачно подгадал время, чтобы напасть на особняк в столице: лишенный половины эскорта — на место уволенных охранников пока не успели набрать новых, — Рокэ был более уязвим, чем обычно. Он с тоской подумал, что придется еще от кого-то избавиться: в доме, очевидно, завелась крыса — человек, непонятно как подкупленный Налетчиком, который поставлял ему сведения и сумел сегодня провести его и всю банду за ограду, во дворе особняка.
— Я ведь имею право вздернуть его прямо во дворе, да, Хуан? —задумчиво спросил Рокэ.
— Да, соберано: особняк считается территорией Кэналлоа.
— Но мы этого делать не будем, потому что я не хочу, чтобы ребенок случайно увидел из окна, как он там корчится. Поэтому ты, урод, отправишься на виселицу, как положено!
Налетчик снова расхохотался:
— И чего ты этим добьешься, мнимый соберано? Я бессмертен! Я еще вернусь, и это будет триумфальное возвращение! Кэналлония будет свободной, и я буду ее королем, а Изабеллочка — моей королевой!
Рокэ поморщился: имел ли в виду сумасшедший бандит под словом «Кэналлония» — уродливым кадавром, мертворожденным детищем изящного «Кэналлоа» — свою подпольную империю или какой-то город или область, где тот собирался ввести самоуправление, но его вопли исподволь напомнили Рокэ его собственные мысли. Не так ли и он сам, мечтая, воображал, что, если бы та пожелала стать королевой, он бы не мешкая отложился, разорвал унию, приказал закрыть перевалы и объявил себя полновластным королем? Видеть свое отражение в кривом зеркале было неприятно, воспоминание о той заставило его сердце болезненно сжаться, и Рокэ, разозлившемуся на себя самого, захотелось поскорее разделаться с бандитом.
— Это Изабеллочка наградила тебя вот этим? — Рокэ кивком указал на его нос. — Переходящий, так сказать, приз? Ублажала и тебя, и твоих предшественников? Впрочем, не важно. Едва ли ты скажешь мне что-то новое — все, что надо, мы выясним у твоих людей. Тут все уже понятно. Уводите. Хуан, убедись, чтобы этот не сбежал по дороге на виселицу.
— Тебе никогда нас не победить! — выкрикнул напоследок Налетчик, когда его уже волокли к выходу из подвала. — У нас еще друзья! Ты даже не представляешь, какие это друзья и где они!
— Заткните ему наконец рот, — велел Рокэ и отправился допрашивать остальных.
Захваченные бандиты, однако, не смогли сказать ничего определенного: они, проявив мудрость, не пытались запираться — но оказалось, что они не знают совершенно ничего ни о планах своего главаря, ни о тех, кто еще на него работает, ни о его логове в Олларии, ни о его базе в Кэналлоа, ни о предателе в особняке (здесь Рокэ, впрочем, был уверен, что Хуан справится сам) — ни о чем. Налетчик, как будто он был опытным военным, сведущим в делах разведки, установил в своей банде такие порядки, что люди в одном маленьком отряде были знакомы только друг с другом и со своим командиром, командир — со своим начальством, и так далее — впрочем, это «и так далее», в отличие от настоящей армии, включало всего три ступени от простого исполнителя до самого Налетчика. Единственным, что Рокэ с Хуаном удалось выбить из бандитов, прежде чем отправить их вслед за вожаком, были всевозможные спекуляции на тему бессмертия Налетчика. Кто-то из его людей всерьез считал, что их главарь то и дело воскресает, кто-то об этом вообще не задумывался, но один — и Рокэ принял эту версию за рабочую — сообщил, задумчиво почесывая клочковатую бороду, что он слышал, будто поговаривали, что Налетчик происходит из семьи, в которой было семь братьев.
— Семь! — сказал Рокэ, когда бандитов увели. — Ты представляешь, Хуан! Это трех мы поймали — и, значит, нам предстоят еще четверо? Да уж, предвкушаю это «триумфальное возвращение»!
— Может быть, кого-то раньше поймали, — рассудительно ответил Хуан. — Кто-то сам по себе сгинул. У кого-то, может, таланта никакого нет. Не волнуйтесь раньше времени, соберано. Идите лучше ложитесь.
За этими делами Рокэ сам не заметил, как уже рассвело. Хуан был прав: возбуждение, приправленное гневом, уже схлынуло, да и две последние недели успели изрядно его вымотать, и Рокэ даже не чувствовал в себе сил зайти к Ричарду и убедиться, что с ним все в порядке. Предоставив Хуану, которому тоже не мешало бы поспать, самому раздавать поручения, Рокэ поднялся к себе, отослал лакея, велел, чтобы его не будили, даже если кто-то явится с визитом, еще в кабинете начал расстегивать перевязь и тут обнаружил, что на столе его ждет письмо из Алвасете, пришедшее с утренней почтой. Сон мигом слетел: Рокэ схватил письмо, сорвал печать, проглядел, выискивая имена девочек — бандит ведь намекал, что устроил покушение и на «дочерей», — и только на второй странице, за рассуждениями о грядущем урожае, погодах и собранных налогах, нашел краткое упоминание о неприятном, но не стоящем внимания случае. Домоправитель писал, что карету, которая везла маленьких дорит и их нянек на прогулку по берегу моря, подстерегали в зарослях какие-то типы с мушкетами — негодяев удалось заметить загодя и поймать, но на допросе они не сумели выдать ничего существенного. Почерк Налетчика был отчетливо виден — то ли ему недоставало воображения, то ли у него были оригинальные представления о красоте и симметрии, — но, к счастью, здесь он полностью просчитался. Рокэ с облегчением выпустил листок из руки и, пообещав себе завтра обязательно прочитать письмо целиком, добрался до спальни, разделся и мгновенно уснул.
___________________________
Примечания:
- имеются отсылки к «каталонскому вопросу»;
- флаг Свободного Государства Кэналлония: i.ibb.co/1qBL4bL/Quenallonia.jpg ;
- попросим уважаемую радиостанцию поставить для Налетчика песню про Робин Гуда: youtu.be/4Xs0q9Lx9T8?t=928, фрагмент из которой вынесен в эпиграф;
- если вы заметили какие-то совпадения с другим каноном / канонами или отсылки, может быть, нелепые или странные, то они, скорее всего, не случайны.
Глава 7
Дети одинаково хорошо усваивают и иностранный язык,
и полуцензурный слог, и диалект Великолукской области.
В. С. Токарева
и полуцензурный слог, и диалект Великолукской области.
В. С. Токарева
читать дальшеОкончание боя и следующую ночь Оскар запомнил не очень успешно — вроде бы после того, как он свалился, все закончилось довольно быстро, но уверен в этом он не был: воспоминания о той ночи сохранились у него только урывками. Под затухающие выстрелы и крики его, кажется, затащили в дом и там сгрузили на кровать в комнате, убранство которой Оскар не разглядел из-за темноты не то вокруг, не то в глазах. Рядом продолжали галдеть, громко, как умеют только кэналлийцы; в ушах и без них стоял шум; и тут из тумана выплыло новое лицо — усатое, суровое и совершенно не кэналлийское. Этот тип, приблизившись к Оскару, сунул ему под нос чашку и, запрокинув ему голову, влил в него какую-то горькую дрянь, от которой Оскару сделалось сначала противно, потом — минут на пять — весело, а потом он отключился.
Очнувшись наутро, Оскар обнаружил себя в постели в роскошно обставленной незнакомой спальне: даже полог, задернутый со стороны окна и забранный тяжелыми кистями с противоположной — там, где стоял круглый столик и пустой стул, — даже этот полог был соткан из тонкого, но плотного шелка и щедро украшен золотым шитьем. Оскару трудно было соображать — он отметил, что у него раскалывается голова, болит нога, и он как будто страшно устал, хотя и проспал всю ночь, — но он понял, что его оставили в особняке у генерала Алвы, а тот вчерашний усатый тип был, наверное, врачом. Первой его сознательной мыслью после пробуждения — не впечатлением, не ощущением и не воспоминанием — было то, что он — завистливый болван, которому нужно тщательнее выбирать формулировки, выражая свои желания: только стоило ему, идиоту, в шутку посетовать, что он никогда еще не был ранен, как мироздание тут же выполнило его, так сказать, мечту, устроив ему ранение — причем тоже в ногу, причем тоже пулевое.
Долго размышлять о превратностях судьбы ему, однако, не дали, потому что дверь в его комнату распахнулась, и вошла горничная, очень юная, розовощекая и миловидная; Оскар попытался ей подмигнуть, но в его состоянии это, наверное, можно было счесть скорее за нервный тик. За девушкой шел человек, одетый в светлый сюртук прямого покроя, простоту которого полностью перекрывал вычурный головной убор, похожий на обмотанный в десять слоев шарф, — человек был еще более загорелым, чем кэналлийцы, и Оскар решил, что это и есть один из знаменитых морисских врачей, берущих за свои услуги баснословные деньги. Следом зашли двое лакеев — громил зверского вида; повинуясь знаку врача, они подняли Оскара, отволокли его в соседнюю комнату и разложили там на столе, как какого-нибудь фаршированного осетра или молочного поросенка. Представив себя коронным блюдом на светском приеме, Оскар захихикал — видимо, в то снадобье, которым его напоили ночью, было подмешано что-то кроме лекарства. Врач, заломив бровь, смерил его снисходительным взглядом и дал ему выпить собственное зелье, от которого у Оскара занемело все тело ниже шеи, и он перестал ощущать не только боль, но и прикосновения. Врач же принялся изучать его ногу, непрерывно ворча и склоняя на все лады «коновалов, которые не умеют обработать элементарное огнестрельное ранение», а потом взялся за пинцет, вытащил из Оскара какой-то мерзкий комок, предъявил ему и сообщил, что у него в ноге застрял пыж. Оскар чуть было не выругался, но оказалось, что язык ему тоже на время отказал.
На этом испытания Оскара не закончились. После ухода врача, который посулил Оскару недели три отдыха в постели, а то и дольше, если он вздумает вставать раньше, чем нога заживет, он поспал, по ощущениям, часа два и не успел толком проснуться, как по его душу явился эр Ги.
— Вы только посмотрите, — строго сказал эр Ги, подходя к кровати и отодвигая полог двумя пальцами, как будто боялся об него замараться. — Очень интересно: мы его, значит, ищем с утра по всему городу, а он тут разлеживается.
— Приветствую эра! — бодро ответил Оскар, обрадованный тем, что язык снова повинуется ему, но ни сесть, ни даже приподнять голову у него не получилось.
— Оскар, как это вообще понимать? — тем же суровым тоном продолжал эр Ги, садясь на стул возле кровати. — Зачем это было делать? Нет бы какой-нибудь чужой дом — но это дом Алвы! Нашего политического противника! К чему ты полез его защищать? Причем тебя еще и ранили! Это просто невозможно!
— Да там был ребенок, — попытался объяснить Оскар. — Я с ним сидел, он заснул, тут эти бандиты начали шуметь, и дальше как-то само собой, одно за другим…
— Еще лучше! Сидел с ребенком Алвы! Ты что же, нянька?
— Между прочим, мы с ним родственники, — припомнил Оскар. — У него Карлионы вроде по материнской линии.
Лицо эра Ги внезапно смягчилось и даже приобрело заинтересованное выражение, заострившись, как у борзой, почуявшей добычу.
— Так это же, наверное, юный герцог Окделл, Оскар! Точно, Алве же отдали их на воспитание. Что же ты сразу не сказал? Ладно, тогда молодец, лучше сразу привлечь мальчика на нашу сторону, пока Алва не перековал его полностью. Но все равно! Ввязался в драку! Получил пулю от каких-то врагов Алвы! Каких-то бандитов! Неужели не стыдно?
У Оскара не было ни сил, ни желания выслушивать новую порцию упреков, поэтому он закатил глаза и изобразил обморок — как они практиковались в прошлом году, еще до его отъезда в Лаик, вместе с Катари. Послышался вздох, шорох, плеск воды, на лоб Оскару лег влажный надушенный платок, и голос эра Ги тихо произнес:
— Юный идиот… Вот что бы я сказал твоим родителям, если бы с тобой что-то случилось? Ладно уж, лежи…
Эр Ги сжал его руку выше локтя, поднялся и бесшумно вышел.
Через три дня Оскар все так же валялся в шикарной кровати, занавешенной синим балдахином с узорами, в доме генерала Алвы: не то эр Ги не захотел с ним возиться, не то — и это скорее всего, и Оскар был вообще-то согласен — решили, что его лучше лишний раз не трясти, поэтому и не стали забирать в особняк Ариго. Оскар полулежал, подпихнув себе под затылок подушку, и любезничал с красоткой кэналлийкой, которая принесла ему поздний завтрак, убеждая ее, что его обязательно надо покормить, желательно из ее прелестных ручек, желательно ягодами винограда.
— Да руки-то у вас ведь целые, дор, — говорила кэналлийка, и в голосе ее, приправленном чудесным южным акцентом, Оскару чудилось рокотание моря. — Ну неужели вы ложку не удержите? И виноград еще не созрел, дор! Но есть померанец. Будете померанец?
Служанку звали Чонита — на самом деле, у нее было какое-то длинное полное имя, и она его даже сказала, но ушибленные мозги Оскара были не в состоянии запомнить такую сложность. Тонкие пальчики Чониты сняли с померанца шкурку и, отделив одну из долек, дразняще помахали ею у Оскара перед лицом. Оскар клацнул зубами, как будто хотел укусить, Чонита рассмеялась, нажала ему на нос, сунула ему в рот дольку померанца и потянулась за следующей, и тут дверь приоткрылась, и в щелку просочился маленький Ричард. Чонита, выпустив померанец, взмахнув юбками, мгновенно развернулась, тут же позабыв об Оскаре, и воскликнула:
— Рикардо, детка! Неужели доктор разрешил тебе вставать?
— Ну да, — сказал Ричард. — Еще утром. Эр Оскар, здравствуйте, а вы правда тоже заболели, да?
— Молодец, — Чонита гордо улыбнулась, как будто это был ее собственный первенец, и он только что заработал приз на деревенских соревнованиях. — Вот развлеки дора, а то он тут у нас совсем заскучал. До вечера, дор!
Она быстро собрала посуду, погладила мальчика по голове и, стрельнув напоследок в Оскара глазами, удалилась. По Ричарду было видно, что ему хочется плюхнуться на кровать рядом с Оскаром, но он переборол себя, залез на стул и предложил:
— Если вам скучно, я могу вам почитать, хотите? Только я еще медленно читаю. И мы дочитали про пиратов, там хорошо кончилось, их всех победили, а сейчас другая книга, и там про…
— Э, нет, — при мысли о том, что ему придется вникать в сюжет книги, будь то чтение вслух или пересказ, Оскара слегка замутило: его голова была не готова к таким испытаниям. — Нет, не надо книгу, давай просто поболтаем.
— Ладно, — Ричард на пару мгновений сник, но сразу воспрял духом. — Или давайте играть в камни!
— А, в «три камешка»? Ну давай…
— Нет, как будто мы с вами камни! Вы большой камень, а я маленький. Эр Рокэ так играл со мной, когда я сильно болел, — Ричард протянул ладошку и прижал ее Оскару ко лбу. — Как маленький камень нагрелся на солнце, и надо его охладить. То есть вы большой камень. И нужна вода. И полотенце.
Ричард закрутил головой в поисках воды, и у Оскара, не успевшего опомниться, непроизвольно вырвалось:
— Ричард, ты долбанулся? Какие еще камни?
«Мой маленький камень нагрелся на солнце», ну надо же. Расскажи кто Оскару о таком еще неделю назад, он ни за что бы не поверил. Но теперь, подглядев, как генерал Алва кудахчет над своим ребенком, словно на гербе у него был не ворон, а наседка, Оскар живо мог представить себе эту сцену. Самого Оскара, между прочим, и правда немного лихорадило, но не настолько, чтобы он метался в бреду, обложенный компрессами, поэтому он собирался было возразить ребенку, но от детской руки на его лбу распространялась приятная прохлада, и он поневоле расслабился и прикрыл глаза.
Из дремоты его вырвал неожиданный вопрос:
— Эр Оскар, а что такое «долбанулся»?
Оскар распахнул глаза, вздрогнул — отчего Ричард отпрянул и отдернул руку — и даже сел повыше.
— Ну, это все равно что «обезумел», «сошел с ума». Но это плохое слово! Не повторяй его! — строго сказал он и, чтобы отвлечь ребенка, перевел тему: — Давай все-таки лучше поиграем в «три камешка». У тебя же найдется шесть маленьких камешков? Тащи сюда, я тебя научу!
Мальчик кивнул, выскочил из комнаты и унесся прочь по коридору — похоже, только что выпущенный из постели, он теперь собирался передвигаться по дому исключительно бегом. Оскар даже мимолетно позавидовал ему и тут же одернул себя: в прошлый раз такая зависть вышла ему боком.
— Ну что, принес? — спросил он, когда Ричард снова появился в комнате.
— Ага, — мальчик протянул ему раскрытую ладонь, на которой лежали камни — два розовых, один побольше и другой поменьше; один тоже розовый, но с серыми прожилками; один бледно-желтый; один почти прозрачный, как мутное стекло; и один совсем серый, зато гладкий, как будто обкатанный морем. Оскар выбрал себе из них три, лег поудобнее и чуть поморщился: у него опять начало ломить виски, но он решил, что со счетом до шести как-нибудь справится.
— Итак, у тебя три камешка, и у меня три, — начал он объяснять. — Я беру в кулак сколько хочу: один, два, все три или вообще нисколько. Не говорю тебе, сколько взял, и не показываю. Ты тоже берешь свои камешки — так, чтобы я не видел, — и тоже не говоришь мне. Потом мы начинаем угадывать, сколько у нас вместе. Например, я говорю «пять», ты говоришь «четыре», мы открываем кулаки, и оказывается, что у тебя было два плюс у меня три, значит, я угадал. Тогда я убираю один свой камешек, и мы играем дальше, пока у кого-то камешки не закончатся — у кого первого кончатся, тот и выиграл. Давай попробуем. Смотри, вот я беру сколько-то и не показываю тебе. Вот показываю кулак. Ты давай тоже, а потом попробуй угадать, сколько у нас вместе.
Ричард отвернулся и, повозившись немного, вытянул руку и сказал:
— Три.
— Отлично, — сказал Оскар. — Я тогда говорю, например: четыре. Важно, что нельзя повторять цифры. Если ты какую-то назвал, я должен сказать другую. Теперь открывай руку, посмотрим, кто угадал.
Оказалось, что Оскар спрятал в кулаке два камня, а Ричард — один.
— Ну, молодец, — протянул Оскар. — Новичкам везет! Теперь давай еще раз повторим, только теперь я первый скажу. Вот, например, пять.
— Пять, — сказал Ричард.
— Не-не, — сказал Оскар. — Ты не понял, не надо повторять за мной! Надо назвать другую цифру!
— Но я же знаю, что там пять! Зачем я буду обманывать!
Оскар много времени провел с младшими братьями, поэтому даже не стал закатывать глаза, а терпеливо объяснил еще раз:
— Конечно, ты знаешь, сколько у тебя. Но ты не можешь знать, сколько у меня. И я не знаю тоже, сколько вместе. Поэтому я угадываю, и ты угадываешь. И надо назвать другую цифру. Ты же умеешь считать!
— Но там же пять, — упрямо повторил мальчик.
Оскар сдался и раскрыл кулак, и выяснилось, что камней действительно было пять. Он пожал плечами:
— Ладно… Давай опять потренируемся. Вот, я говорю: четыре.
— Два, — сказал Ричард.
— Молодец, — сказал Оскар. — Вижу, все-таки понял. Посмотрим, кто у нас выиграл.
У Ричарда на ладони лежало два камня, а Оскар разжал пустой кулак. Мальчику снова повезло.
— Да тебе надо в карты играть! — засмеялся Оскар. — В тонто. Или в кости. Вон как ловко ты угадываешь! Всё, потренировались и хватит, давай начинать.
Игра закончилась быстро: в первом раунде Ричард угадал три из трех, избавившись один за другим от всех своих камней; в следующем Оскар предложил, что начинать будет он, и игру удалось немного замедлить, потому что один раз Ричард, вместо того, чтобы назвать число вслед за Оскаром, надулся и замолчал, и Оскар решил засчитать это за «ноль» — и выяснилось, что сам он угадал верно и выиграл, — но потом Ричард выиграл еще пять раз подряд. Оскару стало скучно, а от подсчетов, пусть примитивных, у него все-таки окончательно разболелась голова, и его тянуло спокойно полежать в тишине — но одному оставаться при этом совершенно не хотелось.
— Поиграем во что-нибудь другое, — сказал он, ссыпая Ричарду в протянутые ладони свои камешки и сползая по подушке ниже. — Или просто поболтаем.
— Поиграем! — откликнулся мальчик с таким пылом, что у Оскара зазвенело в ушах. — Эр Оскар, вы же оруженосец, да? Давайте играть в оруженосцев?
— Гм, — начал Оскар, прикидывая, как же преобразовать эту игру во что-то спокойное, где ему самому не будет нужно ничего делать. — Давай, знаешь, лучше в эра и оруженосца.
— Давайте! — Ричард в нетерпении даже подпрыгнул. — Как это? Что надо делать?
— Значит, так… Я буду твой эр, ну, скажем, генерал Фэншо. А ты будешь мой оруженосец — корнет, как там твоя фамилия? Корнет Окделл. Скажите-ка мне, корнет, что должен делать оруженосец?
— Носить оружие? — предположил Ричард.
— Угу, — сказал Оскар и закрыл глаза. — Неси, что там у тебя есть.
Он услышал, как дверь скрипнула, и быстрые шаги отдалились и почти сразу снова вернулись — все это заняло у ребенка не больше пары минут, и надеждам Оскара в это время подремать не суждено было сбыться. Разлепив веки и несколько раз моргнув, он обнаружил, что Ричард уже стоит рядом и гордо протягивает ему деревянный меч, который Оскар, кажется, видел раньше, и пару деревянных же пистолетов, покрытых черным лаком, которые были выполнены так искусно, что их на первый взгляд было не отличить от настоящих.
— Неплохо, — оценил Оскар, покачав на ладони пистолет и покрутив деревянное колесико замка. — Хорошее оружие, корнет, содержите его в порядке. Так, какие еще есть обязанности у оруженосца?
— Не знаю, — сказал мальчик.
— Еще читать книги по военному делу, стратегии и тактике… но это мы пока опустим. Еще — выполнять приказания своего эра…
— Я готов, — Ричард вытянулся и расправил плечи. — Приказывайте, эр Оскар!
— …например, разносить его письма, — закончил Оскар. — Возьмите перо и бумагу, корнет, пишите донесение под мою диктовку.
Услышав за спиной торопливые шаги, Хуан обернулся: маленький Рикардо, которому только с утра разрешили наконец встать с постели, вместо того, чтобы пойти погулять хотя бы в сад, засел в комнате молодого дора, незадачливого гостя соберано, с появлением которого здесь особняк превратился из приличного дома в форменный лазарет. Ребенок, конечно, еще успеет нагуляться — соберано уже через несколько дней собирается уехать в Алвасете, и уж там-то мальчику будет где отвести душу, — но и сегодня он уже бегал по коридорам с таким рвением, как будто за ним гонялся рой диких пчел. Мальчик носил молодому дору то игрушечное оружие — и свой старый палаш, который чуть не потерялся на месте покушения, в высокой траве, но его сообразили найти, подобрать и взять с собой, а потом отчистили; и новые пистолеты, украшенные резьбой, которые Хуан по собственному почину заказал у краснодеревщика, чтобы порадовать ребенка, пока тот болел, — то перо с чернильницей, то еще что-то.
— Хочешь чего-нибудь, Рикардо? — спросил Хуан. — Не устал так носиться?
Мальчик помотал головой и протянул ему сложенный вчетверо листок бумаги:
— Полковник Хуан, вам пакет от генерала Фэншо!
— Тогда это будет «полковник Суавес», — поправил его Хуан, с серьезным видом принимая письмо. — Так, посмотрим, что там у вас.
На листке детским старательным почерком, крупными, округлыми буквами, которые норовили оторваться от строчки и улететь в верхний угол, было выведено: «Просим подавать обед».
Хуан рассмеялся и потрепал мальчика по волосам; тот задрал голову и прижался к нему.
— Передай генералу, что скоро будет, — сказал Хуан, отсмеявшись. — Скоро будет, Рикардо.
_______________________________________
Примечания:
- служанку зовут Анунсиасьон («Благовещение»), сокращенно — Чонита;
- игра в «три камешка» — реально существующая французская игра, правила здесь: www.pravilaigr.ru/kamny.php.
Глава 8
читать дальшеВсю дорогу до первого большого привала — первой ночевки в гостинице — Рокэ, чтобы избежать ненужных ассоциаций, вез Ричарда с собой в седле — чтобы те же места, которые мальчик проезжал снова, и то же время дня, и похожая погода, и знакомое ощущение поездки в карете, сложившись воедино, не вызвали бы у него тревожных воспоминаний. Злополучный городок, рядом с которым устроили тогда засаду бандиты, и ту самую поляну они миновали на полной скорости, не останавливаясь, и Рокэ отвлекал Ричарда разговорами и указывал ему на примечательные мелочи по пути. В городке это были чужие повозки, попадавшиеся навстречу, наряды и лица гулявших по улицам дам, а также дома, заборы и сады, в которых Рокэ находил что-то занимательное, смешное или достойное иронии. К счастью, сирень отцвела, и ее вид и аромат уже ни о чем не мог напомнить. В лесу же это было все что угодно, что заставило бы мальчика смотреть в другую сторону — то, как криво застегнут у Хосе пояс для пистолетов, как под копыта чуть было не выскочила лисица, как напоминает спящего великана упавший ствол сухого дерева и какая густая темнота клубится в глубоком овраге.
Уловки Рокэ, на первый взгляд, сработали: Ричард был весел и ни словом не обмолвился о прошлых неприятностях. Но вечером, в гостинице, перед сном, уже уложенный в кровать и накрытый одеялом (Рокэ приказал поселить их с Ричардом в одной комнате, потому что не собирался оставлять его на ночь одного — или даже с кем-то из охраны), мальчик спросил:
— Эр Рокэ, а что такое эль-траидор?
Рокэ, признаться откровенно, ждал, что, утомленный долгой дорогой, Ричард сразу заснет, и можно будет приставить к нему кого-нибудь на пару часов, а самому еще посидеть внизу, в общем зале постоялого двора, за бокалом вина. Но ребенок, наоборот, возбужденный путешествием, никак не желал угомониться.
— El traidor? — переспросил Рокэ. —Это по-кэналлийски, значит «предатель». Где ты такое слышал? Кто-то дома говорил?
— Слышал во сне, там сначала пели, а потом читали стихи, — объяснил Ричард и задумался, что-то вспоминая. — Рамиро Алва — el traidor?
— Не смей так говорить о собств… — строго начал Рокэ и осекся. — О моем предке, Дикон! Что бы там ни думали себе Люди Чести — легко, конечно, объявить человека предателем, не разобравшись!
Ричард моргнул, чуть отстранился, вжавшись затылком в подушку, и недоуменно посмотрел на него.
— Но у нас в семье все его так называют… Просто так говорят…
— Ну вот впредь не будут называть! — отрезал Рокэ: он сам не ожидал, что так рассердится.
— Конечно, не будут, потому что… — голос Ричарда дрогнул. — П-потому что никого уже нет!
— То-то же, и не надо, — машинально ответил Рокэ, в своем раздражении не сразу уловив перемену, а когда спохватился, то Ричард уже отвернулся, замотался в одеяло с головой и пробормотал из этого кокона:
— Эр Рокэ, я буду спать.
Рокэ не стал спорить и вышел. Как и собирался, он провел — без особой, правда, радости — пару часов в полупустом зале на первом этаже трактира, а вернувшись, еще от двери услышал приглушенные всхлипы. Ричард, накрыв голову подушкой, зарывшись лицом в матрас, рыдал так горько, что Рокэ испугался: мальчик на его памяти плакал только однажды, от боли и страха, и больше ни разу.
— Дикон, что с тобой? — осторожно спросил он, приподнимая подушку. — Тебя кто-то обидел? Приснилось что-то страшное? Дикон, посмотри на меня. Что случилось?
Ричард замотал головой, глубже закапываясь в одеяло, и что-то невразумительно промычал. Добиться от него связности Рокэ сумел, только когда сел рядом, обхватил его за плечи и повернул.
—М-м-ма… мама, — пробормотал мальчик сквозь рыдания. — И п-п-папа. Они н-ни-никогда больше не б-будут… не будут, в нашей семье, не будут, н-ни-никого уже нет!
Что же, когда-то горе должно было наконец найти себе выход в слезах. Рокэ одной рукой приобнял мальчика, усаживая его и подтягивая ближе к себе, а другую положил ему на макушку.
— У тебя есть семья, Дикон, — сказал он. — Твои сестры, Айри, Ди и Эди, ты скоро их увидишь, они ведь есть. Есть твой дядюшка и тетя. Есть, наконец, я, и у меня, кстати, есть племянник, мальчик твоего возраста, вы подружитесь, я уверен. Это большая семья, Дикон. Она твоя.
Постепенно Ричард начал успокаиваться — помогли не то слова Рокэ, которые он, может быть, наконец-то научился находить, не то его объятия, которыми Рокэ утешал ребенка и раньше. Рокэ умыл его и дал выпить воды — хозяйка постоялого двора оставила им на ночь кувшин и два приличных, чистых, хоть и жестяных, стакана, — а потом опять уложил. Мальчик потер кулаком и без того красные глаза, шмыгнул носом и тихо сказал:
— Эр Рокэ, простите, что я так говорил о вашем предке. И что я плакал. Я знаю, что дворянину не подобает. Я больше не буду.
Мальчик явно кого-то цитировал. Рокэ, воспитанный на юге, выросший на морисских поэмах, где мужские слезы и вообще бурные проявления страстей (обнявшись, возрыдали на груди друг у друга) считались в порядке вещей наравне с женскими, почувствовал неприязнь к тому ханже, который внушил ребенку ложные представления о приличиях. Возможно, это был пресловутый дядюшка — тем больше поводов поскорее прислать в Надор собственного управляющего.
— Нет ничего такого в том, чтобы оплакать смерть родных, Дикон. Для любого человека, дворянина или не дворянина, нормально плакать, если у него случилось горе.
— Я плакал в самом начале, когда м-м-ма… когда м-м-мама… — Ричард сделал рваный вдох. — П-потом не плакал.
— Можешь поплакать еще немного сейчас, при мне, — предложил Рокэ. — Но потом все-таки поспишь, хорошо? И я не сержусь из-за Рамиро, Дикон. Все хорошо.
Ричард кивнул и лег на бок, свернувшись и крепко обхватив руку Рокэ. Сначала он действительно плакал, теперь беззвучно, — а Рокэ, едва касаясь, гладил его по волосам — но с каждой минутой его дыхание становилось все ровнее, и наконец он заснул. Рокэ вытащил руку и подложил вместо себя тряпичного зайца — королевский подарок, — который успел зарекомендовать себя как отменный охранник и исправно сторожил сон Ричарда во время его болезни, а сейчас ехал с ними в седельной сумке, потому что не взять его с собой было невозможно. Ричард вздохнул, обнял зайца, но не проснулся, и Рокэ, поднявшись, перебрался на свою кровать и тоже лег.
Остаток пути прошел без приключений. Ричард, выплакав той ночью все слезы, накопившиеся у него за полгода, больше не принимался рыдать и вообще был спокоен, только иногда, вечерами, делался задумчив и рассеян и застывал, глядя на огонь в очаге, и в такие моменты Рокэ его не тревожил. Чем ближе они подбирались к югу, тем реже становились эти приступы тоски. Все радушнее их принимали и в гостиницах: Рокэ, привыкший переносить тяготы походно-полковой жизни, не делал из их ночевок придворных церемоний, но, как только они въехали в Кэналлоа, по всем придорожным трактирам со скоростью лесного пожара распространилась весть о том, что едет соберано. Хозяева гостиниц, кажется, глядя на то, как обращается Рокэ с Ричардом, сошлись на том, что ребенок — его внебрачный сын, так что подданные, верные своему соберано, стремились во всем угодить мальчику, и Ричарду было некогда грустить.
Последние десятки хорн до Алвасете дорога шла по берегу моря. Ричард, уставший от полуденной жары, забрался в карету, где крыша и стены, давая тень, спасали от солнечных лучей, и, отогнув занавеску, приник к окну. Рокэ ехал с ним, рассказывая о каждой бухте, каждом камне, каждом дереве, которые попадались навстречу — все они были ему знакомы с самого детства, и он чувствовал себя так, как будто после долгой разлуки встречал старых друзей: как будто много лет спустя ему снова удалось взглянуть на них глазами ребенка. Дорога, петляя между скалистых уступов, вела их к замку, за каждым поворотом открывались новые виды, и Рокэ замечал все больше примет того, что он уже скоро окажется дома. Вдруг Ричард, уставившись на что-то в окно, вздрогнул, протянул руку и воскликнул:
— Эр Рокэ, смотрите, там Айри! Это же Айри!
Рокэ проследил за его рукой: изгиб берега образовывал здесь небольшой залив, узкую бухточку, скрытую с обеих сторон выступами камня. Вглядевшись в заросли тростника, загораживавшие бухту с дороги, Рокэ увидел детскую фигурку — девочку в светлом платье, которая неподвижно, склонив голову, стояла у самой кромки воды — волны, должно быть, лизали ее туфельки, но девочка не обращала на них внимания.
— Это Айри! — повторил Ричард. — Остановите!
Как только карета остановилась, он выскочил на дорогу и, пробравшись сквозь тростник, бросился к девочке.
— Айри!
Девочка вздрогнула, стремительно обернулась и с радостным воплем «Ди-и-ик!» повисла у него на шее — и Рокэ, хмыкнув про себя, отметил, что правила приличия, запрещающие надорцам плакать, разрешают им хотя бы обниматься при встрече. Когда он сам выбрался из кареты и подошел к детям — пришлось помедлить, чтобы дать им немного побыть наедине, — Ричард уже держал сестру за руку, а она ему возмущенно выговаривала, в такт своим словам пиная носком туфли песок:
— И говорили, что вы приедете еще вчера, а вы не приехали, а мы ждали целый день, а вы все не ехали и не ехали! И ночью мне приснилась мама, и утром вас все не было, и я подумала, вдруг вы тоже… что с вами тоже… в общем, я пошла вас встречать! И вас опять не было, я думала, может, вы приплывете на лодке! Представляешь, тут столько лодок! И кораблей! Ой, здравствуйте, эр Рокэ!
Удивительно, как она мгновенно подцепила у брата это обращение.
— На лодке было бы неудобно, — заметил Рокэ. — И где же все остальные, ответьте-ка мне, герцогиня Айрис?
— Они там, — Айрис неопределенно махнула рукой в сторону замка. — Мы были на море и нашли инжир, Дик, ты знаешь, что такое инжир, ты пробовал?
— Не отвлекайтесь, — сказал Рокэ чуть строже: судя по всему, девчонка сбежала из-под носа у нянек и охраны, и можно было представить, какой переполох сейчас творился в замке. — Вы были на море, и?
— И мы с Дейзи собирали инжир и ели, а потом она понесла его к Нэн, знаете, вот так в юбке, — Айрис собрала подол в кулачок и показала. — А мне стало скучно, и я увидела такую щелку в камне, и там была тропинка, и я подумала, что вы как раз с той стороны приедете, и пошла вам навстречу по берегу!
— Значит, эта юная барышня убежала от взрослых и одна лазала среди скал? Отважный поступок, нечего сказать! Но что же, Дикон, проводи сестру в карету, поедешь с ней, не отправлять же вас, герцогиня, назад той же дорогой.
Айрис гордо закивала, как будто он ее не отругал, а похвалил. Рокэ вздохнул: надорской няньки, очевидно, не хватало, чтобы справиться с воспитанием девочки: кормилица младших, кэналлийские служанки и охранники не в счет. Он уже подумывал о том, что Ричарду нужно будет нанимать нового ментора и предполагал распорядиться, чтобы тот месяца через четыре занялся обучением и Айрис, но, видимо, придется обзавестись кем-то еще вроде дуэньи. Он поморщился: ему всегда казалось, что дуэньи становятся нужны, только когда девицы начинают выходить в свет, — чтобы блюсти девичью репутацию, служить примером благочестия, отваживать ретивых кавалеров — и какие там обороты еще используют, когда речь заходит о «девушке из приличной семьи». Рокэ вообще-то рассчитывал, что у него есть до этого еще лет десять.
Задумавшись, он не сразу заметил, что Айрис дергает его за руку:
— Эр Рокэ! Эр Рокэ!
— Да?
— Эр Рокэ, а можно я тоже буду «ты», как Дик? И я Айри!
— Можно, Айри, — сказал Рокэ. — Садись, поедем: я верхом, а вы с Диком в карете.
Оказавшись вдвоем в карете, дети сначала принялись наперебой пересказывать друг другу впечатления, накопившиеся за месяцы разлуки — точнее, говорила в основном Айрис: до Рокэ долетали лишь редкие восклицания Ричарда; потом Ричард, кажется, попытался научить сестру игре в камешки, к которой в последнее время пристрастился, — не на камнях, а на ракушках, набранных на берегу, — но у них что-то не заладилось, и ракушки были выброшены в окно. И наконец, когда впереди уже показались белые стены алвасетского замка, дети успокоились и притихли.
Из всех домочадцев, высыпавших во двор встречать Рокэ с его отрядом, он не досчитался примерно четвертой части слуг и охраны: очевидно, они были заняты поисками Айрис. Замковый управляющий, отчитываясь о положении дел, старательно заставляя себя не отводить глаза, доложил, что юные дориты в порядке.
— Где же они? — спросил Рокэ.
— О, — управляющий быстро кинул взгляд на море и едва заметно повел плечами. — Они устали за день, соберано, поэтому не вышли вас встречать — они ведь еще совсем маленькие. Прикажете позвать?
— Позови, — сказал Рокэ. — Хотя нет. Зачем же будить, если дети уже спят. Завтра заново познакомимся.
Управляющий не сдержал облегченного вздоха.
— Одна так точно уже спит, — продолжил Рокэ и направился к карете: дети не выходили, и он не велел их тревожить сразу, посчитав, что они заснули. Он открыл дверцу и заглянул внутрь: Айрис действительно спала, подтянув ноги на сиденье и устроив голову у Ричарда на коленях; сверху на ней, у нее на боку, лежал неизменный тряпичный заяц, и Ричард придерживал рукой обоих. Встретившись с Рокэ взглядом, он приложил палец к губам: воссоединившись с сестрой, мальчик тут же принял на себя роль старшего — серьезного и ответственного — брата. Рокэ молча кивнул и поднял девочку на руки.
— Дуэнью? — переспросил Эчеверрия. — Вы уверены, соберано? Может быть, вы имеете в виду гувернантку?
Алвасетские домочадцы — включая Эчеверрию — знали Рокэ с детства и пока так и не научились видеть в нем соберано, а не «младшего соберанито»; некоторые, как ему казалось, до сих пор смотрели на него, как на неразумное чуть-чуть блаженное дитя и про себя — он был уверен — то и дело поминали «старого соберано». Рокэ поручил поиски ментора и дуэньи Эчеверрии только потому, что в Алвасете среди его подчиненных и слуг не было такого удобного исполнителя, как Хуан: замок был гораздо больше особняка, и задачи домоправителя делили между собой несколько человек: управляющий, камердинер, два секретаря и экономка; Эчеверрия же от его имени вел дела провинции и теперь, когда Рокэ приехал, как будто временно оказался свободен.
— Может быть, гувернантку, — согласился Рокэ, аккуратно отнимая у Дейдри письмо из Агирнэ: за те три недели, что прошло с его приезда, девочка приноровилась пробираться в его кабинет, залезать ему на колени и играть с документами. — Делайте, как считаете нужным.
Требований к ментору и дуэнье — то есть гувернантке — у него было немного: оба должны были говорить на талиг, и лучше на талиг как на родном, чтобы дети не забывали язык; жить где-то в Кэналлоа, чтобы не выписывать их издалека и не терять времени; и уметь учить детей. У него только сейчас дошли руки до того, чтобы озаботиться этим, и дети все это время прекрасно занимали себя сами.
Уже через два дня Эчеверрия представил ему обоих кандидатов; фамилии ни одного, ни другой Рокэ не запомнил.
Ментор предпочитал, чтобы взрослые обращались к нему «мэтр», а дети — «господин учитель». Он — наверное, к счастью — ничем не походил на господина Сюрнуара: это был приземистый мужчина средних лет, уже начинающий лысеть. Уроженец южной Придды, он много лет жил в Кэналлоа — и поэтому считал себя наполовину кэналлийцем и подданным соберано, хотя речь его оставалась не по-кэналлийски заумной, — и воспитал немало поколений юных дворян. Он предупредил, что обычно обучает детей до одиннадцати-двенадцати лет, прививает им, так сказать, азы и начала всевозможных премудростей, а затем рекомендует нанимать специалистов в конкретных областях.
Гувернантка же, женщина настолько сурового вида, что перед ней мерк даже образ покойной герцогини Мирабеллы, представилась как «эреа Иоанна». Произнести пять гласных подряд было не так-то просто, но Рокэ, конечно, справился с первого раза. Эта высокая, сухопарая и прямая, как доска, дама с несколько лошадиным лицом была родом из Надора, в юности вышла замуж за кэналлийского коммерсанта, несколько лет назад овдовела и теперь приумножала наследство супруга, обучая юных мещанских дочерей музыке, хорошим манерам, языкам и рукоделию. Никого более подходящего Эчеверрии найти не удалось: все остальные, кого он подобрал, оказались типичными кэналлийскими матронами, готовыми к роли дуэний и не умевшими связать и двух слов на талиг. Он сам был как будто не уверен в своем выборе, хотя гувернантка предоставила идеальные рекомендации.
— Сами же знаете, что болтают о надорских гувернантках, соберано, — хмуро говорил он, сложив руки на груди.
— Не знаю, — сказал Рокэ. — Ну так что же?
— Что это охотницы за титулами — извините, соберано. Устраиваются туда, где отец семейства — богатый вдовец, дворянин… хм, в вашем случае, холостяк, окручивают его и женят на себе. Так что…
Рокэ засмеялся:
— Эта дама не в моем вкусе! Успокойся, я точно не соберусь на ней жениться!
Эчеверрия не осмелился с таким спорить, и вопрос был решен.
Рокэ собирался распорядиться, чтобы занятия начались, пока он еще в Кэналлоа — пусть мало кто из детей любит учиться летом, впрочем, откровенно говоря, кому в их возрасте вообще придет в голову сидеть за книгами, когда вокруг столько интересного? Но тут пришло письмо от маршала Савиньяка, в котором тот приказывал — не как старший друг младшему, а как маршал генералу — поднимать свою армию и срочно выдвигаться к каданской границе, и Рокэ пришлось спешно уехать, оставив детей, которые только начали привыкать к нему.
Глава 9 (Первая Каданская глава от С. Кралова)
Готовы крест на этом целовать!
А.К. Толстой
А.К. Толстой
читать дальшеРокэ Алва надвинул шляпу на глаза, чтобы свет не слепил, и окинул взглядом панораму процкой крепости. За зубцами стены из красного кирпича суетились каданские стрельцы: на фоне серого неба были хорошо различимы их разноцветные кафтаны и высокие шапки, отороченные мехом. Стрельцы занимали позиции у крепостных ружей, сосредоточенно прицеливались, проверяли пороховницы. Скоро начнется бой. Но еще раньше, видимо, пойдет дождь.
Воистину, верно говорят, что каданцы медленно запрягают, но быстро ездят. Несколько месяцев каданские войска стягивались к талигойской границе. Генеральный штаб Талига принял решение: сконцентрировать ударный кулак в крепости города Проц и отразить нападение Каданы. Но к тому моменту, как несколько талигойских полков под командованием генералов Карла Борна, Курта Вейзеля и Рокэ Алвы под общим управлением маршала Арно Савиньяка выступили в поход, каданцы резко атаковали Проц, с помощью новых, только что отлитых пушек выбили из крепости талигойский гарнизон и окопались в ней. Армии поменялись ролями: теперь талигойцы осаждали крепость, а каданцы — обороняли.
Относительную тишину разорвал гром барабанов. Маршал Савиньяк повел своих выстроенных в боевой порядок солдат на приступ. Раздались первые пушечные и ружейные залпы. Алва пришпорил коня и помчался в сторону крепости.
Генерал Карл Борн скакал в окружении подразделения рейтаров по перелеску в стороне от Проца. Отсюда шум битвы был почти не слышен. Согласно приказу маршала Савиньяка рейтары должны были патрулировать окрестности и вступить в бой с противником, если тот организовал бы вылазку. И внезапно этот момент наступил: под нарастающие крики и стук копыт из полосы леса наперерез подразделению Борна выскочило десятка три кавалеристов. Даже издалека по характерной одежде можно было узнать рассаннских казаков.
Борн выхватил из кобуры пистолет, почти не целясь, выстрелил в сторону казаков — и промазал: ни один всадник и даже ни один конь не пострадал. Борн потянулся ко второму пистолету, но казак, возглавлявший отряд, был уже слишком близко. Бросились в глаза яркие черты противника: длинные тонкие обвислые усы, бритый череп. Казак ловко повернул шашку изгибом вверх, лезвие выскочило из ножен и стремительно описало дугу. Борн с трудом уклонился от удара и тут же с ужасом заметил, что клинок ловко перевернулся в воздухе и полетел в обратном направлении. Ни отскочить в сторону, ни как-то защититься возможности уже не было...
Маршал Савиньяк скакал вдоль крепостной стены. Он почти не обращал внимания на свистевшие вокруг пули противника, лихо размахивал шпагой и изредка стрелял из пистолета. Савиньяк не собирался пробиваться к воротам или захватывать одну из башен. Его главной задачей было вдохновить бойцов личным примером. Пока талигойские солдаты видят, что маршал ведет их в атаку, они не прекратят штурма.
Вдруг лошадь Савиньяка поднялась на дыбы и выгнула спину. Седок, выпустив поводья и отведя одну руку в сторону, медленно сполз на траву, ноги его выскочили из стремян. Сцена выглядела красиво и страшно. Именно так художники частенько изображают гибель того или иного древнего гальтарского героя.
Мгновение спустя героического пафоса не осталось. Савиньяк корчился и держался обеими руками за живот, под его пальцами расплывалось кровавое пятно.
В одноэтажном каменном доме коменданта процкой крепости собрались все командующие осажденных каданских войск: предводитель поместного конного полка и глава всего похода воевода Штаден, два стрелецких полковника Гордон и Лесток, а также атаман эскадрона рассаннских казаков Тосун.
— Ну что ж, отцы, — негромко и размерено заговорил Штаден, — сегодня у нас получилось отбить нападение врага...
— Не только! — перебил воеводу Гордон. — Не преуменьшайте наши заслуги! Мы не просто отбились, мы уничтожили половину командиров противника.
— Я из одного их генерала зараз двух сделал! — в голосе атамана Тосуна чувствовалась гордость и самоуверенность.
— А мои люди, прошу заметить, — Лесток поднял указательный палец, — смогли ранить маршала Арно Савиньяка. Если тот еще жив, то вряд ли дотянет до утра.
— Все это верно, отцы, — Штаден почесал за ухом. — Спорить здесь не о чем. Вопрос в том, какой враги сделают следующий шаг.
— Если устроят еще один такой приступ, — усмехнулся Гордон, — командиров у них не останется совсем. Обломают они зубы о наши новые пушки.
