Пожиратель младенцев
Начало здесь. Место в предыдущем посте закончилось, поэтому переходим во второй пост.
Глава 25-ЭпилогГлава 25
В этой и следующих двух главах травестируется вся "Северная" линия канона: ВМФ, Дриксен, Торка, Ноймар; в три главы пытаемся уложить примерно десять последних томов — ну да все равно АУ!
читать дальшеВоенно-морская тема, как оказалось, не исчерпала себя в Фельпе: вскоре после Зимнего Излома Альмейда, наконец-то приехавший вместе с Берто в гости, рассказал очень занимательные новости из Хексберга. Марсель к тому времени уже отбыл домой, в имение: его потребовал к себе отец; зато вернулся Ричард, и сейчас они с Альберто и девочками, наверное, вспомнив детство, не то носились по саду, не сидели в укромном уголке и шушукались впятером — по крайней мере, Рокэ и Альмейда беседовали наедине.
История оказалась откровенно странной, если не сказать глупой: примерно за неделю до Излома несколько дриксенских кораблей, сопровождавших торговый караван, который шел из Ардоры во Флавион, проходя мимо Хексберга, отделились от конвоя и попытались атаковать береговое охранение. Марикьярскому флоту, как раз стоявшему в Хексберге, пришлось ввязаться в бой; вскоре присоединились и «девочки» — кэцхен, то есть астэры, которые жили на Хексбергской горе и могли, если их хорошенько разозлить, устроить на море сокрушительный шторм. Дриксенский конвой был разбит, корабли частью потоплены, частью захвачены; купеческие суда в основном успели спастись, хотя без потерь не обошлось.
Рокэ поморщился. Инцидент, который мог привести к войне с Дриксен, сейчас был совершенно некстати: Рокэ куда больше заботил грядущий Излом Эпох, до которого оставалось чуть меньше года. Они с Марселем этой осенью перерыли всю алвасетскую библиотеку, но не нашли ничего определенного — древние, чьи обрывочные воспоминания сумели сохраниться, упоминали о ритуале, который Император, его Повелители и, возможно, абвениарх должны были проводить в Гальтарском лабиринте, но не сообщали деталей: ни как готовиться к ритуалу, ни что брать с собой, ни что именно на нем делать, ни как долго он продлится, ни чего от него ожидать, ни чем придется пожертвовать — чем-то ведь наверняка придется, магия никогда не дается человеку просто так. Не нашлось сведений и о том, как и где искать недостающих Повелителей: Рокэ окончательно убедился, что Придды не имеют отношения к Волнам — к последнему доизломному году их осталось слишком много; и это значило, что у него потерялся не один, а по крайней мере два Повелителя. С одной стороны, на выходку дриксов нужно было ответить, припугнув их так, чтобы у них отпала охота нападать; с другой, ввязываться в зимнюю кампанию было глупо.
— Еще и этот твой протеже такое выкинул, — сказал Альмейда, с размаху грохнув бокалом о столик. — Твой фельпец, которого ты неизвестно зачем принял на службу.
— Джильди? — удивился Рокэ. — Я его взял как иностранного специалиста: он талантливый капитан, правда, не без, гм, особенностей. А что он сделал? Опять на ком-нибудь женился?
— Этот идиот чуть не развязал фельпско-ардорскую войну! Представляешь, он взял пленных — ему попалась целая лодка дриксов, и среди них неизвестно как затесался один хорошо нам всем знакомый ардорский капитан.
— Кальдмеер? — засмеялся Рокэ.
— Именно. Я не вдавался в подробности — там какая-то мутная история, он вроде бы оказался ранен, а дриксы, которые раньше служили под его началом, по старой памяти кинулись его спасать… Так вот, твой доблестный фельпец опознал дриксенского адмирала и объявил его ценным заложником — он то ли не знал, то ли забыл, что тот давно вышел в отставку. Когда они высадились, Джильди отправился искать начальство, кому бы доложить о своем подвиге — меня там не было, так что он наткнулся на вице-адмирала.
— Представляю себе лицо Ротгера!
— Ротгер так орал, что было слышно на другом конце города! — Альмейда наконец тоже рассмеялся. — Он сразу забрал приятеля к себе домой, а вместе с ним захватил еще одного пленного, теньента — и, кстати, вот этот как раз оказался ценным приобретением. Это какой-то родственник их короля, по фамилии Фельсенбург.
— О, а это уже удачнее, — Рокэ невольно почувствовал легкое злорадство: именно молодого Фельсенбурга он в свое время рассматривал на роль жениха Айрис, и именно его семейство очень неучтиво отказало тогда Рокэ; теперь юнец очутился в его руках. — Только держать его у Ротгера не годится: Ротгер наверняка ему попустительствует, и тот у него катается, как сыр в масле, как будто не в плену, а в гостях; да и до границы слишком близко — очень легко сбежать. Стоит, пожалуй, переправить господина принца в Алвасете — пусть прокатится в трюме, потом посидит в подвале, а потом, когда я разберусь, что нужно Дриксен, — точнее, я имел в виду, когда Дриксен опять проиграет, — станет еще одним моим козырем в переговорах. Можно, пожалуй, послать за ним кого-нибудь на быстром корабле — например, Берто.
При этих словах дверь отворилась, и в комнату просунулись две головы — Берто и Ричарда, — не настолько встрепанные, как в детстве, но такие же любопытные: молодые люди, похоже, подслушивали в коридоре. Айрис с ними не было.
— Да, дядя? Альмиранте? — бодро отозвался Берто, сделав вид, как будто только что проходил мимо и случайно услышал, как назвали его имя. — Вы звали?
— Тут еще пришла почта, эр Рокэ, — добавил Ричард, немного смутившись под взглядом Рокэ. — Два письма для вас.
— Давай, — Рокэ протянул руку, не напомнив ему ни что необязательно было стоять под дверью, затаившись, вместо того чтобы спокойно войти, ни что подслушивать некрасиво, ни что письма мог бы принести и лакей. — Отвлечемся от наших дриксов и посмотрим, что пишут.
Первое письмо было из столицы, от Робера Эр-При — точнее, теперь Эпинэ; второе — из Агариса, от того осведомителя, который послеживал для Рокэ не только за делами Эсперадора и его присных, а с недавних пор — и гоганов, которые вдруг зашевелились, но и за незадачливым кавалером Деллобордо. Открывая письмо от Эпинэ, Рокэ вскользь подумал, что нужно бы соединить надорского управляющего и Хуана и поручить им купить из надорских доходов особняк для Ричарда, потому что свадьба Айрис не за горами — судя по тому, что Эпинэ прислал письмо в неурочное время; а потом повзрослеет и заведет семью сам Ричард, и не будут же они — оба их выводка — все их многочисленные грядущие дети, приезжая в столицу, останавливаться в доме на улице Мимоз.
— А Айри не с вами? — уточнил Рокэ у Ричарда и Берто. — Кстати, почему? Ей тоже пришло письмо от Эпинэ?
— Нет, он же никогда ей не пишет, — мотнул головой Ричард: Эпинэ и правда общался с невестой и даже посылал для нее подарки только через Рокэ. — От подруги, эр Рокэ. Она ведь познакомилась с девушками… ну, с парой фрейлин Ее величества, когда вы взяли ее в столицу.
— Ладно, — проронил Рокэ, оборвав Ричарда: ему не очень нравилось, что Айрис завела дружбу и теперь переписывалась с одной из девиц Манрик, но, кажется, к счастью, хотя бы не считала ее своей конфиденткой — для того, чтобы делиться секретами, у нее были и сестры, и брат. Вздохнув, Рокэ пробежался глазами по строчкам письма от Эпинэ и, вчитавшись, чуть не выронил листок: тот писал, что ему очень жаль, очень неловко, стыдно и так далее, но он вынужден разорвать помолвку — он встретил в столице чудесную женщину, которую полюбил с первого взгляда, невзирая на грязные, нелепые сплетни, распускаемые о ней недоброжелателями, и которая согласилась принять его предложение и была готова стать его женой, как только получит развод от мужа — а это не составит труда, потому что у них не было детей. Не удержавшись, Рокэ закрыл глаза рукой и засмеялся: избранницей Эпинэ была Марианна, знаменитая столичная куртизанка, хозяйка роскошного салона, фаворитка Марселя Валме (и одновременно с ним — еще множества дворян); между прочим, ей даже не понадобится развод, потому что ее брак с бароном Капуль-Гизайлем не был освящен церковью — об этом не распространялись, но Рокэ знал об этом от Салигана.
— Что там, эр Рокэ? — встревоженно спросил Ричард. — Дайте я посмотрю!
— Дикон, сходи-ка за Айри… — начал Рокэ, отсмеявшись, но Ричард уже выхватил письмо из его руки и уставился в него сам. Ему хватило пары минут, чтобы добраться до сути.
— Вот сволочь! — закричал он, отбрасывая письмо. — Вот же скотина! Подонок! Я его вызову! Эр Рокэ, где те перчатки, которые он прислал Айри в подарок? Они мне нужны! Она их все равно не носит! Они даже не подошли!
— Да что случилось? — спросил Берто. — Он что-то написал про Айри?
— Он ей изменил! Нет, не так — он ее променял! Он женится! Какая-то куртизанка для него лучше, чем Айри!
— Что?! — взревел Берто. — Я тоже его вызову! Эр Рокэ, дайте перо!
— Нет, — сказал Рокэ. — Никаких дуэлей, молодые люди. Во-первых, согласитесь: хотя это и неприятно — хотя мне его тоже хочется придушить — но Эпинэ поступил — как бы мне ни претило это слово — благородно: он предупредил нас заранее, а мы договаривались, что если девочкам понравится кто-то другой, мы разорвем помолвку — значит, это право есть и у женихов! Во-вторых, Ричард, тебе ли не знать: мне нужен Повелитель Молний на Изломе! Живым и здоровым! Если вы с ним устроите дуэль, то мироздание, конечно, не даст никому из вас погибнуть — но вот насчет Берто я не уверен! Нет, я запрещаю.
— Все равно вызову его, как только увижу! — зло сказал Ричард.
— Значит, увидишь не скоро: в моей власти сделать так, чтобы ты еще долго не оказался в столице. Ступай лучше приведи Айри — я уверен, она отнесется к этому гораздо спокойнее, чем ты.
До письма из Агариса у Рокэ дошли руки через неделю: сначала ему пришлось успокаивать Айрис, которая не расстроилась, но тоже рассердилась; потом изобретать, как удалить Ричарда от столицы, и одновременно — обдумывать план грядущей дриксенской кампании. Наконец ему удалось изящно сопрячь два решения: Ричарду было поручено доставить пакет в расположение Северо-Западной армии и оставаться там до прибытия полков генерала Феншо: Рокэ намеревался стянуть как можно больше войск к границе с Дриксен. Приказ Первого маршала весил больше, чем распоряжения какого-то генералишки, поэтому Ричард вынужден был подчиниться, несмотря на то, что Феншо пока ничего не знал об этом назначении. Альберто же был отправлен в Хексберг за ценным пленником, которого должен был забрать у Вальдеса и привезти в Алвасете; Ричард ехал с ним: от Хексберга до Гельбе было легко добраться по суше. И Ричард, и Альберто, однако, успели написать по письму для Эпинэ, но Рокэ сумел перехватить оба и, не вскрывая, сжечь.
Альмейда тоже отбыл, зато внезапно появился Лионель, который решил устроить себе отпуск и, оставив армию на подчиненных, обогнул столицу, чтобы не попадаться на глаза королю, и приехал в Кэналлоа.
— Не уверен насчет опалы, но твоя ссылка скоро закончится, Ли, — сказал Рокэ, когда они с Лионелем, как неделю назад с Альмейдой, устроились в кабинете. — Я перебрасываю войска на северо-запад — дриксы совсем распоясались, собираюсь их припугнуть. На каданской границе сейчас спокойно, так что оставишь там пару полков и отправишься со всеми остальными через Бергмарк в Ноймаринен, а там все свои; и дальше посмотрим. Я тут уже набросал план… — Рокэ пошарил по столу и, переложив несколько бумаг, наткнулся на нераспечатанный конверт. — Так, а это что? Ли, погоди, вот, изучи пока план, а я прочитаю.
Из Агариса писали в основном о похождениях Деллобордо, и чем дальше Рокэ читал, тем сильнее становилось его недоумение; постепенно оно перешло в удивление и наконец — в потрясение. Кавалер, который несколько лет назад — забавная ирония — связался с куртизанкой, — пошел ради дамы своего сердца на преступление, кого-то зарезал, ограбил, был арестован, осужден и отправлен на каторгу — в Багряные земли, в колонию, небольшой участок которой Агария арендовала у Гайифы. Гайифские корабли, как оказалось (вот зачем им понадобился тот грандиозный флот, которым в свое время восхищался бедный Джастин), достигли багряноземельского берега чуть ли не в тот самый момент, когда Рокэ одержал первую большую победу над Кагетой, и за полтора года гайифцы укрепились там настолько, что уже устроили там каторгу и сдавали часть территории в аренду.
— Мы идиоты, Ли! — пробормотал Рокэ, отодвигая письмо и хватаясь за голову. — Мы все проворонили! Гайифа обвела нас вокруг пальца! Представляешь, пока мы были заняты то тем, то этим, по мелочам — то Кадана, то Холта, то дриксы, то Кагета, то Бордон, то опять дриксы, то наши внутренние распри, этот Штанцлер, еще Леворукий знает что, — пока мы смотрели куда угодно, только не в их сторону, они оправили экспедицию в Багряные земли и занялись освоением колоний!
— Они напали на твоих родственников? — уточнил Лионель.
— В том-то и дело, что нет! Это юго-восточный берег, совсем в другой стороне, совершенно дикие места… Я был уверен, что там никто не живет — впрочем, мы так думали и о Бирюзовых землях, а вот, поди же…
— Но это невозможно, — ровным голосом сказал Лионель. — Ни одному нормальному человеку не придет в голову ехать в неизвестность и захватывать далекие пустые земли. Это противно человеческой натуре. Ты ведь, кстати, тоже заметил, что сейчас людям едва хватает азарта, чтобы воевать между собой? Кто же будет растрачивать себя на экспедиции?
— Не знаю, — сказал Рокэ. — Не хочется об этом думать, но, может быть, как раз из-за этого последние два года все и воюют, как сонные мухи: возможно, Четверыми нам отпущена ограниченная мера страстей и стремлений, и если они уходят на что-то одно, то на другое их уже не остается. Я ведь, веришь ли, чувствовал что-то такое в Фельпе, — Рокэ потер лоб. — Но не суть. Может быть, это просто совпадение. Может быть, с Дриксен в этом году получится веселее.
***
Пленный смотрел на Берто с дружелюбной открытостью, как будто ехал не в трюме, а в лучшей пассажирской каюте, и ожидали его не долгие месяцы в темном подвале алвасетского замка, а веселое и увлекательное приключение в компании добрых приятелей. Наверняка он что-то замышлял, и Берто захотелось ударить его в зубы, чтобы стереть эту улыбочку с его лица; но соберано приказал не трогать пленного без повода, не издеваться над ним и не калечить, поэтому Берто сдержался.
— Вы, наверное, думаете, что в доме у соберано опять станете жить, как в гостях, и вам позволят делать все что угодно? — спросил он. — Так вот: этого не будет. В Кэналлоа не жалуют тех, кто на нас нападает; вам повезло, что вице-адмирал Вальдес просто радушный человек, широкой души, но вообще таким, как вы, самое место в тюрьме!
— О, я понимаю; в Дриксен поступили бы так же, — сказал пленный, пожал плечами и снова слегка улыбнулся, чем взбесил Берто еще сильнее.
— А еще знаете, что раньше делали в Талиге с военнопленными вашего сорта? — с угрозой продолжил он. — Нет? Ну так я вам расскажу. Это была давно, еще два Круга назад. Ни вашей Дриксен, ни Гаунау тогда еще и в помине не было, но люди там уже жили и воевали с нами; так вот, когда нашим в плен попадался очередной варит, молодой и красивый, прямо как вы, он должен был ублажать жену военачальника, пока той не надоедало, а потом его убивали. Ваше счастье, что соберано не женат.
— Не женат? Но у герцога Алвы ведь, я слышал, есть дочери? — спросил пленный.
— Дочери?! — возмутился Берто. — Ну ты и дрянь! Только попробуй!
— Я… — начал пленный, но тут кулак Берто, как будто против его воли, впечатался ему в лицо.
Когда Берто передавал пленного, соберано, конечно, заметил синяк у того на скуле, хотя Берто и приносил тому холодные примочки все оставшиеся два дня, пока они шли до Алвасете.
— Альберто, это что? — строго спросил соберано. — Я что велел? А ты что сделал?!
— Он упал, — пробурчал Берто.
— О да. Хватит, Альберто! Ты уже не в Лаик, чтобы изобретать такие глупые отговорки! Зачем ты его избил?
— Герцог Алва, я упал, — сказал пленный.
_____________________
Примечания:
- напоминаем канонную матчасть о пассионарности и «колодцах»: оставив Кэртиану, Абвении создали некий защитный механизм — колодцы, в которые сливаются человеческие страсти, яркие желания, сильные стремления, порывы воевать, открывать новое — в общем, условно то же, что у Гумилева называется пассионарностью. За века пассионарность в колодцах испортилась, перегнила и выплеснулась назад в мир в виде «зелени» / «скверны», которая заставляла мирных жителей сходить с ума и устроила нечто вроде зомби-апокалипсиса. Также доп. материалы к канону сообщают, что Гайифа упорно готовила колонизаторскую экспедицию в Багряные земли и именно для этого все время пыталась отвлечь от себя внимание Талига, устраивая то восстание Эгмонта, то какие-то войны; экспедиция все равно провалилась. Теория пассионарности же гласит, что всплески пассионарности выливаются не только в войны (международные или гражданские), но и в великие географические открытия, освоение новых территорий. В этом фанфике мы приводим все к общему знаменателю: Гайифа таки основала колонию, и лишняя пассионарность слилась туда. Проблемы с колодцами и зеленью в этом фанфике не будет;
- история с дриксенским (то есть варитским) военнопленным реально взята из канона, хотя это тоже не книжный канон, а доп. материалы: два Круга назад один из предков Приддов, будучи в Торке, сделал ребенка прапра…прабабушке Райнштайнера; своих детей с женой после этого у него не получалось, и тогда он нашел военнопленного, подходящего по внешности, заставил его переспать со своей женой, а потом убил. Кровь Повелителей Волн ушла на сторону, а в роду Приддов долго не было даже крови эориев (они происходили от варитского военнопленного), пока у них там не случился очередной адюльтер… я не шучу! Это все канон;
- Руперт фок Фельсенбург в каноне вызывает интуитивную приязнь у всех «хороших парней», сам будучи хорошим парнем, но здесь у нас иначе.
Глава 26
Внимание! Осторожно! Любовная линия!
читать дальшеАйрис пришла посмотреть на пленного примерно через неделю после того, как тот появился в замке — пришла не только из любопытства и не только от скуки, но еще и потому, что Дейдри предложила, что им всем неплохо было бы попрактиковаться в разговорном дриксенском, и они решили, что Айрис, как старшая, пойдет первой. Сама Дейдри уже давно бегала к доктору, чтобы болтать с ним по-морисски: когда эр Рокэ это заметил, то сначала испугался, что у нее что-то болит, а потом, выяснив, в чем дело, посмеялся и разрешил продолжать. Но и любопытство, и скука тоже сыграли свою роль: младшие девочки сейчас целыми днями учились, а занятия самой Айрис закончились, когда Ричард уехал в Лаик, и сейчас она встречалась с менторами только затем, чтобы получить от них задание прочитать одну, другую, третью книгу, и потом, прочитав, задать вопросы или обсудить, что ей было непонятно; Айрис читала быстро, поэтому у нее появилась масса свободного времени; читала не только то, что задавали менторы, но и — хаотично — книги по истории, древние легенды, унылые философские трактаты, справочники по военному делу; а также сборники стихов и любовные романы, чтобы отдохнуть. В этом году, после того, как Ричард рассказал, как они воевали на море, она как раз особенно сильно увлеклась навигацией и собиралась подробно расспросить пленного о том, как устроен дриксенский флот.
Пленный сидел в подвале; ему поставили туда кровать, стул и письменный стол, выдали свечи, чернильницу с пером и бумагу и разрешили оставить те книги, которые он захватил с собой — которые, наверное, одолжил ему зачем-то эр Ротгер. Дверь запиралась на ключ, и ее сторожили, но не очень усердно, вполглаза; раз в день пленного выводили во двор на прогулку; и, так как он был из благородной семьи, к нему даже был приставлен лакей. Когда Айрис, отворив дверь, вошла, пленный, повернувшись к лучу света, падавшему из маленького окна под потолком, стоя на одной ноге, поднимал и опускал на вытянутых руках стул.
— Что вы делаете? — спросила Айрис, делая шаг вперед. Пленный обернулся, поставил стул и, широко улыбнувшись, поклонился и жестом предложил ей сесть. Берто предупреждал, что за напускным дружелюбием пленного скрывается насквозь гнилой характер, что он уже оскорблял ее саму и младших, что верить ему ни в коем случае нельзя, но интерес в ее душе уже взял верх над осторожностью, и она, отодвинув стул подальше от кровати, насколько позволяли размеры камеры, оправила юбку и села.
— Сударыня, — галантно сказал пленный, усаживаясь на кровать. — Я тренировал руки, чтобы оставаться в форме, пока мне не позволено фехтовать.
— Надо же. Очень занятно, — пробормотала Айрис, прикидывая, как бы начать расспросы; пленный тем временем представился: «Руперт фок Фельсенбург, лейтенант дриксенского флота»; она в ответ не назвала своего имени — ведь если он уже говорил о ней гадости заочно, то наверняка знает, как ее зовут; и, не придумав подходящего перехода от приветствий к светской беседе, спросила небрежно, вспомнив рассказы Ричарда: — Как же вы попали в плен? Тоже при абордаже?
Пленный, пропустив мимо ушей это «тоже», заметно оживился и принялся рассказывать:
— О, нет, по-другому. Вы, должно быть, знаете, что в том сражении, кроме военных кораблей, оказались замешаны и торговые суда. На одном из них был капитаном мой бывший командир — адмирал, у которого я где-то год служил адъютантом, когда только поступил на флот, пока он не вышел в отставку. Так случилось, что начался еще и шторм, адмирал — то есть бывший адмирал — был ранен, его смыло за борт, и я, понимаете, заметив, что что-то не в порядке, не мог остаться в стороне и, взяв шлюпку, отправился его спасать… Тут мы и попались одному из ваших капитанов. Но адмирал, — в голосе пленного зазвучала гордость, — отлично вымуштровал свою команду, поэтому его старший помощник сумел вывести судно из шторма и уйти в безопасный порт!
— Интересно, — скептически заметила Айрис: пленный пропустил все детали того, почему, собственно, началось сражение, и выставил себя не то героем, не то незадачливой жертвой обстоятельств. Пленный, уловив перемену в ее настроении, чуть помрачнел и, выпрямившись, расправив напряженные плечи, сказал:
— Сударыня, к чему эти предисловия? Я вижу, что вас прислал герцог Алва, и догадываюсь, для чего! Ну что же, если вы настаиваете, я готов, хотя и не согласен.
— К чему готов? — спросила Айрис с недоумением. — На что не согласны?
— Меня успели просветить, как у вас в Кэналлоа принято обращаться с военнопленными: и если герцог Алва желает сделать меня вашей гаремной игрушкой, то…
— Что?! — Айрис вскочила: Берто во всем оказался прав — мерзавец заговорил ей зубы и, дождавшись, пока она отвлечется, принялся оскорблять. — Гаремной игрушкой?! Как вы смеете!
Перед глазами всплыл образ капитанши из рассказа Ричарда: Айрис представила себя на ее месте, с бутылкой касеры в руках, и ей чуть не сделалось дурно. Ричард говорил о той истории как о забавном происшествии, курьезе, не стоящем внимания, но Айрис видела, что ему было не по себе (и у него опять начались кошмары — не об этом, а о камнях, но все равно), и сама она, напугавшись, не хотела воображать, что было бы с ним дальше, если бы он не сбежал. И теперь этот дрикс позволяет себе сравнивать ее с теми!
— Успокойтесь, сударыня! Сядьте! У вас начинается приступ грудной болезни — я как раз читал о ней в медицинской книге, у вас все признаки! Вам нужно ослабить корсет… — пленный протянул к ней руку.
Айрис в ответ рявкнула:
— Уберите руки! Ну вы и дрянь! — и, не успел он опомниться, ударила его прямо в нос, как еще давно учил ее эр Рокэ.
— Не хочу вас пугать, сударыня, — прогнусавил пленный, зажимая нос рукой: с него наконец слетела его приветливость, — но с пленными так не обращаются. Если об этом узнают, у вашего отца будут большие неприятности!
— У моего отца! — Айрис истерически засмеялась. — У моего отца! Неприятности! Бо́льших неприятностей, чем у него есть, уже не будет! Неприятности! У отца!
Не помня себя, она схватила подсвечник со стола и швырнула в пленного; он вскрикнул, и она увидела, как по его лицу стекает струйка крови. В ужасе выскочив за дверь, Айрис, рыдая, понеслась вверх по лестнице, почти не разбирая дороги, и остановилась, только когда вдруг уткнулась в чью-то грудь; вдохнув знакомый запах благовоний, она поняла, что это эр Рокэ.
— Айри, кто тебя обидел? — спросил он. — Куда ты бежишь? Что случилось?
— К д-доктору, — пробормотала Айрис сквозь слезы и вцепилась эру Рокэ в отвороты камзола. — Эр Рокэ, я убила в-вашего пленного!
— Ну, если убила, это не очень хорошо, — эр Рокэ прижал ее к себе и погладил по спине. — Это, конечно, осложнит нашу кампанию против Дриксен, но, знаешь, нет ничего такого, с чем бы я не справился; конечно, мы их победим. Айри, ну что ты, не надо плакать. Что он сделал?
— Он… он г-г-говорил оскорбления, и я кинула в него подсвечником! И убила! Он весь в крови!
— Ты убедилась, что он мертв? Он упал? Не дышал, сердце не билось?
— Не знаю… — Айрис снова всхлипнула. — Он стоял, когда я убежала.
— Пойдем вместе проверим, — предложил эр Рокэ. — Может быть, врач ему уже и правда не понадобится — или, наоборот, там нет ничего серьезного.
— Вы идите, — сказала Айрис. — Я вас подожду здесь.
Эр Рокэ начал спускаться вниз, а она, посидев немного на верхней ступеньке лестницы и успокоившись, решила, что ей все-таки интересно, что там с пленным, и, окликнув его, побежала следом. Когда эр Рокэ открыл дверь и вошел, Айрис тоже заглянула в щелку: пленный, живой, но с перекошенным не то от боли, не то от злости лицом, стоял, опершись коленом о кровать, и прижимал к уху окровавленный платок. Айрис прислонилась лбом к холодному косяку и с облегчением выдохнула: она его не убила.
***
«Дик!!!» — так начиналось письмо от Айрис: целых три восклицательных знака после обращения означали, что она чем-то сильно взволнована. Ричард сделал вдох и, чтобы успокоиться, потрогал пальцами футляр с веером, присланный принцессой. Подарков, знаков ее любви, которые он мог держать при себе, теперь стало три: «Созерцание сливы», которое можно было нащупать через ткань рубашки; помолвочный браслет, который охватывал его запястье, и вот теперь веер, который, убранный в продолговатый футляр, выглядел как пресс-папье или подставка для чернильницы, и, положенный на стол рядом с письменным прибором, не выбивался из общего ансамбля. Ричард давно мечтал попросить у принцессы еще один знак любви — ее локон — но все не решался.
Почту доставили три дня назад, и сердце Ричарда, когда денщик внес в кабинет толстый конверт из промасленной бумаги и вместе с ним — небольшой сверток, чуть не выпрыгнуло из груди: он как будто не ожидал, что послание от принцессы найдет его в этой северной глуши. Он прочитал письмо — все его листы, сложенные в форме тетради, — сначала в кабинете, выделенном в штабе под нужды молодых офицеров, оруженосцев и порученцев; а потом перечитал еще раз, при свете свечи, уже лежа в постели в своей комнатушке на втором этаже местного трактира, временно превращенного в генеральский дом. Жизнь принцессы не была полна событий, но она рассказывала обо всем, что успела увидеть и почувствовать за время, прошедшее с предыдущего письма: «Представьте себе, драгоценный князь, как листва, еще не начавшая опадать, но уже тронутая дыханием осени, подергивается на рассвете легким туманом, как косые лучи солнца бросают розоватый отблеск на ее чуть потускневшую зелень…». Читая письма от принцессы, Ричард всегда как будто переносился во времени назад: сейчас за окном стояла зима, замерзшие ветви бились в окно, и под дверь намело целые сугробы — в Кэналлоа последний месяц зимы уже был отдан весне, небо уже становилось лазурно-прозрачным, а солнце — теплым; а здесь зима, как в Надоре, задержится еще надолго.
К письму принцесса приложила четыре веера — три для сестер Ричарда, красный, зеленый и темно-синий, и один для него самого, расписанный в серых тонах: на нем были изображены два журавля, пляшущие в дымке на берегу узкой реки. Весь следующий день Ричард бегал по лавкам городка в поисках той, где согласились бы изготовить два веера по его заказу, с жемчугом, перламутром и перьями; если бы только письмо пришло немного раньше, когда он еще не уехал из Алвасете! Несколько писем назад Ричард необдуманно проговорился принцессе, какие цвета любят его сестры, и в прошлом году она вдруг прислала к Зимнему Излому — возможно, прислала просто так, но письмо дошло как раз тогда — три бирюзовоземельских платья из тонкого расписного шелка, с узорами в виде птиц, цветочных гирлянд и переплетенных линий: багряно-красное для Айрис, бледно-зеленое для Дейдри и глубоко-синее для Эдит; и еще извинялась, что не знала размеров и могла не угадать. У самой принцессы было тридцать сестер от разных матерей; эр Рокэ предложил заказать в ответ тридцать платьев, но Ричард вовремя вспомнил, что только одну сестру принцесса любила больше других, поэтому в тот раз обошелся двумя разными платьями, а в этот собирался отправить два веера. В жизни Ричарда событий было много; он, коротая время в ожидании нового письма, описывал их в черновиках, которые потом собирал воедино, перечитывал, редактировал, как поэт, вычеркивая неровно легшие строки, и наконец соединял в большой ответ. Сейчас тот еще не был закончен, и, пока Ричард обдумывал формулировки, он позволил себе отвлечься на переписку с Айрис. Он украдкой поцеловал веер — трижды, по числу слогов в имени принцессы (Ю-э-жань) — и вернулся к письму сестры.
«Сегодня я чуть не убила дриксенского пленного!» — писала Айрис. Ричард, вырванный из сладостных фантазий о принцессе, от неожиданности вздрогнул и издал восклицание, от чего Арно, сидевший за соседним столом, поднял голову и спросил:
— Что там, Дик? Что пишут?
— Айри пишет, что чуть не убила пленного дрикса, — растерянно пробормотал Ричард, проглядывая письмо дальше. — Она пришла с ним поболтать, он наговорил ей сальностей, она его ударила, но все-таки не убила, только разбила нос и рассекла ухо.
— Ого, — Арно присвистнул и засмеялся. — Да у нее там в Алвасете баталии с дриксами пояростнее, чем у нас!
— Да уж, — вздохнул Ричард. Они уже несколько месяцев провели в расположении Северо-Западной армии, ожидая, когда в ставку прибудет командование или когда противник решит атаковать первым, и изо день в день откровенно скучали. Сюда постепенно стягивались новые и новые полки — эр Рокэ решил для устрашения скопить на границе как можно больше войск: кроме эра Оскара с его отрядами, прибыло несколько генералов из Торки, в том числе генерал Давенпорт; приехали маркиз Дьегаррон, недавно ставший маршалом, и даже маршал Кортнэй, которого никто никогда не видел и о котором почти ничего не было слышно; ждали брата Арно, эра Лионеля; а, может быть, и второго брата, эра Эмиля; и говорили еще, что Первый маршал в этот раз снимает с места паркетных вояк, и скоро здесь появится генерал Рокслей, которому поручено руководить той частью армии, которая была набрана в окрестностях столицы. Ричард вдруг обнаружил себя в компании друзей, с которыми не виделся уже два года, — Арно и Паоло; Бласко не было, потому что его эр все-таки, кажется, оказался гражданским; не было Альберто, потому что флот не задействовали; и не было Катершванцев, которые остались охранять собственные рубежи.
Шло время. Ответ для принцессы был составлен, записан, переписан набело, запечатан и отослан, и разум Ричарда снова открылся для внешнего мира. От Айрис письма исправно приходили каждую неделю: храбрости в ней было больше, чем осторожности, а любопытство взяло верх над негодованием, поэтому через несколько дней после того происшествия она снова посетила пленного, только на этот раз старалась держаться от него подальше, у самой двери. Эти визиты сделались регулярными, Айрис вызнала у пленного все, что хотела, о военно-морском флоте Дриксен; незаметно для себя они перешли и на другие темы, и вот уже в четвертом письме она признала, что пленный «на самом деле, очень милый».
— Милый, — растерянно сказал Ричард. — Представляете, Айри пишет, что тот дрикс очень милый. Что за ерунда — какого человека вообще можно назвать милым?
— Как щенок, — засмеялся Паоло. — Такие большие лохматые уши, улыбка во всю морду, трясет башкой и ластится.
— Кошмар, — Ричард передернул плечами. — Ди и Эди не видят в нем ничего милого, хотя Ди тоже приходила к нему, чтобы потренировать свой дриксенский. Она пишет, что он совершенно обычный, как будто даже никакой. Но вежливый — наверное, эр Рокэ его припугнул, чтобы он следил за языком.
— Да все понятно, — сказал Арно. — Дрикс ведет себя смирно, чтобы не нарваться больше на гнев дяди Рокэ — а еще, знаешь, может, у них там убеждены, что в Кэналлоа такая дикость, что строптивого пленника продадут шадам в рабство, вот он и притих.
При этих словах Валентин, который прибыл вместе со своим эром, генералом Рокслеем, и теперь делил с ними кабинет, но обычно не вступал в общую беседу, бросил быстрый взгляд на Арно и сказал ровным тоном, как будто в пустоту, ни к кому не обращаясь:
— Действительно, у меня тоже создалось впечатление, что все понятно.
Он оказался прав: прошел еще месяц, и из восьмого письма Айрис все уже стало совершенно понятно. Ричард не представлял, как подать эти новости друзьям, и отмалчивался еще пару недель, скрывая от них правду и стараясь читать следующие письма от девочек с непроницаемым выражением лица, пока наконец, на его счастье, не приехал эр Рокэ. Начались бесконечные военные советы, маневры, перестроения и муштра, и никому уже не было дела до отношений чужой сестры и безвестного дрикса.
После очередного заседания штаба, на котором присутствовал весь цвет генералитета и все маршалы, эр Рокэ, выпроводив подчиненных, подозвал к себе Ричарда и сказал:
— Дикон, нам с тобой нужно серьезно поговорить. Это касается Айри.
— Да, я знаю, — кисло ответил Ричард. — Она писала — описала все очень подробно, как она влюбилась в этого дрикса. Конечно, хорошо, если ей кто-то понравился… Но, эр Рокэ, я не понимаю, что она в нем нашла?! Он же… такое впечатление, что в нем ничего нет, пустой человек. Неужели не получится ее отговорить?
— Ну, все же не совсем пустой, но без изысков — знаешь, о таких говорят «славный парень». Поверь, я тоже не рад, — эр Рокэ скривил губы. — Поверь, я пытался ее переубедить, но Айрис у нас — девушка решительная! И потом, мы ведь давно договорились, что если один из вас полюбит кого-то, то я не буду препятствовать, и мы разорвем помолвку — а здесь наш блаженный Эпинэ все уже сделал за нас. Что до характера… то энтузиазма Айри хватит на двоих; ей как раз подойдет человек спокойного, ровного нрава — ей будет чем заполнить его пустоту.
— И надо же было так случиться, что у дрикса вдруг оказался ее типаж! У них же обычно совсем другая, северная внешность! — вспомнил Ричард о том, что тревожило его с самого начала. — Как же так получилось?
— Вот этого не могу сказать, но, возможно, все не так просто… Дикон, не отчаивайся: это, в конце концов, не такая уж плохая кандидатура, приличная знатная семья — помнишь, мы ведь даже предлагали им помолвку? — эр Рокэ вдруг усмехнулся. — Ну что же, теперь господин Фельсенбург-старший не отвертится! Традиция скреплять мирные договоры браками освящена веками, а заключать мир мы будем, естественно, на моих условиях.
***
Рокэ откладывал отъезд из Алвасете не только потому, что хотел заставить дриксенское командование понервничать — чтобы они, видя, как стекаются к границе войска, гадали, куда же пропал Первый маршал, где он прячется, что замышляет и не готовит ли атаку на другом участке, — но и потому, что поначалу опасался оставлять девочек наедине с пленным, пусть даже тот был заперт в подвале и сидел под охраной; а потом решил дождаться развязки — увидеть своими глазами, как далеко решится зайти Айрис в своем увлечении. Дрикс не вызывал у него неприязни, но и особенной симпатии Рокэ к нему не испытывал — их отношения были холодно-отстраненными, и за эти месяцы у них состоялось всего два разговора — первый, очень краткий, в тот же день, когда дрикс расстроил Айрис: Рокэ, перевязывая ему рассеченное ухо, пригрозил, что сам убьет его, если тот еще раз доведет девушку до слез; дрикс на это начал нести околесицу, уверяя, что не питает никаких иллюзий и расстался с юношеской наивностью сразу, как поступил на флот. Второй разговор произошел тогда, когда стало заметно, что Айрис ходит в подвал чаще, чем нужно, чтобы забрать у пленного прочитанные книги и отнести ему новые (сначала Рокэ даже показалось, что девочки решили подшутить над дриксом, потому что они таскали ему из библиотеки медицинские трактаты на морисском, которые тот, конечно, не мог разобрать, не зная языка), и Рокэ, вынужденный разыгрывать роль строгого отца, приказал привести дрикса в кабинет, чтобы выяснить его намерения.
— Так что вы там лепетали насчет наивности и иллюзий, господин пленный? — спросил он, постукивая пальцами по столу. — Когда вы там, как вы сказали, распрощались с невинностью? Когда поступили на флот? Как же это произошло?
— Да, мне было всего семнадцать, когда я отправился служить — я был зеленым юнцом, но уже скоро адмирал Кальдмеер…
— С вашим адмиралом все давно понятно, — перебил Рокэ. — И что же он? Не буду чересчур вас смущать — предположу, что сводил вас в веселый дом?
Пленный сглотнул:
— И это тоже, но на самом деле я имел в виду другое: то, что благодаря адмиралу я быстро повзрослел и стал смотреть на вещи более здраво.
— И поэтому теперь цинично и расчетливо соблазняете мою дочь, чтобы с ее помощью улучшить ваше незавидное положение: например, вы надеетесь, что влюбленная девушка упросит меня выпустить вас из подвала или вообще поможет вам сбежать — я прав, господин поборник продажной любви?
— Нет! — пленный побледнел и сжал кулаки, и Рокэ с удовлетворением отметил, что наконец сумел выбить того из колеи.
— Вы мастер двусмысленных формулировок, господин пленный, — сказал он. — В кругу друзей ваши нечаянные каламбуры, наверное, считают очаровательными, но сейчас они звучат нелепо и неуместно — впрочем, теперь я вижу, что вы действительно не хотели тогда оскорбить моих дочерей. Так что — ладно — можете не объясняться; лучше спокойно обсудим детали. И что вы там встали столбом, как бедный родственник: сядьте уже в кресло и возьмите себе вина. Вы же не под конвоем.
Стоило Рокэ перейти на деловой тон, как оказалось, что пленный способен к разумной беседе: его серьезность больше не раздражала (раздражение, которое он выместил, излив на голову дрикса потоком насмешек, уже испарилось), а скорее забавляла. После разговора Рокэ решил, что может наконец уехать, не беспокоясь за благополучие Айрис, но, хотя и обещал еще пару лет назад не подозревать ее, на всякий случай запретил ей ходить в подвал и разрешил встречаться с пленным только в библиотеке и только в сопровождении двух охранников и гувернантки — Рокэ наконец понял, зачем девушке на выданье полагается дуэнья.
_________________________
Примечания:
- сцена, в которой заключенный в тюрьме тренируется со стулом, чтобы не терять формы, взята из воспоминаний Кропоткина, который выполнял упражнения с табуреткой, сидя в Петропавловской крепости;
- часто говорят о том, что Руперт выступает «заменителем» Ричарда, улучшенным, исправленным его вариантом; возможно, ему отдана часть сюжетной линии Ричарда… ну что же, назвался заменителем Ричарда — получай по башке подсвечником: в каноне в сцене драки Айрис и Ричарда она метнула ему подсвечник в голову;
- известно, что в каноне Руперт действует как резонер, голос автора, выразитель авторской позиции, поэтому здесь ему отдана способность автора канона порождать нелепые формулировки, которые не задумывались каламбурами, но смотрятся очень двусмысленно, типа «Савиньяк ограничился тем, что предоставил даме чуть заметную тропинку, а сам удовлетворился травкой»;
- загадочный Кортнэй всего дважды упоминается в каноне именно как маршал, а потом человек с такой же фамилией, только через «е» (Кортней), появляется при дворе Альдо — непонятно, это тот же самый маршал или его родственник.
Глава 27
читать дальшеЗавернув по пути из Алвасете в Олларию, где он представил план кампании королю, провел несколько дней в штабе с теми генералами, которых не успел снять с места, и захватил с собой порученца — Марселя Валме, Рокэ добрался наконец до дриксенской границы и обнаружил, что обстановка на театре военных действий не изменилась с тех пор, как он получил последний отчет. Он не рассчитывал сознательно, но в глубине души надеялся, что его приезд окажется тем самым катализатором, который заставит дриксов взбодриться, но его ожидания не сбылись: все оставалось по-прежнему, и кампания, которую шутники уже прозвали «Марагонским стоянием», грозила стать самой скучной и самой бессмысленной в его карьере — самое неприятное, что и его армия начинала потихоньку впадать в апатию. Так, без особых подвижек, прошел остаток весны, и даже развлечение, которым мироздание побаловало Рокэ на Летний Излом, сотворили не люди, а природа.
На рассвете первого летнего дня Рокэ разбудило завывание ветра; выглянув из окна своих покоев при штабе, удачно обращенного к границе, он увидел, как над лагерем дриксов сгущаются тучи, образуя гигантский ровный, словно вычерченный по линейке, квадрат, а с четырех его углов зарождаются черные вихри — воронки смерчей — зрелище, хорошо знакомое тому, кто вырос на море, но непривычное здесь, за многие хорны от берега. По эту сторону границы царило безмятежное безмолвие, ярко светило солнце, и на небе не было ни облачка. Рокэ наспех оделся, потребовал подзорную трубу и успел взобраться на ближайший холм как раз тогда, когда у дриксов разразился ливень, следом к земле один за другим протянулись рукава смерчей, и в довершение ко всему порывы ветра, которые и так уже били без остановки, хлопая полотнищами палаток, превратились в настоящий ураган. Сквозь сплошную стену дождя сложно было разглядеть, что происходит, и Рокэ скорее угадал, чем рассмотрел, что дриксы в панике мечутся по лагерю, пытаясь удержать на месте — привязать или закопать — то, что еще не улетело, и спасти хотя бы пушки. Стихия бушевала не больше часа, но, когда все закончилось, дриксенская сторона выглядела хуже, чем после жестокого побоища, так что Рокэ, сказав себе, что сегодня противник точно не выдвинется навстречу, и подавив желание уйти в штаб играть в карты, поехал осматривать свои позиции.
На следующее утро к нему с докладом явился генерал Райнштайнер — он был временно переведен сюда из Торки вместе с парой других северных командиров: гаунаусскую границу нельзя было полностью оголять, поэтому Рокэ задействовал далеко не всех бергеров, но Райнштайнер как будто случайно всегда заранее оказывался там, где должна была твориться история — пока на севере было тихо, он служил в гвардии в столице, а потом незаметно перевелся назад в Торку. Рокэ подозревал, хоть и не знал достоверно, — и с каждой встречей убеждался все сильнее, — что тот служит не только и не столько в армии и отчитывается не только и не столько перед Первым маршалом — короче говоря, что Райнштайнер работает на тайную полицию: эта организация подчинялась непосредственно королю; возможно, о ней было известно и покойному кардиналу, но ни тот, ни другой никогда не делились ее секретами с Рокэ, и ему так и не удалось выяснить ни кто ее возглавляет, ни кто там состоит. Райнштайнер, однако, не манкировал армейскими обязанностями, исправно исполнял все приказы и вообще был на хорошем счету, поэтому Рокэ закрывал глаза на его, так сказать, двойную жизнь.
— Разрешите доложить, господин Первый маршал, — в быту Райнштайнер обожал называть на «ты» даже тех, с кем у него завязались лишь легкие приятельские отношения, но, строго разделяя личное и служебное, докладывал всегда по форме. — Операция прошла успешно: позиции противника атакованы, коммуникации разорваны, обоз уничтожен, лагерю нанесены значительные повреждения, противник полностью деморализован.
— Что? — с недоумением переспросил Рокэ: разведка вчера вечером донесла, что дриксенские обозы и правда были разметаны ураганом, а состояние лагеря он видел своими глазами. — Я, кажется, не отдавал приказа атаковать — и, знаете, кстати, не заметил, как ваши полки переходили границу! Когда же это случилось? Уж не решили ли вы приписать себе чужие достижения — достижения природы? Не ожидал от вас, генерал!
— Атакованы силами двух стихий под руководством генералов Райнштайнера и Ариго, — невозмутимо ответил Райнштайнер.
— Хотите сказать, это вы вызвали ураган и ливень? Вы что же у нас, нежданно обретенный Повелитель Ветра?
— Нет, — сказал Райнштайнер, и, когда Рокэ уже собирался вставить какую-нибудь колкость, объяснил: — Повелитель Ветра — генерал Ариго. Я — Повелитель Волн.
— Вот как, — сказал Рокэ. — Положим, что так — даже если так: и вы настолько самоуверенны, что не боялись, что ваш рукотворный ураган обратится против наших же полков, что вы не удержите его в узде?
— Присутствие рядом Сердца Мира, — Райнштайнер улыбнулся уголками губ, — многократно увеличивает вероятность успеха. Собственно, Сердце выступает как замыкающий, ограждающий элемент, как ограничитель для стихии, который позволяет направить поток сил в нужное русло.
Очевидно, познания тайной полиции простирались гораздо, во много раз дальше, чем Рокэ мог себе представить. От потрясения он даже не сумел как следует рассердиться, хотя и было на что.
— И давно вы знали? — устало спросил он. — И когда же вы собирались мне сообщить, если знали?! У нас полгода до Излома, а ничего не готово! Почему я должен бегать и разыскивать двоих Повелителей, если они, оказывается, все время были у меня под носом?!
— Я намеревался прибыть в Гальтару непосредственно к ритуалу, — тем же ровным голосом сообщил Райнштайнер, и Рокэ, уже не удивляясь, отметил, что тот успел выяснить и подробности ритуала. — Мы узнали о моем наследии уже довольно давно — несколько лет назад; о вас стало известно после происшествия в столице прошлой зимой, когда меч Раканов в ваших руках вызвал череду небесных явлений; наконец, силы генерала Ариго открылись только этой весной. Мы с ним провели несколько опытов и вчера закрепили успех.
«Мы» означало у него, видимо, ту самую тайную полицию, и, хотя Рокэ и тянуло переспросить: «Вы знали? Какие еще вы?» — он махнул рукой:
— Ладно. Хотя бы так. Буду ждать вас обоих в Гальтаре на Излом, а сейчас у нас другие задачи. Полагаю, ваш ураган оказал нам немаленькую услугу, генерал, но орденов за него, уверяю вас, вы не получите.
Примерно через неделю после урагана Дриксен, не сумевший оправиться от его разрушительных последствий, заявил о капитуляции. Рокэ вызвал из Хексберга Альмейду, отправил в Алвасете приказ доставить пленного как можно быстрее, отослал генералов и маршалов к Ноймаринену (возможно, придется в ответ принимать дриксенскую делегацию — не в гарнизоне же это делать: приличный замок, резиденция герцога, подойдет больше) и, взяв с собой Валме, отправился в Эйнрехт на переговоры. Повоевать ему на этот раз так и не довелось.
***
Ричард, за месяцы безделья выучивший карту окрестных земель до мельчайших деталей, прикидывал, что из Марагоны можно легко попасть в Надор, минуя столицу, и планировал, когда война закончится, ненадолго отпроситься у эра Оскара — хотя тот такого не любил — и съездить повидать родовой замок, в котором не был уже три года: нужно же там хоть иногда появляться. Но эр Рокэ решил иначе, и все армейское командование — все маршалы и генералы — отправились в Ноймар, гостить в имении у герцога Ноймаринена и ожидать то ли новостей, то ли визита дриксенских послов, то ли возвращения Первого маршала; оруженосцы как будто прилагались к эрам, поэтому ни Ричарда, ни Арно, ни других их приятелей никто не отпустил. Приехал и Берто: эр Рамон вместе с эром Рокэ участвовал в переговорах, но Берто не взяли — и Ричард даже догадывался, почему: тот терпеть не мог дриксов и особенно невзлюбил их алвасетского пленника; эр Рокэ, картинно закатывая глаза, вздыхал и говорил, что не знает, кому из марикьярцев доверить пленного, потому что если Альберто в тот раз его только избил (даже не избил — так, ударил), то теперь точно зарежет.
Впрочем, Берто было не на что жаловаться: в Ноймаре у него жила сестра, Леона, на десять лет его старше — правда, они не были особенно близки; и невеста, младшая дочь герцога Гизелла. Ричард был представлен обеим, но обе терялись в тени старшей дочери герцога, Урфриды, которая недавно разошлась с мужем и вернулась в родительский дом: после столичного прецедента, когда герцог Эпинэ (Ричард до сих пор не мог подавить ярости при мысли об этом человеке) женился на знаменитой куртизанке, отбив ее у законного супруга, по Талигу прокатилась волна разводов, и расставание герцогини Урфриды с маргкрафом Бергмарк, попав в струю, прошло почти без скандала. Герцогиня Урфрида со всем пылом развлекала старших офицеров: ее чарам поддались все, кроме тех, кто был, как эр Оскар, предан своей даме сердца, или, как генерал Ариго, женат; на оруженосцев никто не обращал внимания, и друзья Ричарда занимали себя сами; Ричард же грустил и откровенно завидовал Берто, который счастливо воссоединился и с сестрой, и с невестой, в то время как он вынужден был довольствоваться только письмами. Каждый раз, проходя мимо двери, из-за которой слышался звонкий голос Гизеллы и приглушенное воркование молодого человека, Ричард чувствовал укол тоски, и его рука тянулась дотронуться до «Созерцания сливы»: подарок принцессы грел ему грудь, но его невесомое тепло не могло сравниться с жаром чужих прикосновений, поцелуев и объятий наяву; Берто, между прочим, до сих пор ни разу не хвалился подарками от невесты, сам ничего ей не посылал, в разлуке они как будто никогда не обменивались письмами, и даже помолвочный браслет он и сейчас носил от случая к случаю, нацепляя его только на официальные обеды, где его запястье могли разглядеть родители Гизеллы.