— Значит, сменят тактику, — поддержал Гордона Лесток. — Будут брать крепость измором. Ну что ж, пусть попробуют. В нашем распоряжении целый склад продовольствия и огромный запас пороха. К тому же из Хегреде нам на помощь периодически отправляют обозы. Так мы и до зимы продержимся. Холода мы в крепости пересидим запросто, а талигойцам зимовать в лагере на открытой местности явно не захочется. Сами перемирия попросят.
— Дай-то Создатель, чтобы все сложилось именно так, — промолвил Штаден. — Меня смущает только одно обстоятельство: против нас воюет герцог Алва. Говорят, это — очень талантливый полководец. Ходят слухи, что ему помогает сам Леворукий.
— А чего нам Леворукого бояться! С нами сила звездная! — атаман Тосун размашисто осенил себя священным знаком.
Маршал Савиньяк лежал в полевом лазарете на соломенной постели. От остальных раненых его отгораживала импровизированная занавеска из походного плаща. Рокэ Алва стоял рядом, сцепив руки за спиной.
— Я думаю, ты понял, Рокэ, почему я тебя позвал, — Савиньяк говорил почти шепотом. — Мои силы на исходе. Командовать вместо меня будешь ты.
— Больше некому! — согласился Рокэ. — Борн мертв, а Вейзель... Вейзель хорош именно на своем месте. К тому же я по факту уже принял командование. Я же отдал приказ прекратить штурм, когда увидел, что вы ранены.
— Все верно. Рокэ, главное — закончить кампанию, пока не началась зима. Я потому так и торопился, потому и погнал бойцов на приступ. Воевать с каданцами зимой — себе дороже. Нужно выбить их из крепости и заключить перемирие. Пусть каданцы оставят Проц и уходят. Не надо их преследовать.
— Ну уж нет, я буду мстить! За вас! К тому же мы надолго отобьем им охоту нападать на наши земли, если захватим пару их городов!
— Рокэ, я знаю, что ты не любишь читать. Но все-таки почитай нашу военную доктрину. Доктрина наша сугубо оборонительная. Чужой земли нам не надо.
— Хорошо, я выполню ваш последний приказ. Что-нибудь еще?
— Да. Передай Арлетте...
Савиньяк не договорил, закатил глаза, пару раз дернулся и замер. Рокэ приложил два пальца к его шее и не почувствовал пульса. К горлу Алвы подступил ком, захотелось немедленно выпить, причем не вина, а чего-нибудь покрепче.
Рокэ вышел на улицу и постарался вдохнуть побольше холодного воздуха осенней ночи. Он старался усилием воли подавить поднимающуюся в душе буру чувств, временно вытеснить мысль, что он осиротел второй раз в жизни.
Алва стал наматывать круги вокруг лазарета. Мысли его поначалу носились в беспорядке, но вскоре выстроились в четкую систему.
«...Чтобы не думать о горе, надо думать о деле. В чем мое дело? Поскорее победить каданцев. Как это сделать? Сыграть на их слабости. В чем их слабость? Слабое место любого защитника крепости — припасы. Где находятся припасы Штадена? Что-то складировано в крепости, а что-то могут присылать из Каданы. Значит, нужно ударить в обе точки. Склады в крепости — найти и уничтожить, обозы — перехватить. Нужны разведчики, артиллеристы и кавалеристы. Завтра с утра пораньше в штабе должны быть Вейзель, командир разведчиков и какой-нибудь толковый полковник из рейтаров, который заменит покойного Борна...»
Через неделю командир отряда разведчиков передал генералу Вейзелю план крепости, на котором были отмечены продовольственный склад и склад пороха. Разведчик пояснил, что первый объект почти ничем не защищен от артиллерийского удара, а второй — защищен толстыми стенами и заваленной дерном крышей, но по утрам, когда солдаты неприятеля пополняют боезапас, всегда открыт.
Вейзель закрылся в своей палатке и до глубокой ночи рассчитывал, сверяясь с планом крепости, углы, направления и траектории. Незадолго до рассвета Вейзель поднял на ноги своих артиллеристов и приказал им поставить на расстоянии полета пули от крепостной стены две мортирных батареи. Как только рассвело, пока защитники крепости не успели опомниться, Вейзель скомандовал:
— Огонь!
Первая батарея разнесла в щепки склад с продовольствием. Два ядра второй батареи угодили точно в открытую дверь порохового склада. Взрыв разнес все находящиеся внутри бочонки, но толстые стены выдержали ударную волну. Горящие обломки разлетелись и подожгли почти все крепостные постройки. Сперва еще можно было различить, как каданские стрельцы и казаки мечутся по двору с ведрами. Затем черный дым окутал процкую крепость почти на сутки.
Тем же вечером командир разъезда рейтаров сообщил генералу Алве, что его подразделение захватило каданский обоз, следовавший в Проц из Хегреде.
Штаден вошел в дом коменданта, где его уже ждали Гордон, Лесток и Тосун. Из раскрытой двери повеяло дымом. Штаден тяжело опустился на лавку:
— Ну что, отцы, дело — дрянь. Обоз из Хегреде, на который мы рассчитывали, перехвачен противником. Новый приедет нескоро — осень, распутица, весь шлях размыло. Продовольственный склад уничтожен, пороховой — тоже.
— У нас есть еще порох в пороховницах! — почти крикнул атаман Тосун и в ярости стукнул кулаком по столу.
— Ага. И ягоды — в ягодицах! — съязвил Гордон.
— Вообще-то по сути атаман прав, — заметил Лесток. — Мы можем продержаться чуть подольше, если используем некоторые... некоторые, скажем так, ресурсы... скажем так, не совсем по назначению...
— Лошадей есть не дам! — Тосун сложил руки на груди и отвернулся к стене.
— Тогда вариантов не осталось, — подвел итог Гордон.
Штаден вышел из комнаты, а вскоре вернулся с секирой в руках. К древку секиры был одним концом привязан длинный наискось отрезанный кусок белой скатерти. Штаден вручил секиру полковнику Гордону:
— Вот мой приказ, господин полковник. Встаньте с белым флагом на стене напротив талигойского лагеря. Когда талигойцы обратят на вас внимание, скажите, что будете говорить только с герцогом Алвой. Когда подойдет сам Алва — я уверен, он свой шанс не упустит, — пригласите его к нам на переговоры о перемирии.
Гордон молча удалился. Штаден снова уселся:
— Ничего отцы, ничего. Рано или поздно мы еще соберем все исконные земли, которые потеряли из-за холтийского ига.
— Здравствуйте, эреа Габриэлла!
— Рада вас видеть, эр Август!
— Мой визит, эреа, не добавит вам радости. Я привез тело вашего супруга. Оно здесь, в заколоченном гробу.
— Благодарю вас, я распоряжусь похоронить его с почестями.
— Эреа, мне горько об этом говорить, но вы должны знать всю правду о его смерти. Ваш муж не просто погиб на войне. Его разрубил пополам рассаннский казак. Взгляните, я приоткрою для вас крышку гроба...
— А-а-а-а-а-а!
— Графине плохо!
— С графиней припадок!
— Воды! Воды!
— О Создатель, помоги нам!
Генерал Алва и воевода Штаден сидели друг напротив друга за столом в доме коменданта процкой крепости. За спиной Рокэ на лавке разместился Вейзель, он смотрел в потолок и пощипывал усы. За спиной Штадена стояли, понурив головы, два стрелецких полковника и казачий атаман. Все каданские командующие выглядели изможденными, похоже, что они не спали минимум пару ночей подряд. У дверей комнаты толпились талигойские рейтары. Они держали наготове заряженные пистолеты, чтобы у каданцев не появилось шальной мысли напасть на двух генералов. Штаден, как выяснилось, неплохо знал язык талиг. Он говорил тихо и неторопливо:
— Я понял, что мы проиграли эту войну. Мои бойцы не в силах удерживать крепость. Я предлагаю заключить перемирие, которое устроит обе стороны. Мы оставим Проц, отступим за каданскую границу. Но мы сдадим крепость почетно, заберем наши знамена, наше ручное оружие и наши пушки. А когда армии разойдутся, наши монархи смогут по дипломатическим каналам заключить мирный договор.
— Предложение интересное, — Рокэ демонстративно расслабил спину и положил ногу на ногу. — Я согласен почти со всеми пунктами перемирия. Вот только пушки я вам оставить не могу. Нужно компенсировать ущерб, который вы нанесли городу Процу и армии Талига. И мне кажется, что четыре десятка новых артиллерийских орудий — вполне достойная компенсация.
— Создатель с вами! Я готов уступить вам пушки. Но тогда я прошу вас не преследовать моих отступающих бойцов и не вторгаться в Кадану, пользуясь нашей временной слабостью. Не стоит заново разжигать войну.
— Насчет вторжения не беспокойтесь. Как говорил покойный маршал Савиньяк, чужой земли нам не надо. Предположим, что я дал вашей армии отступить. И не атаковал ее с тыла. Где гарантия, что вы вернетесь в Хегреде, а не перегруппируете силы и не попробуете снова напасть на Проц?
— Вот вам гарантия!
С этими словами Штаден вытащил из-за ворота маленькую серебряную нательную эсперу и с чувством приложил ее к губам.
Алва заметил, что стрелецкие полковники и казачий атаман были удивлены и недовольны поведением своего командира. Самому Рокэ никогда бы не пришло в голову клясться подобным образом. Он хотел усмехнутся, но удержался, поскольку старался ровно относится к религиозным чувствам других людей.
— Я вижу, что вы благородный человек, — сказал Алва примирительно. — Вы могли бы и не клясться на эспере. Мне достаточно было твердого слова дворянина. Ну что ж, условия согласованы. Вы почетно сдаете крепость и отступаете. Я не преследую вас и пишу Его Величеству и Первому маршалу, что война окончена и можно заключать мир. Давайте оформим перемирие на бумаге.
Штаден кивнул, тяжело вздохнул и позвал штабного писаря...
Около двух недель спустя Рокэ Алва и Курт Вейзель неторопливо прогуливались по кривым улочкам освобожденного Проца. Оба кутались в теплые плащи: осень успешно развивала наступление, с каждым днем становилось холоднее, дождь шел дольше, чаще и интенсивнее. Жизнь города, практически остановившаяся на время войны, потихоньку начинала разбег: кое-где открылись лавки и разложили товар уличные торговцы, появились небольшие очереди у колодцев.
После почетной сдачи и отступления побежденной каданской армии Алве и Вейзелю пришлось задержатся в городе. По решению Первого маршала Ноймаринена они ждали военных инженеров, которые должны были демонтировать и отвезти на другие рубежи Талига часть трофейных пушек. Инженеры прибыли сегодня утром, и два генерала, оставив крепость на их попечение, вышли погулять по городу. Дорогой они разговорились, им было что обсудить, так как вместе с широкоосными телегами и деревянными домкратами инженеры привезли из Олларии целый ворох новостей.
— Значит, мир с Каданой уже заключен? — спросил Вейзель.
— Да, — ответил Алва. — Наш экстерриор и их глава посольского приказа на днях подписали договор.
— И слава Создателю! Худой мир лучше доброй ссоры, как говорят в народе.
— И горе побежденным, как говорили в Гальтаре. Вы ведь слышали, что случилось с нашим давешним противником, воеводой Штаденом?
— Нет, Рокэ, я как-то упустил этот момент.
— Я вас просвещу. Как только Штаден появился в Хегреде, его арестовали, осудили и казнили. Формально за то, что он, цитирую, «герцогу Алве эсперу целовал», то есть, будто бы на переговорах клялся мне в верности. Но на самом деле все понимают: ему не простили поражения в войне. Если такие порядки введут в нашей стране, я задумаюсь, не уйти ли в отставку. Я не сомневаюсь в своих способностях, просто такое отношение власти к армии подрывает доверие.
— Да уж, война закончилась, а потери случаются до сих пор. Если так рассуждать, то с нашей стороны тоже есть послевоенные потери. Габриэлла Борн сошла с ума, когда узнала, как погиб ее муж. Говорят, что она постоянно одновременно смеется и плачет. Ее родители увезли несчастную в родовое поместье.
— На ее месте я бы тоже вряд ли остался в здравом уме. Но как такое могло случиться? Когда я отправлял тело Борна, я просил ни в коем случае не сообщать его жене никаких подробностей и не открывать гроб.
— Значит, нашелся доброжелатель, который сделал или то, или другое.
— Или и то, и другое сразу. Догадываюсь я, что это за доброжелатель. Ладно, Леворукий с ним! Давайте обсудим что-нибудь более приятное. Детей, например.
— Отличная тема!
— Я давно хотел с вами посоветоваться, Вейзель. Я не совсем понимаю, что дарить детям. Для Ричарда я всегда могу найти какой-нибудь старый пистолет или затупившийся кинжал. А как быть с девочками? Разоряться на драгоценности?
— Да, Рокэ, чтобы стать хорошим отцом, вам еще многому нужно научиться. Но пока запомните главное: важен не подарок, а внимание. Подарок вовсе не обязательно должен быть дорогим или впечатляющим. Всегда можно подарить какую-нибудь мелочь. Хотя бы... — Вейзель огляделся в поисках примера и заметил на ближайшем перекрестке торговца с плетеным коробом, полным разноцветных карамельных петушков, и с радостью в голосе закончил: — Хотя бы леденец на палочке!
— Леденец? — Алва окинул торговца презрительным взглядом. — Какой же из него подарок? Его рассосут и забудут.
— Леденец растает, а теплые воспоминания могут остаться на всю жизнь! Вы как хотите, Алва, а я, пожалуй, действительно куплю своим детям гостинцев.
Вейзель отвязал от пояса мешочек с монетами и поспешил к торговцу. Но не успел Курт сделать и десяти шагов, как Рокэ быстро обогнал его.
— Я забираю весь ваш товар, милейший, — обратился Алва к торговцу. — Торговаться не буду. Сколько с меня?
Торговец просиял, назвал цену, принял из рук Рокэ горсть золотых, поклонился, спрятал деньги и удалился. Алва поднял плетеный короб и вернулся к Вейзелю:
— Вы меня убедили, Курт. Спасибо вам за хорошую идею. Возьмите себе столько леденцов, сколько хотите. Считать я не буду. Я все равно не помню, сколько точно у вас детей. Пятеро? Шестеро?
— Четверо, Рокэ. Пока всего четверо. С вашего позволения, я возьму по два петушка на каждого, — Вейзель с благодарной улыбкой вытянул из короба и бережно завернул в носовой платок восемь карамельных петушков.
_______________________________
Примечания:
- хотя по новейшим данным от автора канона в мире ОЭ нет аналога России, автор текста продолжает придерживаться мнения, что кэртианская версия России — это Кадана. Все равно текст — глобальное АУ. Ранее Кадана с отечественным колоритом появлялась в драббле «Письмо рассаннских казаков герцогу Надорскому»;
- за основу процкой военной кампании Талига взяты события Смоленской войны (1632–1634 годы). Возможные совпадения с актуальной политической повесткой дня случайны;
- воеводе и стрелецким полковникам даны фамилии иностранцев, служивших Российскому государству в разное время и на разных поприщах. Казачьему атаману дана фамилия турецкой актрисы;
- казаки действительно славились ударом, разрубающим противника пополам. Вот пример из «Тихого Дона» Шолохова:
«У всех трех одинаковые были приметы: туловища развалены наискось от ключицы до пояса.
— Из трех шестерых сделал, — хвастался Алешка, мигая глазом, дергая щекой».
Глава 10
На другом конце стола Петька, который уже выпил порядочно наливки
и про которого все забыли, давно уже спал.
Тогда детей взяли на руки и отнесли назад в их кроватки.
С. Ковалевская, «Нигилист»
и про которого все забыли, давно уже спал.
Тогда детей взяли на руки и отнесли назад в их кроватки.
С. Ковалевская, «Нигилист»
читать дальшеРокэ не мог сказать, когда впервые заметил, что его нервы не совсем в порядке.
Внешне все было хорошо: вернувшись с войны и ожидая, что следующая начнется не раньше, чем через полгода, — кто же воюет зимой? — он собирался побыть наконец приличным герцогом и посвятить зиму делам Кэналлоа — тем более что вся прошлая зима, фактически, выпала из его жизни. По утрам он занимался бумагами, разбирал прошения, вел долгие обсуждения с градоначальниками и богатыми землевладельцами; вечера же оставлял для отдыха. Он сумел восстановить все части своей триады — «вино, женщины и враги»: враги только что были побеждены, вина всегда бывало достаточно, и он снова начал принимать у себя дам и даже завел себе пару фавориток — но «соберано принимает даму» все чаще сменялось на «соберано не принимает»: его начало тяготить чужое общество. В такие дни он, убеждая себя, что повторение прошлой зимы ему не грозит и он не собирается на несколько месяцев впадать в болезненную тоску и заливать ее бочками вина, запирался в кабинете с парой бутылок и сидел там один, меланхолично перелистывая очередную книгу, не вчитываясь, или просто глядя в окно. Иногда Рокэ брал с собой Эдит: она единственная не пыталась ему ничего сказать, ни о чем спросить, ничего не требовала, ничего не докладывала, не смотрела на него ни с сочувствием, ни с осуждением, ни с невысказанной просьбой, ни с ожиданием, а только улыбалась, болтала с ним на своем языке, в котором еще было не различить слов, но уже слышались кэналлийские звучные интонации, держала его за пальцы, а чаще спала у него на руках. Рокэ даже приказал поставить для нее в кабинете отдельную кроватку — с высоким изголовьем, украшенным резным орнаментом из летящих ласточек, за которое Эдит цеплялась, когда пыталась встать.
Первому подозрению стоило бы закрасться в душу Рокэ — стоило бы, но он тогда только отмахнулся от него, не придав значения смутному чувству, что это именно с ним что-то не так, — когда Ричард сочинил для себя новую игру; точнее, когда он изменил правила этой игры.
Для первого варианта нужна была компания. Дети повадились уходить вечерами в комнату Ричарда и сидеть там за закрытой дверью, из-за которой было слышно только щебетание девочек и общие взрывы смеха. Однажды Рокэ застал начало игры: Ричард распахнул дверь и впустил Айрис и ее маленькую компаньонку — дочь кормилицы, их молочную сестру, Дейзи; следом за ними хвостиком втянулась Дейдри, и дверь захлопнулась, а в замке повернулся ключ. Рокэ постучал. Послышался шорох, звон, вскрик, топот, как будто кто-то вскочил, хихиканье и голос Айрис:
— Ой, я открою?
Не дожидаясь ответа, она отперла замок, и Рокэ заглянул внутрь. Ричард сидел за столом, Дейдри устроилась на полу, а старшие девочки, должно быть, на диванчике, но сейчас Айрис подпрыгивала около двери, а Дейзи возила по столу платком, пытаясь вытереть что-то липкое. На столе были расставлены тарелки с пирожными, вазочки с нарезанными фруктами и графины — наверняка с медовой или ягодной водой, — один из которых был опрокинут, и стаканы.
— Дикон, вы что тут делаете? — спросил Рокэ неожиданно для себя строго. Ричард посмотрел на него с недоумением:
— Эр Рокэ, мы играем в герцога!
— В герцога?
— Да, эр Рокэ! — Айрис засмеялась и с размаху плюхнулась на диван. — Герцог Окделл принимает дам!
— Я дама, — сказала Дейзи, складывая грязный платок на краю стола.
— Ди — дама, — поддержала ее Дейдри и похлопала его по туфле. — Тоже дама. Тоже Ди.
— Ладно, раз герцог принимает дам, то не буду мешать, — серьезно сказал Рокэ. — Это важное занятие, конечно.
Игра продержалась недели две, и вскоре, проходя мимо, Рокэ заметил, что девочки возятся на полу в одной из гостиных, но Ричарда с ними нет.
— Где же Дикон? — спросил он.
— Дик там, — объяснила Дейдри и махнула рукой.
— Дик в комнате, — перевела Айрис. — Он там играет один, эр Рокэ, сам.
Из комнаты Ричарда на этот раз доносилось звяканье стекла, плеск льющейся воды и тихое бормотание. Рокэ, как и в первый раз, постучал и услышал в ответ:
— Герцог Окделл не принимает!
Снова звякнуло стекло, и Рокэ внезапно рассердился.
— Да? А мне кажется, герцог Окделл как раз принимает! Ты чем там занят? Ты что там пьешь? А ну открывай!
Он дернул дверь, потом еще раз, уже готовый ее выломать, и тут, пока Рокэ не успел дернуть третий раз, Ричард открыл сам. За его спиной Рокэ разглядел на столе в стакане что-то темно-красного цвета.
— Кто дал тебе вино? — с угрозой спросил он, подходя к столу и принюхиваясь к кувшину. — Что за игры в герцога? Отвечай!
— Эр Рокэ, это же сок! — в голосе Ричарда смешались удивление, возмущение и обида. — Это сок из винограда! Что, нельзя пить сок?
Рокэ сделал глоток: в кувшине и правда оказался обычный виноградный сок, сладкий, с легкой кислинкой, но точно не перебродивший. Волна раздражения схлынула так же внезапно, как и поднялась.
— Гм, действительно, — сказал он, ставя кувшин на стол. — Мне было показалось, что у тебя тут вино.
— Почему?!
— Просто почудилось, — Рокэ пожал плечами и вышел, не удостоив объяснением ни Ричарда, ни себя; мальчик проводил его настороженным взглядом.
Только через несколько дней, поздно вечером, по обыкновению сидя в кабинете, где он закрылся, снова прихватив с собой Эдит, Рокэ осознал, что на самом деле тогда рассердился на себя — ему не понравилось, что ребенок избрал для подражания не самую лучшую из его привычек, — и перенес эту злость на Ричарда. Чем оправдать тот внезапный приступ ярости — и откуда он вообще взялся —Рокэ, правда, не понимал.
«Докатился до того, что твои собственные дети уже играют в запой, Росио», — голосом маршала Савиньяка заметила его совесть, и Рокэ вздохнул. Гибель маршала Савиньяка не стала для него неожиданностью — в конце концов, каждый военный должен быть в любой момент готов, что очередной бой станет для него последним, — не была, конечно, неожиданностью ни для его семьи, ни для подчиненных, но оттого ощущалась не менее тяжело. Доводя до конца битву, подписывая перемирие, улаживая формальности, Рокэ как будто изгнал мысли об этом на дальний край сознания, и прозрачная стена отгораживала их от прочих и позже — когда он вез тело в Сэ, утешал Арлетту и Ли; — и еще позже, когда он вернулся в Алвасете и погрузился в дела; но стена не могла держаться бесконечно. Маршал Савиньяк был ему близок — ближе, чем отец, и, может быть, примерно так же близок, как фок Варзов. Не потому ли Рокэ увлекся той, что та была неуловимо похожа на Савиньяка — говорят ведь, что дети часто влюбляются в тех, кто напоминает им родителей?
Рассуждения Рокэ шли по кругу, и он снова обращался к событиям прошлой зимы и тем, которые за ними последовали. Арно-младший был ровесником Ричарда: интересно, хотя бы этот будет рыдать ночами, оплакивая отца? Бедная Арлетта — даром что южанка — имела очень оригинальные взгляды на выражение чувств, с которыми Рокэ, как бы он ее ни уважал, согласиться не мог.
Словно в ответ на его мысли, Эдит захныкала, просыпаясь: вот уж кто теперь не получит сурового северного воспитания и будет вольна плакать сколько угодно.
— Да, — сказал ей Рокэ. — Не только у тебя теперь нет папы, малыш.
— А-па, — повторила девочка, хватая его за свисающую прядь волос. — Па.
Рокэ высвободил волосы, дал Эдит вместо них шелковую ленту, они немного поиграли в перетягивание, а потом девочка засунула ленту в рот и принялась жевать. Рокэ попытался отобрать ее, но Эдит замотала головой, протестующе замычала и надула губы.
— Ладно, можешь оставить себе, но давай-ка снова ложись, — велел Рокэ. — Уже поздно, зачем вообще было просыпаться? Я же вижу, что ты хочешь спать!
Эдит послушно уронила голову на подушку, поворочалась и как будто притихла, но через пару минут — только Рокэ вернулся к бокалу вина и размышлениям — громко разревелась. Рокэ закатил глаза: не стоило, пожалуй, сегодня вообще забирать ее у нянек!
— Ну что такое? — спросил он, поворачиваясь к кроватке. — Эдит, ну что случилось? Неужели ты так расстроилась, что я тебя отправляю спать? Знаешь ли, дети по ночам обычно спят.
Девочка не ответила и зарыдала пуще прежнего; Рокэ пришлось взять ее на руки и покачать, но и это ее не угомонило, как не помогла и старинная колыбельная, которая, как недавно открыл Рокэ, обычно способна была успокоить любого из четырех детей.
— Или что-то болит? — продолжал допытываться Рокэ. — Или проголодалась? Ты же уже взрослая! Вполне способна спать всю ночь!
Проще всего было бы прямо сейчас отдать ее кормилице, но Рокэ овладело упрямство: он не привык отступать — глупо одерживать победу за победой на поле боя и проиграть маленькому ребенку! Он поискал глазами ее бутылочку с молоком, которую предусмотрительно приказал подать вместе с его вином, и тут ему пришел в голову верный способ помочь человеку уснуть. Он вытащил из ящика стола фляжку с касерой, капнул две крохотные капли в молоко и дал Эдит. Глаза девочки мгновенно закрылись, она обмякла и задышала мерно и спокойно. Рокэ отнес ее детскую и передал няньке.
— Донимала она вас, герцог? — спросила та, принимая Эдит на руки: надорские слуги продолжали называть его «герцог», хотя в речи старухи иногда проскальзывало и народное «милсдарь». — Сами понимаете, зубки режутся. Как это еще она у вас заснула, бывает, и всю ночь глаз не сомкнешь…
Та самая же нянька на следующий день, отринув приличия, ворвавшись к нему в кабинет, совсем другим тоном требовала, чтобы Рокэ немедленно приказал послать за врачом:
— Не просыпается и не просыпается, — причитала она. — Уж как ни будили, никак не разбудить! Давно покушать бы пора, а все спит! Захворала наша герцогиня Эдит, герцог, лекаря бы!
Вскоре появился старый алвасетский врач, суровый, как все мориски, и еще более строгий, чем его столичный коллега. Он хорошо помнил Рокэ в детстве, до сих пор видел в нем младенца и был крайне низкого мнения о его медицинских талантах. Рокэ давно с ним не сталкивался (и был этому, признаться, рад, потому что ему каждый раз становилось не по себе от той высокомерной, почти уничижительной, манеры разговора, которую тот себе позволял — проще говоря, Рокэ с детства его немного побаивался), но помнил по докладам, что он осматривал девочек сразу после их приезда и даже назначил кому-то из них какое-то лечение — то есть и нянька с кормилицей, и сами девочки были с ним уже знакомы.
Сегодня Рокэ первый раз услышал, как этот почтенный старец кричит.
— Кто вообще мог додуматься дать ребенку спиртное? — бушевал врач. — Вы, соберано? Не ожидал от человека, который обучался медицине! Не завидую вашему учителю — какой, должно быть, позор для его седин был бы узнать, что его ученик творит вот такое! Да уж, недаром старый соберано всегда говорил, что вы у него повресито! Блаженный! Вам вообще нельзя доверять детей! Что вы ей дадите в следующий раз? Сакотту?
Старательно отгоняя от себя желание — нет, не выкинуть за дверь наглеца, посмевшего повышать на него голос, а опустить глаза, как нашкодивший школяр, — Рокэ отстраненно подумал, что он удачно решил пригласить врача на беседу в кабинете, за закрытой дверью. Сложно было вообразить, как повели бы себя домочадцы, услышав этот их диалог (точнее, гневный монолог врача): с одной стороны, соберано явно оскорбляли; с другой — все слишком хорошо знали мэтра, привыкли к его сложному характеру и тоже слегка перед ним робели. Врач даже не подчинялся Рокэ напрямую — он оставался подданным морисского нар-шада; кроме того, он имел большое влияние в гильдии, а поссорившись с гильдией, впредь можно было бы рассчитывать только на полуграмотных коновалов — ни один уважающий себя врач-мориск не позарился бы на гонорары от клиента, внесенного в черные списки.
Видел бы сейчас кто из столичных знакомых, как всесильный герцог Алва пасует перед каким-то врачом! Рокэ представил себя со стороны, глазами одного из придворных бездельников, и усмехнулся.
— И нет ничего смешного! Вы вообще сейчас слушали, что я вам говорил? Если меня еще раз вызовут по подобному поводу, то, клянусь… — врач перешел на агирнийский и выдал череду угроз, проклятий и ругательств, из которых самым приличным было «шайтан».
— Доктор злой? — раздалось из-под стола. — Дядя доктор злой?
Рокэ и забыл, что сегодня он машинально забрал с собой Дейдри вместо Эдит, и она, стащив из открытого ящика шкафа с бумагами книгу расчетов с арендаторами, вдумчиво перелистывала ее, устроившись на ковре, и сейчас слышала весь разговор.
— Эту вы тоже уже чем-нибудь опоили? — сердито спросил врач, заглянув под стол. — Смотрите у меня, герцог. Следующий раз попробуйте подумать, прежде чем принимать решения — знаете ли, помогает. А тебе, дитя, стоит научиться понимать, чем злой нрав отличается от строгого.
Этот случай, к счастью, никак не отразился ни на здоровье Эдит, ни на их с Рокэ дружбе. Уже через неделю они с ней сидели на крытой террасе, выходящей на море, — Рокэ с бокалом вина, а Эдит рядом с деревянным кольцом для зубов, — и созерцали, как серые волны разбиваются о берег, выбрасывая фонтаны брызг. В Алвасете ждали зиму: снега, конечно, у них почти никогда не бывало, но погода в конце осени портилась, и сейчас небо было обложено тучами, а в воздухе висела водянистая взвесь. Эдит то и дело слезала со стульчика и, цепляясь за балюстраду, успевала сделать несколько нетвердых шагов в сторону, пока Рокэ не ловил ее за талию и не водворял на место. Другие дети с воплями носились вокруг, играя не то в догонялки, не то в пиратов, не то в лесных разбойников; Рокэ чудилось, что в их восклицаниях проскальзывает сквернословие — на талиг у Ричарда и на агирнэ у Дейдри, — но он списывал это на игру воображения и собственное дурное расположение духа.
Мерный рокот волн погрузил Рокэ в отрешенное состояние — такое, в котором не хочется даже думать, — и он не сразу заметил, что кто-то дергает его за фалду камзола, а заметив, сперва решил, что Эдит наконец устала гулять и просится к нему на колени. Рокэ повернулся, протянул руки, чтобы поднять ее, и обнаружил, что это не Эдит, а Ричард. Мальчик выглядел перепуганным и уже, кажется, какое-то время звал его по имени.
— Да? — спросил Рокэ. —Дикон, что-то стряслось?
— Эр Рокэ, Айрис плохо, она кашляет! — выпалил мальчик на одном дыхании. — Ей надо лекарство! Оно…
—Кашляет, — повторил Рокэ. — Лекарство.
Не дослушав, он встал и бросился в свою спальню — туда, где лежала его аптечка, съездившая с ним в Кадану и так с тех пор и не распакованная. Действенное средство от приступов кашля, которое использовали на войне, было всего одно — порошок на основе сакотты, способный снять приступ за считанные минуты и заодно подарить бойцу несколько часов невероятной бодрости; лучшего для полевых лазаретов, где ценились скорость и эффективность, пока не изобрели.
Только когда его рука уже схватила холщовый пакетик с порошком, Рокэ остановил себя. «Что вы ей дадите в следующий раз? Сакотту?» Он потер лоб: не вовремя проснувшиеся инстинкты полкового врача, похоже, вытеснили умение рассуждать и управляли им, затмив в его сознании любые разумные мысли; как будто часть его все еще оставалась на войне и заставляла его забыть, что он уже дома, что имеет дело с детьми, а не с солдатами, и принимать решения по-армейски. Рокэ живо представилось, как, получив щепотку порошка под язык, девочка встряхивается, вырывается из его рук, вскакивает и вприпрыжку убегает на дальний край террасы («Дикон, догоняй!»), подобно выпущенному из пушки заряду; стремглав проносится мимо, делает с десяток широких кругов, а потом вдруг падает и начинает биться в судорогах, а Ричард растерянно смотрит то на нее, то на него («эр Рокэ, сделайте что-нибудь, Айри плохо!»).
Выпустив пакетик, Рокэ усилием воли загнал полкового лекаря на задворки сознания и велел себе сосредоточиться на том, чтобы выбрать самое безопасное успокоительное: ему не было известно специфического лечения от надорской болезни. Вернувшись на террасу, он, однако, обнаружил, что Айрис уже занялась гувернантка, явившаяся на шум: у девочки давно не было приступов, но лекарство еще в самом начале было прописано врачом, которые предполагал, что болезнь может возобновиться при сырой погоде, и хранилось у няньки, а от нее перешло гувернантке — эта суровая дама заявила, что забота о здоровье и благополучии подопечной входит в ее обязанности.
Только теперь Рокэ задумался о том, что с его душой творится неладное. Подобно тому, как прошлой зимой он нашел у себя симптомы любовного безумия, сейчас он приписал себе безумие военного: этот недуг, как он знал, иногда поражал солдат и офицеров, вернувшихся из сложной кампании. Признаков у Рокэ, к счастью, пока было всего два: во-первых, он допускал ошибки в суждениях из-за того, что опирался на армейский опыт — точнее, применял армейский опыт к вопросам мирной жизни; во-вторых, у него случались внезапные приступы злости — так Рокэ обозначил тот единственный случай, когда он непонятно почему вдруг рассердился на Ричарда. Не дожидаясь, пока ему начнут сниться кошмары или он кого-нибудь пристрелит, приняв за врага, Рокэ назначил себе радикальное лечение: для всех он отправился объезжать провинцию, но на самом деле поручил это Эчеверрии, а сам, отделившись от отряда, уехал в охотничий домик на самом дальнем побережье, в безлюдной глуши, и заперся там один с запасом еды и гитарой, но без вина. Один означало даже без слуг: военная жизнь его к этому вполне приучила.
Через месяц, посчитав, что его опасные симптомы прошли, и поздравив себя с тем, что на этот раз он справился быстрее и сам — возможно, он все-таки болел сейчас легче, чем тогда, — Рокэ вернулся в Алвасете и с порога, войдя в гостиную в крыле, отданном детям, попал на урок танцев. Старшие дети, сложив руки в фельпский хват, старательно переступали по кругу; Дейдри прыгала рядом, а Эдит, сидя у стены, била по полу ногами в такт. Оказалось, что за время его отсутствия ментор и гувернантка объединились и занялись самоуправством, наняв для детей учителя танцев и учителя кэналлийского, «а то вы, Ричард, говорите по-кэналлийски хуже, чем ваша сестра, а ведь ей всего два года!». Как только он вошел, музыка стихла, все дети повернулись и посмотрели на него.
— Эр Рокэ! — радостно сказал Ричард. Айрис подскочила к нему и обняла за талию, Дейдри обхватила его ногу, а Эдит шлепнула ладошкой по полу и четко выговорила: «Па!».
_________________________
Примечания:
- Дейдри здесь примерно два с половиной года; многие дети в этом возрасте говорят уже более длинными и сложными фразами, но это не значит, что с Дейдри что-то не так: во-первых, все индивидуально; во-вторых, у нее могло случиться небольшое замедление от стресса (как и у Айрис в 5 главе) и из-за того, что она столкнулась со вторым языком, и оба начали развиваться у нее параллельно;
- Эдит примерно год, как раз пора начать говорить первые слова;
- Рокэ диагностировал у себя легкую форму ПТСР;
- «фельпский хват» — здесь так обозначено типичное положение рук в паре в итальянских народных танцах, когда руки кавалера и дамы образуют жесткий круг.
Конец части «Детство»
Отрочество
Глава 11
С предыдущей главы проходит три года, в начале части Ричарду 10 лет. Нас ждет давно обещанное Возвращение, правда, на этот раз пока не Триумфальное, и другие приключения; а также появляется еще кое-кто знакомый читателям.
Самыми бандитскими районами в уезде считались одесские пригороды.
А.В. Козачинский
А.В. Козачинский
читать дальше— Та-та-а-та — та-а-та-тат.
Мотив показался Рокэ странно знакомым, и он непроизвольно пошевелил ногой, чтобы поймать такт — как будто его тело вспомнило мелодию раньше, чем его разум. Эдит, которая сидела на полу, опершись затылком о его ногу, наряжала куклу в новое платье и при этом тихонько напевала себе под нос, дернулась было, почувствовав его движение, но тут же замерла и снова прижалась к нему, даже не повернув головы. Шла уже четвертая осень с тех пор, как дети оказались в Алвасете, и Эдит скоро должно было исполниться четыре, но она так и не рассталась ни с привычкой в любой момент усаживаться прямо на пол, где стояла, ни с желанием проводить время рядом с Рокэ в его кабинете, чем бы он ни занимался. Старшие дети сейчас были на уроке: ментор не так давно напомнил, что Ричарду скоро одиннадцать, а это значит, что пора нанимать для него учителей по отдельным предметам; на этой неделе у них уже была намечена первая встреча с преподавателем землеописания, и ментор пытался накрепко вбить детям в головы последние премудрости, чтобы они не ударили в грязь лицом перед знаменитым специалистом. Сам же ментор уже заговаривал о том, чтобы весной взять расчет, но Рокэ не собирался его отпускать и предполагал убедить — или заставить — перейти к младшим. Эдит, возможно, было еще рано, но Дейдри летом сама выучилась читать, и теперь приходилось изобретать все новые посулы, чтобы выманить ее из комнаты, где она, лежа в кровати на животе или сидя, сложив ноги по-морисски, утыкалась в книгу и медленно водила пальцем по строчкам.
— Ярко све-ечи горят... — пропела Эдит, заворачивая куклу в шелковый плащ, подбитый серебряной тесьмой, и Рокэ чуть не вздрогнул: он узнал слова, но откуда же ребенок мог услышать старую бандитскую песню?
— Эди, — позвал он. — Что ты там поешь? А ну-ка повтори.
Девочка повернулась, хлопнула ресницами, переложила куклу ему на колени и послушно исполнила для него вперемешку несколько куплетов, кое-где, правда, перепутав строчки и вставив собственные слова там, где забыла текст. Это и правда оказалась та самая старинная разбойничья песня, которую Рокэ помнил с юности, но давно уже не слышал: лирический герой песни оплакивал погибшего товарища, предвкушал месть и пророчил смерть убийцам — и на место имени убийцы, точнее, в оригинальном варианте — безвестного городского стражника, — конечно же, было подставлено имя самого Рокэ. Это был, конечно, еще не “Vengador”, но и до “Vengador”, судя по всему, было уже недалеко. Рокэ провел ладонями по глазам и спросил:
— Эди, где ты это услышала?
— А, это Химена пела, когда мыла пол в коридоре!
Эта Химена, как вспомнил Рокэ, нанялась в замок совсем недавно: молоденькая, ничем не примечательная горничная, две черные косы, уложенные вокруг головы, простой чепец, передник, скромное платье, вечно в тени, почти не улыбается — не то от природной стеснительности, не то потому, что еще не освоилась. Семья вроде бы живет в городе — быть может, девушка повторила песню бездумно; слова могли прозвучать где угодно и, однажды случайно услышанные, сами собой пришли ей на ум. Но ведь в прошлый раз, три с половиной года назад, Рокэ с Хуаном так и не допросили служанок, ограничившись мужчинами — а несколько женщин, между прочим, после той истории спешно уволились, но Рокэ, занятый тогда совершенно другим, не придал этому значения, посчитав, что не каждой захочется оставаться в доме, на который только что нападали.
Эдит, чувствительная к чужому настроению, сразу уловила перемену в тоне Рокэ, притихла и даже чуть-чуть погрустнела:
— Это плохая песня? Тебе не нравится? Не надо петь?
— Хм, да, пожалуй, лучше не надо. Эди, знаешь, иди-ка поиграй немного в детской или отыщи Ди, а мне надо кое-чем заняться.
Выпроводив ребенка, Рокэ дернул шнурок и приказал позвать управляющего, экономку, начальника охраны и горничную Химену.
Горничная Химена, застигнутая врасплох, даже не попыталась сбежать и, когда ее привели к Рокэ в кабинет, застыла перед его столом с таким перепуганным видом, как будто уже была готова во всем сознаться. Экономка, окинув взглядом собравшуюся компанию, хмыкнула и поджала губы, должно быть, решив, что девчонка стащила какую-нибудь ценную безделушку. Управляющий выглядел, как всегда, бесстрастно, а начальник охраны, сложив руки на груди, привалился плечом к косяку, загораживая вход, и весь его облик говорил о том, что он в любую секунду рад будет сорваться выполнять приказы соберано. Рокэ в который раз подумал, как же в Алвасетском замке не хватает Хуана, и, отодвинув эту мысль подальше, без предисловий начал допрос.
Долго играть в дознавателей им не пришлось: горничная сразу, стоило экономке на нее прикрикнуть, а начальнику охраны — сурово нахмуриться, раскрыла рот и, запинаясь, принялась излагать подробности бандитского плана, в котором она оказалась замешана: как она познакомилась с заговорщиками, с кем, где и когда встречалась, кто предложил ей устроиться в замок, и наконец, почему она так сильно ненавидит соберано — и если так его ненавидит, зачем же согласилась пойти к нему в услужение. Девушка так охотно вываливала на Рокэ все детали, которые были ей известны, что он поневоле подивился, насколько же измельчали за три года люди Налетчика и как же плохи его дела, если ему приходится полагаться вот на такие кадры. Будь на месте Химены преступница поискушеннее, она бы догадалась разыграть дурочку: мол, не знаю никакой песни, может, услышала где-то ненароком, не помню, соберано, хоть убейте. Сиди сейчас перед Рокэ верная сторонница Налетчика, из тех, кто борется за идею и не боится отдать за нее жизнь, такая бы запиралась до последнего, молчала и так никого и не выдала бы. Но эта… ну конечно: трогательная история детской дружбы, юношеская влюбленность, и вот уже сердечный друг вводит девицу в круг своих приятелей, которые только и говорят, что о зверствах соберано и несправедливостях, чинимых его людьми; и вот уже просит о паре несложных услуг ради общего дела — наняться в замок служанкой; подмечать, где соберано и его дети ночуют, когда обедают, когда выезжают, есть ли тайные проходы, можно ли открыть незаметно заднюю калитку; и раз в три дня опрашиваться на пару часов, встречаться в условленном месте и передавать все, что успела узнать. Рокэ было даже жаль ее строго наказывать — так, запереть, пока все не закончится, а потом услать куда-нибудь подальше, может быть, выдав сначала замуж.
Следующие три дня начальник охраны с капитаном городской стражи (который, кажется, совсем был не рад свалившемуся на него заданию и предпочел бы и дальше гонять карманников и разнимать портовые драки) ловили по всему Алвасете мелкую рыбешку — от сердечного друга, на которого указала горничная, и его подельников, которых выдал уже он сам, до пары десятков бандитов рангом повыше. Не все из них так же легко сдавались, как бедная Химена: кто-то отмалчивался, а кто-то дорого готов был продать свою жизнь — но в целом дело шло бодрее, чем в прошлый раз. Может быть, тогда Налетчик и правда нанял лучших из лучших; может быть, у него было больше времени на подготовку; а может быть, алвасетские вояки, предупредив тогда покушение на девочек и узнав, что сам Налетчик уже пойман и повешен в столице, поленились разбираться дальше. Теперь Рокэ наконец-то удалось выяснить, что же Налетчик понимал под «свободной Кэналлонией»: это была довольно обширная область, чуть ли не треть всей Кэналлоа, на границе с Эпинэ; самомнение Налетчика простиралось так далеко, что он планировал отделить эти земли, объявить их свободными и устроить там собственное королевство. О том, как при этом они будут выстраивать отношения с большим соседом — Талигом, — заключат ли унию или разорвут все договоренности — бандит, похоже, просто не задумывался.
Так или иначе, но грандиозному прожекту не суждено было воплотиться: уже на третий день Рокэ выяснил, где на этот раз находится логово Налетчика — штаб, как назвал его один из последних схваченных бандитов, оборванец с лицом и речью рафинированного эстета, неизвестно как затесавшийся в разбойничью шайку. Налетчик обосновался на окраине города, в заброшенном портовом складе, среди полуразвалившихся сараев и остовов рыбацких лодок. Облаву на пресловутый «штаб» Рокэ назначил, не откладывая, на середину следующего дня — бандитам не должно будет хватить времени сбежать или перепрятаться.
Незадолго до выезда на свою охоту Рокэ зашел к детям — младших можно было поручить няньке, чтобы та проследила за ними, да они и сами не додумались бы улизнуть в город; но старшим вполне могло прийти в голову, что им никак нельзя пропустить интересные события. Когда он вошел в классную комнату, Ричард и Айрис даже не обернулись на скрип открывшейся двери — они оба, чуть ли не раскрыв рты, внимали новому ментору, который, расхаживая туда-сюда от стены к стене, что-то вещал им хорошо поставленным тоном профессионального сказочника и то и дело прерывался, чтобы указать пером на карту, свисавшую со стены. Вероятно, это и был тот учитель землеописания, который собирался приехать в эти дни знакомиться — предполагалось, однако, что он начнет занятия уже в следующем году, не раньше, чем когда Ричарду исполнится одиннадцать. Рокэ удостоила быстрым взглядом только гувернантка: она считала своим долгом присутствовать на всех уроках, которые посещала Айрис, чтобы барышня не дай Создатель не услышала чего-нибудь не предназначенного для девичьих ушей, и сегодня по обыкновению сидела у задней стены на жестком стуле с высокой спинкой, и, стуча спицами, вязала нечто длинное неопределенно-бурого цвета — не то шарф, не то кашне, не то чулок.
— Еще древние установили, — тем временем говорил ментор, — что в нашей ойкумене — назовем так обитаемую, известную людям часть нашей бусины — существует четыре континента: Золотые, Багряные, Седые и Бирюзовые земли. Каждый континент принято было связывать с фигурой одного из Ушедших — Астрапа, Анэма, Унда и Лита…
Ричард при этих словах подобрался и выпрямил спину, а Айрис что-то было пискнула, но ментор, строго взглянув на нее, бросил:
— Вопросы и замечания после лекции, молодые люди. Итак, продолжим: известно, что каждому из Ушедших был сопоставлен свой цвет — серый у Лита, золотой у Астрапа, синий у Анэма и зеленый у Унда. Любой, обладающий малейшими зачатками логики, должен на этом месте спросить себя: как же получилось так, что куда-то пропал зеленый, но появился красный? Полагаю, это доказывает, что на самом деле континентов не четыре, а пять — пятый, еще не открытый, возможно, даже еще не заселенный, разумно было бы обозначить каким-либо оттенком зеленого — скажем, Изумрудные земли. Пятым же божеством можно считать антагониста, который занимал значимое положение в религиозных воззрениях гальтарцев на заре абвениатства, но о котором современная теология предпочитает не вспоминать, — так называемого Вождя солнечных демонов…
— Гм, — сказал Рокэ. — Вам не кажется, мэтр, что сейчас вы углубились скорее в богословие, чем в землеописание?
— Нет, не кажется, — спокойно ответил ментор. — Землеописание изучает не только особенности рельефа, но и нравы и обычаи жителей, заселяющих разные страны; хотя, конечно, для целей армейской картографии, близкой любому военному, достаточно только первого. Добрый день, герцог Алва.
Рокэ слабо представляя себе быт Королевской Академии, не имел ничего против ученых мужей, сьентификов-теоретиков, оторванных от реальной жизни и погруженных в свои изыскания, но точно не ожидал, что один из них так скоро окажется учителем его детей. Впрочем, возможно, это пойдет им только на пользу: он привык доверять суждениям мэтра-гувернера и не собирался спорить с его рекомендациями.
— Гм, — повторил Рокэ. — Мэтр, я отниму у вас буквально пару минут: мне нужно кое-что сказать детям. Дикон и Айри, сегодня после занятий вы остаетесь в замке. Я запрещаю выходить на улицу, даже во двор. Это понятно?
— Да, эр Рокэ, — сказал Ричард. — Но…
— Но почему? — продолжила за него Айрис. — Хорошая же погода!
— Потому что… — Рокэ посмотрел на ментора и гувернантку и, проглотив объяснение («потому что там может быть опасно, а я не хочу, чтобы с вами что-то случилось»), закончил командным тоном: — Потому что я так велел. Исполняйте.
***
— Смотри, там собирается большой отряд! Интересно, куда они поедут, как думаешь, Дик? — Айрис потянула брата за рукав и снова прилипла к стеклу. Окна классной комнаты, опустевшей после занятий, как раз выходили во двор замка, и оттуда открывался прекрасный обзор. Дети сидели в комнате одни: учитель землеописания уже удалился, собрав свои тетради и таблицы, свернув карту в длинный тугой рулон и засунув его под мышку; ментор попрощался с ними еще с утра, сразу как представил им своего знакомого, и обещал вернуться после праздников (и проверить, прочитали ли они все, что им было задано на эти недели); а госпожа Иоанна отправилась паковать вещи — какие-то родственники пригласили ее погостить у них на Зимний Излом.
— Эр Рокэ запретил выходить, — заметил Ричард.
— Запретил, но если никто не узнает, это не считается! Мы тихонечко! Дик, ну пожалуйста, только быстро посмотрим, куда они едут, и сразу вернемся.
— Нас не выпустят.
— Никто даже не заметит! Мы осторожно: помнишь, в коридоре за библиотекой такая маленькая дверь, а за ней лестница, и по ней никогда не ходят, как будто ее вообще нет? Вот, а если хватятся, скажем, что были в библиотеке, нам же надо учиться.
— Ладно, — согласился Ричард, которому тоже было любопытно, а запрет выходить только распалил его интерес. — Пошли, только тихо и ненадолго.
Дети на цыпочках прокрались к библиотеке и, открыв маленькую дверь, которая, как обычно, отворилась легко и бесшумно, как будто уже ждала Ричарда, выбрались по тайной лестнице во двор — как раз вовремя, чтобы увидеть, как за воротами скрывается последний конский хвост.
— Вроде едут к рыбацкому порту, — прислушавшись, определил Ричард. — Но вообще не знаю.
— Нужно узнать точно! — прошептала Айрис, хватая его за руку. — Бежим через сад!
В дальнем уголке сада, спрятанном за листвой апельсиновых деревьев, которая никогда не облетала, детей уже никто не мог увидеть. Они перелезли через забор, прошли немного спокойным шагом, как ни в чем не бывало, и вскоре оказались среди городских домов, на тех улицах, где отчетливо слышался стук копыт по мостовой. Хотя всадники двигались быстро, дети, следуя узкими переулками, по которым не могла проехать конная кавалькада, сумели все-таки нагнать арьергард отряда и устремились за ним. Места тем временем становились все неприятнее, обычные дома выглядели все беднее и наконец совсем пропали, сменившись ветхими сараями и складами с заколоченными окнами; повсюду валялись гнилые доски, пучки соломы, тряпки, обрывки сетей, и Ричард уже задумался, не повернуть ли назад, когда отряд вдруг остановился, эр Рокэ что-то скомандовал, его люди спешились и начали медленно окружать неприметную хижину, покосившуюся и чуть не вросшую в землю. Ближе подойти незаметно было невозможно, но, на счастье, неподалеку обнаружилась очень удобная наполовину обвалившаяся стена, вся увитая вечнозеленым плющом. Ричард, цепляясь за плющ, подтянулся, нащупал ногой выступ и вскарабкался наверх, потом подал руку Айрис и помог залезть и ей, и оба устроились стоя на выпиравшем из стены каменном карнизе, надежно укрытые от посторонних глаз. Отсюда не было видно, что происходит в хижине, но слышались выстрелы и крики. Ричард непроизвольно вздрогнул, а Айрис, расширив глаза, сжала его руку и прошипела:
— Это бандиты, Дик! Смотри, вон уже одного поймали!
И правда, из хижины одного за другими начали выволакивать связанных бандитов. Очередного бросили на землю перед эром Рокэ, тот только поставил ногу ему на шею, и дети только во все глаза уставились на них, ожидая, что же будет дальше, как вдруг слева от Ричарда зашуршала трава, солнце закрыла тень, на стену легла чужая рука, и чей-то голос произнес:
— Мальчик, скажи мне, ты ведь последний в роду?
— Что? — Ричард от неожиданности чуть не свалился со стены, но успел вцепиться обеими руками в камни. — Кто, я?
— Ты — последний в роду? — повторил незнакомец: это был высокий человек, взрослый, но еще не старый, с длинными светлыми волосами.
— Ну наверное, — сказал Ричард. — Из мужчин. Правда, у меня есть еще младшие сестры.
— Девочки не считаются, — заметил незнакомец; он прикрыл глаза, как будто искал что-то внутри себя, и немного погодя спросил, указывая на хижину. — А там тогда кто? Разве не твой отец?
— Нет! — отрезал Ричард. — Не отец! Хватит меня подозревать, это уже надоело!
— Можете считать, что да, — одновременно сказала Айрис. — Для простоты.
— Хм, кажется, я немного запутался, — незнакомец потер лоб и поморщился. — Как будто я должен за чем-то проследить, кого-то отыскать, над кем-то посмеяться; что-то должно исполниться, воплотиться… Но что? Вот теперь этот последний в роду… нет, не помню. Вроде бы должно быть здесь, — он кинул еще один взгляд на хижину и потом огляделся. — Или нет… Знаете, я ведь уже бывал у вас не так давно, года три или четыре назад, но, кажется, в другом городе — там еще цвела сирень, я прекрасно провел время. Вы любите сирень?
— Вы странный, — сказал Ричард с сомнением, и тут же Айрис выпалила:
— И вы похожи на человека с картины! У нас в столовой висит такая картина, там один очень похож на вас! Наверное, вы какой-нибудь родственник эра Рокэ, а там нарисован ваш предок! Не будут же вешать дома картину с чужими людьми!
— Эра Рокэ? — переспросил незнакомец.
— Ну, это Рокэ Алва, — сказала Айрис.
— Герцог Рокэ Алва, — уточнил Ричард. — Соберано. Вон он там, вы что же, его не узнали?
— Рокэ Алва… нет, это имя мне ничего не говорит. Ладно, мне, наверное, надо разобраться получше, а потом я вернусь, — с этими словами он развернулся и зашагал прочь. Дети проводили его растерянным взглядом.
— Ты заметила, какой у него меч? — спросил наконец Ричард, когда незнакомец скрылся.
— Ага, большой, — сказала Айрис и воскликнула: — Ой, там уже никого нет! Ну вот, из-за него мы пропустили самое интересное! Все уже ушли!
***
Сегодняшняя охота принесла Рокэ богатый улов: вместо одного Налетчика ему попались целых два. Рокэ только хотел распорядиться, чтобы для бандита подыскали веревку попрочнее — он не собирался с ним церемониться: в конце концов, допросить можно было бы и кого-то из его подручных, все равно Налетчик, по опыту, ничего бы не сказал даже под пытками, — как из хижины вытащили второго, точно такого же. Присмотревшись, Рокэ понял, что бандиты похожи друг на друга и оба — на своего предшественника не как две капли воды, не как отражение в зеркале: скорее, между ними угадывалось родство, как у сыновей одного отца, хотя чья-то опытная рука и старалась усилить их внешнее сходство. Рокэ не стал разбираться, собирался ли второй Налетчик подхватить упавшее знамя сразу после гибели первого или же они оба руководили шайкой вместе, как древние вожди-соправители (и если так, то даже сдвоенный разум им не помог — даже вдвоем они оказались глупее, чем один предыдущий), и приказал повесить обоих. Ясно было одно: ни о каком мистическом возрождении из мертвых не могло быть и речи — прозвище «Смертельный Налетчик» оказалось переходящим титулом, и мысль о том, что приходится иметь дело с обычными людьми, простыми смертными, странным образом успокаивала.
В какой-то момент Рокэ почудилось, что среди развалин чуть поодаль он заметил две знакомые русые макушки и чью-то блондинистую шевелюру, но тут как раз пришлось отвлечься на второго главаря, а когда он снова повернулся в ту сторону, там уже никого не было. Вернувшись в замок, он обнаружил Ричарда и Айрис в библиотеке: низко склонив головы, дети увлеченно рассматривали картинки в толстой книге по фортификации.
________________________________
Примечания:
- Эдит исполняет бандитскую песню «Налётчики», которая может быть знакома читателям по фильму «Интервенция»: www.youtube.com/watch?v=2wr4_IqPTN8;
- в каноне действительно есть путаница с цветами Абвениев: в «Пламени Этерны» сказано, что цвет Лита — серебряный (серый), Астрапа — золотой (желтый), Анэма — синий, а Унда — зеленый; в более позднем каноне указывается, что Седые земли принадлежали Литу, Золотые — Анэму, Багряные — Астрапу, Бирюзовые — Унду. Цвета совпадают только у Лита; непонятно, почему остальные перепутались, куда делся зеленый и откуда взялся красный (автор канона еще сообщала, что Астрапу соответствует континуум от красного до желтого, но и так все равно неясно, почему золотой перешел Анэму).
Глава 12
Вся глава посвящена разговорам и душевным терзаниям.
читать дальшеМысль о том, что в этом году можно было бы вывезти Ричарда, не опасаясь за него, с собой в столицу, а заодно проведать вместе с ним его родовые земли, пришла Рокэ в голову вскоре после расправы над Налетчиком — в праздничные дни, следовавшие за Зимним Изломом. Все менторы и гувернантка по обычаю взяли себе пару недель отпуска — примерно неделю до праздника и неделю после, — и старшие дети, за год отвыкшие бездельничать, моментально успели совершенно отбиться от рук.
Рокэ как раз отлучался из замка на несколько дней по делам: нужно было добить остатки банды, рассыпавшейся по всей Кэналлоа, — а вернувшись, наткнулся на безобразную ссору. Когда он спешился, дети, все четверо, как раз играли во дворе. Первой его увидела Эдит; радостно завопив, она бросилась было ему навстречу, но тут Ричард схватил ее за рукав, дернул на себя и, состроив суровую гримасу, принялся отчитывать: слов пока было не разобрать, но до Рокэ долетали его гневные возгласы. Эдит сморщилась и раскрыла рот, готовясь зареветь; Дейдри испуганно застыла, а Айрис попыталась за плечи оттащить Ричарда, но он только огрызнулся. Непонятно было, чего же они могли не поделить — обычно дети ссорились попарно: Дейдри с Эдит, разругавшись, часами потом дулись каждая в своем углу, а Ричард с Айрис, бывало, даже дрались, но, хорошенько отмутузив друг друга, уже минут через десять мирно что-нибудь обсуждали или убегали гулять. Разнимать Ричарда и младших Рокэ до сих пор еще не приходилось.
— Что ты делаешь, Дикон? — строго спросил Рокэ, подходя. — А ну отпусти Эдит! Она же маленькая!
— Папа! — Эдит вырвалась и, подбежав к нему, спряталась за его ногами.
— Это не наш папа, Эди! Не папа! — закричал Ричард и топнул ногой. — Сколько раз тебе объяснять! Эр Рокэ — не папа! Нашего папы нет! Он умер, понимаешь?! Умер! Это не он!
Эдит громко разрыдалась, и Рокэ пришлось поднять ее на руки; пока он возился, успокаивая ребенка, Дейдри, не проронив ни слова, потерла кулаком глаза, сжала челюсти, вздернула подбородок и, развернувшись, зашагала к дверям, а Айрис, прищурившись, мельком взглянула на Рокэ и кинулась за ней. Ричард пока замолчал, но похоже было, что он только сделал передышку, чтобы набрать побольше воздуху.
— Хватит! — рявкнул Рокэ. — Нечего орать на сестру! Марш к себе в комнату! Будешь сидеть там, пока я не разрешу выходить, ясно?
— Да, эр Рокэ, — процедил мальчик; он весь побагровел и сжал кулаки, но спорить не стал. — Но только скажите ей сами! Меня она не слушает!
— Позже поговорим, — сказал Рокэ. — Иди к себе.
Послушавшись его строгого тона, Ричард наклонил голову и ушел. Рокэ отнес Эдит в детскую, где она, занявшись куклами, почти сразу повеселела и забыла о ссоре. Дейдри пришлось утешать дольше: когда они с Эдит вошли, девочка сидела у окна, подперев рукой щеку, и печально глядела вдаль; этот приступ меланхолии удалось победить только тем, что Рокэ предложил почитать ей вслух, причем ту книгу, которую она сама выберет в библиотеке. Айрис же нигде не было видно — она уже считалась достаточно взрослой, чтобы иметь собственную комнату, а не делить с сестрами детскую, но там ее не нашлось; у Ричарда (который, когда Рокэ заглянул к нему, молча наградил его сумрачным взглядом и потом беспрекословно дал себя запереть), ее тоже не было — должно быть, она спряталась где-то в замке. К ужину она появилась как ни в чем не бывало, вся растрепанная и такая пыльная, как будто забралась на самый дальний чердак, — и Рокэ отметил, что она, кажется, не плакала и вообще вроде бы не очень расстроилась из-за ссоры. Ричард тоже, судя по звукам, доносившимся из комнаты, был скорее зол, чем огорчен: он вышагивал из угла в угол, иногда пинал стену, дверь, кровать или кресло и колотил не то подушку, не то подушкой об изголовье. Рокэ собирался устроить ему головомойку наутро, особенно если Эдит, например, от переживаний не сможет уснуть.
Этой ночью, действительно, Рокэ оказалось не до сна, вот только не по вине младших: первую половину ночи ему пришлось просидеть с Айрис, которая проснулась с криком ужаса и потом боялась снова закрыть глаза и остаться одна в темноте; вторую — с Ричардом, который, наоборот, не мог никак вырваться из объятий тяжелого кошмара. Эти кошмары — преломившиеся воспоминания о смерти родителей — начались не сразу (Рокэ узнал о них, только когда вернулся из каданской кампании) и с годами мучали Ричарда и Айрис все реже, но до сих пор иногда навещали обоих. Дети никогда не пересказывали их содержания, но Рокэ был уверен, что им являлись образы покойных Эгмонта и Мирабеллы — кто же еще? Снилось им и другое — это Рокэ вычислил по сбивчивому бормотанию и вскрикам во сне или сразу по пробуждении: Айрис видела, как умирает Ричард, сам Ричард — как его заваливает камнями; и обоим — в детях говорила кровь эориев — скитания по Лабиринту. Рокэ давно наловчился справляться с детскими кошмарами: погладить по голове, прижать к себе, напоить водой, укутать, подержать за руку, — но его методы не всегда срабатывали быстро. Вот и сегодня Айрис не могла уснуть полночи, а Ричард прометался в постели до рассвета и с утра выглядел таким измученным, что Рокэ решил отложить выволочку на следующий день. Мальчик, однако, не забыл об этом и, как только проснулся и обнаружил Рокэ рядом, потряс головой и, сонно поморгав, напомнил:
— Эр Рокэ, вы обещали поговорить.
— Завтра, — Рокэ опять постарался принять строгий вид. — Сегодня еще посидишь и подумаешь о своем поведении.
Рокэ, в попытке мыслить как истинный воспитатель, уже убедил себя, что лишний день взаперти пойдет Ричарду на пользу и поможет ему проникнуться и осознать... — точнее, откровенно признаться, он надеялся, что мальчик сам поймет, что сделал не так, и не придется заниматься объяснениями и выяснять отношения — и все это разрешится само собой. Что бы он, право, сказал: «На маленьких нельзя кричать?» или «Эдит имеет право называть меня как пожелает?»
— Ладно, — сказал Ричард и сел на кровати, подтянув колени к груди; о кошмаре он так и не заговорил и, похоже, не собирался его обсуждать. Рокэ набросил на него откинутое было одеяло.
— Можешь еще поспать, если хочешь, — разрешил он. — И если опять приснится что-нибудь неприятное, сразу зови.
В тот же день явился Альберто: Рокэ и забыл о его грядущем визите, а ведь Диего Салина каждый год отправлял сына в Алвасете на Зимний Излом. Иногда племянник гостил у них и летом, и за то время, что дети провели вместе, они успели неплохо сдружиться; приезд Берто означал, что число шалостей теперь возрастет раза в три — зато его легкий характер поможет вывести Ричарда из его сумрачного настроения и помирить его с Эдит — дети очень быстро забудут о ссоре. Берто на этот раз приехал один, с небольшим сопровождением: его привез купеческий корабль, следовавший с Марикьяры в Хексберг и сделавший в Алвасете остановку, а не один из собственных кораблей Салины, поэтому Рокэ, не предупрежденный заранее, не только сам не встретил племянника в порту, но и не отрядил никого из своих людей — и узнал о его прибытии, только когда по двору разнесся звонкий голос:
— Привет, девчонки! А где Дик?
Рокэ спустился во двор как раз вовремя, чтобы заметить, как Берто демонстрирует на Айрис моряцкое приветствие, с силой хлопая ее по спине; девочка покачнулась, но удержалась на ногах. Рядом скакала Эдит с воплями:
— Меня! Меня тоже хлопни, Берто, меня, пожалуйста!
— О, дядя Рокэ! — Берто оглянулся на его шаги и выдал широкую улыбку. — А Дик-то где?
— Он сегодня наказан, — сказал Рокэ. — Поиграй пока с девочками, завтра он к вам присоединится.
На лице Берто отразилось удивление вперемешку с недоверием: похоже, он не представлял, что именно должен был натворить человек, чтобы его наказали, запретив гулять. Рокэ ожидал увидеть в его взгляде и толику презрительного негодования («вот еще, играть с девчонками, да им интересны только их куклы»), но Берто на удивление покладисто согласился и, не тратя времени на споры и расспросы, ткнул Айрис в плечо, свистнул и устремился в сторону заднего двора — туда, где была неприметная калитка, выходившая в сад; девочки, как будто подхваченные потоком ветра, все как одна сорвались с места и припустили за ним — может быть, Берто пока видел в них таких же мальчишек, товарищей по играм и проказам, а не загадочных обитательниц женского королевства, чужеродную расу, с которой уважающий себя мальчик не имеет никаких общих интересов.
С утра зарядил холодный дождь, и вместо того, чтобы обосноваться в саду и лазать по деревьям и кидаться друг в друга созревшими апельсинами, дети вынуждены были остаться под крышей. Еще до завтрака Берто успел трижды пронестись мимо спальни Рокэ, издавая боевые кличи; на третий раз Рокэ выглянул в коридор, но не успел поймать племянника, зато заметил девочек, которые, обряженные с ног до головы в какие-то пестрые тряпки, спотыкаясь и путаясь в полах своих одеяний, спешили следом. Вся компания скрылась за поворотом, и оттуда раздалось гиканье, дружный хохот и возглас Берто:
— А потом мы уплывем в Багряные земли, и я женюсь на всех трех сразу!
Очевидно, Ричарда было пора выпускать, чтобы энтузиазм Берто замкнулся на нем — прежде, чем дети разнесут дом, играя, например, в охоту на черных львов. Рокэ решил, что будет вести с Ричардом диалог как с взрослым — в конце концов, сколько он на своем веку устроил разносов армейским подчиненным и сколько наложил взысканий; правда, в армии обычно не нужно разбирать проступок по косточкам.
Ричард встретил его настороженным взглядом, как будто весь прошлый день обдумывал грядущий разговор и успел навоображать себе Леворукий знает чего; но зато, кажется, спокойно спал этой ночью, и кошмары его не терзали. Увидев Рокэ, он отложил книгу, которую до того читал, и вместо приветствия сразу спросил:
— Будете требовать, чтобы я тоже называл вас отцом, эр Рокэ?
— Леворукий упаси, вот еще не хватало, — хмыкнул Рокэ: его разум, похоже, уловив злой тон Ричарда, настроился на обмен колкостями в придворном духе. — Меня, знаешь ли, вполне устраивает быть холостяком.
— Тогда почему вы разрешаете Эди? И почему…? — начал Ричард и осекся.
— Потому что она еще маленькая, Дикон, и если ей так нравится, если она так привыкла, то почему же нет, зачем запрещать, если она все равно не сообразит, что к чему. И отвечая на твой второй вопрос, который ты хотел задать, но почему-то — не иначе как из врожденной скромности — воздержался — почему я тебя наказал: потому что нечего орать на ребенка, она же даже не поняла, отчего ты раскричался, и расстроилась, а ведь она тебя намного младше. Извольте соответствовать своему возрасту, господин старший брат, а не опускаться до уровня четырехлетней девочки.
— Ей еще три, — машинально поправил Ричард. — Ну, почти четыре… Эр Рокэ, вы очень рассердились, да?
— Ну, если бы я действительно рассердился, ты бы не отделался заключением на пару дней в комнате, как ты считаешь?
— Не знаю, — Ричард пожал плечами и опустил голову: похоже, после этой отповеди он, вместо того чтобы задуматься и раскаяться, совсем скис. — Вы раньше так не разговаривали.
— Разговаривал, просто не с тобой, — сказал Рокэ. — Потому что…
С его губ уже готова была сорваться новая насмешливая фраза, но, видя, как мальчик отворачивается, опускает плечи и старается не встретиться с ним взглядом, Рокэ подумал, что, наверное, все-таки переусердствовал со своей светски-саркастической манерой. Что бы ни говорило тогда в Ричарде — ревность к сестре или обида за отца — ребенок, пожалуй, не был настолько уж виноват и не заслужил, чтобы Рокэ обращался с ним как с бездельниками при королевском дворе. Рокэ пересел со стула на кровать, рядом с Ричардом, и положил руку мальчику на локоть.
— Дикон, я думаю, нам ни к чему продолжать ссору, — помолчав, предложил он. — Если ты извинишься перед Эдит и пообещаешь больше ее не обижать, мы забудем об этой истории. Поверь, я не претендую на место Эгмонта в твоем сердце. А Эдит, полагаю, сама все поймет, когда подрастет.
Ричард не повернулся, но и не отстранился, а придвинулся ближе, откинулся затылком Рокэ на руку и пробормотал:
— Я уже даже купил ей подарок. Конфеты, знаете, такие разноцветные, мы ходили в лавку с Айрис и госпожой Иоанной, еще неделю назад.
— Ну и хорошо, — сказал Рокэ и сдвинул руку так, чтобы приобнять мальчика. — Расскажи, как ты развлекался, пока сидел тут взаперти? Что ты читал?
— А, — Ричард наощупь пошарил на кровати позади себя и подцепил книгу. — Это про древнюю Гальтару, мэтр задал прочитать.
Книга была толстой, одетой в потертую кожу, с уголками, окованными бронзой — Рокэ не помнил такой в своей библиотеке: возможно, он и читал ее в своем детстве, а потом забыл — в ней, должно быть, не рассказывалось ни о легендах, ни о древней магии, а только эти стороны древнегальтарской жизни занимали его последние лет десять; а возможно, ее принес мэтр, заметивший у Ричарда интерес к истории.
— И как, увлекательно? — спросил Рокэ и добавил небрежно: — А что, кстати, тебе снилось?
Ричард кивнул:
— Да, интересно! И сегодня как раз снилось, как будто мы все живем там, в то время, только не в городе, а в замке — ну, в старом замке, в Надоре. А вчера… — он замялся и опять отвел глаза. — Не помню, что снилось, эр Рокэ.
— Понятно. Ну, не помнишь — значит, не помнишь. К слову о Надоре… Дикон, послушай, как ты смотришь на то, чтобы съездить где-то в конце зимы в твои родовые земли? Мне кажется, тебе пора, а то там, наверное, уже забыли, как ты выглядишь. А потом составишь мне компанию в столице и заодно начнешь приучаться к разъездам — не собираешься же ты годами торчать в имении, когда вырастешь.
— В Надор? — Ричард оживился, но, кажется, не до конца ему поверил: слишком уж резко, наверное, Рокэ сменил тему. — А вы?
— Естественно, я тоже поеду — не отпускать же тебя туда одного. Через пару дней обсудим, а сейчас иди, пока Альберто и твои сестры не разгромили мне весь замок, — Рокэ поднялся и приглашающим жестом распахнул дверь.
Глава 13
Я голым никогда не бегал!
Приписывается бегуну Пааво Нурми.
Приписывается бегуну Пааво Нурми.
читать дальшеВитражное окно малого кабинета, смотревшее на закрытый внутренний двор, со звоном разлетелось, и на пол грохнулся тяжелый медный поднос. Рокэ, пришедший сюда в поисках уединения, заглянул в дыру и посмотрел вниз, но уже никого не увидел, а услышал только шлепки босых пяток по мраморным плитам: двое хулиганов (судя по голосам — и правда только двое; впрочем, их общее испуганное «ой!» потерялось за звоном стекла), решивших покидаться подносами, сбежали, не дожидаясь, пока их поймают.
— Ричард и Альберто! — крикнул Рокэ им вслед. — А ну стоять! Сейчас же вернитесь!
Его приказ, конечно, остался без ответа: если сам по себе Ричард еще слушался, то в дуэте с Альберто иногда — вот как сегодня — превращался в неуправляемого дикаря; и теперь мысль замкнуть их друг на друге уже не казалась Рокэ такой уж разумной. К счастью, скоро из отпусков уже должны будут вернуться менторы — но это, наверное, поможет лишь отчасти, потому что Альберто в этот раз собирался гостить в Алвасете до самого дня рождения Айрис, то есть еще целый месяц.
Рокэ поднял и повертел в пальцах осколок красного стекла — лепесток витражной розы. Малый кабинет, который назывался так в пару большому — кабинету соберано, — был на самом деле дамской рукодельной комнатой: в этой части замка располагалась женская половина, устроенная наподобие багряноземельского гарема — память о традициях предков, отводивших супругам, наложницам и дочерям отдельный дворец внутри дворца. Здесь был когда-то разбит и зимний сад, сохранявший тепло даже в холодные ночи, и розы на стеклах вторили живым розам внизу. После смерти матери Рокэ это крыло замка стояло заколоченным, оранжерея пришла в упадок, и от сада остался только фонтан, бивший посреди внутреннего двора. Рокэ иногда размышлял о том, чтобы переселить сюда Айрис, когда та подрастет, а потом и младших девочек, ведь неясно, дождутся ли когда-нибудь покои своей истинной хозяйки — жены соберано, герцогини Алва. Он не собирался даже думать о женитьбе: ему хватало детей — и намеки на брак, становившиеся все более настойчивыми, все сильнее раздражали. В прошлом году состоялась королевская свадьба — там не обошлось без неприятностей, произошла какая-то трагедия, долго не могли подобрать невесту, первая вроде бы заболела и умерла — Рокэ не вникал, — но вот Фердинанд наконец обзавелся супругой и, вкусив, как говорится, счастья супружеских утех, с тех пор не давал Рокэ прохода. В разговорах с королем теперь постоянно всплывали имена урготских прелестниц и родственниц бордонских дожей — Фердинанд считал, что Рокэ нужно подыскать кого-то поюжнее, чтобы девушке не пришлось заново привыкать к жаре. Когда один раз король заметил, что «детям ведь, кстати, нужно материнское тепло», Рокэ не выдержал и заявил, что, наоборот, не женится по крайней мере еще лет десять — до совершеннолетия Ричарда. Это оказалось верным аргументом: король, пребывая в размягченном расположении духа, решил, что Рокэ не хочет навязывать детям мачеху, которая неизвестно как отнесется к ним, и отстал, хотя и пообещал поймать Рокэ на слове и напомнить ему об этом обязательстве на следующий же день после того, как герцогу Окделлу исполнится двадцать один год.
На эту королевскую свадьбу, между прочим, пришлось потратить почти все лето. К счастью, от Рокэ не потребовали, чтобы он привез с собой Ричарда, хотя по протоколу должны были присутствовать все главы дворянских домов: притащили даже старика Анри-Гийома. Явилась, опираясь на руку кансилльера, и вдовствующая королева, выпущенная ради торжества из своего негласного заточения; не желая мириться с переменой роли — она именовалась теперь королевой-матерью, а не Ее вдовствующим величеством, — Алиса принялась требовать, чтобы ей разрешили завести собственный двор, очень камерный, всего с десяток фрейлин — девочек от восьми до четырнадцати лет, из дворянских семей. Хищно глядя Рокэ прямо в глаза, она заметила, что герцогине Окделл — если она ничего не путает — как раз исполнилось восемь. Рокэ тогда не удалось ей ответить — к Алисе с широкой улыбкой влюбленного подковылял ее верный рыцарь, старый Эпинэ; он оттеснил Рокэ плечом, и свадьба осталась без традиционного скандала. Потом о «камерном дворе» как будто забыли, а в этом году старуха наконец-то отправилась в Закат, так и не дождавшись рождения внука или внучки, и Рокэ вздохнул с облегчением.
В дверь постучали. Рокэ, вынырнув из воспоминаний, положил осколок на подоконник, отметив, что нужно приказать здесь подмести и потом вызвать мастера восстановить витраж, и разрешил войти. Появился, к его удивлению, не кто-то из лакеев или горничных, а мажордом Игнасио собственной персоной: он был правой рукой управляющего и исправно гонял слуг, но Рокэ обычно почти не видел его, потому что мажордом считал, что попадаться на глаза соберано означает плохо выполнять свою работу. На лице Игнасио застыло неопределенно-чопорное выражение, которое Рокэ скорее ожидал бы увидеть у госпожи гувернантки.
— Соберано, — начал мажордом, — там дор Рикардо и дор Берто…
— Да, я знаю: кидались подносом и расколотили окно. Я поговорю с ними позже — им это с рук не сойдет, не волнуйся, Игнасио, можешь идти.
— Нет, соберано, — мажордом поджал губы: снова жест гувернантки. — Молодые доры занимаются… непотребствами.
— Игнасио, признайся, в тебя вселилась дора Иоанна? — спросил Рокэ; мажордом обиженно посмотрел на него: шуток он не понимал, и Рокэ махнул рукой. — Ладно, забудь. Так что же они там натворили?
— Я шел в погреб проверить запасы вина — вы знаете, соберано, что я ежедневно веду точный учет всех припасов. Проходя мимо фехтовального зала, я заметил, что молодые доры возятся там на полу, гм… — мажордом замялся, — неодетыми, соберано. Точнее сказать, совершенно голыми. И позже, когда я уже возвращался из погреба и направлялся в кладовые, сразу три служанки пожаловались мне, что доры в таком же виде бежали куда-то по коридору.
— Голыми? — переспросил Рокэ и потер лоб. — На полу в фехтовальном зале? Как им такое вообще могло прийти в голову?
Его испорченный разум тут же предположил, что мальчишки наткнулись на книгу с фривольными гравюрами или где-то подглядели неприличную сцену и теперь, еще не сознавая ее смысла, попытались повторить ее в игре. Рокэ напомнил себе, что в этом возрасте дети обычно еще невинны, некстати вспомнил, как три года назад подозревал, что Ричард пьет вино, и приказал немедленно поймать и привести обоих прямо сюда.
Через десять минут дети уже стояли перед ним: Ричард отворачивался и опускал глаза, а Альберто глазел то на разбитый витраж, то по сторонам — его занимало убранство комнаты. Оба так и не успели одеться и были замотаны в простыни наподобие древних философов, как их изображают на гравюрах в сборниках мудрых изречений.
— Не наступайте, осторожно, — сказал Рокэ. — Здесь стекло, не хватало еще встать босыми ногами.
Ричард поджал пальцы и не пошевелился, а Альберто отодвинулся ближе к двери. Рокэ поискал глазами шкуру или ковер, на который мальчики могли бы встать, но в комнатах в этом крыле, видимо, чтобы не собирать лишней пыли, был оставлен только пустой паркет.
— Ну и как же это понимать? — спросил Рокэ. — Что вы там устроили?
— Извините за витраж, дядя Рокэ! — охотно ответил Берто. — Мы случайно! Больше не будем, честно!
— Витраж еще ладно, но что это за выходка в фехтовальном зале? Я надеюсь, с вами хотя бы не было девочек? Что вообще на вас нашло?
— Мы возрождали древнегальтарские традиции, эр Рокэ, — Ричард поднял голову.
— Древнегальтарские? Не те ли традиции, где молодые люди поступали в войско парами и сражались доблестнее, если один, скажем так, поддерживал другого? Не те ли, где у одного была борода, а у другого еще нет? Где… — Рокэ остановил себя, прежде чем сказал слишком много. — Чем вы там занимались на полу?
— Что? — спросил Ричард с недоумением. — Эр Рокэ, мы просто боролись! Как древнегальтарские атлеты! Потом бегали, а потом метали диск! В той книге написано, что даже слово «гимнастерий» — зал, где они занимались, — это от слова «голый».
— И женщинам смотреть на соревнования нельзя! — добавил Берто. — Поэтому девочек мы не взяли, а служанки случайно увидели!
Рокэ подавил смех: вся эта выходка скорее забавляла, чем сердила, и ему даже не хотелось изобретать для мальчишек наказание.
— Вот как, — сказал он и кинул взгляд на поднос: тот и правда был идеально круглым и походил бы на бронзовый метательный диск, если бы не размеры, вес и выступающий ободок, украшенный, кстати, гальтарским прямоугольным орнаментом, — легкий и широкий, он, конечно, улетел не туда, куда его направила рука дискобола. — Кому-то не помешают занятия по баллистике, как я вижу. Витраж, правда, это уже не вернет, зато в следующий раз вы не запустите, скажем, гранату в строй собственной пехоты вместо войск противника. А витраж… за него, пожалуй, заплатит рэй Салина.
— А я? — спросил Ричард. — Это я метал диск, эр Рокэ, я должен заплатить!
— Если я заберу твои карманные деньги, это будет все равно что переложить их из одного моего кармана в другой, — Рокэ потер подбородок пальцем, как будто размышляя над серьезным вопросом. — Но мы можем взять сколько-то из доходов Надора. И да, молодые люди: вы тут окончательно обезумели от безделья, поэтому, как только праздники закончатся, я прикажу, чтобы вы получали в два раза больше заданий; а потом мы с Ричардом уедем в Надор. Кстати, фехтовальный зал тоже стоило бы использовать по назначению: вы наверняка уже забыли, с какой стороны держатся за шпагу, — все заброшено ради коротких мечей, копий и дротиков, не так ли? Ступайте одеваться и ждите меня внизу, проверим, как вы фехтуете.
— Ура, в Надор! — обрадовался Ричард.
— Ура, фехтовать! — вторил ему Берто: воспитательный порыв Рокэ пропал полностью втуне.
— А мы видели человека во-от с таким мечом, — добавил Ричард и развел руки, показывая размеры меча. — Мы с Айри, в городе, представляете. А можно Айри тоже придет фехтовать?
— Ну надо же, — сказал Рокэ. — Каких только чудаков не встретишь в Алвасете.
Рокэ с самого начала знал, что о Ричарде будут говорить: «Его же учил фехтованию сам Рокэ Алва», — и твердо намеревался сделать из него лучшую шпагу его поколения — точнее, не намеревался сознательно, а не допускал мысли, что может быть иначе. Для Ричарда здесь все было определено наперед: он должен будет занять первое место в Лаик; еще до Лаик, возможно, выиграть парочку дуэлей — и десятки дуэлей после; и постепенно дослужиться по крайней мере до маршала (Эгмонт все-таки вышел в отставку слишком рано, едва став генералом, но бедняга, как помнилось Рокэ, ощутимо хромал). Рокэ попробовал приступить к занятиям еще давно — зимой после Каданской кампании, когда все они немного пришли в себя, — и сразу же выяснилось, что детский разум устроен не так, как взрослый: даже подростка лет тринадцати уже можно было бы легко научить так, как это делал Рокэ, но с ребенком его методы не работали.
— Атакуй, — велел Рокэ, наставляя на Ричарда шпагу.
Мальчик бросился на него, его шпага тут же оказалась выбита и покатилась по полу, а кончик шпаги Рокэ уперся ему в грудь.
— Я тебя убил, — прокомментировал Рокэ. — Быстро же ты сдался!
— Неправда! Вы не убили, у вас же вот колпачок, — Ричард потрогал кончик шпаги пальцем. — И мне не больно.
— В настоящем поединке убил бы, — уточнил Рокэ.
— А, ладно, — Ричард закатил глаза, схватился за грудь, вскрикнул и распластался на полу, картинно раскинув руки. — Эр Рокэ, я умер!
— Дикон, вставай и продолжим, — нетерпеливо сказал Рокэ. — Хватит лежать, потом успеешь наиграться.
— Но я не могу, я же умер!
Смеялся ли мальчик над ним или и правда считал, что выполнил правила игры, но недоразумение удалось преодолеть, и они продолжили тренировку. Рокэ пытался заставить Ричарда повторять за ним приемы, но мальчик не видел их, не распознавал и не мог вычленить и наконец, отбросив шпагу, выкрикнул:
— Эр Рокэ, у меня не получается! Я не понимаю!
В его голосе звучало такое злое отчаяние, что Рокэ сдался и, свернув в тот раз тренировку, нанял для Ричарда еще одного ментора — по фехтованию, который не блистал, конечно, гениальностью, зато умел ставить юным ученикам руку и объяснять азы своей премудрости. Сам же Рокэ теперь иногда составлял ребенку компанию в дружеских поединках и успокаивал себя тем, что его собственный отец, точно так же отдавший его учителям, не делал и этого.
Отъезд в Надор состоялся сразу после дня рождения Айрис — Рокэ бы уехал и раньше, но дети, все четверо — даже пятеро — страшно бы на него обиделись. Дни рождения представлялись им межевыми камнями, точками, делившими год на четыре условные части: у Айрис в середине зимы, у Ричарда в начале весны, у Дейдри летом и у Эдит в самом конце года, поздней осенью. Рокэ и так постоянно пропускал день рождения Дейдри и иногда — Ричарда, а иногда попадал вообще только к Эдит; и в этот раз собирался увезти Ричарда от сестер и оставить их без праздника — иными словами, уехать, не поздравив как следует Айрис, было никак нельзя.
Как только Рокэ объявил детям о поездке, Айрис потребовала:
— Я тоже хочу в Надор! И в столицу с вами, эр Рокэ, пожалуйста, можно, я тоже поеду?
— Нет, — сказал Рокэ. — Там будет холодно, тебе вредно.
— Ну пожалуйста!
— Нет, — повторил Рокэ. — В этом году точно нет. И потом, что ты там будешь делать? В Надоре снег, не погулять; в столице на улице сыро, а в доме тебе будет скучно: там одни взрослые — не пойдешь же ты на посольский прием. Все дети твоего возраста сидят по своим имениям: я тебя уверяю, что в столице никого из них нет.
Айрис надулась:
— Если Дик пойдет на прием, я тоже пойду!
— Обычно девушек начинают вывозить на взрослые балы, когда им исполняется пятнадцать, кажется, — заметил Рокэ: об алисианских традициях он специально не стал вспоминать. — Вот тогда и поедем, если ты к тому времени не расхочешь, а пока ты останешься здесь.
Айрис нехотя согласилась подождать, и Рокэ оставалось только надеяться, что она не проберется тайком в карету — впрочем, нетрудно будет ее поймать на первом же привале и отправить домой, не плывут же они на корабле, где можно спрятаться в трюме.
Узнав о грядущем отъезде, начала собираться в дорогу и надорская свита, бывшая при девочках с самого первого дня, — старая нянька и кормилица со всем семейством. Когда дети попытались уговорить остаться хотя бы няньку, старуха с простонародной прямолинейностью заявила, что ее кости так и не привыкли к местной жаре, а вот надорские морозы пойдут им на пользу — да и дочка, если что, присмотрит за ней: в Надоре у нее действительно, как оказалось, жила взрослая дочь, бобылиха, не то давно овдовевшая, не то никогда не выходившая замуж. Можно было понять и остальных: Эдит уже давно не нуждалась в кормилице; младшая дочь кормилицы, Люси, так и не стала подругой ни ей, ни Дейдри, и проводила все время то на кухне, то хозяйственном дворе, путаясь под ногами у слуг. Ее старшая сестра, Дейзи, наоборот, была очень близка с Айрис и Ричардом, и Рокэ собирался со временем сделать ее камеристкой Айрис — но не отрывать же ребенка от матери, если та уезжает. Муж кормилицы же, пристроенный работать на конюшню, теперь выглядел довольнее всех и, подкручивая ус, вслух предвкушал, как он наконец глотнет настоящего надорского пива, а то местное вино, конечно, тоже бьет в голову, но на вкус — совсем не то.
Воссоединение Ричарда с родовыми землями прошло спокойнее, чем Рокэ опасался: по крайней мере, обошлось без ночных кошмаров. К счастью, графу Лараку не пришло в голову нанести визит в первые же дни: Рокэ был уверен, что этот человек, обиженный на то, что у него отобрали опекунство, непременно если не устроил бы ссору, то нашел бы способ расстроить мальчика. Для Ричарда подготовили не его детскую комнату, где он уже не поместился бы в кровать, а покои Эгмонта; для Рокэ — приличные гостевые покои неподалеку от хозяйских.
За окнами мела метель. Ричард, за четыре года отвыкший от снега, сунулся было во двор, вздрогнул, передернул плечами, поежился и вместо прогулки отправился бродить по замку, заглядывая в каждую комнату по пути, оглаживая деревянные панели, покрытые лаком, каменную резьбу на стенах, трогая ткань гобеленов, замирая у портретов предков — вспоминая. Рокэ же проводил время в герцогском кабинете: управляющий, присланный им сюда на замену человеку Лараков, был твердо намерен дать ему подробный отчет за все эти годы, как будто недостаточно было писем, полных цифрами и вычислениями, которые приходили в Алвасете раз в четыре месяца. Дела провинции шли неплохо (Рокэ со смехом отметил про себя, что на половину витража точно хватит — да что там, бюджет Надора даже не заметит этих трат), замок тоже содержался в порядке, и на этом можно было бы закончить, но управляющий выкладывал перед ним все новые и новые листы расчетов, расписки и договоры с арендаторами. Внезапно с первого этажа — кажется, со стороны оружейной — послышался шум, и Рокэ, ухватившись за возможность отделаться от управляющего, двинулся туда: ему почудился голос Ричарда, в котором, правда, звучало скорее удивление, чем испуг. Мальчик и правда оказался там: с ним препирался коренастый надорец, судя по одежде — местный егерь, который пытался отобрать у него вычурно украшенный мушкет.
— Вам нельзя, герцог! — убеждал егерь. — Это опасно! Что хотите трогайте, только не эту игрушку!
— Что происходит? — спросил Рокэ. Ричард обернулся к нему, и егерь, воспользовавшись заминкой, выхватил из его рук мушкет и принялся прилаживать его на стену так осторожно, как будто это был бочонок, набитый сухим порохом.
— Эр Рокэ, он не дает мне посмотреть мушкет! — пожаловался Ричард. — Не понимаю, почему! Такой интересный, там восемь стволов!
— Да потому что несчастливый он для вас! — объяснил егерь. — Это ведь из него ваш батюшка-то и… того.
У Ричарда расширились глаза, и Рокэ, приобняв его за плечи, поспешил вывести его из оружейной, бросив на егеря предупреждающий взгляд. Мушкет подобной конструкции, конечно, не мог выстрелить случайно: похоже, в деле о гибели Эгмонта открылись новые обстоятельства, но мальчику сейчас знать о них было совсем не обязательно. Может быть, стоит рассказать ему позже, когда он вырастет; а может быть, и никогда — в конце концов, кто, кроме Рокэ и егеря, догадывается о правде?
— Я думал, там напал какой-то зверь, — пробормотал Ричард, уставившись в пол. — Например, медведь, знаете, отец же рассказывал, как ходил на медведя, еще в Торке.
Хотя Рокэ сам никогда не вдавался в подробности пресловутого «несчастного случая», он помнил, как в самом начале мальчик что-то говорил о мушкете — возможно, позже детский разум забыл об этом, выместив из памяти тревожную, страшную картину.
— Наверное, он хотел почистить мушкет, а там оставался заряд, — сказал Рокэ. — Такое бывает, Дикон: с оружием надо обращаться осторожно, но человек может задуматься, замешкаться, допустить ошибку. Не думай сейчас об этом. Пойдем лучше посмотрим ваши мечи: покажешь мне, есть ли у вас такой же большой, как ты видел у того человека в Алвасете.
Они провели в Надоре около месяца и, приехав в столицу, вместо того чтобы окунуться в водоворот светских удовольствий, погрузились в пучину скуки. Придворная жизнь словно замерла: Ее величество ждала наследника, и двор, из солидарности с королевой, вел сейчас по-мещански тихую, размеренную жизнь. Рокэ с удивлением узнал, что сплетники приписывают отцовство ему, хотя, казалось бы, вокруг Ее величества увивалось немало молодых людей, куда больше подходящих на роль ее фаворитов. Никто не устраивал ни балов, ни пышных приемов, и только в паре салонов у известных Рокэ куртизанок иногда объявлялись вечера, где велись вялые карточные баталии: сонное оцепенение поздней зимы отбило у столичных обитателей охоту даже к оргиям.
Ричард был отпущен погулять по городу (не очень далеко и в компании двух человек из эскорта, которые следовали за ним чуть позади), а Рокэ никак не мог решить, хочет ли он посетить один из карточных вечеров или лучше останется в кабинете, по старой привычке, с гитарой и вином. Пока он рассуждал — всеобщая медлительность, видимо, настигла и его, — за окном успели сгуститься сумерки, и Ричард вернулся с прогулки.
— Эр Рокэ, а еще вам передавала привет женщина! — вспомнил он в конце ужина, рассказав уже обо всех столичных впечатлениях: сколько и каких ему встретилось лошадей, какие мундиры носят солдаты городского гарнизона и чем они вооружены, как у кареты, угодившей в выбоину на мостовой, укатилось колесо, и так далее. — Она сказала: «Мальчик, ты же живешь на улице Мимоз? Передавай привет герцогу Алве от Эмилии».
— Эмилии? — переспросил Рокэ. — Ты уверен, что именно так? Не Эмильенны? И как же она выглядела?
— Может быть, — Ричард пожал плечами. — Ну… волосы светлые, правда, из-под шляпки не очень было видно. Платье красивое.
Следующим же утром Рокэ, одевшись попроще, отправился к дому, где впервые увидел ту: как его страсть и горе давно улеглись, оставив после себя лишь легкую тоску и светлую грусть, так и в той, должно быть, угасла ее неприязнь, и та решилась возобновить знакомство. Обойдя трижды вокруг дома, Рокэ, однако, не нашел ни следа той: дом стоял пустым и, очевидно, сдавался внаем. Он постучал в калитку, и через пару минут к нему вышел сухопарый старичок — не то сам хозяин дома, не то некий приказчик, которому поручено было искать новых жильцов.
— Господин желает нанять дом? — спросил он.
— О, еще размышляю, — сказал Рокэ. — Любезный, у вас ведь здесь раньше жила дама? Довольно молодая девушка, блондинка…
— Девушка? — старичок смерил его оценивающим взглядом. — Последние четыре года этот дом снимал одинокий мужчина, а я строго запрещаю жильцам водить к себе девиц — вам, господин, стоит заранее зарубить это себе на носу. До этого была семейная пара, молодожены, правда, они быстро съехали — я не интересовался, почему, но, сами знаете, детей лучше растить в деревне, на свежем воздухе… Вроде бы супруга как раз была блондинкой, но точно не помню.
— Ясно, — сказал Рокэ и сунул старику золотой. — Значит, я обознался.