При Ноймарском замке раскинулся огромный парк, поначалу ухоженный, с широкими дорожками и деревьями, подстриженными в форме садовых скульптур, но чуть дальше такой заросший, что уже сливался с лесом; различить место, где парк переходил в лес, можно было только по тому, что в парке еще кое-где попадались скамейки и беседки. Ричард, огорченный с раннего утра, забрался в самую глушь: утром доставили почту из Алвасете, и он, получив только письма, но не видя сестер, снова остро ощутил свое одиночество — тем более что Берто тоже пришли письма, и он, схватив их, сжав в руке верхний конверт, а остальные небрежно засунув в карман, вскочил из-за стола и выбежал прочь: возможно, родители в этом письме благословляли его брак с Гизеллой. Так или иначе, но Ричард, погруженный в уныние, забрел далеко в парк: по пути ему попался только генерал Райштайнер, беседовавший с человеком в гражданском платье, лицо которого показалось Ричарду смутно знакомым и отчего-то всколыхнуло в нем отголоски детских ощущений — страха, тревоги и горя. Окончательно расстроенный, Ричард, скрывшись от посторонних глаз, присел на корень старого дерева и одно за другим вскрыл все три письма: Айрис, как обычно, рассказывала обо всем подряд и отдельно о том, что эр Рокэ планирует ее свадьбу, если дриксы примут его условия, на следующее лето (и это значило, что уже через год она уедет от них в чужую страну, быть может, навсегда; и, быть, может, они больше никогда не увидятся); Дейдри увлеклась стихосложением и зарифмовала все письмо пятистопным ямбом; Эдит уже научилась излагать мысли связно, но все еще вместо пересказа событий делилась обрывками впечатлений, вспышками чувств и картинами, поразившими ее воображение. Закончив читать, Ричард, немного развеявшись, двинулся было к замку, но тут из беседки, стоявшей в стороне от дорожки и почти незаметной за ветвями деревьев, раздался знакомый смех Гизеллы: должно быть, Берто сообщал ей счастливые известия. Ричард отступил назад, чтобы не смущать влюбленных, и вовремя: из беседки показалась Гизелла, разрумянившаяся и веселая, а следом за ней выбрался вовсе не Берто, а Арно; он предложил ей руку, и они вместе направились к выходу из парка. Ричард проследовал за ними, и, дождавшись, пока Арно проводит Гизеллу и останется один, окликнул его.
— Дик, привет! — оглянувшись, Арно как ни в чем не бывало помахал ему; на его губах застыла мечтательная улыбка, и она окончательно вывела Ричарда из себя.
— Ты! — закричал он, сжимая кулаки. — У тебя есть невеста! Ты изменяешь Эдит! Я закрывал глаза на твоих крестьянок, но это уже ни в какие ворота! Подлец! Еще один на мою голову!
— Да ладно, Дик! — Арно засмеялся. — Эди — еще ребенок, ты же сам понимаешь! Не могу же я хранить ей верность, как в монастыре!
— Ребенок! — разъярившись, Ричард кинулся на него. Арно отшатнулся, перехватил его руку, Ричард ударил снова — но драка не успела как следует разгореться: на шум сбежались, их растащили, и эр Оскар в наказание посадил Ричарда на сутки под замок. Проходя мимо Берто, который появился последним, когда эр Оскар уже, давясь смехом, отчитывал Ричарда, а старшие Савиньяки — Арно, Ричард заметил, что друг необыкновенно мрачен и задумчив: наверное, он тоже уже узнал об измене невесты или начал ее подозревать.
Выйдя на следующий день из своего заточения, Ричард еще издалека услышал во дворе крики и звуки борьбы: Берто и Арно выясняли отношения, Паоло пытался за плечи удержать Берто, а Валентин, стоя чуть поодаль, сложив руки на груди, с невозмутимым интересом наблюдал за дракой. Никого из старших не было — Ричарду вчера повезло меньше (или — как посмотреть — больше).
— Берто, стой! Ай! Хватит! Она тебе даже не нужна! Да перестань ты! — вопил Арно.
— Ты приставал к моей невесте! У всех на виду! Вас видел весь замок!
— Не больно-то ты ей занимался! Ой! Да уймись!
— Действительно, Альберто, — вставил Валентин, как раз когда Ричард, выскочив во двор, собирался включиться в драку (Валентин до сих пор называл всех, кроме Арно, по полному имени и на «вы»). — Вы все это время совсем не интересовались герцогиней Гизеллой, и можно было бы подумать, что ваша помолвка уже не имеет силы.
— Не очень-то Арно интересовался своей невестой! — возмутился Ричард. — Он ей даже ни разу не написал! Арно, я тебя не вызвал вчера только потому, что ты мой друг! И еще потому, что я уже обещал одну дуэль другому!
— И еще потому, что сейчас в армии дуэли запрещены, — заметил Валентин и, не меняя позы, спокойно добавил: — Кстати, сюда идут.
Альберто оглянулся, и Паоло, воспользовавшись заминкой, наконец оттащил его от Арно; тот поморгал, поморщился и приложил ладонь к глазу, под которым уже начинал наливаться синяк.
— Могу предложить свою пряжку для ремня: она холодная, — сказал Валентин, подходя и беря его под локоть. — Пойдем отсюда, дадим им остыть.
После этого случая Арно и Валентин куда-то пропали и не показывались несколько дней, как будто уехали, никому не отчитавшись или предупредив только своих эров. Гизелла тоже пряталась, Альберто злился и огрызался на все попытки Ричарда заговорить с ним, Паоло пожимал плечами, а сам Ричард молча негодовал. Наконец эти двое вернулись, оба довольные, как коты, объевшиеся сметаны; и, перешагнув через порог так называемого малого штаба — клетушки в дальнем крыле замка, которую отдали оруженосцам, — Арно, лучезарно улыбаясь (его синяки уже сошли, как по волшебству), помахал какой-то бумагой и объявил:
— Ни за что не догадаетесь, куда мы ездили!
Берто встал и попытался протиснуться мимо него в дверь, но дорогу ему загородил Валентин; Ричард опустил голову и сделал вид, что очень занят вычерчиванием карты, а Паоло спросил:
— Ну и куда же?
— О, мы обвенчались! — сказал Арно. — Вы же знаете, что недавно произошло примирение церквей — и вот, повсюду стали появляться эсператистские приходы, и мы обратились в подворье одного монастыря, гайифской патриархии, и…
— С Гизеллой? — удивился Паоло. — Но она ведь не покидала замка.
— О, нет! — Арно рассмеялся. — С Валентином!
Валентин при этом важно кивнул и, вынув из его пальцев бумагу, протянул Берто:
— Вот, здесь все указано.
— Не буду читать этот бред! — Берто отшвырнул бумагу. — Хватит морочить мне голову!
— Что?! — переспросил Ричард и вскочил. — Хочешь сказать, ты изменил Эдит — с Валентином?! Променял мою сестру на вот этого?! Да ты… Да я тебя… Ну ты и урод!
— Погоди, погоди, Дик, — Паоло поймал его за рукав и, пробежав бумагу глазами, прочел вслух: — Смотрите, здесь написано: «сей документ удостоверен всешутейшим и всепьянейшим патриархом…» — ха, и дальше неприлично. Это не по-настоящему, они нас просто разыграли!
— Разыграли… — устало повторил Берто и, словно его разом оставили силы, словно из него выпустили весь воздух, плюхнулся на стул; Ричард тоже почувствовал себя оглушенным — настолько глупой оказалась развязка — и процедил сквозь зубы:
— Тупые шутки тупого Придда… Надоели со своими розыгрышами еще в Лаик!
— Но согласись, Дик, изменить Эдит с Гизеллой куда лучше, чем изменить ей с Валентином? Я всего лишь променял дочь одного герцога на дочь другого, а вовсе не то, что ты подумал! — бодро сказал Арно. Ричард не ответил, промолчал и Берто, и тогда Валентин, переведя взгляд с одного на другого, официальным тоном произнес:
— Ну что же, теперь, когда все выпустили пар и успокоились, я изложу свой настоящий план. Все очень просто: Альберто и Арно меняются невестами. Обе помолвки разрываются и сразу же заключаются две новые, крест-накрест: Арно с герцогиней Гизеллой и Альберто с герцогиней Эдит.
Ричард переглянулся с Берто, и они хором заявили:
— Нет!
— Точнее, сейчас мы просто разорвем помолвку, и дальше делайте, что хотите! — добавил Ричард.
Валентин пожал плечами:
— Как угодно. Но, в любом случае, ваши слова сейчас ничего не значат — вы оба пока ничего не решаете, потому что еще не достигли совершеннолетия. Я представлю свой план герцогу Алве, когда он вернется.
***
Женский вопрос в кесарии Дриксен со времен молодости покойной Алисы шагнул далеко вперед: Рокэ понял это, когда, войдя в зал государственного совета во дворце кесаря, увидел на одном из почетных мест, недалеко от трона, старуху надменного и сурового вида, которую ему представили как госпожу Элизу Штарквинд, сестру Его величества — и это значило, что Рокэ собирался породниться именно с ней. Старуха выглядела так, как будто способна была отравить кого угодно без малейших угрызений совести, и Рокэ впервые в жизни пожалел, что, пытаясь отмежеваться от отца, принципиально не стал приучать никого из детей к ядам (невозможно было представить, как он по доброй воле нанесет кому-то из них вред собственной рукой); если начать прямо сейчас, он все равно не успеет за год подготовить Айрис — наверное, нужно будет подарить ей на свадьбу сундучок, полный противоядий ко всем известным ядам. С другой стороны, если женщины здесь так активны, Айрис точно не заскучает, найдет себе занятие по душе и придется ко двору.
Пока обсуждались военные вопросы, старуха изредка вставляла краткие комментарии, зато заметно оживилась, когда речь зашла о последнем пункте мирного договора — браке, призванном скрепить союз двух стран. Внимательно выслушав доводы Рокэ, она поднялась и, выпрямившись во весь рост, заявила:
— Дочь герцога Алвы не переступит порога замка Фельсенбургов!
— Дочь герцога Алвы — нет, — согласился Рокэ. — А дочь покойного Эгмонта Окделла, надорского герцога?
— Пытаетесь подсунуть нам другую невесту, раз не удалось с первой? — насмешливо спросила старуха. — Оставьте ваши уловки! Именно с Надором у Дриксен, конечно, всегда были неплохие отношения, но сестра нынешнего герцога, кажется, просватана еще с колыбели — и вообще, при чем здесь вы?
— О, — Рокэ усмехнулся, — герцогиня Айрис Окделл и есть моя воспитанница — подчеркиваю, воспитанница, а не дочь, но как опекун я имею право распоряжаться ее судьбой. Так что же?
Старуха пожевала губами.
— Могли бы и написать нам, когда девочка вошла в возраст, — проворчала она. — Или Фельсенбурги недостаточно для вас хороши, герцог Алва?
— Не поверите, моя госпожа, но я писал, — вкрадчиво сказал Рокэ. — Писал и получил отказ.
— Вот как. Можно было бы и посоветоваться со мной, да, Альберт? — старуха недовольно посмотрела на одного из офицеров — судя по внешности, это и был Фельсенбург-отец; тот под ее взглядом сжался и втянул голову в плечи. Другие члены совета, с вялым интересом наблюдавшие за перепалкой, воззрились на кесаря, и тот одним кивком дал понять, что вопрос решен.
На этом основная часть переговоров завершилась: мирный договор был подписан, причем на выгодных для Талига и невыгодных для Дриксен условиях: дриксы были убеждены, что Талиг завладел тайным погодным оружием, и не хотели, чтобы на них обрушились новые стихийные бедствия; Рокэ заключил с главой семейства Фельсенбургов официальную помолвку и договорился, что свадьба будет назначена на следующее лето: втайне он надеялся, что за год Айрис еще успеет передумать. Оставалась унылая рутина: нужно было обговорить тысячу мелких деталей мирного договора и заодно дождаться, пока в Эйнрехт доставят наконец пленного, — то есть визит Рокэ затягивался еще как минимум на неделю, и он в очередной раз зарекся впредь возлагать на себя какую бы то ни было дипломатическую миссию.
Вернувшись в Талиг, Рокэ сразу отправился в Ноймар, и там, не успев даже собрать штаб и сообщить новости, обнаружил себя в центре семейного скандала: молодежь не поделила девицу и, хотя обошлось без дуэли, теперь дулась друг на друга, сидя по разным углам; отец и мать Ноймаринены открыто обвиняли старшую дочь в том, что из-за ее необдуманного развода их репутация разрушена, и с ними теперь не желают знаться приличные семьи, — и все из-за того, что Альберто решил расстаться с невестой. Вскоре выяснилось, что в истории замешаны и Арно, и Ричард, и даже Эдит (Арлетта оказалась дважды права — и когда отказывалась обручать своих сыновей, и, кстати, когда напомнила Рокэ, что юным девушкам положены дуэньи); и почему-то еще один юнец из их компании, сын бывшего супрема — брат Джастина — который придумал гениальную, как ему казалось, рокировку и имел наглость предложить ее Рокэ. Первую часть его плана и правда удалось выполнить без труда: Рокэ, как соберано Кэналлоа, имел право решать любые дела своих подданных, поэтому одним росчерком пера разорвал помолвку Альберто и Гизеллы и передал эстафету Лионелю — самое забавное было в том, что старшая сестра Гизеллы, Урфрида, как раз увлеченно строила глазки одновременно Лионелю и Эмилю, то ли не различая их, то ли потому, что не могла определиться.
Вторая часть плана же выглядела удачной только на бумаге и в глазах юного графа Васспарда: Ричард возмущенно заявил, что не согласен, потому что «Эдит не вещь, чтобы перекладывать ее с места на место! Не переходящий приз!» — а Берто, вызванный Рокэ для частного разговора, вообще с порога набросился на него с обвинениями:
— Зачем вы меня спрашиваете! Вы же и так уже все решили — вон, вы продали Айри в Дриксен! Заключили ее именем мир! Не верю, что ей самой мог понравиться тот дрикс, она по своей воле за него не выйдет!
— Берто! — строго сказал Рокэ. — Во-первых, опомнись: как ты разговариваешь со своим соберано? Во-вторых, речь не об Айрис, а об Эдит. Чем плох этот вариант? Я же помню, как вы играли в детстве: признайся, что тебе симпатичны все три, но ты никак не мог выбрать.
— Я выбрал! — Берто саданул кулаком по стене. — Как раз выбрал, дядя Рокэ, но уже поздно! Уже все кончено!
— Ах вот в чем дело… Знаешь ли, Берто, я очень хорошо представляю, что такое несчастная любовь, и уверяю тебя: это не она. Может быть, ревность, зависть, оскорбленное самолюбие — называй как хочешь. И потом: если тебе уже давно нравилась Айри, что тебе мешало сказать мне об этом еще несколько лет назад? Я бы не стал возражать, мы бы легко уладили дело с ее прежним женихом, и все было бы в порядке.
— Тогда не понимал: сейчас понял, — угрюмо ответил Берто и, рухнув на стул, уставился на Рокэ и несчастным голосом спросил: — Дядя Рокэ, да чем вообще ее взял этот дрикс? Он же ей не подходит! Он же ее недостоин!
— Гм… — Рокэ и самого занимал этот вопрос, но он уже сочинил для себя объяснение. — Обычно вместе лучше уживаются люди, у которых разные характеры. Вы с Айри очень похожи — ты на нее, она на тебя: для дружбы этого достаточно, а в семье, пожалуй, будет мешать. Наш знакомый господин Фельсенбург же похож…
— Он похож на идиота!
— Сейчас на идиота похож кто-то другой, Берто. Итак, Айри считает, что ее Фельсенбург чем-то неуловимым похож на Дикона, — Рокэ пожал плечами. — Не могу сказать, что согласен, но я не встану у нее на пути, если они и правда друг друга полюбили. Берто, —добавил он мягче, — если хочешь, я поговорю с Рамоном, и мы ушлем тебя куда-нибудь подальше, чтобы ты не страдал, когда окажешься рядом с Айри.
— Не надо! — снова взвился Берто. — Вот еще: решили от меня отделаться? Нет уж — я не буду вмешиваться, а лучше украду ее со свадьбы! Нет, в ночь перед свадьбой!
С этими словами он выскочил из комнаты, хлопнув дверью, и невысказанное: «И подумай все-таки об Эдит» — осталось у Рокэ на языке.
_______________________
Примечания:
- в каноне это не заложено, но мы уверены, что Райнштайнер — особист: больно уж подозрительно смотрятся хитросплетения его карьеры. Хотя в каноне никакой тайной полиции не упоминается, в этом фанфике она есть, и ей известно многое о мистической стороне жизни: во что это может развиться еще через один Круг, разбирается в сюжете «Холодный мертвый мрамор»;
- да, шеф Райнштайнера — это тот самый капитан особых войск, который в Прологе приехал в Надорский замок: за годы он неплохо поднялся по карьерной лестнице;
- «всешутейший и всепьянейший патриарх…» (и дальше неприлично) — шутовской титул Никиты Зотова на «Всешутейшем соборе» Петра Первого;
- мы подозреваем, что в образ Элизы Штарквинд, бабушки Руперта, случайно или намеренно автором канона были заложены черты Оленны Тирелл из «Песни льда и пламени».
Конец части «Юность (до Излома)»
Юность (после Излома)
Глава 28
Эта и следующие главы далеко отходят от канона, и больше к нему, пожалуй, мы не вернемся. В главе изображается ритуал Излома Эпох: мы представляем его примерно одинаково во всех фанфиках, поэтому те из читателей, кто уже читал о нем в других наших текстах, наверное, не найдут ничего особенно нового.
читать дальшеВ Хексберге, накануне отъезда домой, у Рокэ состоялся очень занимательный разговор с Вальдесом. В столицу с докладом для короля был отправлен Рокслей, который и так жил там почти безвылазно; самого же Рокэ гнало в Кэналлоа томительное, неприятное, гложущее чувство, как будто времени совсем не остается, как будто он что-то забыл, упустил, не учел, перепутал. Ему казалось, что до Излома он должен обязательно побывать дома, и поэтому Ричарду было велено заглянуть в Надор и оттуда сразу отправиться в Алвасете, чтобы успеть провести с сестрами хотя бы пару недель, а другим Повелителям (двум устно и одному в письме) приказано посетить родовые имения и по возможности известные им места силы.
Рокэ собирался отплыть из Хексберга сразу, не задерживаясь, но Вальдес, чей приятель давно оправился и вернулся к своим сундукам с пряностями и тюкам экзотических тканей (или что еще он там возил), должно быть, скучал без общества и поэтому зазвал их с Марселем к себе ночевать и, когда за беседой опустел уже не один кувшин вина, подступил к Рокэ с удивительным предложением.
— Думаем вот тоже отправиться в экспедицию, — небрежно сказал он. — Почему гайифцам можно, а нам нет — чем мы хуже? Я вообще намечал податься в Бирюзовые земли, но тащиться северным путем, мимо Флавиона, не хочется, а обходить весь континент с юга — напорешься на нухутцев, да и вообще, их маршрут-то известен.
— Ну да, — согласился Рокэ. — Но зачем тебе Бирюзовые земли, если с ними и так торгует Нухут?
— В том-то и дело! Мы хотим зайти с другой стороны: смотри, бусина ведь круглая, а континентов всего четыре, и все они известны — значит, если мы отправимся на запад, то рано или поздно окажемся у восточной оконечности Бирюзовых земель — там, где нухутцы точно еще не бывали. Путь, правда, неблизкий. Я, конечно, не обделен, да и Олаф скопил небольшой капиталец, — Вальдес засмеялся. — Но на серьезную экспедицию нам не хватит, даже если мы возьмем только самый минимум и пойдем на «Астэре».
— То есть ты хочешь, чтобы я оплатил вашу сомнительную авантюру из кэналлийской казны? — спросил Рокэ. — Прямо сейчас, когда у меня на носу Излом?! Когда непонятно, как он пройдет, что нас ждет впереди — уцелеет ли мир, в конце концов? Когда в любой момент наши зыбкие перемирия могут рассыпаться, как карточный домик, и на нас опять кто-нибудь нападет?! Не говоря уже о том, что сам твой прожект — это просто бред, полная ерунда! Ротгер, все знают, что ты безумен, но даже для тебя это слишком! Даже не заикайся больше об этом!
— Может быть, чуть позже, — дипломатично добавил Марсель. — В этом Круге нам вполне хватает той ойкумены, в которой мы живем.
— Понятно, — сказал Вальдес, мгновенно поскучнев. — Значит, ты запрещаешь? Это приказ, соберано?
Рокэ задумался: одна часть его существа непроизвольно восставала против идеи Вальдеса, и внутренний голос, очень похожий на голос Лионеля, нашептывал, что ни одному нормальному человеку не придет в голову отправиться покорять чужие безлюдные, неосвоенные земли; другая же его часть — та часть души, которая была моложе, не утратила еще интереса к новому; та часть, которую он унаследовал, наверное, от предков, живших еще при Абвениях, в юном, недавно созданном мире, — эта часть напоминала, что они так долго заблуждались, считая, что в Бирюзовых землях не уцелело ни одного человека, что весь континент занимает чумная пустыня — и как же они ошибались: пять лет подряд оттуда приходят письма и подарки, девочки носят бирюзовоземельские шелка, и уже совсем скоро у Рокэ появятся оттуда родственники.
— Не запрещаю, — решил он. — Не одобряю и не дам денег, Ротгер, но поступай как знаешь.
Оставшееся до Излома время прошло, как казалось Рокэ, впустую: они с Марселем снова так и этак обдумывали заметки древних о ритуале, уже заученные наизусть, в бесплодных попытках понять, что же им предстоит, но так и не сумели составить четкого плана. Марсель склонялся к легкомысленному «Войдем, осмотримся, сориентируемся на месте, сообразим»: он считал, что наитие жреца-абвениарха, усиленное чарами Гальтары, поможет разобраться, что нужно делать, а кровь предков в Рокэ и Повелителях направит их на верный путь. Рокэ в конце концов махнул рукой и согласился с ним, и последние две недели до отъезда самозабвенно отдыхал; как раз на эти недели появился и Ричард, и они все вместе, с ним и девочками, ловили редкие не по-осеннему теплые лучи солнца, устраивали себе маленькие пикники и невинные вылазки на природу и даже пару раз, пока стояла ясная погода, скатались на рыбалку на лодке. Писем и новостей из столицы Рокэ не читал, складывая бумаги в стопку на угол стола — чтобы не отвлекать себя досужими рассуждениями от главного; зато они с Марселем досконально, чуть ли не с лупой, изучали каждое послание от Бертрама, где тот, по мере возможностей участвуя в их разысканиях, давал им советы и наставления. Ариго, Райнштайнеру и Эпинэ были разосланы четкие инструкции о том, когда и куда они должны прибыть и примерно к чему подготовиться.
Наконец настало время уезжать. Рокэ обнял девочек (Эдит, необычно для себя напуганная и заплаканная, дольше всех висела у него на шее), дал распоряжения управляющему на тот случай, если они не вернутся или вернутся через много лет, застряв на годы в Лабиринте или оказавшись вдруг на другом краю бусины, и они небольшим отрядом отправились в Гальтару: сам Рокэ, Ричард, Марсель и неизменный кэналлийский эскорт.
Они подъехали к стенам Гальтары почти одновременно с трех разных сторон: отряд Рокэ с юга (по пути они завернули в Валмон и, по настоянию Бертрама, захватили с собой его секретаря, сосредоточенного молодого человека по имени Артур: Бертрам не желал упустить ни малейшей детали и велел тому записывать все до минуты — хотя Марсель и убеждал папеньку, что отлично запомнит все сам, и не нужно отбирать у него грядущую славу великого мемуариста); Эпинэ отчего-то со стороны Олларии — он то ли пренебрег увещеваниями Рокэ и вообще не побывал в имении, то ли задержался там на пару дней и вернулся в столичный особняк к любимой супруге, которая не готова была променять блеск света на скуку деревенской жизни (не говоря уже о том, что деревня, наверное, навевала ей воспоминания о несчастливой юности); Ариго и Райнштайнер — с северо-запада. Эпинэ сопровождали два лакея и камердинер, Ариго — денщик, а Райнштайнера — человек с цепким взглядом и целым арсеналом перьев и записных книжек, которого тот представил как своего ординарца: видимо, не одни Валмоны озаботились сохранением сведений о ритуале для будущих поколений.
Не успел Рокэ со всеми раскланяться, как мимо его уха просвистел какой-то серый комок и, ударившись Эпинэ в грудь, развернулся в мятую тряпку, в которой Рокэ с трудом узнал лайковую перчатку Айрис, а возмущенный голос Ричарда произнес:
— Герцог Эпинэ! Вы оскорбили мою сестру! Я вызываю вас на дуэль!
— Я… — начал Эпинэ, явно обескураженный таким приемом, но Рокэ перебил его, развернувшись к Ричарду и рявкнув:
— Ричард! С ума сошел?! Не здесь и не сейчас же! Не прямо перед ритуалом!
— Я обещал вызвать его, как только увижу, и вызвал, — зло возразил Ричард.
— Нет, — сказал Рокэ. — Запрещаю. Потом, когда закончим, — пожалуйста: выясняйте отношения сколько угодно, если останутся силы и желание, — «если вообще останется, кому выяснять отношения», — добавил он про себя, но вслух продолжил: — Только не до смерти.
— Как прикажете, — пробурчал Ричард, и, разжав кулаки, неосознанным жестом расстегнул обручальный браслет и перецепил его с левого запястья на правое: он всегда так делал, когда волновался, сам того не замечая, и очень удивлялся, когда ему об этом говорили. Эпинэ склонил голову, молча принимая вызов, отложенный на потом, и занялся своей лошадью. Марсель тем временем, чтобы разрядить обстановку, нарочито деловитым тоном уточнил:
— Господа, я надеюсь, все из вас в свое время прошли ритуал посвящения?
— Да, — кивнул Райштайнер.
— Нет, — удивленно протянул Ариго. — Нужно было?
— Боюсь, я тоже нет, — развел руками Эпинэ. — Не припомню.
— Потрудитесь напрячь память, герцог, — сказал Рокэ. — Возможно, еще в детстве, до Лаик — ваш дед ведь увлекался мистикой, я прав?
— Дед… — Эпинэ поморщился. — Да, дед рассказывал, как он с покойным стариком Приддом и Ее величеством Алисой даже ездили сюда, под стены Гальтары, и устроили здесь пикник: дед, кстати, разглядел тогда Блуждающую Башню, а старик Придд — нет. Я потом, когда… — он замялся, — …потом тоже хотел приехать поискать башню, но эр Максимилиан — в смысле, тот офицер, у которого я служил оруженосцем — не разрешил: он сказал, что не доверяет башням, которые влияют на разум людей. А еще раньше, совсем в детстве… разве что однажды дед поймал меня за прогулками ночью на кладбище и приказал прижечь мне голову… Но не думаю, что это считается.
— Да уж, — вздохнул Рокэ. — Вот что бывает, если соваться в морисскую медицину, не зная основ! Нет, это точно не ритуал посвящения: ваш дед, похоже, где-то услышал, что такое средство помогает при болезненном унынии — желание уединяться в мрачных местах как раз считается одним из симптомов болезни, — и, не разобравшись, решил вас вылечить. Так, ладно: вы у нас потомок Астрапа, и это значит, что в обряд посвящения должны входить танцы. Ну что же, готовьтесь: я вам напою а капелла, а вы попляшете. А генерал Ариго у нас… гм, там ритуальные игры… Игры…
— У меня как раз совершенно случайно имеется колода карт! — вставил Марсель. — Охотно на правах жреца посвящу нашего Повелителя Ветра! Отойдемте в сторонку, генерал, скоротаем время за парой партий в фаро!
Марсель увлек Ариго чуть поодаль и, устроившись за обломком каменного фронтона, торчавшего из земли (здесь все усеивали разбитые камни, круглые фрагменты колонн, куски капителей, еще хранившие следы изящной резьбы, — печальные приметы погибшего великолепия), вытащил из-за пазухи карты. Кэналлийцы из отряда Рокэ и другие слуги и денщики начали ставить лагерь: солнце давно село, ритуал был назначен на полночь, и путешественникам предстояло задержаться здесь по крайней мере до завтрашнего утра. Рокэ, насвистев для Эпинэ простенькую мелодию, заставил того изобразить пару коленцев из известного народного танца (великосветские, как он подозревал, не годились), и они закончили как раз тогда, когда к ним вернулись Марсель, улыбающийся во весь рот, и чем-то смущенный Ариго.
— Выиграл его молодую жену! — весело отчитался Марсель. — Получается, кстати, уже две жены двух Повелителей. Ричард, вы следующий, я подожду. Генерал Райнштайнер, а вы не женаты?
Ричард бросил на него неприязненный взгляд и промолчал, Райнштайнер покачал головой, а Ариго за спиной Марселя закатил глаза.
— Шучу, шучу, — быстро исправился Марсель. — На самом деле, велел ему пятнадцать раз прокукарекать петухом.
— Отлично, — сказал Рокэ, поднимаясь. — Идем.
За стенами Гальтары было темно, но света от факелов хватало. Они без труда — возможно, их и правда вело чутье Повелителей, на которое так уповал Марсель, — нашли вход в подземелья и, пробравшись через щель, оставшуюся от роскошного прежде портала, своды которого давно обрушились, оказались внутри. К счастью, не было заметно ни следа Тварей — жутких обитательниц Лабиринта, о которых предупреждал каждый второй древний автор (кто — с любопытством естествоиспытателя, кто — с ужасом очевидца): возможно, чудовища за три Круга, лишившись привычной добычи, умерли с голода; возможно, они были заперты за особенно крепкими дверями, не пропускавшими даже звук. Так или иначе, Рокэ и его спутники спокойно спускались все ниже, стараясь не поскользнуться на гладких ступенях, и наконец очередной извилистый коридор вывел их в огромный зал почти правильной круглой формы с высокими арочными сводами. Посередине зала возвышался массивный постамент, размерами похожий на каменное ложе, а по четырем сторонам от него стояли обелиски попроще — алтари стихий: на каждом был выгравирован особый символ, как будто кто-то заранее подготовил зал к появлению гостей и позаботился о том, чтобы им не пришлось лишний раз ломать голову. Проход из коридора открывался как раз между алтарями Скал и Ветра — покровителей уходящего и грядущего Кругов: совпадение показалось Рокэ добрым знаком — хотя, может быть, дело было в том, что перед каждым Изломом алтари чудесным образом перемещались.
— Прошу, — тоном придворного распорядителя произнес Марсель, выходя в центр зала и оглаживая ладонью постамент. — Господа Повелители, вставайте к вашим алтарям, а вы, Рокэ, ложитесь вот сюда: смотрите, здесь вмятины как раз по форме тела.
— Посторонним здесь не место, — напомнил Рокэ. — Господа секретари и ординарцы вполне могут подождать за дверью, а еще лучше — наверху.
Его кэналлийцы, вышколенные за годы службы в охране и приученные беспрекословно исполнять приказы, воткнули факелы в подставки и вышли, а вот секретарь Бертрама и денщик Райнштайнера, похоже, надеялись наблюдать за мистерией из первого ряда: они с негодованием переглянулись и еще долго топтались в дверях, словно не могли решить, кто из них кого должен пропустить первым. Наконец и они скрылись в узком зеве коридора, и только когда их гулкие шаги, отдалившись, затихли, и стало ясно, что они не собираются вернуться и подслушивать, Рокэ, вскарабкавшись на свой алтарь, на пробу улегся на спину, закинув ногу на ногу, и, приняв как можно более непринужденную позу, сказал:
— Итак, господа! Не думаю, что до этого дойдет, но на всякий случай спрошу: здесь ведь все сознают, что мы можем и не вернуться, и готовы, по сути, пожертвовать собой?
Лежать на алтаре оказалось неожиданно удобно: под шею был как будто подложен каменный валик, а вмятины, на которые указал Марсель, повторяли изгибы тела. Слушая, как Повелители наперебой заверяют его, что, конечно, готовы на жертву, Рокэ устроился ровнее, вытянул ноги и прикрыл глаза: он и хотел бы уловить внутри, в душе, священный трепет, но вместо него ощущал лишь отстраненное любопытство; мысли были ясными, как перед решающим сражением в давно обдуманной кампании.
— Можно было бы исполнить куплеты Песни Четверых или произнести Четверной заговор, — сказал Марсель, — но мы считаем, что для мироздания достаточно и намерения — поэтому давайте начнем.
— Да, — согласился Рокэ. — Начнем.
Марсель отступил к двери, Повелители заняли свои места, и ритуал начался.
Первой проявила себя стихия наступающего Круга (должно быть, этого стоило ожидать: недаром древние так много внимания уделяли очередности смены стихий): в зал ворвался поток ветра — точнее, он зародился прямо здесь, у дальней стены; и, пронесшись между Райнштайнером и Эпинэ, даже не взъерошив им волос, и над Рокэ, обдав его теплой волной, устремился прямо к Ариго и, чуть приподняв, с силой ударил его об алтарь. Оглушенный, тот сполз вниз и остался сидеть, привалившись плечом к камню и свесив голову. Марсель предупреждающе поднял руку, но никто и так не успел бы кинуться бедняге на помощь — в дело тут же вступили Волны: огромная волна воздвиглась перед Райнштайнером и, замерев на мгновение, обрушилась на него, погребая под собой, и затем сразу же схлынула. Райнштайнер еще силился отдышаться, отплевываясь и хватая ртом воздух, когда мощный разряд молнии, яркой вспышкой осветив подземелье, поразил Эпинэ, вырвав у того душераздирающий вопль и заставив его содрогнуться с макушки до пят и рухнуть на пол. Не заставили себя ждать и Скалы: на Ричарда с потолка рухнула лавина камней; он попытался, защищаясь, прикрыть голову, но тщетно: камни в одно мгновение завалили его целиком, и Рокэ, вдруг опомнившись, выйдя из странного оцепенения, с ужасом разглядел, что из-под груды камней торчит только неловко откинутая рука, на которой неуместным пятном выделяется обручальный браслет.
— Дикон! — крикнул Рокэ и попытался вскочить, но алтарь удержал его, обволакивая тело, как мягкая перина, а бесстрастный, словно неживой, голос Марселя произнес:
— Погодите, Рокэ: сейчас еще ваша очередь.
Он был прав: стоило Рокэ снова лечь неподвижно, как своды зала над ним как будто слегка раздвинулись, образуя круглый проем, и оттуда Рокэ на грудь опустился невесомый столб света. Рокэ не почувствовал боли, но увидел, как его сердце, покинув грудь, медленно поднимается по лучу наверх; он еще несколько мгновений бездумно смотрел, как оно, замерев, мерцает, окруженное сиянием, прежде чем потерял сознание.
***
— Я бы все-таки посоветовал блистательному подумать о лавочке колониальных товаров, — повторил тесть Альдо, достославный Жеймиоль, на миловидной дочери которого Альдо женился в начале осени и который с тех пор упорно пытался подсунуть Альдо — точнее, открыть на его имя и помочь на первых порах деньгами, — какое-нибудь прибыльное предприятие. Альдо за эти месяцы уже успел отказался от лодочной станции для увеселительных прогулок и портняжной мастерской, и вот теперь речь зашла о лавке колониальных товаров. Тесть явился с самого утра в первый день нового Круга, когда все порядочные люди еще спят, потому что, по гоганским представлениям, нельзя было придумать времени удачнее, чтобы обсудить финансовые дела.
— Нет! — отрезал Альдо. — Торгашество — не моя стезя! Я законный принц, трон Талига — мой по праву! Вот если бы вы помогли мне устроить вторжение и переворот — пусть небольшой, пусть даже бескровный, пусть подкупом и посулами! — то я бы еще согласился…
— Ой, да ведь блистательный шутит! — гоган оскалился в улыбке. — Покажите мне хоть одного вашего сторонника: что-то я не вижу рядом с вами совершенно никого! Откуда же вы их возьмете? Может быть, они упадут на вас с неба?
Альдо хотел было возразить, что настоящие Люди Чести всегда пойдут за своим истинным королем, но не успел: под потолком что-то заскрипело, и тут же на пол с грохотом рухнуло тяжелое тело. Гоган, пробормотав ругательство, отскочил, но Альдо не потерял самообладания: склонившись над гостем, он потряс того за плечо и, не получив ответа, перевернул на спину.
— Это же Робер! — удивленно воскликнул он. — Робер Эр-При! Да что вы встали — ступайте приведите врача, видите же, что ему плохо! Я прекрасно знаю, что у гоганов отличные врачи! Мэллит! Мэллит, беги скорей сюда! И прикажи готовить комнату — здесь у нас Робер!
_________________
Примечания:
- дополнительные материалы к канону сообщают, что Робер служил оруженосцем у обычного неназванного офицера из Торки;
- лечить болезненную меланхолию Авиценна предлагает, капая пациенту на голову расплавленный воск;
- у нас есть прочный хэдканон о том, как проходит ритуал Излома, поэтому читатели, которые видели похожую сцену в других наших фанфиках, не найдут здесь для себя ничего нового. Ритуал описывается в фанфиках «I shall return: Christmas special» sokrov.diary.ru/p220015270.htm (подробно, но герои нашли способ уберечь сердце Рокэ), «Леопард: Святочный special» sokrov.diary.ru/p221025673.htm (завуалированно, не заметно, чтобы герои пострадали), в отрывке из продолжения фанфика «Повелитель мергеля» sokrov.diary.ru/p220767621.htm (ритуал прошел иначе для всех, кроме Ричарда) и в сюжете «Холодный мертвый мрамор» sokrov.diary.ru/p220149384.htm (дело происходит еще через один Круг);
- готовность пожертвовать собой декларирована в позднем каноне как качество, необходимое эорию для раскрытия суперспособностей (у Робера, например, она есть, а у Ричарда нет, поэтому силы Молний у Робера проявляются лучше, чем силы Скал у Ричарда, сообщает нам автор канона);
- при этом, да, как и сказал Марсель, для мироздания в ОЭ достаточно намерения: не того, что реально сделано, а того, что герой хочет / о чем думает / что потенциально готов сделать; и так во всем: голословно заявлять, но не показывать — вот кредо нашего канона;
- секретарь Артур пришел из «Ниро Вульфа»: у Бертрама тоже должен быть свой Арчи Гудвин.
Глава 29
Примечание для чувствительных читателей: осторожно! В этой и следующих двух главах идет речь о травмах и болезненных состояниях (правда, они изображаются не графично). Со всеми героями все будет в порядке, обещаю.
читать дальшеПервым, что услышал Рокэ, когда очнулся, был чей-то тихий плач. Осторожно повернув голову, он увидел, что в кресле, вплотную придвинутом к кровати, сидит, свернувшись в комок, Эдит, и горько скулит, уткнувшись лбом в коленки. В комнате царил полумрак; свечи погасли, но занавеска была отдернута: на улице занимался рассвет, и его первые лучи разгоняли туманные зимние сумерки. Рокэ был в своей спальне в Алвасете.
— Эди, — прошептал он и протянул к девочке руку. — Что стряслось? Не плачь.
Эдит вздрогнула, уставилась на него и тут же, распрямившись, как пружина, вылетела из кресла и, в то же мгновение оказавшись рядом с ним на кровати, сжала его плечи и воскликнула с радостным неверием:
— Папа! Ты проснулся! Ты… ты… Я позову доктора!
— Эди, подожди… — Рокэ попытался приподняться, но девочка с неожиданной силой пригвоздила его к подушке и испуганно крикнула:
— Нет-нет-нет! Не вставай! Тебе нельзя вставать! Доктор не велел шевелиться!
— Ладно, — сказал Рокэ. — Эди, сколько времени прошло? Который сегодня день? И как я здесь оказался — меня что, привез Марсель?
— Три дня — ты проспал три дня, и сегодня третий — ой, нет, уже утро, уже четвертый день от Излома — четвертый день Зимних Скал. И… никто не привез — вы просто появились прямо на полу, утром после Излома, и были как… как мертвые, но доктор сказал, что у тебя что-то с сердцем, и это пройдет, наверное, если ты отлежишься, а Дик… Дик… Д-дик… — Эдит прижала кулак ко рту, и у нее вырвалось сдавленное рыдание.
— Что с ним?! Эди, что с Диком? Он жив?
— Он… Он, п-папа, он… Папа, стой! Не надо!
Не обращая внимания на протесты Эдит, Рокэ вскочил и, как был, в одной сорочке и босиком, бросился в комнату Ричарда. Уже на полдороге у него ощутимо закололо в груди, а когда он рванул на себя дверь, сердце пронзило такой болью, что он с трудом удержался на ногах. Айрис, сидевшая у постели, подняла на него изможденный взгляд, и, когда она — чуть запоздало — осознала, кто перед ней, ее лицо осветилось облегчением. Рокэ еще успел разглядеть, что Ричард, без движения лежащий на кровати, несомненно, жив, но до прозрачности бледен и перевязан с головы до пят — прежде чем еще один удар боли, гораздо сильнее первого, сшиб его с ног.
— Если вы не будете слушаться, герцог, мне придется привязать вас к кровати, — сурово сказал врач. — Еще никогда в моей карьере не было случая, чтобы меня поднимали на рассвете только потому, что мой ученик не сумел справиться с особенно строптивым пациентом!
Это был его старый знакомый мориск, которого специально вызвали к Рокэ после переполоха, который тот устроил у Ричарда в комнате — врач несколько лет назад отошел от дел, посчитав, что воспитал наконец себе преемника и теперь имеет право уйти на покой, и передал практику ученику. Этот ученик был точно таким же мориском — только моложе: ему не было и сорока; точно так же входил в гильдию, точно так же подчинялся не соберано Кэналлоа, а агирнийскому шаду; и не хуже учителя владел секретами лекарского мастерства. Именно за ним на этот раз послали девочки (точнее, к нему побежала Эдит, которая тем утром в первый день Круга опомнилась первой, но не настолько, чтобы сообразить отправить за врачом кого-то из слуг); и именно он последние три дня лечил и Ричарда, и самого Рокэ и почти не отлучался из замка — лечил, как мог теперь судить Рокэ, вполне неплохо: он знал свое дело, не допускал ошибок, и ему было не чуждо то лекарское вдохновение на грани гениальности, которое помогает по наитию находить верные решения и которое опытные морисские врачи специально взращивают в себе. Единственная сложность, как оказалось, была в том, что Рокэ не испытывал перед ним такого же трепета, как перед его учителем, и врач не сумел на него как следует надавить — поэтому и обратился к старику — впрочем, Рокэ продолжил спорить и тогда.
— И сколько мне вот так еще лежать? — возмутился он. — Не могу же я здесь бездельничать, зная, что мой ребенок там умирает!
— Никто не умирает, — проворчал врач. — Положение вашего сына, конечно, не самое благоприятное — мальчик действительно сильно пострадал — но умереть здесь можете разве что вы, если и дальше станете вскакивать, носиться по дому и паниковать. Нужно отлежаться еще дня два-три, пока ваше сердце не окрепнет: вы же не хотите, чтобы оно снова остановилось?
— Оно не останавливалось — в прямом смысле, — сделал Рокэ последнюю попытку договориться с врачом, памятуя, что мориски, знакомые с секретами древних, не отвергают абвениатской магии. — Его — должно быть, на несколько минут — изъяла у меня из груди некая загадочная сила, когда я проводил ритуал Излома. Я уверен, что это не болезнь, и приступ слабости пройдет сам собой.
— Не надо со мной торговаться, герцог, вы не на базаре! — отрезал врач. — Можете сколько угодно заигрывать со своей мистикой, но выглядит это как банальный сердечный приступ. При вашем образе жизни я удивлен, что он случился только сейчас. Впрочем… возможно, в ваших словах есть доля правды: настораживает, что вы оба так долго пробыли без сознания. Ладно — я осмотрю вас обоих тщательнее, но не думаю, что лечение серьезно изменится. И не надейтесь, что я заинтересуюсь вашим загадочным случаем настолько, чтобы сидеть с вами день и ночь — я, в конце концов, уже давно не практикую! Давайте сюда руку, еще раз посчитаю ваш пульс.
***
Айрис помнила, как умирала мама — возможно, уже на самом деле не помнила; возможно, сначала вспоминала об этом так часто, что теперь в ее душе хранилось воспоминание о воспоминании: яркая картинка, отзвук слов и смазанные, полузабытые чувства. Мама лежала в кровати чуть приподнявшись, опираясь спиной о подушки, держала Айрис за руку и говорила ей, что та должна… и будет… и вырастет… и станет достойна… Мама не дала себя обнять, а Айрис не успела сказать ей, что любит ее.
Айрис помнила, как они с Ричардом увидели папу — сначала только ноги, потом кто-то приподнял ткань и сразу же опустил, но они успели разглядеть, что вся голова у папы была в крови, а лицо словно вовсе пропало — тогда Айрис забыла об этом, но потом, спустя много лет, как будто снова вспомнила.
Айрис часто видела в кошмарных снах, как умирал Ричард: он являлся окровавленным, как папа, и лежал на земле неподвижно; и, как мама, брал ее за руку, когда она садилась рядом, и шептал что-то — сон никогда не сохранял его слов, — и Айрис каждый раз звала его, просила, умоляла не умирать, но он все равно закрывал глаза и, мгновенно ослабев, выпускал ее руку — и тогда она кричала и просыпалась, и рядом был эр Рокэ.
Наяву все было не так: крови было не видно, потому что повязки, охватывавшие голову Ричарда плотно, как теплая зимняя шапка из белого меха, скрывали раны; Ричарда было не подержать за руку, потому что на одной руке у него лубки доходили до самых кончиков пальцев, а другая была прибинтована к телу под каким-то особым углом, чтобы помочь срастись сломанной ключице — врач объяснял в первый же день, но Айрис, от горя и ужаса впавшая в оцепенение, не вслушивалась. Ричард не говорил с ней — и вообще не говорил, а только иногда стонал, — не открывал глаз и вообще ни разу не приходил в себя с тех пор, как вернулся со своего ритуала, — с тех пор как они с эром Рокэ наутро после Зимнего Излома вывалились из-под потолка на ковер в алвасетской гостиной. Шел уже пятый день нового года — нового Круга, — и все эти четыре с небольшим дня Ричард пролежал в беспамятстве. Айрис загадывала себе, что он очнется, когда появится врач, когда врач закончит; когда рассветет; когда она поспит и вернется; когда пройдут сутки, когда пройдет два дня, три, четыре; когда придет эр Рокэ — но все было тщетно. Эр Рокэ, может быть, и спас бы Ричарда, но он тоже долго был без сознания, хотя и не был ранен, а сейчас, когда он уже очнулся, врач запретил ему еще несколько дней подниматься с постели.
Айрис знала, что ничем не может помочь Ричарду, но, чтобы чувствовать себя нужной, как будто она тоже участвует в лечении, занимала себя мелочами: смазывала бальзамом его ссадину на скуле, особенно яркую на фоне свежих бинтов и бледной кожи; втирала мазь в синяки там, где не было повязок; меняла у него на лбу и на животе ледяные компрессы (горячка еще не началась, хотя врач предсказывал, что должна неизбежно начаться рано или поздно, но холод, по его словам, облегчал и боль); и клала ему на губы тонкие пластинки льда, в надежде, что они, растаяв, сумеют хоть немного напоить его: врач говорил, что человек способен обходиться без воды только несколько дней — обычно всего лишь три-четыре дня — и Айрис пугалась при мысли о том, что Ричарда погубят не раны, а обыкновенная жажда. Конечно, как Повелитель, Ричард был крепче других людей — но оставался ли он Повелителем после того, как на него ополчилась собственная стихия? Никто пока толком не понял, что именно случилось на ритуале, но, хотя Ричард выглядел так, как будто его жестоко избили чьи-то гигантские кулаки, Айрис достоверно знала, что это сделали с ним Скалы: недаром столько лет ему снилось, как его заваливает камнями. Ей начинало казаться, что его держит здесь только ее присутствие — что, пока она сидит рядом, он не умрет, — или, быть может, она просто не хотела, чтобы он умер как раз тогда, когда ее не будет рядом. Все неохотнее она позволяла себя увести, сменить на дежурстве (даже сестрам: Дейдри сначала сама чуть не разболелась от потрясения, а сейчас ходила по дому отрешенная, как сомнамбула; а Эдит, едва взглянув на Ричарда, тут же принималась рыдать); и уже убедила себя — правда, пока только себя, — что и ночевать здесь же, в кресле, ей будет удобнее, чем в собственной кровати.
Невеста Ричарда, наверное, была уже на пути в Талиг: незадолго до Излома от нее пришло очередное письмо, где она сообщала, что собирается в дорогу и предполагает прибыть в Олларию примерно в середине весны. Ричард до отъезда успел отправить ей обстоятельный, как всегда, ответ: Айрис не знала, рассказал ли он принцессе о ритуале Излома, но помнила, что они договорились встретиться уже в столице, быть официально представленными друг другу на первом приеме при дворе, устроенном в честь высокой гостьи — чтобы соблюсти приличия, Ричард, как бы ему этого ни хотелось, не мог отправиться навстречу кортежу принцессы и приветствовать ее на границе Талига или, тем более, в нухутском порту. Айрис представляла гигантский корабль, на котором плыла принцесса со свитой — больше, чем все, какие Айрис видела раньше, ведь, чтобы пересечь море между континентами, нужны большая прочность и огромные запасы; представляла, как мачты этого корабля вздымаются над волнами, как надуваются паруса, и как фрейлины принцессы, все темноволосые, одетые в цветные шелка, снуют по палубе и наконец — земля! — выстраиваются у борта, вглядываясь вдаль, где на горизонте возникают очертания нухутского побережья — представляла себе эти картины, только чтобы не думать, что Ричард и его принцесса так никогда и не увидятся и останутся друг для друга только мазками краски на портретах и ровными строчками букв. О собственном женихе Айрис не думала: он, правда, прислал ей на Зимний Излом маленькое поздравление, приятное и живое, и коробочку сластей, но… зачем же ей жених — зачем вообще всё, — если Ричарда не будет?
Дверь скрипнула и приоткрылась, и в щелку просунулось лицо Эдит.
— Айри? — спросила она и кивнула на Ричарда. — Как?
Айрис помотала головой, и Эдит, закусив губу, чтобы не расплакаться сразу, протиснулась в комнату. Руки она держала за спиной, как будто прятала что-то за широкой юбкой.
— Айри, я нашла зайчика, — Эдит вытащила из-за спины тряпичного зайца — их старую игрушку, которую когда-то очень давно Ричард привез из Олларии; заяц выглядел еще более потрепанным, чем раньше, и был, наверное, весь покрыт пылью, но Эдит успела его отряхнуть. — Помнишь, мы его всегда брали в кровать, когда болели? Давай положим его Дику? Может…
— Давай, — сдавленно сказала Айрис. — Только осторожно, не сдвинь повязки, и смотри, там синяки, тоже не задень, чтобы не было больно.
Эдит уложила сначала зайца Ричарду на грудь поверх одеяла, оценивающе оглядела, вздохнула и сняла, потом — под негодующий оклик Айрис («Не надо! Там же лубки!») —попыталась приподнять Ричарду руку и подпихнуть зайца под нее и наконец устроила его сбоку на постели, укрыв обоих одеялом, так что заяц как будто положил Ричарду ушастую голову на плечо. Айрис всхлипнула и рассмеялась, размазывая слезы кулаком:
— Эди, прости, но это выглядит ужасно глупо! Такой большой, взрослый Дик и этот маленький зайчик!