Остаток дня он бродил по городу, пытаясь, применив принципы военной разведки, представить, где могла остановиться замужняя женщина (вдова?), не очень богатая дворянка, приехавшая в столицу из деревни (из провинциального городка, из большого города, из своего имения?), и куда она могла ходить или ездить (к обедне, на рынок, в галантерейные лавки, к фонтану, с визитами к подругам?), но так ничего и не добился. Вечером, проигнорировав настороженный взгляд Хуана, он приказал набрать в корзину вина разных сортов, по паре бутылок на каждый, и, позвав к себе Ричарда, спросил:
— Дикон, хочешь попробовать вино? Разбавленное, я думаю, тебе уже вполне можно.
Ричард не успел ответить ни «да», ни «нет», потому что дверь распахнулась, и ввалился Эмиль, которого было еще давно приказано пускать без доклада.
— О, уже пьют! — засмеялся Эмиль и подцепил из корзины бутылку «Дурных слез», которую Рокэ собирался оставить для Ричарда на самый конец дегустации. — Ну как, получил привет от прекрасной Эмилии?
— Тебе-то откуда знать? — спросил Рокэ, не поднимаясь с места.
— Не только пьют, но и предаются модной в этом сезоне столичной меланхолии, — констатировал Эмиль. — Так что же, Дикон меня не узнал? Дик, ты что, правда решил, что это женщина? Лестно, лестно!
— Ты?!
— Ну да. Отлично же получилось, да, Дикон? — Эмиль потрепал Ричарда по голове. — Это мы с Валмоном — наследником Валмона — играли в карты на желание, я проиграл, и он выдумал этот маскарад.
— Два идиота, — проворчал Рокэ, но — на самом деле — он почувствовал не злость, а облегчение.
________________________
Примечания:
- по канону, свадьба Фердинанда и Катарины состоялась в 390 г. К.С.; год рождения Катарины в каноне дан 373, то есть на момент свадьбы ей семнадцать, тогда как она сама в КНК сообщает, что ей было восемнадцать. Можно было бы разрешить противоречие, сдвинув или ее год рождения на один назад, или год свадьбы на один вперед. Хотя второе, возможно, проще: дата свадьбы указывалась в старом дайри автора канона, в подборке, многие даты из которой изменились, а дата рождения Катарины — в тексте канона, в приложениях к ЛП, мы решили все-таки выбрать первый вариант и сдвинуть год рождения Катарины на 372. В этой главе заканчивается 391 и начинается 392 г., Ричарду десять лет и вот-вот исполнится одиннадцать;
- говоря о древнегальтарских традициях, Рокэ вольно цитирует «Пир» Платона;
- др.-греч. γυμναστήριον, то же, что γυμνάσιον «школа для занятий спортом», действительно происходит от слова γυμνός «голый».
Глава 14
Между 13 и 14 главами происходит прыжок в три года, перемещение из весны 392 г. в осень 394 г.
Осторожно! Подходы к любовной линии (любовным линиям), матримониальные вопросы и прочие дочки-матери.
Она ходила на всякую высокую гору и под всякое ветвистое дерево
и там блудодействовала.
Книга пророка Иеремии, 3:6
и там блудодействовала.
Книга пророка Иеремии, 3:6
читать дальше— Дикон, как ты считаешь, — Рокэ задумчиво постучал пальцами по столу, — кто нравится Айрис?
— В смысле «кто»? — переспросил Ричард. — Кто из менторов? Ну, ей нравится фехтование и танцы, еще математика, меньше — описательные науки и гальтарский, и совсем, если честно, не нравится эреа Иоанна. А почему вы спрашиваете? Разве она сама вам не рассказывала?
На самом деле, Рокэ, как примерный отец, вернувшись домой из столицы, всегда интересовался, как продвигается у его детей учеба, и эта осень не стала исключением, поэтому Айрис уже успела пожаловаться ему на гувернантку, а гувернантка — на Айрис; ментор по математике похвалил успехи Айрис и посетовал, что Ричарду стоило бы проявлять больше старания, а ментор по описательным наукам — наоборот; наконец, менторы по языкам в один голос превознесли успехи Дейдри, которая — ладно кэналлийский, младшие девочки выучили его, можно сказать, сами, с младенчества — которая вообще не должна была даже приступать к гальтарскому (и неизвестно, как она проникла на занятия, и кто ей разрешил, и как ей еще не стало скучно), и вежливо постарались не закатить глаза на вопрос о Ричарде.
— О, нет. Это я знаю. Нет, я имею в виду, из мальчиков, — сказал Рокэ, потер переносицу и посмотрел на Ричарда.
Ричард уставился на него в ответ, пару мгновений молчал, а потом моргнул и засмеялся:
— Айри же еще маленькая! Вы бы еще спросили, кто нравится Эди! Ну, мы все дружим с Берто, но это же не значит, что кто-то кому-то нравится, как вы говорите!
Рокэ, не отвечая сразу, взял со столика бокал с вином и покачал в руке. Они с Ричардом сидели в его алвасетском кабинете, который Рокэ только года четыре назад наконец обставил по своему вкусу, приказав убрать громадный письменный стол и вместо него поставить удобные кресла и покрыть паркет мягкими коврами: каждый раз, заводя с детьми серьезные разговоры в этом кабинете, он убеждал себя, что избавляется от отцовского наследия не только в выборе мебели, но и в вопросах воспитания. Нынешний интерьер, конечно, совсем не располагал к суровости — да и Рокэ, признаться, не видел себя в роли строгого родителя. Здесь было хорошо играть и слушать песни, читать книги, вести задушевные беседы (играть в солдатики, напомнил себе Рокэ: младшие — пусть они девочки — еще не выросли из того возраста, когда пол кабинета становится театром военных действий) или вот пить вино: наконец-то это можно было делать в компании Ричарда — правда, тот пока пил его разбавленным водой в пропорции два к одному. Сам Рокэ в свои тринадцать, между прочим, оскорбился бы, предложи ему кто такой коктейль. К слову о возрасте…
— Кстати, — спросил он небрежно. — Раз уж зашла речь: ты ведь еще не ходил на гору?
— На какую гору? — удивился Ричард.
— На гору, — повторил Рокэ, выделив слово голосом, и по взгляду Ричарда, в котором не отразилось осознания, понял, что нет — не ходил и даже не слышал: судя по всему, его ребенок, уже достаточно взрослый не только для вина, но для любви, по загадочным причинам остался в этом вопросе невинен. Конечно же, Рокэ не собирался обсуждать с мальчиком эти вещи — для такого, в конце концов, имеются более искушенные сверстники или старшие приятели, но ведь не отец!
— Ну, мы ходили на разные горы, но, похоже, вы имеете в виду какую-то особенную.
— О да, — сказал Рокэ. — Особенную. Неужели Берто не объяснял? Ладно, знаешь, спроси лучше у него. Он же скоро приедет?
Альберто, на три четверти года старше Ричарда, наверняка уже посещал гору и даже с удовольствием заделался бы ее завсегдатаем, если бы подольше и почаще гостил в Алвасете. Ричард же… Рокэ вспомнил, как кто-то говорил ему, еще в самом начале (кто же это был: ментор по фехтованию? гувернер? врач?), что северяне взрослеют медленнее. Неужели правда?
Ричард кивнул:
— Да, через неделю где-то обещал, и останется до дня рождения Эди, как обычно.
— Вот он тебя туда и сводит, поговори с ним.
Вторую попытку Рокэ предпринял с самой Айрис. Девочку еще не интересовало вино, но она сразу потянула руку к вазочке с морисскими сластями, ожидавшей ее на углу каминной полки. Набрав себе полную горсть засахаренных орехов, Айрис уселась в кресло, подвернув под себя ногу (Ричард теперь садился, небрежно заложив ногу на ногу и сцепив руки на колене), подергала себя за ленту, поерзала и наконец устроилась и выжидающе посмотрела на него. Рокэ не стал тянуть и сразу задал ей тот же вопрос, что и Ричарду, — нравятся ли ей уже какие-нибудь мальчики. Реакция у нее тоже была примерно такой же, как и у брата:
— Мы дружим с Берто! О, и он же скоро будет у нас в гостях! Эр Рокэ, как вы думаете, а моего дня рождения он может дождаться или как обычно? А Дика на его день рождения вы опять увезете?
Айрис, настроение которой быстро менялось, как мгновенно менялись и темы разговора, уже готова была надуться, и Рокэ попробовал вернуть беседу в прежнее русло:
— А тот юноша, с которым вы познакомились летом? Деллобордо, из Агарии, помнишь, его семья приезжала к нам?
— Антонио? — спросила Айрис и слегка порозовела. — Он хорошо фехтует, и с ним можно было поболтать о разном! Ой, представляете, эр Рокэ, еще он говорил, что собирается стать рыцарем-монахом — это что же, уйти в монастырь? Но зачем?
— Это у него молодежный романтизм, — предположил Рокэ. — Кто-то мечтает убежать из дома и заделаться пиратом, а кто-то вот хочет уйти в боевые монахи.
Этого Деллобордо, похоже, все-таки стоило взять на заметку: пусть иностранец, но его семья была достаточно знатной и занимала высокое положение среди агарийского дворянства — не то чтобы ровня герцогине, конечно, но если дети понравились друг другу, то зачем мешать? Впрочем, заглянув в лицо Айрис, он понял, что о чем-то большем, чем о дружеской симпатии, тут говорить рано, и решил не настаивать — но и не сбрасывать юного Деллобордо со счетов… придется послеживать за его судьбой.
— Если бы ты собралась выходить замуж, Айри, кого бы ты выбрала? — зашел он с другой стороны.
— Не знаю, — легко ответила девочка. — Может, какого-нибудь моряка. Меня не укачивает, и я люблю плавать и уже умею ставить парус!
Рокэ лихорадочно принялся перебирать в памяти своих знакомых моряков, у которых были бы сыновья, и обнаружил, что никто из его приятелей еще не женат, нет речи и о детях, а сами эти приятели — например, Ротгер — точно не подойдут по возрасту. Оставался пресловутый Альберто, который, увы, был уже давно обручен.
— А еще, знаете, эр Рокэ, — засмеялась Айрис, — мы с Диком давно придумали, что он женится на принцессе, а я выйду замуж за принца!
Рокэ вздохнул: похоже, брачные вопросы ему придется решать самому. Ему вообще пришло это в голову только потому, что в этот раз в столице его уж больно настойчиво обхаживал герцог Колиньяр, у которого, как он не уставал напоминать Рокэ при каждой встрече во дворце, подрастали сын и дочь; Рокэ решил, что можно было бы на будущее обезопасить себя от таких поползновений и честно отвечать, что его дети уже заняты.
Альберто, как и ожидалось, приехал в гости через несколько дней и на этот раз он был не один, а с родителями — к удаче Рокэ, потому что люди, которые — одни из немногих дворян в Талиге — сумели устроить для своего ребенка помолвку еще в младенчестве, были сейчас очень кстати. Рокэ не вникал, что именно Берто наговорил Ричарду по поводу горы, да и сами мальчишки не склонны были делится с взрослыми своими секретами, но однажды вечером Ричард пропал куда-то сразу после ужина, а Берто посмотрел на Рокэ с заговорщицким видом, неспешно встал из-за стола и степенным шагом направился к себе.
Вернулся Ричард ранним утром — настолько ранним, что в столовой сидели только сам Рокэ и Альберто, который отчаянно старался не звать и одновременно чуть не подпрыгивал на стуле от нетерпения. Ричард был мрачен, зол и растрепан и совершенно не похож на человека, впервые вкусившего любовных наслаждений. Он подошел к Берто, вцепился в спинку его стула и сердито сказал:
— Если это была шутка, Берто, то это была очень глупая шутка!
Довольная улыбка, начавшая было расцветать на губах Берто, когда Ричард появился в дверях, сползла с его лица, и он растерянно спросил:
— Тебе что же, не понравилось?
— Да что там могло понравиться? Холодно, темно, скучно!
— Ты был один? — не унимался Берто. — Неужели вообще никто не пришел? И чем ты там тогда занимался?
— Чем? Жег костер, чтобы не замерзнуть! Сколько бросил в него веток, и не сосчитать!
Рокэ при этих словах не смог удержаться от смешка, и Ричард, только сейчас заметив его, развернулся к нему.
— Эр Рокэ! Вы тоже в этом поучаствовали, я так и знал! Надоели вы оба со своими дурацкими розыгрышами!
Он гневно фыркнул, повернулся к ним спиной и вышел прочь; его шаги прогрохотали по лестнице, а дверь наверху стукнула с такой силой, что содрогнулись стены. Рокэ и Берто обменялись недоуменными взглядами и синхронно пожали плечами.
— Может быть, рановато? — спросил Рокэ.
— Может быть, у сухопутных… в смысле, у северян, как-то по-своему? — предположил в свою очередь Берто. — Ладно, дядя Рокэ, не грустите, разберемся!
Вооружившись пером, бумагой и чернилами пяти цветов — по тем цветам, которые нравились девочкам (красный для Айрис, потому что она обожала все яркое и потому что всегда предпочитала фамильные цвета; зеленый для Дейдри, потому что она любила его неоднозначные оттенки — нефритовый, оливковый и морской волны; и синий для Эдит, потому что она выбирала то, что выбирал сам Рокэ), плюс чисто черный для Ричарда и иссиня-черный для прочих записей — Рокэ выписал одно под другим имена молодых дворян подходящего возраста, главы семьи которых носили титулы не ниже графа. Первый столбик быстро закончился, Рокэ перешел на второй, а потом и на другую сторону листа. На втором листе он сделал то же самое, только с именами юных дворянок — вот только на этот раз даже первый столбик оказался заполнен не до конца. Поразмыслив немного, Рокэ вымарал тех, кто ему не нравился лично, потом тех, чьи семьи не внушали ему доверия, и наконец, еще подумав, добавил в конец каждого списка принцев и принцесс сопредельных государств.
Чувствовал он себя при этом форменной матроной — может быть, в этом была и своя правда: если Ричард брал от него все мужское, что Рокэ мог ему дать: в поведении, обращении с оружием, характере и воззрениях, — то от кого же Эдит перенимала все женское? Не от гувернантки же, не от нянек и не от служанок девочка научилась украшать руки кольцами и браслетами, и не на них ведь насмотревшись, требовала, капризничая, чтобы ей уложили волосы завитыми локонами и умастили благовониями. Айрис, кстати, во всем следовала за братом, а Дейдри вообще ни на кого не оглядывалась.
На военный совет — точнее, на обсуждение брачных планов, потенциальных обручений, возможных помолвок — Рокэ пригласил кузена с супругой: Диего и Бланка, как он и рассчитывал, охотно согласились ему помочь — а также Ричарда и Айрис, потому что считал, что дети тоже имеют право голоса там, где будет решаться их будущее; младших, правда, он не позвал: девочки шести (почти семи!) и восьми лет едва ли способны были пока понять, чего от них хотят. Он немного пожалел, что приказал избавиться от письменного стола: совет он проводил, конечно, в кабинете, и туда пришлось дополнительно втиснуть миниатюрное бюро, за которым он и расположился со своими бумагами и чернильницами.
— Предлагаю Ноймаров! — с порога начала Бланка, даже не успев еще опуститься в кресло. — Вот, допустим, Эрвин.
— Только не Литенкетте! — быстро сказал Рокэ.
Этого, на пару с графом Васспардом, он вычеркнул из своего списка первым: эти двое и несколько их сверстников из семей попроще — одного года с королевой, чуть помладше ее или постарше — образовали вокруг Ее юного Величества кружок, пока будто бы дружеский. Молодые люди, увивавшиеся за королевой, не позволяли себе ничего, кроме светских любезностей и незначащих бесед на публике и томных взглядов, когда думали, что их никто не видит, но от их компании опасно попахивало фаворитизмом — а Рокэ не хотел, чтобы его дочь (его дочь!) вынуждена была делить мужа с любовницей, пусть даже венценосной. Кстати, он припомнил, что ни разу не встречал среди них кузена Ричарда, Реджинальда, который тоже подходил им по возрасту: может быть, правда, того не увлекала придворная жизнь или он был слишком серьезен для придворных развлечений. Тут же ему подумалось, что, останься жив младший из бедолаг Эпинэ, тот тоже наверняка с удовольствием бы присоединился к кружку… Да, кстати, Эпинэ.
— Не хочу обижать ваших родственников, — сказал он, встретившись с помрачневшим взглядом Бланки, — но Литенкетте нам не подходит, это не обсуждается.
— У Рудольфа есть еще один сын, — напомнила Бланка. — Маркус, он даже младше.
— О да, — Рокэ постучал кончиком пера по бумаге. — Я его тоже записал, будем иметь его в виду, а пока пройдемся дальше по герцогам. Придды — этих предлагаю сразу отмести: у них там есть подозрения на фамильное безумие, не хотелось бы рисковать. И потом, Дикон, кажется, не очень поладил с их средним.
Ричард закивал: они столкнулись с юным Приддом при дворе два года назад, во время визита в столицу, и не сумели найти общий язык. Айрис с тем же энтузиазмом замотала головой. Диего закатил глаза и потянулся к кувшину в вином: похоже, Рокэ ошибся, и на самом деле кузен не привык к таким обсуждениям — наверное, в их семье брачные дела решала жена.
— У них там, конечно, уже четверо сыновей — есть из кого выбрать, — но рассматривать их я не собираюсь, — резюмировал Рокэ. — Дальше Эпинэ. Наследник, правда, для Айрис уже совсем старик…
— И он даже не военный, — наконец-то подал голос Диего.
Единственный оставшийся в живых наследник Эпинэ, Робер, был старше Айрис чуть ли не на пятнадцать лет, поэтому Рокэ изначально даже не вставил его в список, и ему пришлось сейчас, обмакнув перо в красные чернила, вывести его имя под всеми остальными. Робер Эр-При, по слухам, ходившим в свете, был так потрясен трагедией, случившейся с его семьей, что сразу, как закончилась его служба оруженосцем, уехал за границу развеяться и с тех пор прожигал состояние деда в путешествиях и заканчивать этот затянувшийся гран-тур, видимо, не собирался. Сейчас, кажется, он уже пару лет жил в Агарисе, изредка выбираясь оттуда на увеселительные прогулки в соседние города. Возможно, он занимался живописью: подобные молодые люди, оказавшись в Агарисе, вечно открывают в себе талант к рисованию или архитектуре.
— Эр Морис дружил с отцом! — вспомнила Айрис. — Обведите кружочком, эр Рокэ, пожалуйста! И Маркуса, про которого вы раньше говорили, тоже!
— Хорошо, — сказал Рокэ и начертил вокруг двух имен овалы красными чернилами. — Кто у нас еще из герцогов? Фиеско? Там что-то мутное…
О Колиньярах он даже не заикнулся, и взрослые собеседники его отлично поняли, а дети не уловили заминки.
— Видимо, на этом все, — сказала Бланка. — Две кандидатуры, что же, с вашей придирчивостью, кузен, это уже неплохо.
— О, на самом деле, есть еще принцы из соседних государств, — Рокэ посмотрел на свой листок. — Багряные земли я, конечно, брать не стал — хотя мог бы — но есть и поближе. Вот, скажем, Фельсенбурги. Правящая, можно сказать, фамилия Дриксен — не совсем, конечно, но близко. Молодой человек по имени Руперт, не так уж намного старше Айрис…
— Ну вот еще! — возмутился Диего. — Дриксен! Скажешь тоже!
— А что? — Рокэ засмеялся. — Представляешь, Айрис сделается дриксенской кесариней и отомстит им там всем за Алису!
— Я не знаю, кто это, — сказала Айрис.
— Тоже не знаю, — согласился Ричард. — Кесаря Дриксен зовут вроде бы не так, и разве у него есть сыновья?
Рокэ, оторвав от бумаги перо, которым он рисовал очередной кружок, посмотрел на Айрис и сказал серьезно:
— Айри, сейчас мы перебираем разные кандидатуры. Я напишу всем, кого мы сейчас выберем, и потом с кем-то одним тебя обручим, но — это важно, послушай меня, — естественно, если ты полюбишь кого-то другого или твой жених влюбится в другую, мы тут же разорвем твою помолвку. То же касается и тебя, Дикон, и девочек. Все это предварительно. Я не собираюсь никого принуждать. Ну что же, — он обвел взглядом собрание. — Кажется, три варианта есть — наверное, достаточно? Переходим к младшим?
Диего и Бланка кивнули — Бланка, возможно, хотела предложить еще что-то, но сочла за благо не затевать новое обсуждение. Рокэ передвинул поближе зеленые чернила и, помахав списком в воздухе, чтобы он просох, снова положил его перед собой. На самом деле, с младшими должно было быть проще: для них, как он полагал, необязательно было подбирать именно герцогов и принцев, и Рокэ собирался устроить их браки — конечно, не браки, всего лишь помолвки — с кем-то из семей своих друзей.
— Итак, — сказал он. — Смотрите, у Валмона четверо сыновей, из них самому младшему сейчас десять. Далее, Савиньяки — близнецов я не предлагаю, но Арно — сверстник Ричарда. Далее…
— Между прочим, — перебила Бьянка, — если кто-то из прошлых кандидатов не подойдет твоей старшей, ты вполне можешь предложить ему младшую.
Бланка, похоже, все никак не могла успокоиться по поводу того, что сын Ноймаринена не остался единственным в списке. Рокэ поморгал, потер лоб, посмотрел на нее, а потом снова уставился в бумагу: дворянские фамилии, длинные и короткие, норовили как будто разбежаться от него во все стороны; округлые буквы пытались выкатиться с листа на стол, а острые углы рвались вверх. Быстро же он устал — не ожидал от себя.
— Наверное, — сказал Рокэ и протер глаза. — Здесь, знаете, кузина, все так зыбко, что я не удивлюсь, если молодые люди поменяют свои предпочтения еще раз десять, когда подрастут. Но пока вот так. Далее — у меня еще длинный список, но, может быть, я не буду его зачитывать? Дикон и Айри, как думаете, Валмон для Дейдри и Савиньяк для Эдит или наоборот?
— Арно веселый, — сказала Айрис.
— Валмона я не видел, — сказал Ричард. — Но да, Арно веселый. Наверное, Эди с ним будет интересно.
— Бертрам — довольно серьезный и вдумчивый человек, — объяснил Рокэ. — О его старшем сыне, конечно, этого сказать нельзя, но почему бы младшему не пойти в батюшку? Решено: я поговорю с родителями молодых людей при встрече, мы же в любом случае поедем через Эпинэ и завернем к ним или по дороге в Надор, или на обратном пути, из столицы. А девочек я обрадую уже потом.
— Ладно, — сказал Ричард, наблюдая, как Рокэ обводит одно из имен зелеными чернилами, погружает перо в другую чернильницу и рисует новый кружок синим. — Как скажете, эр Рокэ.
— Полагаю, на этом все, — Диего попытался встать, но жена схватила его за руку и потянула вниз.
— О нет, — разочаровал его Рокэ. — Осталось самое трудное: Ричард.
— С этого следовало начать, — заметила Бланка.
— Нет, потому что здесь, честно говоря, все довольно печально, за неимением лучшего слова — а я не хотел начинать с неудачи, — Рокэ поднял листок, на котором красовалось от силы десятка полтора строк. — Девочек в поколении Дикона не просто мало — их катастрофически мало! Я не понимаю, как это получилось. Куда ни посмотри — здесь четыре сына, там пять, тут три, и у многих ни одной дочери — или они слишком взрослые, некоторые уже замужем! Вот, скажем, Придды — да, я не хотел их брать, но на безрыбье, Диего, ты же потомственный моряк, должен понимать… У них две дочери, обе значительно старше Ричарда, одна замужем, а другая вдова… Не подходит. Больше, по сути, смотреть не на кого. Даже за границей — в Урготе, скажем, — всё какие-то великовозрастные барышни. Морисские родственницы… у них очень своеобразное представление о браке. Дочери графов и ниже…
— Леони Дорак, Ивонн Маран, Мария Тристрам, — перечислила Бланка и замялась, — гм, две у Манрика, извини, кузен…
— Вот и я о чем, — сказал Рокэ. — Почти никого. Может быть — не знаю — Дикон приглядит себе кого-нибудь при дворе, когда мы будем в столице. Правда, Ее Величество тут у нас заявила, что не собирается брать в фрейлины девушек младше шестнадцати, потому что у нее, цитирую, здесь не сиротский приют. Дикон, попробуешь?
— Эр Рокэ, да! — Ричард улыбнулся, кивнул и тут же, смутившись каким-то своим мыслям, покраснел.
— Тогда решено, не будем сейчас тратить время, — подытожил Рокэ, собирая листки вместе и складывая их пополам. — Пойдемте ужинать.
________________________
Примечание:
- кавалер Деллобордо пришел к нам из «Манон Леско», его фамилия представляет собой адаптацию фамилии «де Грие», с учетом того, что grieu на старофранцузском означает «грек», а в каноне черты Греции носит Бордон. Пейринг Айрис с «де Грие» вкратце описывается в конце фанфика «Блаженны есте».
Глава 15
читать дальшеПервые несколько дней по приезде в Надор они провели в библиотеке, копаясь в личных архивах предков Ричарда. Могли бы, конечно, начать и позже, ближе к дню рождения, но погода как раз испортилась — снег уже сошел, но постоянно принимался идти весенний мелкий дождь, а ветер пригонял к горам новые и новые клочья серых облаков, — то есть делать на улице было нечего.
Еще в Алвасете Ричард, помирившись с Берто и выслушав от него объяснения о ритуалах взросления (может быть, завуалированные, а может быть, прямые — Рокэ не вслушивался), вспомнил, что в Надоре, по рассказам старой няньки, когда-то был похожий обычай: тоже нужно было залезть на скалу и провести там ночь. Приехав домой, он попытался расспросить подробнее няньку, которая смотрелась теперь такой же частью надорского замка, как тяжелые створки входных дверей, латы в коридоре или обветшалый гобелен на стене, — как будто никогда и не отлучалась и не провела целых четыре года в Алвасете. Ничего определенного, однако, выяснить не удалось: нянька уверяла, что, кажется, там было что-то посложнее, чем просто оказаться в правильное время на горе — правильное время означало ночь накануне дня рождения, хотя бы это Рокэ с Ричардом почувствовали верно. Вроде бы, говорила нянька, поглаживая узел кэналлийской шали, привезенной ей в подарок (шали, расписанные цветами, привозили каждый год, и за год новая шаль успевала посереть и слиться рисунком иногда с каменной кладкой стен, а иногда со стволами деревьев в соседнем лесу), вроде бы юноша должен был еще знать ответы на какие-то вопросы, но традиция прервалась еще при святом Алане, и с тех пор никто такого не делал. Настолько серьезный подход к искусству любви поразил Рокэ: что же это были за вопросы, без которых местная астэра не подпускала к себе неискушенных молодых людей и зачем вообще она это выдумала? Интересно, по теории были вопросы или по практике? Впрочем, поколения надорских герцогов, появившиеся на свет уже в нынешнем Круге, доказывали, что справиться вполне можно было и без астэры с ее экзаменом — но раз они с Ричардом решили в этот раз все делать по правилам, придется разыскать более точные свидетельства.
И вот они втроем с надорским домоправителем, добродушным толстяком Энтони (собственный управляющий Рокэ был оставлен надзирать за хозяйством), засели в библиотеке. Все личные бумаги, к счастью, собирались в отдельном шкафу: точнее, полки шкафа занимали более новые документы, а более старые пылились в сундуках, расположенных в той же нише, что и шкаф, — самые дальние сундуки выглядели настолько древними, что Рокэ не удивился бы, обнаружься там глиняные таблички архаичных времен… хотя нет, в ту эпоху Окделлы еще не владели этим замком, но мало ли, вдруг перевезли с собой семейное достояние; и все-таки он понадеялся, что им повезет ограничиться хотя бы тремя первыми сундуками, и до глиняных табличек у них дело не дойдет.
Энтони, вытащив из связки ключей самый неприметный, открыл сначала дверцы шкафа, потянул на себя, и на пол посыпались стопки исписанной бумаги, писем в конвертах, прошитых тетрадей — все, что было собрано в кабинете покойного Эгмонта и засунуто сюда сразу после его смерти. В этом тоже, конечно, придется разбираться, но позже. Последним из шкафа вывалился альбом ин-кварто, в жесткой обложке — такой, в какой девицы пишут подружкам стихи и пожелания счастья, а между страниц берегут засушенные лепестки. Ричард тут же подцепил альбом и сунул в него нос. Первая страница была украшена аскетично: вензель из букв «М.К.» был обрамлен строгим геометрическим узором, четкие линии шли параллельно одна другой, образуя три вписанных друг в друга восьмиугольника, а на свободных местах были выведены заштрихованные черным ромбы — здесь не было ни изогнутых веток с листьями, ни бутонов цветов, ни каллиграфически начертанных цитат — ничего, что обычно ожидаешь от девичьего альбома.
— Эр Рокэ, смотрите, это же дневник матушки! — воскликнул Ричард и погладил обложку. — Можно я почитаю?
— Потом, — сказал Рокэ. — Позже можно, но сейчас не отвлекайся, мы ищем совсем другое!
Домоправитель тем временем распахнул крышку первого сундука, поднялось облако пыли, Ричард закашлялся, у него заслезились глаза, и Рокэ, попытавшись разогнать пыль веером из попавшихся под руку листов, но сделав этим только хуже, велел ему выйти и решил, что они вернутся сюда завтра, когда здесь уберут.
На следующий день они занялись содержимым того сундука, где хранились документы конца прошлого Круга и более ранние. Быстро просмотрев разрозненные бумаги, они отложили их в сторону и принялись изучать книги и тетради — то есть все, что было похоже на дневники или мемуары, — выискивая в них любые упоминания слов «вопросы и ответы». Самым ответственным мемуаристом оказался прапрадед пресловутого Алана, живший века за полтора до своего печально знаменитого потомка: от него остался громоздкий фолиант, кодекс, переплетенный в бычью кожу с тиснением, где он скрупулезно записал все достойные внимания события своей жизни, начиная с раннего детства, а некоторые даже сопроводил миниатюрами. Медленно пролистав примерно пятую часть книги, вглядываясь в остроугольные буквы, теснившиеся на строчках, подпирая одна другую, Ричард наконец ткнул пальцем в страницу:
— Вот здесь вроде сказано «вопросы».
Рокэ, отвлекшись от другого дневника, который проглядывал сам, заглянул через его плечо, и они вдвоем склонились над книгой.
«Вошед же в возраст призва мя отец мой и вручи ми словеса таиная яже аз заучих. Быша же си словеса вопросы числом ~IS и ответы тем же числом. Ночию же прикова мя отец цепию на скале и вопросы исспроси аз же отвечах и остави мя…»
Дальше чернила затерлись, и было не разобрать. Ричард потеребил угол страницы, и так уже размочаленный от времени, и наморщил лоб:
— Что здесь написано, эр Рокэ? Что значит «вошед же в возраст»?
— Ну, в целом все понятно: молодой человек вошел в возраст — полагаю, это значит, что начал взрослеть, так что мы на правильном пути. Отец принес ему какие-то тайные вопросы и ответы, шестнадцать штук, юноша их выучил. Ночью они пошли на скалу, отец его приковал цепью, задал эти ритуальные вопросы и оставил его там. Судя по тому, что сохранились мемуары, эту ночь твой предок пережил без потерь. Найти бы еще эти «тайные словеса»…
— Я видел где-то список! — Ричард просветлел. — Сейчас!
Он покопался в куче ветхих бумаг, отложенных в сторону, и извлек одиночный листок, на котором, действительно, обнаружился список из тридцати двух пунктов, в которых теперь, когда Рокэ и Ричард знали, что искать, угадывались пары коротких вопросов и ответов. Они были изложены более современным языком, чем изъяснялся мемуарист, но все равно оставляли странное впечатление и точно никак не касались ни любви, ни созревания.
— Она придет из осени, — прочитал Рокэ вразнобой. — Кто откроет врата? Сколько их было? В чем наша слабость? Да… Очень загадочно. Веет каким-то древним заклинанием, немного похоже на «Песнь Четверых», правда?
— Ага, — согласился Ричард. — Но раз надо, то давайте я выучу, а потом сделаем, как написано в мемуарах.
На скалу, к мордам вепрей, высеченным в камне, они взобрались вдвоем: Рокэ, не зная достоверно о точных правилах ритуала — в мемуарах, которые они изучили, не упоминались детали, — не рискнул брать с собой сопровождающих. Стараясь не задумываться, как это выглядит со стороны, Рокэ сначала обмотал запястья Ричарда плотной тканью (он понадеялся, что высшие силы не будут иметь ничего против — в конце концов, не было же их целью калечить Повелителя), а потом замкнул на них кандалы, которые сошлись с легким щелчком: древние все предусмотрели заранее, чтобы потомкам не пришлось заботиться о том, как именно приковывать юношей к скале. Цепи оказались достаточно короткими и не позволяли ни сесть, ни тем более лечь, но Рокэ решил, что молодое тело вполне способно провести без сна, стоя, половину суток: день рождения Ричарда, удачно или неудачно, приходился почти на Весенний Излом, и ночь сейчас была лишь ненамного короче дня. После этого он, не дожидаясь протестов, закутал Ричарда в теплый плащ с капюшоном, зачитал ему по памяти ритуальные вопросы, которые успел заучить и сам — не так уж много их и было, — выслушал один за другим ответы и, оставив при себе слова напутствия, развернулся и не оглядываясь ушел в замок, оставив Ричарда одного.
Вернулся он на рассвете, все так же один. Еще с полдороги, поднимаясь на скалу, он позвал:
— Дикон!
Не получив ответа, он решил, что, может быть, тропа, загибаясь, заглушает звуки, и попробовал еще раз уже совсем близко к вершине:
— Дикон! Ричард! Ты здесь?
Ричард молчал, и Рокэ сделалось неуютно: не мог же мальчик сам отковаться и уйти неизвестно куда или, того хуже, сделать пару неверных шагов и сорваться с горы? Ему вспомнилось собственное путешествие в Гальтару, еще давно, в ранней юности — странностей тогда хватало, и бывало несколько моментов, когда его охватывало некое экстатическое безумие; длилось оно, правда, недолго, и Рокэ тогда не успел повредить ни себе, ни спутникам. Но он был тогда старше, а Ричард во многом еще ребенок.
Выбравшись наконец на площадку, Рокэ со смесью облегчения и ужаса обнаружил, что Ричард на месте, но не слышит его: мальчик безвольно обвис на цепях, склонив голову; он не шевелился, и только ветер перебирал его волосы, играя короткими прядями. Ричард обрезал их незадолго до отъезда, после очередной мимолетной ссоры, по какому поводу, Рокэ уже не помнил («вы мне не отец, хватит меня воспитывать»), — обрезал, вероятно, чтобы показать, насколько чуждо и противно ему все кэналлийское, ведь это южане носят волосы длинными. Рокэ подозревал, что подстричься ему помогала Айрис, потому что волосы выглядели так, как будто их касались ножницы в аккуратной девичьей руке, а не лезвие кинжала, но выяснять подробности не стал.
Нет, это совсем не было похоже на то, что творилось с ним самим в Гальтаре. Рокэ бросился к мальчику и, разжав кандалы, которые легко ему повиновались, опустил Ричарда на землю, придерживая под спину, и похлопал по щекам. Никакого отклика это не вызвало, но ладони у Ричарда были теплыми, сердце билось ровно, и дышал он спокойно. Решив, что здесь он все равно ничего не добьется, Рокэ взвалил Ричарда на плечо и принялся осторожно спускаться — взял бы на руки, хотя тот, конечно, вырос и потяжелел с тех пор, как Рокэ последний раз носил его на руках, но пройти по тропе тогда было бы невозможно. В замке он употребил свой самый командный тон, чтобы раздать приказания домочадцам и не дать им впасть в панику, а то некоторые, встретившиеся им по пути, уже начали причитать над молодым герцогом; он велел уложить Ричарда, согреть его и принести отвар из ягод шиповника, а потом разогнал всех, сам устроился возле кровати и приготовился ждать.
Несколько часов прошли в тишине, которую нарушало только потрескивание дров в камине — весна выдалась ранней, но топить все равно приходилось много, и сам Рокэ постоянно мерз. Наконец — уже после полудня — Ричард повел головой, открыл глаза и спросил сонным голосом:
— Эр Рокэ, все уже закончилось?
— Думаю, что да, — сказал Рокэ. — Ну что, Дикон, как ты провел ночь? Приходила ли к тебе девушка?
— Какая девушка? — удивился Ричард.
Похоже, Берто все-таки ничего ему не объяснил или объяснил не то.
— Из тех, что живут на таких горах и помогают юношам повзрослеть. Полагаю, что астэра Скал. Дева-литтен, должно быть.
— Нет, что вы! — Ричард мотнул головой. — Никаких девушек не было!
Рокэ, поймав его взгляд, полный недоумения, понял, что Ричард не лжет: видимо, ритуалы Скал совсем не были связаны с делами любовными — а, может быть, Ричард и правда еще не вырос, оставался еще ребенком, и Рокэ отправил его на гору слишком рано — поэтому ему и стало дурно.
— Что же с тобой было, Дикон? — спросил он. — Что ты помнишь?
Ричард как будто задумался, и в глазах его мелькнуло было мечтательное выражение, но взгляд сразу затуманился.
— По-моему, я был камнем… — нерешительно начал он.
Рокэ засмеялся:
— Дикон, не слишком ли ты взрослый для этой игры? Камнем!
— Ну да, — сказал Ричард и, приподнявшись, заговорил увереннее: — Как будто камнем в основании скалы, я просто лежал и слышал все, что происходит вокруг — как прорастает трава, топчутся волки в лесу, где-то бродят люди, ездят повозки; и другие камни как будто очень медленно растут, а другие перетираются в песок… А потом Скалы начали со мной говорить.
— Да? — спросил Рокэ. — И что же они тебе сказали?
— Сказали, что приветствуют Повелителя. И потом, что Повелитель пришел слишком рано. Но раз уж его направил сам король, тогда ладно.
— Король? — переспросил Рокэ. — Точно король? Так и сказали?
— Ну да. Не знаю, что они имели в виду.
Зато Рокэ, кажется, знал: нет, смутные подозрения возникли у него еще тогда, во время гальтарского вояжа, когда на его призыв отозвались все стихии, а не только Ветер, положенный ему по крови; но он тогда отмахнулся от них и упорно не желал принимать на веру. Конечно, теперь, оглядываясь назад, он вспоминал и другие детали, которые явно указывали на его истинное наследие — наверное, на самом деле, он давно это знал. Ну что же, король так король, этого уже не изменить — нет оснований не верить Скалам… А вот что значит «слишком рано» (и как же точно Скалы повторили его собственные мысли)? Неужели они вычитали из мемуаров что-то не то, и стоило подождать еще несколько лет? Не повредило ли это мальчику?
Из размышлений его вырвал голос Ричарда:
— Эр Рокэ, голова очень болит. Можно я еще посплю?
— Голова? — спросил Рокэ с удивлением: Ричард никогда не мучился мигренями и вообще со времени того, семилетней давности, ранения, почти не болел — по крайней мере, не болел настолько тяжело, чтобы лежать в постели; а с тех пор, как они начали каждый год ездить в Надор, перестал даже простужаться.
— Угу, — сказал Ричард.
— Голова… — задумчиво повторил Рокэ и положил ладонь Ричарду на лоб. — Погоди, малыш, сейчас.
Ричард не отдернулся в негодовании и не запротестовал, что он вовсе никакой не малыш, а только зажмурился, закусил губу и отвернулся от окна, в которое проникали солнечные лучи, словно яркий свет ему мешал. Рокэ потянулся к шнурку, вовремя вспомнил, что они в Надоре и шнурков для вызова слуг здесь нет, и крикнул в коридор, чтобы из его покоев принесли шкатулку с лекарствами. Эта шкатулка за годы его родительства на самом деле разрослась уже до размеров небольшого сундучка, и в ней должны были найтись и средства от головной боли — пусть Ричарду не были знакомы подростковые мигрени, зато они раз в несколько месяцев одолевали Айрис, особенно сейчас, когда она начала превращаться из девочки в девушку. Ожидая, пока выполнят его поручение, Рокэ успел убедить Ричарда выпить отвар шиповника, уже остывший и заново нагретый на углях камина, а когда один из его кэналлийцев (надорские слуги все равно не знали, где и что искать) внес наконец шкатулку, вытащил оттуда три склянки. В одной был лавандовый настой: добавить в воду и дать выпить; в другой — персиковое масло: растереть лоб, виски и макушку; в третьей — масло фиалки: накапать в ухо, хотя Ричард, конечно, откажется, и это придется сделать, когда он заснет.
Ричард проспал весь оставшийся день — весь свой день рождения — и следующую ночь и вышел к завтраку задумчивым и немного рассеянным, но бодрым. Рокэ предложил ему съездить покататься — на улице как раз распогодилось, — и собирался составить ему компанию, но тут к нему подошел домоправитель, который держал в руке какую-то бумагу, измятую и потертую, как будто пролежавшую лет десять в ящике стола, и Рокэ вспомнил, что тот был отправлен разгребать архив Эгмонта.
— Герцог, — обратился к нему домоправитель: надорские домочадцы умудрялись интонациями выражать, обозначает это «герцог» их собственного герцога или чужого. — Полагаю, вам будет интересно на это взглянуть.
Рокэ протянул руку за бумагой, гадая, что же это может быть — свидетельство заговора, улика против покойного Эгмонта — уж больно осторожным был тон домоправителя, — и, вчитавшись, понял, что ошибся: это оказался договор о помолвке малолетней герцогини Айрис, урожденной Окделл, с Альдо Раканом, принцем в изгнании. Рокэ присвистнул, и Ричард обернулся к нему.
— Что там, эр Рокэ? — настороженно спросил он.
— О, ничего особенного. Представляешь, оказывается, Айрис уже была помолвлена, а мы об этом ничего не знали. С Альдо Раканом из Агариса.
— Ну, — сказал Ричард, — он все-таки принц, хоть и опальный. Хотя Айрис не захочет, наверное, жить в изгнании.
— Подозреваю, она не обидится, если я сам разорву эту помолвку.
Забавно, что теперь в Агарис придется посылать целых два письма: Рокэ оставил третьего кандидата — Робера Эр-При — на потом, надеясь, что связываться с ним не придется, но получилось так, что два других потенциальных жениха отказали: Ноймары имели непонятное предубеждение против Окделлов и прислали очень вежливое и обходительное объяснение, почему этот брак их не устраивает, а у Фельсенбургов предубеждение распространялось на весь Талиг и особенно на герцога Алву лично, поэтому они отвергли Айрис в очень резких выражениях.
«Господин Ракан,
Извещаю вас, что на правах опекуна я в одностороннем порядке разрываю вашу помолвку с Айрис, герцогиней Окделл, моей воспитанницей.
Р. Алва».
— Ты не представляешь, от кого мне тут пришло письмо! — Альдо помахал бумагой перед носом у Робера и засмеялся. — От Кэналлийского Ворона собственной персоной!
— Ничего себе, — пробормотал Робер и покосился на свой конверт, еще не распечатанный, на котором тоже виднелся кэналлийский герб. — И что же он пишет?
— О, оказывается, я был помолвлен с какой-то девчонкой, Окделл, кстати, ваши семьи же дружили? Помолвлен! Ха-ха, я даже не подозревал! Надо спросить у бабушки, может, она вспомнит!
— Ну надо же, — повторил Робер и раскрыл свое письмо.
— Что пишут? — Альдо попытался заглянуть туда, но Робер прикрыл письмо рукой.
— Ты не поверишь. Герцог Алва предлагает помолвку. С Айрис Окделл.
______________________________
Примечания:
- в роли староталигского языка выступает немного искаженный древнерусский (грамматические формы выверены, а слова и структура фраз — нет);
- Рокэ лечит головную боль по Авиценне.
Глава 16
Жил-был безумец, которому казалось,
что в одной из бутылок он держит китайскую принцессу
(вам, конечно, известно, что это самая прекрасная принцесса в мире).
П. Мериме.
что в одной из бутылок он держит китайскую принцессу
(вам, конечно, известно, что это самая прекрасная принцесса в мире).
П. Мериме.
читать дальше— Хочу также напомнить вам, господа, что завтра вечером посольство Нухутского султаната устраивает у себя прием, на котором Его Величество очень хотел бы видеть некоторых из вас, — объявил кансилльер в конце очередного не то королевского совета, не то придворного вечера без дам, на котором Рокэ, вернувшись в столицу, был вынужден присутствовать.
— Только некоторых? — спросил Рокэ. — Кого же это?
Король откашлялся, и все взгляды обратились к нему: Рокэ помнил это благодушное выражение на его лице — именно с таким Его Величество в свое время всучил ему опеку над маленькими Окделлами. Было понятно, что король опять предвкушает какую-то романтическую или лирическую историю — казалось бы, женившись и обзаведясь двумя детьми, он должен был излечиться от желания устраивать чужую личную жизнь, но нет: например, он регулярно угрожал Рокэ, что если тот не найдет себе невесту, то ему будет приказано обвенчаться с сестрой бордонского дожа.
— О, друг мой, — заговорил король. — Дело в том, что наши друзья из Нухута привезли для нас брачное предложение: насколько я понимаю, их правящая семья никогда раньше не роднилась с государствами Золотого Договора — поправьте меня, друзья, если я ошибаюсь, — и вот наконец они решили, что для этого пришло время. У них есть принцесса…
— Нухутская принцесса? — переспросил супрем: похоже было, новость оказалась неожиданностью не только для Рокэ, который всю зиму и половину весны провел вдали от двора. — Нухутская?
В его тоне слышалось одновременно и «У них есть принцессы?», и «Кому же в голову придет жениться на дикарке?»
— Вы не ослышались, — с милой улыбкой подтвердил кансилльер: вот кто наверняка узнал новость одним из первых.
— Так вот, господа, — продолжал король. — Я бы, конечно, и сам рад был упрочить связи с султанатом, но, сами понимаете, принц Карл только что родился, а девушке, как я понял, уже лет тринадцать — посудите сами, такая серьезная разница в возрасте, когда супруга старше…
— Кроме того, — вставил кардинал и посмотрел на кансилльера, — мы же все понимаем, что королева из-за границы — это не то, что нам сейчас нужно, учитывая, скажем так, опыт прошлого.
— Да, — согласился король неожиданно легко. — Поэтому, господа, мы решили, что герцог — как титул, ближайший к королевскому, ближе только принцы крови — тоже устроит наших друзей из Нухута. И я бы хотел, чтобы прием посетили те из вас, господа герцоги, у которых есть сыновья лет тринадцати, четырнадцати, пятнадцати: господин супрем, господин обер-прокурор, господин Первый маршал? О, и, конечно, вы, герцог Фиеско, у вас же есть сыновья?
— Да, Ваше Величество, — сказал Фиеско откуда-то из-за чужих спин: никто не заметил, как он появился и присутствовал ли в зале с самого начала. — Приблизительно два.
— Я думаю, что мой сын вполне может найти себе более подходящую невесту! — заявил Колиньяр и в упор уставился на Рокэ. — Всегда можно обратить внимание на кого-то поближе, на девицу, равную по статусу и положению, да, герцог Алва?
Рокэ пожал плечами:
— Не все желания имеют свойство исполняться, герцог Колиньяр!
Тем временем супрем убеждал короля, что его сыновья, ни один из них, не в столице — хотя Рокэ был уверен, что старший появится в столице, возле юбки королевы, так скоро, как ему дадут отпуск в армии, — а самому ему идти на смотрины нет смысла, потому что, конечно, родители могут выбирать для детей пару, но главное слово остается за детьми. Рокэ вспомнил слухи, которые ходили о скоропалительной женитьбе самого господина супрема, и подумал, что тот в этом вопросе хотя бы последователен. Обер-прокурор тоже выглядел так, как будто собирался пренебречь просьбой короля и проигнорировать прием, а Фиеско опять словно растворился в толпе. Постепенно дворяне потянулись к выходу, и Рокэ тоже двинулся к двери, но король окликнул его:
— Друг мой, постойте!