— Зато, может быть, поможет, — Эдит подошла к ней сзади и обняла ее за плечи. — Айри, не надо, пожалуйста: и доктор, и эр Рокэ уверены, что Дик поправится, и доктор же говорил, что там нет… ничего необратимого. Айри, давай ты пойдешь сама поспишь, а я пока тут посижу?
Айрис прикрыла глаза и загадала, что Ричард очнется, если заяц пролежит рядом с ним до вечера, и его никто не заберет; очнется через несколько часов, как раз когда она вернется в комнату.
— Ладно, — сказала она. — Только недолго. Пару часов. Смотри, вот здесь во флаконе лекарство: если Дик проснется, то дашь сначала его, а потом воду.
***
Старый врач в конце концов согласился, что в состоянии Рокэ и Ричарда прослеживается мистический шлейф — ритуал не только повредил их телесному здоровью, но и истощил их жизненные силы; но убедить его выпустить Рокэ из постели не удалось. Проведя в замке несколько часов, врач удалился домой, оставив больных на попечение своего ученика, и тот принялся надзирать за Рокэ с жестокостью тюремщика: всем домочадцам, включая вернейших слуг, готовых во всем услужить своему соберано, было запрещено потакать прихотям больного и велено следить, чтобы тот не вздумал подниматься с кровати. Рокэ пришлось смириться. Первые сутки он проскучал, хотя экономка, управляющий и младшие девочки (Айрис неотлучно сидела с Ричардом), сменяясь, по мере сил и старались развлекать его. На второй день его заточения — пятый день от Излома — к нему заглянула и Айрис, и пока она, пристроившись на краю его кровати, изливала на него свои страхи и тревоги и при этом склонялась все ниже и ниже, Рокэ рассеянно утешал ее, гладя по голове, и размышлял, что если дети до сих пор видят в нем всесильного взрослого, способного отогнать все их беды, спасти их от любой опасности, то не должна ли и правда помочь Ричарду его власть над ним — власть анакса над Повелителем. Когда же Айрис вдруг заснула на полуслове, повалившись рядом с ним на кровать, Рокэ, приказав отнести ее в спальню и не будить, решил, что попробует связаться с Ричардом через сон (он ведь уже проникал в сны Повелителей раньше, но неосознанно) и вывести его какого бы то ни было места, где тот блуждал вот уже почти неделю.
Ричард поначалу не откликнулся: в его сон было не пробиться — Рокэ как будто наткнулся на стену из вязкой непроглядной тьмы, которая не пропускала его дальше; не желая сдаваться, он решил проверить других Повелителей, постучался к Эпинэ — как раз наступил уже поздний вечер, и тот, тоже пострадавший от своей стихии на ритуале, наверняка уже спал, — и его мгновенно затянуло в чужой сон.
То же удалось повторить и с другими двумя Повелителями. Это не были, фактически, обычные сюжетные сны, полные деталей — Рокэ и его собеседник каждый раз появлялись в них в виде призрачных полупрозрачных образов, плавающих в белесо-жемчужном тумане с легкой примесью оттенка каждой стихии; они слышали друг друга, но не видели ни пейзажей, ни стен, ни обстановки комнат, ни других подробностей сна. Эпинэ рассказал, что сразу после ритуала тоже перенесся из Гальтары, но не домой — в имение или столичный особняк, в объятия любящей супруги, а почему-то в Агарис — в тот самый дом, который несколько лет подряд снимал вскладчину со своим хорошим приятелем и в котором и сейчас жил этот приятель со своей молодой женой. Эпинэ, продолжавший болеть — Молнии жестоко обошлись с ним, хотя и не так, как Скалы с Ричардом, — оставался пока на попечении этих своих друзей, которые, как Рокэ понял по намекам, очень трогательно о нем заботились. Ариго тоже оказался не дома: они вдвоем с Райнштайнером вывалились посреди парадного зала в Офицерском собрании в Торке; оба на ритуале отделались парой неопасных переломов и теперь отлеживались в лазарете. Райнштайнер от скуки уже начал сочинять гипотезы, размышляя и над тем, почему стихии так яростно обрушились на них (он, хоть и был оглушен Волнами, видел весь ритуал до конца), и над тем, почему все попали именно туда, куда попали, а не по своим домам.
— Откровенно признаться, я и сам бы предпочел оказаться не в Торке, а совсем в другом месте, — сказал он.
— В кабинете начальника тайной полиции? — предположил Рокэ; Райнштайнер не ответил, но судя по тому, как блеснули его глаза и закаменело лицо (это было видно даже сквозь дрожащий призрачный облик), Рокэ понял, что угадал.
— Так или иначе, — продолжил Райнштайнер, помолчав, — я полагаю, что это связано с вами, Рокэ. Вы ведь уже справились, где Ричард и Эпинэ?
— Эпинэ в Агарисе — сам не пойму, почему! В первый момент я даже не удивился: он ведь постоянно там обретался; но потом я вспомнил, что он уже пару лет как вернулся в Талиг! А Дикон со мной, к счастью, в Алвасете… Не представляю, что бы мы делали, если бы его забросило, например, в родовой замок: там в округе ни одного приличного врача!
— Все сходится, — Райнтайнер кивнул. — Вы отправили Повелителей туда, куда, по вашим представлениям, им самое место: Герман и я принадлежим Торке, Эпинэ — Агарису, а Ричард, конечно, должен быть рядом с вами. Думаю, здесь разобрались. Теперь — почему же стихии так странно повели себя: если бы после каждого Излома Повелители оказывались искалечены, то до нас бы точно дошли сведения об этом, пусть отрывочные, пусть в виде легенд, даже несмотря на то, что не осталось ни мемуаров, ни четких инструкций. Я предположил бы, что мы имели дело с силой и яростью стихий, накопившимися за несколько Кругов, — ритуалов не было по крайней мере уже три Излома — это тысяча шестьсот лет.
— Стихии атаковали с разной силой, — напомнил Рокэ. — Больше всех пострадал Дикон, затем Эпинэ; меня можно не брать — тут, наверное, другая история; и потом вы с Жермоном. Цикличность? Наступает Круг Ветра, уходит Круг Скал?
Райнштайнер задумался.
— Возможно, это некое наказание, — медленно сказал он наконец. — Вспомните, что произошло в конце прошлого Круга: Повелитель Скал обратил оружие против своего истинного анакса и убил его. Что же до недавней истории… О, Рокэ, прошу прощения: кажется, я просыпаюсь.
Образ Райнштайнера рассеялся, не закончив фразы, но Рокэ знал, что тот имел в виду: и Окделл, и Эпинэ были замешаны в том давнишнем заговоре против него, так и не воплощенном в жизнь (удивительно, насколько далеко простираются познания тайной полиции — должно быть, Райнштайнеру известно еще много такого, о чем сам Рокэ даже не подозревал). Диалог оставил после себя чувство досады, смешанной с раздражением: из-за предков-идиотов, из которых одни не сподобились собраться и провести ритуал как положено, хотя абвениатские секреты тогда были доступны каждому, а вместо этого скормили полгорода Тварям, а другие не догадались договориться, как будто человеческий язык был дан им напрасно, оказался наказан совершенно невиновный человек — его собственный ребенок! Распалив себя, на волне поднимающейся злости Рокэ попробовал снова постучаться к Ричарду и на этот раз преуспел: их окружал такой же густой туман, только сероватого цвета, и образ Ричарда был таким же призрачным, как и образы других Повелителей, но сам он выглядел потерянным и печальным.
— Дикон, как ты? — машинально спросил Рокэ и тут же подумал, что Ричард, лежа в беспамятстве, должно быть, не чувствует ничего, что с ним происходит, и не сможет ответить точно.
— Ничего, эр Рокэ, только очень больно, — Ричард поморщился. — Здесь еще терпимо, но там будет еще хуже, я точно знаю.
Рокэ с трудом подавил еще один всплеск ярости: трижды прокляты предки, безмозглые самолюбивые болваны, из-за которых его ребенок страдает, даже когда он без сознания!
— Дикон, послушай, — он постарался говорить спокойно и ровно. — Чтобы не было больно, надо выпить лекарство, правильно? А чтобы выпить лекарство, надо проснуться, ты согласен?
— Ну… — Ричард заколебался. — Да, наверное…
— Придется потерпеть всего пару минут, пока лекарство не подействует. И там будет кто-то из девочек: они все очень перепугались. Я тоже буду рядом — я же еще давно обещал, что буду рядом столько, сколько понадобится, помнишь? И, знаешь еще: Эдит положила тебе зайчика.
— Хотите выманить меня на зайчика, эр Рокэ? — Ричард засмеялся. — Хорошо, я попробую. Сейчас или чуть попозже.
***
Айрис проспала весь вечер и всю ночь и, проснувшись наутро, совсем не помнила, как добралась вчера до спальни. Вернувшись к Ричарду, она обнаружила, что тот не пришел в себя, зато никто не забрал зайца; а врач, заходивший, видимо, раньше, когда она еще спала, снял часть повязок с компрессами, отчего лицо Ричарда казалось теперь менее бледным и более живым. Айрис посидела немного, как сидела и в прошлые дни, держа Ричарда за самые кончики пальцев, бездумно глядя то на него, то в окно, когда он вдруг едва заметно повел головой, разлепил глаза и хриплым, почти неслышным голосом попросил:
— Айри… можно, пожалуйста, попить? Очень пить хочется. А где зайчик?
— Дик! — Айрис подпрыгнула и схватила со столика склянку с лекарством и ложку. — Погоди, сначала лекарство! Зайчик здесь, вот, у тебя под боком, а откуда же ты про него узнал? Ты только не засыпай сразу снова, сейчас я всех позову, и вот вода… Ох, Дик, как же мы волновались!
Глава 30
читать дальшеНовое письмо от принцессы пришло через месяц после Излома — судя по конверту, который принес эр Рокэ, это была совсем короткая записка: может быть, принцесса забыла добавить что-то важное к большому письму и сразу послала вдогонку еще одно, а оно затерялось в почте или оказалось только на следующем корабле и поэтому пришло только сейчас; а может быть, принцесса хотела сообщить ему что-то еще — что она не приедет, раздумала, что-то случилось, разлюбила его. Из-за болезни все мысли и чувства Ричарда исказились, любое новое событие переживалось тяжелее, чем обычно, а любое беспокойство грозило перерасти в панику; именно поэтому врач, хотя и утверждал, что все это со временем пройдет само собой, запретил ему волноваться, а эр Рокэ, который как раз заканчивал разбирать корреспонденцию, накопившуюся за осень, пересказывал ему только половину столичных новостей — только самые невинные из них.
Когда эр Рокэ вошел, Ричард болтал с Айрис и Дейдри — точнее, Дейдри рассказывала им сюжет очередного романа, который только что прочитала, а Айрис сидела рядом, поддакивала в нужных местах, но больше следила, чтобы он принимал лекарства точно по часам и не сдвигал ногу с высокой подушки, на которой та лежала. Эдит не было: оправившись от потрясения раньше других, она вдруг открыла в себе таланты к ведению хозяйства и сейчас увлеченно обсуждала с экономкой и кухаркой, что для кого приготовить и что кому подавать на ужин.
— Дикон, для тебя послание от невесты, — сказал эр Рокэ, помахивая конвертом, но, когда Ричард протянул за письмом руку (врач пару дней назад снял с нее часть лубков, освободив пальцы), поспешно добавил: — Только погоди, тебе же еще нельзя читать. Айри, возьми.
— Мне можно читать, — возразил Ричард.
— Нет. Голова ведь еще немного кружится? Вот видишь — значит, нельзя.
— Нельзя читать, — хмуро перечислил Ричард, — нельзя писать, нельзя вставать, нельзя волноваться…
— Ну, писать правой рукой и вставать ты бы пока не смог и сам, даже если очень хочется, и не потому, что тебе это запрещено, согласись? — эр Рокэ кивком указал на его повязки. — А все остальное… полагаю, никого не обрадует, если тебе опять станет хуже.
— Да я прочитаю, — предложила Айрис и принялась распечатывать конверт: на самом деле, они уже сделали так со всеми письмами, которые пришли для Ричарда на Зимний Излом, но сейчас Ричарду было отчего-то неловко, что эр Рокэ как будто подслушает его сокровенный разговор с невестой.
— Ладно, — сказал эр Рокэ, уловив его настороженный взгляд, и уселся на кровать. — Прочитаете чуть позже, а пока я тебя развлеку новостями, Дикон. Не то чтобы это были очень новые новости — это все осенние дела, но я их, сам понимаешь, упустил. Так вот: Штанцлер вышел в отставку.
— Он же уже уходил, — сказала Айрис.
— Нет, он только собирался, но в том году его уговорили остаться, а в этот раз — окончательно. Вице-кансилльер, некий Капотта — никогда о таком не слышал, не знаю, когда его назначили вместо Ариго: надо, видимо, чаще бывать в столице, — так вот, вице-кансилльер отказался от поста в пользу секретаря канцелярии — здесь еще одна новая фамилия: некий Сюрнуар… Впрочем, где-то я ее слышал… Этому Сюрнуару даже пришлось дать личное дворянство, потому что невозможно было, чтобы такой высокий пост занимал мещанин — но говорят, что Штанцлер так расхваливал его таланты перед Его величеством, что тот не колебался ни минуты.
— Сюрнуар? — переспросил Ричард. — Не может быть! Эр Рокэ, это же мой гувернер! Помните, самый первый, еще в Олларии! Он был недолго, но его точно так звали.
— Ты забыл, что мы делали на ритуале, и при этом помнишь такие мелкие подробности из детства? — эр Рокэ рассмеялся и потрепал Ричарда по волосам. — Ну, наверное, это хороший знак.
Из памяти Ричарда и правда выпала самая важная часть ритуала — по подсчетам эра Рокэ, последние двадцать или тридцать минут: Ричард помнил, как они встали к алтарям, а дальше в его памяти зиял черный провал, и следующим, что он осознал, был его разговор во сне с эром Рокэ, в котором тот убедил его наконец проснуться. Позже у Ричарда еще смазались воспоминания о днях, проведенных в лихорадке, но здесь у него все же запечатлелись смутные образы, голоса и прикосновения. Врач говорил, что воспоминания могут когда-нибудь — раньше или позже — вернуться, но могут и навсегда остаться пропавшими, и Ричард не знал, чего ему хочется больше: с одной стороны, картина пробуждающихся стихий наверняка получилась очень величественной, и жаль было ее терять, но с другой — он совсем не желал снова ощутить, как его заваливает камнями.
— Еще обсуждаем со второй стороной свадьбу Айри, — продолжал эр Рокэ. — Похоже, придется играть ее дважды, причем первый раз — не здесь и не в Надоре, а в столице: это у нас, знаете ли, большое международное событие, а вот уважаемое семейство жениха резко против того, чтобы видеть меня в своей стране. Так что отпразднуем в Олларии, потом Айри и, наверное, вы все, но без меня, поедете в Дриксен… Думаю, назначим на лето, потому что раз уж мы провели ритуал по всем правилам, то в первый год Круга новых потрясений быть не должно, и войн наверняка не разразится — не может же быть, чтобы все наши, гм, лишения прошли впустую.
— Летом, — быстро сказала Айрис. — Позже. Потом. Не скоро. Не хочу сейчас думать об этом, пожалуйста, эр Рокэ!
— Айри, если тебе разонравился этот твой дрикс, то мы очень легко можем все отменить.
— Нет, — Айрис наморщила нос. — Просто… Просто давайте, когда Дик хоть немного поправится, хорошо?
— Ладно, — эр Рокэ поднялся. — Новости пока закончились, и на этом я вас оставлю: читайте вашу секретную переписку спокойно.
Как только за ним захлопнулась дверь, Айрис вытащила записку из конверта и, пробежав ее сначала глазами, прочитала вслух: принцесса кратко повторяла то, о чем уже писала в большом письме — она выезжает из дворца и надеется прибыть в Олларию в середине весны, — но теперь более точно: сколько с ней будет человек, на каком корабле они поплывут и в какой день должны прибыть в порт Нухута.
— И здесь еще приписка этими бирюзовоземельскими значками, я их не понимаю, хочешь посмотреть?
— Конечно!
— Возьми, только не читай само письмо!
Айрис, должно быть, как и сам Ричард, считала, что бирюзовоземельские буквы — это не слова, а картинки, поэтому и смотреть на них для него означает все равно что разглядывать живописные полотна — чего ему не запрещали. Взяв письмо, вложенное ему в пальцы, Ричард поднес его поближе к глазам: нежная рука принцессы вывела в конце свое имя и пару слов учтивого прощания; он успел охватить взглядом и несколько строк самого письма, начертанных ее прелестным почерком, заметил и четыре даты — когда принцесса выедет из дворца, когда сядет на корабль, когда пристанет к берегу и когда доберется до Олларии, — но буквы и значки тут же начали скакать в разные стороны и расплываться, и Ричард, поморгав, с сожалением отложил письмо.
— Уже в конце зимы! — мрачно сказал он. — Как все некстати!
— Вы разве не договорились встретиться уже в столице, во дворце, на каком-нибудь приеме, чтобы все было прилично? — спросила Дейдри.
— Да, но я хотел сделать сюрприз, встретить ее или в порту, или хотя бы на границе Талига! Теперь это явно не получится… — Ричард посмотрел на ногу в лубках, и настроение у него испортилось окончательно. — Даже если сбежать, все равно не смогу ехать верхом… И вообще…
— Ты можешь написать ей приветственное письмо и прислать какой-нибудь подарок, — предложила Дейдри. — Представляешь, она сойдет с корабля, а там, прямо на пристани, ее ждет большая корзина цветов, и оркестр, и еще что-нибудь приятное!
— Да, надиктуй, а я запишу, — согласилась Айри. — Или лучше Ди запишет: у нее красивый почерк, и она даже сумеет скопировать эти картинки!
— Точно! Сейчас только принесу чернильницу.
Дейдри побежала в свою комнату за любимым пером и письменным прибором, а Айрис в это время освободила ей место на маленьком столике у кровати, составив с него все склянки, стаканы и кувшин на подоконник и на пол. Вернувшись, Дейдри водрузила на столик свою чернильницу, положила перед собой лист тонкой бумаги, украшенный вензелем, и застыла с пером наизготовку, словно древний писец, ожидающий приказаний.
— Драгоценная принцесса, — начал Ричард, и Дейдри, опустив руку с пером на бумагу, как музыкант на клавиши клавесина, вывела изумительно красивое «Д» с изящной завитушкой и продолжила строчку уже менее вычурными, но такими же каллиграфическими буквами.
— И в конце можно мое имя по-бирюзовоземельски, вот, спиши отсюда… — Ричард привычным жестом поднес пальцы к груди, но вместо кожаного футляра нащупал только бинты; и, пытаясь не дать волю ужасу, поднимающемуся в нем, спросил: — Айри… а где «Созерцание сливы»?
— А, его ведь сняли вместе с одеждой, сейчас найду! — Айрис вскочила, скрылась за дверью, пару минут, судя по скрипам и шорохам, копалась в ящике письменного стола, и наконец, снова войдя в комнату, протянула Ричарду его амулет. — Вот, только оно немного, кажется, порвалось.
Футляр был и правда испорчен и, кажется, безнадежно: кожа была исцарапана, шнур был не то разорван, не то разрезан, а в центре кармашка красовалась огромная вмятина. У Ричарда перехватило дыхание — он уже представлял, что увидит на месте самой акварели. Айрис помогла ему вытащить лист с рисунком: тот был измят и прорван в самой середине, и от дыры, разделившей ветку сливы пополам, расходились к углам длинные трещины.
— Это камни… — пробормотал Ричард, выпуская рисунок из пальцев. — Камни…
Он не договорил: ему представилось, что как падающие камни уничтожили рисунок — подарок принцессы, так же они разрушат и их любовь: принцесса, не встретив его сразу в столице, обратит свой взор на другого счастливца; или встретив, но увидев искалеченным, отвернется от него; или он сам не сможет даже подойти к ней, не то что предложить руку, или… У него сильно закружилась голова, и он зажмурился и сжал зубы, чтобы не застонать.
— Дик, что с тобой? — растерянно спросила Айрис. — Это же просто бумага — можно, ведь, наверное, заклеить! А вот эта кожа даже, кажется, спасла тебя — камни же ударили по ней, а не… Дик!
Лоб и затылок Ричарда прошило резкой болью, и, прежде чем мир вокруг погас, он еще успел почувствовать, как Айрис хлопает его по щекам, и услышать, как Дейдри встревоженно зовет:
— Эр Рокэ! Эр Рокэ, помогите! Дику плохо!
***
Ричард проболел всю зиму: несмотря на его молодость, переломы заживали медленно и доставляли ему множество неудобств, и, хотя свое двадцатилетие в начале весны он встретил уже стоя на двух ногах, ему еще приходилось опираться на трость или на чье-нибудь плечо, даже чтобы добраться до открытой террасы или до сада, а о долгих прогулках, тем более выездах верхом, не могло быть и речи. Самому Ричарду сильнее всего досаждала его нога, которая то болела, то отказывалась его держать и подводила в самый неподходящий момент и вообще не давала сесть на коня и поскакать навстречу его невесте (или вернуться в полк — в зависимости от того, что занимало мысли Ричарда в то или иное время), но Рокэ больше беспокоили приступы внезапной головной боли, которые часто выливались в обмороки и которые мучили Ричарда с того дня, когда он узнал, что его подарок от принцессы погиб безвозвратно, — должно быть, не зря врач так строго запрещал его волновать. Когда Ричард начал вставать, эти приступы уже стали реже, но сделались более драматичными, и, глядя, как тот картинно валится на подставленные руки, Рокэ меланхолично размышлял, что Катарине было бы неплохо взять у него пару уроков. Сейчас он уже мог думать об этом с долей иронии: сам он, вспоминая рану и мигрени Дьегаррона, не доверял здесь своим медицинским познаниям, но врач утверждал, что приступы пройдут, когда Ричард полностью поправится, и давал на выздоровление примерно шесть-восемь месяцев; правда, он не ручался за хромоту. Рокэ, кстати, угадав со сроком, еще давно написал Феншо, что корнету Окделлу (все еще корнету — Рокэ собирался повысить Ричарда в звании на Фабианов день, когда тот отделается наконец от своего эра) предоставлен отпуск по ранению на полгода, и получил в ответ ровно одно слово, да и то неприличное; Ричарду же тот прислал чуть более длинное письмо, и Дейдри, взявшей теперь на себя роль секретаря, пришлось объяснять Феншо, что произошло.
В самом начале же, когда один за другим случилось несколько таких приступов, Рокэ так перепугался за Ричарда, что решил отправить его на лечение в Багряные земли, и Альберто, который как раз явился в гости, подгадав, несмотря на ссору, ко дню рождения Айрис, готов был отвезти его на собственной лодке, но оказалось, что в нынешнем своем состоянии Ричард совершенно не переносит качки. Альберто, между прочим, застав их всех в кошмарном настроении, девочек — в слезах, а Ричарда — прикованным к постели, пришел в ужас, немедленно помирился с Айрис, которая весь вечер прорыдала у него на плече, и обещал не расстраивать ее свадьбу, — хотя и попросил не приглашать его, — но, кажется, так и не простил Рокэ («Дядя Рокэ, вы сначала продали Айри в Дриксен, а теперь принесли Дика в жертву ради какой-то своей мистики?!»).
В столице тем временем творилась форменная несуразица: как только Штанцлер вышел в отставку, еще до Излома, тут же всплыли сведения о незаконном происхождении королевы и ее братьев; их сразу лишили фамилии, вернув им имя настоящего отца, а король надумал разводиться — Рокэ долго не рассказывал этого Ричарду, опасаясь, не повредят ли ему такие новости. Потом, когда Излом, а с ним и ритуал, прошел, и напряжение утихло, выяснилось, что королева и два ее брата были рождены в законном браке, но не от графа Ариго, а от мещанина, то есть теперь принадлежали к третьему сословию; Жермон Ариго же оказался бастардом, которого отец, сам того не зная, прижил с замужней женщиной. Жермона переименовали в Сэц-Ариго, и сразу же, на том же королевском совете, объявив, что род Ариго теперь становится выморочным, новым указом вернули ему имя и титул. Рокэ пришло приглашение на королевское венчание, назначенное на лето: взглянув на имя и фамилию невесты — Катарина Капотта, из мещан, — он не сразу сообразил, кто это, и удивился, как это Фердинанду удалось найти себе новую жену, которую зовут так же, как прошлую, и только через несколько мгновений осознал, что они решили заново обвенчаться с Катариной, чтобы она и под второй фамилией стала законной супругой короля. Раздраженный тем, что его как будто нарочно запутывают, Рокэ написал в канцелярию церемониймейстера, что венчание нужно сдвинуть так, чтобы оно не пересекалось со свадьбой Айрис, на что получил ответ, что менять даты придется ему самому — все придворные мероприятия давно внесены в протокол.
Новости с флота были еще занимательнее: получив в конце лета отповедь от Рокэ, Вальдес и его приятель не сдались и почти сразу после того, как было окончательно утверждено перемирие, обратились со своим прожектом к кесарю Дриксен; тот, конечно, им тоже отказал: правящая верхушка до сих пор была обижена на бывшего адмирала, который так не вовремя вышел в отставку и не согласился вернуться, даже когда его звали. Но и новая неудача не остановила двоих искателей приключений: теперь они попросили помощи у Ардоры (дрикс, как-никак, работал на нее уже несколько лет, хотя и не сменил подданства) и на этот раз угадали. Маленькая страна, всегда незаметная, всегда на вторых ролях, всегда нейтральная, почуяла возможность заявить о себе, если об этом плавании заговорят, и даже приобрести свою выгоду, если путешествие окажется удачным. За несколько месяцев Вальдес с приятелем за счет Ардоры снарядили свою экспедицию, набрали команду и накупили припасов, и вскоре после Излома «Астэра» отправилась из незамерзающего порта Традуска на запад; с тех пор о ней не было никаких вестей, но Рокэ не сомневался, что Вальдес не пропадет.
Когда миновал день рождения Ричарда, первый месяц весны перевалил за половину, и на улице установилось приятное тепло, Ричард, еще не вполне здоровый, но уже довольно бодрый, начал все сильнее проявлять признаки душевного волнения.
— Эр Рокэ, мне обязательно нужно поехать в столицу, — объяснил он, когда Рокэ прямо спросил, что его беспокоит. — В середины весны я точно должен там быть, а середина весны уже скоро — пока мы доедем!
— Дикон, ты не сможешь сейчас никуда поехать, — постарался вразумить его Рокэ. — Посмотри, разве ты сядешь на коня?
— Нет, я должен! Я смогу!
— Ну и зачем же? — спросил Рокэ, уже зная ответ: конечно, все дело было в невесте.
— Во-первых, приедет принцесса, — Ричард отвел взгляд и посмотрел на море, как будто пытаясь разглядеть вдалеке очертания Бирюзовых земель — они сидели на террасе, выходящей на восток. — Во-вторых, эр Оскар должен объявить, что считает мое обучение законченным, а мы всегда хотели сделать это официально, прямо в Фабианов день, чтобы получилось красиво.
Рокэ вздохнул:
— Это уж точно можно сделать и позже, и вообще письмом! Никакой особенной церемонии здесь нет.
— Может быть… но в Олларию все равно нужно! Там ведь будет бал… — Ричард осекся, помрачнел и, помолчав, с горечью добавил: — Эр Рокэ, вы были правы, когда говорили об атрибутах Лита, помните? Я, наверное, теперь вообще не смогу танцевать — эта хромота навсегда, просто потому что я Повелитель Скал!
Он отвернулся и, с силой вцепившись в балюстраду террасы, замер, опустив голову. Рокэ поднялся и, подойдя ближе, положил ему руки на плечи.
— Если ты о том бале, который намечается на день рождения королевы — а я думаю, что это он, потому что в середине весны дают один большой бал, а мне не писали, что в честь твоей принцессы собираются устраивать отдельный прием, — так вот, если речь об этом бале, то до него еще почти два месяца. Дикон, я не разрешу тебе ехать одному прямо сейчас, но не стану возражать, если мы поедем все вместе недели через три — особенно если ты не будешь спорить и сядешь в карету. За это время тебе успеет стать лучше.
— Мне и сейчас уже не плохо, — буркнул Ричард и потер лоб. — Только не надо со мной носиться, как будто я хрустальный, эр Рокэ.
— Ладно, — Рокэ засмеялся. — Никто и не носится сверх меры. А теперь пойдем в дом: здесь холодает, и девочки уже, должно быть, ждут.
___________________
Примечания:
- Лит хромой оттого, что хромой Гефест, с которым у них есть функциональные сближения; о хромоте Лита рассуждал Алва в главе 20.
Глава 31
читать дальшеПринцесса выглядела именно так, как Ричард ее себе представлял, — именно так, как выглядел бы ее портрет, повзрослевший на шесть лет: каждый год Ричард в воображении прибавлял ему немного возраста. Она сидела на банкетке у дальней стены бальной залы в окружении своей свиты: трех или четырех юных девушек в разноцветных платьях, чуть похожих на нее внешне, — и пары фрейлин Ее величества. Спутницы принцессы и она сама были одеты в наряды в талигойском стиле (за последний месяц благодаря сестрам — особенно Эдит — Ричард узнал все о новейшей столичной моде), но множество деталей в покрое, фасоне, выборе тканей намекали на Бирюзовые земли. Принцесса в своем ярко-голубом (в ее стране бирюзовый цвет было позволено носить только членам императорской семьи) даже слегка терялась на фоне сочно-оранжевого платья одной из ее подружек, девушки с тяжелым взглядом, суровым лицом и чуть квадратной челюстью. Ричард впервые поневоле задумался о том, что свита принцессы — и эти компаньонки, и камеристки, и горничные, и лакеи, и другие слуги, без которых, конечно, не могла обойтись ни одна девица высокого рода, не вернутся домой, поэтому их всех ему предстоит разместить — не на время, а поселить навсегда — в Надорском замке.
Как звали девушек и кем они приходились принцессе, Ричард не знал: они с Айрис пропустили момент в начале бала, когда тех представляли. Опоздали они из-за мимолетной ссоры: Айрис требовала, чтобы он взял с собой трость, а Ричард отказывался, не желая, чтобы при дворе видели его слабость — тем более, чтобы о его беде узнала принцесса. Эр Рокэ, которому надоело слушать их перепалку и которому нужно было появиться во дворе вовремя —даже раньше других, чтобы поздравить Ее величество, — уехал вперед, оставив их препираться во дворе; в конце концов Айрис все-таки кинула трость в карету, а Ричард отпихнул под сиденье, заявив, что и пальцем не притронется к этой палке. Когда они наконец добрались до бальной залы, оказалось, что уже заканчивается первый — открывающий — танец, медленная павана. Айрис предложила прошмыгнуть в двери и пристроиться в хвост процессии, как будто они были в зале с самого начала, но Ричард настоял, чтобы они дождались перерыва и вошли как положено: когда стихли последние аккорды паваны, а музыканты принялись настраивать инструменты перед следующим танцем, распорядитель объявил их имена: «Герцог Ричард Окделл, герцогиня Айрис Окделл!» — и они рука об руку степенно прошествовали в зал. Услышав его имя, принцесса обернулась ко входу и, заметив Ричарда, кивнула, спрятав половину лица за веером; губы оказались скрыты, но Ричард прочитал улыбку в ее глазах — и внешний мир перестал для него существовать. Отметив краем сознания, что Айрис выпустила его локоть, ободряюще сжав напоследок, и ускользнула в толпу, он подошел прямо к принцессе, учтиво поклонился и пригласил ее на следующий танец; принцесса, протянув ему руку — нежную ладонь с тонкими пальчиками и сияющими, будто жемчужными, ногтями, — согласилась. Это оказалась гальярда: музыканты замешкались потому, что перестраивались с неспешного темпа паваны на быстрый. После гальярды, раззадоренные ее фигурами, Ричард и принцесса, не отпуская друг друга, без остановки протанцевали еще вольту и ригодон, и только когда музыка смолкла и капельмейстер объявил короткую паузу, Ричард, опомнившись, предложил принцессе отдохнуть.
— Вы прекрасно танцуете, — сделал он комплимент, ведя ее по залу к ее месту.
— Благодарю вас! Да, к сожалению, — выговорила она с очаровательным акцентом. Неловко было спрашивать, почему же именно «к сожалению» — тем более что Ричард не был уверен, что расслышал правильно: может быть, принцесса сказала «к счастью» или «спасибо», — а его разум был занят другим. Отчаянно стараясь не хромать, все свои душевные силы, всю оставшуюся волю он направил на то, чтобы удержать равновесие и ступать ровно: его злополучная нога после трех танцев, полных быстрых шагов, прыжков и сложных па, казалось, готова была разорваться от боли. Усадив принцессу на банкетку, Ричард поцеловал ей руку, снова поблагодарил и поспешил скрыться от ее взгляда; и, только убедившись, что оказался вне ее поля зрения, что она точно его теперь не увидит, рухнул на стул, откинувшись на спинку, прикрыв глаза и вытянув перед собой ногу. Посидеть в одиночестве ему не довелось: рядом раздался знакомый перестук каблучков, зашуршало платье, скрипнул соседний стул, и голос Айрис, слегка запыхавшийся, но очень бодрый, произнес:
— Дик, гляди: за Иолантой увивается какой-то гражданский. Это что, Придд? Он разве не в полку? А как принцесса?
— Айри, мне отсюда не видно, — пробормотал Ричард, не открывая глаз. Наверное, это прозвучало слишком жалобно, потому что Айрис тут же повернулась к нему — его обдало ароматом ее духов — и обеспокоенно спросила:
— Дик, что с тобой? Тебе дурно? Голова?
— Нет… нога… Айри, закрой меня, чтобы никто не видел! — нагнувшись, Ричард принялся растирать колено и голень кулаком. Айрис послушно передвинулась и расправила юбки так, чтобы загородить его, и громко зашептала:
— Дик, тебе надо домой! Давай я найду эра Рокэ, и уедем! Или просто уедем — ты же дойдешь сам до двери? Спустишься по лестнице?
— Эра Рокэ, может, здесь уже и нет — он же не любит балы и никогда не остается после поздравления Ее величества… И вообще, не нужно ему ничего говорить! — Ричард поморщился и распрямился. — Айри, мне нельзя домой: я должен потанцевать с кем-то еще, иначе будет неприлично — три танца подряд с одной дамой.
Айрис задумчиво поджала губы:
— Из медленных только павана — но она была в самом начале. Дальше будет бурре… Может, тебе не прыгать, просто спокойно пройти? Здесь столько народа — никто не заметит! Попробуем?
— Давай, — Ричард кивнул и осторожно поднялся. Айрис потянула его за рукав, и они, пройдя на пробу пару шагов бурре — ложного бурре, намеренно медленного и без подскоков, — присоединились к танцующим. Уже после первого тура по залу Ричард понял, что переоценил себя: почти повиснув на Айрис, он думал только о том, как бы не свалиться на пол на виду у всех.
Остаток вечера Ричард помнил смутно: без слов согласившись, что одного тура танца достаточно для приличий, они с Айрис еще какое-то время посидели, переводя дух, в уединенном закутке зала; потом Ричард, заставив себя подняться, подошел к принцессе извиниться, представил ей Айрис и попрощался; с трудом спустившись по лестнице, он доковылял до кареты, и Айрис (которая, наверное, хотела бы остаться на балу, но настояла, что должна сопровождать Ричарда) приказала кучеру возвращаться в особняк.
Наутро Ричард проснулся в отвратительном настроении: приятные воспоминания о начале бала вытеснила мысль о том, как он опозорился перед принцессой, показав себя слабым, увечным, больным, недостойным ее любви; и, еще лежа в постели, он представлял, как уже сегодня или завтра в особняке появится курьер из нухутского посольства, который принесет эру Рокэ извещение о том, что бирюзовоземельская сторона разрывает помолвку, и принцесса считает себя свободной; тут же за ней начинает ухаживать другой, например, Эстебан Сабвэ (они с Ричардом еще в Лаик иногда пикировались на эту тему, припоминая друг другу, что Эстебан сам мог бы оказаться женихом принцессы, если бы его отец не упустил своего шанса и явился на тот прием в посольстве), и…
Не добавляло ему радости и то, что нога, растревоженная вчера танцами, сегодня болела так сильно, что Ричард не рискнул даже спуститься в столовую к завтраку и выбрался только в свой кабинет, смежный со спальней — кабинет, который переделали назад из классной комнаты, когда Ричард поступил в Лаик. Эр Рокэ и девочки сегодня собирались ехать на прогулку — показывать младшим столицу и окрестности — и пришли звать Ричарда с собой, а когда он отказался, переполошились и начали предлагать остаться дома и посидеть с ним (или чтобы кто-то поехал, а кто-то остался), или принести ему лекарство, или вообще вызвать врача («ведь мэтр Иншаллах еще не осматривал тебя, Дикон»: они вернулись в Олларию из Алвасете только пару дней назад, накануне бала, и, конечно, не обращались к столичному врачу, тем более что Ричард был убежден, что здоров). Ричард отверг и одно, и другое, и третье: и пригласить врача, и принять лекарство означало бы признать свое поражение; вдобавок, от морисских снадобий мутился разум и клонило в сон, и алвасетские доктора предупреждали, что привыкать к ним опасно. Ни эр Рокэ, ни сестры, казалось, не поверили Ричарду, но, потратив полчаса на уговоры, все-таки сдались и ушли, оставив его в покое. Он устроился в кресле с книгой, а когда маленький отряд (все поехали верхом, не в карете) скрылся за воротами, позвал Хуана и попросил подать в кабинет пива.
— Пива? — удивился тот. — Не вина, дор Рикардо? Может быть, лучше вина? Вам нужно себя поддержать — вон какой вы бледный. Давайте бутылочку-другую «Крови», для бодрости духа?
— Нет, пива, — повторил Ричард и неточно процитировал: — Понимаешь, вот говорят, что вино веселит сердце человека — а я сегодня не в настроении. Поэтому пива.
Он уже замечал за собой, что в минуты, когда у него тяжело на душе — особенно, как сейчас, когда ему казалось, что он кому-то — никому — не нужен, не любим, несчастлив, его тянуло к надорскому: еде, традициям, одежде — как будто частицы его истинной родины могли утешить его лучше, чем прочее, наносное и приобретенное. Хуан пожал плечами, хмыкнул и вышел; а вернувшись через полчаса (в особняке не держали запасов пива, поэтому за ним пришлось посылать в ближайший трактир), поставил на стол перед Ричардом запотевшую керамическую кружку с крышкой и доложил, что дора спрашивают двое посетителей.
— Скажи, что герцог Окделл не принимает, — отмахнулся Ричард. — Кто это вообще, они назвались?
— Нухутцы, дор: один, кажется, секретарь посольства, а другой — странный тип, лицо все сморщенное, и на талиг вообще не говорит.
— Что?! — воскликнул Ричард и вскочил, только чтобы снова упасть в кресло: в груди у него разливалось отчаяние. — Нухутцы?! Уже? Ну что же, конечно, зови…
Пока Хуан ходил за нухутцами, Ричард задвинул кружку с пивом за письменный прибор, постаравшись ее замаскировать, чтобы те не подумали, что он уже, предугадав развязку, заливает горе спиртным. Наконец дверь отворилась, и в кабинет вошли двое: первым — уже знакомый ему секретарь нухутского посольства, которого Ричард видел шесть лет назад на приеме, а за ним — приземистый широкоплечий человек, по виду — бирюзовоземелец, в простой, даже скромной, одежде. Нухутец, поздоровавшись, протянул Ричарду записку, сложенную вчетверо, и пояснил:
— Герцог, Ее высочество принцесса Чжао приказала передать вам это послание и прислала для вас человека из своей свиты.
«Драгоценный князь, — писала принцесса: от этого привычного обращения у Ричарда сразу потеплело на сердце, — благодарю вас за прекрасный вечер: мне было очень приятно с вами встретиться. Посылаю вам своего акупунктурщика: мне кажется, он вам нужен». В записке не было ни слова о том, что принцесса огорчена его ранним уходом, обижена или недовольна — и не было ни намека на унизительное сочувствие, и не проглядывало разочарования.
— Акупунк… турщика? — растерянно повторил Ричард, перечитав записку. — Кто это? Что это значит?
Бирюзовоземелец при этом поклонился и мелко закивал, сложив руки домиком перед собой, и что-то залопотал, и нухутец поспешил перевести:
— Господин мастер говорит, что Ее высочество полагает, что он способен помочь вам с вашими… затруднениями. Господин мастер предлагает вам раздеться, лечь и дать ему вас осмотреть.
— Это врач? — с ужасом и одновременно с облегчением спросил Ричард. — Врач из свиты принцессы?
Бирюзоволемелец энергично замотал головой и похлопал рукой по столу.
— Господин мастер не врач, а акупунктурщик, — перевел нухутец. — Высокое искусство акупунктуры сближается с искусством врачевания, но не равно ему. Господин мастер считает, что вот этот стол подойдет: прикажите освободить его и ложитесь сверху.
— Нет-нет, — быстро сказал Ричард, вдруг вспомнив, как лежал на этом же столе в детстве. — Там вот у стены кушетка, давайте лучше на ней.
Все еще недоумевая, что понадобилось от него «господину мастеру», но доверяя выбору принцессы, он разделся до исподнего и лег на кушетку, настороженно глядя на гостей. Те переглянулись, и нухутец вышел, а бирюзовоземелец, закатав рукава, принялся ощупывать Ричарда с головы до пят, а закончив, вытащил из кармана полотняный сверток, извлек из него с дюжину длинных тонких игл и, не дав Ричарду опомниться, примерившись, всадил одну ему в шею, другую — в бок, третью — куда-то в живот, а остальными утыкал его многострадальную ногу. Как ни странно, боли не было, от игл распространялось приятное покалывание, и, полежав так минут пятнадцать («господин мастер» при этом сидел рядом на кресле, сложив руки на коленях и покачивая ногой, и безмятежно глядел в одну точку), Ричард почувствовал, как напряжение покидает его тело. Наконец бирюзовоземелец поднялся, вынул из Ричарда в обратном порядке все иглы одну за другой и положил ему ладонь на грудь, показывая, что шевелиться пока не стоит. В этот момент дверь снова раскрылась, и в комнату заглянул нухутец. Они с бирюзовоземельцем обменялись парой фраз, и нухутец, улыбнувшись, обратился к Ричарду:
— Господин мастер спрашивает, как вы себя чувствуете, герцог.
— По-моему, все в порядке, — Ричард осторожно покрутил ногой. — По-моему, ничего не болит, все прошло!
— Вот и прекрасно! — нухутец хлопнул в ладоши. — Ее высочество будет довольна. Тогда до свидания, герцог, господин мастер к вам еще зайдет на днях, а пока доброго вам дня.
— Погодите, я напишу ответ! — остановил его Ричард и, вскочив и набросив одежду, подбежал к столу, отметив, что двигается свободно, как прежде, и наскоро набросал для принцессы короткое письмо с благодарностью, в которое на радостях добавил приглашение составить как-нибудь на днях друг другу компанию на конной прогулке или на пикнике.
Вечером Ричарду пришлось объясняться с эром Рокэ.
— Все-таки приходил врач? — предположил тот, обнаружив Ричарда в фехтовальном зале, где он с удовольствием тренировал выпады, которые из-за болезни долго ему не давались. — Или ты выпил лекарство?
— А, нет! Или да... Эр Рокэ, принцесса прислала своего врача — или не врача — в общем, человека, который умеет лечить. Он — сложно объяснить — в общем, он воткнул в меня иглы, и все прошло! — Ричард пожал плечами. — Правда, не знаю, как надолго, но он обещал, что еще зайдет через несколько дней.
— Вот как. Удивительная история, — сказал эр Рокэ. — И именно поэтому ты так счастлив? Неужели с утра было настолько больно?
Ричард вздохнул и отложил шпагу: сложно было объяснить эру Рокэ, почему он так рад, не раскрывая, как отчаянно он волновался утром из-за того, расположена ли еще к нему принцесса.
— Нет, это принцесса, эр Рокэ, — сказал он. — Знаете, наяву она еще прекраснее, чем в письмах. И она… наверное, не могу толком объяснить.
— А, ну это понятно, — эр Рокэ засмеялся. — Хочешь пофехтовать, раз уж мы здесь?
В ответной записке, которую принесли следующим утром, принцесса соглашалась вместе покататься верхом, и они с Ричардом договорились встретиться через два дня. В условленный час Ричард на своей верной мориске (ее, оставленную в Гальтаре, вернул в Алвасете отряд кэналлийцев; потом ее взяли с собой в Олларию, и, не доезжая нескольких дней до столицы, Ричард даже сумел пересесть на нее из кареты) подъехал к воротам нухутского посольства. Принцессу сегодня сопровождала совсем небольшая свита: ее подруга — та самая, которая на балу щеголяла в оранжевом платье, и с полдюжины молчаливых солдат; к Ричарду была приставлена пара охранников-кэналлийцев, выбранных Хуаном. Ричард предложил направиться за город — в тот уединенный парк в предместье, на берегу Данара, который некогда показал ему эр Рокэ. По дороге они болтали о разных приятных пустяках, обо всем и ни о чем сразу, и Ричард, часто представлявший раньше, как будет стесняться на первом настоящем свидании с невестой, открыл, что беседа наяву не очень-то отличается от их привычной переписки — они как будто вернулись к последнему неотвеченному письму: принцесса рассказывала о путешествии, о море, корабле, бирюзовоземельском и нухутском портах, о холтийской степи и о том, как ее приняли в столице; Ричард большей частью молчал — его собственная зима прошла совсем неинтересно, и он не хотел расстраивать принцессу историей своих злоключений.
Когда впереди показалась кромка парка и между деревьев заблестела вода реки, принцесса кивком остановила свой эскорт, приказывая, чтобы они ждали ее здесь и не следовали дальше. Ричард по ее примеру отпустил свою охрану, и они с принцессой остались наедине.
— Как вам понравился бал? — спросил он.
— Бал… — принцесса задумалась. — Очень необычно. У нас… редко танцуют.
— Надо же, — сказал Ричард и вспомнил, как она на его комплимент на балу ответила «к сожалению». — Неужели у вас танцы не входят в набор, который обязательно должен выучить молодой дворянин?
Принцесса улыбнулась и качнула головой:
— Нужно знать шесть искусств: грамоту, счет, как управлять повозкой…
— Грамота, счет и верховая езда, — согласился Ричард. — У нас то же самое.
Дорожка, по которой они ехали, тем временем сужалась, и ветви деревьев, нависая над ней, начинали мешать, поэтому они спешились и повели коней в поводу.
— Еще музыка, стрельба из лука, — конечно, сейчас можно заменить на стрельбу из пистолета, — и ритуалы, — перечислила принцесса.
— Ритуалы? — переспросил Ричард. — Если честно, я не очень… дружу с ритуалами.
При воспоминании о последнем ритуале голову привычно прострелило болью, и Ричард, поморщившись, потер висок. Принцесса искоса взглянула на него, но ничего не сказала, и по ее глазам невозможно было прочесть, заметила ли она, что с Ричардом что-то не так: впрочем, наверняка заметила, ведь обратила же она внимание на его состояние на балу, хотя вслух они этого и не обсудили. Ричарду стало неловко — похоже, он при каждой встрече производит на невесту плохое впечатление.
— Как же так? — спросила принцесса. — Разве это возможно?
— Ну, например, полгода назад мы проводили ритуал Излома Эпох, знаете, для спасения мира… я вам тогда рассказывал, что мы собирались. И я тогда… — Ричард замялся, но все-таки признался: — Я был сильно ранен. И первый раз, когда я проходил ритуал посвящения, то тоже прошло не очень хорошо.
— О, — сказала принцесса и сделала едва заметный жест рукой, как будто зачерпывала воду: может быть, это у нее обозначало удивление или несогласие. — Нет, другие ритуалы: например, выпить чаю.
Ричард почувствовал, как у него запылали щеки: ну конечно, она имела в виду не ритуалы, а церемонии! Надо же было так опростоволоситься… наверняка свадьба вот-вот расстроится: эр Рокэ ведь говорил — не Ричарду, кажется, еще давно, но Ричард слышал тот его разговор — что женщина имеет право уйти от больного и слабого к здоровому и сильному. И зачем Ричард только завел речь о ранении…. Он попытался придумать оправдание, изобрести какую-нибудь тему, которая увела бы беседу в сторону, да хотя бы отделаться незначащими фразами, свести диалог к обсуждению придворных церемоний, но тут фигура принцессы начала расплываться у него перед глазами, а по сторонам его зрения сгустилась тень. Как же не вовремя его настиг приступ — и ведь их давно уже не было, — пожалуй, с месяц — последний раз еще до отъезда из Алвасете, — и он думал, что уже совсем поправился.
— Чаю, — повторил Ричард, цепляясь за последнее слово. — Очень интересно, расскажите, пожалуйста.
Ответа он уже не услышал: лоб сдавило, голова закружилась, Ричард выпустил повод, еще успел схватиться за ближайшее дерево, чтобы не упасть, и лишился чувств.
Очнувшись, он ощутил под щекой и ухом прохладную шелковую ткань: его голова лежала на чем-то мягком; боли не было, как не было и запаха масел, которыми врачи и эр Рокэ всегда лечили его от этих мигреней (не мигреней, конечно, это эр Рокэ так называл его приступы для простоты). Вдали слышалась музыка — нежный перезвон колокольчиков; Ричард, не открывая глаз, зажмурился крепче, и она стихла. Он повернул голову — теперь затылок лег на гладкий шелк — и попытался приподняться, но чья-то рука удержала его.
— Не вставайте, пока нельзя, — сказала принцесса, и Ричард наконец открыл глаза. Он лежал на земле под деревом, головой у принцессы на коленях, а она с сосредоточенным видом, взяв его руку в свою, вдавливала ему в ладонь, в подушечку пониже большого пальца, острый конец своей лакированной шпильки.
— Я… прошу прощения, что испортил вам прогулку, принцесса, — Ричард вздохнул. Принцесса, оставив без ответа его слова, вместо этого спросила:
— Которая рука у вас была сломана?
— Обе, — сказал Ричард и от безысходности снова прикрыл глаза: теперь уже бесполезно было скрывать от принцессы подробности; принцесса что-то промычала себе под нос, и ему пришлось уточнить: — Точнее, левая, а справа только ключица.
— Хорошо, — пробормотала принцесса: судя по тому, что она немного переставила шпильку и сильнее надавила на нее, это означало, что она правильно угадала с рукой.
— Принцесса, знаете… — немного помолчав, решился признаться Ричард: ему, в конце концов, было уже нечего терять. — Ваша миниатюра — та, «Созерцание сливы», которую вы подарили, — порвалась. Тоже во время того ритуала.
— Да? — спросила принцесса безмятежно. — Ну что же, она была уже старая. Я вам нарисую новую, если захотите. Теперь можете аккуратно вставать, только не сразу на ноги — прислонитесь вот спиной к дереву. Так, и если мы уже остановились, то давайте начнем.
С этими словами она убрала шпильку и, дождавшись, пока Ричард сядет, поднялась, подошла к лошадям и принялась деловито распаковывать свои седельные сумки.
— Погодите, я вам помогу! — Ричард попытался вскочить, но под строгим взглядом принцессы опустился обратно. Она тем временем вытащила из сумок две плоские фляги, большое полотенце и три перевязанных бечевкой пузатых свертка — два поменьше и один побольше.
— Чай еще теплый, — сообщила принцесса, покачав фляги в руке, и протянула одну Ричарду. — И булочки не должны были остыть, и нам тут еще положили…
— Это что же, еда? — спросил Ричард, от изумления забыв о своих тревогах.
— Конечно, — с недоумением ответила принцесса. — Вы же сказали, что мы поедем на прогулку за город: разве это не значит, что на пикник? Мой повар собрал для нас немного блюд.
— Извините… — пробормотал Ричард, краснея. — Я не подумал… Если бы я сообразил, то тоже взял бы что-нибудь с собой — хотя бы вина…
Сегодня — вообще за эти дни — он превзошел сам себя, попадая перед принцессой в неловкие ситуации одна хуже другой — но та, казалось, не обращала внимания на его смятение.
— Здесь хватит на двоих. И возьмите чай: вам нужно попить теплой воды, — сказала она, накладывая на булочку тонкие ломтики мяса, вымоченного в каком-то густом соусе, и заметила небрежным тоном: — Кстати, не все молодые господа здесь так учтивы, как вы. Знаете, в конце бала — под конец бала — один юноша очень настойчиво чего-то хотел от моей монахини.
— Вашей монахини? Той, которая учила вас языку? — вспомнил Ричард и тут же усомнился: он не видел на балу женщины, которая подходила бы под описание дуэньи принцессы — агарисской монахини, которую наняли, чтобы она обучила принцессу изъясняться и вести себя в манере Золотых земель.
— Ах, нет, не эта: моя монахиня, она и сегодня со мной, — объяснила принцесса, и Ричард понял, что она говорит о девушке в оранжевом, которая совсем не походила на набожную скромницу: видимо, у нее, как и у Ее величества, была монахиня-наперсница. — Тот молодой человек, кажется, вы писали когда-то о нем — тоже сын князя, такое длинное сложное имя…
— Эстебан? — предположил Ричард: кто еще мог на балу распустить руки?
— Да, точно. Так вот, он подошел к моей монахине, когда мы уже собрались уезжать, и приглашал остаться, пытался к ней притронуться, увести за собой… Ей пришлось его поколотить, но несильно — даже не бамбуковым шестом, который она обычно носит с собой, но в тот раз оставила в посольстве.
Ричард, которому представилось сначала, как монахиня избивает Эстебана эсперой, засмеялся:
— Так ваша монахиня — это ваша телохранительница? Она вас охраняет?
— Ну да, — сказала принцесса. — Его величество император, мой отец, сам выбрал ее в монастыре и отправил со мной. Князь, пейте, пожалуйста, чай.
Вернувшись в особняк, куда он летел, как на крыльях, Ричард, вдохновленный, разнеженный и умиротворенный, выяснил, что эр Рокэ куда-то отлучился, зато все три сестры с нетерпением ждут его возвращения.
— Ну как прошла прогулка? — спросил Айрис, как только он вошел в гостиную, где они сидели втроем: Дейдри рисовала, Айрис отрешенно музицировала за клавикордами, а Эдит пыталась решать задачу по геометрии: из-за того, что девочки должны были провести несколько месяцев без занятий, вдали от Алвасете, менторы оставили для них огромное количество заданий.
— Как свидание? — поправила ее Эдит, отрываясь от учебника и пристально глядя на Ричарда.
— Прекрасно, — улыбнулся Ричард. — Принцесса — просто чудо! Золото! Все прошло отлично, только я упал перед ней в обморок.
Глаза Айрис при этих словах округлились, Эдит кинулась к шнурку звонка, а Дейдри саркастически спросила:
— От восхищения?
Дейдри сейчас зачитывалась сентиментальными поэмами из Багряных земель, герои которых, страстно влюбляясь, теряли голову и даже впадали в безумие; поэмы очень ей нравились, но она, не желая этого признавать, пыталась скрывать свое увлечение за насмешкой, как будто ни на волос не верила, что такие бурные страсти возможны на самом деле.
— Нет, просто, как обычно бывает, — поморщился Ричард. — Но принцесса что-то сделала и все исправила. Эди, не звони, мне не нужен врач! Со мной все хорошо!
Но было поздно: Эдит уже дернула за шнурок и теперь серьезным тоном давала распоряжения прибежавшему на зов лакею; Айрис, нажав Ричарду на плечи, заставила его сесть в кресло, а в дверь, в довершение ко всему, вошел эр Рокэ, который как раз услышал последние фразы Эдит.
______________________
Примечания:
- гальярда, вольта, ригодон, бурре — танцы 16–17 вв., в которых так или иначе нужно было прыгать; вообще сложно найти бальный танец этой эпохи, в котором не было бы подскоков или шагов вприпрыжку: даже классические контрдансы, попадая в великосветскую среду, начинали танцеваться на особых почти балетных шагах — да, с прыжками. Павана — медленный танец того же времени, без прыжков. В каноне в качестве открывающего бал танца герои в одном эпизоде танцуют специфический кэртианский танец — кальтарин, — но известно, что его вернула в обиход королева Алиса, поэтому логично предположить, что при дворе Катарины его не жаловали;
- шесть искусств, которые должен был освоить любой образованный благородный человек к Древнем Китае: умение читать и писать; считать; управлять колесницей; стрелять из лука; музицировать; выполнять ритуалы.
Глава 32
Здесь у нас целых две свадьбы и, по сути, больше ничего нового.
читать дальшеНемного отлежавшись после своих приключений на балу и на конной прогулке, Ричард принялся осаждать Рокэ настойчивыми просьбами выписать ему назначение в полк, несмотря на то, что полгода его отпуска по ранению еще не истекли.
— Но я прекрасно себя чувствую! — говорил он. — Со мной уже все в порядке! И вообще, мэтр еще тогда сказал: шесть-восемь месяцев, а прошло уже шесть месяцев и две недели.
Рокэ хмыкнул:
— Ну конечно — а то, что случилось с тобой три дня назад, что прописал тебе мэтр Иншаллах — не говоря уже о том, что у нас почти поселился врач из свиты твоей невесты, — это все не считается?
— Все равно, — упрямо сказал Ричард.
— Я ведь могу одним росчерком пера отправить тебя в отставку, — пригрозил Рокэ. — А что: будешь отставной теньент — съездишь в путешествие, потом заделаешься помещиком, займешься наконец делами провинции…
— Я не хочу быть как Эпинэ! — взвился Ричард. — Бездельником! Путешествовать! Дворянин должен служить!
— Зачем же как Эпинэ? Вот, например, Эрвин Литенкетте — он в свое время получил контузию: между прочим, обычное, абсолютно мирское ранение, а не как у тебя — и с тех пор ушел из армии и теперь помогает отцу. Вы ведь знакомы, разве нет?
— Опять будут говорить, что вы мне потворствуете! Что такой длинный отпуск только оттого, что Первый маршал — мой опекун.
— Ну знаешь, никому из тех, кто видел тебя на минувшем балу, и в голову не придет подозревать тебя в том, что ты отлыниваешь от службы из-за лени: все прекрасно разглядели, в каком ты был состоянии, — заметил Рокэ и тут же пожалел об этом: Ричард, который до сих пор остро переживал свой мнимый позор на балу, надулся, помрачнел и, сложив руки на груди, отвернулся.
— И еще я обещал эру Оскару помочь ему с бумагами, — наконец пробурчал он.
Это было правдой: полки Феншо теперь, когда вопрос с королевским разводом был улажен, по приказу Рокэ заняли прежний гарнизон в паре дней пути от столицы, на южном направлении. Дорога из Алвасете как раз пролегала мимо этого гарнизонного городка, и Ричард упросил Рокэ, чтобы тот разрешил ему заехать поздороваться с Феншо, причем заехать непременно верхом, а не в карете: три года его службы прошло, и он хотел, чтобы Феншо отпустил его из оруженосцев. Они попали, правда не на сам Фабианов день (который Рокэ, кстати, удачно пропустил, но в этом году даже не дождался выговора от короля), а на следующий, но Ричарду этого оказалось достаточно.
— О, вот и корнет Окделл! — поприветствовал Феншо Ричарда. — Ну и где ты пропадал? Отлично, что приехал: пошли, разберешь мне бумаги, а то у меня их там дохрена накопилось.
— Корнет Окделл находится в отпуске по ранению, — напомнил Рокэ. — Ему нельзя напрягать глаза. И вы уже не имеете права ему приказывать, генерал, потому что три года как раз закончились, и герцог Окделл больше не ваш оруженосец.
— Да, эр Оскар, я как раз об этом собирался вас попросить, — сказал Ричард. — Помните, мы договаривались, что сделаем все официально?
Феншо почесал в затылке и признал, что, действительно, уговор был: они хотели устроить из окончания службы Ричарда нечто вроде миниатюрной церемонии, похожей на посвящение в рыцари по традиции прошлого — теперь уже позапрошлого — Круга. Недолго думая, Ричард опустился на одно колено (Рокэ догадывался, каких усилий это ему стоило), а Феншо, который, естественно, не помнил ни единого слова из нужной формулы, сначала отпустил пару непристойных прибауток, а потом все-таки вытащил шпагу и, прикоснувшись острием к плечу Ричарда, провозгласил, что тот завершил обучение и достоин стать рыцарем. Ричард просиял, и, чтобы не смущать его, Рокэ отвернулся: возможно, расчувствовавшись, они с Феншо кинулись обниматься; возможно, Феншо при всей своей толстокожести все же догадался, что Ричард еще нездоров, и помог ему встать.
И вот теперь Ричард вспомнил, что тогда, прощаясь, пообещал Феншо по возможности заняться пресловутыми бумагами.
— Хорошо, — примирительно сказал Рокэ. — Давай я временно прикомандирую тебя к твоему любезному Феншо, если ты уверен, что он не станет тебя нагружать и гонять по поручениям. И если тебе надоест, ты устанешь или снова почувствуешь себя плохо — то сразу возвращайся.
Ричард снова завел речь о своей карьере только через несколько месяцев — вечером в день свадьбы Айрис: церемонию все-таки пришлось сдвинуть ближе к концу лета, чтобы не мешать королевскому венчанию, которое прошло так пышно, как будто Его величество женился впервые, а не обновлял обеты с законной супругой, матерью его детей (всех четверых, между прочим, пришлось привенчать к родителям перед алтарем — у эсператистов нашелся для этого особый чин: после примирения конфессий обряды начали перетекать из одной в другую). Все эти месяцы Ричард состоял при Феншо, но ему удавалось чаще, чем раньше, бывать в столице: разобрав пресловутые бумаги, он обнаружил, что других дел для него в гарнизоне почти нет — Рокэ не устраивал никаких смотров, а самого Феншо, видимо, тоже одолела всеобщая лень, и он благодушно не возражал, если Ричард проводил две недели в полку и две недели дома.
Ричард, казалось, переживал из-за свадьбы Айрис чуть ли не сильнее, чем она сама; все венчание и все застолье он просидел спокойно, но, стоило новобрачным удалиться, явно начал волноваться. Сторона жениха, между прочим, не сподобилась нанять для молодых хоть какой-нибудь захудалый особнячок — может быть, чтобы показать, что они ни во что не ставят церемонию в Олларии и будут считать настоящей свадьбой только ту, которая позже пройдет в Эйнрехте, а может быть, из-за того, что Фельсенбург вечно подчеркивал, насколько его тяготит светский протокол и как он не желает выпячивать свою знатность; Рокэ же не собирался пускать его на улицу Мимоз — поэтому Айрис предстояло провести первую брачную ночь в дриксенском посольстве, в гостевой спальне по соседству с комнатами секретарей: посол с супругой занимали покои этажом ниже.
Вернувшись вечером домой, Рокэ, мысленно поздравив себя с тем, что праздник прошел без скандалов (Альберто, оставшийся, конечно, на флоте, был заблаговременно услан подальше от столицы с выдуманным специально для него поручением), устроился в кабинете; Ричард, пожелав всем спокойной ночи, сразу заперся у себя, но не лег: он долго ходил туда-сюда по комнате — Рокэ слышал его беспокойные шаги, — то выглядывал в коридор, то что-то ворчал под нос, то снова принимался вышагивать из угла в угол, пока, наконец, не постучался к Рокэ.
— Эр Рокэ, — неуверенно начал он, просовывая голову в дверь, — мне нужно с вами поговорить — кое-что обсудить…
— Прямо сейчас? — удивился Рокэ. — Не можешь заснуть? Волнуешься из-за Айрис? Ну ты же не сегодня с ней расстанешься — вы еще все вместе поедете в Дриксен…
— Нет, нет, — Ричард мотнул головой и, бросив настороженный взгляд за окно, сел в кресло. — Эр Рокэ, это о моей военной карьере.
Рокэ тоже обернулся к окну: там уже разливалась темнота, и, хотя на небе ярко сияли звезды, ничего разглядеть уже было нельзя — душная летняя ночь вступила в свои права; теплый ветерок легко колыхал занавеску и доносил с улицы ароматы цветущего сада, пропитанной солнцем листвы, подстриженной травы и звуки никогда не спящего города — вдалеке слышался стук колес по мостовой, скрипы, шорохи, плеск воды.
— О карьере, — повторил Рокэ, пододвигая Ричарду бокал. — Неужели тебе наконец-то надоел твой Феншо?
— Не знаю… Нет, просто… Я подумал, если мы — уже после моей свадьбы — будем жить в Надоре, то служить около столицы будет неудобно. Но уходить в отставку я тоже не хочу.
— А в Торке тебе не понравилось, я помню, — кивнул Рокэ. — А что если тебя перевести к Кортнэю? Я ведь недавно провел рокировку: он теперь командует Северной армией и стоит на границе с Каданой — не так далеко от твоей вотчины, — а Лионель отправился вместо него на юг. Будешь там у него гоняться за контрабандистами — а то чем заниматься здесь, в центре страны, пока нет войн? Маршировать по плацу до изнеможения? Переписывать устав каллиграфическим почерком? Бегать за карманниками? Впрочем, опыт у вас с Феншо точно есть — бандитов вы оба ловить точно умеете.
В этот момент не то в коридоре, не то в одной из комнат по соседству что-то лязгнуло, хлопнула створка окна, и Ричард, впавший было в задумчивость, вздрогнул и резко выпрямился в кресле.
— Что там за шум в библиотеке? — спросил Рокэ с подозрением. — Дикон, ты не знаешь?
— Убирают, наверное, эр Рокэ, — быстро ответил тот и сразу добавил: — Да, можно к Кортнэю — давайте только уже весной, ну, после свадьбы, а пока я останусь у эра Оскара.
— Отлично. Вернешься из Дриксен — здесь все официально: ты сопровождаешь герцогиню, гм, Фельсенбург, едешь в составе делегации, — послужишь еще полгода у Феншо, и потом назначим тебя в Надор. И не переживай: Айри сумеет за себя постоять, а если что-то случится, то мы ее спасем. Ступай спать, Дикон, уже поздно, а завтра вам выезжать.
Ричард ушел и, судя по тому, что звук его шагов затих, все-таки улегся; сам же Рокэ так и не смог заснуть и, поднявшись на рассвете, не вызывая слуг, направился в библиотеку — не то чтобы, захватив трактат поскучнее, задремать над ним, не то чтобы проверить, что же за подозрительный шум слышался оттуда ночью.
— Доброе утро, герцог Алва, — поприветствовал его смущенный голос, едва он вошел: у большого окна в библиотеке, раскрытого нараспашку, стояли Айрис и Фельсенбург, оба сонные, взъерошенные и неприлично счастливые. Айрис сжимала в руках канат с навязанными через равные промежутки узлами, который она не успела скинуть из окна, а Фельсенбург одновременно лихорадочно пытался огладить на себе мятый камзол, закрыть собой Айрис и принять непринужденный вид. Диванчик, поставленный в библиотеке специально для тех, кто любил читать стихи лежа, был отодвинут от стены и выглядел так, как будто его в спешке пытались вернуть обратно.
— Надругались над моим диваном, господин новобрачный? — спросил Рокэ. — Пожалуй, еще срежете обивку и отвезете вашим родичам в Дриксен — будете доказывать чистоту невесты? Айри, что все это значит?! Вы что, забрались ночью в окно по канату? Комната в посольстве, я вижу, вас не устроила, но что вам помешало войти через дверь?
Айрис хватило сознательности слегка покраснеть, и она, отложив канат, ответила:
— Но вы же сразу сказали, что не хотите, чтобы мы ночевали здесь! А в посольстве неудобно — не представляете, какая там жесткая кровать! А какие тонкие стены! Все слышно!
— Ну конечно: библиотечный диван же намного мягче. Айри, если уж вы явились домой, то почему не пошли к тебе в комнату?
— Ну, мы не хотели, чтобы девочки знали: наши комнаты ведь рядом, — Айрис замялась. — А здесь обычно никого не бывает ни ночью, ни с утра…
— Мы собирались уйти, как только рассветет, герцог Алва, — вставил Фельсенбург. — Нас бы никто не заметил — и в посольстве не успели бы хватиться.
— По улицам в таком неприбранном виде? Или несли бы все дорогу невесту на руках? — хмыкнул Рокэ. — Что же, догадываюсь, что без сообщника не обошлось: кто-то открыл вам окно в библиотеке и сбросил канат — и где только его нашел, но в этом доме можно найти что угодно! — хотя мог бы вообще-то озаботиться и веревочной лестницей, — а потом отвлекал меня досужими разговорами, чтобы я ничего не заподозрил!
— Дик здесь ни при чем! —воскликнула Айрис. — Мы сами захотели и уговорили его, да, Руперт? И, эр Рокэ, нам правда надо вернуться в посольство, пока там не подняли шум, что мы пропали.
— Ты не хочешь сначала переодеться или хотя бы причесаться?
Айрис помотала головой:
— Нет, мы добежим так, тут недалеко.
— Ладно, — Рокэ махнул рукой. — Только не через окно. Если так хочется поиграть в конспирацию, то спуститесь по черной лестнице и выйдите через калитку на заднем дворе.
Сердиться на эту парочку — троицу, если считать и Ричарда, — было бесполезно: авантюризм и резвый нрав Айрис и нарочитая непритязательность Фельсенбурга, соединившись, дали сокрушительный эффект; обоих тянуло на приключения — и оба, между прочим, увлекались морским делом, поэтому с такой легкостью, должно быть, и забрались в окно по канату. Если эта их выходка избавит Айрис от унизительной дриксенской традиции первого брачного утра — то что же, тем лучше для всех.
***
Ричард невольно напомнил эру Рокэ об этом случае только накануне собственной свадьбы. Оставив Айрис в Дриксен, посадив младших на корабль до Алвасете и вернувшись в столицу в начале осени, он узнал, что эр Рокэ тоже собирается зимовать в Кэналлоа и приедет в Олларию только к весне — и поэтому все хлопоты по устройству свадьбы ложатся на плечи самого Ричарда. Свадьбу Айрис готовил кто угодно: эр Рокэ, ведомство экстерриора, дриксенские дипломаты, родственники ее жениха, — но не она сама; Ричард же, которому до совершеннолетия оставалось всего полгода, считался достаточно взрослым, чтобы все вопросы решались именно с ним. Отпросившись в очередной раз у эра Оскара, Ричард проводил долгие часы в маленькой комнате для переговоров в нухутском посольстве, с которой за это время свыкся, как с родной, или в собственном кабинете на улиц Мимоз, и обсуждал с послами и свитскими принцессы бесконечные мелкие детали; принцесса иногда присоединялась к ним, а иногда — когда речь, наверное, шла о чем-то тайном, запретном для невесты, — удалялась, и Ричард без нее чувствовал себя не то чтобы неуверенно, но как будто немного скованно.
В свиту принцессы, кроме повара, телохранительницы и акупунктурщика, входили еще две фрейлины, два секретаря — юная девушка, которая помогала ей с перепиской и которую Ричард увидел на самом первом балу, и мужчина постарше, который отчитывался перед ее отцом, императором; а также обычный врач и личный звездочет — астролог, которого принцесса очень ценила, — и это не считая горничных, служанок, камеристок, лакеев и всевозможной дворни. Сейчас все они жили при нухутском посольстве: император, отец принцессы, не отправлял послов, пока не удостоверился, что его дочь хорошо принимают в Талиге — письма шли медленно, и еще медленнее крутились колесики чиновничьей машины в Бирюзовых землях, поэтому послов ждали не раньше следующего лета. Посоветовавшись с Хуаном, Ричард написал в Надор и приказал, чтобы для людей принцессы открыли, привели в порядок и подновили все покои в Башне герцогини, даже те, которые простояли запертыми много десятилетий; оставалось надеяться, что свита туда поместится и не стеснит ни надорских домочадцев, ни саму принцессу. Свадьба Ричарда тоже считалась «большим международным событием», и ее было решено играть в Олларии — к счастью, всего один раз: после свадьбы они собирались сразу отправиться в Надор. Вдруг оказалось, что не все просто и с датой: нельзя было устраивать брачные церемонии ни в полнолуние, ни в новолуние, ни в первую, ни в третью лунную четверть, — поэтому, по вычислениям звездочета, получилось так, что само венчание лучше всего было назначить на следующий же день после дня рождения Ричарда — на самое начало весны.
— У нас принято, чтобы жених забирал невесту из ее родного дома, — вспомнил Ричард, когда они с принцессой, обоими ее секретарями, нухутским послом (и, к сожалению, без Хуана, которого Ричард хотел позвать с собой, но тот отговорился делами) снова сидели над бумагами. — Это точно не получится… Очень жаль…
— Заберете из посольства, — махнул рукой нухутец. — Не все ли равно. Итак, вы забираете Ее высочество, едете с церковь — здесь все готово, дальше…
— Еще загадки, — напомнил секретарь, который успел немного подучить талиг.
— Ах, действительно! — встрепенулась принцесса. — Ведь загадки!
— Какие еще загадки? — устало спросил Ричард: ни о каких загадках раньше речи не шло.
— Ну что вы, князь, — сказала принцесса как будто с легким укором. — Загадки — это важно. Вы спрашиваете меня, а я — вас.
— По бирюзовоземельской традиции, жених и невеста во время церемонии задают друг другу загадки, — уточнил секретарь. — Загадок от невесты три: две на логику и одна на, гм, как это говорят, общую эрудицию — обычно в благородных семьях проверяют знание гербов… Мы же подготовили для вас примеры!
— Да, точно! — вторая секретарь — девушка, в которой разум Ричарда упорно видел не секретаря, а фрейлину, — разворошила стопку бумаг на столе, вытащила тонкий, почти прозрачный, листок и протянула его Ричарду.
— Сейчас уже не надо ничего угадывать, — сказала принцесса. — Это старая традиция, можно просто выучить ответы заранее. Мы взяли две обычных загадки, а в третью вставили один ваш герб.
Первые две загадки и правда выглядели привычно: такие Ричард и сам слышал еще от надорской няньки — о временах года и о дереве. Третья описывала чудовище о четырех звериных головах, на двух птичьих лапах, которое простирает крылья над всеми Золотыми землями.
— Так это же Зверь Раканов, — сказал Ричард растерянно, возвращая бумагу секретарям. — Только ведь его давно не используют, у нынешней династии герб совсем другой.
Первый секретарь заглянул в листок:
— Неправильно. Здесь написано: «Ла-Ка зверь». Не то, что вы сказали.
— Это то же самое, — принцесса изящным жестом забрала у него листок и взглянула на загадку сама. — Просто по-другому читается. Но если это оскорбительно для наших друзей, то мы, конечно, поменяем.
— Хорошо, — вторая секретарь сделала себе пометку в бумаге и, отложив ее, снова замерла.
— Жених загадывает одну загадку, — продолжил первый секретарь. — Обычно, по традиции, он спрашивает о самом себе: как его зовут и откуда он родом.
Ричард, уже припомнивший одну надорскую загадку о камне, которая очень нравилась ему в детстве, разочарованно вздохнул, и принцесса, взглянув на него, повела рукой — Ричарду при этом показалось, что она хотела накрыть его ладонь своей, но под чужими взглядами не решилась — и поспешила добавить:
— Вы можете выбрать и другое, князь. Не обязательно соблюдать традиции дословно.
— Я спрошу как будто о себе, но иначе, — объяснил он. — О камне.
— Ах да, вы ведь Князь Скал, — сказал секретарь, и на губах принцессы заиграла легкая улыбка. — Хорошо, будем считать, что принято, только дайте нам формулировку загадки и ответ заранее.
Примерно в то же время, пока эр Рокэ был в Алвасете, Ричард решил снова напомнить Роберу Эпинэ о дуэли. Он попросил Паоло (который как раз задержался в столице, выбирая, хочет ли он идти по гражданской — вслед за эром, — или по военной — за братьями — стезе) быть его секундантом и послал через него формальный вызов. Эпинэ отчего-то обратился к Марселю Валме, и оба секунданта довольно легко уговорили их примириться.
— Вполне можно засчитать за поединок ваши — то есть наши общие — приключения на давешнем ритуале, — предложил Валме. — Вы ведь все равно собирались драться до первой крови, а не до смерти — и оба однозначно пролили кровь!
— Не то чтобы я именно пролил кровь… — запротестовал было Эпинэ, но Валме его прервал:
— О, перестаньте! Все это условности! Вы поняли, что я имел в виду!
— Я согласен, — хмуро сказал Ричард: ему совершенно не хотелось лишний раз думать о ритуале, воспоминания о котором так и не вернулись.
На этом с дуэлью было покончено. На радостях Эпинэ пригласил всю компанию в трактир, знаменитый своей кагетской кухней, и они неплохо провели вместе время. Он оказался на удивление приятным собеседником и очень увлекательно рассказывал о дальних странах, где сам Ричард так и не побывал (если не считать двух южных военных кампаний), о людях, нарядах, обычаях и нравах; о вершинах гор с шапками снегов, о зеленых долинах, о бескрайних степях; о фресках, колоннах, портиках, капителях и арках (эр Рокэ в свое время шутил, но Робер и правда, попав в Агарис, увлекся и живописью, и архитектурой). Позже, когда секунданты откланялись, оставив их наедине, Робер принялся развлекать Ричарда историями о своем агарисском приятеле — это был, как выяснилось, пресловутый принц в изгнании и, по иронии судьбы, первый жених Айрис — Альдо Ракан.
— О, он совсем не похож на принца: у него бывают, конечно, прожекты, идеи, но вообще уже лет сто или двести как его семье это все стало не нужно. Представляешь, Дикон, — засмеялся Робер (Ричард и не заметил, когда они успели выпить на брудершафт и перейти на «ты» и на домашние имена), — представляешь, что он сказал, когда узнал, кто у нас на ритуале играл роль истинного анакса?
— Ну и что же?
— Сначала он сделал вот такое лицо, — Робер скорчил обиженную гримасу. — Потом моргнул, обернулся к жене — у него очень милая жена, я сам когда-то мечтал… гм… Так вот, обернулся к ней и говорит: «Ну, теперь понятно, зачем твоим родичам понадобилось мое первородство и куда они его дели!»
— Первородство? — удивился Ричард.
— Ну да, — Робер махнул рукой. — Не бери в голову: Альдо тогда всерьез увлекся мистикой, и они с гоганами занимались этим первородством… Если честно, я не знаю подробностей, потому что как раз уехал посмотреть Кагету. Кстати, я еще не рассказывал, чем меня там угощали? Можно попытаться здесь заказать, хотя не уверен, что у них есть улитки…
Робер пустился в рассуждения о блюдах, которые ему довелось попробовать в разных странах, и Ричарду пришло в голову, что, может быть, проводить жизнь в путешествиях не так уж и зазорно для дворянина.
Занятый этими делами, Ричард так и не нашел времени толком поговорить с эром Рокэ — тем более что тот надолго уезжал в Кэналлоа, — и только вечером своего дня рождения, перед самой свадьбой, спросил:
— Эр Рокэ, вы ведь снова не захотите, чтобы мы остались на ночь здесь? Мы тогда переночуем в нухутском посольстве или лучше снять какие-нибудь комнаты?
— Никаких нухутских посольств! А что до остального — узнаешь завтра, — загадочным тоном произнес эр Рокэ, и больше, сколько бы Ричард ни добивался от него ответа, не сказал ничего определенного.
И вот на самой свадьбе, после венчания, когда гости расселись за столами (под застолье и увеселения им выделили уголок в дворцовом парке и несколько павильонов — корона не могла обойти вниманием «большое международное событие»), эр Рокэ поднялся и объявил, что дарит молодой чете дом в столице — «конечно, не палаццо, но вполне приличный особняк», — уже полностью обставленный и с нанятой прислугой; и в доме достаточно комнат, чтобы разместить и семью, и друзей. При этих словах он перевел взгляд с Айрис на Альберто, которых на всякий случай посадили по разные стороны от Ричарда: Айрис приехала одна, без мужа, а Альберто пришлось долго уговаривать, и он согласился появиться на свадьбе только при условии, что там не будет Фельсенбурга. Принцесса (уже герцогиня, напомнил себе Ричард, герцогиня Окделл — Юджиния Окделл, в девичестве Чжао) тихонько потянула Ричарда за рукав и, когда они оба тоже встали, чтобы поблагодарить эра Рокэ за подарок, уткнулась носом Ричарду в плечо; и он, повернувшись, поцеловал ее.
***
Рокэ тем временем обнаружил, что на него открыта охота — не такая, как в дни его юности, когда недоброжелатели подсылали к нему наемных убийц так часто, что это успело надоесть, — а иного плана. Еще в прошлом году, едва закончилось лето, Рокэ вдруг начали приходить целые пачки писем, все от разных адресантов, но одинакового содержания: отправители — точнее, отправительницы — каким-то образом разузнали, что Рокэ давным-давно обещал королю задуматься о собственной женитьбе, когда Ричарду исполнится двадцать один. До этого момента оставалось полгода, и Рокэ внезапно стал в глазах девиц и одиноких дам завидным женихом. Писем было так много, и их ворох посыпался на Рокэ так неожиданно, что он подозревал, что к этому приложил руку бывший кансилльер: выйдя в отставку, тот не удалился от двора и продолжал вертеться возле короля, оказывая ему разного рода мелкие услуги и выполняя деликатные поручения; только король, пожалуй, мог бы ответить, отчего он так приближает этого человека — сам Рокэ так и не сумел разгадать его секрет.
«Герцог Алва, — писала одна из дам. — Мы с вами виделись прошлым летом, и с тех пор я так и не определилась, какой из ваших друзей — братьев Савиньяков — нравится мне больше. Я все еще свободна. У. Н.»
«Дорогой герцог, — гласило другое послание. — Вы в свое время так и не доехали до Ургота, но напоминаю вам, что ни я, ни моя сестра еще не замужем, и мы обе наслышаны о ваших талантах. Е.У.»
Целых два письма пришло из Варасты: одно из Тронко («Герцог, вспомните о тех счастливых неделях, что мы провели вместе, когда вы квартировали в доме моего родственника, губернатора»), а другое, судя по измятому и грязному конверту, как будто вообще из диких степей: «Брат мой, Сын Ветров, пишу тебе от лица моей подданной — женщины из моего народа, потому что она не обучена грамоте: по законам Великого Бакры она соединилась с тобой, но не понесла, и ждет теперь своей судьбы. Его Величество Король Бакна Первый».
Еще два письма чуть было не вывели Рокэ из равновесия. Первое пришло из Бордона, и Рокэ почудилось, что король выполнил свою угрозу и таки решил свести его с капитаном Гастаки, сестрой дожа — но, к счастью, обошлось — писала одна из девиц с «Морской пантеры»: «Дорогой герцог Алва! К сожалению, нам так и не довелось познакомиться поближе, но сообщаю вам, что я еще девственница. И все еще на вас рассчитываю». Второе было из эпинэйского городка под названием Кошоне: Рокэ, хоть и не следил за той, помнил, что та как раз поселилась с супругом где-то в Эпинэ — что если и она овдовела или, повинуясь общей моде, развелась с мужем и теперь готова наконец подарить счастье Рокэ? Открывая письмо, он не знал, чего в его душе больше — ужаса или надежды, — но, открыв, увидел, к своему облегчению, незнакомый почерк: «Уважаемый герцог Алва! Мы с вами незнакомы, но вы, скорее всего, знали моего бывшего супруга — он когда-то служил в Лаик. Сейчас я наконец получила развод и пишу вам наудачу, не лелея бесплодных надежд. Л. Кредон (Сэц-Креденьи)». Фамилия показалась Рокэ знакомой, и он вспомнил, что именно так Арамона записал фальшивого фельдшера, которому выдавал лишнее жалование.
Шутка начинала утомлять.
— Так, Хуан, — сказал Рокэ. — Я уезжаю в Кэналлоа. Писем вот в таких надушенных конвертах — не пересылать. Делай с ними что хочешь: выкидывай, сжигай, да хоть вскрывай и отвечай сам — только больше я их видеть не хочу.
— Будет сделано, соберано, — кивнул Хуан.
Пока Рокэ был в Алвасете, поток писем, благодаря Хуану, временно прекратился, но, стоило ему вернуться в столицу, возобновился с новой силой: Хуан не успевал отслеживать всю корреспонденцию, а хитрые дамы научились маскировать любовные послания под официальные. Избавил его от досужих охотниц за женихом, как ни странно, сам король. Примерно через неделю после свадьбы Ричарда (дети снова разъехались: Айрис вернулась в Дриксен, а Ричард с невестой и младшими отправились в Надор — и особняк опустел) Его величество вызвал Рокэ во дворец и без долгих предисловий приказал:
— Завтра же вы отправляетесь в Кадану с дипломатической миссией. Король Джеймс хочет заключить с нами договор о военно-техническом сотрудничестве: ищет новых союзников из-за того, что Гайифа, начав колонизацию, прекратила поддерживать лояльные ей государства Золотых земель. Не пытайтесь отговориться: договорами военного характера должен заниматься именно Первый маршал, а не экстерриор. И еще кое-что, — он протянул Рокэ опечатанный сургучом футляр для писем, — передадите это письмо Его величеству Джеймсу, когда он примет вас.
_______________________
Примечания:
- эротическое переживание Руперта в библиотеке нельзя было обойти стороной: в каноне он видит, как в библиотеке астэра соблазняет принцессу Гудрун;
- загадки пришли из «Турандот»: у Гоцци Турандот задает Калафу три загадки: о солнце, о годе, и — неожиданно — о Льве Адрии, гербе Венеции («Скажи мне, как зовется зверь прекрасный, Четвероногий и крылатый…»); в оригинале сказки, на который опирался Гоцци, это три обычные загадки — о солнце, о годе и о море. Калаф в ответ задает загадку о себе самом.
Глава 33 (Вторая Каданская глава от С. Кралова)
читать дальшеК поездке в Кадану Рокэ подготовился основательно, словно собирался вести войну на этой территории. Он нашел в библиотеке и пролистал несколько мемуаров и сборников путевых очерков, составленных, правда, около двухсот лет назад, а еще взял в генеральном штабе и внимательно изучил карту каданского королевства, одного из вероятных противников (так уж сложилось, что почти все соседи Талига были его вероятными противниками).
Карта поразила Рокэ тем, что на ней не было отмечено ни одной дороги. Создавалось впечатление, что каданцы либо вовсе не строили дорог, либо строили их так, что талигойские картографы не могли их отличить от пересеченной местности. Рокэ припомнил, что во время процкой кампании противник сдался из-за того, что по размытому осенними дождями тракту не смогли добраться ни обозы с припасами, ни силы подкрепления. Но тогда казалось, что все произошедшее — счастливая случайность, выгодное стечение обстоятельств. Впоследствии Рокэ убедился, что его победа состоялась благодаря закономерности, а не случайности, так как в разгар весны и осени дорога в Кадане действительно мало чем отличается от окружающих ее полей и болот.
Рокэ выехал из Олларии в сопровождении кэналлийского эскорта и Марселя Валме. Путь пролегал через Надор, поэтому Рокэ, естественно, завернул в замок Окделлов и проверил, как Ричард обустроился с молодой женой. Ричард заверил, что никаких трудностей у него нет, и Рокэ отправился дальше на северо-восток.
На всем пути совсем не чувствовалось наступления весны: дни и ночи выдались пасмурными и холодными. На каданской границе в памяти всплыли печальные воспоминания: пограничную стражу составляли стрельцы. Рокэ снова увидел их секиры с широкими лезвиями, их отороченные мехом шапки и вспомнил сраженного стрелецкой пулей маршала Савиньяка.
Как только Рокэ и его спутники начали продвигаться вглубь Каданы, стало пригревать солнце. Мерзлая земля стремительно оттаивала и превращалась в непролазную грязь. Последние два дня пути пошли дожди, лошади с трудом двигались вперед.
Валме, как всегда, старался разнообразить долгую дорогу легкими разговорами. Например, когда до Хегреде осталось менее суток пути, он заявил:
— Ну что, Рокэ, сегодня можно не обедать!
— Это еще почему? — удивился Рокэ.
— Потому что каданцы принимают иностранных посланников с размахом. Пиры длятся по шесть часов. На каждый пир подают шестьдесят четыре блюда, и все их надо попробовать. И, самое главное, каждое блюдо сопровождает тост. Предполагается, что каждый на пиру выпьет шестьдесят четыре бокала вина. Но есть небольшая хитрость: местный придворный может притвориться спящим и пропустить столько тостов, сколько считает нужным. А за иностранцами следят, пропускать тосты им не дают. В итоге после пира иностранец выкладывает каданцам все свои тайны.
— Вы откуда это взяли, Марсель?
— Вычитал в мемуарах одного из наших дипломатов.
— И когда он жил?
— Лет сто назад.
— А вы уверены, что у каданцев до сих пор такие традиции?
— Конечно. Всем известно, что за десять лет в Кадане может измениться все, а за сто лет — не изменится ничего!
При въезде в Хегреде Рокэ и его спутников встретил выстроенный в шеренги по обеим сторонам дороги стрелецкий отряд. Командовал отрядом каданский дворянин, выделявшийся на фоне стрельцов расшитой золотом мантией и высокой шапкой цилиндрической формы. Дворянин заговорил на талиг бегло, с характерным каданским акцентом. Он представился как боярин Стивен Стреш и сказал, что именно ему король Джеймс поручил принимать высоких гостей из Талига.
— Ну что ж, ведите нас к королю, — Рокэ не терпелось поскорее закончить дипломатическую миссию и вернуться в Алвасете.
— Вообще-то у нас так не принято, — тон голоса Стреша не изменился, но в глазах его Рокэ заметил легкое недовольство. — Иностранных послов полагается расселить, дать им умыться и переодеться с дороги, угостить обедом, а уж потом вести на аудиенцию. Вы что, собираетесь войти во дворец в грязных сапогах?
Рокэ хотел возразить, что в Олларии он может проскакать на лошади несколько часов, а затем сразу же, без подготовки, в мыле, явиться на прием к королеве. Но тут он почувствовал, как Марсель мягко взял его сзади за локоть, и понял: тот советует сдержаться и не устраивать скандал, хотя бы в первый день дипломатической миссии. Рокэ постарался изобразить на лице радушную улыбку:
— В каждой стране свои традиции. Мы в гостях, поэтому хозяевам своего мнения навязывать не будем.
— Вот и славно! — Стреш повеселел. — Пожалуйте, дорогие гости, палаты для вас уже подготовлены!
Здания талигойского посольства в Хегреде не было: Талиг долгое время считал Кадану сателлитом Гайифы. Чтобы отслеживать ситуацию в Кадане, а также в Клавии и в Йерне, достаточно было иметь одно постоянное представительство — в Паоне. Теперь, когда приоритеты Гайифы изменились, ведомство экстерриора, наверное, довольно скоро организует свои отделения в столицах ее бывших союзников.
Рокэ со спутниками поселили в двухэтажном каменном, окруженном палисадником, доме почти в самом центре Хегреде. Из окон второго этажа открывался вид на серебряную ленту реки и краснокирпичную громаду замка, за стенами которого скрывался королевский дворец. Немного настораживало, что вокруг дома постоянно дежурит стрелецкий караул. Стреш объяснял такие меры тем, что безопасность послов — превыше всего, но Рокэ не вполне этому поверил.
Им дали два часа, чтобы привести себя в порядок, а затем предложили обед. К столу подали горячий суп, сочный круглый пирог с курицей и шадди. Стреш сам сел за стол и заговорил с Рокэ, как и подобает хорошо воспитанному человеку, о погоде:
— Жаль, что вы поехали к нам весной. Наверное, очень долго пробирались по грязным дорогам. Поехали бы зимой — добрались бы куда быстрее.
— Что-то я сомневаюсь, — Рокэ оторвался от куска пирога. — По снегу?
— По снегу, на санях. Не верите? Хотите посмотреть, как это происходит? Я могу организовать. Рассыплем на дороге муку, покатаетесь.
— По муке?
— Ну да. Совсем как по снегу. А что вы так смотрите? Прошлый год был урожайный, муки много, можно и потратить для дорогого гостя.
— Вы знаете, я не так давно воевал за хлеб для Талига.
Стреш понял, что огорошил Рокэ, и замолчал до конца обеда. Когда Рокэ и Валме доели и немного отдохнули, их с почетом и помпой проводили в королевский замок.
На аудиенции в тронном зале с расписанными, почти как в церкви, стенами Рокэ первым делом передал секретное послание Фердинанда Оллара лично в руки королю Джеймсу Каданскому, седовласому и седобородому старцу в богато украшенном платье, отчасти напоминающем облачение священника. Джеймс сломал сургучную печать, вынул из футляра письмо, бросил беглый взгляд на текст, сложил бумагу вчетверо, подозвал вельможу в кафтане с вышитым на груди гербом и что-то тихо ему приказал. Вельможа кивнул, поклонился, принял из рук короля письмо вместе с футляром и вышел.
Джеймс повел неспешную беседу. Выяснилось, что заключение договора о военно-техническом сотрудничестве с Талигом — крайне серьезное решение, которое король не может принять единолично. Необходимо собрать боярскую думу, обсудить все детали с представителями высших аристократических родов. Собираться на совет со всех концов Каданы бояре будут долго, как минимум неделю, заседать — и того дольше.
Рокэ тяжело вздохнул. Его надежды на скорое возвращение не оправдались. Но Стреш заверил, что не даст им заскучать: Хегреде есть что показать дорогим гостям.
Экскурсия по Хегреде (другими словами развлечение, которое придумал Стреш, было не назвать) началась на второй день. Стреш долго водил Рокэ и Марселя по королевскому замку, останавливался у каждой стены, башни, хозяйственной постройки. Он вдохновенно рассказывал о своей столице и ее многовековой истории, называл Хегреде новой Гальтарой и Третьим Агарисом. Вторым Агарисом, по его словам, в Кадане называют столицу Гайифы Паону. Наконец, вывел уже порядком уставших гостей на раскинувшуюся перед замком просторную площадь.
— Это, — Стреш указал на невысокую сложенную из гранитных блоков ступенчатую пирамиду, примостившуюся у крепостной стены и, на первый взгляд, почти незаметную, — наш кафедральный собор, храм Грядущего Создателя. В нем хранятся мощи митрополита Вольдемара.
Стреш замолчал. Он явно ждал ответной реакции: наверное, надеялся, что они захотят войти в церковь или хотя бы осенят себя священным знаком. Когда реакции не последовало, он начал долгий рассказ о захороненных неподалеку каданских епископах и митрополитах. Рокэ уже устал и всем своим видом старался это продемонстрировать. Марсель еще некоторое время бодрился и поддерживал разговор, вроде как извинялся за неловкую паузу, но в конце концов тоже сдался и выразительно зевнул. Стреш мгновенно сориентировался:
— О, господа, вижу, я вас окончательно утомил. Прошу прощения, увлекся. Хватит на сегодня впечатлений. Идемте обедать.
На следующее утро Стреш предложил Рокэ и Марселю не гулять по городу, а посетить фамильное имение королевской семьи, и те, вспомнив тяготы прошлого дня, без лишних слов согласились. Чтобы сильнее заинтриговать, Стреш сообщил, что в имении проживает принцесса Теодора, незамужняя дочь короля Джеймса, а добираться до имения они будут по реке.
Уже скоро от ближайшей к королевскому замку пристани отчалила длинная весельная лодка с двенадцатью гребцами, рулевым и пятью пассажирами (их сопровождали два стрельца-охранника). Первое время гребцы бездействовали, течение реки само вело к нужной точке — устью маленькой речки. Затем весла опустились в воду и понесли лодку вверх, против течения.
Тучи в небе развеялись. Рокэ и Марсель оглядывались по сторонам. Из воды кое-где выглядывали белые угловатые осколки — подходил к концу ледоход. Лодка проплывала мимо каменных домов, которые вскоре сменились деревянными. То тут, то там над крышами возвышались золотые маковки церквей, увенчанные сверкающими в солнечных лучах семиконечными звездами.
— Я думал, что в Хегреде больше каменных зданий, — заметил Марсель.
— Каменное строительство возродилось у нас не так давно, — посетовал Стреш. — Еще двести лет назад наша страна была в Гау-Нау...
— Что-то вы странное рассказываете, — подключился к разговору Рокэ. — Разве вы не считались тогда данниками Холты? Ведь даже название вашего государства происходит от имени кана Кадана.
— Вы правы. Мы были под игом Холты. И в полном Гау-Нау.
— А, вот вы о чем!
— Между прочим, угроза со стороны Холты не исчезла до сих пор. Холтийцы периодически устраивают набеги, которые, по сути, ничем не отличаются от карательных экспедиций времен ига. Вы это видели своими глазами. Ведь именно под вашим командованием была разбита Ислямова рать.
— Что-то не припомню.
— Наверное, вы называли ту войну иначе. А мы по давней, вековой традиции каждый новый поход холтийцев называем «ратью» с добавлением имени его главного полководца. В тот год кочевников собрал кан Ислям.
— Я победил столько врагов, что уже не помню все их имена.
— Ну как же, лет девять назад.
— А, теперь вспомнил! Меня за эту кампанию произвели в Первые маршалы.
— Вообще ожидали, что кочевники, как всегда, нападут на нас, готовились к обороне. А они атаковали Талиг. Какая-то загадка.
— Никаких загадок. Гайфские деньги творят чудеса.
Стреш задумался над ответом, но тут среди склонившихся над водой прибрежных кустов показался причал.
Принцесса Теодора приняла гостей на широкой крытой веранде скромного по размерам, зато богато украшенного резьбой бревенчатого господского дома. Стреш официально представил ей талигойских дворян.
Рокэ с интересом рассматривал хозяйку имения. Кроткий взгляд, чуть различимая улыбка, плавные жесты. В ее лице гармонично сочетались варитские, холтийские и алатские черты. Темные волосы заплетены в косу, вокруг лба — расшитая жемчугом лента. Длинное, до пола, платье и плащ без рукавов не давали полностью рассмотреть фигуру, но не могли скрыть широких бедер. Возможно, с возрастом природная полнота даст о себе знать, но пока она была едва заметна.
На веранде присутствовала еще одна женщина. Теодора представила ее как свою хорошую подругу, боярыню Марту Чилл. Боярыня была одета в темное платье, на голове — черный платок с красной оторочкой. По выражению лица сразу угадывался тяжелый характер и непростой жизненный путь.
Теодора распорядилась подавать напитки. Служанка внесла на подносе два хрустальных графина. В первом плескалась темная, пузырящаяся под тонким слоем пены, жидкость, во втором — ярко-красная, мутная.
— Это что, пиво? — полюбопытствовал Рокэ, указывая на первый графин.
— Нет, — Теодора слегка смутилась. — Это — квас. Традиционный каданский напиток, его делают из муки и меда.
— А во втором графине — вино? Плодово-ягодное?
— Что вы, это морс. Только вода и вареные ягоды.
— Многовато вы о спиртном думаете, герцог, особенно в постный день, — Марта Чилл выбрала максимально язвительный тон для своего замечания.
— Каждому — свое, — парировал Рокэ.
Следующие полчаса шла непринужденная светская беседа. Говорил в основном Валме: он знал уйму забавных историй и с удовольствием их пересказывал. Когда его запас красноречия иссяк, Теодора обратилась к гостям:
— Герцог, виконт. Пойдемте, я покажу вам свой сад. Я ведь увлекаюсь садоводством. Некоторые цветы уже распустились.
Шли дни, недели. Боярская дума собралась, но обсуждение договора о сотрудничестве с Талигом не продвигалось на шаг. Бояре готовы были обсуждать все что угодно, кроме этого: новые налоги, вопросы строительства, опалу какого-то думного дьяка за то, что он охотился на лосей в королевских угодьях...
Рокэ постоянно просил короля Джеймса и Стивена Стреша надавить на думу, чтобы она поскорее взялась за договор, упирал на то, что ему давно пора домой, к детям и к своей армии. В ответ ему настоятельно советовали не торопиться, говорили, что сейчас уехать все равно невозможно, так как в разгаре весна, а значит, распутица, и всеми силами старались перевести разговор на другую тему.
Постепенно усиливалось гнетущее ощущение несвободы. Рокэ никуда не отпускали одного, его постоянно сопровождал или Стреш, или отряд стрельцов. Однажды ночью ему не спалось. Он долго ворочался, потом решил написать письмо в Алвасете. Еще не рассвело, он зажег свечу. Несколько минут скрипел пером, затем отвлекся, посмотрел в окно и увидел, что караульные стрельцы стоят у ворот с секирами наготове. Очевидно, Джеймс и Стреш боялись, что Рокэ попытается сбежать, и приказали стрельцам остановить его. Даже силой оружия, если потребуется.
Отдушиной в долгой череде однообразных дней стали визиты к принцессе Теодоре. Стреш несколько раз привозил Рокэ в ее имение и оставлял с ней наедине. При ясной погоде Теодора водила Рокэ по оранжерее и среди клумб, где с каждым днем распускались все новые и новые цветы, в том числе редкие, достойные зимнего сада в Алвасете. Также они гуляли по изрезанным берегам прудов, пару лет назад вырытых по приказу Теодоры. Берега уже очистились от снега, а в воде еще плавали прозрачно-серые куски тонкого, почти истаявшего льда. К концу дня они возвращались в господский дом, пили шадди и беседовали на отвлеченные темы: об истории, о философии, о религии.
Если шел дождь, они не выходили на прогулку, а оставались на веранде вдвоем (Стреш всегда находил причину удалиться), и Теодора негромко, но вдохновенно читала вслух Эсператию. Когда она предложила это в первый раз, Рокэ отказался: во-первых, из Эсператии он помнил только пару-тройку пикантных сюжетов о похождениях древних царей и пророков, а остальная масса текста казалась ему серой и однообразной. Во-вторых, впечатления сильно портили эсператистские чтения, которые несколько раз устраивала во дворце Катарина, раздражающие своей атмосферой лицемерной, притворной духовности. Но Теодора настаивала, что святое писание неисчерпаемо, и каждый может найти в нем слова для себя. Рокэ уступил ей... и не пожалел! Он и не догадывался, что в этой древней книге столько поэзии, причем на все случаи жизни: радостные песни о победах, горькие песни об утратах, страстные песни о любви...
Да уж, куда деваться от страсти! Незаметно поселившись в душе, страсть (после той Рокэ остерегался думать о любви к женщине, но не о страсти) постепенно охватывала Рокэ целиком. Самое время для нового романа, может быть, короткого, а, может быть, и весьма продолжительного.
Лучше всего было бы поздно ночью добраться до имения Теодоры, залезть в окно ее спальни и, скорее всего, добиться взаимности. Только ведь и имение, и дом, где Рокэ жил, круглосуточно охраняли стрельцы. Будь он моложе лет на пятнадцать-двадцать, он бы не задумываясь попытался прорваться через два сторожевых отряда, но теперь более здраво оценивал свои силы и возможности.