— О, Ваше Величество, мы с герцогом Окделлом обязательно придем, — заверил его Рокэ.
Король отмахнулся и слегка поморщился:
— Я не об этом! Хотел вам напомнить, чтобы вы вели себя как положено, а не как в прошлый раз! Не хватало нам еще войны с Нухутом!
— Такого не будет, — пообещал Рокэ.
Прошлый раз, действительно, вышло не очень хорошо. Тогда прием устраивало гайифское посольство — это было два года назад, Ричарду только исполнилось двенадцать, и Рокэ, как и теперь, привез его с собой в столицу и водил по светским развлечениям, чтобы мальчик постепенно привыкал к придворной жизни. Увлекшись разговором с друзьями, он слишком поздно заметил, что гайифский посол, склонившись к Ричарду, шепчет тому что-то на ухо, а рука его тянется потрепать мальчика по спине — по крайней мере, Рокэ хотел бы надеяться, что именно по спине. Рокэ подозвал Ричарда к себе и, когда тот подбежал, спросил вполголоса:
— О чем вы там беседовали с господином послом?
— Да ни о чем особенном. Он спрашивал, чей я, и я сказал, что ваш. Он скривился и прошипел что-то вроде: «А, фаворит герцога Алвы, ну понятно», и тут вы меня позвали. Эр Рокэ, почему фаворит?
Вызвать чужого посла на дуэль неминуемо означало бы объявить этой стране войну, поэтому Рокэ просто разбил мерзавцу нос с одного удара и добавил бы еще, если бы его не оттащили. Разразился жуткий скандал. Гайифа послала ноту протеста, ведомство экстерриора ответило официальными извинениями, и войны вроде бы удалось избежать — правда, тем же летом она все равно началась, только не с Гайифой: эти предпочитали воевать чужими руками. Какие-то очередные кочевники, вдруг явившиеся непонятно откуда, как будто из Холты, хотя сама Холта уверяла, что не имеет к ним отношения, напали на восточные границы Талига, и Рокэ, победив их, как раз и получил звание Первого маршала.
Дома Рокэ сообщил было Ричарду, что завтра их ждут в нухутском посольстве, но тот пропустил его слова мимо ушей, отмахнулся и поспешил поделиться тем, что сейчас занимало его ум:
— Эр Рокэ, я почитал дневник матушки, и она там пишет о своих женихах, которые были до отца. Сначала к ней сватался кансилльер, но там все быстро закончилось само собой.
— Ну надо же, — Рокэ засмеялся. — Представляешь, ты был бы сейчас сыном кансилльера? Вырос бы таким же скучным, зато всю жизнь провел бы при дворе.
— А потом был какой-то жених, которому матушка отказала, и знаете почему? Потому что выяснила, что он ходил в… веселые дома. Никогда не думал. Так забавно, надо будет рассказать Айри! Или нет, ей нельзя, она же девочка.
— Радикальный подход, — оценил Рокэ. — Знаешь, я даже понимаю в чем-то твою матушку: есть масса способов получить то же самое, не прибегая к продажной любви. Всегда можно придумать, чем привлечь к себе девушку, помимо денег.
Оставив Ричарда в задумчивом настроении, Рокэ зашел к нему только на следующий день — напомнить о приеме — и в очередной раз убедился, что расположение духа у подростков способно меняться ежедневно безо всякой причины. Ричард валялся на кровати, уткнувшись в книгу — очередной сентиментальный древнегальтарский романчик: прелестные пастушки, потерянные дети, слезы и невинные поцелуи на фоне зеленой дубравы — конечно же, в переводе (а обещал ведь, что за время поездки подтянет гальтарский), — и не собирался вставать.
— Я никуда не пойду. Идите без меня.
— Ричард, — строго повторил Рокэ. — Его Величество настаивал, чтобы на прием пришли герцоги с сыновьями — твоего, между прочим, возраста.
— Ну вот тем более, у вас же нет сыновей, идите один.
— Тебе надо учиться бывать в свете, посольский прием — такое же светское событие, как бал или вечер во дворце.
— Не хочу. Ну что там, нухутцы, что они могут показать! О чем вообще разговаривать с этими дикарями?
— Кстати, примерно то же самое заявил и господин обер-прокурор прямо в лицо Его Величеству, — заметил Рокэ.
— Правда? — Ричард оживился, отложил книгу и спустил ноги с кровати. — И он туда не собирается? Значит, и граф Сабве не придет? Тогда пойдемте, надо же посмотреть, чего они лишились! Но, знаете, если вы идете туда, только потому что там наливают какое-то необычное нухутское вино, то сами будете виноваты, если мы будем весь вечер скучать!
Прием в нухутском посольстве начался, действительно, с застолья: Рокэ не считал себя знатоком восточной кухни, но даже он заметил, что сегодня нухутцы превзошли сами себя в экзотичности — кроме уже знакомых блюд, похожих одновременно на холтийские и морисские, подавали еще какие-то маловразумительные кусочки непонятно какого мяса или не мяса, обильно политые соусом — таких перемен было больше десятка, и все они различались по вкусу и были, надо признать, неплохи. Возможно, нухутцы хотели этим что-то сказать, а возможно, посольский повар просто был тем еще экспериментатором. Вина, между прочим, вообще не предлагали — по морисскому обычаю, — а вместо этого исправно подливали в маленькие чашечки — по обычаю холтийцев — теплый напиток, похожий на шадди, но менее горький и более водянистый.
Вся нухутская культура стояла на перепутье между холтийской и багряноземельской и представляла собой их смесь: Нухут, занимая узкую полоску суши вдоль побережья, вынужден был развивать мореходство и даже сумел наладить, в обход Кэналлоа, морскую торговлю с восточной оконечностью Багряных земель. В одежде и быту же нухутцы предпочитали всё холтийское и поэтому на больших дипломатических мероприятиях смотрелись форменными дикарями.
Струнный квартет, инструменты в котором тоже были неизвестны Рокэ, наигрывал что-то необременительное, слуги разносили блюда, и вот наконец подали десерт — шербет, крошечные мягкие булочки на меду и круглые красные ягоды, целиком покрытые застывшей карамелью, — и нухутский посол, поднявшись с места, попросил внимания.
— Сегодня, господа, я бы хотел говорить от имени наших давних друзей и торговых партнеров — Срединной Империи из Бирюзовых Земель, — начал посол. — Многим из вас, конечно, знакомы вазы, шелк и другие товары, которые привозят из этой богатой и древней страны.
Человек, сидевший по правую руку от посла, привстал и поклонился. Он был одет не по нухутской моде — в балахон с длинными широкими рукавами, свисавшими почти до земли, сшитый из знаменитого плотного шелка и украшенный рисунками фантастических птиц и зверей.
— Я знал! — прошептал на ухо Рокэ, нагнувшись к нему, Марсель Валме, оказавшийся сегодня здесь же: старший сын Валмона не пропускал ни одного приема в столице. — Я всегда подозревал, что не могут люди, которые одеваются буквально в шкуры, производить вот такие вазы!
— Я даже не задумывался, мало ли кто во что одет, — прошептал в ответ Рокэ и повернулся, чтобы узнать мнение Ричарда — но тот сидел, скрестив руки на груди и мрачно глядя в сторону, и изо всех сил делал вид, что он не с ними. С десертом он уже расправился, ободрав всю карамель и съев только ягоды, а речи посла о международной торговле ему было слушать откровенно скучно.
— К сожалению, в наше время обитатели разных континентов знают друг о друге совсем мало, — продолжал тем временем посол: Рокэ, отвлекшись на разговор, пропустил все славословия в адрес бирюзовоземельской империи. — Хотелось бы надеяться, что новое начинание исправит эту ошибку и поможет наладить связи…
И так далее: дипломаты могли вести подобные речи часами. Рокэ опять потерял нить и принялся разглядывать публику, пытаясь по нарядам и внешности отличить нухутцев от их «торговых партнеров».
— …свою дочь — принцессу Срединной Империи, — сказал посол. — У всех вас, господа, будет сейчас возможность ознакомиться с портретом. Будьте добры, пожалуйста.
Посол принял у слуги, уже ожидавшего за его плечом, небольшую — ладони в три высотой — картину в простой раме и, повернув, продемонстрировал гостям. Портрет был написан в традиционной манере, маслом — нухутцы (или бирюзовоземельцы) явно наняли художника из Золотых Земель, должно быть, из Агариса: то, что выдавалось за «нухутскую живопись», обычно выглядело более схематично, а люди изображались совсем условно. С портрета смотрела прелестная девушка — девочка, не старше Айрис. Темные глаза необычного разреза были подведены, широкие скулы набелены, высокий лоб открыт, черные волосы забраны наверх, в сложную прическу, украшенную золотым гребнем и маленькими подвесками с самоцветами; два волнистых локона спускались вниз по вискам. Три слоя бирюзового шелка разных оттенков оформляли прямой ворот ее платья, а в руке красавицы лежал полураскрытый веер. Рокэ с удовольствием представил себе, какие выражения появятся на лицах обер-прокурора и супрема, когда те узнают, что именно они упустили, и легонько толкнул Ричарда локтем в бок, чтобы тот тоже обратил наконец внимание на портрет. Ричард не пошевелился, и Рокэ, взглянув на него, понял, что тот справился и сам: мальчик не отрываясь смотрел на портрет, застыв и как будто даже перестав дышать.
— …заключить договор о помолвке, — сказал посол и кивнул бирюзовоземельцу.
— О, конечно, — Рокэ встал. — Я с радостью подпишу все, что вы укажете, господин посол, на правах опекуна юного герцога Окделла. Он не будет возражать. Да, Ричард?
Рокэ потряс Ричарда за плечо, не получил ответа и двинулся к послу, рядом с которым секретарь посольства уже поставил конторку и раскладывал на ней бумаги. Бирюзовоземелец оценивающе оглядел Ричарда, улыбнулся в длинные усы, сложил ладони под подбородком и что-то пробормотал послу; посол слегка поклонился, пожал Рокэ руку, и на этом устный договор был заключен. Бирюзовоземелец опять обратился к послу с какой-то фразой: тот, видимо, ко всему прочему играл роль его толмача.
— Может быть, молодой господин хочет что-то уточнить? — перевел посол.
— Мне кажется, молодого господина и так все устраивает, — сказал Рокэ. — Герцог Окделл! Отомрите и подойдите уже сюда!
Ричард наконец сумел оторвать взгляд от картины и, моргнув, поднялся и послушно подошел.
— Молодой господин желает что-нибудь спросить? — повторил посол.
— Да, — сказал Ричард. — Как ее зовут?
Бирюзовоземелец разразился тирадой, состоящей, вероятно, из имен и титулов принцессы, но посол оставил из нее только пару слов:
— Принцесса Юэжань из рода Чжао.
— Ю-э-жань, — пробормотал Ричард про себя. — Почти Юджиния. И, господин посол, скажите, можно будет… забрать портрет?
— О да, конечно, — посол обменялся взглядами с бирюзовозмельцем, который снова снисходительно улыбнулся и кивнул. — И мы пришлем нашего художника, чтобы он написал портрет молодого господина. И молодой господин может отправить письмо, но ответ мы обещаем нескоро: во-первых, почта идет долго, а во-вторых, дева Чжао еще только начала изучать талиг…
— Это неважно, — сказал Ричард и, протянув руку, провел пальцем по раме портрета. — Я все равно напишу.
Завладев портретом, Ричард, с трудом дождавшись окончания приема, умчался в особняк, а Рокэ в компании Марселя Валме, увязавшегося за ним, неспешным шагом ехал следом.
— Удивительно, — заметил Валме. — С первого взгляда влюбиться в портрет. Как будто и не у вас воспитывался.
Рокэ хмыкнул и не стал его разочаровывать: на самом деле, никакого противоречия здесь не было — Ричард оказался так близок Рокэ, как будто в их жилах текла одна кровь. Не так ли, в самом деле, и сам Рокэ влюбился в ту, лишь единожды увидев ее в окне? Душа Ричарда была уже подготовлена долгим ожиданием любви — одно к одному, намеки Берто, несостоявшиеся свидания с астэрами, обсуждения помолвок, наконец, дневник Мирабеллы, — и его сердце уцепилось за первое, на что упал его взгляд. Его случайной избранницей могла бы оказаться любая прелестница — фрейлина на королевском балу, сама королева, горожанка, помахавшая из окна, цветочница, дочь рыбака, встреченная на берегу моря — и хорошо еще, если бы возлюбленная (допустим, не считая фрейлины, если бы это была девица на выданье) быстро наскучила ему, и любовь прошла, не успев как следует разгореться. Нет, портрет невесты, право, — один из самых удачных вариантов, какой только можно представить.
____________________________
Примечания:
- Фиеско — «герцог Шрёдингера»: он появляется в каноне всего один раз, в сцене Фабианова дня, и больше никогда не упоминается — ни в числе герцогов, ни просто так, а в переиздании он вообще понижен до графа;
- «У меня приблизительно два сына» — реальное высказывание В. С. Черномырдина;
- Ричард читает классический античный роман «Дафнис и Хлоя»;
- пейринг Ричарда с бирюзовоземельской принцессой предполагался и мог бы случиться в продолжении фанфика «Повелитель мергеля» (сам фанфик и отрывок из продолжения); в этом же фанфике можно ознакомиться с авторским хэдканоном о Бирюзовых Землях;
- отсылаем читателей к сцене с портретом принцессы в «Турандот» Гоцци: www1.lib.ru/INOOLD/GOCCI/gozzi1_2.txt_with-big-... .
Глава 17
Осторожно! Рокэ немного несправедлив к детям, присутствуют неудобные намеки (но все быстро разрешается).
— Но ведь нам не будет еще восемнадцати.
— Тогда мы уедем в Узбекистан, там можно раньше...
Г. Щербакова
— Тогда мы уедем в Узбекистан, там можно раньше...
Г. Щербакова
читать дальшеБерто со всеми девочками отправились кататься на лодке — наконец-то на его собственной лодке, недавно подаренной ему, которой он правил сам и на которой и совершил весь переход с Марикьяры до Алвасете: лодка была маленькой, но крепкой и устойчивой и была способна выдержать долгое плавание, а для увеселительных прогулок ей даже не была нужна команда. Дети звали с собой и Ричарда, но тот, сославшись на то, чем ему нужно готовиться к занятиям в Лаик («Какие занятия, Дик, мы же это и так все знаем? Что нового нам там расскажут?»), отказался и закрылся у себя. Рокэ, впрочем, знал, что дело не в занятиях: три дня назад Ричард получил очередное письмо от своей невесты, а это всегда заставляло его выпасть из жизни по меньшей мере на неделю. Письма приходили редко, обменяться ими получалось всего два-три раза в год, и Ричард, пересказывая невесте все события, которые произошли за это время, обсуждая с ней все темы, которые успел обдумать, все соображения, которые у него накопились, исписывал целые тетради — и судя по тому, какие объемные пакеты получал в ответ, невеста не отставала. Должно быть, если собрать и издать их переписку, получился бы добротный эпистолярный роман в нескольких томах. Ричард не рассказывал никому подробно, о чем именно беседует с невестой, но иногда делился какими-то деталями, которые его особенно поражали и которые он не считал секретными.
К прошлому письму принцесса приложила акварельную миниатюру на тончайшей бумаге, размером в ладонь: через весь лист наискосок тянулась изящно выведенная веточка дерева в цвету, а в верхнем левом углу черной тушью были начертаны четыре символа, образуя квадрат. Ричард объяснил, что картина называется «Созерцание сливы», потому что так с бирюзовоземельского, по словам принцессы, переводится его собственное имя; символы означают «слива», «исследовать», «скала» и «князь»: Ричард, Повелитель Скал. Тот значок, который соответствовал скале, даже немного походил на знак Скал. Принцесса сделала рисунок сама. Ричард заказал для него кожаный футляр на цепочке и носил теперь на груди, под рубашкой, как амулет. В ответном письме он, видимо, спросил, будет ли невеста рада похожему подарку с его стороны, и после этого перелопатил всю библиотеку в поисках репродукций светских живописных изображений святой Евгении: он считал, что труднопроизносимое имя принцессы напоминает надорское «Юджиния», а значит, соответствует «Евгении». Рокэ тогда подумал, что хорошо было бы свозить мальчика в Агарис, чтобы он увидел картины, которые нашел в книгах, воочию, но времени на большое путешествие уже не было: осенью Ричарду предстояло отправиться в Лаик. В новом письме принцесса, судя по всему, давала свое разрешение на ответный подарок, и Ричард, закрывшись в комнате и обложившись красками, кистями и альбомами по искусству, пытался написать святую Евгению с ее атрибутами так, чтобы сразу было понятно, кто именно изображен на картине: принцесса училась языку талиг и манерам Золотых земель у монахини-миссионерки из Агариса, поэтому должна была знать эсператистских святых. Собственно, как раз сейчас он и занимался живописью вместо подготовки к Лаик, которой отговорился от морской прогулки.
К ужину дети не вернулись, и Рокэ, хотя еще не начал волноваться, потому что они делали такое и раньше, все-таки решил спросить Ричарда. Когда он, постучав, вошел, картина стояла у стены на мольберте, скрытая серым чехлом, заляпанным красками, наброшенным небрежно и как будто в спешке — виднелся пустой светлый фон в правом нижнем углу, кусочек рукава женского платья и стебелек цветка. Ричард сидел за столом и старательно вычерчивал что-то на листке бумаги — судя по скомканным блокнотным листам, разбросанным вокруг, это был не первый его эскиз. Приглядевшись, Рокэ понял, что Ричард не сражается с линиями перспективы или пропорциями, а пытается изобразить несколько бирюзовоземельских символов, причем, кажется, не таких, как те, что красовались на натюрморте со сливой.
Неспособность Ричарда к языкам давно вошла у них в семье в поговорку: даже кэналлийский тот сумел освоить лишь настолько, чтобы отдавать команды слугам или делать заказы в трактирах, — с самим Рокэ, с Берто и другими кэналлийскими приятелями он разговаривал исключительно на талиг, тогда как девочки изящно перескакивали с талиг на кэналлийский и обратно. Учитель гальтарского махнул на Ричарда рукой: тот мог заучить наизусть огромный фрагмент стихотворного текста и даже неплохо научился переводить с листа, но впадал в рассеянность и начинал путать слова, как только ему задавали сочинить хотя бы пару строчек — хотя бы пару прозаических фраз — самому. Учитель дриксенского был тоже близок к тому, чтобы остановиться на разучивании поэм; учитель агирнийского, которого Рокэ, перебрав языки, которыми владел сам, необдуманно выписал из Багряных земель в прошлом году, вообще сейчас занимался только с Дейдри.
— Я так вижу, кое у кого наконец-то проснулся вкус к языкам? — заметил Рокэ, заглядывая Ричарду через плечо.
— Это не язык, — пробормотал Ричард, провел последнюю черту и, отложив перо, бросил взгляд на угол своей картины, как будто прикидывая, поместится ли туда надпись. — Это картинки, эр Рокэ. Просто ставите рядом несколько картинок, и получается смысл. Здесь нет грамматики, не надо ничего склонять.
— Вот как, — сказал Рокэ и вкрадчиво добавил: — И как же на этом не-языке будет, допустим, «Я вас люблю»?
Ричард густо покраснел и закрыл листок рукой: похоже, Рокэ с первого раза угадал верно, и принцессе предстояло следующей почтой получить подарок с откровенным признанием в любви.
— Полагаю, нужны картинки «я», «вы» и «люблю»? — предположил Рокэ, сделав вид, что не заметил этого жеста.
— «Я», «любовь» и «вы», — поправил Ричард. — Только я не знаю, как это читается.
— Гм… ясно. Ладно, Дикон, не буду тебя дальше смущать. Лучше скажи мне: ты не знаешь, куда собирались Берто и девочки? Они ничего тебе не говорили?
— Понятия не имею, — буркнул Ричард: возможно, он отказался от прогулки еще и потому, что снова обижался на Берто — и снова по прежнему поводу.
В середине лета у них гостил Арно Сэ, и они вдвоем с Берто упорно не оставляли попыток познакомить Ричарда с радостями плотской любви. Берто уже понял, что Ричард очень решительно настроен против похода к астэрам, поэтому не стал об этом даже заикаться, а вот Арно, не искушенный в таких мистических тонкостях, предложил более простой вариант.
— Ведь наверняка в окрестностях есть какие-нибудь прелестные рыбачки или цветочницы, которые будут только рады! — сказал он. — Вот в Сэ, знаете, у местных крестьянок есть традиция…
— Нет! — отрезал Ричард. — У меня есть невеста! У тебя, Арно, между прочим, тоже есть невеста!
— Но ей еще и десяти нет, Дик!
— Ладно, — сквозь зубы проговорил Ричард и разжал сжатый кулак. — Ладно, Арно — пока ладно. Но если, когда она вырастет, я замечу, что ты ей изменяешь, то, обещаю, тебе не поздоровится!
— Это еще будет нескоро! — засмеялся Арно, а Берто, чтобы сгладить напряжение, заметил:
— Кстати, Дик, вот у тебя уже есть невеста, но неудобно же выйдет, если ты не будешь знать, что с ней делать! Тебе ведь нужно научиться!
— Нет! — повторил Ричард. — Хватит, не хочу больше об этом говорить! Идите сами куда знаете, только без меня!
Обрадованный Берто тем же вечером увлек Арно на гору, и больше они не заговаривали с Ричардом об этом, но сейчас, видимо, Берто решил вернуться к теме, и они с Ричардом опять поссорились. Ричард, похоже, твердо вознамерился хранить верность невесте, которую никогда не видел, до самой свадьбы — как будто он взял за жизненный образец тот гальтарский роман, который читал, когда устроилась его помолвка, — подобно тому, как сам Рокэ чуть не повторил путь героя морисской поэмы, страдавшего любовным безумием. Рокэ не стал напоминать Ричарду, что даже тот идеал непорочности, гальтарский юноша, на которого равнялся Ричард, все же успел взять кое-какие уроки, прежде чем соединиться с невестой.
Насколько Ричард упорствовал в своей верности, настолько же Айрис оказалась влюбчива. Каждый раз, наблюдая, каким томным взглядом она провожает очередную копну черных волос, Рокэ старался прикинуть, кем же из знакомых юнцов она увлечена, кого же ей напомнил тот или иной случайный прохожий, первый встречный, мимолетно увиденный незнакомец. Рокэ перебрал сверстников из числа кэналлийских и марикьярских дворян, которым Айрис была представлена, — Паоло, Бласко, даже пресловутого Берто, о котором бы точно было известно, — потом перешел к более взрослым, собственным приятелям — но все было не то. Он даже попытался через гувернантку осторожно выяснить, не сам ли он стал объектом влюбленности, но гувернантка проявила свою типичную прямолинейность — понятие осторожности было противно ее натуре, — и Айрис, оскорбленная, закатила ей ужасный скандал с битьем посуды. Похоже, она была единственной девушкой из его окружения, кто не вздыхал по его прекрасным глазам (правда, было еще две, но они пока были слишком маленькие), — а сам Рокэ, наоборот, кажется, был единственным кэналлийцем, кто не вызывал у Айрис романтического интереса. Наконец Рокэ вычислил, что Айрис нравится не конкретный человек, а типаж: темные волосы, длинные, чуть вьющиеся; темные же глаза; стройная фигура; в целом — то, что называют внешностью Анэма. Невозможно было предугадать, на кого именно и когда Айрис перенесет свое увлечение, и Рокэ теперь приходилось постоянно быть настороже.
Из Агариса, между прочим, докладывали, что маркиз Эр-При — который оттуда так и не уехал; лишь пару раз выезжал в короткие путешествия и возвращался назад — связался с гоганкой, чуть ли не тринадцати лет; возможно, это ничего не значило, а возможно, и представляло опасность для помолвки — кто знает этих Людей Чести старой школы, вон Ричард сколько лет воспитывался у Рокэ, а все равно исповедовал замшелые принципы целомудрия, засевшие, видимо, у него в крови. Кавалер Деллобордо, в свою очередь, связался с куртизанкой, и Рокэ, услышав новости, поблагодарил Леворукого, что не стал рассматривать его кандидатуру, а то — если вспомнить историю, вычитанную Ричардом и потом Айрис в дневнике матушки — вышел бы забавный, но неприятный казус.
— Они еще опять повторяли ту дурацкую шутку, как поедут в Багряные земли, и Берто женится на всех троих, — вспомнил Ричард.
— Что?! — Рокэ вскочил с кресла, куда уже успел усесться. — Их надо перехватить, Дикон! Сейчас же!
— Эр Рокэ, вы что? Это просто детская шутка! Они, наверное, немного забыли о времени, скоро вернутся. Раньше они не плавали так далеко, потому что у Берто не было своей лодки.
— Вот именно: забыли о времени. Согласись, будет очень неудобно разрывать сразу две помолвки и устраивать скоропалительную свадьбу, особенно теперь, когда вам с Берто уезжать в Лаик уже послезавтра!
— Какую свадьбу? — спросил Ричард с недоумением. — Они не едут ни в какие Багряные земли, это точно.
— О, необязательно убегать так далеко, чтобы заняться тем, чем занимаются молодые люди и девушки, оставшись одни!
Рука Ричарда дрогнула, перо прочертило косую линию поперек всего листа, испортив каллиграфически выведенную надпись, и Ричард отшвырнул его в угол.
— Хватит нас подозревать Создатель знает в чем! Вы постоянно это делаете! — крикнул он. — Как вам вообще не стыдно — подумать такое об Айри! Она моя сестра, и Берто наш друг, он нам как брат!
— О эта юношеская невинность! Не стоит мерить Айри и Берто по себе: они оба совсем не похожи на тебя, зато похожи друг на друга, а еще Берто — истинный кэналлиец. Поверь, я сам был таким в его возрасте!
— Делайте что хотите, — зло сказал Ричард. — Не собираюсь в этом участвовать.
Рокэ оставил его и, приказав готовить лодку, сам устремился в порт. Его воображение разворачивало перед ним одновременно несколько сценариев в дополнение к тому, который он предложил Ричарду. Дети могли и правда сбежать, но могли потеряться, попасть в беду, напороться на рифы, наткнуться на пиратов… Ему представлялось, как придется гнаться за беглецами аж до самых Багряных земель, чтобы, догнав, обнаружить девочек уже в гареме — или, того хуже, в рабстве у какого-нибудь враждебного шада; как след детей потеряется безвозвратно, навеки; как до утра они с командой моряков будут прочесывать прибрежные воды в поисках огонька костра, который мелькнет в бухте или на островке, — и найдут наконец только обломки лодки и искалеченные тела.
Некстати вспомнилась печальная судьба незадачливого наследника Приддов. Рокэ познакомился — точнее, сошелся ближе: они уже были шапочно знакомы — с этим молодым человеком два года назад, в Торке — последние три летних сезона в приграничье шли вялотекущие бои. Граф Васспард — Джастин, как он себя называл (герцог Вальтер оказался знатным надорофилом: старшего и младшего у них в семье именовали в надорском духе — Джастин и Питер вместо Юстиниана и Петера; и Рокэ почти ожидал, что средний окажется Вэлентайном, а как звали еще одного, он не помнил), — пребывал в глубокой тоске, ничуть не дорожил своей злосчастной жизнью, оплакивал разбитое сердце и готов был кинуться под вражеские пули — в общем, страдал; и делал это не то чтобы демонстративно, но не мог обмануть человека, привыкшего вытирать слезы детям (Вейзель, наверное, тоже заметил, но Рокэ вмешался раньше). Рокэ удалось выяснить, что Ее величество недавно начала преобразования в своем окружении и теперь занялась фаворитизмом внутри кружка фаворитов, выделяя одних и отстраняя других. Джастину в тот год как раз не повезло. Рокэ за годы отцовства усвоил, что расстроенного ребенка можно успокоить, переведя его внимание на другое; он принялся развлекать Джастина, а, когда настала осень, предложил ему на время взять отпуск или вообще выйти в отставку (все равно в своем состоянии он бы много не навоевал, а в кружке Ее величества уже был один контуженный — Эрвин Литенкетте) и развеяться, например, в длительном путешествии. Они начали с поездки в Кэналлоа, и Рокэ поневоле постоянно беспокоился, как бы Джастину не пришло в голову обратить внимание на Айрис — но, к счастью, обошлось. Из Алвасете Джастин, послушавшись совета Рокэ, отплыл на Марикьяру, оттуда в Агарис, оттуда — в Гайифу; он посылал подробные письма — путевые заметки, где расписывал ежедневные впечатления, синеву моря, свежесть ветра, великолепие памятников, грандиозность гайифского флота, — пока, наконец, не пришло известие, что его корабль потерпел крушение у берегов Йерны, и никому не удалось спастись.
Герцог Вальтер обвинил во всем Рокэ («Вы не представляете, герцог, в каком состоянии Валентин!» — новости добрались до Васспарда осенью, как раз незадолго до начала занятий в Лаик; новый наследник был вынужден пропустить год, и ему предстояло теперь учиться вместе с Ричардом, Берто и Арно). Рокэ, который подозревал, что Вальтер был замешан в той давнишней истории с Эгмонтом и покушением, не удивился его неприязни («Зато я прекрасно представляю, герцог, в каком состоянии были мои дети девять лет назад!»). Джастина, погибшего так глупо, было жаль, но мироздание ведь должно было когда-то начать наконец выкашивать и Повелителей Волн — впрочем, в семействе Приддов до сих пор оставалось подозрительно много мужчин: это стоило обдумать отдельно.
___________________________
Примечания:
- «Ричард, Повелитель Скал» пишется так: 李查岩王 и читается примерно как «Ли-ча Янь-ван»; вообще при передачи имени «Ричард» обычно используется другой иероглиф «ли», не «слива», но читаются они одинаково, и мы решили взять «сливу», тем более что это популярная китайская фамилия. Иероглиф «ча» означает не «созерцать», а скорее «проверять, обследовать»;
- «я вас люблю» пишется так: 我爱您 и читается примерно как «Во ай нинь», «я — любовь — Вы»;
- в роли бирюзовоземельской письменности выступает упрощенная, а не традиционная, китайская орфография;
- канон сообщает, что Эрвин Литенкетте действительно был контужен и находился в отпуске по ранению, когда близко сошелся с Катариной; в этой истории они познакомились раньше.
Глава 18
— Три часа трястись в машине. Неужели у вас в городе нет своей акушерки?
Вода готова?
— Сейчас, несу-несу.
Фильм «Соблазненная и покинутая».
Вода готова?
— Сейчас, несу-несу.
Фильм «Соблазненная и покинутая».
читать дальше— Ди, только не говори, что ты собираешься читать прямо на палубе! Тут же волны, тебя же укачает, и все страницы забрызгает!
Дейдри посмотрела на книгу в своих руках, на Айрис и потом за борт и, вздохнув, согласилась:
— Ладно. Отнесу пока в трюм. Берто, у тебя же тут есть трюм?
— Ну да, — отозвался Берто с носа, где он уже настраивал парус. — На корме вход, ты найдешь. Айри, потяни вон за тот канат, пожалуйста!
Трюм на лодке Берто был совсем маленьким и походил скорее на узкий и длинный сундук, чем на комнату. При долгом переходе морем здесь мог разместиться и поспать один член команды — два, если они тесно прижмутся друг к другу, — а сейчас тут лежали удочки, одеяла, пара непромокаемых плащей и большая корзина с провизией — все, что могло понадобиться на морской прогулке. Дейдри присела, просунула руку и уложила книгу на плоскую крышку корзины: она, конечно, и так не собиралась читать на палубе, но Берто обещал, что они пристанут к берегу и устроят пикник, и вот тогда-то ей будет чем занять себя. В конце концов, это обычный приключенческий роман, а вовсе не учебник или трактат по философии!
Сама лодка тоже была небольшой, но, хотя и казалась почти игрушечной, строилась как полноценный корабль — этакий фрегат в миниатюре, только с одной мачтой; пара косых парусов ловила ветер не хуже тех огромных полотнищ, которые украшали военные линеалы, и при хорошей погоде лодка развивала неплохую скорость. Вот и сейчас, едва отойдя от пристани, лодка развернулась и, взяв курс в открытое море, понеслась вперед так быстро, что девочки невольно ахнули. Берег стремительно удалялся, уже совсем было не различить фигурки людей, деревья размылись в сплошную зеленую полосу, а дома, становившиеся все меньше, превратились сначала в цветные квадратики, а потом — в едва заметные точки; и только белая громада замка, возвышавшегося над морем, все еще была хорошо видна. Эдит, стоя на корме, вцепившись рукой в борт, махала городу, пока он не скрылся из виду, а потом — рыбацким шхунам, которые то и дело встречались им на пути.
— Красиво, — выдохнула Дейдри, подставила лицо ветру и счастливо зажмурилась.
— Айри, отпускай канат! — велел Берто. — Давай его сюда, я привяжу.
— Я знаю морские узлы!
— Тогда привязывай его вон туда, и все, больше ничего не надо. Дальше она пойдет сама, пока не надо будет причаливать, — Берто одним пальцем поправил штурвал. — Матрос Окделл, должен вам сказать, что из вас выйдет отличный моряк!
Айрис засмеялась и, выпустив канат, распрямилась и встала, опираясь спиной о мачту, а Эдит тут же спросила:
— А из меня?
— А из тебя выйдет пассажирка, Эди, — сказал Берто, оглядев ее с головы до пят: сегодня и Эдит, и Дейдри были одеты в белые муслиновые платья; легкие воланы юбки Эдит вздымались ветром, надувались и опадали, как будто она купалась в прибрежной пене, а на голове у нее была шляпка, украшенная цветами и лентами. Платье Дейдри было чуть строже, и вместо шляпки она надела капор, который держался на прочных тесемках, завязанных под подбородком. Айрис же обрядилась в мужской костюм — просторные штаны и простую холщовую рубаху; вокруг талии она обмотала, вместо корсета, широкий пояс, как носят кэналлийские крестьянки, а голову повязала косынкой; со спины ее было теперь вообще не отличить от Берто.
— А какая у твоей лодки остойчивость, Берто? А осадка? А водоизмещение? — с любопытством спросила Айрис: они с Ричардом в этом году как раз изучали навигацию— эр Рокэ — наверное, для простоты — еще с самого начала решил, что Айрис и Ричард будут учиться вместе, а потом, может быть, забыл или не подумал распорядиться иначе, поэтому она ходила на все занятия, куда ходил и Ричард, будь то обычная математика или какие-нибудь военные премудрости типа тактики или картографии.
Они с Берто погрузились в обсуждение мореходных достоинств его лодки и так увлеклись, что опомнились, только когда Эдит вдруг вскрикнула:
— Ой!
— Что такое, Эди? — спросила Айрис, тут же повернувшись к ней.
— Шляпка, Айри! Шляпка улетела! — Эдит перегнулась через борт, пытаясь схватить шляпку, но та, подхваченная ветром, кувыркаясь в воздухе, уносилась все дальше и вскоре уже поплыла прочь, качаясь на волнах.
— Шляпку уже не вернуть, — заметил Берто. — Но вообще ты вовремя нас отвлекла, Эди, потому что мы чуть не пропустили землю! Правим вон туда; Айри, вставай за штурвал и верти, куда я тебе скажу.
И правда, на горизонте уже появились очертания четырех островов.
— Нам нужен самый правый, — указал Берто. — Я его уже давно наметил: там вообще никто не живет и обычно никого не бывает, но кто-то устроил пристань, так что вам даже не придется добираться до берега вплавь!
Причалив к берегу, дети вытащили из трюма рыболовные снасти, одеяла и корзину с едой. Островок оказался совсем крошечным — от края до края его можно было пройти всего минут за пятнадцать. Берто сразу устроился с удочкой в одной из неглубоких бухт на другой стороне острова, на мелководье; Эдит, захватив одеяло, уселась неподалеку — на пологом склоне, покрытом травой, — и, сцепив руки на колене, принялась наблюдать за ним. Айрис занялась костром, а Дейдри, найдя тенистый уголок, наконец-то смогла раскрыть книгу и углубилась в чтение. Несколько часов пролетели незаметно; полуденное солнце пригревало все сильнее, и Берто с Эдит скоро тоже пришлось перебраться поближе к другим — туда, где ветви деревьев с широкими листьями сплетались в плотный навес, как будто образуя беседку. Наловленную рыбу, недолго думая, запекли в золе костра; в корзине, собранной кухаркой, обнаружились не только свертки с уже нарезанным сыром и ветчиной, хлеб в полотенце и большая гроздь винограда, но и две бутылки слабого вина — «Крови» для Берто и «Слез» для Айрис — и запечатанный сургучом кувшин с гранатовым соком для младших.
— Жалко, что Дик не захотел, — сказал Берто, отбрасывая рыбий хвост и откидываясь назад, заложив руки за голову.
— Ну да, — рассеянно ответила Айрис и засмеялась: — Знаешь, когда Дик был маленький, он однажды очень сильно болел, и ему в это время читали книгу о пиратах. Наверное, у него возникло отторжение. Ой… — она приложила палец к губам. — Тише, смотри: Эди уже заснула.
— Но все равно, — Берто кинул взгляд на Эдит, которая дремала, подложив ладонь под щеку, и понизил голос. — Он много потерял!
— Уж кто бы говорил! — фыркнула Айрис. — У вас там будет целых полгода — нет, больше! Вот уж успеете наговориться! А я даже не знаю, когда его теперь увижу, после того, как вы уедете!
— Ох, да… Целых полгода в этой сухопутной школе и еще сначала чуть ли не месяц дороги… Скорее бы на флот. Хорошо, альмиранте обещал, что заберет меня сразу, как вся эта морока закончится.
— А ты не боишься, что тебя вдруг возьмет в оруженосцы кто-нибудь другой? Какой-нибудь, например, кавалерист, или того хуже — вообще придворный?
— Нет, что ты — так не делается: все заранее уже знают, к кому пойдут служить! Насчет Дика же наверняка тоже с кем-то уже договорились?
— Вроде с братом Арно, — с сомнением сказала Айрис. — Кажется. О, гляди, Ди тоже сдалась.
— Жарко… — Берто зевнул. — Если костер совсем погас, можно тоже поспать, времени еще полно.
Когда дети проснулись, солнце стояло уже низко, и его косые лучи, падая на парус лодки, окрашивали его в золотисто-розовый цвет. Дейдри, присев на пятки, стала вдумчиво убирать остатки пикника в корзину, Берто унес удочки и освободившиеся одеяла, свернутые вместе, а Айрис попыталась растолкать Эдит, которая спала так крепко, что ее не разбудил даже шум их пробудившегося лагеря.
— Эди, вставай, — сказала Айрис, тряся сестру за плечо. — Просыпайся, уже пора домой, смотри, скоро стемнеет.
— А? — Эдит потерла кулаком глаза, приподнялась и снова повалилась на землю. — Уже утро, Айри?
— Уже вечер! — Айрис потянула ее за руку. — Пойдем на лодку, поднимайся.
— Не могу… — Эдит зажмурилась и помотала головой. — Погоди, Айри, я сейчас… Голова кружится.
— Ты не заболела? — с тревогой спросила Айрис.
— Вроде нет… Просто, наверное, слишком долго спала.
Девочкам удалось помочь Эдит встать на ноги; вместе они отвели ее на лодку и усадили прямо на палубу, на корме, спиной к борту. Как только лодка двинулась в обратный путь, от свежего ветра ей стало лучше, и она повеселела.
***
Когда Рокэ добрался до порта, лодка Берто стояла у причала, пришвартованная по всем правилам морского искусства, а сам Берто, уже сошедший на берег, помогал перебраться через борт Эдит. Девочка хихикала, но выглядела немного вялой; когда Берто, обхватив ее за талию, снял с лодки и поставил на причал, она даже чуть-чуть пошатнулась. Дейдри топталась рядом, рассеянно глядя вдаль, а Айрис сначала страховала сестру сзади, а потом спрыгнула на берег сама.
— Ой, дядя Рокэ! — поприветствовал его Берто и посмотрел туда, где было бы солнце, если бы оно уже давно не закатилось. — Извините, мы немного задержались! Перепутали время немного.
— Перепутали? Как можно было перепутать, если солнце все время перед вами? И наверняка у тебя, Берто, имеются навигационные приборы!
— Мы сходили на берег, эр Рокэ! — сказала Айрис. — Причалили к острову, там ловили рыбу, жарили ее, устроили пикник, потом поспали…
— Поспали?! — Рокэ сделал над собой усилие, чтобы не взреветь: «Кто с кем?!»
— Ну да, — сказал Берто. — Сьеста же, жарко.
— И Эди то ли укачало, то ли она перегрелась, — добавила Дейдри. — Но у нее унесло шляпку, так что я думаю, что перегрелась. Поэтому мы так долго ее и будили.
Эдит снова качнулась и уцепилась за Берто, чтобы не упасть, и Рокэ пришлось на время отложить свои нравоучения и подхватить ее на руки. Девочка, прижавшись к нему, притихла: у нее был легкий жар.
— Домой, — велел Рокэ и, когда девочки убежали вперед, а Эдит задремала, с угрозой добавил, повернувшись к Берто: — Если вы с Айрис делали там что-то еще…
— Да что вы, дядя Рокэ! — Берто выставил перед собой ладони. — Мы бы никогда! Я же знаю, что вы мне голову открутите!
Утром Рокэ попытался убедить врача, приглашенного для Эдит, осмотреть и Айрис.
— Я не стал вас вызывать ночью, мэтр… — начал он.
— Вот уж правильно. Мне вообще-то уже не двадцать лет, если вы не заметили, — проворчал врач: Эдит, пролежав всю ночь с холодным компрессом на голове, к утру была совершенно здорова, и врач не нашел у нее ничего, что потребовало бы его внимания. Старик, уже готовивший себе преемника, который год собирался уйти на покой, но пока продолжал посещать Алвасетский замок сам — и бывал крайне недоволен, когда его, как сегодня, тревожили понапрасну.
Когда Рокэ объяснил ему, чего именно он хочет, врач рассердился еще сильнее.
— Не говоря уже о том, что это не мой профиль, — то, о чем вы меня просите, ведь просто унизительно для девушки! Представьте себе, в некоторых местах в Багряных землях врач даже не имеет права увидеть пациентку и вынужден оценивать ее состояние наощупь, по пульсу на запястье. Что же вы предлагаете! Нет, на такое я не пойду!
Врач не хлопнул дверью только потому, что такие резкие движения давались ему с трудом. Рокэ, однако, не сдался и приказал разыскать акушерку, готовую сохранить свой визит в тайне, и, соблюдая строжайшую секретность, провести ее к Айрис. Конечно же, уже через полчаса выяснилось, что Рокэ волновался зря, и, если бы он сразу поверил детям, ничего этого не понадобилось бы.
Айрис была смертельно оскоблена. Она выставила гувернантку, которая, заночевав в городе, к счастью, все пропустила; заперлась в комнате и не пускала никого, кроме Ричарда, с которым они шушукались до самого вечера, причем так тихо, что слов было не разобрать. Рокэ попробовал постучать к ней, но услышал в ответ только гневное:
— Эр Рокэ, идите отсюда, я не буду с вами разговаривать!
Но, хотела она этого или нет, а объясниться было необходимо. Рокэ дождался, пока Ричард будет выходить (тот наградил его негодующим взглядом, но промолчал), дернул на себя дверь и вошел. Айрис, увидев его, резко отвернулась, вздернула подбородок и замерла, сложив руки на груди. Рокэ присел рядом, на край незаправленной кровати: девушка выгнала и всех служанок, заявив, что не будет сегодня вставать. Айрис отвернулась еще сильнее и слегка отодвинулась.
— Айри… — позвал он.
— Я уже сказала, что не собираюсь с вами разговаривать! — процедила девушка сквозь зубы. — Уходите, эр Рокэ! Не хочу вас видеть!
— Помнишь, мы обсуждали, что ты поедешь в столицу, когда тебе исполнится пятнадцать? — спросил Рокэ, как будто не обращая внимания на ее слова. — Если хочешь, поедем завтра вместе, там представим тебя ко двору, будешь блистать на балах!
— Я никуда с вами не поеду! Там же будет этот ваш Берто, и вы — опять! — будете нас подозревать!
— Айри… — повторил Рокэ и, протянув руку, дотронулся до ее плеча; Айрис вздрогнула, но не пошевелилась, чтобы ее сбросить, и Рокэ счел это хорошим знаком. — Айри, прости меня: я был не прав. Это было неверное решение: я не должен был в вас сомневаться. И, Айри, не хочешь в столицу — давай устроим бал на твой день рождения здесь, в Алвасете.
Ему вдруг подумалось, что это первый раз, когда он вслух признает свои ошибки — пусть он до сих пор считал, что поступил правильно, — и просит прощения.
— Хотите купить меня балами, эр Рокэ? — Айрис повернула голову, чуть прищурившись, и в ее голосе послышалась насмешка.
— Не без этого, — Рокэ тоже засмеялся: кажется, Айрис уже готова была оттаять. — Или я вернусь за тобой в начале весны, и ты въедешь в столицу со всей помпой, положенной герцогине.
— Ладно! Бал на день рождения и потом в столицу, — сказала Айрис твердо, уже совсем спокойным тоном, и, передернув плечами, наконец развернулась всем телом. — Но не делайте так больше, эр Рокэ.
— Не буду, — пообещал Рокэ и, притянув ее к себе, обнял.
***
— Вот думаю, — сказал капитан Арамона и постучал по списку унаров нового набора, — кого мне в этом выпуске травить? Вы же знаете мою методу, Ваше высокопреосвященство?
Кардинал кивнул: педагогическая метода Арамоны, выдуманная им несколько лет назад, заключалась в том, что в каждом выпуске он выбирал себе жертву — молодого человека, которого по какой-то причине легко было третировать, и принимался за травлю. Другие ученики рано или поздно вступались за несчастного, и это, по мысли Арамоны, должно было их подружить и сплотить. Метода была откровенно сомнительной, но, кажется, до сих пор не принесла большого вреда, поэтому кардинал смотрел на эксперименты Арамоны сквозь пальцы, а герцог Алва, которому вообще-то было положено по должности курировать Лаик, как будто совсем не интересовался, что происходит у его подопечных. Но в этом году-то он точно не будет игнорировать свои обязанности.
— Считаю, что подойдет, например, Окделл, — продолжал Арамона.
— Что?! — переспросил кардинал. — Кто? Окделл? Но почему?!
— Ну, во-первых, фамилия сейчас не из самых богатых — эта их замшелая знатность не в счет, — и нет родственников при дворе; а во-вторых, я его отца просто ненавижу! Еще с Торки!
Кардинал подавил желание схватиться за сердце и медленно произнес:
— Да… Герцога Алву, конечно, многие ненавидят… Но это же не повод…
— При чем тут герцог Алва? — удивился Арамона. — Я говорю о герцоге Окделле — в смысле, покойном герцоге. Эгмонта Окделла — ненавижу!
— Арамона, — вкрадчиво спросил кардинал, — скажите мне, вы что, последние десять лет вообще не интересовались новостями? Вы что же, живете в лесу или в пустыне? Не представляете, что происходит в мире?
— А что такое?
— Да ничего! Герцог Алва уже десять лет как опекун Ричарда Окделла! Уже дольше, чем того воспитывал собственный отец! Не представляю, как можно было этого не знать! Когда при дворе говорят «отец юного Ричарда», то имеют в виду Алву! Сами можете вообразить, что с вами будет, если вы его тронете! Ну вы и идиот!