Обстоятельства или те, кто их специально создавал, подводили Рокэ к одному-единственному выходу из сложившейся ситуации, а ему одновременно и хотелось, и не хотелось этим выходом воспользоваться. Он тянул время, хотя отлично понимал, что рано или поздно от него потребуют однозначного ответа.
__________________________
Примечания:
- данные о Кадане частично взяты из каноничного приложения к переизданию «Лика победы»: так, оттуда известно имя наследника престола, а также то, что Кадана долго была частью Гаунау — здесь обыгрывается этот факт, но приближение к земной истории дает другой вариант: Кадана была под холтийским игом;
- описание приема и размещения талигойской дипломатической миссии в Кадане основано на работе Ключевского «Краткий курс по русской истории»;
- в пятой главе фанфика «Солнечные демоны» (sokrov.diary.ru/p220976704.htm) книга философа-социалиста представлена как творение отца церкви. Здесь эта мысль развивается: каданские епископы пародируют советских вождей. Для справки, у Кремлевской стены похоронены: Свердлов, Фрунзе, Дзержинский, Калинин, Жданов, Ворошилов, Буденный, Суслов, Сталин, Брежнев, Андропов и Черненко;
- прототипы всех значимых оригинальных персонажей из Каданы — это лица отечественной истории середины семнадцатого века:
— прототип принцессы Теодоры — царевна Ирина Михайловна Романова (имя выбрано по святцам с учетом родовых имен Романовых; от имени Ирэн мы отказались, чтобы не путать ее с Ирэной, урожденной Придд),
— прототип Стивена Стреша — боярин Степан Лукьянович Стрешнев, дядя царя Алексея Михайловича и его сестер,
— прототип Марты Чилл — Феодосия Морозова (та самая знаменитая боярыня Морозова), пользовавшаяся покровительством Ирины Михайловны. Чтобы не путать принцессу с ее подругой, подруге дано имя в честь другой политически активной и оппозиционно настроенной женщины из истории России — Марфы Борецкой (той самой знаменитой Марфы-посадницы).
Глава 34 (Третья Каданская глава от С. Кралова)
читать дальше— О, Марта! Наконец-то приехала. С утра тебя жду.
— Ты же знаешь, чтобы от моего имения до твоего добраться, нужно чуть ли не через всю столицу проехать. А теперь такая грязь...
— В следующий раз бери лодку, быстрее получится.
— Так и сделаю.
— Как твой мальчик поживает?
— Жив, здоров, твоими молитвами. Мы с ним вообще не так часто видимся: я в разъездах, а он с няньками сидит. А твои дела как?
— Ну, это — отдельный разговор.
— Я вот тебе душеполезной литературы привезла.
— А что это?
— Уложение двадцатого земского собора.
— Того самого, на котором осудили митрополита Джозефа?
— Того самого.
— Положи на столик. Я потом почитаю.
— Вижу, что духовные книги тебя сегодня не интересуют.
— Куда там. Голова совсем другим занята. Батюшка и дядя Стивен мне пока ничего прямо не сказали, но, кажется, они нашли мне нового жениха.
— Ого! Даже так!
— Я ведь после истории с флавионцем уже ни на что не надеялась. В последнее время подумывала переселиться в монастырь, сначала просто пожить, как сестры-монахини, а потом и самой принять постриг. И тут такие новости!
— А я говорила, что ты слишком рано себя хоронишь! Двадцать пять лет, конечно, не семнадцать, но и в эти годы все может устроиться. А кто жених-то? Неужели тот кэналлийский герцог, которого Стреш в гости приводил?
— Он самый. Рокэ Алва.
— Ну и как он тебе?
— Он мне нравится. Он красивый, благородный. Уже много лет он в одиночку воспитывает детей своего покойного боевого товарища — а это, согласись, достойно похвалы. Но кое-что в нем меня смущает. Во-первых, он меня сильно старше.
— Насколько сильно?
— На пятнадцать лет.
— Ну, это еще не так страшно. Нельзя даже сказать, что он тебе в отцы годится. И потом, мужчине на самом деле столько лет, на сколько он себя чувствует.
— Если так посмотреть, тогда жених у меня совсем молодой! Еще меня беспокоит, что он не так давно против нас воевал.
— Милая моя, наши предки во время раздробленности поколениями друг с другом воевали. Но при этом все со всеми спокойно породнились. И потом, он воевал не только против нас, но и, можно сказать, за нас: это же он остановил Ислямову рать.
— Ты права. Последнее — он любит выпить. Ты сама видела: он не знает, что такое морс и квас, зато разбирается в вине и пиве. А я, ты знаешь, совсем не пью. Вообще никогда в жизни хмельного не пробовала.
— Честно говоря, если бы ты выходила замуж за нашего боярина, скорее всего, было бы то же самое. У нас в стране полно пьющих мужей и непьющих жен.
— Да, это грустно, но так оно и есть.
— Подведем итог. Сорок лет. Много пьет. Военный. Так, глядишь, он и помрет скоро. Тогда ты будешь совсем как я — молодая вдова, сама себе хозяйка.
— Не говори так. Я все-таки хочу, чтобы он прожил подольше.
— О, да ты никак в него уже влюбилась! Ну извини. Я же не желаю ему смерти, я просто рассуждаю о том, что бывает в жизни. Как бы там ни было, я с удовольствием буду держать венец над твоей головой.
***
— Марсель, нужно серьезно поговорить.
— Давайте, Рокэ. Я постараюсь быть серьезным. Только недолго.
— Марсель, я понял, к чему все идет. Я догадался, зачем меня отправили в Кадану. Дипломатическая миссия — только предлог.
— Честно говоря, Рокэ, сама идея направить для заключения договора именно вас казалось подозрительной. Дипломат из вас, уж простите, неважный.
— То-то и оно. На первый взгляд, все выглядит неплохо. И, что самое главное, более-менее вписывается в мои собственные планы. Я уже давно понимал, что женюсь по расчету. Просто потому... потому что я едва ли смогу жениться по любви. Ну а если уж жениться по расчету, то выгоднее всего заключить династический брак. Если уж сел играть в карты, то играть надо по-крупному.
— Поддерживаю. И осмелюсь добавить, что любой брак с вами, Рокэ, будет в той или иной степени браком по любви — потому что все женщины в той или иной степени в вас влюблены. Кроме трех наших хороших знакомых, разумеется.
— Наши хорошие знакомые тоже меня любят, но не как мужчину, а как отца. Впрочем, не о них сейчас речь. Я согласен: скорее всего, жена будет в меня влюблена. А я постараюсь ее не разочаровать — по крайней мере, в постели.
— Ну а в чем тогда вообще проблема? Соглашайтесь, берите в жены милую Теодору. Я готов подержать над вашей головой венец.
— Во тут-то мы и натыкаемся на главное препятствие.
— На какое? Не вижу никаких препятствий!
— На проклятие Ринальди Ракана...
***
— Ваше величество, дозвольте...
— Оставить, Стивен. Во-первых, мы родственники, во-вторых — говорим без свидетелей, можешь на время забыть о придворном этикете. Ты бы еще начал мой полный титул зачитывать, чтобы мы до вечера не закончили.
— Виноват, исправлюсь... Джеймс, я хотел поговорить про герцога Алву.
— Вот, хорошая тема! Мне давеча Теодора письмо написала, что она все поняла, заказала у портнихи свадебное платье и начала потихоньку собирать вещи. То есть невеста у нас почти готова. А жених?
— Не сказал бы, что готов. Я уже несколько раз был с ним у Теодоры — он с ней гулял, общался. Но о женитьбе разговора не заводит. А еще каждый раз меня спрашивает, когда мы уже наконец подпишем договор, и он сможет вернуться.
— Да что ж такое-то! Опять на те же грабли! Ладно флавионец: он был молодой, глупый. От него ждать было нечего. Но Алва — мужчина взрослый, степенный, умный. Должен понимать, что мы неспроста сводим его с девицей.
— Я по глазам вижу: он все понимает. Но почему-то дураком прикидывается. Делает вид, будто ничего не происходит.
— Значит, не может сказать ни «да», ни «нет». Его что-то беспокоит, но он не признается. Поэтому наводит тень на плетень.
— Я уже думал его приворожить. Сходил к своему знакомому колдуну. Но колдун сказал — не возьмется. Алва для него, мол, слишком силен.
— Завязывал бы ты со своим колдовством, Стивен. Я на твои художества смотрю сквозь пальцы, но я не вечен. Сядет на трон Гордон — он тебе все припомнит. И вообще, не нужны нам никакие чародейства. Мы и без них Алву дожмем.
— Дай-то Создатель. А с чего начать?
— Прежде всего, надо узнать, что он скрывает.
— Как?
— Дедовскими методами, Стивен. Проверенными дедовскими методами.
***
Вечером после обеда, который показался Рокэ почему-то гораздо менее сытным, чем обычно, в залу вошло шестеро слуг с подносами. Один слуга поставил на стол графин с мутно-белой жидкостью и три посеребренные рюмки, остальные — уже ставшие привычными за время пребывания в Кадане закуски: моченые яблоки, соленые огурцы, ломтики рыбы двух видов и горячие пирожки.
— Угощайтесь, — Стивен Стреш сам разлил жидкость из графина по рюмкам. — Наверняка такого напитка тоже не пробовали. Это — хлебное вино.
— Хлебное вино? — Рокэ пригубил рюмку и тут же поставил ее обратно на стол. — Слишком крепкое оно для вина. Больше похоже на касеру.
— Пейте смело. Вам понравится.
— Даже если не понравится, — улыбнулся Валме, — в жизни нужно попробовать все! Один раз живем на свете!
Первые рюмки дались Рокэ и Марселю нелегко: хлебное вино горчило и обжигало рот, приходилось сразу же заедать глотки пирожками. Но каждый следующий тост приносил больше удовольствия: приятная теплота разливалась сначала по животу, а затем и по всему телу. Поначалу Рокэ замечал, что Стреш наливает себе меньше, а закусывает больше, но вскоре он захмелел и перестал обращать внимание на детали.
Слуги быстро заменяли опустевший графин на новый, полный. После третьего графина Марсель не смог продолжить застолье: он лег на лавку, прикрыл глаза шляпой и захрапел. Стреш распорядился отнести его в постель.
Рокэ смог распить со Стрешем еще половину четвертого графина, после чего отстранился от стола, медленно пережевывая моченое яблоко. Стреш подсел справа от него, положил ему руку на плечо и сказал:
— Герцог, надо поговорить начистоту. Вы уже, наверное, догадались, что я не просто так несколько раз устраивал ваши встречи с принцессой Теодорой?
— Да, — Рокэ кивнул. — Я все понял. Вы хотите, чтобы я на ней женился. Но жениться, — он развел руками, — я не могу...
— Неужели вера не позволяет? Так вроде бы произошло объединение церквей, эсператистский обряд у олларианцев теперь признают.
— У нас в Кэналлоа веротерпимость. Мне все равно, по какому обряду венчаться, любой будет законным. Другое дело, что я не хочу вступать в брак.
— Не нравится наша невеста? Некрасива? Старовата?
— Нет, что вы... — Рокэ понял, что его несет, но не мог остановиться. Ему казалось, что он никогда раньше так сильно не напивался, разве что в совсем ранней юности. — Мне, конечно, больше всего нравятся немного другие женщины. Блондинки. Очень стройные, почти худые. Но! — Рокэ поднял указательный палец. — Теодора тоже красивая... привлекательная... Кроме того, я смотрю на ее фигуру как врач и вижу, что ей будет легко рожать детей... Я бы с большим удовольствием... доставил ей большое удовольствие... особенно если бы она сама об этом попросила...
— Так это же замечательно! Женитесь!
— Не могу... Дело не в ней. Дело во мне.
— Значит, вы принципиально не хотите жениться? Тогда вам надо стать монахом. Живешь в миру — женись и заводи детей. Не хочешь жены и детей — не будь в миру. Есть всего два пути — брак или братия. Третьего не дано.
— Ну какая братия! Вообще-то я еще в юности решил, что я буду долго и мирно жить со своей будущей женой, буду о ней заботиться и ее защищать. И я уже выстроил эту схему. Только вместо жены — мои дети, мальчик и три девочки
— А вам не кажется, что в вашей схеме не хватает маленькой детали? Маленькой, но ключевой — собственно, жены? Так теперь мы вашу схему... окончательно... — Стреш задумался, подбирая слово, — доработаем.
— Ничего не выйдет. Я... — Рокэ собрался с духом, — я проклят. Вернее, мой род проклят. Только не смейтесь. Это правда.
— А тут нет ничего смешного. Всякое бывает. Я со знающими людьми общаюсь. И сглаз есть, и порча, и семейные проклятия.
— Вот. Семейное проклятие моего рода падает на последнего в роду. В данный момент — на меня. Заключается оно в том, что меня должны четыре раза осудить, причем обязательно неправедно, и приговорить к смерти. Четвертый раз, скорее всего, будет последним, то есть меня казнят по-настоящему.
— Так ведь свадьба — как раз наилучший выход! Как только у вас появится наследник, проклятие сразу перейдет на него...
— Я не собираюсь портить жизнь своим потомкам! Пусть на мне все закончится!
— Но вам же уже сорок лет. И судя по тому, что вы еще живы, проклятие не исполнилось до конца. Я правильно рассуждаю?
— Допустим.
— Так, может быть, в вашей семье нужно, наоборот, жениться как можно раньше? Вот вы женились в двадцать лет. Проклятие перешло на вашего сына. Он тоже женился в двадцать. Проклятие не успело сбыться, раз оно не сбывается и за вдвое больший срок, и перешло на внука. Потом — на правнука, потом — еще на десять поколений вперед. А там, глядишь, наступит Конец света, и всем будет уже не до проклятий.
— Конца света не случится еще как минимум четыреста лет. Я недавно провел ритуал по спасению мира.
— Да, герцог... — Стреш задумчиво почесал голову: он явно не ожидал такого ответа. — От скромности вы не умрете... В Эсператии ясно сказано, что дня и часа пришествия Создателя смертным знать не дано.
— С Эсператией у меня сложные отношения... — Рокэ почувствовал, что стремительно трезвеет. — Однако в ваших словах есть рациональное зерно. Вы помогли мне посмотреть на проблему с нового ракурса. Есть над чем подумать...
— Правильно, думайте. Время есть. Ну что, по последней — и спать?
Рокэ кивнул и потянулся за рюмкой.
Следующий день Рокэ помнил смутно. Он приходил в себя после попойки и откачивал Валме. На квартиру (Рокэ вслед за каданцами стал так про себя называть дом, где разместили дипломатическую миссию) заглянул Стреш, справился о здоровье, предложил каданские традиционные средства для борьбы с похмельем: какие-то кисло-соленые овощные напитки. Рокэ гордо отказался: все необходимое он привез с собой, в походной аптечке. Стреш пожал плечами и сообщил, что завтра в полдень король Джеймс ждет Рокэ во дворце, на аудиенции.
К назначенному часу Рокэ, бодрый, свежий и выспавшийся, стоял в тронном зале. После коротких официальных приветствий король Джеймс сразу перешел к делу:
— Вы давеча обещали Стивену Стрешу подумать о Теодоре. Так вот, чтоб вам думалось быстрее и легче, я предлагаю вам прочесть секретное послание нашего общего друга Фердинанда. Изначально письмо, которое вы мне передали, было написано на трех языках: первая часть — на гальтарском, вторая — на гайифском, третья — на дриксенском. Затем получившийся текст зашифровали с помощью замены букв. Наши люди из цифирного отделения расшифровали изначальное послание и перевели на талиг. Если вы подозреваете, что какие-то нюансы расшифрованы или переведены неправильно, я позову дьяка цифирного отделения, он вам все расскажет и докажет.
Джеймс передал Рокэ свиток, исписанный крупными буквами, а тот молча кивнул и углубился в чтение:
«Дорогой Джеймс!
К Вам с дипломатической миссией прибыл герцог Рокэ Алва, соберано Кэналлоа. На самом деле его дипломатическая миссия вторична, главная задача — устроить брак герцога Алвы с вашей дочерью Теодорой.
Рокэ не всегда понимает, что ему на самом деле нужно, к верному решению его приходится подталкивать. Он очень болезненно относится к женитьбе, поэтому я взял этот вопрос под личный контроль и подобрал на роль герцогини Алва самую подходящую, как мне представляется, кандидатуру.
Ваша дочь давно заслужила достойного супруга. А герцог Алва прямо не отказывался от брака с ней, в отличие, например, от претенденток из Ургота.
Если Рокэ будет сопротивляться, разрешаю Вам использовать любые методы принуждения, не угрожающие его здоровью и жизни.
Искренне Ваш,
Фердинанд Оллар».
— Все ясно, — прочитав письмо, Рокэ был обескуражен, но старался не подавать виду. — Думать больше не надо... Я прошу... руки и сердца... вашей дочери...
— А я вас благословляю, — Джеймс явно был доволен собой. — Я очень рад, что мы друг друга правильно поняли.
— Тогда у меня вопрос. Как мы обойдемся без браслетов? Может быть, вы отпустите меня в Алвасете, чтобы я привез браслеты моей матери?
— А вы хитрец! Ловко придумали! Ездить никуда не придется: для вас браслеты уже есть, они от предыдущего жениха остались. А для Теодоры мы сегодня же сделаем заказ у ювелира, и через сутки все будет готово.
— Быстро же у вас мастера работают!
— А как же иначе, разочаровать заказчика — не в их интересах. У меня к вам встречный вопрос: по эсператисткому обычаю после венчания жених должен вынести невесту из храма на руках. Вы справитесь?
— По этому поводу не волнуйтесь. Несколько лет назад я поднимал на руки всех своих трех девочек одновременно.
Когда Рокэ вернулся с аудиенции, Марсель только заканчивал завтрак. Рокэ подробно пересказал ему весь разговор с королем Джеймсом.
— Я согласился, — Рокэ стал ходить по комнате, заложив руки за спину. — Но это — не поражение, а всего лишь тактическое отступление. Сейчас начнется долгий процесс: подготовка к помолвке, сама помолвка. Потом, по эсператистскому обычаю — я помню на примере Айрис, — между помолвкой и венчанием должно пройти не меньше восьми недель. Пройдет недели две, каданцы увидят, что я выполняю их требования, ослабят контроль... И тут можно будет улучить момент и наконец-то вырваться! Полагаю, мы с вами успеем за день добежать до каданской границы.
— Боюсь вас расстроить, Рокэ. Вы не волнуйтесь, лучше сядьте, — Марсель тронул Рокэ за плечо, и тот послушно опустился на лавку. — Во-первых, в эсператизме восточного обряда, то есть в Кадане в том числе, допускается, чтобы между помолвкой и венчанием прошло пятнадцать минут. А во-вторых, в Хегреде уже пригласили митрополита. Скорее всего, для заключения брака. Он прибудет послезавтра.
— Отвратительные новости! Вы это откуда взяли?
— Так, пообщался с местными.
— Марсель, где бы вы ни оказались, вы собираете все сплетни!
— У каждого — свое призвание.
— А вы, случайно, у местных не выяснили, что это за предыдущий жених был у принцессы Теодоры? Мне Джеймс о нем проговорился.
— Случайно, выяснил. Эта история произошла лет восемь назад. В Хегреде для заключения торгового договора прибыл сын великого герцога Флавионского от морганатического брака. Каданцы решили, что он будет хорошим мужем для тогда еще совсем юной Теодоры, и взяли его в оборот. Молодой человек отказался: кажется, он был влюблен в другую. Тогда его стали насильно удерживать, фактически поместили под домашний арест. Неизвестно, чем бы дело кончилось, но тут король Джеймс заболел, и престол временно занял принц Гордон. Он отпустил флавионца на родину.
— Ясно. За восемь лет методы каданцев не изменились. Но старик выглядит вполне здоровым. И за два дня ему вряд ли резко станет плохо. Значит, никакого отступления! Капитуляция! Сначала я взял каданцев измором, а теперь они — меня.
— На вашем месте я бы давно сдался такому очаровательному противнику.
— Она здесь ни при чем, дело в принципах! Меня два месяца удерживают в чужой стране, лишают свободы выбора... С другой стороны, мой главный принцип — верность своему королю. Так что надо не роптать, а подчиняться.
Вечером из своего имения прибыла в Хегреде принцесса Теодора, и Рокэ на сутки погрузился в обсуждение мелких деталей будущей свадьбы. Быстро решили, что после венчания молодым супругам стоит незамедлительно ехать в Алвасете — тем более, погода установилась теплая и солнечная, жидкая грязь на дорогах подсохла. Рокэ предстояло возглавить небольшой караван: Теодора брала с собой четверых самых верных и незаменимых слуг, а еще ее решила сопровождать скромная — из шести человек — делегация: ближайшие друзья и родственники. Из этой компании Рокэ знал только двоих — Стивена Стреша и Марту Чилл.
Буквально за пару часов до венчания боярская дума, вмиг забыв обо всех спорах, составила текст договора о военно-техническом сотрудничестве Каданы с Талигом. Рокэ бегло прочитал и размашисто подписал договор, король Джеймс последовал его примеру, после чего оба поспешили в Храм Грядущего Создателя.
В разгар свадебного пира король Джеймс поднялся со своего почетного места и произнес долгую речь. Вкратце ее суть сводилась к тому, что он благословляет жениха и невесту, желает им счастья. Закончил он так:
— Примите от меня скромный свадебный подарок.
С этими словами Джеймс протянул Рокэ продолговатую изогнутую кость, концы которой были слегка толще ее середины.
— Что это? — Рокэ взял кость, повертел ее в руках.
— Сувенир из Седых земель. Это — х-х-х-х... — Джеймс на секунду замялся, — клык моржа, тамошнего морского зверя. Большая редкость. Наш первопроходец Саймон прислал мне несколько штук. У аборигенов считается, что клык приносит удачу и повышает, — снова неловкая секундная пауза, — семейное благополучие. Так что подарок вам очень подходит. Прямо-таки соответствует.
— Вы сказали «у аборигенов»? В Седых землях живут люди?
— Как выяснилось, живут. Пару лет назад мы организовали туда экспедицию. Раз Бирюзовые земли обитаемы, решили мы тогда, то чем Седые — хуже? Саймон с группой казаков пересек Полночное море. Вскоре он вполне освоился на новой территории, научился охотиться на северных животных и даже женился на аборигенке.
Рокэ кивнул, передал необычный подарок кэналлийцам, сел и крепко задумался. Появился еще один фрагмент, можно было достроить мозаику до конца. Раньше было непонятно, отчего два года назад боевые действия на границе с Дриксен превратились в маневры без малейшего намека на войну. Казалось, что экспансии Гайифы в Багряные земли для этого недостаточно. А теперь ясно: образовался еще один канал, по которому человеческие страсти утекали из Золотых земель на другие континенты.
От раздумий Рокэ отвлек очередной тост за здоровье молодых.
_______________________________
Примечания:
- прототип Стивена Стреша, боярин Степан Стрешнев, пытался (безуспешно) устроить брак царевны Ирины Михайловны с сыном датского короля от морганатического брака. Впоследствии был обвинен в колдовстве за то, что пытался приворожить королевича;
- катание на санях по муке — развлечение богатых уральских купцов; упоминается, например, в романе Д. Н. Мамина-Сибиряка «Приваловские миллионы»
- упоминаются подлинные методы криптографии конца семнадцатого века;
- намеренно обыгрывается известная цитата из рассказа «Вождь краснокожих»;
- прототип первопроходца Саймона — Семен Иванович Дежнев;
- модель семейной жизни, как она представлялась Рокэ в юности, была сформулирована автором канона так: «Рокэ собирался долго и счастливо жить со своей “Девочкой в окошке”, которую нужно было оберегать и защищать».
Глава 35 (в которой вторая половина от С. Кралова)
Предупреждаю, что дальше и до самого конца у нас тут сплошные дочки-матери: да, кое-кто таки женился, вопреки каноничной программе, хотя и не умер (разве что совсем ненадолго на ритуале), и не стал королем. А еще свадьбу посетят некоторые гости, которые давно не появлялись на страницах этой истории.
читать дальшеСлужить на границе оказалось еще скучнее, чем квартировать в захолустном гарнизонном городке: местные офицеры не жаловали игру в карты, трактиров и гостиниц почти никто не держал, а ближайшая деревня была такой маленькой и добираться до нее нужно было такими извилистыми горными тропами, что проще было бы свернуть на тракт и, минуя Найтон и вотчину Манриков, доехать до родного замка. Эр Рокэ, правда, как всегда, угадал верно: Ричарду довелось заметить, выследить и помочь поймать шайку контрабандистов — но за все это время только одну, и ту какую-то жалкую: женщины, обряженные в пестрые хламиды из плотной ткани — по холтийской моде; сами не то холтийки, не то все-таки каданки — пытались переправить через границу большую партию сакотты, спрятав свертки с зельем под широкими юбками; они даже поначалу пробовали отстреливаться, но, когда на помощь отряду Ричарда подоспело еще три, сразу сдались; и после этого случая никаких происшествий больше не было.
Во время очередного унылого дежурства Ричард утешал себя приятными воспоминаниями о свадьбе и мыслями о молодой жене, оставленной в замке в компании многочисленной свиты (которую, к счастью, удалось разместить, никого не потеснив) и надорских домочадцев. Ярче всего Ричарду запомнились загадки: «Ее крыла раскинуты над морем» — и так далее (чтобы никого ненароком не обидеть, на всякий случай взяли нейтральный Ургот) — и, по обычаю, произнося эту загадку, принцесса сняла покрывало, и Ричард первый раз с утра увидел ее прекрасное лицо — даже на венчании она лишь немного подняла вуаль, чтобы приоткрыть губы. «Что растет без тепла и дождя?» — спросил Ричард, и принцесса нежным шепотом ответила: «Камень», и у Ричарда мелькнула тогда смутная мысль, что эр Рокэ еще припомнит ему этот камень, детскую игру, из которой Ричард так и не вырос, — но обошлось.
За тот месяц, что ехали в Надор и потом устраивались в замке, пока Ричард ждал назначения в полк, они с принцессой (герцогиней — снова поправил он себя; должно быть, со временем он приучится называть ее в мыслях по имени, но пока имя все еще казалось ему драгоценной жемчужиной, которую неловко было лишний раз вынимать из шкатулки — от бирюзовоземельцев он перенял особое, бережное, почти трепетное отношение к их личным именам) узнали друг о друге гораздо больше, чем из писем, которыми успели обменяться за все эти годы. Принцесса (— герцогиня — Юэжань) любила острое, смешивала сладкое с соленым, считала вкуснейшим лакомством молодые проростки какой-то неизвестной Ричарду травы, замаринованные в таком количестве перца, что у него — выросшего на кэналлийской кухне — от первого же кусочка на глаза навернулись слезы; зато была равнодушна к кремовым пирожным, к взбитым сливкам, к овощным рагу, к вину, и совсем не пила молока; и везла с собой, кроме собственного повара, целый гигантский сундук специй, и ждала, что следующим кораблем для нее доставят еще один. Принцесса (пусть принцесса — сдался Ричард — позже он все-таки привыкнет) охотно танцевала на балах, но, когда Ричард предложил ей танец наедине, вдвоем, в своих покоях, вдруг смутилась и отказалась — и той же ночью открылось, что она стесняется своих ног и не хочет, чтобы Ричард видел ее ступни — подобно тому, как сам Ричард, уже вполне здоровый, все еще стеснялся мнимой хромоты, которая иногда — мимолетно — возвращалась, если на улице погода менялась на сырую, и не хотел, чтобы принцесса случайно нащупала у него под волосами шрам. Выяснилось, что принцесса — всегда невозмутимая, всегда воплощенное спокойствие — переживала, что у нее слишком большие ноги: в Бирюзовых землях это считалось некрасивым, неуместным для девицы высокого рода — и доходило до того, что девушек чуть ли не калечили, с детства вгоняя их в такую узкую обувь, что некоторые, вырастая, даже не могли ходить. У принцессы было тридцать сестер — все от разных матерей, — и ее мать происходила из такой области, где подобный обычай был не принят, поэтому ей повезло — но во дворце, где она росла, считалось, что ей из-за этого не найти будет выгодной партии — так что Ричарду повезло вдвойне: во-первых, император решил отдать неудачную — недостаточно красивую — дочь иноземцу; во-вторых, она осталась здорова.
Принцесса, проводив Ричарда в полк, а Эдит с Дейдри — в Алвасете, постепенно познакомилась с домочадцами, объехала окрестные деревни, приняла Лараков, которые зачем-то нанесли ей визит, когда Ричард уже отбыл в армию, и взялась за обустройство замка; письма от нее, теперь гораздо более частые, хоть и более короткие, яркими всполохами раскрашивали серые будни его службы.
Размеренную жизнь приграничного гарнизона разнообразил визит герцога Алвы, который, возвращаясь из Каданы, не мог не заглянуть в расположение Северной армии.
— Собираюсь произвести теньента Окделла в капитаны, — сказал маршал Кортнэй после того, как по форме доложил о новостях и обсудил немногочисленные происшествия.
— Вот как? Неужели чтобы меня порадовать? — саркастически спросил эр Рокэ. — Если только для этого, маршал, то лучше не надо.
— Гм, нет. Во-первых, теньент хорошо проявил себя при поимке банды контрабандистов, а во-вторых, освобождается вакансия — один из моих капитанов женился и поэтому переводится в другое место, поближе к дому.
Слова маршала Кортнэя звучали бы насмешкой, если бы Ричард не знал, о ком тот говорит: капитан Уилер, знаменитый в гарнизоне тем, что обожал все каданское и даже научился снимать шляпу в каданском духе — с поясным поклоном, — успел прожужжать сослуживцам все уши своей романтической историей. В позапрошлом году, когда часть Северной армии стояла в Марагоне, — когда мир был уже подписан, но войска еще не отошли от границы, — он познакомился с девушкой, которая, по счастливой случайности, как раз приехала навестить брата, служившего в Южной армии. Уилер так часто и подолгу расхваливал достоинства невесты, что Ричарда это начало раздражать: сам он, в конце концов, тоже постоянно вспоминал о невесте — теперь жене, — но делал это тайно, молча, хранил ее образ в душе, а не выставлял напоказ.
— Все женятся, — меланхолично заметил эр Рокэ. — Вот, например, не надо далеко ходить… Гм, маршал, я вас понял. Что же: в любом случае, я временно забираю у вас теньента Окделла — он мне нужен для сопровождения каданской делегации; а сейчас, кстати, я бы хотел поговорить с ним наедине.
— Как вы съездили? — спросил Ричард, когда маршал Кортнэй вышел, прикрыв за собой дверь. — Все прошло хорошо?
— Хм, как посмотреть. Дикон, у меня есть для тебя новости: у вас наконец-то появилась мачеха.
— Что?! — воскликнул Ричард и вскочил. — Ничего себе! Кто она, эр Рокэ? Как это получилось?! В смысле, поздравляю, я очень рад, но как же вы?...
— О, это дочь короля Джеймса — не одному тебе, знаешь ли, жениться на принцессах. Это вышло не совсем по моей воле, поверь.
— А, понимаю: вы ее скомпрометировали, вас поймали и заставили обвенчаться?
— Нет, — эр Рокэ засмеялся. — Но это очень хорошая легенда, Дикон! Пожалуй, теперь всему буду рассказывать тот вариант, который ты предложил. На самом деле, король Джеймс сговорился с Его Величеством Фердинандом, и каданцы, гм, удерживали меня, пока я не согласился.
— Ничего себе! Но вам она хотя бы нравится? И как ее зовут?
— Теодора, герцогиня Алва, соберана Кэналлоа: Дикон, привыкай, — взгляд эра Рокэ потеплел, как всегда, когда он смотрел на Айрис, Дейдри или Эдит и думал, что его никто не видит. — Конечно, если бы она мне не понравилась, я бы нашел способ сбежать еще до помолвки! Кстати, сколько у тебя прошло времени между помолвкой и свадьбой — семь лет? А у нас — ни за что не угадаешь — пятнадцать минут.
— Но у эсператистов ведь так не принято! — не поверил Ричард: история женитьбы эра Рокэ становилась все более странной.
— У каданских — как оказалось, принято.
— Это какой-то неправильный эсператизм!
Эр Рокэ снова рассмеялся:
— Только не вздумай сказать такого при Теодоре! Хотя нет, при ней можно: она очень спокойная женщина — не такая, конечно, как твоя принцесса — она-то у тебя идеал умиротворения, — и многое понимает, так что, пожалуй, не обидится. Приятное разнообразие по сравнению со многими нашими знакомыми, которые не умеют обходиться без истерик, притворства и интриг. Но вот при ее подруге — госпоже Чилл — такого и правда лучше не говорить! О, эта дама — вестница воинствующего эсператизма! Очень надеюсь, что она уедет, как только мы отпразднуем свадьбу в Кэналлоа, и я больше никогда ее не увижу.
Когда Ричард, вернувшись домой, пересказал этот разговор принцессе (уже герцогине!), она тоже рассмеялась:
— Это называется «воздаяние как плоды причины»: как твой отец держал в плену жениха твоей сестры, так и его держали в плену, пока он не женился, — и тут же забеспокоилась: — Они ведь едут сюда? Где же они разместятся?
— Наверное, как раньше, в гостевых покоях, — пожал плечами Ричард. — А каданцы вроде собирались остановиться на постоялом дворе — виконт Валме этим занимается.
— Нет, это совершенно не годится! Это же твой отец: надо оказать ему уважение! Освободим для них Башню герцогини… — принцесса задумалась.
— Или герцогские покои, — предложил Ричард, — а я пока перееду к тебе: так для всех будет лучше.
Ричард и сам не заметил, когда мысль о том, что эр Рокэ — его отец (еще один его отец, наравне с родным), неосознанно, подспудно начала восприниматься как должное и перестала казаться кощунством, предательством памяти настоящего отца — отца по крови. Может быть — он не задумывался об этом: все случилось как будто само собой — может быть, это произошло после той истории в галерее Лаик, когда ему явился призрак отца; может быть позже, когда он уже служил у эра Оскара и, отдалившись от эра Рокэ, виделся с ним редко и только по делу; может быть, окончательно все сгладилось за время его болезни, когда эр Рокэ, наоборот, постоянно был рядом — а может быть, он просто повзрослел.
***
Рокэ с удовольствием бы отправился из Надора сразу в Алвасете: все приглашения были уже написаны и разосланы, и всех гостей ждали в Кэналлоа — по иронии судьбы, его свадьбу, как и свадьбу Айрис, — «большое международное событие» — решено было справлять дважды; к счастью, хотя бы не трижды. Но он знал, что Фердинанд наверняка потребует отчета и захочет принять каданцев, поэтому, отправив вперед гонца с указаниями для Хуана — наконец-то настала пора открыть покои герцогини, — Рокэ поехал сначала в столицу. Из канцелярии церемониймейстера, куда он тоже написал с дороги, ответили, что официальный прием и отдельный бал в честь новоиспеченной герцогини Алва уже внесены в протокол, поэтому отменить их не получится. Теодора, узнав новости, как будто расстроилась: она, уже немного освоившись в Талиге, все же не любила ни светских развлечений, ни грандиозных торжеств, ни модных танцев, и особенно неуютно чувствовала себя при мысли о том, что с королем и королевой придется знакомиться на большом придворном празднике (масла в огонь наверняка подливала и госпожа Чилл, которая то и дело на все лады склоняла «недостойные увеселения»: эта дама успела надоесть Рокэ настолько, что тот всерьез подумывал отказать ей от дома). Рокэ решил, что по приезде в столицу обязательно задаст церемониймейстеру пару вопросов и заставит его найти компромисс: Теодора, как и прежде, не закатывала скандалов, не изображала обиду и ничего не требовала сверх меры, но огорчать ее не хотелось.
Когда они въехали во двор столичного особняка — Рокэ верхом, Теодора в карете; свита и эскорт, — Хуан, выйдя Рокэ навстречу, имел такой сумрачный, почти враждебный вид, как будто готовился принять не свадебный кортеж, а похоронную процессию.
— Соберано, по вашему приказу покои герцогини готовы, — сухо доложил он.
Рокэ кивнул и, видя, что он собирается еще что-то сказать, остановил его жестом. Хуан поклонился, почти не взглянув на Теодору, пробормотал приветствие и скрылся в доме так быстро, что это было почти неприличным. Что с ним приключилось, Рокэ не представлял.
На следующее же утро Теодора захотела осмотреть столицу, но Рокэ ждала аудиенция у Фердинанда, поэтому показывать город был отправлен Ричард, удачно заглянувший в гости: за время пути супруга успела сдружиться с первым из детей, и можно было надеяться, что и с девочками они примут друг друга так же легко. Когда Рокэ уже собрался уезжать, к нему снова подошел Хуан, который весь прошлый вечер и все утро не показывался на глаза.
— Соберано, поздравляю с женитьбой, — хмуро сказал он. — А мне, видимо, пора увольняться?
— Это еще почему? — удивился Рокэ.
— Вы ведь все-таки женились на вашей бордонке, соберано: я в одном доме с ней жить не собираюсь.
— Хуан, какой бордонке? О чем ты? Как я мог жениться на бордонке, если я ездил в Кадану, подумай сам! И ты разве не разглядел Теодору? Неужели она похожа на бордонку?
— Все говорят, что та бордонка, дожиха, которую вам постоянно сватал Его Величество, наконец вышла замуж — и тут вы пишете, что женились, — проворчал Хуан. — Что я должен был подумать? И нет, я на нее не смотрел.
То ли они переусердствовали с секретностью настолько, что даже Хуан не сумел выудить из вороха слухов и пересудов, наводнивших столицу, имя новой герцогини, то ли предубеждение против Бордона застило ему глаза: ведь именно бордонцы в свое время чуть не казнили его по ложному обвинению — и заставило выбрать из всех версий самую неприятную.
— О, это та самая история! — раздался голос Марселя: Рокэ и не заметил, когда он появился. — Рокэ, вы еще не слышали? Наша знакомая капитанша — знаменитая сестра дожа — вышла замуж за начальника охраны своего брата — между прочим, нашего с вами соотечественника! Да мы все его знаем — это Арамона, помните, из Лаик? Он, оказывается, уже несколько лет как осел в Бордоне, и… в общем, рассказывают, что на свадьбе, когда он поднял невесту на руки, чтобы вынести из церкви, у него лопнули штаны!
— Прошу прощения, соберано… — сказал Хуан немного смущенно. — Ну надо же: Арамона — удивительное совпадение. У меня тут как раз, гм, завязалась переписка с его первой женой — вы же помните, что разрешили мне делать с письмами от разных женщин все что угодно? Так вот, одной я, извините, соберано, начал отвечать — сначала от вашего имени, потом от своего… — Хуан осекся. — В общем, это вам уже неинтересно. Если вы прикажете, я извинюсь перед собераной.
Беседа с королем прошла на удивление быстро и мирно, а вот церемониймейстер, как обычно, словно задался целью вывести Рокэ из себя.
— Как эти приемы и балы вообще попали в ваш список? — спросил Рокэ. — Вы ведь постоянно мне твердите, что протокол поменять невозможно, внести новые мероприятия не получится, сдвинуть тоже ничего нельзя!
— Позвольте, герцог, — Манрик безмятежно взглянул на него. — Я ведь уже писал вам, что оба события давно внесены в календарь — еще зимой, собственноручно Его Величеством. Вот, читайте сами: «прием делегации» и дальше: «бал в честь герцогини Алва».
Спорить было бесполезно: очевидно, король все решил гораздо раньше, чем Рокэ предполагал.
— Так вы говорите, что хотели бы заменить большие торжества на несколько камерных встреч? — продолжил Манрик. — Конечно же, этого сделать не удастся, но я могу вам предложить… — он заглянул в бумаги, — пару ужинов с Их Величествами, в небольшой компании близких друзей: скажем, один до приема, а второй после бала.
На второй встрече с Их Величествами Рокэ сказал, что хотел бы поскорее вернуться домой и заняться семейными делами.
— Я все понимаю, — ответил с улыбкой Фердинанд. — Действительно, поторопитесь, пока ваша супруга еще может выносить дальние поездки.
И вот Рокэ наконец вернулся в Алвасете, где сразу включился в подготовку к праздничному торжеству. Ему пришлось бегать по всему замку и отдавать сотни распоряжений. Кроме того, периодически прибывал кто-нибудь из приглашенных на свадьбу гостей, и о каждом нужно было позаботиться.
Когда приехали Савиньяки, Рокэ напрягся. Памятуя о смерти маршала Арно, он предполагал, что брак с каданкой может не понравится близнецам. И, тем не менее, юлить не стал — рассказал все, как есть. Лионель пустился в рассуждения:
— С одной стороны, твой тесть начал войну, на которой погиб наш отец. С другой стороны, он же приказал казнить своего воеводу, командующего в той войне. Получается, что твой тесть вроде как отомстил за нашего отца...
— Ли, зачем ты теоретизируешь? — перебил брата Эмиль. — Я скажу проще: Рокэ наш друг, и мы принимаем любой его выбор.
У Рокэ сразу отлегло от сердца.
Следом был разговор с Вейзелем. Тот поначалу вообще не поверил, что Рокэ женился: думал, что его разыгрывают. Пришлось Рокэ показывать серебряный браслет с гербом Каданы на эмалевой вставке. Заодно Рокэ сообщил, что не женился бы, если бы не скомпрометировал принцессу.
— Меня застукали на месте преступления, а я не успел убежать, потому что мне все-таки уже не двадцать лет, — закончил Рокэ.
Вейзель отметил, что похождения Рокэ должны были закончиться именно так, и вдруг ни с того ни с сего осведомился:
— А в уборной вы тоже сначала справляете нужду, а потом снимаете кальсоны?
— Вы о чем? — не понял Рокэ.
— Я о том, что вы сначала воспитали детей, а потом женились.
— Это не смешно!
— Надо же, я вас задел! Вам, значит, можно годами высмеивать мое трепетное отношение к семье, а мне нельзя один раз пошутить?
Праздник проходил в самом большом зале алвасетского замка. Стола такого размера, чтобы рассадить всех гостей одновременно, не нашлось — поэтому зал заставили небольшими столиками, каждый из которых заняла своя группа приглашенных: делегации из Багряных земель, из Каданы, свита герцогини Окделл, талигойские офицеры. Рокэ с молодой женой и ближайшими друзьями занял один стол, Ричард с сестрами (Айрис опять приехала из Дриксен без мужа) — другой. За дальними столами расположилась полузнакомая публика: люди, которых Рокэ должен был, наверное, знать, но не всех помнил в лицо, и которых нельзя было не пригласить на свадьбу соберано: такими гостями занимался управляющий. У самого выхода ширмами отгородили место для слуг, а у дверей встали на посту два охранника; стражники, дежурившие внизу, у парадного входа, придирчиво осматривали каждого гостя и даже забирали оружие, которое нельзя было проносить в зал.
Теодора, казалось, уже вполне привыкла к жизни в Талиге и сейчас вживалась в роль собераны: прислушивалась к разговорам, заводила беседу то с одним, то с другим гостем и с любопытством пробовала новые для нее кэналлийские блюда — все, конечно, кроме вина: она не изменила привычкам, и в ее бокал слуги неизменно подливали ягодный морс, сваренный по особому каданскому рецепту. Ее подруга, госпожа Чилл, тоже не притрагивалась к спиртному, но делала это демонстративно и то и дело бросала осуждающие взгляды на чужие рюмки; к счастью, она сидела за каданским столом, а не рядом с Рокэ. Вокруг шумели, гости галдели так громко, как будто каданцы и кэналлийцы соревновались, кто перекричит друг друга, распорядитель раздавал указания слугам, и даже повар то и дело заглядывал в зал. Рокэ как раз на мгновение задумался, и сквозь общий гомон до него донеслось, как тот велит очередному лакею:
— Эй, ты! На, бери графин и неси гостям. Да смотри не пролей! Это — морс, любимый напиток герцогини.
Тут Рокэ опять отвлекся на чей-то тост и снова обратил внимание на лакея с графином, когда тот уже подошел к столу; что-то в нем показалось странным, несообразным, но Рокэ не успел как следует это обдумать.
— Мы снова встретились, мнимый соберано! — крикнул лакей гнусавым голосом. — Вот тебе мой свадебный подарок!
— Под стол! Живо! — скомандовал Рокэ и резко присел, увлекая за собой жену.
Лакей выбросил вперед руку с открытым графином. Из горлышка выплеснулась мутная красная струя.
— Осторожно, Рокэ! — Марсель Валме вскочил из-за стола и закрыл своим телом место, где только что сидели герцог и герцогиня.
Несколько расторопных слуг и гостей набросились на лакея. Тот попытался обороняться подносом и пустым графином, но не преуспел: его сбили с ног, заломили руки за спину. С головы свалился берет, обнажился бледный, бугристый безволосый череп. Отпал восковой муляж, прикрывавший черную впадину на месте носа.
Когда Рокэ осторожно поднялся над столом, он увидел перед собой растерянного Валме, облитого морсом с ног до головы, а чуть поодаль — прижатого к полу дюжиной рук Смертельного Налетчика. Тот смотрел снизу вверх ненавидящими глазами, белки которых налились кровью и порозовели.
— Решил испортить мне праздник, как злая фея из сказки? — спросил Рокэ. — Без помощи высокого покровителя ничего умнее в голову не пришло?
Налетчик собирался ответить, но слуга подхватил с пола берет, завернул в него фальшивый нос и использовал в качестве кляпа.
— Вынесите отсюда Налетчика. И покончите с ним, — отдал распоряжения Рокэ. — Смените скатерть, вымойте пол. Марсель, вам тоже надо срочно помыться.
— А зачем? — удивился Валме. — Это всего лишь морс. Я и так просохну.
— Налетчик болен дурной болезнью. И он наверняка плюнул в графин.
Лицо Валме исказила гримаса, и он быстро удалился в сопровождении слуги. Скрученного Налетчика также вынесли за дверь. Теодора осторожно выглянула из-за стола, и Рокэ подал ей руку, помогая подняться.
— Инцидент исчерпан, господа, — громко объявил он.
И в этот момент посреди зала встал и разразился громким, почти истерическим хохотом никому не известный блондин в красном плаще.
— Рокэ, — воскликнул неизвестный, — я вспомнил! Я все вспомнил!
— Ринальди? Вы — Ринальди? — тихо спросил Рокэ.
Неизвестный, не переставая смеяться, кивнул.
— Тогда нам есть, что обсудить. Наедине. Прошу прощения, господа, — Рокэ обвел взглядом все присутствующих, — я вынужден ненадолго удалиться.
***
Как только Алва с неизвестным скрылись за дверью, из-за стола, где разместилась каданская делегация, поднялся Стивен Стреш:
— Это же Леворукий, господа! Леворукий! Как пить дать!
— Уймись, боярин! — попыталась урезонить Стреша Марта Чилл. — Напился — так сиди тихо, не позорься!
— Да что же я, Леворукого не узнаю! Сколько лет я ворожил!
— Совсем на своей мистике помешался!
— Все знают, что герцогу Алве помогает Леворукий. Поэтому он не проигрывает сражений. Поэтому его не удалось приворожить!
— А флавионца ты больно хорошо приворожил!
Стреш огляделся по сторонам, заметил, что на него никто не обращает внимания, махнул рукой, сел и попросил слуг принести еще вина.
Марта Чилл набрала воздуха в грудь, чтобы высказаться еще и по этому поводу, но тут сзади к ней подошла Теодора, мягко положила руку на плечо, наклонилась и что-то прошептала на ухо. Госпожа Чилл согласно закивала, скрестила руки на груди и отвернулась к стене.
***
Рокэ привел Ринальди в кабинет герцога и закрыл дверь на ключ.
— Я не думал, что когда-нибудь при жизни увижу одного из своих предков, — голос Рокэ становился все громче. — Но раз уж увидел — выскажу все до конца! Как вы могли так с нами обойтись? Почему в свое время не провели ритуал? Почему не оставили инструкций по его проведению? Из-за вас пять человек пострадали, а один вообще оказался на грани смерти! Безответственные остолопы!
— Ого, какой напор! — рассмеялся Ринальди. — Ну, что касается ритуала, то по проведению у меня, как у вас говорят, алиби — я на тот момент был уже считайте что мертв. А инструкции вам все равно не понадобились: вы без них разобрались. И вам еще повезло. Подумаешь, пострадали. Могли бы и жизни отдать. И вообще, Рокэ, я пришел не твое недовольство выслушивать, а снять с тебя проклятие. Сегодня все условия для этого, наконец, совпали.
— Проклятие? — Рокэ слегка растерялся. — Условия?
— Ну давай по порядку. Последнее условие я выполнил только что. Я пришел к тебе и посмеялся. Если это произошло, значит, тебя как раз к тому моменту успели четыре раза предать и приговорить к смерти.
— Что-то я никак не соображу. Не могу набрать четыре раза. Покушение Эгмонта? Какие-то еще дворцовые интриги?
— Чтобы сосчитать все случаи, они должны быть похожи. Скажи-ка, что произошло непосредственно перед моим появлением?
— Налетчик? Ну да. Как раз четыре случая. Но это не похоже на предательство!
— Очень похоже. Часть подданных выступает против своего правителя.
— Хорошенькие подданные!
— Если ты не считаешь их своими подданными, дай им независимость.
— Вот еще не хватало! Я их соберано! Но они не хотят мне подчиняться.
— Что и требовалось доказать. Часть народа пошла за Налетчиком. Четыре раза. И каждый раз тебе желали смерти, потому что получить независимость они могли бы только через твой труп. Все. Четыре случая.
— Как-то все за уши притянуто.
— Я вообще-то хотел побыстрее закончить эту неприятную для всех историю — но ты начал препираться и предъявлять мне претензии. Ну что ж, у меня есть формальное право пока не снимать проклятие — потому что, по сути, ты уже не последний в роду.
— Отвяжитесь уже от Ричарда! У него давно своя жизнь! Знаете, как только я взял его на воспитание, сразу нашлись умники, которые считали его моим сыном и называли «Рикардо Сэц-Алва». И вы от них ничем не отличаетесь!
— А при чем здесь Ричард? Я говорю про другого последнего в роду.
— И как же его зовут?
— Пока никак. Он еще... не похож на человека.
— Не похож... А, я понял. Почему тогда Теодора мне не сказала?
— Наверное, она еще сама не уверена.
— А вы, значит, уверены?
— Я вижу чуть больше, чем обычный смертный. Ну что, забудем о проклятии сейчас? Или попробуем позже, с твоим мальчиком?
— А вот шантажировать меня детьми не надо! Действительно, давайте закроем тему, разойдемся и никогда о ней не вспомним.
— Давно бы так!
Вокруг Рокэ и Ринальди на мгновение появился шар цветного света. Он вспыхнул и распался на угасшие в воздухе искры.
— Прощай, Рокэ. Может быть, еще встретимся, — Ринальди сделал шаг назад и вышел через запертую дверь.
______________________
Примечания:
- холтийские контрабандистки пришли к нам из «Кармен»: правда, в новелле Кармен просто работает на табачной фабрике, а что именно она перевозит, мы не знаем;
- в каноне несколько раз повторяется, что капитан Уилер машет шляпой по-кадански;
- по-китайски слово «карма» (因果报应, «ин-го-бао-ин») переводится дословно как «причина — плод — воздаяние — должное»;
- автор канона сообщала, что, если бы ситуация сложилась иначе, Хуан в конце концов сделал бы предложение Луизе.
Глава 36
читать дальшеНа второй же день свадьбы Рокэ уговорил Теодору предоставить гостей самим себе и сбежать вдвоем из Алвасете — как будто им было снова по восемнадцать, и он похитил ее из родительского дома, чтобы тайно обвенчаться. Теодора на удивление легко согласилась (с мужем ей, наверное, было теперь интереснее, чем с подругой), попрощалась с родными, пожелала им на будущее хорошей обратной дороги, и они с Рокэ, прихватив с собой только камеристку и пару слуг и оставив гостей веселиться, уехали на уединенную виллу на берегу моря, на другом краю Кэналлоа, спрятанную за горной грядой, одну из тех, что были во множестве разбросаны по всему полуострову — наследство предков, очередной подарок кого-то из прапрадедов любимой супруге — между прочим, неподалеку от того охотничьего домика, где Рокэ в молодости не раз лелеял свою тоску, скрывшись от чужих глаз. Там, на вилле, оторвавшись от каданской родни, они провели чудесный месяц вдвоем, и, вернувшись домой, Рокэ наконец-то полностью прочувствовал, что действительно женат.
Эдит, сбежавшая по лестнице вниз к парадному входу, встретила их словами:
— Папа! Хорошо, что вы вернулись! Ди заболела!
— Заболела? — переспросил Рокэ, бросая поводья конюху и оглядывая девочку: она давно научилась называть его папой только наедине, но в минуты сильного волнения детское обращение прорывалось у нее и при посторонних; сейчас она казалась встревоженной и немного растерянной, но не такой утомленной, как полтора года назад, когда болел Ричард, и почти не утратила своей обычной живости.
— Заболела? — с тревогой повторила Теодора и осенила себя священным знаком.
— Ой! — спохватилась Эдит: то, что она сначала как будто не заметила Теодору и сразу бросилась к Рокэ, тоже говорило о многом. — Здравствуйте, эреа Теодора! Да, Дейдри плохо…
— Что с ней, простудилась? — спросил Рокэ. — Упала? Обожглась? И что сказал доктор?
— Не знаю! — Эдит стиснула в руках кружевной волан юбки. — Она запретила вызывать врача, никого не пускает и не говорит, что случилось!
— Так, пойдем, ты по пути нам все расскажешь! — велел Рокэ и обернулся к Теодоре: она не успела пока сблизиться с девочками, и Рокэ не знал, подружатся ли они вообще, но предпочитал об этом не задумываться.
— Конечно, — кивнула Теодора. — Может быть, и я смогу чем-то помочь больному ребенку. У меня ведь есть и младшие сестры, и племянники.
— Пойдем, Эди, — повторил Рокэ и двинулся наверх по лестнице; девочка побежала рядом, а Теодора степенным шагом следовала за ними. — Так что же — что именно болит у Ди и когда это началось?
— Она ничего не ест! Лежит на кровати, плачет и почти не встает! В последние дни даже оставляет воду, не пьет! — перечислила Эдит. — Началось примерно когда вы уехали… нет, наверное, попозже: сначала Ди просто грустила, знаешь, как у нее иногда бывает: гуляла одна, смотрела на море — а потом вдруг вот такое!
По описанию это походило на тяжелый приступ меланхолии, и Рокэ, немного успокоившись, сбавил шаг, так что Эдит не приходилось больше прыгать через две ступеньки, чтобы поспеть за ним.
— Ой, погоди! — воскликнула она, когда Рокэ уже свернул в коридор, ведущий к спальням девочек. — Ди ведь сегодня с утра в южной гостиной! Наверное, спряталась там от всех и опять заперлась, — хмуро добавила она.
Дверь гостиной, окна которой выходили на южную сторону и смотрели на море — впрочем, почти из всех окон в замке, кроме тех, за которыми был сад или внутренние дворы, можно было увидеть море, — была действительно плотно закрыта и заперта на ключ, который остался в замочной скважине с той стороны. Подергав дверь, позвав Дейдри по имени и не получив ответа, Рокэ пригрозил:
— Ди, если ты сейчас не откроешь, я вышибу дверь и все равно войду!
— Эр Рокэ, — раздался приглушенный голос Дейдри, — не надо, уходите. Со мной все хорошо.
Это «со мной все в порядке» Рокэ столько раз слышал в прошлом году от Ричарда, причем именно тогда, когда тому бывало плохо, но он пытался это скрыть, что теперь одновременно и рассердился, и испугался: возможно, Дейдри действительно больна серьезнее, чем ему показалось по рассказам. Немедленно подозвав горничную и отправив ее за врачом, Рокэ пристально посмотрел на Эдит: Дейдри, замкнутой по натуре, сейчас совершенно не нужна была лишняя компания, а вот саму Эдит, наоборот, лучше было бы отвлечь.
— Эреа Эдит, — позвала Теодора, уловив его взгляд. — Может быть, вы проводите меня в часовню? Боюсь, я еще не очень твердо запомнила расположение покоев.
— Действительно, Эди, — сказал Рокэ. — Ступай проводи Теодору помолиться. Ты же слышишь — Ди разговаривает, а значит, ей не так уж плохо. Сейчас придет доктор, и мы поймем, что с ней.
— Ну… ладно, — неуверенно сказала Эдит. — Если ты обещаешь…
— Обещаю.
Эдит с облегчением вздохнула и, тут же слегка повеселев, взяла Теодору под локоть: передав заботу о Дейдри, она и сама была рада теперь немного развеяться.
— И вы ведь еще не рассмотрели как следует ваши покои! — вспомнила она. «Ваши покои» означало наконец-то открытое и приведенное в порядок крыло герцогини, в котором Теодора и правда успела провести пока только несколько ночей: можно было надеяться, что ее порадуют витражи, в том числе новый — новый по сравнению с остальными, десять лет назад заказанный на надорские деньги и вставленный вместо разбитого, — и рукодельная комната, и будуар, и гардеробная.
— И вам нужно познакомиться с кухаркой и экономкой! Они ждали, когда же приедет соберана! — донеслось уже с лестницы: Эдит очень гордилась, что последние полтора года играла роль хозяйки замка.
Когда шаги и голоса стихли, Рокэ вызвал двух слуг покрепче и приказал аккуратно снять дверь с петель, а если не получится — выбить; дверь, к счастью, поддалась быстро, и уже скоро он, жестом отослав обоих, вошел в гостиную. Дейдри, одетая в простое домашнее платье, с волосами, заплетенными в свободную косу, лежала на узкой кушетке, спиной к двери, отвернувшись к высокому окну от пола до потолка — в эпинэйском стиле, — которое занимало почти всю стену, и безучастно смотрела на море. Одну руку она подложила под голову, а другая безвольно свисала с кушетки; на полу валялась небрежно брошенная книга, раскрытая на середине: три страницы замялись, закладка отлетела в сторону — прежняя Дейдри никогда не позволила бы себе так обойтись с книгой. Рокэ обошел кушетку и, склонившись над девочкой, вгляделся в ее лицо: она лежала не шевелясь, как будто ее не побеспокоило ни его появление, ни шум, пока ломали дверь, и даже не повернула головы.
— Эр Рокэ, уходите, — повторила она.
— Ди, что с тобой? — Рокэ сел рядом на край кушетки и взял девочку за руку: ее пальцы были холодны как лед. — Скажи, что у тебя болит?
— Ничего, эр Рокэ, все хорошо. Просто не хочу никого видеть, — в голосе Дейдри послышались слезы.
— Ты плохо себя чувствуешь или просто грустишь? — продолжал допытываться Рокэ. — Ди, это не дело. Если тебе дурно, нужно сказать; если все нормально, так и веди себя нормально! Зачем ты пугаешь Эди?
Дейдри опустила ресницы, моргнула и снова уставилась в окно; в ее взгляде промелькнула болезненная тоска, и Рокэ, вздохнув — до чего же разный характер у всех его детей: насмешливая строгость, которая сработала бы с Ричардом, сразу выведя его из себя, только глубже вгоняла Дейдри в уныние, — принялся растирать ей холодные пальцы.
— Ди, ты переживаешь из-за того, что все разъехались? — спросил он мягче. — Из-за того, что вы с Эди остались вдвоем?
Дейдри едва заметно вздрогнула, прикусила губу и повторила чуть слышно:
— Разъехались…
— Ты скучаешь по Дику и Айри — да еще и я уезжал? Ди, но ведь и раньше мы по несколько месяцев не виделись — Дик вообще заглядывал домой только на пару недель раз в году. Что же изменилось? Ты боишься, что вы никогда больше не встретитесь? Но ведь ты сама знаешь, что это неправда!
Дейдри разлепила губы, как будто собиралась что-то ответить, но промолчала, и Рокэ предложил:
— Может быть, хочешь погостить у Дика в Надоре? Или вообще пожить с ними, переехать домой, на север? Тебе надоело здесь?
Дейдри мотнула головой:
— Нет, не надо.
— Или — неужели ты волнуешься из-за моей женитьбы? Ты что же, думаешь, что Теодора станет третировать вас с Эди, как злая мачеха из сказок? Или подозреваешь, что когда у меня появятся собственные, родные дети, то я брошу вас?
— Эр Рокэ, ну что вы! — воскликнула Дейдри, и Рокэ, обрадованный тем, что ему удалось немного пробить ее броню, пересел поближе и протянул руку, чтобы обнять девочку за плечи.
— Ди, ты у меня совсем замерзла, нужно тебя укрыть… — начал он, и тут его взгляд упал на обложку книги, кинутой на пол: это, к его ужасу, оказалась та самая морисская поэма о разлученных влюбленных, которая в свое время чуть не свела с ума его самого. Но ведь Дейдри еще совсем ребенок, ей только что исполнилось шестнадцать — пусть Ричард в ее возрасте уже вовсю вздыхал по своей принцессе (а о самом Рокэ и говорить нечего), но Айрис, например, и не думала тогда о любви. Нет, невозможно: болезнь — предрасположенность к болезни, к любовной тоске — передалась Рокэ от предков-морисков, а в Дейдри, как бы она ни увлекалась агирнийской поэзией, не было ни капли багряноземельской крови. Нет, конечно, дело в другом.
— Неужели тебя так расстроила книга? — спросил Рокэ, не убирая руки с плеча Дейдри. — Знаешь, она и правда, наверное, опасна: когда я ее читал, со мной было примерно то же самое, только я еще пил.
— Я не пью, — пробормотала Дейдри. — Совсем не пью, эр Рокэ, даже воду не хочется.
— Ну вот это зря — сама ведь понимаешь, что это тебе вредит. Нужно попить и поесть, Ди. Сейчас велю, чтобы что-нибудь принесли — и заодно какое-нибудь одеяло или шаль, потому что мне не нравится, что тебе так холодно — ведь на улице жара. Иди-ка сюда, — Рокэ приподнял девочку и притянул к себе, и она, послушно придвинувшись, все же попыталась слабо запротестовать:
— Но я правда не хочу! И мне не холодно!
— Так, знаешь что: я ведь могу и приказать — я вообще-то все еще твой опекун, ты должна меня слушаться.
— Неправда. Мой опекун — Дик, — возразила Дейдри. — Ему уже двадцать один, а по закону взрослый мужчина опекает несовершеннолетних родственниц, пока они не выйдут замуж… Замуж! — она вдруг всхлипнула, вцепилась Рокэ в рубашку — камзол он успел сбросить, пока бежал наверх, — и, уткнувшись ему в грудь, разрыдалась.
Когда появился врач, Дейдри, закутанная в шаль, лежала головой у Рокэ на коленях, — как будто ей снова было три года, и она поправлялась после осенней простуды, — и, иногда приподнимаясь, мелкими глотками пила из кружки молоко с медом и размятыми ягодами — лакомство, которое очень нравилось ей с детства; Рокэ рассеянно гладил ее по волосам. Едва бросив взгляд на девочку, врач констатировал:
— Ну, здесь все очевидно — классический случай.
— Классический случай чего? — спросил Рокэ.
— Как будто вы сами не знаете, герцог! Любовная меланхолия — безумие страсти — называют по-разному. Что же, применим стандартную методику: я буду считать пульс, а вы называйте имена — как обычно, начиная с кварталов… Что, неужели вы раньше никогда такого не делали? Вы же обучались медицине!
— С кварталов?
— Ну или где ваша дочь могла с кем-то познакомиться?
— Месяц назад отмечали мою свадьбу, — медленно сказал Рокэ. — Она заболела вскоре после этого… У меня было очень много гостей.
— Скорее всего, там, — кивнул врач, садясь на подставленный слугой стул и беря Дейдри за запястье. — Начинайте перечислять, герцог, я готов.
— Ди, может быть, ты просто сама нам скажешь? — спросил Рокэ. Дейдри мотнула головой и сдавленным, очень несчастным голосом ответила:
— Нет, я ни в кого не влюблена, эр Рокэ.
Рокэ вздохнул и начал:
— Валмоны… Марсель и Водемон.
— Ага, вот, кажется, уже и поймали, — заметил врач. Водемон — это…?
— Это ее жених, — объяснил Рокэ.
— Ах, тогда понятно, конечно, но не то. Продолжайте, герцог.
Валмоны прибыли на свадьбу втроем — кроме Марселя, приехал еще его младший брат — как раз для того, чтобы познакомиться с невестой: старая помолвка Дейдри еще оставалась в силе, — и неизменный секретарь их отца Артур. Краем глаза Рокэ заметил, что Водемон и Дейдри не вызвали друг у друга интереса: обменявшись любезностями и побеседовав для приличия минут пять, они разбрелись по разным компаниям — Водемон присоединился к кэналлийским юнцам, которые шумно обсуждали охоту, корабли, пистолеты и прелести знакомых девиц, а Дейдри отправилась сначала слушать, как общаются между собой каданцы, а потом переместилась куда-то еще — в этот момент Рокэ уже отвлекся и не заметил, к кому она подсела. Помолвка, очевидно, доживала последние дни — Рокэ еще сильнее убедился в этом, когда однажды ночью, во время свадебного путешествия, ему приснился кошмар, как Водемон проиграл Дейдри в карты, — но он решил отложить мысль об этом немного на потом.
— Савиньяки.
— Дальше.
— Марикьяре, вообще моряки.
— Дальше.
— Офицеры из Торки, бергеры.
Из бергеров, правда, был только Вейзель — и Рокэ еще причислил сюда же фок Варзова, который, хоть родом и не был из Бергмарк, тоже относился к Северо-Западной армии: конечно, сложно было представить, чтобы шестнадцатилетняя девушка влюбилась в старика, но какой только разницы в возрасте не встречалось — даже у предков Рокэ. С Марикьяры приехали Альмейда, чета Салина и вместе с ними Хулио. Вальдеса не было: вернувшись из своей, неожиданно успешной, экспедиции — «Астэра» таки добралась, по его словам, до восточной оконечности Бирюзовых земель, — он тут же, минувшей весной, отправился в следующую; Альберто, успев еще погулять на свадьбе Ричарда, напросился с ним. Рокэ, кстати, глядя на Вейзеля, сидящего за столом среди гостей, вдруг осознал, что его образ наконец-то обрел завершенность, как будто к нему добавилась недостающая, давно потерянная деталь: Вейзель вертел в руках и то и дело прикладывал ко рту странный, незнакомый Рокэ предмет — изогнутую трубку необычной формы, с расширением на конце.
— Курт, что это у вас? — спросил он.
— Это? А, это Ротгер привез из своих странствий: это трубка мира. Там горят некие особые листья, и этот дым нужно вдыхать, — Курт тихо рассмеялся. — Юлиана выгоняет меня из дома на улицу каждый раз, когда я зажигаю там огонь.
— Это из Бирюзовых земель? — заинтересовался Ричард. — Никогда не слышал, чтобы там жгли листья в такой штуке и вдыхали дым.
— Я тоже не слышала, — добавила вдруг его жена. — У нас такого не делают.
— Не знаю, — Вейзель развел руками, не выпуская своей трубки. — Когда Ротгер вернется, спросим его еще раз. Вы слышали, что они построили на ардорских верфях второй корабль и отправились на этот раз на двух?
— О да, — Рокэ хмыкнул. — Как же, помню: Ротгер еще собирался назвать его «Август Штанцлер» — потому что тогда корабль был бы непотопляемым! Кажется, обошлось, да, Курт?
— Да, просто фрегат «Непотопляемый», — кивнул Вейзель.
— А кстати, знаете, Рокэ, какой новый слух тут недавно появился? — вставил Марсель. — Он объясняет, почему наш общий друг настолько непотопляем! Раньше говорили, что его таланты государственника оценил еще Диомид — или что он был фаворитом Алисы — или что он заручился поддержкой всех ее фрейлин… А вот теперь я услышал еще один вариант — никогда бы не подумал, но кто-то пустил сплетню, что он — незаконный брат Его Величества.
— Ну этого точно не может быть: вы же сами только что сказали, что господин отставной кансилльер был близок с покойной Алисой — она ни за что не потерпела бы при себе бастарда собственного мужа!
— О нет, не от Франциска — от Алисы: то есть, ее фаворитом был Штанцлер-старший. Версия, конечно, совершенно несостоятельная и не выдерживает никакой критики: получается, она родила сына еще до замужества, беременность скрывали, потом ребенка приписали госпоже Штанцлер… потом пришлось объясняться с Франциском в первую брачную ночь… Нет, конечно, это полная ерунда — но восхищает фантазия того, кто это придумал!
— Герцог, дальше, — нетерпеливо сказал врач, и Рокэ, вынырнув из своих мыслей, увидел, что тот с укором смотрит на него, а Дейдри снова готова расплакаться. Рокэ положил ей руку на лоб и продолжил:
— Каданская делегация — родственники и друзья моей жены.
— Дальше.
— Бирюзовоземельцы — свита жены Ричарда.
— Дальше.
— Багряноземельцы — мой племянник и его семья.
— Так, — сказал врач. — Вот здесь, кажется: давайте-ка теперь по именам.
Дейдри сдавленно пискнула и, повернув голову, зарылась лицом Рокэ в колени.
— Тергэллах, — со вздохом начал Рокэ, — Альдеррах, Инзаррих. Дальше сыновья Тергэллаха — мои, получается, внучатые племянники… Джемэллах…
— Достаточно, — остановил его врач. — Значит, внучатый племянник: ну что же, даже если бы Дейдри была вашей дочерью по крови, то ради исключения можно было бы разрешить и такой близкородственный брак. Но у вас все проще. Ступайте пишите письма ибн-шаду, герцог, а я осмотрю девочку и подберу ей что-нибудь для поддержания сил.
— Да, у нас все проще, — согласился Рокэ и обратился к Дейдри: — Но, Ди, к чему же были эти мучения — ты что, переживала из-за помолвки с Водемоном? Этой ерунды? Ты же помнишь, как быстро мы все поменяли и с Айри, и с Эди? Зачем было придумывать лишние трудности? Единственное, Ди, что мне трудно принять, — неужели ты хочешь жить в гареме?!
— Мы так и знали, что вы не разрешите, — пробормотала Дейдри сквозь слезы. — Мы сразу решили, что это невозможно. И я ведь даже не кэналлийка — им же нельзя иметь никаких связей ни с какими странами, кроме Кэналлоа, так что все равно не получилось бы, эр Рокэ.
— На самом деле, это все можно решить: просто поставлю Тергэллаху условие, чтобы они ни смели даже думать ни о каких вторых-третьих женах, тем более наложницах. Будешь избранной женой — как Инес, — и единственной… Справишься сейчас без меня, пока я буду писать письмо?
Девочка кивнула, и Рокэ, поцеловав ее напоследок в макушку, вышел, оставив их с врачом наедине. В отдалении уже слышались голоса: возвращались Теодора и Эдит. Успокоив их, что с Дейдри все в порядке, он добавил шепотом, приложив палец к губам:
— Можете заглянуть, только осторожно: Ди, кажется, хотела посекретничать с доктором.
Закончив письмо для Тергэллаха, Рокэ вручил его посыльному с наказом отправляться в путь немедленно, отдать прямо в руки и дождаться ответа; и, не успела закрыться дверь, как для самого Рокэ принесли почту — всего одно письмо, но — чудесное совпадение — как раз от Тергэллаха. Когда Рокэ, сломав печать, пробежался глазам по строчкам, ему показалось, что нерадивые слуги перепутали конверты и вернули ему собственное письмо: Тергэллах в знакомых выражениях, цветистых и возвышенных, как принято у морисков, и почти теми же словами, как только что использовал сам Рокэ, описывал, как тяжело заболел его старший сын; как к юноше вызвали лекаря; как тот, сразу определив недуг, применил классический способ — расспросы и измерение пульса; и как перечисление кварталов, улиц и имен раз за разом заводило в тупик, пока наконец Тергэллах не начал вспоминать, каких девиц они встретили на свадьбе, с которой недавно вернулись (Рокэ проверил дату: письмо было написано неделю назад). Тергэллах обещал за Дейдри богатый выкуп, был заранее согласен на любые уступки и только умолял — умолял, потому что, каким бы он ни был суровым воином, морисская живость чувств брала над ним верх, — чтобы Рокэ не затягивал с ответом; и уповал на то, что близкое родство не помешает влюбленным соединиться.
Рокэ прикрыл глаза рукой и засмеялся: все разрешилось само собой. Стоило приказать, чтобы гонца догнали и вернули, и немного поменять письмо — хотя тот, возможно, уже сел на ближайший корабль до Агирнэ; стоило зайти к Дейдри и обрадовать ее; стоило обдумать подробный ответ Тергэллаху — но прежде всего стоило проветрить голову и глотнуть свежего воздуха. Рокэ спустился во двор и у парадного входа вдруг наткнулся на Ричарда — запыхавшегося и очень встревоженного — и его супругу, безмятежную, как всегда.
— Дикон, ты разве не должен был уехать в Надор? — удивился Рокэ.
— Эди написала, что Ди заболела! Мы вернулись с полпути, повернули назад! Эр Рокэ, что с ней? — спросил Ричард, нервным движением дернув застежку дорожного плаща.
— О, немного заболела, но не волнуйся, мы ее уже почти вылечили, — Рокэ помахал в воздухе письмом Тергэллаха. — Вот, видишь, лекарство.
— Эр Рокэ, — Ричард нахмурился, — все ваши шутки! Скажите серьезно: что с Ди?
— Она подхватила жуткую морисскую болезнь, Дикон: влюбилась, затосковала и начала чахнуть в разлуке — так что у нас, похоже, грядет еще одна свадьба, — объяснил Рокэ и, не дав Ричарду вставить реплики, добавил: — Вот уж никогда не думал, что у меня одновременно — ладно, почти одновременно: на подготовку свадьбы уйдет не меньше года — появятся и собственные дети, и внуки, и правнуки!
_____________________
Примечания:
- страстная любовь как болезнь описана Авиценной в «Каноне врачебной науки» (см. примечание к главе 1), метод диагностики — измерять пульс и расспрашивать пациента «по кварталам» — упоминается и в самом «Каноне», и в исторических анекдотах об Авиценне;
- имя сына Тергэллаха — Джемэллах — произведено от арабского корня «дж-м-л» «красивый», и в нем расставлены такие же огласовки (т.е. гласные, которые вставляются между согласными корня: в арабском согласные несут основное значение, гласные — грамматическое), как в имени его отца;
- имя Тергэллах в каноне пишется то с «е — э», то с «э — е», но чаще первое, поэтому мы взяли этот вариант;
- Дейдри, как и Рокэ в главе 1, читает поэму «Лейли и Меджнун».
Эпилог
читать дальшеАльберто вернулся из экспедиции только через два с половиной года. Он прибыл в Алвасете без предупреждения, неожиданно, никому заранее не сказав, — и поэтому в порту его не встречали, а в замке от служанки — кажется, из новеньких: Берто ее не помнил, — он узнал, что «и соберано, и соберана, и дор, и дора, и дорита заняты, рэй», и вот теперь сидел в гостиной, куда она его проводила, и ждал, пока соберано освободится. Берто, запутавшись во всех этих дорах и доритах, не сообразил выспросить у нее, кто дома, кто в отъезде, и кто же, в конце концов, теперь у них соберана: из ардорского порта, куда пристали корабли экспедиции, он отправился сразу в Кэналлоа, не разузнав новостей и разминувшись с письмами от родителей и друзей.
С улицы раздавался веселый гомон: окна этой гостиной выходили не на внутренний двор, не на подъездную аллею и не прямо на море, а наружу — туда, где под стенами замка была вымощена камнем площадка и начиналась дорожка, которая вела к набережной. Берто выглянул в окно и увидел, как внизу резвится молодежь — девушки и юноши лет шестнадцати-семнадцати с хохотом гонялись друг за другом, и Берто, вспомнив себя в шестнадцать, свое последнее лето перед Лаик, счастливое, беззаботное время, почувствовал себя слишком взрослым, опытным, почти старым. Одна из девушек — заводила компании — высокая, в платье с широким поясом, который подчеркивал ее ладную фигуру, округлые формы, с ярко-синими лентами в кудрявых волосах, вытащила из-за корсажа розу и бросила ее ребятам; двое юнцов, толкаясь, бросились ловить цветок, а девушка послала им воздушный поцелуй и, неуловимо знакомым жестом запрокинув голову, рассмеялась; тут же пожилая дама, стоявшая чуть поодаль — должно быть, дуэнья, — закудахтала: «Дорита, дорита, ведите себя прилично!». Берто со вздохом перевел взгляд туда, где над морем возвышалась, ожидая его, скала, и подумал, что сегодня ночью он, быть может, попросит астэру принять другой облик — и не придется требовать, чтобы она размыла черты так, чтобы в них никого нельзя было угадать.
— Глазеешь на девиц? — раздался насмешливый голос за его спиной, и Берто, вздрогнув, отвернулся от окна: в дверь вошел соберано. — Здравствуй, Альберто. Ну как там в Бирюзовых землях? Сыт по горло их переперченной травой? Фальшивые сыры, небось, уже навязли в зубах?
— Что? — Берто моргнул. — А, дядя Рокэ, вы что же, не знаете? Неужели Вальдес вам не отчитался? Мы же ходили не в Бирюзовые земли — они еще в тот раз, как оказалось, открыли совершенно новый континент. Вот мы были там.
— Надо же, — сказал соберано спокойно — почти равнодушно — как будто совсем не удивился. — Кажется, сьентифики давно предсказывали что-то такое: тот ментор, который читал Дикону землеописание, говорил примерно то же самое. И как же вы назвали ваш новый континент? Неужели Изумрудные земли?
— Угу… То есть официально да — ничего себе, Вальдес угадал! Но, по-моему, пока не прижилось: колонию, которую мы там основали — пока какой-то десяток хижин — назвали Новая Ардора, но, если честно, о континенте между собой все говорят — Вальдмерика.
— Вальдмерика, — повторил соберано, словно пробуя слово на вкус, и фыркнул: — Ну и название! Впрочем, почему бы и не увековечить имена Вальдеса и его приятеля? Кстати, Берто, я надеюсь, вы привезли для генерала Вейзеля этих его листьев? У него кончился запас, он пытался жечь листья соусных плодов, потому что ему показалось, что они похожи, и жена чуть не выставила его из дома.
Они еще немного обсудили экспедицию, пока Берто наконец, ухватившись за короткую паузу, не спросил:
— Дядя, я так понял, вы женаты, да? А кто еще сегодня в замке?
— О да, женат, и не только, — сказал соберано. — Потом вас познакомлю. У нас еще гостят Дик с женой, ну а Эди ты уже видел.
— Эди? Нет, не видел!
— Да? Я минут пять стоял в дверях, ожидая, когда ты налюбуешься на ее прелести!
— Это Эди? — тупо спросил Берто, кивнув на окно. — Малышка Эди? Но она ведь еще совсем ребенок!
— Дети, знаешь ли, имеют свойство взрослеть, а девочки — вырастать. Ей ведь уже скоро семнадцать — ты со своими дикарями там совсем запутался в годах или разучился считать? Да что там — сейчас сам во всем убедишься, — соберано подошел к окну и позвал: — Эди! Смотри, тут Берто приехал!
— Ой, здравствуйте, соберано! — поприветствовал его нестройный хор голосов, а Эдит —теперь Берто увидел, что это действительно она — широко улыбнувшись, помахала ему и крикнула в ответ:
— Берто, привет! — и тут же спохватилась: — Так ведь надо сказать, чтобы подготовили комнату! Эр Рокэ, я сейчас!
Подхватив юбки, она побежала к воротам замка; дуэнья поспешила за ней, а компания, оставшись без предводительницы, начала потихоньку разбредаться.
—А где Ди? — рассеянно спросил Берто, оторвавшись от окна, когда Эдит скрылась из виду. — Она тоже не вышла встречать. Опять сидит в библиотеке?
— О, нет: Ди уже год как замужем — уехала в Багряные земли.
— Что?! Вы продали… — начал Берто, но соберано остановил его, со смешком подняв перед собой ладонь:
— Ну да — ну да: я продал Айри — в Дриксен, Дика — в Бирюзовые земли, а Ди — в Багряные. Кстати, знаешь, и меня, можно сказать, точно так же продал Его величество — каданцам. И вот теперь думаю, кому же повыгоднее продать Эдит: в Седые земли или в эти ваши новые — как ты считаешь, что будет лучше?
— Дядя! — сердито сказал Берто.
— О, или вот, может быть, на Марикьяру? Хорошая мысль! Я даже знаю семью — и ты отлично знаешь и эту семью, и этого человека — с детства. Очень известный на острове род, моряки… Фамилия начинается на «эс»…
— Ну если дядя Хулио захочет, и вы считаете, что Эдит он понравится…
— Берто, хватит! — засмеялся соберано. — Ты прекрасно понял, что я имею в виду, не притворяйся! Я еще давно, между прочим, тебе предлагал подумать.
— Но тогда-то я вам отказал, а сейчас уже поздно! И потом, — вдруг вспомнил он, — Эди ведь точно ваша дочь!
— Как интересно: Дик и Айри, значит, не мои дети, а Эди, их родная сестра, — моя дочь?
— Но она так похожа на вас… — пробормотал Берто, чувствуя себя полным дураком: похоже, он вообще зря ввязался в этот разговор.
— Естественно, потому что я воспитываю ее чуть ли не с рождения. Ладно, — соберано махнул рукой, — все равно нужно сначала спросить саму Эди: мы, конечно, уже говорили с ней, но… Знаешь, Берто, — вдруг прервал он сам себя, — мне бы ее поскорее выдать замуж, потому что еще немного — и будет уже поздно! Ей всего шестнадцать, а за ней увивается столько кавалеров, что я не могу за всеми уследить. Мне даже пришлось нанять для нее дуэнью! Гувернантка бы тут не справилась — и вообще, она у нас уже не работает. Ни с одной из девочек такого не было!
— Вы обещали их не подозревать! — с упреком воскликнул Берто.
— Я обещал не подозревать Айри. Об Эди речи не шло.
Берто, ошеломленный этими откровениями, которых он никак не ожидал от соберано, замолчал, не зная, что ответить, но тут за дверью раздались торопливые шаги — сначала частый топот чьих-то маленьких ног, а потом цокот каблуков, и голос Эдит мягко произнес:
— Ты к папе, Ийо? Давай, заходи, а я за тобой.
Дверь отворилась, и в комнату вбежал мальчик лет двух, по-кэналлийски темноволосый, аккуратно причесанный, в легкой рубашке и штанишках, а за ним через порог переступила Эдит — все в том же платье с синим поясом, все с теми же лентами в волосах.
— Берто! — Эдит, увидев его, сразу бросилась обниматься; пока она, повиснув у него на шее, восклицала, как она рада, Берто успел потихоньку ощупать ее спину и немного бока и нашел, что она и правда повзрослела. Соберано тем временем, поймав ребенка, поднял его на руки и, повернувшись к Берто — Эдит как раз отпустила его и встала рядом так, что кружево ее манжеты касалось его ладони, — сказал:
— Берто, познакомься с дором Родриго. Ийо, это дядя Берто, твой кузен.
— Ба! — повторил ребенок и потянулся к Берто.
— Это… ваш сын? — недоверчиво спросил он. — И вы назвали его в честь героя древности — того, который обесчестил какую-то багряноземельку?
— О да, сын. И да, в честь одного из моих любимых героев истории, но не этого, а того, который прославился в боях — и еще так звали первого короля Каданы, так что Теодора — это моя жена, дочь Его величества Джеймса — тоже осталась довольна.
— Я теперь не самая младшая! — засмеялась Эдит. — И, знаешь, Берто, я ведь уже тетя — и скоро стану дважды тетей, а, может быть, и трижды!
На языке у Берто вертелось множество вопросов — от «Когда же вы успели?» до «И сколько же детей у Айри?» — и он, помотав головой, чтобы привести мысли в порядок, задал самый невинный:
— А что у Дика?
— О, у него девочка! Она чуть помладше Ийо — а ему всего полтора года. Да ты их и сам увидишь! Берто, ты так удачно приехал — Дик как раз здесь! — на одном дыхании выпалила Эдит.
— И вы их, конечно, обручили уже с колыбели? — спросил Берто чуть мрачнее, чем хотел бы: мысль о детях Айрис не давала ему покоя. — Дядя Рокэ, а почему же у вас не девочка? Могли бы отдать ее в жены принцу Оллару…
— Ну знаешь, — соберано пожал плечами. — Такие вещи вообще-то не выбирают, Берто.
— И Айри ждет ребенка, — наконец ответила на его невысказанный вопрос Эдит.
— О да, ты и правда очень кстати вернулся: предвкушаю, как теперь пойдут разговоры, что все дети кесаря — а этот ее дрикс всерьез метит в кесари — на самом деле от одного талигойского адмирала, друга детства кесарини — а ты в свое время дослужишься до адмирала, я уверен.
— Дядя Рокэ, — с горечью сказал Берто, — уж вы-то не травите душу!
— Да уж, папа! Не надо так говорить! — поддержала его Эдит. — Пойдем лучше погуляем, и я тебе все расскажу без эра Рокэ.
— И если соберешься на ночь сам знаешь куда, то не увлекайся там астэрами, — напутствовал его соберано.
По пути во двор и позже, когда они медленно направились к набережной, Эдит вывалила на Берто все семейные новости вперемешку: как Айрис в Дриксен завела себе корабль с командой, полностью состоящей из женщин, но не такой, как у той бордонки, а гражданский, для коротких путешествий; как Дейдри влюбилась в багряноземельца и заболела, а теперь уехала к морискам, и вся женская половина, которую обычно отводят гарему, принадлежит ей одной, и она наслаждается уединенной тишиной; и как Дик служит на границе, но там ничего не происходит; и как они все беспокоились, что у Айрис и этого ее дрикса никак не получается завести детей — потому что дрикс, оказывается, связался с астэрой, с которой его однажды познакомил Вальдес, и как жена Дика предложила рецепт, который вычитала в бирюзовоземельском трактате, и вот он наконец помог… Так, за беседой, они незаметно добрались до набережной, и обнаружили, что туда переместились все приятели Эдит; и Берто увидел себя со стороны, их глазами — взрослым, но теперь не стариком, а суровым, серьезным моряком, закаленным в штормах.
— Привет, ребята! — поприветствовала друзей Эдит. — Знакомьтесь: это рэй Салина, мой жених! Он вернулся из морской экспедиции!
—Эм-м-м, понятно, — пробормотал, окинув Берто испуганным взглядом, один из них — тот, который поймал розу. — Мы тогда, наверное, пойдем, Эди. Приятно познакомиться, капитан, до свидания.
Вечером того же дня Берто увиделся и с Ричардом: тот, едва поздоровавшись, потащил его в детскую — хвастаться своей дочерью.
— Вот, это Мэри, — гордо и слегка смущенно сказал он, подводя Берто к колыбельке с резным изголовьем, украшенным узором из ласточек, в которой мирно спала маленькая девочка, похожая одновременно и на Ричарда, и на всех его сестер, и — линией скул, формой носа — на его жену; и Берто, глядя на ребенка, вдруг подумал, что примерно такой он впервые увидел и Эдит.
— Назвали в честь твоей матери? — уточнил Берто, припомнив, что давно покойную герцогиню, мать Ричарда, звали, кажется, похоже.
— О, нет, — Ричард отчего-то покраснел. — Нет, просто мы выбирали самое легкое имя — такое, которое бы на всех языках звучало одинаково, — и я думал, что уж такие обычные буквы-то точно есть в бирюзовоземельском. Но оказалось, что у них нет буквы «эр»! Но я ведь не знал! Я никогда не спрашивал, как читаются их значки!
— Дик, ты неисправим! — засмеялся Берто.
— Ну да… В общем, — Ричард развел руками, — мы еще называем ее «Мэй-ли», это значит «красота». И там есть «ли» — это, правда, не то же самое «ли», которое «слива» — которое у меня — но все равно…
— Она очень милая, — дипломатично сказал Берто, не представляя, как нужно разговаривать о детях со счастливыми родителями, и не желая вникать в тонкости бирюзовоземельского алфавита.
— Спасибо! И эреа Теодора… Ой, а ты ведь не знаком с герцогиней Теодорой? — спохватился Ричард. — Пойдем, надо тебя представить! Наши жены, наверное, на кухне — они как раз там собирались вечером квасить!
— Квасить? — не поверил Берто. — Не может быть! Дядя Рокэ, конечно, любит вино, но не мог же он жениться на пьянице! А твоя жена — я же помню — такая скромная девушка!
— Что? Нет, что ты! Они квасят — то есть готовят квашеные овощи. Представляешь, оказалось, что такое любят и в Кадане, и в Бирюзовых землях: в Кадане квасят капусту, а в Бирюзовых землях — морковку и редьку… Пойдем! — и Ричард потянул Берто за рукав, увлекая его прочь из детской.
***
Если бы у Рокэ Алвы спросили, как у него получились такие счастливые и самодостаточные дети, он бы не задумываясь ответил, что разгадка проста: детей надо любить. «Вот как, — сказали бы тогда. — Соберано Алваро не любил собственного ребенка, а вы, Рокэ, полюбили чужих» (этим собеседником мог бы быть, пожалуй, только внутренний голос Рокэ: кардинала уже не было на этом свете, король был слишком деликатен, а все остальные не посмели бы заговорить с ним в такой манере); Рокэ на это пожал бы плечами и промолчал.
Если бы у Одинокого спросили, почему он так легко отпустил последнего потомка своего обидчика и снял проклятие, он бы не ответил, потому что в глубине души знал, что его воли здесь нет: мироздание перестало поддерживать проклятие в тот момент, когда один молодой герцог проявил великодушие к детям человека, который хотел его убить, и вместо того, чтобы отвернуться от них, как от чужих, решил воспитать их и полюбил потом, как своих.
__________________________
Примечания:
- фальшивый сыр из Бирюзовых земель — имеется в виду соевый творог тофу;
- соусные плоды в каноне — это помидоры: да, помидоры у них есть, а картофеля и табака — нет;
- китайское «Мэй-ли» «красота» пишется так: 美丽.
И на этом действительно конец! Спасибо всем, кто читал!
Список литературы и благодарностиСписок источниковСписок использованной литературы
Камша В. В. Цикл «Отблески Этерны» + дополнительные материалы (ответы автора читателям на форуме и в группе ВКонтакте)
Авиценна. Канон врачебной науки.
Ариосто Л. Неистовый Роланд [вырезано].
Бронте Ш. Джен Эйр.
Вербер Б. Отец наших отцов.
Гете И. В. Лесной царь.
Гоцци К. Турандот.
Канон чистой девы [вырезано].
Ключевский В. О. Курс русской истории.
Кропоткин П. А. Записки революционера.
Лонг. Дафнис и Хлоя.
Мамин-Сибиряк Д. Н. Приваловские миллионы.
Мериме П. Кармен.
Несбит Э. Дети железной дороги.
Низами Г. Лейли и Меджнун.
Прево А.-Ф. История кавалера де Грие и Манон Леско.
Пушкин А. С. Евгений Онегин.
Рено М. Небесное пламя.
Романсеро: Испанские романсы.
Роулинг Дж. К. Цикл «Гарри Поттер».
Руставели Ш. Витязь в тигровой шкуре.
Рэнсом А. Ласточки и амазонки.
Скаррон П. Комический роман [вырезано].
Стаут Р. Цикл о Ниро Вульфе.
Стендаль. Красное и черное.
Сэлинджер Дж. Над пропастью во ржи.
Трэверс П. Мэри Поппинс.
Хольм ван Зайчик. Цикл «Плохих людей нет».
Элиот Дж. Миддлмарч.
Европейские имена: значение и происхождение [kurufin.ru].
Китайский словарь и переводчик онлайн — Чжунга [zhonga.ru].
БлагодарностиБлагодарности
Автор благодарен всем читателям, которые читали фик по мере выкладки и комментировали в процессе: divanmaster, Линдарель, *Snowberry*, Mr. Doctor, _koshkin kvest_, vinyawende.
…всем авторам фанфиков или самим фанфикам из подборки с сюжетным ходом «Аманаты»:
archiveofourown.org/works/24391219 Ричард у Алвы паж
galtara.ru/authors/koritora/deti_vraga Ричард и Айри у Алвы
aeterna-fest.diary.ru/p183246767.htm Ричард у Алвы, Айри у Савиньяков
ficbook.net/readfic/1665622 Айри у Алвы
aeterna-fest.diary.ru/p159306167.htm#546156230 снова Айри у Алвы, надо собирать по комментам
ficbook.net/readfic/6316744 Ричард у Алвы, первые главы
dybr.ru/blog/veteryskaly/4126771 Ричард у Алвы
withoutcensorship.diary.ru/p219918790.htm Ричард у Алвы
19271931.diary.ru/?tag=5893521&n=t Ричард у короля Гаунау Хайнриха (первая глава)
aeterna-fest.diary.ru/p146639144.htm#509746760 Ричард во дворце (король как опекун)
ficbook.net/readfic/1615482 Ричард у Залей
ficbook.net/readfic/6387099 все дети у Алвы
ficbook.net/readfic/8339193 Ричард и ко превратились в детей, у Алвы
ficbook.net/readfic/10521594 Ричард как Джен Эйр, сначала у Манриков, потом в школе-пансионе для бедных
ficbook.net/readfic/11598786 Ричард у Алвы все время болеет
fk-2018.diary.ru/p215921234_fandom-oe-alvaoakde... Ричард бастард Эгмонта у Алвы
archiveofourown.org/works/39362580 Ричард у Алвы, пейринг с Арно
ficbook.net/readfic/12914511 Ричард у Алвы
А также фанфику «Что ищешь ты, ветер, в просторах небесных…» ficbook.net/readfic/11337221
и фанфику «Семейные ценности Малфоев» www.snapetales.com/index.php?fic_id=924.
Дополнительные тексты: вырезанные сцены, Поколение-Некст, фанфик по заявкеВырезанные сценыВырезанные сцены
События, которые могли произойти, а могли и не происходить.
***
— Эр Оскар, давайте я вам все-таки почитаю, — снова предложил Ричард на следующий день, забираясь на стул рядом с кроватью, которое он облюбовал еще вчера. Оскар, который сегодня чувствовал себя чуть бодрее — а это значило, что лежать ему было еще скучнее, — сначала закатил было глаза и собирался отказаться, но тут же решил, что минут пятнадцать легкого чтения — тем более по складам, и наверняка ребенок вечно будет отвлекаться — он вынесет.
— Ладно, — согласился он. — Знаешь, вот отличная книга, тебе понравится: называется «Комический роман». Наверняка у вас в библиотеке есть, сбегай давай спроси.
— Ага, — мальчик кивнул, спрыгнул на пол и скрылся за дверью; пока он бегал за книгой, Оскар успел вспомнить любимые — самые веселые — места из романа, которые знал чуть ли не наизусть, и, когда Ричард наконец вернулся, сжимая в руках тяжелый том в знакомой красной обложке с тиснением — точно такой же был и у Оскара дома: наверное, их напечатали тогда большой партией, — уже чуть не давился от смеха.
— Открывай сразу шестую главу, — скомандовал он. — Там начинается самое интересное. Ну, чего ты стоишь? Садись!
Мальчик, положив книгу рядом с Оскаром на покрывало, с сомнением переводил взгляд со стула на кровать, как будто не мог решить, где ему лучше устроиться.
— А вы не хотите тоже посмотреть? — спросил он. — Чтобы я читал, а вы смотрели в книгу?
— Да как знаешь, — Оскар похлопал рядом с собой по кровати. — Если тебе так удобнее, то залезай.
На этом Ричард наконец определился и, вскарабкавшись на кровать, сел, прижимаясь плечом к Оскару, и притянул книгу себе на колени — должно быть, подумал Оскар, так садился ему читать и показывать картинки в той книге про пиратов генерал Алва; может быть, еще обнимал.
— Листай к шестой главе, — повторил Оскар, откидываясь на подушку: ему не нужно было смотреть в текст, чтобы вспомнить его почти дословно — да и буквы, надо признать, тут же начали скакать перед глазами.
Мальчик послушно, помусолив страницы, отлистал, отсчитывая, несколько глав и уперся пальцем в заголовок шестой. Любимый эпизод Оскара был почти в самом начале.
— «У нас совсем нет свободных кроватей! — сказала хозяйка. — Одна оставалась, и ту сдала на ночь проезжему купцу!» — прочитал Ричард, и Оскар, довольно зажмурившись, продолжил по памяти:
— «Вы уж не обессудьте, переночуйте с ним вдвоем на одной кровати, а я с вас возьму за постой только полцены». Давай дальше, сейчас будет смешно!
Медленно пробираясь по строчкам — он читал уже не по складам, как опасался Оскар, но, конечно, совсем не так быстро, как взрослый (но такой темп оказался даже приятнее: Оскар, слушая, как препираются герои, с удовольствием ожидал развязки), — Ричард постепенно дошел до главного момента.
— Вот! — сказал Оскар. — Умора, да? Уронил весь горшок, ха-ха, ну и идиоты! А как он говорит: «Ой, подайте мне горшок! — Ой, нет, расхотелось! — Ой, все-таки дотянусь!»
— Да, — тоже засмеялся Ричард. — Смешно, эр Оскар!
Оскар расхохотался и опомнился только тогда, когда со скрипом отворилась дверь: на пороге стояла горничная, прибежавшая на шум.
______________________
Примечание: Ричард и Оскар читают роман П. Скаррона, который так и называется — «Комический роман» (1651–1657 г. — как раз середина 17 в., период, который мы берем за аналог текущего кэртианского времени). Он очень смешно написан по-французски, но на русский переведен как-то пресно; цитаты приведены не дословно, а в нашем пересказе.
***
«Надо было не слушать советов Вейзеля с его нарочитым — и вредным! — аскетизмом и просто подарить все-таки ребенку пони», — меланхолично думал Рокэ, глядя, как Ричард играет с лошадкой на палочке, найденной в чулане тогда же, когда там искали колыбельку и погремушки для Эдит. Вообще-то палочку нужно было оседлать и прыгать, зажав ее между ног, но Ричард делал с лошадкой что угодно, только не скакал верхом: махал ею во все стороны, носил туда-сюда, закинув на плечи, а чаще всего таскал за собой, перевернув, так что голова лошадки с золоченой уздечкой, выполненная так искусно, как будто мастер лепил ее с натуры, выкрашенная в красный и желтый цвета, с прорисованными черным большими глазами, ноздрями, линиями гривы, билась о ступени лестницы, о стены, пороги, косяки и камни, которыми был вымощен двор.
— Дикон, ты неправильно играешь, — не выдержал наконец Рокэ. — Переверни лошадку, что ты ее волочишь по земле и колотишь обо все подряд! А если бы это была живая лошадь?
— Эр Рокэ, она уже мертвая! Это моя мертвая лошадь! Она умерла! Я играю в Рикардо Фуриозо!
— Во что? — удивился Рокэ.
— В Рикардо Фуриозо! — повторил мальчик. — Мы с мэтром читали, там у человека умерла лошадь, а он сошел с ума, нет, он сначала сошел, и не заметил, как она умерла, и таскал ее за собой! Вот так! — Ричард перехватил палочку правой рукой и побежал по террасе, размахивая лошадкой.
— А, — припомнил Рокэ. — Вы читаете «Орландо Фуриозо»? «Неистового Роланда»? А тебе не рано?
— Не знаю, — легко ответил Ричард. — Интересно! Мэтр сказал, немного почитаем, а потом другое!
— Ну хоть не камень, — проворчал про себя Рокэ. Перед глазами встала картинка, которую он застал не так давно: дети, все вчетвером, включая маленькую Эдит, свернувшись, обхватив руками колени и втянув головы в плечи, скатываются друг за другом со склона холма к морю, с хохотом и радостными воплями: «Эр Рокэ, смотрите, мы камни! — Мы камни, и мы долбанулись! — А-ба-ну-ся!».
______________________
Примечание: в «Неистовом Роланде» Л. Ариосто есть эпизод, где главный герой, обезумев (кстати, от несчастной любви), таскает за собой мертвую лошадь.
***
Привыкла же русская княгиня К. к человеку, у которого, в сущности, нет носа!
— Не представляю, как твоя принцесса сподобилась полюбить человека, у которого в принципе нет мозга! — проворчал эр Рокэ, помешивая микстуру такими резкими движениями, что ложечка, стукаясь о края чашки, то и дело сердито звенела. Если бы у Ричарда не болела так сильно голова — не только ушибленный заново затылок, но и виски, и лоб, и с боков, от висков до макушки, — он бы огрызнулся, но сейчас только сцепил зубы и зажмурился.
— Вот, выпей-ка, — эр Рокэ подал ему чашку с лекарством. — Сам удержишь? Хотя бы руку ты снова не сломал?
Ричард, приняв чашку и поднеся ее к губам, мотнул головой — «не сломал», — кивнул — «удержу сам» — и сразу пожалел об этом: в глазах зарябило, стены и потолок закачались и пошли волнами, и вся спальня начала медленно вращаться.
— Болит? — спросил эр Рокэ с ноткой тревоги в голосе и тут же отрезал: — Хотя там нечему болеть! Абсолютно пустая голова! Дикон, да что на тебя нашло? Какая сила понесла тебя в конюшни и заставила взгромоздиться на лошадь? Как ты вообще туда добрался — тебе ведь еще даже не сняли лубки?! И, главное, зачем?!
— Принцесса, — попытался объяснить Ричард. — Ее высочество… должна… скоро приехать… поэтому…
На самом деле, теперь он и сам не мог сказать, почему ему пришло на ум, что он обязан выехать навстречу принцессе, причем непременно верхом и непременно так, чтобы застать ее еще в нухутском порту, куда примерно через месяц должен будет прибыть ее корабль. Врач и правда пока не снял все лубки, но разрешил немного наступать на ногу. Девочек, всех втроем, удалось сегодня убедить отправиться на прогулку — и эр Рокэ, и сам Ричард настаивали, что им нужно развеяться, — эр Рокэ тоже отлучился; в замке не было никого, кто стал бы надзирать за Ричардом, и он, использовав все свое обаяние, уговорил двух лакеев и одну горничную помочь ему спуститься во двор, к конюшням, а там конюхов — сесть на спину его мориски, с которой он как будто пришел повидаться.
— Принцесса, — передразнил эр Рокэ и, вздохнув, положил ему руку на лоб. — Заставляешь меня всерьез опасаться за твой разум, Дикон — остается надеяться, что это временно и пройдет, когда ты поправишься: не хотелось бы до конца твоих дней держать тебя взаперти, как бедную графиню Борн. Ты ударил только голову, когда упал, или что-то еще? Впрочем, можешь не отвечать: все равно сейчас придет врач и осмотрит тебя. Не представляю, как буду перед ним оправдываться!