— Ладно, понял, — Арамона с невозмутимым видом пожал плечами и отложил список. — Окделла вычеркиваю. Посмотрю на месте, может, там окажется кто-то толстый, низкорослый или лопоухий.
______________________
Примечания:
- недавние каноничные новости сообщают, что в Кэналлоа и некоторых других местностях женщины надевали мужскую одежду на охоту, в поездки и др., потому что «так было удобнее», и это никого не удивляло;
- остойчивость, осадка, водоизмещение и др. — мореходные характеристики корабля;
- лодка Берто похожа на земной куттер: korabley.net/news/kuttery_tendery/2012-02-28-11...;
- «метода» Арамоны именно в этом виде представлена в поздних книгах канона;
- автор выражает благодарность фанфику «Что ищешь ты, ветер, в просторах небесных…», в котором у Алвы есть две взрослые дочери. Сцена с акушеркой изначально была придумана для фанфика-на-фанфик по этому произведению, который не был написан.
Конец части «Отрочество»
Юность (до Излома)
Глава 19
Переписываются сцены прибытия в Лаик и представления наследника престола
читать дальше— Дикон, определяйся наконец: или ты отдаешь вещи на хранение мне, или они остаются в сундуке и будут лежать в кладовке вместе с одеждой и твоей шпагой до самого Фабианова дня. С собой взять ничего нельзя — правила одинаковы для всех.
Арамона, состроив подобострастное лицо, попытался было что-то вставить (наверняка нечто вроде «Господин Первый маршал, правила правилами, но для вас я мог бы сделать небольшое исключение»), но Рокэ бросил на него суровый взгляд, и тот промолчал.
— Вам, — выбрал Ричард и, подавив едва различимый вздох, принялся стаскивать с пальца родовой перстень. Рокэ принял у него одну за другой все его ценности: герцогский перстень с карасом и печатку с рубином квадратной огранки, которую сам же подарил ему на шестнадцатилетие; фамильный кинжал, который Ричард не захотел оставлять в сундуке; помолвочный браслет из золота искуснейшей ковки, тонкий, как бумага, весь в прорезях, украшенный капельками бледно-зеленого самоцвета — нефрита (браслет был прислан с очередным письмом примерно полтора года назад, а в ответ был отправлен старинный браслет с гербом Окделлов, найденный в Надоре; обручальный браслет, парный к этому, который носила еще Мирабелла, дожидался своего часа, но Ричард сомневался, не заказать ли новый); и медальон Повелителя; герцогскую цепь они заблаговременно оставили в особняке. Последним Ричард, после небольшой заминки, снял с шеи, нагнув голову, свой амулет — «Созерцание сливы» — и, проведя ладонью по плоской коже футляра, бережно передал Рокэ.
Альберто, далекий от сентиментальности, уже успел покидать вещи в сундук, расписаться в книге — присутствия Рокэ, его соберано и родича, оказалось достаточно, — получить форму и скрыться за дверью, где его ожидал цирюльник, поэтому Ричард оказался избавлен от его комментариев по поводу невесты, портрета невесты, подарков от невесты, писем от невесты и прочей, как говорил Берто, романтической чепухи.
— В карманах еще что-нибудь, — напомнил Рокэ.
— Там, кажется, ничего нет важного, — Ричард засунул руку в карман. — Ой, вот!
Из кармана на пол спланировал клочок бумаги; Ричард наклонился, поднял его и протянул Рокэ.
— Ой! — повторил он. — Совсем забыл, эр Рокэ: я же оставил заказ в лавке — подарок для Айри — и не предупредил, чтобы доставили в замок прямо в день рождения. Сможете проследить, пожалуйста? Вы же вернетесь ко дню рождения Айри? Здесь адрес лавки.
— Хм, давай, — Рокэ вгляделся в строчки: адрес показался ему знакомым, но на этой улице в Алвасете точно не было ни одной ювелирной лавки. — Погоди, это ведь не ювелирная мастерская?
— Нет, — Ричард слегка покраснел. — Это оружейная, эр Рокэ, там два дамских пистолета.
— Ну… ладно. Пожалуй, ей должно понравиться.
Арамона за их спинами издал полузадушенный звук — не то хмыкнул, не то кашлянул, — и Ричард, встрепенувшись, схватился за перо и, раскрыв книгу, быстро вывел свою подпись строчкой ниже подписи Альберто. Рокэ, глядя, как по-разному лежат на листе их имена, какой узор образует их пара — размашистые, как будто летящие, немного угловатые буквы Берто и основательный, с сильным нажимом, округлый почерк Ричарда, — улыбнулся. Взяв книгу со стола, он отлистал страницы назад и нашел и свое имя, и имя Диего, — их почерка были похожи, но Рокэ тогда писал так небрежно, что слов было почти не разобрать; и, чуть, раньше, имя Эгмонта — буквы стоят прямо, а линии проведены так глубоко, как будто готовы были прорвать бумагу. Обнаружились здесь подписи и других знакомых, приятелей Рокэ, сослуживцев и подчиненных, и все они красноречиво рассказывали о характерах своих обладателей. Пока Рокэ предавался ностальгии, листая книгу, Ричард, чуть поколебавшись, обернувшись через плечо и убедившись, что Арамона не смотрит в его сторону, снова обмакнул перо в чернила и начертил на краю ладони, под большим пальцем, три бирюзовоземельских символа — кажется, таких Рокэ еще не встречал, но он не был уверен.
— Сделаю вид, что я этого не заметил, но ведь сейчас ты все равно отправишься в купальни, и все это смоется, — вполголоса сказал Рокэ.
— Напишу еще раз, — упрямо ответил Ричард. — Эр Рокэ, пора.
— На ближайшие полгода я для тебя «господин Первый маршал», а ты для всех — «унар Ричард», — Рокэ засмеялся и потрепал Ричарда по волосам. — Действительно, пора. Уверен, за эти полгода вы не успеете заскучать, господин унар.
Рокэ планировал, проследив, как Ричард устроится, уехать в Кэналлоа и вернуться в столицу уже весной, взяв с собой Айрис, — все-таки Ричард не оставался один: в этом году в Лаик прибыл целый десант из Кэналлоа — не считая марикьярца Берто, еще Паоло и Бласко; из хороших приятелей Ричарда с ним вместе должен был учиться еще Арно Сэ; и было еще несколько молодых людей, с которыми он успел познакомиться при дворе. Однако планам не суждено было сбыться: вдруг выяснилось, что на первую половину зимы намечается представление наследника престола — церемония, на которой Рокэ был обязан присутствовать по протоколу. Было бы бессмысленно сейчас ехать в Алвасете, потом снова в столицу, опять в Алвасете за Айрис и опять в столицу — в разъездах была бы потеряна значительная часть года, — поэтому Рокэ решил заодно дождаться традиционного выходного в Лаик, увидеть Ричарда и только потом уехать, чтобы привезти Айрис, как он и обещал, к какому-нибудь большому весеннему придворному приему. Первый раз за десять лет ему пришлось зимовать в столице — и первый раз за всю жизнь он вынужден был пропустить день рождения Эдит. Рокэ заказал для девочки у столичного портного по меркам, которые он примерно помнил, три новых платья; и три точно таких же платья, только в миниатюре, — для ее любимой куклы; и перепоручил управляющему, написав ему подробное письмо и приложив адрес оружейной мастерской, заняться подарком для Айрис.
На бесконечных королевских советах, унылых, как осенние сумерки за окном (насколько же веселее были весенние советы, на которых обычно обсуждались или военные дела, или какие-нибудь династические браки), Рокэ развлекал себя тем, что, закрыв глаза, пытался уловить в голосе супрема, читающего очередной затянутый доклад, рокот Волн. В свое время Рокэ попробовал выспросить у бедняги Джастина, проходил ли тот в юности особый ритуал посвящения — и если нет, то не сохранилось ли сведений о подобных ритуалах в семейных архивах Приддов. Он предполагал — и ему хотелось найти подтверждение своим догадкам, — что посвящение каждого из Повелителей должно быть связано с теми знаменитыми невинными, бескровными подношениями, которых, по свидетельствам древних, требовали себе Абвении: Лита радовали ночные бдения, Анэма — игры, Астрапа — пляски, а Унда — песни. Рокэ подозревал, что на самом деле ритуалы были более жестокими, чем их представляли себе любители порассуждать о благословенном Золотом веке: Ричард, безусловно, провел ночь посвящения без сна, но ведь его для начала пришлось приковать к скале — возможно, будущих Повелителей Волн принято было бросать в колодец или притапливать в пруду и только потом заставлять их петь. Джастин, однако, пожал плечами и отделался банальной отговоркой: нет, в его семье в такую заросшую паутиной мистическую чушь давно не верят, и предки тоже ничего не оставили, а что было — потерялось, истерлось, погибло при переезде библиотеки, выброшено нерадивым архивариусом. Все это подозрительно напоминало Рокэ отношение к наследию в его собственной семье (архивы Борраска, конечно, не сохранились; у морисков совсем другие традиции; кому нужна эта замшелая ерунда, если способности все равно не проявляются) и наводило на мысли о том, что кровь Повелителей ушла из рода Приддов на сторону еще много поколений назад, и сами Придды, возможно, даже знают об этом. Впрочем, если вслушиваться долго и внимательно, в речах супрема все же начинал чувствоваться отдаленный и очень слабый отзвук Волн.
Еще одно неплохое развлечение составляли проверки в Лаик. Обнаружив у себя массу свободного времени, Рокэ решил потратить его на то, чем не занимался ни разу с тех пор, как школа оруженосцев перешла на его попечение, — то есть четыре года с тех пор, как он стал Первым маршалом. Рокэ не собирался выдумывать нового и вел себя так же, как на привычных армейских инспекциях (то нагрянуть без предупреждения, то известить о приезде заранее; то провести ревизию бумаг, то озаботиться финансами, то потребовать, чтобы его провели по помещениям — в общем, постоянно поддерживать у проверяемого ощущение неожиданности и не давать ему расслабляться); единственная сложность заключалась в том, чтобы ни Ричард, ни другие юнцы не прознали о его визитах.
Первый раз он явился к Арамоне недели через полторы после начала занятий и взял с собой, для устрашения, отряд кэналлийцев самого зверского вида. Арамона, выбежавший навстречу, как только ему сообщили о неожиданном визите, и склонившийся в поклоне, предложил пройти в его кабинет, выпить вина, закусить сырами и обсудить все вопросы, интересующие Первого маршала. Рокэ с небрежным видом отмахнулся.
— Для начала хотелось бы увидеть, как живут ваши подопечные, капитан. Осмотрим личные комнаты — как их называют, кельи. Ведите.
Арамона, растерявшись было, но быстро взяв себя в руки, провел его по знакомым с юности коридорам и распахнул перед ним дверь одной из комнат. Оглядевшись, Рокэ выяснил, что ему решили показать, конечно же, комнату Ричарда: пусть унарам нельзя было иметь личных вещей, но почерк на бумагах, усеивавших стол, он бы ни с чем не спутал.
— Видите, — Арамона похлопал ладонью по стене. — Стены теплые, топим исправно. Одеяло толстое, белье свежее, подметают каждый день, унары ни в чем не нуждаются. Извольте убедиться сами, господин Первый маршал.
— Отлично, — равнодушно сказал Рокэ. — Пойдемте посмотрим другие комнаты.
Арамона попытался увлечь его к соседней келье — может быть, Берто, Арно или наследника Колиньяров, — но Рокэ наугад ткнул пальцем в конец коридора — туда, где, по его воспоминаниям, селили ребят из менее знатных семей. Арамона смешался.
— Там никто не живет, господин Первый маршал. В этом году набор небольшой, комнаты пустуют.
— Посмотрим пустующие комнаты. Ведите.
Перед самой дверью комнаты, которая показалась Рокэ подходящей, Арамона сделал еще одну попытку:
— Здесь склад, господин Первый маршал. Не жилая келья — вы не увидите там совершенно ничего интересного.
— Значит, проинспектируем склад. Открывайте.
Арамона со вздохом повернул ключ, и Рокэ вошел.
— Очень занимательный склад, — заметил он, разглядывая келью. — Смена одежды, книги, тетради, перья… Что же у вас здесь хранится, а, капитан?
— Гм… — сказал Арамона. — Позвольте, господин Первый маршал, должно быть, я несколько ошибся…
— И стена такая холодная, — Рокэ потрогал каменную кладку. — Экономим на печах, да, капитан? Может быть, нам стоит посмотреть вашу финансовую отчетность? Сколько там вам выделяется средств на дрова?
— Не успели еще, наверное… — начал было Арамона, но тут его перебил Хосе, который заглянул под кровать:
— Соберано, глядите, там крысиный лаз!
— И действительно, — сказал Рокэ. — Смотрите-ка, крысиный лаз, огромная нора. Капитан, что вы тут устроили?! Какие крысы? О чем вообще речь? Кого я тут у вас еще найду: багряноземельскую сколопендру? Живого медведя? Так, капитан: этот лаз заделать прямо сейчас; топить во всех комнатах нормально. Сейчас идемте смотреть ваши документы — и чтобы в следующий раз я у вас такого не видел!
— В следующий раз вас ждать, наверное, на смотрины, как вашего батюшку? — с надеждой предположил Арамона.
— В следующий раз меня ждать через неделю или две, будьте добры подготовиться. —разочаровал его Рокэ. — И какие еще смотрины, о чем вы?
— Последнее занятие по фехтованию перед выпуском, на котором распределяются места. Иногда господа военные приходят присмотреть себе оруженосца или хотят своими глазами увидеть успехи своих детей…
— Я не беру оруженосцев, это всем известно. И не пытайтесь заговорить мне зубы, капитан! — отрезал Рокэ: от упоминания об отце у него окончательно испортилось настроение, и он решил, что устроит Арамоне еще несколько внеплановых проверок кроме той, на которую уже намекнул, причем выберет для них самое неподходящее время.
Церемония представления принца, по мысли Рокэ, вполне могла обойтись без него — конечно, наследника престола нужно с детства приучать к большим скоплениям народа, и неплохо, если вокруг будут военные, но Первый маршал здесь был совершенно не нужен. Впрочем, протокол есть протокол. Пока до начала еще оставалось время, Рокэ раскланялся со знакомыми (многие, между прочим, проигнорировали приглашение: прибыли разве что ответственные северяне, такие как Вейзель, а вот флот представлял, как ни удивительно, его племянник — Вальдес, которого Рокэ вообще не ожидал увидеть в столице) и подошел к церемониймейстеру справиться о датах грядущих весенних балов. Тот, однако, не был настроен вести светскую беседу:
— Читайте документацию, герцог: все есть в бумагах, все доставляется в Главный штаб — и расписание мероприятий, и краткая справка о каждом, и форма одежды, и ориентировочные списки приглашенных.
— Для этого существуют штабные секретари! Я вовсе не обязан читать любой документ, который приходит в штаб. Неужели так сложно перечислить даты?
Манрик вместо ответа пожал плечами и кивком указал на короля: церемония начиналась.
Трехлетний мальчик ничем, по сути, не отличался от трехлетней девочки. Приняв ребенка из рук Лионеля, который держал его, как фехтовальное чучело, набитое песком, Рокэ перехватил мальчика поудобнее и — он давно дожидался удобного случая — вытащил из-за пояса и сунул ему плюшевую собачку, сшитую не в пример добротнее, чем тот чудовищный заяц, которого король некогда подарил Ричарду и который почему-то вызывал неизменный восторг у всех четверых детей. Рокэ оставил попытки убрать тряпичного монстра с глаз долой с тех пор, как Эдит, еще совсем маленькая, проснувшись однажды посреди ночи и не обнаружив игрушки рядом, перебудила ползамка рыданиями: «Зайчик! Где зайчик?». Собачка призвана была напомнить королю, что и детскую игрушку можно сшить со вкусом, не изменяя чувству стиля. Принц, вцепившись в собачку, раздумал плакать, и церемония прошла спокойно; король выглядел умиленным до бесконечности, а Вейзель адресовал Рокэ одобрительный взгляд.
Не обошлось и без недоразумений. Церемониймейстер, видимо, решив сэкономить на увеселениях, пригласил во дворец Арамону — должно быть, на роль придворного скомороха. Этот человек порядком надоел Рокэ за последние три месяца, и смотреть на его шутовские выходки не было ни настроения, ни сил, поэтому Рокэ от скуки принялся разглядывать компанию военных, зубоскаливших над капитаном: самое странное в них было не то, что в обсуждение включился Вейзель, всегда рассудительный и серьезный и никогда не питавший пристрастия к розыгрышам, а то, что человек в маршальской форме не был Рокэ знаком. Его лицо, украшенное приметным шрамом, вызывало в памяти смутный отклик, но Рокэ был готов поклясться, что в Талиге нет таких маршалов — не мог же он в свое время быть настолько пьян, что подписал назначение совершенно неизвестному человеку? Присмотревшись, он понял, что перевязь на незнакомце не маршальская, а бутафорская — красная в мелкую золотую крапинку, а мундир вообще гражданского покроя. Вальдес, увидев, что Рокэ смотрит на них, широко улыбнулся и помахал ему, а потом, взяв своего приятеля под локоть, увлек его в глубину толпы, за чужие спины.
— Кто это? — спросил Рокэ у Вейзеля, кивая туда, куда скрылся Вальдес.
— Это? А, кажется, какой-то знакомый Ротгера. Вроде бы тоже моряк — торговый флот.
— Торговый? Не военный? Возможно, отставной — армейскую выправку заметно сразу, — задумчиво сказал Рокэ и потер пальцами переносицу. — Где-то я его видел… Погодите, Курт… Да это же дриксенский адмирал! Ваш племянник что, совсем свихнулся? Протащить во дворец дрикса! А если бы он устроил диверсию? Или, того хуже, покушение на Его величество?
— Не может быть, — нахмурился Вейзель. — Ротгер бы не стал. С Дриксен, конечно, сейчас перемирие, но…
— Вот именно! Что он здесь успел высмотреть? Где они вообще?
Вейзель, конечно, был прав: Вальдеса было сложно заподозрить в предательстве — скорее, он решил устроить глупый розыгрыш, дурацкую шутку в своем духе; возможно, дрикс и правда успел выйти в отставку и теперь водил торговые суда под каким-нибудь ардорским флагом — впрочем, это нужно было выяснить наверняка. В зале Вальдеса и его приятеля, естественно, уже не было; не было их и на лестнице, и у парадного входа, где бездельничал, привалившись к стене, сонный дворцовый стражник.
— Кого вы пропускаете во дворец! — набросился на него Рокэ. — Вы не умеете читать? Вообще не смотрите, что написано в приглашениях? Не сверяете со списками?
Стражник моргнул, выпрямился и бодро ответил:
— Списков не предоставлено, господин Первый маршал! Приглашения — вот они: собираем, как положено, — он указал на стопку карточек на столике у дверей.
— Ну что же, посмотрим, под чьим именем во дворец проник наш, скажем так, гость.
Перебрав карточки, Рокэ быстро нашел нужную: как он и предполагал, долго искать не пришлось — Вальдес не озаботился конспирацией, и фальшивое приглашение лежало рядом с его собственным. Приглашение было выписано на имя О. Марефрио, третьего сословия, и на нем красовалась искусно выполненная поддельная подпись Лионеля.
— Вы только посмотрите, — Рокэ протянул карточку Вейзелю. — Он еще и перевел. Юморист!
Вейзель покачал головой, а Рокэ продолжил:
— Мы, конечно, не будем поднимать шум — все-таки, согласитесь, и вы, и я доверяем Ротгеру, лишняя огласка ни к чему. Но хорошо бы у него нашлось приличное объяснение этой его эскападе!
__________________________________
Примечания:
- Ричард пишет на ладони имя своей невесты: Чжао Юэжань, 赵悦然, «торопиться + радоваться + правильно», Чжао — популярная китайская фамилия, ее носила, в том числе, одна из древних династий (но вообще автор хочет признаться, что стащил имя у своей студентки);
- сцена на церемонии представления наследника требует отдельных пояснений. В каноне мы видим ее глазами Арамоны; он отмечает, что там были «плотный артиллерист», «красивый адмирал» и «маршал со шрамом на щеке». Артиллерист — это, допустим, Вейзель: он человек непубличный, Арамона мог не знать его в лицо. Но странно предположить, что он не знает по именам Первого адмирала (значит, адмирал — не Альмейда; предположим, это Вальдес) и тем более немногочисленных маршалов. Зато мы, читатели, знаем одного седого героя со шрамом на лице, который, правда, в каноне познакомится с Вальдесом позже. В этой истории напряжение между Дриксен и Талигом слабее, т.к. не было восстаний Борна и Окделла, поэтому и сюжетная линия ВМФ уже идет иначе, чем в каноне;
- фамилия Кальдмеер переводится с условного общегерманского как «холодное море», Вальдес подобрал для нее испанский аналог (немного искаженный).
Глава 20
Переписывается сцена в Старой галерее.
— Что ж вы не танцуете, господа? — спросил
он перед тем, как выходить из комнаты.
— Мы не танцоры, — отвечал исправник,
смеясь: — мы больше насчет вина, граф...
Л. Н. Толстой
он перед тем, как выходить из комнаты.
— Мы не танцоры, — отвечал исправник,
смеясь: — мы больше насчет вина, граф...
Л. Н. Толстой
читать дальшеВдвойне раздраженный выходкой Вальдеса, который отбыл назад в Хексберг, не удосужившись даже заглянуть в гости и объясниться, Рокэ нагрянул к Арамоне несколько дней спустя на ночь глядя. На этот раз он сообщил, что желал бы проинспектировать столовую — и, как оказалось, угадал: заглянув в зал — он попал как раз на поздний ужин — он недосчитался примерно трети учеников. Трапезная была такой огромной, а стол стоял так далеко от входа, что от дверей было не разглядеть, кого именно не хватает, но Рокэ был уверен, что, если Ричард и Берто получили возможность во что-то ввязаться, они обязательно это сделали.
— И где же ваши ученики, капитан? — спросил он. — Они не едят? Соблюдают пост? Питаются святым духом, как, знаете, монахи в Бирюзовых землях? А может быть, они заболели?
Арамона сглотнул, выпучил глаза, икнул — он был сегодня пьян сильнее обычного — и, выпятив живот, выпалил:
— Никак нет! Отбывают наказание, господин Первый маршал!
— Где же? В комнатах? Или в карцере?
Взгляд Арамоны на мгновение метнулся в угол; он передернул плечами и вдруг просветлел, как будто Рокэ предложил ему спасительную мысль, за которую стоило ухватиться:
— Да, точно, в карцере!
— Ведите, посмотрим карцер.
У дверей карцера Арамона замешкался с ключами, и Рокэ пришлось подбодрить его:
— Открывайте, капитан. Мне очень интересно, как же вы запихнули туда целых семь человек, если я правильно насчитал. Карцер, кажется, гораздо меньше — они бы все туда не поместились.
Арамона вздохнул, отворил дверь и отступил на шаг. Карцер был пуст.
— Где дети, капитан? — зловещим голосом спросил Рокэ, разворачиваясь к нему. — Куда вы их дели?!
Капитан стушевался: по его виду было заметно, что он очень сожалеет, что не сообразил распорядиться, чтобы детей выпустили — оттуда, куда бы он их ни запер, — сразу, как он увидел у ворот отряд кэналлийцев. Наконец ему удалось взять себя в руки, он распрямился и, прямо глядя Рокэ в лицо, ответил:
— В Старой галерее, господин Первый маршал.
— Пойдемте к галерее, — бросил Рокэ и уже на ходу поинтересовался: — У вас была какая-то особая цель или вы, осмелюсь предположить, просто не подумали? Вы не слышали, какие легенды ходят об этом месте? Не просто так же, наверное, туда не принято ходить? Или, наоборот, вы знали и решили проверить слухи на деле? У вас в наборе этого года ведь есть пара человек с древней кровью — как вы считаете, ваш патрон будет рад узнать, что вы тут занимаетесь языческими практиками?
— Галерея больше, чем карцер, — буркнул Арамона, — и ее легко запереть.
— Вот как, — сказал Рокэ. — Ну, это, конечно, повод, сложно поспорить.
Дальнейший путь прошел в молчании: Арамона не нашелся, что ответить. Молча же он отпер двери в галерею, заглянул в темноту, шумно выдохнул и только тогда крикнул:
— Эй, там! На выход!
Один за другим из галереи потянулись юнцы: первым показался Берто («Здравствуйте, дядя Рокэ!»), вторым — Арно (еще одно «Здравствуйте, дядя Рокэ!»: Рокэ не успел предупредить этих двоих, в отличие от Ричарда, что для них он теперь Первый маршал, а вовсе не «дядя Рокэ»); следующим вышел Паоло («Здравствуйте, соберано!» — Рокэ ожидал увидеть за ним Бласко, но тот, похоже, не затесался в теплую компанию нарушителей), за ним Ричард («Добрый вечер, господин Первый маршал!» знакомым немного смущенным тоном); следом двое бергеров («Страстфуйте, коспотин Перфый маршал!»), и наконец, неизвестный Рокэ полноватый мальчик, отчаянно стеснявшийся и упорно смотревший в пол (очень тихое «Здравствуйте… господин Первый маршал»). Пристально оглядев молодых людей, Рокэ нашел, что встреча с запредельным — если она действительно совершилась — никому не нанесла серьезного вреда: разве что Паоло подозрительным жестом схватился за правую ладонь, а Ричард выглядел немного потерянным.
— Рассказывайте, — велел Рокэ. — Что же вы натворили, господа нарушители?
— Вообще-то мы ничего не натворили, — охотно начал Альберто. — Мы заступились за Карла — который тоже ни в чем не виноват — и нас всех наказали.
— Поситеть в калерея, погофорить, — сказал один из бергеров.
— Ошень холотно быть, — вставил второй.
— Мы даже догадываемся, кто на самом деле хулиганил, но не будем же мы его выдавать, — продолжил Берто.
— И еще мы видели призраков, — добавил Арно.
— Призраков? — повторил Рокэ. Ричард при этих словах вздрогнул и повернул к нему пугающе пустой взгляд, и Рокэ вспомнил, что как раз в этих стенах, по легендам, располагалось древнее святилище Лита. Будет очень некстати, если мальчик снова впадет в такую же прострацию мистического толка, как три года назад, но на глазах у товарищей и менторов. Паоло тем временем опять украдкой потер руку и поморщился.
— Паоло, что там у тебя? Ты поранился? — спросил Рокэ и обернулся к Арамоне, который все это время простоял, как столб, подпирая стену, и делал вид, что не имеет никакого отношения к своим ученикам: — Капитан, сопроводите унара к лекарю.
— Да просто царапина, — проворчал Арамона, с трудом отлепляясь от стены. — Если из-за каждой мелочи гонять лекаря…
— Арамона, прекратите испытывать мое терпение! Что у вас опять не так? Хотите сказать, в школе нет штатного врача? Помнится, я видел его имя в списках: на него выделяется жалование.
— Фельдшер есть, но… он отлучился.
— Ах, отлучился. Ну что же, вам повезло: я вполне способен оказать молодому человеку помощь сам. Где у вас лазарет? Фельдшерский пункт? Унары Паоло и Ричард, идемте.
— Господин Первый маршал, со мной все в порядке, — упрямо сказал Ричард.
— Я прекрасно вижу, что не в порядке. Перестань препираться и идем, поможешь мне.
В третий раз за сегодняшний визит Рокэ оказался перед закрытой дверью — и в третий раз Арамона колебался, возясь с ключами. Рокэ закатил глаза и собирался приказать своим людям вышибить дверь, но тут ключ с отвратительным скрипом повернулся в заржавевшем замке, и взгляду Рокэ предстала полупустая заброшенная каморка, которая когда-то, наверное, была кабинетом лекаря. На полках там и тут валялись попадавшие от времени склянки, покрытые паутиной, а по густому слою пыли на полу была протоптана дорожка к столу, где стояли коробочка с запасом корпии и пузырек с каким-то настоем и лежала пара пакетиков с порошками — то, чем заболевшие унары могли воспользоваться сами, не обращаясь к врачу.
— Кошмар, — сказал Рокэ устало. — Вижу, по новым порядкам, которые вы завели в школе, здесь теперь не принято болеть. Капитан, все, ваше присутствие мне больше не требуется. И я впредь запрещаю запирать унаров где бы то ни было — ищите другие способы их наказать, это ясно? Хосе, иди с ним, пусть он тебе покажет бумаги: что за лекарь и что за жалование.
Когда Арамона наконец ушел, а Рокэ, отыскав на полках жидкость с резким запахом, отдающим касерой, которая показалась ему подходящей, и запас заживляющей мази, промыл и перевязал Паоло его царапину (право, как можно было так сильно пораниться, открывая бутылку?), он отпустил мальчика, прикрыл дверь и обернулся к Ричарду:
— Так, Дикон, что же там было с призраками?
— Господин Первый маршал… — Ричард взглянул на дверь. — Эр Рокэ, там был отец.
— Твой отец, герцог Эгмонт? — уточнил Рокэ.
— Ну да. Он… — Ричард вздохнул, опустил плечи и провел рукой по лицу. — Его сразу можно было узнать, эр Рокэ. Он был… в момент смерти. Все лицо в крови, то есть… понимаете, уже не лицо, уже ничего не разобрать, но все равно понятно, что это был он. Знаете, мы ведь видели его тело и эту кровь, мы с Айри, мы случайно увидели, и потом забыли, а сейчас… я вспомнил.
— Дикон… — Рокэ обнял его за плечи и притянул к себе, усаживая рядом на кушетку — неизменный атрибут лекарских кабинетов. — Иди сюда. Это было давно. Этого нет.
— А рядом шел, наверное, я. Или отец в молодости: он немного хромал. Или, может, образ отца, его идеальная тень…
— Или юный Лит, — предположил Рокэ. — Кто-то из древних, кажется, писал, что в некоторых областях Золотых земель Лита принято было изображать хромым. Кто знает.
— Может быть, — кивнул Ричард и опять застыл, уставившись в одну точку.
— Дикон, хочешь, я заберу тебя на пару дней домой? Спокойно придешь в себя и потом вернешься.
— Эр Рокэ, вы что! — Ричард вздрогнул и отмер. — Нет! Все же будут смеяться!
— Ну и кто же будет смеяться? Арно и Берто? Как будто они сами ничего не понимают! Или этот ваш Арамона? Пусть только посмеет; а другие ничего не видели. Впрочем — ладно. Но успокоительное ты все-таки выпьешь — если, конечно, получится сочинить какую-нибудь микстуру из того, что здесь осталось не разоренным, — Рокэ подошел к полкам, взял первый попавшийся пузырек с порошком, встряхнул, посмотрел на просвет, откупорил и понюхал его содержимое. — Выше нос, Дикон: уже меньше месяца до выходного, приедешь, и мы все с тобой обсудим.
— Вы разве не уедете в Алвасете? — удивился Ричард. — Я вообще думал, что вы уже давно уехали!
— О, я тоже так думал, но пришлось задержаться, так что уеду сразу после твоего выходного.
— Но вы пропустили дни рождения и Эди, и Айри! — в голосе Ричарда послышалось возмущение, и Рокэ был рад отметить, что к нему возвращается привычная живость чувств.
— Ну что же тут поделаешь. Девочки, конечно, скучают, но им тоже пора привыкать, что все мы взрослеем.
Айрис начала капризничать еще в дороге: она ни за что не желала пересаживаться в карету и клялась, что способна проделать весь путь верхом, нисколько не устав; по вечерам она чуть не вываливалась из седла, а с утра спускалась вниз в общий зал постоялого двора, всем своим видом показывая, какая ей досталась жесткая кровать. Она не сетовала вслух, но втайне сердилась на то, что ей не дали взять с собой ее любимую кобылку, серую с белой звездочкой на лбу, вечную ее спутницу во всех прогулках, а вместо нее выдали быстрого и послушного, но малознакомого мориска. Для скорости и удобства Рокэ изменил привычный маршрут: по дороге из столицы он оставил Моро и часть эскорта в порту городка Гара и приказал доставить туда карету и коня для Айрис; в Алвасете они сели на корабль и проделали часть пути морем, а уже из Гары отправились по суше, верхом. Карета, запряженная четверкой выносливых лошадей, двигалась следом, не отставая, но в ней ехала только поклажа, а сиденья, обитые бархатом, подушки, жаровня и занавески оказались никому не нужны. Хотя Рокэ и обещал, что Айрис въедет в столицу, как положено девице знатного рода, она в последний день снова отказалась надевать женское платье и с гневом поправила стражника на воротах, который предположил, что прибыл «герцог Алва с эскортом и пажом»: «герцог Алва и герцогиня Айрис Окделл!».
В столице капризы продолжились. Весенний бал, на который Рокэ наметил первый выход Айрис в свет, был балом-маскарадом: Рокэ перед отъездом все же удалось вызнать его дату у Манрика, который был так недоволен, как будто у него хотели выпытать государственную тайну. Они не попали на традиционный большой бал, открывающий весенний сезон, но бал-маскарад, по мысли Рокэ, был даже лучше для юной и бойкой девушки, почти подростка, потому что сочетал в себе элементы и танцев, и игры. Поначалу столица развлекла Айрис, и девушка целыми днями гуляла по улицам — то пешком, то верхом, но снова не в карете. Она повторяла маршруты, много раз исхоженные Ричардом: Рокэ показал ей дворец (пока только снаружи, потому что хотел, чтобы ее первым впечатлением осталось великолепие бала, а не унылые полупустые коридоры рядом с кабинетом, выделенным под нужды армейского командования), Главный штаб (со всех сторон — он привел туда Айрис, как каждый год приводил и Ричарда), особняки своих приятелей и прочих важных персон (включая особняк Эпинэ, хозяйкой которого она должна будет стать через несколько лет и который сейчас стоял пустым, потому что владельцы частью жили в имении, а частью путешествовали), старое аббатство, уединенные уголки садов — и даже свозил ее в предместье, где на берегу реки раскинулся парк, такой заросший, что кое-где походил на лес: здесь было спокойно, потому что сюда не добирались столичные дуэлянты и праздные гуляки, хотя молодежь и облюбовала его как место для пикников и романтических свиданий. Когда Айрис выезжала одна, за ней приглядывала пара кэналлийцев из охраны — гувернантка осталась в Алвасете заниматься с младшими, а никакую дуэнью Рокэ, естественно, нанимать не собирался: куда уж приличнее, если девицу сопровождает ее собственный отец — то есть, конечно, опекун.
Но уже через неделю столичная жизнь начала надоедать девушке, и вот уже она жаловалась, что в городе, который так очаровал ее поначалу, было скучно, слишком душно, слишком сыро, слишком грязно, недостаточно жарко, слишком узкие улицы, не было моря, неправильный ветер, дурацкая река, неприветливые люди, никуда не выйти просто так, и Ричарду все не дают выходного, и день его рождения тоже пропущен. Накануне бала доставили платье, которое Рокэ заказал заранее, — наряд Литовой невесты из надорских преданий: черная парча чуть припыленного оттенка, с отголоском серого — цвета скал; яркие вставки сверкающей ткани, клиньями и ромбами — не только дань блеску маскарада, но и намек на драгоценные самоцветы, которые скрываются в горах; по юбке и лифу вились, образуя причудливо разветвленный узор, туго скрученные шнуры из золотой и серебряной тесьмы, изображающие рудные жилы; подол и пояс украшали синие ленты — подземные воды. К платью шла диадема, вторившая ему: в нее были вставлены настоящие маленькие драгоценные камни тех же цветов, что и клинья ткани на платье, — крохотные рубины и алмазы, кристаллы топазов нежных размытых оттенков, и в центре один карас побольше. У Айрис было загорелись глаза, но, примерив платье, она принялась крутиться перед зеркалом, придирчиво разглядывая себя, пытаясь заглянуть себе за спину и ощупывая грудь, талию и бока, и наконец с разочарованным видом повернулась к Рокэ.
— Что такое, Айри? — спросил он. — По-моему, все в порядке, тебе очень идет. Завтра ты всех затмишь.
— Эр Рокэ, вы просто так говорите, чтобы меня утешить! На самом деле вы же видите, что я некрасивая! Смотрите, здесь, — Айрис потерла грудь под лифом, — сразу заметно, и ключицы эти выпирают, и вообще.
— Айри, что заметно? — Рокэ закатил глаза. — У тебя отличная фигура, платье на тебе прекрасно сидит…
— Что я слишком худая и похожа на мальчика! На балу это сразу поймут, и никто не будет со мной танцевать! А если будут, то только потому, что я герцогиня, но не потому, что я кому-то понравилась! Не поеду в этом платье! Нет, вообще не поеду!
Рокэ устало подумал, что ему предстоит пройти через это еще дважды: Ричард, даже если и переживал из-за своей внешности, никогда не подавал виду, но девочки, наверное, относились к этому гораздо трепетнее мальчиков: Айрис и так долго держалась и вот наконец вошла в возраст, когда это должно было случиться.
— Пожалуйста, не хочешь платье — не надо, — Рокэ проглотил вертевшиеся на языке «Что за чушь?» и «Не говори ерунды!» и заставил себя ответить спокойно. — Вообще без платья, конечно, будет неудобно, но нарядись в мужской костюм, если тебе так легче. Переоденься, я не знаю, моряком. Пиратом. Это же, в конце концов, маскарад; а если на балу тебе кто-нибудь рискнет что-нибудь сказать, я его просто вызову. Кстати, это платье, если ободрать с него мишуру и немного перешить, вполне можно будет потом еще носить.
Айрис нарядилась моряком — ей даже не пришлось ничего срочно заказывать у портнихи: она оделась так же, как когда каталась в Кэналлоа на лодке — на ней красовались те же широкие штаны и рубаха с алым поясом, а волосы она повязала, отвергнув диадему, шелковой косынкой, по-пиратски. Ее удалось убедить все же сесть в карету только потому, что Рокэ пообещал проехаться вместе с ней: в конце концов, зачем же мять в седле карнавальный наряд? Сам он, правда, вообще собирался обойтись без костюма и, одевшись во все черное, полагал, что это можно будет выдать, например, за образ ворона.
— И вы со мной потанцуете, — сказала Айрис.
— Нет. Если ты не заметила, я вообще не намерен танцевать — поверь, тебе там будет с кем провести время, кроме меня.
— Ну пожалуйста!
— Нет. Потанцую на твоей свадьбе.
Айрис рассмеялась — сегодня у нее было хорошее настроение (и вот к таким подростковым переменам в расположении духа Рокэ уже привык у Ричарда) — и снова обернулась к окну: улицы города, освещенные огнями фонарей, выглядели совсем не так, как днем, и из кареты казались подернутыми волшебным туманом.
У дверей гостей встречал сам капитан королевской охраны — после случая с приятелем Вальдеса во дворце, видимо, решили озаботиться безопасностью.
— Рокэ, — поприветствовал его Лионель, мельком взглянув на Айрис. — А Ричард разве не в Лаик? И где же твой костюм?
— Нет, это Айрис, — сказал Рокэ. — Айри, иди вперед: там, кажется, уже танцуют; я тебя сейчас догоню.
Айрис, энергично покивав, поправила сползшую на глаза косынку и устремилась по парадной лестнице туда, откуда уже доносилась музыка.
— Веришь или нет, Ли, но это ворон, — насмешливо сказал Рокэ, подергав себя за рукав камзола. — Но если ты считаешь, что наряд не подходит, я всегда могу его сменить на костюм первого человека. Уверен, дамы будут в восторге.
— И не только, — засмеялся Лионель. — Послы тоже присутствуют, гайифский уже пришел.
Отпустив еще пару дежурных шуток на тему нарядов и обсудив, вечная ли классика или пошлая банальность выбирать для костюма свое гербовое животное, Рокэ получил от Лионеля скромную бархатную полумаску черного цвета (сам он не озаботился даже этим) и тоже двинулся к бальной зале. Айрис уже кружилась в танце; ее широкий алый пояс мелькал то в одном, то в другом углу, и, отражаясь в зеркалах, яркой искрой метался по всему залу. Взяв с подноса у лакея бокал вина, Рокэ устроился в нише возле окна, где ему не мешали танцоры, и вскоре нашел себе компанию таких же, как он, почтенных отцов семейств — точнее, его сразу перехватил Его величество, который занял его бесконечным разговором на светские темы, а потом его внимание отвлек тессорий, которому срочно понадобилось решить пару вопросов, связанных со сметой расходов на армейские нужды на летние месяцы. Айрис за это время успела потанцевать с десяток танцев, причем как за даму — с молодыми людьми поопытнее, которые разглядели в ней девушку, — так и за кавалера — с совсем юными неискушенными девицами, которые по наивности посчитали ее юношей. Девушек было раза в три меньше, чем молодых людей, и некоторые из тех, кому не досталось дамы, смотрели на Айрис неприязненным взглядом, как на более удачливого соперника, и Рокэ пришлось насторожиться и следить, чтобы какой-нибудь обиженный юнец ненароком не оскорбил ее. Вслушиваясь в чужие разговоры, он вдруг услышал диалог на гайи — посол беседовал с кем-то из дипломатов, возможно, йернцем:
— Посмотрите, герцог Алва, кажется, нашел себе нового фаворита — помоложе!
— О да, его можно понять: прошлый, должно быть, уже раздался в плечах, у него начала расти борода — ощущения уже не те.
— Полностью одобряю его выбор, — мечтательно произнес посол. — Я бы тоже не отказался. Нужно познакомиться с этим милым юношей.
— Что вы имеете в виду, господин посол? — напряженным тоном спросил Рокэ, отставляя свой бокал и подходя к гайфцу.
— О, герцог, добрый вечер, мы вас не заметили! Не знал, что вы владеете гайи!
— Как видите, владею! А вот кто-то скоро забудет!
— Не уверен, что правильно вас понимаю, герцог…
— Не понимаете? Тогда скажу проще: кажется, вам давно не били морду! Хотите повторить? Так я вам устрою!
Рокэ уже начал заносить руку, но на этот раз кто-то, ухватив его за локоть, успел оттащить его от посла раньше, чем он ударил.
— Рокэ, друг мой, ну что такое, — сокрушенно сказал король, качая головой (это оказался именно он). — Зачем же вы кидаетесь на посла? Он наверняка обижен, и теперь мы по вашей милости снова на пороге войны!
________________________
Примечания:
- напоминаем, что в этой истории Рокэ подрался с гайифским послом и спровоцировал войну пять лет назад — на месте каноничного восстания Окделла (см. главу 16).
Глава 21
Переписывается Фабианов день и вокруг него.
читать дальше— Представляете, я так и не выяснил, ворует он сами дрова или все-таки деньги на дрова, — сказал Рокэ и вытряс последние капли из кувшина с вином себе в бокал. Вальдес засмеялся, а Эмиль спросил:
— А поленницу ты проверял?
Накануне Фабианова дня они с Эмилем и Вальдесом коротали вечер в кабинете Рокэ на улице Мимоз. Компания была бы больше, но Лионель задерживался во дворце, Альмейда собирался приехать только завтра, прямо к церемонии, а Айрис, которую Рокэ тоже звал присоединиться, посидела с ними минут пятнадцать и ушла не то гулять, не то к себе — ей пока было скучно слушать взрослые разговоры.
Вальдеса пришлось вызвать в столицу официальным приказом — он мало того, что не жаловал Фабианов день и, не желая, как и Рокэ, брать никаких оруженосцев, не приехал бы по своей воле, так еще и после того инцидента на церемонии представления наследника собирался, видимо, прятаться от Рокэ до бесконечности. Явившись в Олларию, он попытался отсидеться в Адмиралтействе, где в любом случае был обязан появиться и доложить о себе, и вот там-то Рокэ его и застал и потребовал объяснений. Оказалось, что пресловутый приятель Вальдеса и правда вышел в отставку в конце позапрошлого года — полтора года назад, после того, как дриксы подписали не очень выгодное для себя перемирие с Талигом. Северная кампания тогда затянулась на целых три года, но шла очень вяло — это были скорее редкие стычки на границе; Вальдес успел познакомиться с дриксенским адмиралом ближе к ее концу, когда уже обсуждались условия мирного договора. Потом адмирал не поладил со своим руководством и то ли ушел сам, то ли его вынудили подать в отставку — так или иначе, теперь он действительно служил капитаном на ардорском — Рокэ угадал — купеческом галеоне. Рокэ согласился, что «Вице-адмирал Вальдес ради шутки провел во дворец своего приятеля, ардорского торговца» звучит гораздо лучше, чем «Адмирал вероятного противника проник во дворец при пособничестве вице-адмирала Вальдеса»; они помирились, и Вальдес, собрав нехитрые дорожные сумки (он, конечно, путешествовал налегке), перевез их из казарм при Адмиралтействе к Рокэ в особняк.
— Еще эта история с фельдшером, — продолжал Рокэ, наполняя кувшин заново. — Я еще не рассказывал? О! Оказалось, что Арамона несколько лет подряд выписывал жалование на имя несуществующего человека, который числился у них в школе штатным лекарем.
— В Лаик есть врач? — удивился Вальдес. — По-моему, у нас никто не болел.
— Кажется, у нас тоже… Хотя нет, Отто пару раз попадал в лазарет, — вспомнил Эмиль.
— Ну да, — сказал Рокэ. — Так вот, во всех бумагах имя — какой-то Луи Сэц-Кредон, никто никогда о таком не слышал. Стали разбираться, и оказалось, что Арамона записал собственную жену под мужским именем, а деньги, которые полагались лекарю, прикарманивал. Ума не приложу, как можно было за несколько лет все так запустить! Но ничего — в будущем году он у меня узнает, что такое настоящие проверки: в Лаик как раз пойдет следующий ребенок, и я там все проконтролирую с начала и до конца!
Вальдес одобрительно хмыкнул, а Эмиль моргнул и с недоумением взглянул на Рокэ, но не успел ничего сказать, потому что в этот момент появился Лионель.
— Слышали новости? — спросил он, входя. — Гайифский посол сбежал — причем, по слухам, не один.
«Не один? С Айрис! Как этот негодяй таращился на нее на балу!» — мелькнула у Рокэ мысль, но он вовремя вспомнил, что, во-первых, обещал Айрис больше не подозревать ее, а во-вторых, она только что — полчаса назад — была здесь, поэтому, добавив в голос небрежности, уточнил:
— Да? Ну и с кем же?
— Вроде бы с секретарем йернского посольства, — ответил Лионель и, взяв себе бокал, упал в кресло. — Но не суть. Что вы тут обсуждаете? Росио, опять наставляешь Милле, как правильно брать оруженосцев, чтобы он ни в коем случае ничего не напутал?
— О да, действительно, спасибо, что напомнил, — сказал Рокэ. — Милле, не забудь, что завтра я на тебя рассчитываю. Эксцессов быть не должно: кансилльеру и его дружкам на последнем королевском совете я сделал внушение, так что они наверняка не посмеют сунуться, даже если на что-то и надеялись. А все остальные и так не собирались мне перечить…
— Росио, перестань! — Лионель возвел глаза к потолку. — Сколько можно! Ты не наседка!
— О, ваша матушка мне говорила то же самое, — заметил Рокэ.
«Я, знаешь, Росио, не терплю этих визитов соседских кумушек с дочерями на выданье, — сказала ему Арлетта три года назад. — Эти условленные заранее браки, родительские сговоры — нет, пусть мальчики сначала подрастут, сами выберут себе кого-то по вкусу…» Арлетта тогда еще не знала, что Рокэ приехал к ней как раз чтобы обсудить помолвку Арно и Эдит; ему пришлось ее разочаровать, и она — только ради него — согласилась изменить своим принципам.