— Не говорите девочкам, — попросил Ричард: на самом деле, он ушиб еще плечо, локоть и немного спину, но раз уж эр Рокэ разрешил не признаваться, он предпочел бы уйти от темы.
— Предлагаешь их обмануть и сказать, что тебе просто опять стало хуже и поэтому у тебя перевязана голова? Очень интересно. Они все равно догадаются — Айри так точно.
***
— Нет, ну ты посмотри, какой, оказывается, юморист твой новоиспеченный родственник, — сказал Рокэ со смешком, протягивая Ричарду распечатанное письмо — очередной ответ на приглашение на свадьбу. Дело происходило на полдороге из столицы в Алвасете, и от некоторых знакомых, которым успели написать еще из Надора, как раз начали приходить поздравления. Рокэ с Ричардом сидели вдвоем в комнате на верхнем этаже постоялого двора — вдвоем, потому что все остальные куда-то разбрелись: даже Марсель, который все это время не отставал от Рокэ ни на шаг, наконец оставил их наедине.
«Герцог Алва, поздравляю вас с бракосочетанием, — писал отправитель. — Также сообщаю вам, что теперь, когда вы женаты, я готов до конца выполнить свои обязанности дриксенского военнопленного».
Пока Ричард читал, Рокэ с интересом наблюдал за его лицом: тот побледнел, потом покраснел — краска расползлась от ушей по щекам, — закусил губу, и уже, казалось, готов был вскочить, но отчего-то медлил — и Рокэ ощутил привычный легкий, почти неразличимый укол тревоги: с Излома прошло уже больше года, Ричард давно был здоров, но он до сих пор, пусть едва заметно, пусть на секунды или даже на доли секунды, вот так запаздывал с откликом.
— Я бы, конечно, мог его вызвать, — лениво заметил Рокэ. — Подумаешь — собственный зять. Но ведь Айри, понимаешь, расстроится.
— Я сам его вызову! — воскликнул Ричард, наконец отмерев, сминая письмо в кулаке. — Вот подонок! А ведь он нас всех уверил, что тогда это было просто недоразумение! Недоразумение! Да сам он недоразумение, а не человек! А Берто сразу предупреждал!
— У тебя до сих пор висит еще одна дуэль, — напомнил Рокэ. — С Эпинэ. Вы же так и не выяснили отношения?
— Нет, — пробормотал Ричард. — Мы списались — то есть я ему написал — еще в том году, просто забыл вам рассказать, наверное. Мы решили засчитать за дуэль, гм, испытания на Изломе — тоже ведь как будто до первой крови, понимаете.
Возможно, компромиссное решение предложила Ричарду его невеста — Рокэ был не уверен, что тот сам додумался бы до такого.
— И да, вы правы, Айри расстроится… Слушайте, но она ведь написала, что приедет одна, без него! Вы же тоже читали от нее письмо! — Ричард задумался и, разгладив письмо, еще раз уставился на строчки. — Эр Рокэ, это, наверное, чей-то розыгрыш!
— Может, и розыгрыш, — пожал плечами Рокэ. — Тем лучше: можно вызвать и убить шутника без зазрения совести!
— Я вспомнил, где видел этот почерк! Это точно не Фельсенбурга, эр Рокэ — это Суза-Муза! Это у нас в школе, когда мы учились в Лаик, кто-то хулиганил!
— И ты, конечно, не разгадал, кто это?
— Ну, мы все подозревали одного… — Ричард вздохнул и поморщился. — Он шутит ради шутки, ради любви к искусству! Вы не представляете, что они с Арно выкинули, когда мы стояли на дриксенской границе! И, главное, никто так и не понял, зачем!
— Это Васспард, что ли? — засмеялся Рокэ.
— Ну да, — сказал Ричард кисло. — Так мне его вызвать?
***
В плотно закрытом конверте с большой сургучной печатью, на которой была оттиснута эмблема известной адвокатской конторы, оказался еще один, поменьше, адресованный на имя Рокэ, с припиской: «Отдать лично в руки». Рокэ, уже устав от бесконечного потока поздравлений и не найдя имени отправителя, раскрыл конверт не так аккуратно, как хотел бы, и, развернув листок, прочитал первую строчку.
Письмо было от маршала Савиньяка.
«Дорогой Росио!» — писал его старый, давно погибший друг, и память Рокэ тут же воскресила для него забытый голос, который зазвучал у него в ушах так явно, как будто маршал Арно произносил свои фразы сам, вслух. Чернила выцвели от времени, и буквы кое-где стерлись, но Рокэ не мог не узнать этот почерк. Выхватив взглядом две заглавные «Э» с характерной завитушкой, идущие друг за другом на строчке, он мельком отметил имя Эдит — неужели письмо появилось уже тогда, когда Рокэ обзавелся воспитанниками? — но, не желая гадать заранее, что маршал Савиньяк собирался сказать о его детях, вернулся к началу письма.
«Дорогой Росио!
Если ты читаешь эти строки, значит, ты только что женился, а меня уже нет в живых. Каждую осень я обновляю это письмо к тебе — наравне с завещанием — у нотариуса, и, должно быть, мне не довелось пережить грядущий, 388 год. Но что поделаешь: речь здесь не обо мне, а о тебе.
Поздравляю тебя со счастливым событием! Зная твою натуру, Росио, я убежден, что это случилось стремительно, по большой взаимной любви; и, наверное, времени с тех пор, как я запечатал этот конверт, прошло не так много — пожалуй, чернила еще не успеют как следует просохнуть. Надеюсь, твоя избранница так хороша, как ты всегда мечтал, и впереди у вас еще много радостных дней.
То, что я скажу дальше, может показаться тебе сейчас неуместным, но позволь на правах старшего товарища дать тебе несколько советов.
О твоих похождениях, Росио, наслышан весь Талиг — по крайней мере, вся столица, весь север и все Кэналлоа; человеку с твоим складом характера сложно будет быстро поменять образ жизни, отказаться от привычных удовольствий — пусть ближайший год, два, три ты будешь увлечен молодой женой, но что будет потом, когда семейная жизнь войдет в рутинную колею? Скажу так: хранить ли верность супруге — личный выбор каждого. Наверное, для тебя не секрет, что брак твоих родителей был поначалу чисто политическим; в их союзе постепенно зародилось приятельство, а потом и любовь, но, как бы Алваро ни уважал и ни ценил твою матушку, он не чурался мелких интрижек, которые не считал изменами, потому что, как он говорил, ни разу не влюблялся; твоя матушка, должно быть, закрывала на них глаза. Я — другое дело; обретя в Арлетте разом и возлюбленную, и друга, и умнейшую собеседницу, и надежное плечо, я постарался оборвать все былые связи на стороне. Но никто из мужчин не идеален, и долгие месяцы в разлуке, на военной службе вдали от дома сказались и на мне — и, каюсь, один такой короткий тайный союз даже принес плоды. Арлетта ни о чем не догадывается — я никогда не открывался ей и намерен хранить секрет, чтобы не ее расстраивать; скандала удалось избежать — дама была замужем, и супруг признал ребенка своим; но, не знаю, что за морок тогда на меня нашел — предупреждаю тебя заранее, чтобы ты имел в виду, что случается всякое, и не всегда можно предугадать собственные поступки, — итак, я отчего-то тогда убедил свою мимолетную спутницу дать девочке имя, которое бы связывало ее с моей настоящей семьей: Эмильенна Эдит…»
Рокэ выпустил письмо из пальцев, и оно, белой птицей спланировав на пол, осталось лежать у его ног. Возможно, именно этим маршал Арно и хотел поделиться с ним перед смертью — «Передай Арлетте» — но что нужно был передать: признание в измене или заверения, что тот любит ее по-прежнему? Никто об этом теперь не узнает…
И вот почему та неуловимо напоминала Рокэ Савиньяков… смутное впечатление оказалось верным — он оказался прав.
***
— Айри опять жалуется на этого своего дрикса, — сказал Ричард, пробегая глазами первую страницу письма от сестры. Юэжань подошла сзади и, положив подбородок ему на плечо, спросила:
— Да?
Как Ричард за эти два года научился называть ее в мыслях не «принцессой» или «герцогиней», а по имени, так и она научилась не сторониться прикосновений.
— Да не то чтобы жалуется, — поправил себя Ричард. — Нет, у них, кажется, все хорошо: он ее не обижает — да и попробовал бы! — только у них никак не получается, гм, завести детей.
— Нужно выбирать дни, — сказала Юэжань: сами они так долго не могли выбрать самый подходящий день — не в грозу, не при радуге, не при сильном ветре, не на Излом, не в полнолуние и так далее, не считая и других ограничений (например, не тогда, когда она помыла голову), — что, хотя Ричард женился немного раньше, чем эр Рокэ, его дочь появилась на свет позже, чем маленький Родриго.
— Они выбирали… — пробормотал Ричард, откладывая первый лист и берясь за второй. — Так, дальше про разные другие дела, все в порядке… И вот, странно, еще пишет, как будто иногда ночью чувствует чужое присутствие — как будто в комнате есть кто-то еще, но на самом деле больше никого нет! Дурацкий Дриксен, вечно там творится Создатель знает что.
— А, — Юэжань протянула руку к письму. — Можно я сама посмотрю?
Ричард кивнул и позволил ей вытянуть листок из его пальцев: он, конечно, уважал тайну переписки, но ведь и так уже пересказал ей почти все письмо, и на этой странице Айрис не открывала ему никаких секретов. Закончив читать, Юэжань задумчиво произнесла:
— Знаешь, это все очень похоже на ночного духа. Бывает такое, что молодой человек знакомится с духом, который принимает образ прекрасной девы: до свадьбы, может быть, незнакомой, а после — может быть, возлюбленной, — и проводит с ним ночи; дух выпивает его силы, мутится рассудок, человек становится скрытен… Это очень опасно: если запустить, можно даже умереть! И даже если нет — даже если выжить — то при этой болезни не бывает детей.
— Что-о-о?! Это что же, астэры? — воскликнул Ричард: на краю сознания мелькнула мысль о том, как же хорошо, что он ни разу не ответил на подначки ни Берто, ни эра Рокэ, и так и не согласился сходить на гору к «девочкам». — Хочешь сказать, этот урод изменяет моей сестре с астэрой?! Вот же сволочь! Я его убью! Да как он посмел! Ах, этот милый, добрый, дружелюбный Руперт! Подлый лицемер — я всегда знал, что он что-то скрывает!
— Ну, может быть, он не знает, — рассудительно сказала Юэжань. — Может быть, дух надевает облик твоей сестры, и он думает, что это она. Может быть, ему вообще чудится, что все это сон.
— Все равно, — пробормотал Ричард. — Кошмар!
— Но это легко лечится, — успокоила его Юэжань. — Твоя сестра и ее муж еще совсем молодые, у них точно все получится: только нужна одна свободная неделя, чтобы их никто не беспокоил. Напиши ей, чтобы она… Или нет: ты будешь стесняться, давай я сама напишу.
______________________
Примечание: по «Канону чистой девы» (древнекитайскому трактату о любви), который цитирует принцесса, излечиться от болезненной связи с духом-суккубом можно, занимаясь любовью со своей возлюбленной сутками напролет на протяжении семи дней, до изнеможения. Дни, когда нельзя зачинать детей, тоже перечислены в «Каноне чистой девы».
***
Сверху усов и бородки не видать, сверху Кортней в венке кажется женщиной. Холтийкой, как заметил бы Капуль-Гизайль, которому пора нанести визит (цитата из канона).
Прибыв в ставку Северной армии с очередной инспекцией (а на деле — погостить у Ричарда в Надоре и проведать его самого и его семью), Рокэ ожидал увидеть все что угодно, но только не вот такое. Ни одного из офицеров не было видно, зато рябило в глазах от разноцветья полосатых, клетчатых и узорчатых холтийских тканей, в которые были замотаны женщины, заполонившие весь штаб. Холтийки, обычно громкие, на этот раз не галдели, а стояли молча, замерев на своих местах, и, должно быть — из-под покрывал их глаз было не видно, — пристально следили за Рокэ. Наконец от толпы отделилась одна — коренастая, высокая, широкоплечая женщина — и, вытянувшись во фрунт, пробасила голосом маршала Кортнэя:
— Приветствую вас в ставке Северной армии, господин Первый маршал!
— Кортнэй, во что это вы вырядились?! Что это за маскарад? Что это за тряпки?! Зачем вы их на себя нацепили?!
Кортнэй стащил с головы высокую шапку, от чего бисерные шнуры, украшавшие ее, стукаясь друг о друга, переливчато зазвенели, и доложил:
— Проводим операцию по поимке холтийских контрабандистов, господин Первый маршал! Внедряемся в их шайку, тренируемся работать под прикрытием!
— Понятно… ну что же, работайте, — Рокэ еще раз обвел глазами комнату и теперь угадал в каждой холтийке — кого-то из офицеров: мужские фигуры были скрыты под широкими балахонами, но можно было разглядеть выправку, осанку, манеру себя держать; наконец увидел он и Ричарда — тот стоял чуть поодаль, в углу, и был одет в нечто зеленоватого оттенка — наряд, как вспомнил Рокэ, беременной холтийки.
***
(свадьба Рокэ)
***
«Я помню почти все. Кажется, сейчас произойдет последнее предательство...»
— Вы на свадьбу? Родственник жениха или невесты?
«...А ведь действительно! О женской линии я как-то не подумал!..»
— Да ты что, сам не видишь? Он же похож на человека с картины. Значит, точно родственник соберано.
«...Картина! Наконец-то я попал в тот замок, о котором говорили дети! Давно сюда собирался. Интересно, сколько времени прошло?..»
— С оружием нельзя. Сдайте его мне, пожалуйста.
— Да, конечно, держи, милейший.
— Ого! Вот это меч!
***
«...Не обижайся, парень. Ты погиб за правое дело. А твоя ливрея и твой берет мне впору. Как будто всю жизнь их носил...»
— Стойте! Если у вас есть оружие — сдайте его мне.
«...Мое последнее оружие всегда при мне. Может быть, я и хотел бы его куда-нибудь сдать, но не получится. К тому же, сегодня оно мне пригодится...»
— Да откуда у него оружие? Это же лакей! Давай, проходи в людскую.
«...Ага, на ловца и зверь бежит...»
— О, ты вовремя! Бери графин и неси гостям. Да смотри не пролей! Это — морс, любимый напиток герцогини.
***
(экскурсия по Хёгреде)
Экскурсия по Хегреде (другими словами развлечение, которое придумал Стреш, было не назвать) началась на второй день. Стреш долго водил Рокэ и Марселя по королевскому замку, останавливался у каждой стены, башни, хозяйственной постройки. Он вдохновенно рассказывал о своей столице и ее многовековой истории, называл Хегреде новой Гальтарой и Третьим Агарисом. Вторым Агарисом, по его словам, в Кадане называют столицу Гайифы Паону. Наконец он вывел уже порядком уставших гостей на раскинувшуюся перед замком просторную площадь.
— Это, — Стреш указал на невысокую сложенную из гранитных блоков ступенчатую пирамиду, примостившуюся у крепостной стены и, на первый взгляд, почти незаметную, — наш кафедральный собор, храм Грядущего Создателя. В нем хранятся мощи митрополита Вольдемара.
Стреш замолчал. Он явно ждал от Рокэ и Марселя ответной реакции: наверное, надеялся, что они захотят войти в церковь или хотя бы осенят себя священным знаком. Когда реакции не последовало, он с тяжелым вздохом продолжил:
— Справа от собора похоронено четыре митрополита — Джозеф, Леонидас, Георг и Константин, а также восемь епископов рангом пониже — Джеймс, Майкл (в миру Лиф), Феликс, Майкл (в миру Вибурн), Эндрю, Климент, Саймон и Майкл (в миру Уорт). Самая интересная история, пожалуй, у могилы митрополита Джозефа. При жизни митрополит прославился бескомпромиссной борьбой с еретиками. Раньше его тело тоже считалось мощами и было выставлено в соборе, но потом решили перезахоронить. Слишком много невинных людей он отправил на костер.
Рокэ уже устал и всем своим видом старался это продемонстрировать. Марсель, наоборот, бодрился. Скорее всего, он прикинул, что вторая неловкая пауза не понравится Стрешу еще сильнее, и поддержал разговор:
— Тут на надгробиях митрополитов выбиты даты. Я правильно понимаю, что они указывают не годы жизни, а годы... как сказать... правления?
— Годы руководства кафедрой, — подсказал Стреш. — Да, правильно.
— Тогда у вас тут небольшой пробел.
— Верно заметили. Между Джозефом и Леонидасом кафедру занимал митрополит Никитас. Он очень жестко боролся против нововведений в живописи на религиозную тематику. История сохранила его очень грубое, даже вульгарное высказывание о художниках-новаторах и об их картинах.
— Как же его не лишили сана после таких слов?
— Его действительно лишили сана. За многие прегрешения и канонические преступления. Поэтому он похоронен не здесь, а в монастыре, не так далеко отсюда, куда его отправили на покаяние.
— Ага, понятно, — Валме выразительно зевнул.
— О, господа, я вижу, что я вас окончательно утомил. Прошу прощения, увлекся. Хватит на сегодня впечатлений. Идемте обедать.
Поколение Некст Поколение Некст (1): Родриго
Несколько сцен с участием подросшего сына Рокэ и с упоминанием других детей героев. На всякий случай повторяю предупреждение: кроссовер со всем, что не увернулось.
читать дальше— Папа, должен тут тебе кое в чем признаться, — сказал Родриго нарочито небрежно, но его глаза, метнувшись на мгновение к окну, так настороженно уставились на Рокэ, что стало понятно: сын снова что-то натворил. Рокэ вздохнул: Родриго, старший из его собственных детей, но по сути один из младших — любимый, может быть, чересчур изнеженный; может быть, даже избалованный ребенок, — постоянно испытывал на прочность его терпение. С возрастом, конечно, это пройдет — мальчик повзрослеет, как повзрослели и остепенились и Ричард (который, как оказалось, по сравнению с Родриго был невероятно послушен и никогда не доставлял Рокэ неприятностей), и его сестры —даже малышка Эдит. Да и Эмиль, который согласился взять Родриго в оруженосцы — Рокэ наконец воплотил в жизнь свой давнишний план, — обещал быть с мальчиком построже.
— Так, и что же случилось? — спросил Рокэ ровным тоном.
— Да вот, понимаешь… — Родриго отвел взгляд. — Тут меня вот собираются судить.
— Судить? И за что же? Ну, хорошо, что тебя отпустили на свободу до суда — но нужен, наверно, залог?
— Наверное… — Родриго пожал плечами и, все еще не глядя Рокэ в глаза, добавил: — Там четыре эпизода.
— Четыре? — с подозрением спросил Рокэ: в груди у него разливался холодок еще смутного неприятного предчувствия.
— Ну да. Там, э, ну, я — как бы сказать — обидел четырех девушек. Вообще обвиняют в том, что я их обесчестил, но на самом деле… Папа! Папа!!!
— Белобрысая сволочь… — пробормотал Рокэ, чувствуя, как пол уходит у него из-под ног. — Обманщик… Подлец… Вот же тварь!
Первой мыслью Рокэ, когда он очнулся, было то, что ему, наверное, все же пора в отставку — пора назначить себе преемника и передать ему маршальский пост; впрочем, из военных подходящего возраста он не мог назвать ни одного, кто бы его полностью устраивал. Первым же, кого он увидел, открыв глаза и оглядевшись, был Родриго, который с невероятно покаянным видом сидел возле постели, весь сгорбившись, опустив плечи и повесив голову.
— Папа! — воскликнул он, заметив, что Рокэ пришел в себя, и театральным жестом прижил руку к груди. — Папа, прости! Это была ужасно, ужасно глупая шутка! Я не подумал!
— Шутка? — хрипло переспросил Рокэ. Родриго замялся:
— Ну, на самом деле, не совсем шутка… Папа, ты только не пугайся снова! — быстро добавил он. — Ну, меня правда будут судить и правда за четыре похожих случая, но там нет никаких девушек, честно! Это я, знаешь, стащил у городских стражников их шлемы… ну, проспорил и получил такой фант.
— Проигрался в карты? — предположил Рокэ. — Ну, карточный долг — священное дело для дворянина, но, Ийо, зачем было выдумывать эту историю с девицами? Чего ты вообще добивался? Еще какой-то фант — доведи отца до остановки сердца?
— Папа… — лицо Родриго сделалось совсем виноватым, во взгляде проступил испуг, и Рокэ понял, что попал в точку. — Папа, не надо! Доктор сказал, оно у тебя не остановилось!
— Отличные новости, — саркастически сказал Рокэ. — Я один раз лет двадцать назад попробовал, и мне, знаешь ли, не понравилось. Так что там с девушками, Ийо? Откуда они вообще взялись?
— Ну, понимаешь… Мы подумали, что если сообщить тебе сначала что-то посерьезнее, а потом бы оказалось, что это ерунда, то ты бы… меньше рассердился. А еще вспомнили того исторического героя, в честь которого меня назвали, — ой, прости, я помню, что не в честь него и что ты вообще его не любишь! Но все равно же он Родриго!
— О да, можешь себя поздравить: я не рассердился. А «мы» — это…
— Ну, я и Жак.
— Стоило догадаться… Узнаю знакомый почерк, — проворчал Рокэ, устраиваясь на подушке повыше.
Жак, одногодка и лучший друг Родриго, был сыном Арно Савиньяка: забавно, что малыш Арно, как его называли в семье, в итоге обзавелся детьми раньше обоих своих братьев и даже здесь не обошелся без дурацкой истории в своем духе: он собирался называть сына каким-то длинным труднопроизносимым древнегальтарским именем, а когда его отговорили, назло выбрал самое простое, которое к тому же еще и рифмовалось с фамилией. К воспитанию Жака приложил руку герцог Придд (светские насмешники даже прозвали Жака «сыном Арно Савиньяка и Валентина Придда» — эти двое, сдружившись с юности, вечно гостили друг у друга — и долго зубоскалили на эту тему после Фабианова дня, когда тот выбрал Жака оруженосцем), и, очевидно, оно не прошло напрасно: Жак перенял склонность к бессмысленным, но хитросплетенным шуткам.
Родриго промолчал.
— Там же, наверное, нужно будет заплатить залог или штраф? — спросил Рокэ. — Даже и не знаю: не то потрясти карман Эмиля, потому что эр отвечает за своего оруженосца, не то лишить тебя содержания этак на пару-тройку месяцев, не то вычесть из твоего будущего жалования…
Родриго снова не ответил.
— А еще хорошо, что мама в Алвасете, да? — продолжил Рокэ. — А то у нас, конечно, телесные наказания запрещены, но в Кадане — да и в Алате, откуда твоя бабушка — считают иначе. Вот надо будет, как получишь отпуск, сдать тебя на недельку тете Марте, чтобы она познакомила тебя с розгами!
***
— Папа, хочу тебе кое-что сказать, — осторожно начал Родриго. Прошел примерно год с того случая, и весь этот год он старался вести себя прилично и не расстраивать отца понапрасну — или, может быть, хулиганил по-прежнему, но так, чтобы Рокэ об этом не знал. На этот раз сын не выглядел смущенным или виноватым — он смотрел прямо, и в его глазах читалось радостное предвкушение, готовое выплеснуться наружу; но Рокэ все-таки строго спросил:
— Да? И что ты опять натворил, Ийо? Снова попался городской страже?
— Нет, не натворил! Папа, понимаешь… я познакомился с девушкой…
— А! — с облегчением сказал Рокэ. — Ну что же, отлично! Красивая?
Судя по тому, что сын вообще решил ему признаться, дело на этот раз обстояло серьезнее, чем прежде: обычно мимолетные влюбленности Родриго проходили, едва зародившись; увлекшись очередной юной прелестницей, помахавшей ему, и подарив ей воздушный — а может быть, теперь уже и не только воздушный — поцелуй, уже на следующий день он забывал о девице. Истинный южанин, Родриго не вел счет этим своим победам и не переживал, когда девушка отказывала ему — как не переживал и тогда, когда расстроилась его помолвка с Мэри Окделл: дети, в конце концов, были так близки с младенчества и так много времени проводили вместе, что видели друг в друге скорее брата и сестру, чем жениха и невесту. Сам же Рокэ проходил через такое — помолвка, внезапная любовь, разрыв помолвки, свадьба — уже трижды, и во всей этой истории с Родриго, Мэри и наследным принцем его смущало только одно: что маршальские перевязи багряного цвета, которые придется, по закону, ввести вместо алых, когда Карл взойдет на престол, почти не будут отличаться от предыдущих. Ричард немного переживал из-за вырождения крови: он не желал, чтобы его внукам перешли внешность или характер короля Фердинанда; но Рокэ подозревал, что волноваться тут не из-за чего: маленький Карл вырос в высокого, статного, смелого юношу, которому легко давались воинские премудрости, и с каждым годом все меньше походил на отца. Возможно, пророчеству о том, что Олларам отпущен всего один Круг, суждено было сбыться вот так; возможно, Ричард, который так любил литературные, поэтические сюжеты, воплотившиеся в жизнь, теперь сумеет породниться со своим эром.
— О да… — мечтательно сказал Родриго. — Очень красивая… Ангел.
— Ну хорошо. И как же вы познакомились?
— О! — Родриго оживился. — Мы с дядей Эмилем — то есть с маршалом Эмилем — возвращались в столицу по южному тракту, и когда мы проезжали одну деревеньку — ну, на самом деле это скорее городок, но такой маленький, как будто деревня, — ну вот, там, в окне одного домика, я ее и увидел.
— Понятно: все как положено, блюдешь семейные традиции, — заметил Рокэ и, чтобы отогнать неприятный холодок, снова возникший у него в груди — так похоже было это знакомство на начало его собственной неудачной влюбленности (хотя, казалось бы, при чем здесь это: и он сам, и Родриго просто следовали путем Рамиро), — добавил насмешливо: — И как же ее зовут? Я надеюсь, не Ла Кава?
— Папа! — с упреком воскликнул Родриго. — Хватит мне припоминать тот случай! Я ведь уже извинился! Нет, ее зовут Фантина.
— Фантина? Что это за имя?
— Вроде эпинэйское, только довольно редкое… Понимаешь, она ведь одна из самых младших — у нее пятнадцать старших братьев и сестер, — поэтому выбрали имя от слова «ребенок», «инфанта».
— Пятнадцать, — повторил Рокэ. — Да уж, подозреваю, что популярные имена быстро закончились. Но пятнадцать, Ийо! Это неожиданно даже для мещанской семьи. Она что же, крестьянка?
— Ой, нет, они дворяне. Только нетитулованные… — Родриго замялся. — Да, я знаю, что это мезальянс, папа! Они живут не очень богато, но она не бесприданница! Представляешь, какой-то тайный благодетель еще давно открыл на имя ее матери счет в банке, и они получают оттуда проценты, а еще на рождение каждого ребенка тоже приходят деньги — там вроде бы завещание.
— Да уж… я вижу, ты времени даром не терял и успел за один-единственный вечер — вы ведь были там проездом? — неплохо изучить свою избранницу. Ну и как же фамилия прелестной Фантины? Надо ведь знать, с кем я собираюсь породниться, если ты настроен так серьезно.
— Лансар… Папа? Папа?! Да что я на этот раз такое сказал?! Папа!!!
***
— Папа, — осторожно сказал Родриго, — ты только не волнуйся, пожалуйста, но я тут познакомился с еще одной девушкой, и она тоже мне понравилась.
— Так, — Рокэ вздохнул. — Давай лучше сразу: кто она такая, как ее зовут, как ее фамилия и кто ее родители?
На этот раз беседа проходила в Алвасете: Рокэ уехал домой, для всех — чтобы поправить здоровье (и это было не совсем неправдой), а на самом деле — чтобы спокойно поразмышлять и выбрать наконец себе преемника. Сам он, прослужив в этой должности больше четверти века — дольше многих своих предшественников, — наверное, останется в памяти соотечественников бессменным Первым маршалом Талига. Рокэ, перебрав известных ему молодых военных (и с сожалением отбросив Ричарда, который уже давно заявил ему, что не хочет становиться даже маршалом, вообще не стремился делать военную карьеру и так долго сидел в полковниках, что Рокэ даже начал волноваться), склонялся к кандидатуре пресловутого шутника — Валентина Придда: в первые десятилетия после Излома жизнь сделалась настолько мирной, что возглавить армию, наверное, должен был человек, умеющий не столько водить войска в бой, сколько управляться с бумагами, дипломатией и прочими штабными делами.
— Ее зовут Дельфина, — сказал тем временем Родриго. — Она чистая кэналлийка, с севера: живет неподалеку от Сеньи. Правда, она вот точно из мещан… но не бедствует: у ее матери рыбацкая артель.
— Отлично, — скептически проговорил Рокэ. — Дельфина, Фантина — дофина, инфанта: все у тебя одно и то же. Ты же не собираешься на ней жениться, Ийо? Или собираешься? Нет, если у вас большая любовь, то делать, конечно, нечего, да и семейный прецедент — сам знаешь — позволяет нам любые браки… И как же все-таки ее фамилия? Богатая рыбачка из Сеньи… что-то вертится, но не могу вспомнить.
— Обычная кэналлийская фамилия, — Родриго пожал плечами. — Нэгро. Мать вот — Изабелла Нэгро, а отца нет. Он давно умер, Дельфина его совсем не знала.
— Нэгро, Нэгро, Изабелла Нэгро, рыбаки… — пробормотал Рокэ, пробуя имя на вкус — и вдруг понял, где и когда его слышал. — Каррьяра, Ийо! Ты все-таки решил вогнать меня в гроб?!
Не так давно — года два назад — Рокэ доложили, что на севере страны нашлась боевая подруга Налетчика — недоброй славы «Изабеллочка»: бандитка как будто теперь остепенилась и занялась мирским, добропорядочным, но прибыльным делом: держала рыбацкую артель. Доказательств, что это именно она, у Рокэ не было; если бы соберано вдруг приказал арестовать почтенную матрону, ничем дурным не зарекомендовавшую себя, подданные бы его не поняли, — поэтому он решил выждать, не поднимет ли снова голову шайка Налетчика, и понаблюдать: может быть, Беллочка теперь вообще забросила дело «свободной Кэналлонии» и занялась банальной контрабандой или браконьерством. Но время шло, бандитка никак не проявляла себя, и не удавалось выяснить, сколачивает ли она новую шайку под видом рыбацкой артели; Рокэ уехал в столицу и, погрузившись в другие дела, задвинул историю с ней на задворки памяти.
— Но почему, папа?! — обиженно спросил Родриго. — Что опять не так?! Что я такого опять сказал?
— Девица еще не прислала тебе “Vengador”: «Ищет он — то есть она — Родриго Алву, чтоб воздать ему за зло»? Нет? Ну так жди: скоро пришлет! Нет, ну надо же: из всех юных кэналлиек выбрать именно эту! Или она сама тебя нашла, потому что уже на тебя нацелилась и выслеживала?
— Да о чем ты, папа?! — выкрикнул Родриго.
— Ни о чем! Знаешь, почему у твоей избранницы нет отца? Да потому что я его повесил! И его, и его братьев — а от двух братьев избавился еще дедушка, и еще одного застрелил Ричард. Если она твоего возраста, значит, это дочь того самого, который нападал на нас с мамой на свадьбе.
— Как злая фея из сказки, — растерянно пробормотал Родриго. — Да, помню. Папа, но откуда ты знаешь, что Дельфина — дочь того бандита?
— Мне известно кое-что о ее матери, — отрезал Рокэ. — Ийо, я надеюсь, вы еще не дошли до поцелуев или того больше? Барышня наверняка с рождения больна дурной болезнью! Знаешь, на ее фоне девица Лансар уже не кажется мне таким уж плохим выбором — я даже, пожалуй, готов тебя благословить!
Родриго вскочил.
— Ты на нее наговариваешь! Я сам проверю, что не так с ее матерью, и если окажется, что это честная женщина, то я… то ты… то ты извинишься!
— Изволь, — сказал Рокэ, но Родриго его уже не слышал: он выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью.
— Соберано, — доложил через пару дней командир отряда, тайно посланного вслед за Родриго в город Сенья, — по вашему приказу, банду мы нашли, разоблачили и разогнали. Как вы и думали, они маскировались под рыбацкую артель.
— Все-таки оказалась банда? — уточнил Рокэ. — Неужели опять Налетчик? Вы кого-нибудь взяли для допроса?
Командир отряда покачал головой:
— Нет. Тех, кого схватили, повесили на месте — если кто-то и успел сбежать, то таких мало. Многих убили еще в драке — вот их атаманшу как раз пристрелили. Главаря не было, только эта стерва — ну и бешеная же тварь!
— Так, ну ладно — жаль, конечно, что опять некого допросить, но что здесь сделаешь. В любом случае, молодцы. А где Родриго?
— Соберанито… — командир замялся, — …скоро приедет. Точнее, его скоро привезут.
— Привезут? — Рокэ прищурился. — Почему? Что с ним?
— Он ранен, соберано: эта стерва метнула в него кинжал. Соберано? Соберано?! Соберано!!!
Когда Рокэ наконец снова выпустили из постели и он сумел добраться до комнаты Родриго, тот уже как раз тоже поправился достаточно, чтобы вести разумную беседу. Теперь вырваться из-под надзора оказалось сложнее, чем в те далекие дни двадцать лет назад, когда Рокэ прошлый раз болел в Алвасете: если тогда за ним присматривала, в общем, только Эдит, то сейчас рядом были и жена, и младшая дочь, и снова Эдит, которая, узнав новости, молниеносно собралась и приехала с Марикьяры, и еще почему-то Ричард, непонятно откуда взявшийся в Кэнналлоа, очень встревоженный и сам как будто не вполне здоровый. Он объяснил, что отправился в Алвасете, взяв отпуск в полку, как только начали ходить слухи о том, что Рокэ хочет уходить в отставку; по пути в трактире возле границы он услышал, что в городке неподалеку вроде бы орудует банда контрабандистов, которую пропустили люди соберано, разогнав только бандитов — очередных сторонников Налетчика и поборников «свободной Кэналлонии». Ричард, за годы службы на надорской границе набивший руку на контрабандистах, заинтересовался — точнее, сделал стойку, как охотничья собака, — завернул в Сенью и действительно раскрыл там еще одну банду, которая тайком перевозила в рыбе ни много ни мало — алмазы. О том, что произошло между ним и контрабандистами, Ричард молчал — не желая, должно быть, лишний раз волновать Рокэ, — но судя по тому, как скованно он двигался, когда забывал следить за собой, и морщился, когда думал, что Рокэ на него не смотрит, и здесь наверняка не обошлось без легкого ранения.
Родриго же выглядел таким несчастным, что Рокэ, как только он вошел к сыну в комнату, сразу расхотелось его воспитывать: он был очень бледен, лежал, откинувшись на подушки, с холодным компрессом на лбу, и явно еще страдал от горячки. Доротея, младшая дочь, вскочив, охотно уступила Рокэ место, и он, опустившись на стул, начал:
— Ну что же, Ийо, я вижу, ты выяснил все, что хотел? Убедился, что это были и правда бандиты? А что же твоя любовь — наверное, прошла, испарилась?
— Выяснил… — сказал Родриго. — Папа, мы же их поймали!
— Да, и вы молодцы — и ты молодец, что поехал разбираться и невольно их спровоцировал — хотя стоило бы, наверное, изначально сделать иначе. Может быть, и я был не совсем прав, — признал Рокэ. — Но, Ийо, ты не ответил — что там с девушкой? Неужели она до сих пор тебе нравится? Тогда, наверное, хорошо, что мы ее не поймали: свидания в тюрьме — или, того хуже, тюремная свадьба — это, конечно, очень романтично, но для наследника соберано несколько чересчур, согласись?
— Папа! — возмущенно воскликнул Родриго и, попытавшись приподняться на локте здоровой руки, тут же зажмурился, сжал зубы и издал короткий стон; Рокэ, склонившись к нему, поспешил уложить его назад на подушки.
— Ш-ш-ш, Ийо… Полежи, ну-ка, не шевелись. Вот так, хорошо. Тебе нужно выпить лекарство, сейчас…
Отмеряя в стакан знакомое снадобье из флакона, Рокэ с отстраненным удивлением отметил, что его прикосновения не приносят сыну такого же мгновенного облегчения, как некогда — как обычно — Ричарду: занятно же устроено их мироздание, если власть сакрального императора над своим Повелителем считается достаточной, чтобы лечить наложением рук, а связь между отцом и сыном — нет.
— Папа, Дельфина не виновата! — упрямо проговорил тем временем Родриго.
— Как это не виновата? Ийо, девица заманила тебя в ловушку и чуть не убила! Она наверняка специально для этого и навязалась к тебе!
— Она ничего не знала — даже не подозревала! И вообще, она меня спасла! Толкнула под локоть свою сумасшедшую мамашу, когда та кинула в меня кинжал — и поэтому он попал не в сердце, а в плечо! — Родриго снова поморщился и, устав от длинной тирады, прикрыл глаза.
— Вот как. И она тебе до сих пор нравится больше других, и поэтому…
— Нравится, — сонно пробормотал Родриго: лекарство начало действовать, и он уже засыпал. — Но не то чтобы больше других… Не знаю, кто все-таки больше: Дельфина или Фантина… Папа…
— Отдыхай, — Рокэ провел ему рукой по волосам. — Знаешь, Ийо, сейчас я уже полностью согласен на девицу Лансар.
Поколение Некст (2): Готлиб и Розмари
Страшная святочная история о том, как кто-то чуть не замерз насмерть в снегу, а потом счастливым образом познакомился с кем-то еще.
читать дальше— Ну и глушь, — проворчал эр Ричард, недовольно оглядываясь по сторонам и стараясь разглядеть хоть что-то за пеленой падающего снега. — Забрались же мы с тобой по милости этих молодчиков. Еще и холод!
Готлиб поежился и кивнул: зима в этом году выдалась необычайно снежной. Сам он здесь постоянно мерз: он, конечно, родился в Кадане, где морозы бывали и посуровее этих, и держались не в пример дольше, но успел семь лет прожить в Кэналлоа — до того, как эр Ричард, взяв его, по договоренности с матушкой, в оруженосцы, привез опять на север, в расположение армии, которая стояла в Надоре, на каданской границе. Почти всю прошлую зиму — первую его зиму на службе оруженосцем — они провели в Алвасете, но в этом году вместо отпуска эр Ричард — то есть полковник Окделл — вынужден был остаться в Надоре и гоняться за шайкой бандитов, на которых пожаловались маршалу местные крестьяне. Постепенно почти всех разбойников переловили, и вот жалкие остатки некогда большой банды эр Ричард с Готлибом и преследовали уже несколько дней.
— Уже ближе до дома, чем до гарнизона, — хмуро продолжил эр Ричард, поднимая взгляд на серое небо, затянутое низкими облаками. — Хорошо хоть дети в Кэналлоа. Не понимаю, почему герцогиня тоже не захотела поехать: она-то ведь совсем не привыкла к такой погоде!
Эр Ричард был отличным господином: серьезным, приветливым и не очень строгим, с ним было интересно, и Готлиб был рад ему служить — и он был бы еще лучше, если бы не волновался так часто по пустякам.
— И не представляю, где они тут прячутся, — вернулся эр Ричард к теме, прищуриваясь и вглядываясь в даль. — Ни густых лесов, ни просторных пещер, ни больших деревень, где можно затеряться. Копают землянки? Устроили себе схрон в какой-нибудь расселине?
Он был прав: горы здесь уже были не такими отвесными, а ущелья — не такими узкими, как те, в которых обычно устраивали засады холтийские контрабандисты, за два без малого года успевшие надоесть Готлибу (радовало только то, что они почти вытеснили других — его соотечественников, с которыми он не хотел бы встречаться); убогие рощицы, изредка попадавшиеся на пути, были слишком маленькими, чтобы встать там лагерем; и везде, сколько хватало взгляда, простирались пологие пастбища, куда летом выгоняли овец. Последние часы они как раз ехали по такому, и оно тянулось так долго, что эта белая покрытая снегом равнина начала напоминать Готлибу не то бескрайние поля его родины, не то варастийские степи, которые они проезжали, выбрав неверный маршрут, когда бежали с матушкой из Хегреде в Талиг.
— Еще и метель поднимается, — с неудовольствием закончил эр Ричард, проведя рукой по лицу и стряхнув с шапки снег, и, передернув плечами, поплотнее запахнул дорожный плащ, подбитый мехом. Какое-то время они ехали молча — тишину прерывал только свист ветра, — как вдруг снежная мгла расступилась, и из нее навстречу им вынырнули четверо конных: лиц Готлиб не разглядел, но увидел, что двое вооружены дубинками, один — охотничьим мушкетом и еще один — пистолетом и кривой саблей. Бандиты, за которым они столько гнались, наконец нашли их сами. Раздались выстрелы, эр Ричард что-то резко скомандовал, Готлиб разрядил пистолет в того, который вырос прямо перед ним, выхватил шпагу и бросился в бой. Схватка длилась, наверное, недолго, но Готлиб утратил чувство времени и снова осознал мир вокруг только тогда, когда четверо бандитов уже валялись на снегу, как кучи черного тряпья, а вдалеке слышалось ржание их коней.
— Поехали, Готлиб, — странным голосом велел эр Ричард и медленно, неловким жестом потянув за уздцы, развернул лошадь. — Потом пришлем кого-нибудь за этими, а нам надо отсюда убраться, пока не началась буря.
— А мы не заблудимся? — с сомнением спросил Готлиб: метель уже так разыгралась, что не видно было не то что вершин, а даже силуэтов окрестных гор, и он не бы уверен, что они не потеряли дорогу. Эр Ричард на это ничего не ответил — может быть, не хотел говорить на ветру или немного обиделся, что Готлиб ему не поверил. Стараясь держаться как можно ближе, чтобы не оторваться и не остаться одному, Готлиб поехал рядом, не спуская глаз с эра, и вскоре заметил, что тот клонится вперед сильнее, чем нужно, чтобы защититься от вьюги, и то и дело перехватывает повод, как будто выпускает из рук и ловит снова.
— Эр Ричард! — позвал Готлиб. — Вы же не ранены?
— Да ерунда, — эр Ричард, повернувшись к нему, поморщился, и Готлиб понял, что угадал. — Надо сначала отыскать какое-нибудь жилье, а там разберемся. Тут недалеко, кажется, Найтон, правда, выше в горы, и вотчина Манриков — не то чтобы я с ними дружил, но какие-нибудь уж крестьяне… — не договорив, он начал заваливаться набок, и Готлиб едва успел его подхватить.
— Эр Ричард… — повторил он, похлопав одной рукой эра по щекам. — Куда вас ранили? Вам же не попали по голове?
Ответа не было, и Готлиб испугался. Быстро спешившись — и провалившись при этом в снег чуть ли не по пояс, — он стащил вниз и эра Ричарда и, уложив спиной на утоптанный пятачок, попытался осмотреть — или скорее ощупать: к своему ужасу, он обнаружил, что у того ранено и сильно кровоточит бедро, а на голове, под волосами, наливается большая шишка — должно быть, толстая шапка не спасла от прямого удара дубинкой. Некстати вспомнилась сцена, случайно подсмотренная в Алвасетском замке девять — получается, уже почти девять — лет назад, в первое лето после их с матушкой побега. Волнений и так было достаточно: матушка сверкала глазами и, срывая голос, орала на слуг; тетя Теодора — то есть, конечно, Ее Высочество — причитала и заламывала руки; а эр Ричард — тогда для Готлиба герцог Окделл — все возмущался, что, мол, как же так, что за дикарские нравы, что за мода прошлого Круга, откуда религиозные гонения и зачем тогда вообще было проводить ритуал, если никто все равно не утихомирился. И вот однажды вечером, когда взрослые, наспорившись, разошлись по углам, а Готлиб забрался на открытую террасу и глазел там на южные звезды, он услышал, как дядя Рокэ — то есть, конечно, Его Светлость герцог Алва, супруг Ее Высочества, — распекает эра Ричарда: «Дикон, ну что опять такое? Ты ведь знаешь, что тебе совершенно нельзя ударять голову! Ты прекрасно представляешь сам, насколько это опасно! Ну неужели сложно быть осторожнее? Куда ты там опять полез у себя на границе?» Тогда Готлиб не догадался, в чем дело, но сейчас понял, что, наверное, эр Ричард как раз был в отпуске по ранению и приехал поправляться в Кэналлоа. Прокрутив в памяти тот давешний разговор, Готлиб встревожился еще сильнее: что значит — опасно? Он умрет? Лишится рассудка? Больше не придет в себя?
— …или хотя бы добраться до высоких скал, чтобы найти там укрытие, — вдруг сказал эр Ричард и открыл глаза. — Готлиб, что такое? Почему мы в снегу?
— Вы ранены! — объяснил Готлиб. — Вас надо перевязать — не крутите только, пожалуйста, сейчас головой!
— Ладно… — пробормотал эр Ричард. — Но лежать на голом снегу — не дело. Сними, наверное, хотя бы седла…
Готлиб встал во весь рост — не с первого раза и набрав полные сапоги снега, — и, выглянув из-за сугроба, который успело намести вокруг них, обнаружил, что обе лошади уже куда-то убрели, унеся с собой седельные сумки и все, что там было: и походную аптечку, и запас еды, и фляжки с крепким вином, и даже огниво, трут и кресало, которые, по-хорошему, нужно было бы еще давно переложить за пазуху или в карман. Следы копыт мгновенно замело, вой ветра заглушал любые звуки, и отыскать лошадей, если только они не вернутся сами, было уже невозможно.
— Гм, — предложил Готлиб, снова опускаясь на колени перед эром. — Давайте я вас сейчас перевяжу — нарву вот полос из сорочки, — а потом схожу за подмогой.
Он потянулся к застежкам верхнего камзола, но эр Ричард прервал его:
— Вот еще — раздеваться на таком морозе: кровь сама остановится. Попробуй, конечно, сходить… — он с сомнением вгляделся в снежную мглу. — Только оставь для себя какую-нибудь яркую метку.
Готлиб кивнул, воткнул в снег шпагу и навязал на нее, сняв с себя и с эра Ричарда, две перевязи, обе ярко-желтые: свою, корнетскую — совсем узкую ленточку, и его, полковничью — с черно-белой полоской посередине. На этом его удача закончилась: стоило ему сделать с десяток шагов, как сильный порыв ветра чуть не сбил его с ног; идти вперед было трудно, у него моментально замерзли руки в рукавицах и пальцы ног, ледяными иголками закололо лицо, и перехватило дыхание. На чистом упрямстве он продвинулся еще на пару сотен бье, но дальше идти не мог: с трудом пробираясь сквозь снег, он вернулся к эру Ричарду и, совсем обессилев, опустился рядом, привалившись к нему спиной; тело от холода почти не слушалось. Эр Ричард лежал неподвижно, и, может быть, даже не дышал, и Готлиба начал бить озноб.
— Готлиб, — пошевелившись, вдруг тихо позвал эр Ричард. — Не бойся, все будет хорошо. Иди сюда…
Он приподнял полу плаща, и Готлиб, забравшись под нее, устроился, как в коконе, тесно прижавшись к эру. Сознание у него мутилось, он не мог понять, то ли согрелся, то ли окончательно замерз — и, то ли чтобы взбодриться, то ли уже в полубреду, принялся напевать старую, с детства знакомую каданскую песню — как будто про себя, а на деле, как он потом узнал, — вслух и довольно громко. Убаюканный его голосом, эр Ричард заснул, а вскоре и самому Готлибу стало совсем тепло, и он тоже задремал. Сквозь сон он смутно расслышал скрип снега, топот, чужие возгласы, ругательства; ощутил, как его приподнимают, трясут за плечи, закутывают, берут на руки и несут; но куда — уже не различил: он окончательно лишился чувств.
***
Стоя у приоткрытой двери, наблюдая (а на самом деле — тайком подглядывая), как герцогиня Окделл хлопочет над супругом, Розмари, девица Рокслей — графиня Рокслей по рождению, — чувствовала, как мучительно борются в ней наследие, воспитание и убеждения.
Розмари всегда была в тени матери — даже теперь, все последние пять лет, что они не виделись: после смерти отца мать осталась в столице, а Розмари, перейдя под опеку дяди Джеймса, вырвалась из-под ее крыла, вернулась в имение и с тех пор — с шестнадцати лет — жила здесь безвылазно; мать же не приезжала в имение ни разу, занимаясь в столице — наверняка — тем, чем привыкла. Дядя Дэвид тоже предпочитал сельской жизни придворную, стараясь держаться поближе к Ее Величеству, а дядя Джеймс — нынешний граф Рокслей — постоянно пропадал в армии и каждый раз, снова уезжая в полк после короткого визита в имение, оставлял Розмари полноправной хозяйкой замка. Когда-то, наверное, хотя бы кто-то из них должен был бы жениться, чтобы наследство — графский титул и земли — не утекло на сторону, к дальнему родственнику; но ни один, ни другой не спешили, и Розмари могла их понять: никому не хочется вводить молодую супругу, приличную, добродетельную женщину, в дом, получивший благодаря прежней графине дурную славу. Могла понять она и принца Карла, который все еще считался ее женихом — должно быть, пока он сам или кто-то другой не вспомнит об этом и не озаботится разорвать помолвку официально. Розмари не была влюблена в Карла, и он не был влюблен в нее, и они давно решили между собой, что помолвка для них ничего не значит; и появилась она только потому, что мать, придворная дама Ее Величества, являясь во дворец, вечно брала с собой Розмари и отправляла ее поиграть с принцем; принц был старше Розмари на три года, и ему не было интересно, но она неплохо проводила время в компании принцессы Анжелики; и еще потому, что в поколении принца — как и в более старших — молодых людей было гораздо больше, и Розмари оказалась единственной девицей из дворянской семьи нужного возраста в его окружении. Сейчас Розмари было уже двадцать (почти двадцать один и, родись она мальчиком, в этом году избавилась бы уже от чужой опеки), принцу — двадцать четыре, они иногда переписывались, и она знала, что он мечтает жениться по любви. Репутация Розмари же, наверное, из-за матери давно была безнадежно испорчена, и ей стоило ждать разве что охотников за приданым.
Тень матери… Да что говорить — даже герцог Окделл, очнувшись и выяснив, что он в замке Роксли, первым делом настороженно спросил, дома ли вдовствующая графиня, и, когда Розмари ответила ему, что та в столице, на его лице отразилось неподдельное облегчение. Наверное, герцога с матерью тоже связывала какая-то недостойная, как у нее всегда, история, но Розмари, к счастью, не удалось надолго над ней задуматься, потому что как раз прибыла герцогиня Окделл со свитой: личным врачом и его помощником, фрейлинами и слугами, и замок охватила суматоха. Герцогиня была такой спокойной, такой безмятежной, как талая прозрачная вода весной, что Розмари, глядя на нее, и сама почти перестала тревожиться. Она не знала герцога и герцогиню близко, но встречалась с ними на маленьких приемах, которые те устраивали в Надорском замке для окрестного дворянства (отец, уважавший чистоту старой крови и древние традиции, наверное, был бы рад, что сюзерен помнит о своих вассалах), и на чужих праздниках, и каждый раз любовалась герцогиней, немного восхищалась, может быть, немного завидовала; и, может быть, втайне хотела, чтобы та — а не графиня Дженнифер — была ее матерью… У герцога, между прочим, был и сын, но на много лет младше Розмари, поэтому породниться с герцогиней у нее ни за что бы не получилось.