— На самом деле, я думал еще подстраховаться, — вернулся он к теме, — но Курт отказался: он почему-то считает, что у Дикона неподходящий склад ума. Есть еще, конечно, флот — вот тот же Ротгер — ты ведь согласился бы, если я тебя попросил? — но Дикон, увы, не очень любит корабли — удивительно, какая-то идиосинкразия! Море любит, а все навигационное — отрицает. Но… кстати, Ротгер, у тебя будет шанс в следующем году: Айри, наоборот, разбирается в морском деле, и…
— Айри? — переспросил Вальдес. — Странное имя для мальчика, но если тебя это порадует, я, конечно, готов…
— Погоди, Росио, стой, — перебил его Эмиль (Лионель при этом пробормотал про себя: «Угу, мальчика — тот самого, который так понравился гайифскому послу»). — Ты не перепутал? Ты хочешь, чтобы Ротгер взял Айрис в оруженосцы? Может быть, в жены? Или ты всерьез собираешься отправить девочку в Лаик? Знаешь, даже с твоей эксцентричностью это слишком! Ее, конечно, примут — кто же откажет Первому маршалу — но ей там придется нелегко!
— Ну да, — начал Рокэ и, осекшись, провел рукой по лицу. — Каррьяра… Это я по инерции, машинально! Они у меня с самого начала учатся вместе — Айри изучает все то же, что и Дикон, — вот я и привык! — он засмеялся и покачал головой. — Нет, конечно, никаких школ оруженосцев на следующий год: Арамону, похоже, придется просто уволить.
***
— Генерал, у меня для вас будет важное задание, — сказал маршал Ги, поднимаясь из-за своего обитого красным бархатом стола в кабинете при штабе, куда он пригласил Оскара, и подходя к нему ближе, почти вплотную.
— Есть, господин маршал! — Оскар по старой привычке встал навытяжку: он так стремительно продвигался в звании, пройдя за эти десять лет путь от корнета до генерала, что не успел изжить в себе унтер-офицерские манеры, и они иногда пробивались в самый неожиданный момент.
— Генерал, вы никогда не задумывались о том, чтобы взять оруженосца?
— Никак нет, господин, маршал!
— Оскар, вольно, — маршал Ги махнул рукой и слегка скривился. — Послушай внимательно: мне нужно, чтобы ты взял одного молодого человека в оруженосцы. Сам я, как понимаешь, не могу — выпускается твой родственник, а у нашей семьи с вашей давний договор…
— Так, — сказал Оскар, изобразив заинтересованность: пока он не понимал, куда клонит маршал.
— Впрочем, нет, все не то, — маршал Ги поморщился. — Оскар, это Ричард, герцог Окделл. Вы же, кажется, с ним неплохо ладите?
— Ну да, он хороший парень: мы встречаемся иногда при дворе, и Первый маршал пару раз приводил его в штаб, и вообще мы родня, но близко мы не общались с тех пор, как он был совсем маленький, — Оскар пожал плечами, все еще недоумевая, чего от него нужно маршалу Ги. Те три недели десять лет назад, что он провел в особняке Алвы (тогда еще генерала), конечно, трудно было забыть… кстати, то ранение осталось для него первым и единственным: судьба оказалась к нему благосклонна и раз за разом давала ему возможность погеройствовать, ничего не требуя взамен.
— Так вот, я хочу, чтобы завтра ты назвал его имя. Понимаешь, — заметив выражение на лице Оскара, маршал все же решил снизойти до объяснений, — на последнем Королевском совете Первый маршал устроил нам форменную сцену. Ты не представляешь, с каким видом он потребовал, чтобы никто из Людей Чести не брал его воспитанника в оруженосцы! Он буквально нам угрожал! А ведь, согласись, необходимо вернуть сына Эгмонта Окделла в наш лагерь, вырвать его наконец из рук чужой партии…
Оскара не занимали эти распри между партиями, покрытые вековой пылью и не нужные сейчас никому, кроме кучки особенно рьяных фанатиков, но он не хотел расстраивать маршала Ги, поэтому кивнул.
— Никто из нас, кто был на совете, конечно, не посмеет пойти против него, — продолжал маршал. — Но ты, Оскар, — совсем другое дело. Во-первых, ты на отличном счету в армии, Первый маршал не испытывает к тебе неприязни — тем более что ты однажды даже защищал его дом. Во-вторых, тебе покровительствует Катари — с тобой не посмеют ничего сделать — твое положение гораздо лучше, чем наше, хотя мы ее родные братья…
— Ладно, эр Ги, — перебил его Оскар. — Я все понял. Возьму я вашего Окделла, не переживайте.
— Прекрасно! И, Оскар, заклинаю тебя — чтобы без твоих армейских выражений! Не вздумай сквернословить на церемонии, сдержи себя, пока будешь произносить формулу — иначе ее просто не засчитают, я знаю этих крючкотворов. Надеюсь, нужные слова ты помнишь. Завтра сядешь в моей ложе, я договорился, — маршал Ги похлопал Оскара по плечу и снова перешел на официальный тон: — На этом все, генерал, можете быть свободны.
***
Трибуны, возведенные на площади святого Фабиана, начали заполняться задолго до начала церемонии: дворяне, стекавшиеся в столицу ради праздника, видели в нем возможность встретить давних знакомых, побеседовать, обменяться новостями — и, конечно, показать себя королю и двору. Рокэ, который раньше или опаздывал, поднимаясь на свое место уже после того, как зачитывали список выпускников, или — если король особенно настаивал — появлялся за пару минут до начала и неизменно демонстрировал всем своим видом, насколько ему неинтересно смотреть ни на оруженосцев, ни на их новоиспеченных господ, на этот раз тоже приехал заранее. В королевской ложе, кроме самого Рокэ и Его величества, сидели королева, кардинал и Айрис — воспитаннице положено быть рядом со своим опекуном; и, мало того, герцогиня имеет право составить компанию своей государыне. Айрис была в перешитом платье Литовой невесты: пестроту убрали и добавили багрового и золотого — родовых цветов Окделлов, — и, по мнению Рокэ, смотрелась очень выигрышно на фоне королевы в ее обычном черно-белом наряде. Рокэ поздоровался со знакомыми, кивнул Савиньякам, которые расположились по соседству, и задержал взгляд на Эмиле: тот казался расслабленным и спокойным и уже, вытащив из кармана кулек орехов, начал со смехом предлагать их окрестным дамам. Заглянув ему в глаза, Рокэ дождался, пока у того на лице не появилось осознанное выражение («Ты же помнишь, что мне обещал? — Конечно, я не забуду!») и только тогда отвел взгляд. Между прочим, он заметил, что нынешний ближайший фаворит королевы, генерал Феншо (кружок поклонников Катарины окончательно распался — Джастин погиб, Литенкетте покинул двор, а другие куда-то рассеялись, и остался только этот) имел наглость усесться совсем близко — в ложе по левую руку от королевской, рядом с братьями Ариго.
Айрис тем временем перегнулась через ограждение и принялась кому-то махать: на площадь наконец вывели унаров, и это значило, что церемония вот-вот начнется.
— Айри, погоди, они не могут ответить: им запрещено шевелиться, — оборвал ее Рокэ.
— Не могут, но они видят меня! Дик! Берто! Паоло!
— Смотреть наверх тоже вообще-то нельзя, — сказал Рокэ. — Подожди немного: Дикон первый, и его наверняка вызовут одним из первых; и Берто тоже в начале списка — они оба уже скоро будут здесь.
На пресловутые «смотрины», Рокэ, естественно, не пошел, но он знал, кто занял какое место на заключительном турнире по фехтованию: список доставили ему курьером в тот же день сразу после испытания. Ричард, конечно, был первым; Берто —вторым.
В этот момент заиграла музыка, и кардинал, нагнувшись к Айрис, произнес:
— Тише, дитя мое: начинается. Слушайте: сейчас герольд объявит: «Маркиз Ричард А…» — то есть, конечно, простите, герцог Окделл.
Рокэ был уверен, что кардинал сделал эту оговорку не случайно, а чтобы еще раз напомнить ему об отце — напомнить о том унижении, которому его в свое время подверг отец — напомнить, конечно, напрасно, потому что Рокэ не забывал об этом и сейчас делал все, чтобы его ребенок ни на минуту не испытал того ощущения, которое испытывал он сам в свой Фабианов день по милости соберано Алваро.
Тем временем замолкла барабанная дробь, площадь затаила дыхание в ожидании, и герольд провозгласил:
— Граф Эстебан Сабвэ, наследник герцогов Колиньяров. Герцог Ричард Окделл…
— Что-о-о?! — взревел Рокэ, вскакивая с места. — Какого Леворукого?! Квальдэта цэра! Я же видел списки!
— Эр Рокэ, это, наверное, из-за гальтарского, — прошептала Айрис и потянула его за полу камзола. — Герольд сейчас сказал: «по успехам и прилежанию» — а у Дика же беда с языками.
— Я прекрасно знаю, что места распределяют только по фехтовальным поединкам! — отрезал Рокэ. — Ну я ему устрою! Он у меня пожалеет, что родился на свет! Пусть только покажется!
— Рокэ, ну что вы, будьте снисходительны к мальчику, — сказал кардинал, покачав головой. — Не каждому занимать первое место. Я понимаю, он не оправдал ваших надежд, но зачем же вот так сурово…
— Хватит путать меня с моим отцом! — развернувшись к нему, рявкнул Рокэ. — При чем здесь Дикон?! Он был первым! Даже если это какая-то ошибка — даже если это и правда из-за гальтарского — то никто не станет разбираться! Представляю себе диалоги: «Герцог Окделл, какое место у вас было в Лаик? — Второе. — А, это тот самый выпуск, где первым был граф Сабве». Проиграть в глазах общества Колиньяру, пусть даже в Лаик, — да это же клеймо на всю жизнь. Я просто убью этого урода! Так! Немедленно позвать сюда Арамону!
— Рокэ, друг мой, успокойтесь, — миролюбиво сказал король. — Не срывайте, пожалуйста, церемонию, сядьте на место. После вы сможете поговорить с капитаном, а сейчас давайте не будем мешать.
Рокэ пришлось замолчать и сесть, и Айрис, тоже не говоря ни слова, погладила его по рукаву. Герольд, заметив заминку, на всякий случай зачитал список еще раз: третьим был Альберто, а за ним вперемешку шли бергеры и южане из компании Ричарда — Арамона сдвинул всех на одно место вниз в угоду Колиньяру. Сколько же этот подлец ему заплатил? Ярость немного улеглась, уступая место раздражению; краем глаза Рокэ увидел, как в соседней ложе поднимается и расправляет плечи генерал Феншо, и с неприязнью подумал, что этому выскочке, как обычно, больше всех надо.
— Я, Оскар Феншо, генерал от кавалерии… — при этих словах Рокэ обернулся было к Эмилю, чтобы напомнить тому, что пора бы поторопиться, но тут Феншо закончил: — …прошу и выбираю Ричарда Окделла.
Рокэ застонал и с силой ударил кулаками по балюстраде. Феншо, очень довольный собой, плюхнулся на место, проговорив что-то тихо, одними губами (наверняка выругался от избытка чувств); Ги Ариго покровительственно положил ему руку на плечо, а Ричард кивнул и двинулся к лестнице на трибуны.
— Эр Рокэ, не надо, пожалуйста! Это же эр Оскар! — попросила Айрис, хватая его за запястье, но Рокэ ее не слушал. Выпутав манжет из ее пальцев, он снова вскочил и начал пробираться по проходу в соседнюю ложу — не к Феншо, а к Савиньякам. Лионель встретил его насмешливым взглядом, а Эмиль, ничуть не смущенный, как раз спешно пытался что-то дожевать и поэтому только безмолвно развел руками.
— Так, — с угрозой сказал Рокэ; Эмиль подавился и закашлялся.
— Росио, прости! — пробормотал он, наконец откашлявшись. — Я думал: пока будет говорить маршал фок Варзов, пока выберут Колиньяра — я как раз успею доесть булочку! Кстати, хочешь? Очень вкусно.
— Милле, тебе ничего нельзя доверить! Надо было попросить Ли — но я не хотел, чтобы Дикон обретался при дворе! Или уговорить все же Курта! Или…
— Росио, да чего ты? Тоже генерал, тоже кавалерист — все, как ты и наметил…
— Генерал? Хорош генерал! Ты хоть знаешь, чем он себе заработал это звание? — Рокэ схватился за голову. — Каррьяра, его же теперь придется брать с собой во все кампании!
— Росио, прекращай буянить, — подал голос маршал фок Варзов: Рокэ так бурно негодовал, что его было слышно во всех ложах по соседству. — Если ты считаешь, что генерал Феншо недостоин своего звания, зачем же ты его произвел? Ты ведь сам подписывал приказ о назначении, не правда ли? Не вижу катастрофы в том, что произошло, — признайся, тебе просто нравится скандалить, а повода давно не было! И вообще, тише! Если адмирал Альмейда и способен тебя перекричать, то я — точно нет, а сейчас моя очередь!
Рокэ, до сих пор немного пасовавший перед бывшим эром, вполголоса извинился и поспешил убраться прочь. Вернувшись на свое место, он обнаружил, что Айрис уже перебралась в ложу Ариго, и они с Ричардом, устроившись вдвоем за спиной Феншо, что-то увлеченно обсуждают; вторила ей и Ее величество: наклонившись к брату через перегородку, она самозабвенно шушукалась с ним, то и дело бросая красноречивые взгляды на Феншо. Остаток церемонии прошел без потрясений: Берто, как и договаривались изначально, достался Рамону, Арно — Давенпорту, Паоло взял Дьегаррон, а Бласко — герцог Фиеско: Рокэ посочувствовал было юноше, которому предстояло отправиться неизвестно куда и заниматься неизвестно чем, но он подумал, что если Хорхе решился доверить судьбу брата этому человеку-загадке, то у него, наверное, была в этом своя цель.
Как только площадь опустела, зрители начали постепенно расходиться, Их величества и кардинал засобирались к выходу, а Айрис, подойдя, сообщила на одном дыхании, что генерал Феншо отпустил Ричарда до середины завтрашнего дня, поэтому они прямо сейчас едут домой, а вечером в гости придут ребята, и тут же убежала, увлекая Ричарда за собой, Рокэ потребовал, чтобы к нему, прямо в королевскую ложу, пригласили Арамону.
— Что там со списками, капитан? — спросил он, когда капитан, отдуваясь, поднялся на трибуны. — В этом году места распределяются по каким-то новым правилам, о которых я не знаю? Как так вышло, что в фехтовальных поединках побеждает один, а на первое место выходит другой, а?
— Позвольте, господин Первый маршал, — уверенно начал Арамона. — Помните, вы сами мне запретили запирать унаров и велели придумать другой метод наказания? Так вот, я придумал: нарушители получили более низкие места, а те, кто все полгода вел себя прилично, — более высокие. Как говорит наш ментор по арифметике, — с умным видом процитировал он, — мы складываем положительные и отрицательные баллы и получаем обобщенный результат.
— Все ясно, — устало сказал Рокэ. — И не нарушал правил, конечно, один-единственный унар. Так, капитан, мне надоели ваши идиотские отговорки, ваше взяточничество и казнокрадство! Сколько дров вы перетаскали к себе домой?! Сколько чужих жалований вы себе навыписывали?! Теперь еще и это! Вон отсюда! Ступайте собирать вещи — больше вы здесь не работаете! Вы уволены!
***
Все вышло, как в той давней детской игре: корнет Окделл и генерал Феншо.
Когда церемония закончилась (Ричард так заболтался с Айрис — все-таки они не виделись дольше, чем полгода, а раньше никогда не расставались так надолго, — что чуть не пропустил этот момент), эр Оскар сказал, что у него сегодня вечером есть важное дело во дворце, поэтому Ричард может быть свободен до полудня завтрашнего дня, — а потом, кинув быстрый взгляд в королевскую ложу (он вообще обращался к Ричарду, но говорил как будто не для него, а для тех, кто сидел в соседней ложе), поправился: не до полудня, а до двух пополудни. Айрис успела выяснить, что эр Рамон остановился у них дома, а это значило, что и Берто будет там же — не уедут же они прямо сейчас; и они решили, что те из ребят, кто задержится в столице, придут к ним вечером отпраздновать Фабианов день. Так и вышло, и они все вместе прекрасно провели время: ребята повеселили Айрис рассказами о проделках в Лаик, а она показала им свой трофей — веер из страусиных перьев, который подарила ей на память одна из фрейлин на балу, принявшая Айрис за кавалера.
Эр Рокэ же был чем-то страшно раздражен и не присоединился к ним, а вместо этого, заглянув домой и забрав с собой эра Рамона и эра Ротгера, отправился куда-то еще — в Адмиралтейство, в штаб или, может быть, к Савиньякам. С утра эр Рокэ оттаял, долго напутствовал Ричарда, выписал ему корнетский патент и попытался навязать денщика — кого-нибудь из кэналлийцев на выбор Ричарда, — но удалось отказаться: точнее, они договорились, что если окажется, что в полку у генерала Феншо ни у кого из молодых офицеров нет собственных денщиков, то эр Рокэ не будет настаивать, а если такое, наоборот, в порядке вещей, то Ричард напишет домой, и эр Рокэ кого-нибудь ему пришлет. Напоследок эр Рокэ обнял его, и Ричард отбыл вслед за своим новым эром в расположение Южной армии — в офицерские казармы в маленьком провинциальном городке, при военном лагере, где ему предстояло жить, пока генерал Феншо (или сам Ричард) не получит новое назначение или отпуск. Шпага оттягивала новую перевязь, кинжал висел на боку, а «Созерцание сливы», сохраненное эром Рокэ, заняло прежнее место у Ричарда на груди.
________________________
Примечания:
- Отто — каноничный персонаж, племянник и наследник фок Варзова, который учился в Лаик вместе с Савиньяками; его история очень показательно иллюстрирует развитие морали в каноне: во втором томе мы узнаем, что Отто был человеком, не подходящим для армии (он был толстым, у него было плохое зрение, и по складу ума он не очень любил все военное), но Савиньяки постоянно заступались за него; в одном же из последних томов мы узнаем, что Отто погиб, а Варзов, узнав, что у того остались сыновья, переписал свое завещание, чтобы им не досталось его наследство;
- Эмиль и его отношение к булочкам стало притчей во языцех в поздних томах канона: он завел себе любовницу-булочницу, и другие герои постоянно над ним подшучивают по этому поводу.
Глава 22
Варастийская кампания полностью промотана, мы делаем прыжок длиной в год.
Осторожно! Эта и следующая главы далеко отходят от канона... Зато снова происходит Триумфальное Возвращение.
Привыкла же русская княгиня К. к человеку,
у которого, в сущности, нет носа!
Стендаль
у которого, в сущности, нет носа!
Стендаль
читать дальшеЦелый год пролетел, как пара недель. Ричард успел привыкнуть к полковой жизни, армейской муштре, заседаниям штаба, беготне по поручениям и всем своим существом, до последней косточки прочувствовать скуку гарнизонных городков; успел он, однако, и поучаствовать в войне — конечно, под командованием эра Рокэ, — вернуться с победой и потом ненадолго съездить в отпуск в Алвасете, но вот заглянуть в Надор уже не успел: эр Оскар сначала согласился, что зимой Ричард ему не понадобится, но на самом деле не собирался отпускать его дольше, чем на пару-тройку месяцев. Война, между прочим, как смеялся эр Рокэ, говоря как будто в шутку, началась вообще-то из-за того, что на первом балу Айрис ее чуть не оскорбил гайифский посол, эр Рокэ ответил ему, Гайифа, обидевшись, заплатила Кагете, Кагета — бириссцам, и уже те напали на Талиг; впрочем, может быть, добавлял эр Рокэ уже серьезнее, дело в том, что Гайифа последние лет десять пытается чужими руками отвлечь внимание Талига от себя, но зачем — этого он пока не сумел выяснить. Как только эр Рокэ уехал из столицы, Айрис тоже уехала, но, конечно, не с ними, как почему-то в ужасе предположил эр Эмиль — для Ричарда теперь генерал Савиньяк, — а в Кэналлоа.
Не считая войны и отпуска, в обычное время эр Оскар бывал в столице примерно раз в месяц — в эти дни Ричард ночевал дома, а эр Оскар по своим делам уходил во дворец. У этих визитов даже было свое, немного плавающее, но довольно четкое расписание: самый конец одного месяца или самое начало другого. Иногда дела во дворце (Ричард догадывался, что за ними стоит, потому что эр Оскар не делал из своих отношений с Ее величеством большого секрета — но предпочитал даже в мыслях не пятнать чужой чести; эр Рокэ правда, возможно, его бы не понял) удачно совпадали с датами советов в штабе. Последний раз они чуть не попали на какое-то церковное действо: оно вроде бы уже прошло, но отголоски все еще не утихли, и город и двор гудели: говорили, что грядет примирение двух конфессий — олларианской и эсператистской, — и вот первой ласточкой был приезд какого-то монаха из Агариса, которого принимали не как еретика, а как равного, брата в Создателе, со всеми почестями. Ричарда не очень занимали такие материи: так как в Кэналлоа процветала веротерпимость и свободно исповедовались любые религии, эр Рокэ еще в самом начале выписал для них из Надора отца Маттео, который и окормлял с тех пор «юного герцога Окделла и его сестер»; Ричард неплохо разбирался в Эсператии, но не более того. Куда интереснее было другое: вернувшись в тот раз из дворца, эр Оскар похвастался, что его, возможно, скоро произведут в маршалы: маршал Ги Ариго, его наставник, как будто обиженный тем, что во всех последних кампаниях его обходили вниманием и даже не брали с собой, собрался в отставку. Ну что же — эр Оскар, наверное, этого заслужил, хотя эр Рокэ (который стал маршалом примерно в том же возрасте) иногда на особенно бурных военных советах и кричал, что, будь его воля, никогда не дал бы господину Феншо звания выше полковника.
Эр Оскар, вопреки опасениям эра Рокэ, вообще оказался неплохим господином: простым и легким на подъем, веселым и жизнерадостным; он честно старался учить Ричарда, давал ему увлекательные поручения, не нагружал сверх меры, не позволял слишком много отдыхать и не любил разговоров о политике (зато любил разглагольствовать о военных реформах, которые он, будь его воля, претворил бы в жизнь). Единственной большой его бедой было то, что он постоянно сквернословил — иногда даже казалось, что он не просто вставляет в реплики бранные слова, а вся его речь состоит только из них. Ричард даже опасался, что в конце концов переймет его манеру выражаться и поэтому специально себя сдерживал и всякий раз проверял, не проскочило ли у него какое-нибудь непотребство. Пока обходилось, зато он однажды вспомнил, как еще в детстве, пообщавшись с эром Оскаром всего несколько дней, подцепил от него одно ругательство, которому потом ненароком научил девочек («Эр Рокэ, мы играем в камни! Мы камни и мы долбанулись!»); к счастью, Эдит и Дейдри быстро разучились и забыли «плохое слово», и эр Рокэ даже не очень рассердился.
Сегодняшний день клонился к закату; все поручения были выполнены, и Ричард сидел в своей комнате в генеральском доме (у эра Оскара в этом гарнизоне была не офицерская квартира, а целый дом — кстати, Ричард быстро выяснил, что здесь не имеют ничего против денщиков, поэтому ему теперь прислуживал Камило), сочиняя очередное письмо: теперь он переписывался не только с невестой, но и со всеми девочками, с каждой по отдельности, и они присылали ему письма раз в неделю, а то и чаще. Вдруг на улице послышался бешеный стук копыт, и во двор влетел верховой на взмыленном коне. Ричард поднялся было из-за стола — встретить гонца и выяснить, что ему нужно, но не успел даже выйти из комнаты — не то что сбежать вниз: тот, с воплем: «Срочная депеша для генерала Феншо!» — уже скрылся за дверью. Через несколько минут из генеральского кабинета раздалась тирада, полная таких сложносочиненных ругательств, каких Ричард никогда раньше не слышал от эра Оскара.
***
Когда Катарина вышла из аббатства, на улице уже вечерело. Весна вступала в свою последнюю четверть, зелень в этом году разрослась буйно, как никогда, и вокруг все благоухало: аромат цветущей акации, мешаясь с запахом нагретой листвы, распространялся далеко за пределы монастырского сада, а густые кусты надежно скрывали неприметную калиточку — тайный вход в монастырь, о котором знала только сама Катарина, ее наперсница мать Моника и несколько особо приближенных фаворитов. Вопреки сплетням, которые разносили злые языки, Катарина вовсе не каждый раз, отправляясь помолиться в монастырь, принимала у себя гостей: сегодня, например, она провела весь день в своем уединенном саду, в одиночестве размышляя, читая томик стихов — сборник поэзии пера творцов прошлого Круга, созерцая цветы и наслаждаясь тишиной. Охрана была оставлена во дворце, дежурная фрейлина отпущена, а карета, запряженная парой каурых лошадей, ждала неподалеку и должна была подъехать к калитке в условленное время.
Катарина слегка пожала пальцы матери Монике — оставаясь наедине, они пренебрегали церковным церемониалом — и, пройдя пару бье по дорожке, присыпанной светлым песком, неслышно затворила за собой калитку. Карета была уже подана — кучер подогнал ее вплотную к самому входу, так, чтобы госпоже государыне, утомленной молитвами, не пришлось делать ни одного лишнего шага. Подобрав юбки, Катарина забралась в карету и сразу же, оказавшись внутри, ощутила смутную тревогу: что-то было не так. В карете было темно — гораздо темнее, чем на улице, как будто кто-то подменил ее легкие газовые занавески шторами из плотной черной ткани. Раздалось гиканье кучера — голос тоже показался странным, словно чужим, — щелкнул кнут, и карета сорвалась с места с такой скоростью, что Катарину вдавило в сиденье. Она хотела крикнуть кучеру, чтобы правил поосторожнее, но тут чья-то рука в перчатке зажала ей рот, и хрипловатый голос произнес:
— Не дергайтесь, госпожа, и все будет хорошо! Мы вас не тронем!
Катарина больше почувствовала, чем увидела, как из теней по углам кареты выдвинулись фигуры — три или четыре мужских силуэта; она попыталась дотянуться до стилета, спрятанного на поясе, в потайном кармане платья, и замаскированного под рукодельные ножницы, но, стиснутая с обеих сторон бандитами, не смогла даже пошевелиться. Ее любимая тактика — изобразить обморок — здесь точно бы не сработала, так что оставалось только полагаться на свой язык и попробовать заболтать похитителей и если не убедить их отпустить ее, то хотя бы выяснить, что им нужно. Пока она размышляла, бандит, зажимавший ей рот, убрал руку, но, не дав ей сказать и слова, прижал к ее губам холодное горлышко фляги и велел:
— Пейте.
Глотнув сладковатой жидкости, похожей по вкусу на лекарство от слабости нервов, каким ее вечно потчевал лейб-медик, Катарина мгновенно не то заснула, не то на самом деле потеряла сознание.
Проснулась она от резкого толчка — карета остановилась, — и еще долго сидела, не открывая глаз и не шевелясь, пока не услышала, как заскрипела, открываясь, дверца кареты, зашелестела обивка сидений и загудели, избавляясь от веса пассажиров, рессоры: бандиты один за другим покинули карету, оставив Катарину в одиночестве. Наконец открыв глаза и оглядевшись, она обнаружила, что штора отдернута, и в окно бьет дневной свет: карета стояла на опушке посреди леса, окруженная плотным кольцом из сомкнутых спин: бандитов было несколько десятков, и они громко переговаривались, кажется, по-кэналлийски. Пока Катарина спала, похитители успели обыскать ее: исчез ее стилет и аметистовые четки, но все остальные украшения остались на месте. Тем временем кольцо бандитов раздвинулось, пропуская кого-то, и в карету забрались двое: первой — женщина с темными спутанными волосами, повязанными заношенной косынкой (которая когда-то, наверное, была красного цвета), но не на пиратский манер, а по-крестьянски, с узлом спереди; и за ней — разбойник совершенно отвратительного вида: худой, как жердь, лысый, с испитым лицом зеленовато-землистого оттенка и полупровалившимся носом.
— Сударыня, — галантно начал бандит гнусавым голосом и отвесил Катарине легкий поклон. — Прошу прощения за неудобства, но это было необходимо. Итак…
— Вы кэналлиец? — перебила его Катарина.
— О, не совсем! Прошу прощения — мы же не представлены. Я кэналлониец. Соберано Свободного государства Кэналлония, к вашим услугам.
— Никогда не слышала о таком государстве, — сказала Катарина.
— Ничего, сударыня, скоро услышите — ведь именно вы станете залогом нашей независимости! Не беспокойтесь, пока вам не причинят вреда, — бандит засмеялся: раздался тошнотворный звук, как будто кто-то скреб ножом по стеклу. — Несколько дней придется провести в дороге, но мы постараемся устроить вас со всем удобством: у вас даже будет приятная компания, женская. Познакомьтесь: Изабелла, ваша будущая царственная сестра. Беллочка, держи Ее величество на прицеле и не спускай с нее глаз!
Разбойница ухмыльнулась, обнажив кривые зубы, и наставила на Катарину изящный дамский пистолетик, который совсем не вязался с ее образом. Бандит хлопнул подельницу по плечу, чмокнул ее в щеку и, спрыгнув на землю, отдал несколько приказов. Вся шайка как один тут же взгромоздилась на коней, дверца захлопнулась, и карета покатилась дальше. Снова прикрыв глаза, чтобы не видеть лицо разбойницы, Катарина, пытаясь отрешиться от неприятного положения, в котором она оказалась, принялась размышлять: бандиты, наверное, собирались шантажировать Рокэ или самого Фердинанда; или уже послали, или скоро пошлют кому-то из них письмо с требованием выкупа. Рокэ, конечно, ни за что не согласится на их условия, так что ее скоро или спасут, или убьют. Не хотелось представлять себе некий третий исход, в котором ее, например, будут пытать, отрезая от нее по кусочку и отправляя королю, поэтому Катарина, чтобы отогнать от себя пугающие картины, стала прокручивать в памяти вчерашний день: не могла ли она избежать похищения; не было ли уже намеков, несоответствий, на которые следовало обратить внимание? Вспомнилась странная встреча в храме: заглянув на пару минут в собор — поставить свечи, — Катарина увидела незнакомца, которого никогда не замечала здесь раньше; он с сосредоточенным видом разглядывал одну из икон, изображавшую низвержение Князя Заката воинством Создателя. Волосы у незнакомца были точь-в-точь такой же длины и оттенка, как у Врага на иконе — это, должно, быть, его и заинтересовало. На шум ее шагов он оглянулся и, как будто не узнал в ней королеву, бесстрастно поприветствовал:
— Моя госпожа.
— Добрый день, сударь, — учтиво ответила Катарина: как-никак, они были в храме — не время и не место призывать человека соблюдать этикет; незнакомец окинул ее взглядом с головы до ног и, пристально смотря ей в глаза, продолжил:
— Моя госпожа, знаете ли вы такого человека по имени, кажется, Рокэ?
— Рокэ Алву? — удивилась Катарина. — Конечно. Все его знают: Первый маршал, соберано Кэналлоа…
— Алву? Хм, — незнакомец потер лоб. — Почему-то казалось, что у него другая фамилия, но не суть. Скажите, моя госпожа, верно ли, что он — последний в своем роду?
— Формально да, — Катарина пожала плечами: абсурдный разговор начал ее утомлять. — Он воспитывает четверых детей, но чужих, если вы об этом. Он не женат, своих наследников у него нет. Не ручаюсь насчет бастардов, но поговаривают, что он бесплоден.
— Прекрасно! — незнакомец просветлел. — Все сходится! Спасибо, моя госпожа, вы очень мне помогли! Желаю вам удачи во всех ваших делах и прощайте!
С этими словами он развернулся и направился к выходу из храма. Катарина тогда сразу выбросила их диалог из головы — и, наверное, зря: возможно, тот человек как раз и был осведомителем бандитов.
***
Рокэ вызвали во дворец ранним утром — в такое время никогда не назначались советы, и это значило, что стряслось нечто из ряда вон выходящее. Его проводили в малую королевскую приемную, где обычно обсуждались самые тайные государственные дела, и там его встретили сам король, такой бледный и несчастный, как будто за ночь ему передался нервический недуг его супруги; кансилльер, всем своим видом излучавший сочувствие; кардинал, на равнодушном лице которого не отражалось никаких эмоций; и очень напряженный Лионель.
— Рокэ, друг мой, Катарина пропала, — сказал король, протягивая Рокэ руки. — Возможно — мы считаем — возможно, ее похитили.
— Возможно также, Ее величество сбежала, — добавил кардинал.
— Пропала? Похитили? Сбежала? А где, извините, была ее охрана? — Рокэ посмотрел на Лионеля. Тот пожал плечами:
— Она обычно отпускает охрану, когда едет, гм, молиться. Сначала мы думали, что она просто задержалась в монастыре и осталась на ночь: она пару раз так же делала, хотя обычно все же предупреждала. Но…
— Ну что же, — прервал его Рокэ. — Раз пропала, нужно искать. Посылайте за комендантом, пусть поднимает своих людей и обыскивает город. Аббатису тоже нужно допросить — она наверняка что-то знает. Проверить все ворота — не проезжала ли приметная карета. Честно говоря, не пойму, зачем для этого вам понадобился Первый маршал!
Поначалу казалось, что поиски не дают никакого результата и раз за разом заводят Рокэ в тупик: аббатиса, доставленная во дворец под конвоем, клялась, что Ее величество уехала из монастыря, как обычно, в своей карете, которую, тоже как обычно, подали для нее к самому выходу; ночная стража на воротах успела смениться дневной, а в записях, где отмечались все въезжающие и выезжающие, не было никаких отметок о королевской карете. Но уже через несколько часов открылось, что пропали два ночных стражника с ворот в южной части городской стены, а вскоре нашлись одновременно их тела и — неподалеку от монастыря — тела кучера и двух лакеев, сопровождавших вчера Катарину. Все теперь указывало на похищение — оставалось понять, кому оно понадобилось; но и это выяснилось вечером, когда во дворец принесли письмо, которое, минуя канцелярию, отдали лично в руки королю. Прочитав его, король побледнел еще сильнее и рухнул в кресло.
— Рокэ, — сказал он слабым голосом, подавая Рокэ листок. — Вот, прочтите сами, так будет проще. Это ваш подданный.
— Мой… подданный? — переспросил Рокэ и взял письмо, уже зная, что увидит в нем.
Он оказался прав: Катарину похитил Смертельный Налетчик. Бандит, десять лет назад предсказавший свое «триумфальное возвращение», как бы Рокэ ни старался и сколько бы ни ловил его сторонников (сколько же там все-таки братьев? Уничтожено уже четверо, но они все возвращаются и возвращаются!), выполнил обещание и на этот раз решил не размениваться по мелочам, замахнувшись на самую вершину.
— Не беспокойтесь, Ваше величество, — сказал Рокэ. — Бандит не успеет далеко уйти: я прекрасно знаю его методы и представляю, как он мыслит.
— Он требует, чтобы вы дали ему автономию, — вставил кансилльер, который тоже прочитал письмо, заглянув королю через плечо. — Не проще ли согласиться, если это спасет Ее величество? Я бы на вашем месте дал! Это небольшая цена по сравнению с жизнью королевы!
— Да, мой друг, — сказал король. — Подумайте.
— Нет. Мы легко справимся с ним и без этого. Я уверен, что он не посмеет ничем навредить Ее величеству — в конце концов, она для него ценный заложник. Они выехали через южные ворота. На южном направлении у нас сейчас стоят полки генерала Феншо: я немедленно прикажу, чтобы они начинали поиски, и сам с отрядами выеду туда же. У вас будут для меня еще какие-то приказы, Ваше величество?
— О да, — король приподнялся из кресла и огляделся: в кабинете оставались только они втроем — ни кардинала, ни Лионеля уже не было. — Я хочу, чтобы вы уволили капитана нашей охраны.
— Савиньяка? — удивился Рокэ. — Но за что?
— Он не сумел уберечь Катарину! Он совершенно ни на что не способен — это стало ясно уже после той истории, когда его люди пропустили во дворец дриксенского адмирала…
— Ардорского торгового капитана, — поправил Рокэ.
— Господин Первый маршал, я думаю, вы понимаете, что Его величество имел в виду, — сказал кансилльер.
— Так или иначе, я не хочу его больше видеть, — закончил король. — Ушлите его куда-нибудь подальше от двора: на север, на границу с Каданой — куда угодно! Сделайте его вот хотя бы комендантом Проца!
— Ну нет, Ваше величество: это будет слишком — уже не опала, а изуверство! Вы же помните, как тяжело он перенес гибель отца? Это произошло как раз при осаде Проца. Может быть, Торка?
— Нет, — капризно сказал король. — В Торке у него все друзья: он не воспримет это как наказание. Придумайте что-нибудь другое, Рокэ! Хорошо, пусть не Проц — но дальний надорский гарнизон вполне подойдет. Если вы отказываетесь, я сам подпишу приказ.
— Как пожелаете, — Рокэ вздохнул, прикидывая, как будет объяснять Лионелю его внезапную опалу и перевод из дворца на границу. — Тогда я считаю, что нужно уволить и городского коменданта: именно его подчиненные позволили бандитам застать себя врасплох.
— Это пожалуйста, — разрешил король. — Август, будьте добры, займитесь, прошу вас.
Грустная ирония, подумал Рокэ, состояла в том, что и он сам, и Штанцлер вынуждены были заниматься теперь увольнением своих друзей — если у этой хитрой твари были, конечно, хоть какие-то друзья. Похищение Катарины, кажется, почти не волновало их обоих: Рокэ был уверен, что в противостоянии Налетчика и Катарины королева, хрупкая только на первый взгляд, даст бандиту серьезную фору, а Штанцлер, возможно, вообще срежиссировал все это: Рокэ давно подозревал его в сношениях с бандой Налетчика, но так и не смог уличить — наверняка не получится и в этот раз.
Глава 23
Отчасти переписываются некоторые эпизоды из второго тома ОЭ: орден для Ричарда и сцена в будуаре королевы.
В петлице ландышей букетик,
У Беллы дамский пистолетик,
Который я на Пасху Белле подарил.
А. Розенбаум
читать дальше— Эта подлая скотина! — бушевал эр Оскар. — Этот долбаный урод! Этот четырежды охреневший недоносок — похитил — Катарину!
Он прервался, чтобы сделать вдох, и Ричард, который вбежал в его кабинет сразу, как заслышал крики, наконец-то сумел вставить слово:
— Что? Ее величество похитили? Но кто?
— Да этот ваш разлюбезный кэналлиец! Ух, ну и тварь! А твой хваленый Первый маршал еще говорил, что избавился от него! И где?! И что?! Мать его разэтак, что он сотворит с Катариной?! Да у меня до сих пор иногда нога ноет на погоду, хотя уже десять лет прошло, а у тебя?
— У меня все нормально, — машинально ответил Ричард и тут же спохватился: — Это что же, Налетчик? Смертельный Налетчик? Это он напал на Ее величество? Знаете, Первый маршал действительно его повесил, но у них там банда, и иногда появляются новые главари. Налетчик — это как титул. Лет семь назад у них убили сразу двоих, и мы думали, что они уже не поднимутся — а теперь, получается, они опять взялись за свое.
— Да не суть! — отмахнулся эр Оскар. — Собирайся, выдвигаемся прямо сейчас —Катарину схватили еще два дня назад! Твой замечательный Первый маршал рассчитал, что они как раз должны обретаться где-то в наших краях — бегут на юг. Давай, передай мои распоряжения полковникам, и поехали — всю ночь будем прочесывать леса.
В этом году они стояли ближе к столице, чем к Тронко: у быстрого курьера ушли всего сутки, чтобы до них добраться. Шайка бандитов, которой приходится, прячась от посторонних глаз, продираться сквозь лес, да еще и везти с собой королевскую карету, не может двигаться с такой же скоростью, даже если они знают тайные короткие пути: эр Рокэ наверняка подсчитал время верно.
Когда все полки наконец построились, уже совсем стемнело. Ночь выдалась безлунной, как всегда в конце месяца — наступало новолуние; редкие звезды были затянуты облаками, и тьму разгонял только свет множества факелов. Всполохи пламени и колеблющиеся тени создавали впечатление, как будто все они сегодня участвуют в каком-то загадочном древнем таинстве.
— Господин генерал, — с сомнением обратился к эру Оскару один из полковников. — Не лучше ли подождать до утра? Не спугнем ли бандитов ночью? Услышат шум, увидят факелы и сбегут!
— Спугнем — и отлично! — эр Оскар рубанул воздух рукой. — Драпанут — тут-то мы их и поймаем! Оцепить лес! Выполняйте!
Всю ночь они носились по дорогам, не заходя глубоко в лес: бесполезно, сказал эр Оскар, мы там ничего не увидим — целый полк, конечно, не потеряется, но приятного мало, если кто-то завязнет в болоте. Только когда рассвело, он, ничуть как будто не уставший — как будто в него, всегда критиковавшего идеи эра Рокэ («чудачества и пустой эпатаж, Ричард! Нужно по-простому, без этих выкрутасов!»), вселился его дух, — скомандовал разведчикам идти вперед и направил отряд в самую чащу; Ричард, который все время ехал чуть позади, двинулся за ним, подавив зевок и отчаянно стараясь не клевать носом. Разум, наполовину погруженный в дремоту, и слишком живое воображение уже подкидывали ему картины одна неприятнее другой: вот они целый следующий день бродят по лесу, теряя друг друга из виду, вот эр Оскар плюет себе под ноги, ругается: «Бесполезно!» — и приказывает отступать; а Налетчик в это время… Ричард не успел додумать, что бандит сделает с королевой, потому что как раз в этот момент вернувшийся разведчик доложил, что в полусотне шагов отсюда ветки сначала сплетаются особенно густо, а потом, еще через пару сотен бье, деревья образуют прогалину, и там слышны голоса и видно мелькание пестрых тряпок. Эр Оскар молча махнул рукой, подзывая подкрепление, и они, спешившись и стараясь вести коней в поводу как можно бесшумнее, повернули туда, куда указывал разведчик.
Им удалось застать бандитов почти врасплох — те даже не пытались сопротивляться, здраво рассудив, что не их жалкой шайке тягаться с целой армией вооруженных людей. Эр Оскар пару минут с довольным видом наблюдал, как его солдаты окружают и вяжут бандитов, но потом, окинув взглядом поляну, вдруг нахмурился и заорал:
— Карета! Где карета?! Куда дели королеву, сволочи?! Эй, парни, за мной! Ричард, а ты следи за этим уродом. Разрешаю его пристрелить, если хочешь, — он кивнул на одного из разбойников, и Ричард узнал Налетчика.
Хотя он видел его — их двоих, одинаковых, как близнецы, — совсем давно, еще в детстве, издалека и мельком, его внешность сложно было перепутать с чьей-то еще. Налетчик поймал его взгляд, презрительно осклабился, заметив его корнетскую перевязь, и попытался отвернуться, но солдат, который держал его, отвесил ему подзатыльник. Ричард, вытащив из-за пояса пистолет, подошел к нему и оказался с ним лицом к лицу.
— Ты стрелял в меня в детстве, но промахнулся, — сказал он. — Сейчас будет все наоборот.
— Думаешь, всех перестреляешь? — засмеялся Налетчик; извернувшись, он ударил солдата коленом и, вырвавшись из его рук, бросился на Ричарда. И тогда Ричард выстрелил.
***
Они ехали несколько дней — на самом деле, всего двое суток с тех пор, как Катарина впервые повстречалась с Налетчиком; или два с половиной дня — три ночи и два дня — с тех пор, как она покинула монастырь; но эти два дня растянулись для Катарины в бесконечную череду тоскливых часов. Бандиты, как и обещали, обращались с Катариной со всей возможной обходительностью и даже иногда выпускали из кареты — правда, нечесаная «Беллочка» в такие моменты следовала за ней по пятам, а укладываясь на привале спать — тоже в карете, на сиденье, — привязывала себя к Катарине веревкой за ногу. Она же взяла на себя роль камеристки, которая помогала Катарине с умыванием и платьем; и у Катарины, вынужденной постоянно наблюдать за ней, создалось впечатление, что именно эта женщина, а вовсе не Налетчик, заправляет всей шайкой.
Когда Катарина проснулась на третье утро, снаружи раздавался шум — не привычный уже шум поднимающегося лагеря, а встревоженные крики и топот бегающих туда-сюда ног, а чуть поодаль — треск веток, шорох листвы под копытами коней и звуки выстрелов. Бандитка, злобно бормоча себе под нос, с остервенением перепиливала кинжалом связывавшую их веревку, а закончив, обернулась через плечо, проорала что-то кучеру, не то ночевавшему прямо на козлах, не то уже заранее севшему на место, и потом, нацелив на Катарину пистолет, бросила:
— Сиди смирно! Здесь больше делать нечего, с этими нам уже не по пути! Пошел! А ну пошел! — добавила она по-кэналлийски: познаний Катарины хватало, чтобы различать простые фразы.
Карета, круто развернувшись, понеслась вперед; ветки хлестали по ее бокам и ломались, колеса то проваливались в ямы, то их подкидывало на ухабах, а кучер, стараясь объезжать деревья, все чаще попадавшиеся на пути, закладывал такие виражи, что Катарину мотало из стороны в сторону. Наконец, подпрыгнув особенно высоко, карета остановилась так резко, что Катарину чуть не бросило в объятия бандитки. Та выругалась и, высунувшись в окно, принялась громко препираться с кучером.
— Ось сломалась! Что значит ось сломалась? — уловила Катарина. — Ну так выпрягай лошадей, идиот! За нами уже идут! Мне самой посмотреть или что?
Распахнув дверцу, бандитка выскочила из кареты; пистолет при этом она оставила на сиденье — должно быть, от избытка чувств; и Катарина, осторожно протянув руку, скинула его вниз, на пол, и носком туфли подтолкнула его ближе к себе, спрятав под оборками юбок. Она успела как раз вовремя: в карете опять появилась разбойница, еще более всклокоченная, чем прежде. Безуспешно пытаясь поправить косынку, съехавшую ей на затылок, она обшарила взглядом карету и прошипела:
— Где пистолет? Пистолет где?
Катарина обратила к ней свой самый невинный взгляд и слегка пожала плечами.
— А, к кошкам! — бандитка саданула кулаком по дверце. — Времени нет! Счастливо оставаться! Адьос, госпожа королева!
Слушая, как стремительно удаляется и заглухает топот лошадиных копыт, Катарина, совершенно измотанная свалившимися на нее испытаниями, закрыла глаза и прислонилась виском к стенке кареты: все должно было вот-вот закончиться, и она могла позволить себе немного отдохнуть. Вскоре и правда послышались шаги множества ног, и по лесу, к ее радости, разнесся звучный знакомый голос:
— Да вашу мать! На кой они забрались в самый бурелом?!
Катарина не нашла в себе сил пошевелиться (приди ей на помощь кто-то другой — тот же Рокэ, — она бы, конечно, сумела: не перед каждым стоит показывать истинную слабость), даже когда дверца кареты распахнулась, о пол звякнули шпоры кавалерийских сапог, и Оскар позвал:
— Катарина? Ну уж передо мной-то можешь не притворяться! Я же вижу, что ты не в обмороке!
Не получив ответа, он выдохнул ругательство, осторожно похлопал ее по щекам и принялся возиться с крючками на ее корсаже.
— Оскар, ты что? — не сдержавшись, Катарина шлепнула его по рукам. — Не здесь же! С ума сошел!
— Вот, я же знал, что ты в сознании! — Оскар ухмыльнулся. — На самом деле, хотел проверить, не ударилась ли ты. И убедиться, что этот урод ничего с тобой не сотворил.
— Не сотворил… — строго начала Катарина, но, увидев, как насторожился Оскар, быстро добавила: — Нет, Оскар, правда, они бы не посмели! Но у кареты сломалась ось, и эта стерва угнала лошадей.
— Да это ерунда: кузнец в полку есть, лошадей выделим. Давай-ка выбирайся… Или нет: здесь сплошные ветки, ноги можно переломать — лучше я тебя отнесу.
***
— Думаю, господа, все согласятся, что на этот раз мы имеем все основания представить к награде и генерала Феншо-Тримейна, и корнета Окделла: один собственноручно спас Ее величество, а другой обезвредил опасного преступника, — сказал Рокэ.
Все члены совета обернулись к королю и, дождавшись, пока тот кивнет, тоже одобрительно закивали. В зале присутствовали далеко не все государственные мужи: здесь был маршал Ги Ариго, который, объявившись во дворце только на следующий день после того, как стало известно о похищении, на правах брата королевы навязался к Рокэ в его собственный поисковой отряд и все это время действовал ему на нервы, причитая и заламывая руки; также на своем месте почему-то восседал церемониймейстер: возможно, Его величество решил, что неплохо будет устроить по случаю возвращения супруги в его любящие объятия бал или прием. Королевы, конечно, тоже не было: Феншо привез ее во дворец только сегодня утром — отряды Рокэ, встретившие его полк уже на подступах к столице, сопровождали их, как почетный эскорт, — и теперь над ней хлопотали фрейлины.
В прошлый раз эти двое: церемониймейстер Манрик и Ги Ариго — помешали Рокэ как следует наградить Ричарда. Это случилось после Варастийской кампании: они выехали приветствовать победителей и по поручению короля начали выяснять у Рокэ, кого из своих людей он предлагает представить к наградам и по какой причине. Рокэ, перечислив генералов и особо отличившихся полковников, последним назвал имя Ричарда:
— Молодой человек сбил из пушки знамя неприятеля.
Ариго при этих словах понимающе усмехнулся, а Манрик поморщился:
— И вот за это — орден? Вот это, вы утверждаете, — подвиг? Господин Первый маршал, знаете что: если вы так уж хотите порадовать своего ребенка, то можете подарить ему какое-нибудь украшение — перстень или запонки — а не разбрасываться государственными наградами.
— В Двадцатилетнюю войну за такое полагался орден, — заметил Рокэ.
— Сомневаюсь в этом: наверняка вы только что это придумали. Оставим на суд Его величества, а пока соберите у своих генералов списки тех, кого они желали бы отметить, и закончим на этом.
Заготовленная Рокэ красивая речь пропала втуне: он прекрасно представил, что ему ответит Манрик на его следующий аргумент («У молодого человека когда-нибудь еще будут сражения, за которые его никто не похвалит — пусть этот орден будет как будто авансом»): «О, так вы имеете в виду, что в вашей армии есть люди, которые заслужили награду, но не получат ее? Да вы зарываетесь, господин Первый маршал!» — поэтому не стал его даже приводить. Ричард остался без ордена, но вот теперь появилась возможность исправить это упущение.
— Конечно, — сказал король. — И наш бравый генерал, и храбрый юный корнет вполне заслужили свои ордена.
— И генерала Феншо можно было бы повысить в звании, — вставил Ариго. — Как вы знаете, господа, я как раз собираюсь подавать в отставку, моя должность освобождается, так почему бы…
— На вашу должность у меня уже есть кандидатура, маршал! — отрезал Рокэ. — Я множество раз говорил, что генерал Феншо не способен командовать большими армиями, какие бы услуги, гм, он ни оказал короне. И потом — я уверен — Ее величество и так достойно его наградит…
— Рокэ, — укорил его король, — оставьте ваши глупые сальности! Генерал Феншо —друг детства Катарины, они практически выросли вместе! Кто же запретит им общаться? Тем более он ее спас — неудивительно, что она сейчас благоволит ему и ищет утешения у того, кто так давно и близко ей знаком. Вот представьте, например…
— Например, ваша старшая воспитанница и юный Салина, — предложил кардинал. — Дети дружат уже много лет, и если с кем-то из них что-то случится, разве второй не придет на помощь?
Рокэ пришлось свернуть тему, но маршальское звание для Эмиля он все же отстоял; обсуждение после этого быстро затухло, — награждение решено было назначить, не откладывая, на завтра, — и кансилльер объявил совет закрытым. Вернувшись домой, Рокэ, полагая, что Феншо, занятый утешением королевы, отпустит Ричарда на вечер, а то и на весь следующий день, приказал подать особого вина — из лозы урожая года рождения Ричарда, — которое он берег для подобных случаев, маленьких вешек взросления: первый бой, первая дуэль (пока не довелось), первый опыт страсти (тоже еще не совершилось — не считать же за страсть тот целомудренный роман по переписке) или вот первую награду. Ричарда, однако, все не было, и, дожидаясь его, Рокэ успел опустошить несколько кувшинов обычного вина. Наконец, уже ближе к ночи, тот появился: въехав во двор, долго возился с лошадью, почему-то не желая доверить ее конюху; потом мялся внизу — до Рокэ доносились голоса: возможно, Ричард собирался сразу уйти к себе, а Хуан пытался его переубедить; потом постучал — почти поскребся — в дверь кабинета, как будто не решался заглянуть; и потом все же вошел.
— Ну что же, Дикон, отпразднуем твое награждение, — сразу начал Рокэ, не давая Ричарду отвлечься и увести разговор с сторону: все посторонние обсуждения, будь то разбор их с Феншо удачной операции или дискуссия о целях и методах кэналлийских бандитов, можно было бы отложить на потом. — Ах, ты ведь еще не знаешь: ты представлен к награде за спасение Ее величества — завтра тебе вручат орден. Дикон? Что с тобой?
Ричард, приняв протянутый бокал, который Рокэ пришлось вложить ему в руку, бездумно уставился на вино и, не проронив ни слова, замер посреди комнаты. Неужели встреча с Налетчиком — его первым, по сути, врагом; первым человеком, который чуть не лишил его жизни, — сказалась на нем сильнее, чем Рокэ предполагал, взволновала его и пробудила дурные воспоминания детства? Но нет: Ричард выглядел не напуганным или встревоженным, а скорее растерянным, запутавшимся и даже немного виноватым.
— Дикон? Что случилось? — Рокэ, забрав у него бокал, пока тот не выпал, приобнял его и, подведя к креслу, надавил ему на плечи и заставил сесть. Ричард посмотрел на свои пальцы, как будто недоумевая, куда пропал бокал, моргнул, поднял взгляд на Рокэ и пробормотал:
— Эр Рокэ… Я сегодня изменил своей невесте.
— Да ты что? — от облегчения Рокэ чуть не рассмеялся. — Это следует отме… В смысле, я имел в виду, такое обязательно нужно запить! И кто же эта счастливица?
Ричард поморщился и, запустив руку в волосы, взъерошил и без того растрепанную челку.
— Представляете, все по тому гальтарскому роману, как вы мне и предсказывали, — вздохнул он. — С женой соседского помещика.
***
— Я иду к Катарине. Она так переволновалась: не могу же я бросить ее на этих куриц, — сказал эр Оскар, когда с церемониями было покончено: Его величество перестал жать им руки; церемониймейстер, сверившись с записной книжкой, велел им задержаться в столице и ждать посыльного, который сообщит, когда они будут приглашены на торжественную аудиенцию; а Ее величество удалилась в свои покои в сопровождении лейб-медика, придворных дам, фрейлин и маршала Ариго. Они подъехали к дворцу все вместе, но вошли в него, повинуясь этикету, уже порознь, и эр Оскар негодовал, что ему не дали как следует попрощаться с королевой.
— Хорошо, — Ричард кивнул. — Я тогда домой?
— Хм, — эр Оскар задумался. — Знаешь, покарауль-ка пару часиков у двери, а то там сейчас ошивается тьма непонятного народу, нафиг надо, чтобы кто-то вошел.
Стоя у закрытой двери будуара, за которой скрылся эр Оскар, Ричард скоро пожалел, что согласился: заняться было решительно нечем, а как только он погружался в свои мысли или хотя бы закрывал глаза, перед его внутренним взором то возникало искаженное злобой мерзкое лицо Налетчика, то представлялось, как дамские пистолеты, подаренные в прошлом году Айрис, взрываются у нее в руках: на пистолете, который обронила подельница Налетчика и который сумела сохранить королева, оказалось такое же клеймо, как на пистолетах Айрис — они были выполнены в одной мастерской. Ричард собирался сразу же вечером рассказать об этом эру Рокэ — оружейник, когда Ричард делал у него заказ, не показался ему подозрительным, но кто знает — может быть, среди его работников были люди, сочувствующие так называемой Свободной Кэналлонии. Тем временем из-за двери то и дело доносились приглушенные звуки, на которые Ричард упорно старался не обращать внимания, — они не трогали его разум, но, кажется, проникали глубже, в душу, исподволь вызывая в ней трепет и смятение.
Ричарда вырвало из размышлений чье-то легкое покашливание, и смутно знакомый женский голос произнес:
— Герцог Окделл, я не ошибаюсь? Ах, герцог, что же вы здесь делаете совсем одни? Неужели вам не скучно?
Ричард встряхнул головой и обернулся: это оказалась графиня Рокслей, с супругом которой Ричард сталкивался только иногда в штабе, придворная дама Ее величества.
— Добрый вечер, эреа Дженнифер, — галантно поприветствовал ее Ричард.
Графиня Рокслей кокетливо рассмеялась и указала глазами на дверь:
— Не составите мне компанию, герцог? Уверена, что вы еще долго не понадобитесь генералу Феншо!
Позже Ричард так и не смог ответить себе, какая сила заставила его тогда последовать за ней.
__________________________
Примечание:
- Ричард снова вспоминает античный роман «Дафнис и Хлоя», в которой главного героя соблазнила жена соседского помещика, которая и научила его, неискушенного в вопросах любви, практической стороне дела.
Глава 24
Переписана Фельпская кампания,в т.ч. история с "пантерками", поэтому, осторожно! может быть пара морально сомнительных или неприятных мест, хотя мы постарались переписать все с максимумом исправлений.
Ефрейтор, морально нестойкий, женился на пленной.
Б. Ш. Окуджава
Б. Ш. Окуджава
читать дальшеВ Фельп они ехали примерно тем же офицерским составом, что и в Варасту: Эмиль, только что назначенный маршалом и принявший командование Южной армией (южные границы после прошлогодней войны были в безопасности, поэтому Рокэ позволил себе взять его с собой), Вейзель со своими артиллеристами и, конечно, неизменный Феншо, ни кавалерийские навыки, ни полки которого не были нужны в кампании на побережье, но которого Рокэ не мог оставить в стороне. Не было, однако, Дьегаррона и его стрелков, и сами отряды были гораздо меньше; к счастью, не пришлось брать с собой и навязанных Рокэ юных порученцев — зато с ним напросился Марсель Валме, который, прибыв в конце весны в столицу из своей деревни, поймал Рокэ на очередном приеме и сообщил, что желал бы попробовать себя в армейском деле. Ну что же, долг и право любого дворянина — служить своему королю, поэтому Рокэ не отказал. Марсель оказался неплохой компанией: он с удовольствием скрашивал всем дорогу непритязательной болтовней, а позже, когда они добрались до Фельпа и сразу окунулись в военный круговорот, с таким энтузиазмом, лишним и удивительным у светского щеголя, принимался обсуждать стратегические детали на советах в штабе и так упорно пытался держаться ближе к Рокэ в сражении, бросаясь в самую гущу боя, — а в минуты отдыха с тем же рвением пытался затащить Рокэ на какое-нибудь развлечение, обычно не очень приличного свойства, — как будто следовал некому четкому заранее составленному плану. Впрочем, Рокэ не жаловался: Марсель совсем ему не мешал, не лез под руку и никогда не спорил, а его легкий характер удачно оттенял занудство Вейзеля и чрезмерную напористость Феншо. Этого, к сожалению, приходилось терпеть рядом ради того, чтобы Ричард оставался под присмотром: кстати, среди особенно принципиальных офицеров бытовало убеждение, что близкие родственники не должны служить вместе, один под началом другого, и, например, генерал Давенпорт, чтобы избежать клейма непотизма, вынужден был перевести сына в другую армию; раньше Рокэ поддержал бы его, но сейчас вспоминал об этом с усмешкой — лучше уж Ричард поучаствует во всех самых интересных кампаниях, чем будет киснуть над картами в каком-нибудь пограничном гарнизоне.
Главное сражение было решено провести на море — на подмогу как раз шли корабли Альмейды (и это значило, что Ричард наконец-то впервые с Фабианова дня увидится с Берто), но Рокэ надеялся, что все будет кончено раньше, чем те доберутся до Фельпа, и предполагал, что они понадобятся разве что для устрашения тех остатков бордонского флота, которые уцелеют. Все получилось даже лучше, чем он рассчитывал: паруса флагмана эскадры, которую вел Альмейда, показались на горизонте на следующий день после того, как последний бордонский корабль из тех, что успели уйти, скрылся из виду: бой закончился поздним вечером, почти ночью; бордонцы были полностью разбиты, и оставалось только ожидать их капитуляции. Оглядевшись, стряхнув с себя возбуждение боя, Рокэ пересчитал своих и фельпских офицеров и, кажется, нашел всех: Ричарда, на первый взгляд, не было видно, но он, наверное, смешался с отрядом Феншо. Поначалу Ричард негодовал, что, служа на суше, вдруг оказался на корабле, но вскоре, увлеченный боем, забыл об этом: абордаж, по сути, мало чем отличается от кавалерийской атаки, а быть в морском десанте вовсе не означает то же, что быть моряком — Ричарду, как и самому Рокэ в его молодости, времен «Каммористы», не приходилось ни драить палубу, ни вязать узлов, ни ставить парусов, ни ориентироваться по приборам — не приходилось делать ничего, что он ненавидел, когда изучал навигацию.
— Господин Первый маршал! — к Рокэ, спрыгнув в борта на берег, широким шагом подошел Феншо. — Разрешите доложить: корнет Окделл не вернулся из боя.
— Что-о-о?! — Рокэ не поверил своим ушам; сначала даже не понял, о чем тот говорит, что вкладывает в свои слова; и только через несколько мгновений смысл его фразы добрался до разума Рокэ. Он снова окинул взглядом людей Феншо, столпившихся за его спиной — уже совсем стемнело, и залив освещался только пламенем факелов, но ошибки быть не могло: Ричарда среди них не было. Рокэ вспомнилось, как всего два года назад он уже видел эту картину — видел внутренним взором, в воображении, не наяву: море, ночной порт, отсветы факелов, блики огней на волнах; пропавшие дети и бесплодные поиски до рассвета. Конечно, Ричард, как последний Повелитель своей стихии, не мог погибнуть — а случись с ним что-то непоправимое, тяжелое ранение, серьезная контузия, окажись он на грани жизни и смерти, Рокэ бы, наверное, почувствовал это. Не к кому было, кажется, и попасть в плен — несколько кораблей успело удрать, но бордонцы в конце сражения были уже не в том положении, чтобы брать заложников; наоборот, многие угодили в плен сами: толпа пленных скопилась чуть поодаль от того места, где стоял Рокэ, и он краем глаза видел, как сейчас, под руководством одного из фельпских офицеров — юного Джильди, сына адмирала (фельпцы, в отличие от военных Торки, не считали семейственность грехом), — им связывают руки, сортируют на знатных и простых и группами по два-три человека уводят — тех, кто попроще, загоняют в портовые лабазы, а тех, кто познатнее, развозят по виллам и палаццо на окраинах города. Угодили в плен и девицы с пресловутой «Морской пантеры» — не все, только четыре или пять прелестниц; а вот их капитанше, той самой печальной известной «сестре бордонского дожа», которую Фердинанд так упорно пытался ему сосватать (о, Рокэ теперь в полной мере оценил его злую иронию), судя по всему, удалось сбежать.
— Среди погибших нет, среди раненых нет, среди живых нет, — бодро отрапортовал тем временем Феншо. — Не вернулся, пропал.
— Имеете в виду, вы потеряли своего оруженосца? — спросил Рокэ, с трудом удерживаясь от того, чтобы не сорваться на крик. — Ну так ищите! Берите людей, лодку, подзорную трубу и отправляйтесь искать! Если не найдете и не вернете мне ребенка до рассвета — я вас пристрелю! Или мне сказать на вашем языке, чтобы вы поняли?!
***
Айрис, одетая в свой кэналлийский моряцкий наряд, который она носила всегда, когда отправлялась кататься на лодке, совсем не походила на этих так называемых офицеров бордонского флота, ряженных в военные мундиры, призванные у кого-то подчеркивать их изящные формы, а у кого-то — еще сильнее уродовать и без того нелепую фигуру. Легкая и быстрая, Айрис лазала по вантам, как заправский юнга, в одно мгновение перелетая с кормы на нос, перепрыгивая с одного борта на другой; бордонская же капитанша, грузная, тяжеловесная, как бочка, расхаживала по палубе, переваливаясь с боку на бок, и только и знала, что хриплым голосом отдавать приказы своим девицам: мужчин на корабле не осталось — обычные матросы, если они здесь раньше и были, наверное, оказались отрезаны от команды, когда начался абордаж, и теперь или попали в плен, или спаслись на другом корабле. Одна юная офицерша (как это у них называется? корнетка? теньентша?), правда, была немного похожа на Айрис — жестами, поворотом головы, интонациями, но все остальные напоминали скорее избалованных фрейлин во дворце, кокетливых и манерных.
У Ричарда было теперь достаточно времени, чтобы обдумывать сходства и различия знакомых ему дам и девиц. Застрявший ночью посреди моря на корабле, на всех парусах несущемся в Бордон, оставшийся на палубе один, предоставленный самому себе, привязанный к мачте, он мог предаваться размышлениям сколько угодно.
Он сам не понял, как это произошло. Охваченный азартом сражения, он продвигался вперед — корабли сошлись так плотно, что получалось перепрыгивать между ними, — и в какой-то момент даже не заметил, как оказался на борту знаменитой «Морской пантеры». Внезапно шум боя немного поутих, мимо с хихиканьем пронеслась стайка девиц, люди вокруг него расступились, палуба в один миг опустела, и корабль, резко повернув, устремился в открытое море: бордонцы спешно отступали, а Ричард, не успев вовремя уйти, вдруг обнаружил себя в плену. Девицы окружили его, отобрали оружие — шпагу, кинжал и пистолеты, — и, привязав к мачте, принялись, перебивая друг друга, обсуждать его судьбу. Наконец капитанша, шикнув на них, отогнала их командирским жестом и, встав к Ричарду вплотную, начала:
— Вы же представляете, что сделают с нашими соратницами, попавшими с плен, ваши доблестные офицеры. Даже у такого наивного юноши, как вы, не может быть на этот счет никаких иллюзий. Мы все тоже это прекрасно знаем! Поэтому мы должны ответить симметрично!
Речь капитанши была щедро пересыпана моряцкими выражениями («тысяча акул» и «задери меня зубан»), но Ричард, привыкший к слогу эра Оскара, пропускал их мимо ушей.
— Да, мой адмирал! — поддакнула одна из девиц. — Мы отомстим за наших подруг!
Капитанша оценивающе оглядела Ричарда (другая девица, в свою очередь, метнула на него пламенный взгляд) и покачала в руках большую пузатую бутыль — судя по форме, в ней была сахарная касера — крепкий напиток со сладким привкусом, который редко добирался до Кэналлоа, и поэтому Ричарду не доводилось его попробовать. Моряки, пристрастившиеся к сахарной касере, бравировали тем, что, хотя она била в голову в полтора раза быстрее, чем обычная касера, они оставались на ногах даже после пары больших стаканов.
— Бутылочка как раз подойдет, — с угрозой протянула капитанша и усмехнулась.
— Только надо сначала распить! — предложила та девица, которая только что смотрела на Ричарда с вожделением.
— Действительно: до Бордона еще далеко, успеется. Корнет Лагиди, ты здесь самая молодая, много пить вредно, так что будешь сторожить! Приступай.
Капитанша со свитой удалилась в кают-компанию. Какое-то время оттуда были слышны их громкие голоса и тосты, которые они провозглашали то за чудесное спасение, то за грядущую победу Бордона; потом хмельной смех, сальные шуточки, подслушанные, наверное, у матросов или боцмана; выкрики, становившиеся все бессвязнее; шаркающие шаги, стук и шорох, и наконец, раскатистый храп — сахарная касера быстро сморила непривычных к ней женщин. Девице, которой поручили надзирать за Ричардом, тоже разрешили сделать пару глотков касеры, но для ее худенького тела оказалось достаточно и этого — девушка уселась на палубу, привалившись спиной к затащенной на борт шлюпке, и, поиграв немного кинжалом, отобранным у Ричарда, и положив по обе стороны от себя его пистолеты, задремала. Ричард на пробу пошевелил руками, связанными за спиной, и кончиками пальцев нащупал большой плоский узел, форму которого опознал бы, даже если бы его разбудили посреди ночи — так крепко вбил эти знания в их с Айрис головы ментор по морскому делу. Помучившись немного с узлом, Ричард высвободил одну руку, потом вторую и вскоре развязался весь. Первым делом он вернул себе кинжал и пистолеты; легкую шлюпку, на его счастье, удалось спустить на воду почти бесшумно, но девица, почувствовав движение, зашевелилась, и пришлось связать ее той же веревкой и заткнуть ей рот ее собственной косынкой, чтобы она не подняла шума, а потом погрузить ее в лодку, чтобы она не успела раньше времени перебудить остальных — так Ричард, сбежав из плена, проведя в нем всего несколько часов, сам обзавелся пленницей.
Ночь выдалась ясная, небо было отлично видно, и Ричард, усмехнувшись про себя, заметил, что сегодня ему понадобилось все, что он с таким неудовольствием учил: не только морские узлы, но и навигация — умение находить путь по звездам, и знания о том, как управлять небольшим судном. Грести пришлось почти всю ночь, но они были не так далеко от фельпского берега, как он думал, — бордонский корабль шел вовсе не так быстро, как ему поначалу показалось со страху. Едва над морем забрезжил рассвет, Ричард, который, совсем выбившись из сил, уже рассуждал, бросить ли весла и лечь в дрейф хотя бы на пару часов или разбудить пленницу и вручить управление ей, услышал знакомые голоса и увидел, как им навстречу идет большая лодка, на носу которой, приставив к глазу подзорную трубу, возвышается эр Оскар.
***
— Генерал, вы опоздали, — сурово сказал Рокэ, останавливая взгляд на Феншо, чтобы не смотреть поминутно на Ричарда, непроизвольно проверяя, не потерялся ли он снова, как будто его разуму не хватало того, что он, выпустив Ричарда из объятий, одну руку оставил у него на плече. — Я давал вам срок до рассвета, а вы доставили корнета Окделла только к полудню.
— Поймал на рассвете, — вяло ответил Феншо: он тоже не спал всю ночь и поэтому даже не начал, как обычно, препираться. — Потом пока доехали, то есть доплыли, до берега.
— Дошли, — поправил Рокэ. — Но флоте принято говорить «ходят», а не «плавают» или тем более «ездят», генерал.
— Да как угодно, — Феншо махнул рукой.
— Эр Р… Господин Первый маршал, у меня там еще военнопленная, — напомнил Ричард, зевнул и потер кулаком глаза. — Девушка с «Морской пантеры», там, в лодке, я ее захватил с собой.
— Это пусть фельпцы сами разбираются — знатными пленными занимается Джильди-младший.
— Да, он как раз сразу к нам подошел, как только мы причалили, — вспомнил Ричард. — Тогда хорошо.
— Дикон, иди-ка отсыпаться, — велел Рокэ. — И вы, генерал, вольно, свободны до завтра, идите отдыхать.
Когда Феншо, развернувшись на каблуках, ушел, Ричард поднял голову и, посмотрев на Рокэ, тихо произнес:
— Эр Рокэ… я должен вам еще кое-что рассказать.
На вилле, где содержались захваченные в плен девушки с «Морской пантеры» — «прелестнейшие пантерки», как прозвал их, в своей витиеватой манере, Марсель, — пришлось выставить тройную охрану. Ту девицу, которую привез Ричард, поместили не там же, где ее соратниц: Джильди, предварительно выспросив у Ричарда, не заявляет ли он на «свою пленницу» прав (это неприятно попахивало если не работорговлей, то наложничеством, но в Фельпе, видимо, считалось в порядке вещей), забрал ее к себе и поселил в своем доме. Марсель, недалеко ушедший от фельпцев в своем отношении к вопросам любви, несмотря на запрет посещать пленных, вел с девушками активную переписку и каждый день не уставал напоминать Рокэ, что те ждут только его, что жаждут его увидеть, что все уже немного в него влюблены, что было бы замечательно наведаться к ним вдвоем или в чьей-нибудь еще приятной компании, что нужно ведь иногда отдыхать… Примерно через неделю Рокэ не выдержал и, когда закончился очередной военный совет (Бордон больше не атаковал, но и медлил высылать парламентеров), велел задержаться своим офицерам. Луиджи Джильди, который, похоже, так был впечатлен полководческим гением Рокэ, что считал себя отчасти состоящим в армии Талига, тоже остался.
— Господа, — начал Рокэ, — хочу повторить, что я запрещаю кому бы то ни было из вас ходить к пленным с «Морской пантеры», даже если, цитирую, «девушки сами хотят» и «на все давно согласны».
— Но это ведь правда! — вставил было Марсель, но его перебил возмущенный Вейзель:
— Я и так к ним бы не пошел!
— Действительно, — сказал Рокэ. — Вы можете быть свободны, генерал. Итак, — продолжил он, когда Вейзель, степенно поднявшись, удалился, — никаких связей с военнопленными! Это понятно? Да, девицы только этого и ждут — но только потому, что они готовят для нас провокацию! Их капитанша успела проговориться — они уверены, что девицы своего не упустят, и тогда Бордон обвинит нас в военном преступлении, выставив это так, как будто мы надругались над пленными. Конечно, все знают, что я чудовище, и моя дурная слава летит впереди меня, но даже для меня такое — слишком. Поэтому не смейте к ним даже приближаться! Я буду считать любой случай такого рода насилием и напоминаю, что за изнасилование у нас в армии полагается расстрел.
Джильди при этих словах страшно побледнел и, пробормотав неразборчивые обвинения, выскочил за дверь.
— Конечно, это не касается фельпских офицеров, которые, хоть и подчиняются сейчас мне, не являются подданными Талига, — закончил Рокэ, проводив Джильди взглядом, но тот уже, кажется, не расслышал его слов.
Когда совет закончился и все разошлись — кто в недоумении, кто не скрывая досады, — Марсель, оставшись с Рокэ наедине, сделал еще одну попытку:
— Так, может быть, и хорошо, если вас несправедливо обвинят в изнасиловании? — предположил он. — Ваше проклятие наконец воплотится и спадет.
— Какое еще проклятие? О чем вы, Марсель? Не замечал раньше за вами пристрастия к мистике! О, или вы о том замшелом проклятии, которое три Круга назад Ринальди Ракан призывал на головы неправедных судий — то есть своего брата и всех Повелителей? — Рокэ рассмеялся. — Здесь ваши сведения устарели, Марсель: несколько лет назад я открыл, что во мне нет крови Повелителей Ветра. Есть другая, да, это правда, но она никак не может быть связана с тем проклятием…
— Отец считает иначе, — Марсель, вторя ему, издал легкий смешок. — В последние годы он, знаете, увлекся древностью и вот, сопоставив факты, сравнив данные из разных источников — из легенд, с изображений, — выяснил, что, гм, позвольте мне этот термин, сакральный император нашей бусины, — Марсель испытующе взглянул на Рокэ, — имеет прямое отношение к самому главному судье.
Разговор с Марселем зародил в душе Рокэ ростки смятения: формулировка легендарного проклятия Ринальди Ракана была широко известна, и Рокэ не представлял, что в ней приложимо к нему самому — пусть он даже последний потомок в своем роду, не считать же за несправедливый суд то несостоявшееся покушение, которое планировал покойный Эгмонт? И даже если считать, неужели предстоят еще три? Смущало и другое: старик Бертрам, прагматик, чуждый любой мистике, не вставая с кресла, любуясь клумбами, одной лишь силой мысли, голым умом дошел до того же, что явили Ричарду в откровении Скалы. Рокэ хотелось поскорее убраться из Фельпа в Алвасете (захватив с собой Марселя и, конечно, Ричарда: тому пора было отдохнуть — пусть он не пострадал при похищении и внешне выглядел и вел себя как обычно, но у него возобновились кошмары о падающих камнях) и, обложившись пыльными кодексами и свитками в библиотеке, мемуарами и сборниками преданий, приступить к разысканиям — подобно тому, как четыре года назад в Надоре они с Ричардом искали сведения о ритуале посвящения; но Бордон, хотя и отвел все корабли, сняв осаду, тянул с капитуляцией, и из-за этого Рокэ никак не мог уехать. Боевой пыл бордонцев, такой бурный поначалу, внезапно угас, как будто они в одночасье устали и расхотели воевать — повторялось то же самое, что в прошлом году с Кагетой: кампания начиналась привычно, потихоньку раскачивалась, Рокэ давал несколько небольших боев и первое из главных сражений, но, как только ему становилось интересно, и он, ведомый азартом, поднимался на пик вдохновения, противник вдруг отступал, быстро отводил войска и дальше занимался только дипломатией, обсуждая условия мирного договора; разница была только в том, что кагетцы торговались, а бордонцы тянули время.
За пленных девиц уже успели прислать выкуп — они были из хороших семей: сестры, дочери и племянницы дожей и богатых купцов, — и они отправились по домам — все, кроме той, которую захватил Ричард. Дня через два после того совета Луиджи, так спешно с него сбежавший, представил всем свою новоиспеченную супругу — Поликсену Джильди: видимо, он с самого начала не терял времени со своей пленницей и, чтобы избежать расстрела, якобы грозившего ему, теперь скоропалительно женился. Рокэ осудил бы его (это все еще было похоже на что угодно, но только не на брак по взаимной симпатии), если бы тысячи женщин не выходили замуж по расчету или по воле родителей; если бы — не нужно далеко ходить — три из четырех его собственных детей не были помолвлены без любви, заочно, даже не зная своих женихов (хотя, конечно, Рокэ оставил себе и девочкам лазейку: если понадобится, помолвки можно разорвать в любой момент).
Из столицы тем временем приходили противоречивые известия. Умер кардинал, и Рокэ, справив по нему тихую тризну (компанию ему составил только неизменный Марсель), молча горевал несколько дней; кансилльер пытался выйти в отставку, но его уговорили остаться хотя бы на год, пока он не подготовит себе преемника; соединился со своей прекрасной дамой в Закате и верный рыцарь королевы Алисы, старик Эпинэ; молодой Эпинэ был вынужден прервать затянувшееся путешествие и вернуться домой, чтобы вступить в наследство, а затем отправиться в столицу улаживать дела. Намечались какие-то гонения на Людей Чести; сместили супрема, супруга супрема на время лишилась места статс-дамы; против королевы пытались начать процесс по обвинению в государственной измене, ходили пересуды, что будут искать доказательства ее преступной связи с фаворитами, что ее собираются не то казнить, не то заточить в монастырь, не то с позором выслать в имение, под домашний арест; что король хочет жениться вторым браком. Для Рокэ пришел приказ с королевской печатью, где Его величество велел ему ехать в Ургот — присмотреться к дочерям герцога Фомы и, возможно, выбрать одну для себя, а вторую для короля; на следующий же день доставили еще один приказ, за подписью короля, отменявший первый. Кипение столичных страстей продолжалось, однако, недолго, и утихло так же внезапно, как погас боевой задор бордонцев и прежде кагетцев: как будто чья-то гигантская рука открыла незримый шлюз, и лишняя вода, чуть не затопившая берега, утекла сквозь него; как будто пар, грозивший разорвать накрытый крышкой котелок, был выпущен через клапан. Король, после истории с похищением сдувавший с Катарины пылинки, как только узнал о сплетнях, объявил их подлой клеветой, не имеющей оснований, и велел прекратить любые инсинуации в ее адрес.
Пока Рокэ переписывался со столицей, настала осень, и Бордон наконец капитулировал. Поставив свою подпись под мирным договором, Рокэ, взяв с собой, как и собирался, Марселя, тут же отплыл в Кэналлоа. Ричарда же пришлось оставить — Рокэ считал, что Феншо лучше пока подержать подальше от королевы, поэтому перевел его полки еще южнее и оставил сторожить границу с Фельпом; они договорились (Рокэ мог бы надавить, но не стал), что Ричарду будет дан отпуск на Зимний Излом.
______________________
Примечания:
- Марсель сознательно пытается добиться того, что в каноне получилось само собой: он хочет стать абвениархом — жрецом при сакральном короле. В каноне, судя по доп. материалам (ответам автора канона читателям), для этого ему нужно было пройти четыре ступени, цитирую, «бой, радость, смерть, голос Ушедших» — четверная дуэль и бои в Фельпе; оргия с «пантерками»; поминки по кардиналу; выступление на мистерии в Урготе; положим, за радость здесь у нас зачтется что-нибудь другое — в конце концов, Марсель постоянно развлекает Алву и веселит его; за голос Ушедших примем, может быть, раскопки в библиотеке;
- мы уверены, что на образ Бертрама Валмона в каноне оказал влияние образ Ниро Вульфа, поэтому здесь усилили его детективные способности;
- подробнее похожая ситуация с Марселем излагается в фанфике «Как снять проклятие»;
- бордонские фамилии переделываются согласно правилам новогреческого языка: дож Гастакис и Зоя Гастаки, дож Лагидис и Поликсена Лагиди (женская фамилия — форма родительного падежа от мужской);
- сахарная касера — выдуманный нами кэртианский аналог земного рома: дело в том, что в каноне Зоя любила сладкий алкоголь — ликеры и вина, но пила касеру, чтобы показать, какой она бравый моряк; ром, хоть и делается из сахарного тростника, конечно, не приторно-сладкий, но может иметь сладковатый привкус, поэтому мы решили немного порадовать Зою;
- почему страсти так внезапно утихли, что там за спусковой клапан и куда же пропали зловещие колодцы с зеленью, надеюсь, станет понятно уже в следующей главе.
Место в посте закончилось, продолжение в новом посте.
-
-
29.06.2022 в 06:41Вот же старая крыса, подсказал "выход". Как только с Эпинэ смог провернуть?
От пролога веет грустью, но не безнадёжностью, посколько у нас есть главы на будующее.
Только я пока никак не могу понять интригу Штанцлера: он не выглядит сильно задетым тем, что детей собирались передать герцогу Алве. Надеялся, что Рокэ будет отпихиваться всеми руками и ногами? Какой-то другой план?
Эмильена дала честный отказ и облегчила жизнь сразу многим людям. В том числе и себе.
Мне очень понравилось лечение Савиньяка) Да и вообще здесь столько вкусных деталей)
Буду с радостью ждать продолжения)
-
-
29.06.2022 в 09:32О, а Вы хотели ограничиться пересказом!
Никогда не знаешь, когда азарт иссякнет... Лучше на всякий случай предупредить!
Вот же старая крыса, подсказал "выход". Как только с Эпинэ смог провернуть?
С Эпинэ ближе к "несчастному случаю". Если допишу, это должно быть (не в кадре, рассказом) через главу или две.
Только я пока никак не могу понять интригу Штанцлера: он не выглядит сильно задетым тем, что детей собирались передать герцогу Алве. Надеялся, что Рокэ будет отпихиваться всеми руками и ногами? Какой-то другой план?
Опять же, выбираю между "пересказать" или "пообещать, что будет немного позже". читать дальше
Эмильена дала честный отказ и облегчила жизнь сразу многим людям. В том числе и себе.
Да, но это не благодаря ее моральному облику, а из-за провала заговора.
-
-
29.06.2022 в 18:32Да, но это не благодаря ее моральному облику, а из-за провала заговора.
Так то да...
Зато Рокэ спасен (пока что) от физтравм и от одной большой психотравмы.
У Эмильены же живых родственников осталось поболее) Да и рождение детей не будет омрачаться "подарками".
-
-
29.06.2022 в 20:20Да! В этом и был замысел АУ-развилки: взять такого Рокэ, у которого не будет вот этих травм в прошлом, и посмотреть, во что он разовьется — без предательства в анамнезе и без идеи "мне нельзя ни к кому привязываться, я проклят". И к тому же — взять такого Ричарда, у которого между ним и Рокэ не будет стоять убийство отца. Так-то это должна быть детская история, про то, как дети растут, играют, учатся и взрослеют. Но посмотрим, что получится написать.
У Эмильены же живых родственников осталось поболее) Да и рождение детей не будет омрачаться "подарками".
Да! Тоже хорошо.
У меня теперь похожие ощущения
Наслаждайтесь! vk.com/topic-202365035_47882686. Понимаете, при всем своем безумии оно дает такую почву для непритязательного доброго флаффа.
-
-
05.07.2022 в 13:29"я понял, это намёк"Ужасно жаль Окделлов, но, с другой стороны, Мирабелла не стала той несчастной одержимой женщиной, которую мы видим в каноне. И даже по-своему приласкала сына напоследок
Фердинанд мне у вас во всех фиках нравится, есть в нём и обаяние, и юмор
— Росио, — маршал Савиньяк закатил глаза. — Ну право, тебе уже не пять лет, а двадцать пять! Хватит капризничать! Если что, обреем тебя налысо.
"Штанцлериады". Серьезно этот текст воспринимать невозможно, с каноном он совершенно не монтируется
*мрачно* как и бóльшая часть внеканонных сведений
-
-
05.07.2022 в 21:56О да, у меня дайри тоже еще как лежат...
Ужасно жаль Окделлов, но, с другой стороны, Мирабелла не стала той несчастной одержимой женщиной, которую мы видим в каноне. И даже по-своему приласкала сына напоследок
К сожалению, да, в этом сюжете пришлось избавиться от Окделлов-старших. Я не люблю убивать героев, но здесь необходимо для сюжета. Здесь это лучше, чем по какой-то причине отбирать детей и заточать Мирабеллу в монастырь.
Фердинанд мне у вас во всех фиках нравится, есть в нём и обаяние, и юмор
Спасибо! Стандартное предупреждение к нашим фикам: "Талиг - сказочное государство, где правит сказочный король".
И очень хорошо, что Рокэ получил отказ Эми, это ему только на пользу
О, да, всем на пользу!
А каков Лионель!
Спасибо! Только это не Лионель, это его отец, маршал Арно Савиньяк, которому в каноне осталось жить еще где-то полгода.
-
-
06.07.2022 в 01:29Спасибо! Только это не Лионель, это его отец, маршал Арно Савиньяк, которому в каноне осталось жить еще где-то полгода.
Ой!
-
-
06.07.2022 в 15:36Нет, Ли здесь еще совсем молодой, ему еще далеко до маршала, и характер у него точно другой!
-
-
06.07.2022 в 16:13-
-
16.07.2022 в 18:35-
-
16.07.2022 в 20:52Ричард немного застыл, все-таки он получил сильный стресс (Айрис тоже, но она и младше, и темперамент такой, что психика крепче), но он постепенно придет в норму. Тоже нужно время.
-
-
18.07.2022 в 02:00-
-
18.07.2022 в 11:32-
-
18.07.2022 в 14:27А Штанцлер в своём репертуаре! Надеюсь, Рокэ не будет долго страдать. Он ведь уже начал привязываться к Ричарду, да и тот точно ни в чём не виноват.
-
-
18.07.2022 в 15:44У меня даже закралось подозрение, что игрушку он сшил собственноручно
О, сомневаюсь!
Надеюсь, Рокэ не будет долго страдать. Он ведь уже начал привязываться к Ричарду, да и тот точно ни в чём не виноват.
Нет, долго страдать у него совсем не получится: мироздание очень скоро (для читателей - уже в следующей главе, а для героев - уже на следующий день) объяснит ему, как надо расставлять приоритеты.
Конечно, Ричард не виноват, но Рокэ не может на него смотреть. Он еще тоже не очень взрослый психологически.
-
-
18.07.2022 в 18:17-
-
25.07.2022 в 17:29Спасибо за продолжение
-
-
25.07.2022 в 20:11Так вот почему Оскару показалось, что Алва чувствует вину! Конечно, Рокэ в любом случае было бы не по себе из-за покушения на его подопечного, но тут его не могут не посещать мысли, что этого можно было бы избежать, не отошли он мальчика от себя
Да, именно. Скажем, если бы они поехали вместе (думает Алва), то был бы более большой отряд, может, заметили бы стрелка; был бы сам Рокэ, может, побоялись бы нападать; или, может, это вообще была случайность, и за полмесяца-месяц планы заговорщиков бы уже поменялись, и т.д. Плюс он чувствует в глубине души, что виноват как будто потому, что бросил ребенка (так же, как уже бросил Эгмонт, который умер), и теперь боится его надолго оставить, сидит с ним день и ночь и во всем ему потакает.
Избалует, в общем, Ларак все правильно предсказал.
Бедный Дик!
Ну, видите, в следующей главе, через две недели, он уже почти поправился! С ним все будет дальше хорошо!
А мэтр вообще не понял, куда попал
О да. Может, педагогика - и его, но не педагогика в условиях, приближенных к боевым.
-
-
25.07.2022 в 20:46Избалует, в общем, Ларак все правильно предсказал.
Я верю в Дика, он разумный
юношамальчик, любовь эра Рокэ ему не повредитНу, видите, в следующей главе, через две недели, он уже почти поправился! С ним все будет дальше хорошо!
Это да, но всё равно у ребёнка уж очень много впечатлений)) Это не упрек ни в коем случае, просто за Дика всегда волнуюсь))
О да. Может, педагогика - и его, но не педагогика в условиях, приближенных к боевым.
Значит, он совсем сбежал?)
Салага!Жаль, мне показалось, они с Ричардом могут подружиться)-
-
25.07.2022 в 21:44Не повредит! Через десять лет мы получим выросшего в любви и достатке, уверенного в себе молодого человека, ну, может, чуть-чуть избалованного — даже не избалованного, а не привыкшего к аскетизму в еде, одежде и т.д. ...и выражениях чувств.
Это да, но всё равно у ребёнка уж очень много впечатлений)) Это не упрек ни в коем случае, просто за Дика всегда волнуюсь
Вы правы! У Ричарда много душевных потрясений, и такие физические травмы тоже добавляют проблем. Но пишут (автор тут подзаправился теорией по детской психологии), что если с ребенком стряслось что-то подобное, то нужно дать ему почувствовать себя в безопасности — показать и сказать, что взрослый всегда защитит, будет рядом, никуда не денется... так что Рокэ поступает интуитивно правильно, хотя такая забота со стороны и может казаться чрезмерной.
Значит, он совсем сбежал?) Салага! Жаль, мне показалось, они с Ричардом могут подружиться
О да, увы, он переходит на секретарскую работу, куда его уже приглашали и где в него (хотя бы первое время) никто не будет палить из огнестрела (и где у него не будет шанса убить никакую мать ничьих детей — нам же надо его еще отвести в сторону с дорожки "Красного и черного"). Возможно, мы его еще увидим!
-
-
26.07.2022 в 12:07Не повредит! Через десять лет мы получим выросшего в любви и достатке, уверенного в себе молодого человека, ну, может, чуть-чуть избалованного — даже не избалованного, а не привыкшего к аскетизму в еде, одежде и т.д. ...и выражениях чувств.
Рокэ поступает интуитивно правильно, хотя такая забота со стороны и может казаться чрезмерной.
Всячески приветствую заботу о Дике всеми доступными способами
О да, увы, он переходит на секретарскую работу, куда его уже приглашали и где в него (хотя бы первое время) никто не будет палить из огнестрела (и где у него не будет шанса убить никакую мать ничьих детей — нам же надо его еще отвести в сторону с дорожки "Красного и черного"). Возможно, мы его еще увидим!
Что ж, спокойной жизни ему)))
-
-
26.07.2022 в 12:51Прекрасно!
-
-
04.08.2022 в 18:35Рада что и Ричард, и Оскар в относительном порядке.
Милые всё-таки дети: один большой, другой маленький) И тот, что
побольшестарше явно хочет поиграть "я сплю, а ты охраняешь")))Эх, Оскар, Оскар, ну нельзя просто взять и выиграть у Повелителя Скал в камни!
-
-
05.08.2022 в 10:38Ага, как я и обещала, Вселенная не терпит пустоты, и вместо покушения от Людей Чести Рокэ получил бандита-сепаратиста в собственной стране. Но, гарантирую, триумфальное возвращение состоится не раньше, чем через десять лет!
Рада что и Ричард, и Оскар в относительном порядке.
Да, Ричард уже совсем в порядке, и Оскар тоже скоро будет (только мы пока не будем за ним следить и на сколько-то лет бросим).
Милые всё-таки дети: один большой, другой маленький
О да! Шестнадцать лет -- все-таки еще ребенок, даже в ОЭ.
И тот, что побольше старше явно хочет поиграть "я сплю, а ты охраняешь")))
Ну, имейте снисхождение, он же все-таки болеет, быстро утомляется.
Эх, Оскар, Оскар, ну нельзя просто взять и выиграть у Повелителя Скал в камни!
Нельзя.
Спасибо большое за отзыв! Рада, что вы читаете!
-
-
06.08.2022 в 17:18Люди Чести, верные традициям, даже если они пытались таким образом навредить самому Рокэ, не стали бы убивать ребенка одного из лидеров их партии, пусть уже покойного
Я бы не удивилась и этому
Рада, что с Диконом, девочками и Оскаром всё в порядке. У этих разбойников нет ничего святого((
Интересно, как скоро Рокэ догадается, что любимая игра Дикона не просто игра, а способности Повелителя Скал)))
Умиляет отношение слуг к Ричарду
-
-
07.08.2022 в 01:32В каноне, конечно, и у резонеров, и в целом, "в атмосфере", специфическое отношение к маленьким детям (все время чувствуется, особенно в поздних книгах, как будто ребенком — если ребенок не ведет себя как взрослый — быть стыдно, нельзя, позорно, это признак слабости), но я его сюда стараюсь не брать.
Рада, что с Диконом, девочками и Оскаром всё в порядке. У этих разбойников нет ничего святого
Ну, видите, бандит мстит как умеет! Но от него, к счастью, на несколько лет избавились!
Интересно, как скоро Рокэ догадается, что любимая игра Дикона не просто игра, а способности Повелителя Скал
О, в этой истории Рокэ уже принимает все это повелительские штучки всерьез, так что он быстро поймет все как надо.
Но вот только оставили ребёнка с Оскаром, как тот немедленно научил Дика плохим словам
Целых две главы!
Спасибо за отзыв! Рада, что вы читаете!
-
-
07.08.2022 в 10:13Не знаю. Мне кажется, сейчас это был бы совершенно нефункциональный шаг — даже самый твердолобый противник Алвы должен понимать, что такой маленький ребенок ничего не может пока решать сам...
Да, вы правы)
О, в этой истории Рокэ уже принимает все это повелительские штучки всерьез, так что он быстро поймет все как надо.
В каноне Оскар выражается нехорошими словами прямо в тексте (один из немногих и по появлению — первый), так что участь его речевого портрета была решена давно!
А вот это я совсем забыла!))
Должна предупредить, что сейчас будет замедление (или я напишу и выложу какую-нибудь главу из "будущего", где Ричарду 14, или 17, или 20 — потому что некоторые там у меня продуманы лучше, чем непосредственно следующая).
Да, я видела предупреждение
-
-
07.08.2022 в 11:41-
-
09.08.2022 в 01:48В общем, поменяла немного во 2-й главе, будем считать, что в тот год была очень долгая зима, и в конце месяца Весенних Скал еще были сильные метели.
...или все-таки не насиловать канон, прописать ей уже шесть лет в той сцене?
-
-
09.08.2022 в 02:21Ну, или Айрис ещё с утробы проявила характер и очень торопилась наружу)
Тут, правда, надо подумать, а как в Надоре могли выхаживать недоношенных детей