Герцогиня Окделл тем временем поила герцога лекарством — каким-то незнакомым снадобьем, которое смешал привезенный с собой врач, — с ложки и после каждого глотка, склонившись, запечатывала ему губы поцелуем. Розмари знала, что моду на подобные игры — в раненого и сиделку, больную и врача — ввела нынешняя графиня Савиньяк (или графиня Лэкдеми: Розмари никак не могла запомнить, за кого все-таки эта женщина вышла замуж: словом, урожденная герцогиня Ноймаринен), — знала, конечно, от матери, как знала еще много другого, чего не хотела бы знать никогда. Но ведь герцог и правда, непритворно, был ранен; и эти поцелуи казались такими невинными, чистыми, почти целомудренными, смотрелись так естественно, как будто герцог с супругой были единым целым. Интересно, заботится ли он о жене так же трепетно, когда нездоровится уже ей?
Герцогиня, отставив стакан с лекарством, приложила ладонь к виску супруга и что-то пробормотала: быть может спрашивала, не больно ли ему, — они говорили тихо, и до Розмари долетали только обрывки фраз. Герцог слегка поморщился, и оба синхронно покачали головами — и оба, наверное, улыбнулись, но Розмари не видела лица герцогини.
— Ты потерял много сил, — сказала герцогиня.
«…нужно их поберечь: помолчи», — продолжила для себя Розмари ее реплику так, как всегда уговаривали больных в сентиментальных романах: вам нужно поберечь силы, сейчас нельзя разговаривать, и волноваться тоже нельзя, полежите, я буду рядом.
— …нужно восстановить, — продолжила, вопреки ее мыслям, герцогиня.
— Сейчас восстановим, — засмеялся герцог, тут же закашлялся (он был не только ранен, но и подхватил в снегу сильную простуду) и, переждав, пока приступ утихнет, приподнялся на локтях и устроился на подушке повыше. — Иди сюда.
— Погоди: здесь же запирают, наверное, замки? — герцогиня встала и направилась к двери. Розмари отступила в тень, чтобы ее не заметили, и тут же услышала, как в замке повернулся ключ, — дверь плотно закрылась, отсекая любые звуки.
Усердно отгоняя непотребные картины, стараясь не представлять, чем занимаются супруги при закрытых дверях, и не думать о том, что герцогиня, приехав, попросила отдельные покои, но отказалась от собственной спальни и всю прошлую ночь провела в комнате мужа, Розмари шагала по коридорам замка, спускалась и поднималась по лестницам, заглядывая то на кухню, то в людскую, то в кладовые, то в погреб, то к экономке — проверяя, все ли в порядке, раздавая указания, выслушивая отчеты. Ее разум был занят рутиной, но душу тревожило смутное чувство, похожее не то на ревность, не то томительную тоску, не то на темную, порочную страсть, сжимавшую ей грудь (слово, которое вертелось у Розмари на языке, она тоже гнала от себя). Не желая размышлять о наставлениях — так называемых наставлениях — матери, пришедшихся бы к случаю, Розмари принялась вспоминать о том, как герцог вообще оказался в замке в таком плачевном положении.
Это случилось в тот день, когда на улице как раз разыгралась жуткая метель — почти буря, — и Розмари уже начала жалеть, что отпустила десяток солдат из замкового гарнизона на охоту, и надеялась, что им хватит ума поскорее вернуться и не геройствовать понапрасну. Чем дольше их не было, тем сильнее она волновалась; за окнами быстро стемнело — зимний вечер наступил раньше обычного, — и только когда во дворе наконец раздались возбужденные голоса, топот копыт, лошадиное ржание, Розмари вздохнула с облегчением.
— Графиня, — постучав, в кабинет вошел управляющий, — необходимо ваше присутствие.
— Да? — Розмари вскочила: тревога, отступившая было, когда охотники вернулись, снова нахлынула на нее. — Что-то случилось на охоте? Несчастный случай с кем-то из солдат? Кто-то ранен?
— Гм, нет, — управляющий нахмурился. — С ними все в порядке, но они говорят, что нашли в снегу двух замерзших людей, вроде бы военных, и привезли в замок. Я бы хотел, чтобы вы сами посмотрели.
— Хорошо, конечно, пойдемте! Кратко расскажете мне по дороге, пока мы спускаемся, что там произошло!
История в пересказе управляющего звучала совсем странно, почти сказочно: сначала охотники будто бы наткнулись на двух оседланных лошадей, бредущих неведомо куда; потом за завыванием ветра вдруг услышали, как кто-то поет, пошли на голос, а когда песня стихла, то разглядели яркую тряпку, привязанную почему-то к шпаге. Раскопав сугроб, они обнаружили под снегом двух людей — по счастливой случайности, они были еще живы, но совсем заледенели.
— Вы же послали за врачом? — спросила Розмари.
— Лучше вы сами сначала посмотрите, — проворчал управляющий. — Вдруг это какие-то бродяги, бандиты — сами знаете, что в наших краях орудовала шайка, — или дезертиры, или, того хуже, перебежчики из-за границы!
Розмари хотела было ему возразить, что долг человеколюбия велит помогать любому, будь то бродяга или перебежчик, но тут они как раз дошли до караульной, куда отнесли спасенных, и, едва бросив взгляд на лицо старшего из военных, Розмари узнала его: не узнать эти черты было невозможно.
— Да это же герцог Окделл! — воскликнула она. — Скорее, не стойте столбом: их надо согреть! Прикажите готовить теплые ванны, пусть проветрят комнаты в хозяйском крыле и застелют постели — и отправьте уже, наконец, кого-нибудь за доктором!
За этими мыслями Розмари не заметила, как снова оказалась в том же коридоре, из которого недавно позорно сбежала, — на пороге комнаты юного спутника герцога Окделла. Она знала его имя: придя в себя, молодой человек отрекомендовался как «корнет Готлиб Чилл, оруженосец полковника Окделла», — но не была уверена в титуле и поэтому сомневалась, как нужно к нему обращаться. Кажется, говорили, что герцог взял в оруженосцы кэналлийца — значит, наверное, он рэй, то есть, как принято было переводить кэналлийские титулы, маркиз. Однако внешность совсем не была кэналлийской: он скорее был неуловимо похож на герцогиню Алва, которую Розмари видела всего пару раз, и то мельком: герцогиня почти не бывала при дворе. Впрочем, расспрашивать молодого человека было неловко, да и недосуг: сначала его одолела горячка, и он лежал в забытьи; потом очнулся герцог Окделл; потом прибыла герцогиня: Розмари написала и ей, и в полк, в расположение Северной армии, на следующее же утро после того, как герцога нашли.
— Как вы себя чувствуете, маркиз? — спросила Розмари, отворяя дверь и входя.
Молодой человек не спал и вообще выглядел куда бодрее, чем раньше: не таким умиротворенным, как герцог, но и не таким изможденным, больным и несчастным, как в первый день: должно быть, личный врач герцогини знал свое дело лучше, чем местный лекарь. Он пошевелился под одеялом, устраиваясь удобнее, поморщился (врач докладывал, что, как герцог застудил грудь, так и его оруженосец застудил поясницу, и теперь у него болела спина и отчего-то ноги) и улыбнулся:
— Благодарю вас, графиня, все в порядке.
— Вам ничего не нужно, всего достаточно? — Розмари подошла и присела на кресло у постели (не так близко, как сидела герцогиня, а на подобающем расстоянии). — Хотите попить?
— Всего достаточно, кроме того, что мэтр пока не разрешает вставать, — признался молодой человек и, снова поморщившись, попросил: — Да, пожалуйста, если вам не трудно.
Окинув взглядом комнату, Розмари обнаружила на столике у кровати кувшин с травяным отваром, уже остывшим, и точно такой же стакан, точно такую же ложку и точно такую же баночку со снадобьем, как стояли у герцога; наливая отвар из кувшина и подавая его молодому человеку (их пальцы при этом на мгновение соприкоснулись, и Розмари от неожиданности чуть не отдернула руку), она тут же снова вспомнила, как это делала герцогиня; тут же снова невольно представила, что происходит в соседней спальне; посмотрела на кровать, на подушки, на светлые вихры, широкие плечи, на ноги, закутанные одеялом, и у нее против воли вырвалось:
— Вы же ничего себе не отморозили? Ничего… важного или ценного?
— О, нет, к счастью, ничего! Я бы знал!
На самом деле, она тоже знала — врач бы ей обязательно сообщил, если бы такое случилось, — но не успела остановить себя и продолжила — как будто не она сама, а мать говорила ее устами:
— Может быть, нужно проверить?
— Что? — с недоумением спросил молодой человек, и Розмари захотелось влепить себе пощечину.
— Ничего, извините! — быстро сказала она, опомнившись. — Простите, я задумалась! Маркиз, хотите, я вам почитаю вслух? Я же правильно, кстати, называю ваш титул — маркиз?
***
— Так я, наверное, испрошу у матушки благословения? Как вы на это смотрите, Розмари? — осторожно спросил Готлиб. Завтра герцог — получивший отпуск по ранению: из ставки армии прислали письмо, — уезжал домой, а потом собирался в Алвасете, и Готлиб, конечно, ехал с ним; это значило, что он уже скоро увидится с матушкой — но еще раньше покинет Розмари. Беседы с ней очень скрасили его пребывание в замке, пока Готлиб с эром Ричардом приходили в себя после их снежного приключения: не только в первые дни, когда разговоры с ней — и вообще ее забота — отвлекали его от болезни (однажды, насмотревшись, наверное, на эрэа Юджинию, Розмари даже взялась кормить его, ослабевшего от жара, с ложечки, и это было одновременно страшно неловко и крайне приятно); но и потом, когда ему стало лучше; и еще позже, когда он уже совсем поправился, а эр Ричард — еще нет, поэтому врач запретил ему путешествия, и они оставались в Роксли. Незаметно для самих себя они перешли с обращения по титулам к обращению по именам, и постепенно Готлибу стало понятно, что мысль о матушкином благословении кажется ему вполне резонной, и вот наконец сегодня он произнес ее вслух. Впереди, конечно, лежал тернистый путь: матушка поначалу ни за что не согласится принять иноверку — пусть в Талиге давно уже примирились две конфессии, но матушка считала, что здесь все равно верят не в то и не так, как она привыкла и как считала правильным, а вопрос убеждений для нее был вопросом жизни и смерти; но Готлиб надеялся ее переубедить.
— Благословения? — растерянно спросила Розмари. — Нет, вы шутите, Готлиб! Это невозможно! Этого никогда не получится! Я для вас не пара!
— Но почему? — удивился он. — Мне казалось, мы ведь с вами уже обсуждали, что… что вы, наверное, не против… Или дело в вашей семье? Но наши семьи, как я понял, примерно равны по происхождению, и вы воспитывались при дворе…
Розмари невесело рассмеялась; Готлиб накрыл ее ладонь своей, и несколько минут они сидели молча, пока она вдруг не вырвала у него свою руку и не воскликнула:
— При дворе! Иногда мне кажется, что я воспитывалась в веселом доме! Сначала мать… Потом Ее Величество начала благоволить герцогине Эпинэ — а ведь все знают, что до свадьбы она была куртизанкой! Потом появилась эта женщина, графиня Савиньяк… Да что далеко ходить — даже сама Ее Величество…
— Стойте! — прервал ее Готлиб. — Нельзя говорить такое о королевской особе: это просто опасно! Розмари, вы переживаете совершенно зря и как будто просто выдумали повод, а сейчас уже заговариваетесь! Даже если ваша матушка и позволяла себе какие-то… вольности, то вы ведь не она. Признайтесь, может быть, есть что-то еще, другая причина?
— О да, — сказала Розмари. — Еще я помолвлена. Правда, это давняя история, никто ничего уже не ждет, и мы договаривались не стоять друг у друга на пути, поэтому нужно будет написать и разорвать уже эту помолвку.
— И с кем же вы помолвлены?
— С принцем Карлом.
Готлиб словно воочию увидел, как все его планы и надежды летят прямиком в Закат: уж он-то прекрасно — по семейному опыту — знал, что означает поссориться с правящей фамилией и чем это может закончиться.
— Это, конечно, очень неудачно, — медленно проговорил он. — Вам лучше не писать ему самой: поверьте, не стоит вставать на пути у королевских особ.
Розмари вздохнула:
— Да… я тоже об этом думала. Ну что же, мы подождем: может быть, Его Высочество сам вспомнит и напишет.
— Подождем, — согласился Готлиб и, приобняв ее за плечи, притянул к себе.
***
Им пришлось ждать почти два года, пока однажды на большом придворном балу принц Карл не познакомился с Мэри Окделл, и все не разрешилось само собой.
_______________________
Примечания:
- Розмари Рокслей (в каноне Розмэри, род. в 398 г.) — законная дочь Генри и Дженнифер Рокслей, по имени упомянута один раз в приложениях;
- в роли Готлиба Чилла — Иван Морозов (род. на Земле в 1650 г., т.е. здесь в 400 г.), сын той самой боярыни Морозовой; в этой истории Марта Чилл (та самая Морозова) пошла путем Курбского, успела эмигрировать, бежала к своей подруге в Кэналлоа и живет там;
- попросим уважаемую радиостанцию поставить для наших героев музыку: саундтрек для Готлиба — www.youtube.com/watch?v=eu0rzgRV_Ks; саундтрек для Розмари — www.youtube.com/watch?v=XNNFbVLaADM; youtu.be/nVo79Xlm9Dc?t=82 (ария из оперетты «Розмари», в русском переводе известна как «Цветок душистый прерий» и не имеет ни одного общего слова с оригиналом: youtu.be/r1Uqt4FoVg4?t=36).
Айрис/Берто: Само-АУфанфик для Jujujul (которая делала ставку на одну сюжетную линию и угадала) про Айрис/Берто.
Само-АУ, в котором у Айрис и Берто все складывается, а Руперту дают отставку: альтернативная отвилка от 32 главы.
Записка от Берто нагнала Ричарда на полпути в столицу: до свадьбы Айрис оставалась неделя, и Ричард, отпросившись из гарнизона чуть пораньше, ехал теперь домой. Дорога шла через перелесок и скоро должна была вывести к деревне, и Ричард как раз взялся занимать себя созерцанием — тренировался находить и отмечать красоту в мельчайших деталях (как сложены листья деревьев, как перетекает между ними тень, как сквозь них просачивается свет, как изогнута ветка, как шуршит под копытами сухая земля) и удерживать на них внимание, — когда к нему подбежал мальчишка-оборванец, ростом едва ли по стремя, и, стоило Ричарду придержать лошадь, сунул ему в руку скомканный листок бумаги и тут же припустил прочь, не дожидаясь, пока ему кинут медяк.
Берто, который вообще-то по приказу эра Рокэ должен был сейчас скучать где-то далеко в море, писал, что остановился на постоялом дворе на северном, обращенном к столице, краю деревеньки, и предлагал встретиться — но только секретно: так, чтобы об этом не узнала ни одна живая душа. Ричард сделал глубокий вздох, мысленно поблагодарил созерцание за то, что оно настроило его на умиротворенный лад (волноваться как будто уже разрешили, но лучше было не рисковать) и, обернувшись к денщику, Камило, ехавшему следом, сказал:
— Задержимся здесь на постоялом дворе на пару часов.
Камило невозмутимо кивнул, и Ричарду вдруг пришло в голову, что тот может проговориться (или, хуже того — намеренно донести) эру Рокэ об этой встрече — и у Берто, наверное, будут неприятности, особенно если он сбежал с флота и теперь скрывался; и Айрис обязательно расстроится. Всю дорогу до постоялого двора он прикидывал, как бы ему отделаться от денщика: прямо попросить подождать внизу, или поручить ему лошадей, или вообще приказать погулять по округе, или…
На его счастье, хозяин постоялого двора уже ждал их у входа и, поприветствовав Ричарда, сразу повел его наверх, в жилые комнаты, а Камило предложил скоротать время в общем зале за кувшином-другим вина. Поднявшись на второй этаж вместе с Ричардом, хозяин постучал условным стуком (три размеренных гулких удара и шесть быстрых попарно — Берто всерьез озаботился конспирацией), дверь приоткрылась, и Берто, выглянув на мгновение, схватил Ричарда за руку и затащил его внутрь.
— Дик! — воскликнул он. —Наконец-то! Как хорошо, что ты приехал!
— Берто, что все это значит? Ты же не дезертировал? — настороженно спросил Ричард, когда они наобнимались, и Берто со всех сторон его осмотрел и даже ощупал: полгода назад, когда они виделись последний раз, Ричарду было еще так худо, что он едва мог встать с кровати, и Берто, запомнив его совсем больным, до сих пор волновался, хотя они и переписывались, и он знал, что все давно в порядке.
— Ах, нет, что ты! — Берто махнул рукой. — Альмиранте отпустил! Я, правда, немного прячусь, но больше от дяди Рокэ: получается, я нарушил его приказ, раз приехал, и не хочу, чтобы он знал… Но он простит!
Эра Рамона можно было понять: все на флоте наверняка сочувствовали Берто, который вынужден был уступить возлюбленную отвратительному дриксу, да еще и вражескому офицеру, да еще и тоже моряку, и готовы были ему помогать — особенно теперь, когда эр Ротгер, единственный, кто относился к дриксу неплохо и даже немного ему покровительствовал, отбыл в экспедицию.
— Дик, устрой мне встречу с Айри! — вдруг попросил Берто, и Ричард от неожиданности вздрогнул. — Пожалуйста! Всего одну! Это важно!
— Думаешь, она согласится?.. Берто, ты же сам не хотел приезжать на свадьбу! Почему же теперь передумал?
— На свадьбу я и не собираюсь! — отрезал Берто. — Мне нужно с ней поговорить. Дик, ну пожалуйста!
— Если ты появишься в столице, то тебя сразу заметят, — сказал Ричард и сам удивился, насколько он спокоен: должно быть, эффект от созерцания еще не выветрился; или же он, сам того не сознавая, обрадовался: в глубине души у него зародилась надежда, что Айрис, встретив и выслушав Берто, откажется от дрикса.
— Да, да, — Берто закивал. — Я перебежками доберусь до города, но остановлюсь где-нибудь в предместье — пришлю записку так же, с посыльным: поймаю какого-нибудь парнишку — а ты через него сообщи, что вы с Айри решите.
— Ладно… Давай попробуем, но не знаю, что из этого получится.
— Что-нибудь да получится! — Берто, мгновенно приободрившись, хлопнул его по плечу. — Спасибо, Дик! Только не говори пока дяде Рокэ!
Спустившись в общий зал, Ричард отказался от обеда и вина, попросил стакан холодной воды и, расплатившись с хозяином, подозвал Камило. Тот безмолвно последовал за ним, и Ричард впервые пожалел, что за все это время не догадался обзавестись верным человеком — слугой или пажом, — который был бы предан лично ему, не подчинялся бы эру Рокэ и вообще не имел бы отношения к кэналлийцам. У Айрис хотя бы была Дейзи, которую прошлой зимой — когда Ричард заехал проведать родные земли — удалось забрать из Надора и определить, как они давно и планировали, в камеристки. Ричарду ничего не мешало бы точно так же взять с собой одного из надорских домочадцев, но он, привыкший, что при нем состоят кэналлийские слуги, даже не подумал об этом.
Айрис неожиданно легко приняла новости о приезде Берто и охотно согласилась на их план — повидаться с ним тайно: возможно, она уже начала сомневаться, нужен ли ей дрикс, и грядущий брак теперь немного ее тяготил. Они договорились, что назавтра же Ричард как будто вывезет ее на прогулку за город, там отошлет ненадолго эскорт, они вдвоем доберутся до условленного места встречи, а дальше уже пусть сам Берто соображает, где и как им поговорить, скрывшись от чужих глаз.
То ли удача была на стороне Ричарда, то ли Камило уже донес эру Рокэ о подозрительном визите на постоялый двор, и тот, выяснив правду через своих людей (или поручив выяснить Хуану), решил не вмешиваться, потому что и ему ведь не очень нравился дрикс, — но, так или иначе, все вышло так, как они задумали. Берто опять нанял какого-то беспризорника, через которого они обменялись записками, и вот поутру (до свадьбы оставалось четыре дня, жених собирался явиться завтра, но предупредил с дороги, что задержится еще на день) Ричард с Айрис, не сказав ни слова младшим и не взяв никакого эскорта (Хуан, на удивление, не стал настаивать, а эр Рокэ вообще как будто ту ночь провел не дома), выехали из особняка и направились к городским воротам. Уже скоро им навстречу выскочил уже знакомый посыльный, который провел их по узкой тропинке в сторону от дороги, на опушку леса, где Берто устроил нечто вроде маленького походного лагеря: его расседланный конь был привязан к дереву, на траве были разостланы два плаща, а в углублении, вырытом в земле, горел костерок.
Ричард оставил Берто и Айрис наедине и, отойдя подальше и отвернувшись, чтобы их не смущать, принялся ждать. Он не слышал, о чем шел разговор, и не знал, что между ними происходит, но воображение тут же начало подсказывать, что, возможно, Берто уже стоит на коленях и целует Айрис руки. Наконец за спиной послышались шаги, Айрис похлопала Ричарда по плечу и, когда он обернулся, сказала странным голосом:
— Поехали.
Выглядела она одновременно задумчивой и растерянной — даже немного ошарашенной, — и при этом неожиданно довольной; Берто же вообще не подошел попрощаться и только помахал им издалека. Минут пятнадцать обратного пути прошло в молчании, пока Айрис вдруг не сказала:
— Знаешь, Берто предлагает бежать и тайно обвенчаться.
— Ну да, — машинально ответил Ричард. — Бежать в Багряные земли и там завести гарем — я уже столько раз это слышал... Постой! — он резко дернул поводья. — Что, правда?!
— Ну да, — Айрис повела плечом. — Он хочет сегодня ночью, но я думаю, что надо дождаться, пока приедет Руперт, чтобы честно сказать ему это в лицо…
От этих слов у Ричарда зашумело в ушах, и он спешно представил себе игру света и тени на листьях, ветку яблони в цвету, веер с журавлями, лицо принцессы, вырез ее платья и руки; потянулся к груди пощупать амулет в кожаном футляре и вовремя вспомнил, что старый утрачен, а новый еще не готов: принцесса рисовала для него, как и обещала, другую миниатюру — двух птиц на дереве, — но пока не закончила.
— Айри, — медленно сказал он, — может быть, лучше уладить все… официально? Разорвать помолвку, заключить новую? Нет, пойми, я рад, что ты все-таки выбрала Берто, и тебе надоел твой дрикс, но все-таки…
— Берто уже нашел церковь, где согласились помочь, и договорился со священником, —заметила Айрис задумчиво, как будто убеждала сама себя, и, еще немного помолчав, решительно добавила: — Нет, лучше все-таки сегодня же ночью! Так всем будет и проще, и удобнее, а Руперту я оставлю письмо!
— Ну и где же вы будете жить? В лесу? Айри!
— А, нет, конечно: пару дней на постоялом дворе — у хозяина жена, оказывается, с Марикьяры, — а потом, когда все уляжется, уедем домой… наверное, эр Рокэ в конце концов нас простит.
Берто, похоже, успел досконально продумать все детали; Ричард понял, что Айрис не переубедить, и ему оставалось только смириться.
В свой план Айрис сумела вовлечь еще и камеристку: Дейзи якобы выпросила себе свободный вечер и отправилась погулять по городу, а на деле должна была, захватив небольшой сверток с вещами — так, чтобы хватило бы на первое время, — выбраться за городские ворота и ждать там сначала Берто, который решил, что появиться ночью в городе безопасно (не побежит же ночная стража сразу докладывать Первому маршалу, что в город въехал некий маркиз Салина), а потом — возвращения Берто с Айрис. Ночью, когда младшие девочки заснули, другие домочадцы разбрелись по комнатам, и дом затих, Ричард открыл для Айрис окно в библиотеке, спустил веревку, а сам отправился заговаривать зубы эру Рокэ и отвлекал его, пока не услышал на улице легкий перестук конских копыт, шорох ткани и скрип ставни. Как бы ему ни хотелось поехать с следом и проследить, чтобы все прошло прилично — и поддержать Айрис, и быть рядом с ней, и повести ее к алтарю, и заодно сделать венчание менее тайным, — он был вынужден остаться дома, чтобы с утра принять на себя первый гнев эра Рокэ.
— Знаешь, я ведь мог бы разжаловать вас обоих, — нарочито небрежно бросил эр Рокэ наутро, когда уже выяснилось, что Айрис не ночевала в спальне, что ее нет дома, что никто не видел ее со вчерашнего вечера; когда Ричард снова пришел к нему в кабинет и, стараясь смотреть прямо и не отводить глаза, во всем признался (он, к счастью, уже успел получить весточку от Айрис: все прошло удачно, они устроились на постоялом дворе, она привыкала к мысли, что теперь маркиза Салина). — И тебя, и Салину — вот только ваш проступок не имеет отношения к армии! Каррьяра, да там нужно разжаловать весь флот начиная с Альмейды — они ведь все ему потворствовали! Вот что я, по твоей милости, скажу дриксенской стороне?
— Правду? — предположил Ричард. — Айри ведь написала Руперту письмо, где все объяснила.
— О да… — эр Рокэ с силой потер лоб. — Если бы дриксенцы, не стерпев оскорбления, просто затеяли войну, то я с этим легко бы справился. Но ведь мне теперь опять Леворукий знает сколько бодаться с канцелярией Манрика и успокаивать Фердинанда, который лишился своего «большого международного события». Почему нельзя было определиться раньше?! Ладно Айри и ладно ты — вы у нас любители романтических сюжетов: бежать в ночи, сочетаться браком, потом упасть отцу в ноги и молить о прощении — но от Берто я не ожидал!
Ричард почувствовал, что краснеет: примерно так он и представлял себе грядущее примирение.
— Без наказания вас оставить нельзя… Пожалуй, можно было бы лишить тебя содержания этак на полгода, — сказал эр Рокэ чуть спокойнее. — Поживешь на теньентское жалование; твои доходы от провинции, естественно, за это время никуда не денутся. С Салиной тоже что-нибудь придумаю…
— Хорошо, — кивнул Ричард. — Только не ругайте саму Айри.
— Да что уж там, — эр Рокэ вздохнул и вдруг рассмеялся. — Ладно, кто бы говорил: уж мне ли бояться скандалов! Дикон, сейчас наверняка явится наш обманутый жених, так что изволь присутствовать при разговоре. Можешь считать это еще одним наказанием.
Ричард подумал, что дрикс вполне может попытаться вызвать родственников сбежавшей невесты (нет, тот не знал, что Айрис сбежала: отвергнувшей его невесты) на дуэль — или прямо, или будет напрашиваться на ссору; представил вдруг себя на месте дрикса, принцессу на месте Айрис и Колиньяра на месте Берто и убедился, что вызова не избежать; и следующие пару часов размышлял, как увязать эту грядущую дуэль и тот поединок, который он обещал Роберу Эпинэ.
Дрикс действительно пришел быстро — должно быть, сразу, как приехал в посольство и обнаружил письмо на свое имя; даже как будто не успев переодеться с дороги.
— И все-таки я бы хотел поговорить с самой герцогиней, — повторил он, стараясь держаться спокойно: Ричард видел его впервые, и тот не произвел на него особенного впечатления, но впору было восхититься его стойкостью.
— Она не принимает, — сказал эр Рокэ с легкой усмешкой. — Точнее, я думаю, вы понимаете, господин Фельсенбург, что она не желает вас видеть.
— Но почему? Вот это письмо… — дрикс вынул из-за пазухи конверт, подписанный почерком Айрис, и, разгладив, протянул эру Рокэ.
— Дело в том, что она вас больше не любит, — эр Рокэ отстранил письмо. — И, говоря откровенно, есть отчего… Начнем с того, что полгода назад, когда ей было тяжело, плохо, страшно, ее утешал совершенно другой человек, а вы не удосужились приехать — да что там, у вас не возникло об этом даже мысли!
— Но это было бы неудобно, и не мог же я вот так внезапно сорваться и приехать!
— Вот именно. А недавно она узнала о вас кое-какие подробности и посчитала, что ваше поведение не соответствует ее представлениям о чести и достоинстве.
— Что?!
— Во-первых, вы сами однажды признались, что в свое время не гнушались домами терпимости: для Айрис это оказалось серьезным препятствием. Во-вторых, вы ведь ей изменяли — уже после помолвки!
— Неправда! — воскликнул дрикс, и Ричард с недоумением взглянул на эра Рокэ: знай Айрис, что жених ей изменяет, она бы бросила его гораздо раньше. Возможно, эр Рокэ блефовал, и Ричард решил ему подыграть:
— Айрис строго воспитана. Знаете, с первым женихом она как раз рассталась из-за куртизанки.
— Изменяли ей с астэрой, — продолжил эр Рокэ. — Я прекрасно знаю, что вице-адмирал Вальдес познакомил вас со своими «девочками», и они вами заинтересовались.
— Да, но я не понимаю, какое это имеет отношение…
— Самое прямое! Вам ведь наверняка с тех пор часто снятся соответствующие сны, — вкрадчиво сказал эр Рокэ.
Дрикс покраснел:
— Сон еще ничего не значит…
— О, в вашем случае значит очень многое: уж вы-то, с вашими способностями и вашим наследием, вполне могли заметить, что вам является астэра, и прогнать ее. Это ведь азы для любого эория!
— О чем вы?! — дрикс вскочил и тут же, взяв себя в руки, проговорил раздельно: — Я вас понял, герцог Алва. Совершенно незачем было изобретать отговорки — мне вполне достаточно знать, что герцогиня Айрис полюбила другого. Ну что же — насильно мил не будешь! Прощайте!
Когда за ним закрылась дверь, эр Рокэ, повернувшись к Ричарду, спросил:
— Ты тоже надеялся его вывести из себя и спровоцировать на дуэль? Как видишь, его самообладанию можно только позавидовать. Итак… это было самое легкое, — он поднялся. — Пойдем, Дикон: нас ждет канцелярия церемониймейстера.
По его тону Ричард понял, что Айрис и Берто больше нечего бояться, и они смогут вернуться в столицу, как только формальности будут улажены, и дриксенская делегация отправится восвояси.
Новое! В главах 33, 35, 36 расширены / переписаны сцены с Теодорой, чтобы дать ей больше экранного времени; зато эпизоды "Экскурсия по Хёгреде" (из главы 33) и "Мысли гостей на свадьбе Алвы" (из главы 35) перенесены в "Вырезанные сцены")
Глава 25-ЭпилогГлава 25
В этой и следующих двух главах травестируется вся "Северная" линия канона: ВМФ, Дриксен, Торка, Ноймар; в три главы пытаемся уложить примерно десять последних томов — ну да все равно АУ!
читать дальшеВоенно-морская тема, как оказалось, не исчерпала себя в Фельпе: вскоре после Зимнего Излома Альмейда, наконец-то приехавший вместе с Берто в гости, рассказал очень занимательные новости из Хексберга. Марсель к тому времени уже отбыл домой, в имение: его потребовал к себе отец; зато вернулся Ричард, и сейчас они с Альберто и девочками, наверное, вспомнив детство, не то носились по саду, не сидели в укромном уголке и шушукались впятером — по крайней мере, Рокэ и Альмейда беседовали наедине.
История оказалась откровенно странной, если не сказать глупой: примерно за неделю до Излома несколько дриксенских кораблей, сопровождавших торговый караван, который шел из Ардоры во Флавион, проходя мимо Хексберга, отделились от конвоя и попытались атаковать береговое охранение. Марикьярскому флоту, как раз стоявшему в Хексберге, пришлось ввязаться в бой; вскоре присоединились и «девочки» — кэцхен, то есть астэры, которые жили на Хексбергской горе и могли, если их хорошенько разозлить, устроить на море сокрушительный шторм. Дриксенский конвой был разбит, корабли частью потоплены, частью захвачены; купеческие суда в основном успели спастись, хотя без потерь не обошлось.
Рокэ поморщился. Инцидент, который мог привести к войне с Дриксен, сейчас был совершенно некстати: Рокэ куда больше заботил грядущий Излом Эпох, до которого оставалось чуть меньше года. Они с Марселем этой осенью перерыли всю алвасетскую библиотеку, но не нашли ничего определенного — древние, чьи обрывочные воспоминания сумели сохраниться, упоминали о ритуале, который Император, его Повелители и, возможно, абвениарх должны были проводить в Гальтарском лабиринте, но не сообщали деталей: ни как готовиться к ритуалу, ни что брать с собой, ни что именно на нем делать, ни как долго он продлится, ни чего от него ожидать, ни чем придется пожертвовать — чем-то ведь наверняка придется, магия никогда не дается человеку просто так. Не нашлось сведений и о том, как и где искать недостающих Повелителей: Рокэ окончательно убедился, что Придды не имеют отношения к Волнам — к последнему доизломному году их осталось слишком много; и это значило, что у него потерялся не один, а по крайней мере два Повелителя. С одной стороны, на выходку дриксов нужно было ответить, припугнув их так, чтобы у них отпала охота нападать; с другой, ввязываться в зимнюю кампанию было глупо.
— Еще и этот твой протеже такое выкинул, — сказал Альмейда, с размаху грохнув бокалом о столик. — Твой фельпец, которого ты неизвестно зачем принял на службу.
— Джильди? — удивился Рокэ. — Я его взял как иностранного специалиста: он талантливый капитан, правда, не без, гм, особенностей. А что он сделал? Опять на ком-нибудь женился?
— Этот идиот чуть не развязал фельпско-ардорскую войну! Представляешь, он взял пленных — ему попалась целая лодка дриксов, и среди них неизвестно как затесался один хорошо нам всем знакомый ардорский капитан.
— Кальдмеер? — засмеялся Рокэ.
— Именно. Я не вдавался в подробности — там какая-то мутная история, он вроде бы оказался ранен, а дриксы, которые раньше служили под его началом, по старой памяти кинулись его спасать… Так вот, твой доблестный фельпец опознал дриксенского адмирала и объявил его ценным заложником — он то ли не знал, то ли забыл, что тот давно вышел в отставку. Когда они высадились, Джильди отправился искать начальство, кому бы доложить о своем подвиге — меня там не было, так что он наткнулся на вице-адмирала.
— Представляю себе лицо Ротгера!
— Ротгер так орал, что было слышно на другом конце города! — Альмейда наконец тоже рассмеялся. — Он сразу забрал приятеля к себе домой, а вместе с ним захватил еще одного пленного, теньента — и, кстати, вот этот как раз оказался ценным приобретением. Это какой-то родственник их короля, по фамилии Фельсенбург.
— О, а это уже удачнее, — Рокэ невольно почувствовал легкое злорадство: именно молодого Фельсенбурга он в свое время рассматривал на роль жениха Айрис, и именно его семейство очень неучтиво отказало тогда Рокэ; теперь юнец очутился в его руках. — Только держать его у Ротгера не годится: Ротгер наверняка ему попустительствует, и тот у него катается, как сыр в масле, как будто не в плену, а в гостях; да и до границы слишком близко — очень легко сбежать. Стоит, пожалуй, переправить господина принца в Алвасете — пусть прокатится в трюме, потом посидит в подвале, а потом, когда я разберусь, что нужно Дриксен, — точнее, я имел в виду, когда Дриксен опять проиграет, — станет еще одним моим козырем в переговорах. Можно, пожалуй, послать за ним кого-нибудь на быстром корабле — например, Берто.
При этих словах дверь отворилась, и в комнату просунулись две головы — Берто и Ричарда, — не настолько встрепанные, как в детстве, но такие же любопытные: молодые люди, похоже, подслушивали в коридоре. Айрис с ними не было.
— Да, дядя? Альмиранте? — бодро отозвался Берто, сделав вид, как будто только что проходил мимо и случайно услышал, как назвали его имя. — Вы звали?
— Тут еще пришла почта, эр Рокэ, — добавил Ричард, немного смутившись под взглядом Рокэ. — Два письма для вас.
— Давай, — Рокэ протянул руку, не напомнив ему ни что необязательно было стоять под дверью, затаившись, вместо того чтобы спокойно войти, ни что подслушивать некрасиво, ни что письма мог бы принести и лакей. — Отвлечемся от наших дриксов и посмотрим, что пишут.
Первое письмо было из столицы, от Робера Эр-При — точнее, теперь Эпинэ; второе — из Агариса, от того осведомителя, который послеживал для Рокэ не только за делами Эсперадора и его присных, а с недавних пор — и гоганов, которые вдруг зашевелились, но и за незадачливым кавалером Деллобордо. Открывая письмо от Эпинэ, Рокэ вскользь подумал, что нужно бы соединить надорского управляющего и Хуана и поручить им купить из надорских доходов особняк для Ричарда, потому что свадьба Айрис не за горами — судя по тому, что Эпинэ прислал письмо в неурочное время; а потом повзрослеет и заведет семью сам Ричард, и не будут же они — оба их выводка — все их многочисленные грядущие дети, приезжая в столицу, останавливаться в доме на улице Мимоз.
— А Айри не с вами? — уточнил Рокэ у Ричарда и Берто. — Кстати, почему? Ей тоже пришло письмо от Эпинэ?
— Нет, он же никогда ей не пишет, — мотнул головой Ричард: Эпинэ и правда общался с невестой и даже посылал для нее подарки только через Рокэ. — От подруги, эр Рокэ. Она ведь познакомилась с девушками… ну, с парой фрейлин Ее величества, когда вы взяли ее в столицу.
— Ладно, — проронил Рокэ, оборвав Ричарда: ему не очень нравилось, что Айрис завела дружбу и теперь переписывалась с одной из девиц Манрик, но, кажется, к счастью, хотя бы не считала ее своей конфиденткой — для того, чтобы делиться секретами, у нее были и сестры, и брат. Вздохнув, Рокэ пробежался глазами по строчкам письма от Эпинэ и, вчитавшись, чуть не выронил листок: тот писал, что ему очень жаль, очень неловко, стыдно и так далее, но он вынужден разорвать помолвку — он встретил в столице чудесную женщину, которую полюбил с первого взгляда, невзирая на грязные, нелепые сплетни, распускаемые о ней недоброжелателями, и которая согласилась принять его предложение и была готова стать его женой, как только получит развод от мужа — а это не составит труда, потому что у них не было детей. Не удержавшись, Рокэ закрыл глаза рукой и засмеялся: избранницей Эпинэ была Марианна, знаменитая столичная куртизанка, хозяйка роскошного салона, фаворитка Марселя Валме (и одновременно с ним — еще множества дворян); между прочим, ей даже не понадобится развод, потому что ее брак с бароном Капуль-Гизайлем не был освящен церковью — об этом не распространялись, но Рокэ знал об этом от Салигана.
— Что там, эр Рокэ? — встревоженно спросил Ричард. — Дайте я посмотрю!
— Дикон, сходи-ка за Айри… — начал Рокэ, отсмеявшись, но Ричард уже выхватил письмо из его руки и уставился в него сам. Ему хватило пары минут, чтобы добраться до сути.
— Вот сволочь! — закричал он, отбрасывая письмо. — Вот же скотина! Подонок! Я его вызову! Эр Рокэ, где те перчатки, которые он прислал Айри в подарок? Они мне нужны! Она их все равно не носит! Они даже не подошли!
— Да что случилось? — спросил Берто. — Он что-то написал про Айри?
— Он ей изменил! Нет, не так — он ее променял! Он женится! Какая-то куртизанка для него лучше, чем Айри!
— Что?! — взревел Берто. — Я тоже его вызову! Эр Рокэ, дайте перо!
— Нет, — сказал Рокэ. — Никаких дуэлей, молодые люди. Во-первых, согласитесь: хотя это и неприятно — хотя мне его тоже хочется придушить — но Эпинэ поступил — как бы мне ни претило это слово — благородно: он предупредил нас заранее, а мы договаривались, что если девочкам понравится кто-то другой, мы разорвем помолвку — значит, это право есть и у женихов! Во-вторых, Ричард, тебе ли не знать: мне нужен Повелитель Молний на Изломе! Живым и здоровым! Если вы с ним устроите дуэль, то мироздание, конечно, не даст никому из вас погибнуть — но вот насчет Берто я не уверен! Нет, я запрещаю.
— Все равно вызову его, как только увижу! — зло сказал Ричард.
— Значит, увидишь не скоро: в моей власти сделать так, чтобы ты еще долго не оказался в столице. Ступай лучше приведи Айри — я уверен, она отнесется к этому гораздо спокойнее, чем ты.
До письма из Агариса у Рокэ дошли руки через неделю: сначала ему пришлось успокаивать Айрис, которая не расстроилась, но тоже рассердилась; потом изобретать, как удалить Ричарда от столицы, и одновременно — обдумывать план грядущей дриксенской кампании. Наконец ему удалось изящно сопрячь два решения: Ричарду было поручено доставить пакет в расположение Северо-Западной армии и оставаться там до прибытия полков генерала Феншо: Рокэ намеревался стянуть как можно больше войск к границе с Дриксен. Приказ Первого маршала весил больше, чем распоряжения какого-то генералишки, поэтому Ричард вынужден был подчиниться, несмотря на то, что Феншо пока ничего не знал об этом назначении. Альберто же был отправлен в Хексберг за ценным пленником, которого должен был забрать у Вальдеса и привезти в Алвасете; Ричард ехал с ним: от Хексберга до Гельбе было легко добраться по суше. И Ричард, и Альберто, однако, успели написать по письму для Эпинэ, но Рокэ сумел перехватить оба и, не вскрывая, сжечь.
Альмейда тоже отбыл, зато внезапно появился Лионель, который решил устроить себе отпуск и, оставив армию на подчиненных, обогнул столицу, чтобы не попадаться на глаза королю, и приехал в Кэналлоа.
— Не уверен насчет опалы, но твоя ссылка скоро закончится, Ли, — сказал Рокэ, когда они с Лионелем, как неделю назад с Альмейдой, устроились в кабинете. — Я перебрасываю войска на северо-запад — дриксы совсем распоясались, собираюсь их припугнуть. На каданской границе сейчас спокойно, так что оставишь там пару полков и отправишься со всеми остальными через Бергмарк в Ноймаринен, а там все свои; и дальше посмотрим. Я тут уже набросал план… — Рокэ пошарил по столу и, переложив несколько бумаг, наткнулся на нераспечатанный конверт. — Так, а это что? Ли, погоди, вот, изучи пока план, а я прочитаю.
Из Агариса писали в основном о похождениях Деллобордо, и чем дальше Рокэ читал, тем сильнее становилось его недоумение; постепенно оно перешло в удивление и наконец — в потрясение. Кавалер, который несколько лет назад — забавная ирония — связался с куртизанкой, — пошел ради дамы своего сердца на преступление, кого-то зарезал, ограбил, был арестован, осужден и отправлен на каторгу — в Багряные земли, в колонию, небольшой участок которой Агария арендовала у Гайифы. Гайифские корабли, как оказалось (вот зачем им понадобился тот грандиозный флот, которым в свое время восхищался бедный Джастин), достигли багряноземельского берега чуть ли не в тот самый момент, когда Рокэ одержал первую большую победу над Кагетой, и за полтора года гайифцы укрепились там настолько, что уже устроили там каторгу и сдавали часть территории в аренду.
— Мы идиоты, Ли! — пробормотал Рокэ, отодвигая письмо и хватаясь за голову. — Мы все проворонили! Гайифа обвела нас вокруг пальца! Представляешь, пока мы были заняты то тем, то этим, по мелочам — то Кадана, то Холта, то дриксы, то Кагета, то Бордон, то опять дриксы, то наши внутренние распри, этот Штанцлер, еще Леворукий знает что, — пока мы смотрели куда угодно, только не в их сторону, они оправили экспедицию в Багряные земли и занялись освоением колоний!
— Они напали на твоих родственников? — уточнил Лионель.
— В том-то и дело, что нет! Это юго-восточный берег, совсем в другой стороне, совершенно дикие места… Я был уверен, что там никто не живет — впрочем, мы так думали и о Бирюзовых землях, а вот, поди же…
— Но это невозможно, — ровным голосом сказал Лионель. — Ни одному нормальному человеку не придет в голову ехать в неизвестность и захватывать далекие пустые земли. Это противно человеческой натуре. Ты ведь, кстати, тоже заметил, что сейчас людям едва хватает азарта, чтобы воевать между собой? Кто же будет растрачивать себя на экспедиции?
— Не знаю, — сказал Рокэ. — Не хочется об этом думать, но, может быть, как раз из-за этого последние два года все и воюют, как сонные мухи: возможно, Четверыми нам отпущена ограниченная мера страстей и стремлений, и если они уходят на что-то одно, то на другое их уже не остается. Я ведь, веришь ли, чувствовал что-то такое в Фельпе, — Рокэ потер лоб. — Но не суть. Может быть, это просто совпадение. Может быть, с Дриксен в этом году получится веселее.
***
Пленный смотрел на Берто с дружелюбной открытостью, как будто ехал не в трюме, а в лучшей пассажирской каюте, и ожидали его не долгие месяцы в темном подвале алвасетского замка, а веселое и увлекательное приключение в компании добрых приятелей. Наверняка он что-то замышлял, и Берто захотелось ударить его в зубы, чтобы стереть эту улыбочку с его лица; но соберано приказал не трогать пленного без повода, не издеваться над ним и не калечить, поэтому Берто сдержался.
— Вы, наверное, думаете, что в доме у соберано опять станете жить, как в гостях, и вам позволят делать все что угодно? — спросил он. — Так вот: этого не будет. В Кэналлоа не жалуют тех, кто на нас нападает; вам повезло, что вице-адмирал Вальдес просто радушный человек, широкой души, но вообще таким, как вы, самое место в тюрьме!
— О, я понимаю; в Дриксен поступили бы так же, — сказал пленный, пожал плечами и снова слегка улыбнулся, чем взбесил Берто еще сильнее.
— А еще знаете, что раньше делали в Талиге с военнопленными вашего сорта? — с угрозой продолжил он. — Нет? Ну так я вам расскажу. Это была давно, еще два Круга назад. Ни вашей Дриксен, ни Гаунау тогда еще и в помине не было, но люди там уже жили и воевали с нами; так вот, когда нашим в плен попадался очередной варит, молодой и красивый, прямо как вы, он должен был ублажать жену военачальника, пока той не надоедало, а потом его убивали. Ваше счастье, что соберано не женат.
— Не женат? Но у герцога Алвы ведь, я слышал, есть дочери? — спросил пленный.
— Дочери?! — возмутился Берто. — Ну ты и дрянь! Только попробуй!
— Я… — начал пленный, но тут кулак Берто, как будто против его воли, впечатался ему в лицо.
Когда Берто передавал пленного, соберано, конечно, заметил синяк у того на скуле, хотя Берто и приносил тому холодные примочки все оставшиеся два дня, пока они шли до Алвасете.
— Альберто, это что? — строго спросил соберано. — Я что велел? А ты что сделал?!
— Он упал, — пробурчал Берто.
— О да. Хватит, Альберто! Ты уже не в Лаик, чтобы изобретать такие глупые отговорки! Зачем ты его избил?
— Герцог Алва, я упал, — сказал пленный.
_____________________
Примечания:
- напоминаем канонную матчасть о пассионарности и «колодцах»: оставив Кэртиану, Абвении создали некий защитный механизм — колодцы, в которые сливаются человеческие страсти, яркие желания, сильные стремления, порывы воевать, открывать новое — в общем, условно то же, что у Гумилева называется пассионарностью. За века пассионарность в колодцах испортилась, перегнила и выплеснулась назад в мир в виде «зелени» / «скверны», которая заставляла мирных жителей сходить с ума и устроила нечто вроде зомби-апокалипсиса. Также доп. материалы к канону сообщают, что Гайифа упорно готовила колонизаторскую экспедицию в Багряные земли и именно для этого все время пыталась отвлечь от себя внимание Талига, устраивая то восстание Эгмонта, то какие-то войны; экспедиция все равно провалилась. Теория пассионарности же гласит, что всплески пассионарности выливаются не только в войны (международные или гражданские), но и в великие географические открытия, освоение новых территорий. В этом фанфике мы приводим все к общему знаменателю: Гайифа таки основала колонию, и лишняя пассионарность слилась туда. Проблемы с колодцами и зеленью в этом фанфике не будет;
- история с дриксенским (то есть варитским) военнопленным реально взята из канона, хотя это тоже не книжный канон, а доп. материалы: два Круга назад один из предков Приддов, будучи в Торке, сделал ребенка прапра…прабабушке Райнштайнера; своих детей с женой после этого у него не получалось, и тогда он нашел военнопленного, подходящего по внешности, заставил его переспать со своей женой, а потом убил. Кровь Повелителей Волн ушла на сторону, а в роду Приддов долго не было даже крови эориев (они происходили от варитского военнопленного), пока у них там не случился очередной адюльтер… я не шучу! Это все канон;
- Руперт фок Фельсенбург в каноне вызывает интуитивную приязнь у всех «хороших парней», сам будучи хорошим парнем, но здесь у нас иначе.
Глава 26
Внимание! Осторожно! Любовная линия!
Что делать? грех такой. Вот изволите видеть, господин офицер,
старшая дочь Прасковьи Степановны Лидиной,
невеста вашего приятеля Рославлева,
вышла замуж за французского пленного офицера.
М. Н. Загоскин
старшая дочь Прасковьи Степановны Лидиной,
невеста вашего приятеля Рославлева,
вышла замуж за французского пленного офицера.
М. Н. Загоскин
читать дальшеАйрис пришла посмотреть на пленного примерно через неделю после того, как тот появился в замке — пришла не только из любопытства и не только от скуки, но еще и потому, что Дейдри предложила, что им всем неплохо было бы попрактиковаться в разговорном дриксенском, и они решили, что Айрис, как старшая, пойдет первой. Сама Дейдри уже давно бегала к доктору, чтобы болтать с ним по-морисски: когда эр Рокэ это заметил, то сначала испугался, что у нее что-то болит, а потом, выяснив, в чем дело, посмеялся и разрешил продолжать. Но и любопытство, и скука тоже сыграли свою роль: младшие девочки сейчас целыми днями учились, а занятия самой Айрис закончились, когда Ричард уехал в Лаик, и сейчас она встречалась с менторами только затем, чтобы получить от них задание прочитать одну, другую, третью книгу, и потом, прочитав, задать вопросы или обсудить, что ей было непонятно; Айрис читала быстро, поэтому у нее появилась масса свободного времени; читала не только то, что задавали менторы, но и — хаотично — книги по истории, древние легенды, унылые философские трактаты, справочники по военному делу; а также сборники стихов и любовные романы, чтобы отдохнуть. В этом году, после того, как Ричард рассказал, как они воевали на море, она как раз особенно сильно увлеклась навигацией и собиралась подробно расспросить пленного о том, как устроен дриксенский флот.
Пленный сидел в подвале; ему поставили туда кровать, стул и письменный стол, выдали свечи, чернильницу с пером и бумагу и разрешили оставить те книги, которые он захватил с собой — которые, наверное, одолжил ему зачем-то эр Ротгер. Дверь запиралась на ключ, и ее сторожили, но не очень усердно, вполглаза; раз в день пленного выводили во двор на прогулку; и, так как он был из благородной семьи, к нему даже был приставлен лакей. Когда Айрис, отворив дверь, вошла, пленный, повернувшись к лучу света, падавшему из маленького окна под потолком, стоя на одной ноге, поднимал и опускал на вытянутых руках стул.
— Что вы делаете? — спросила Айрис, делая шаг вперед. Пленный обернулся, поставил стул и, широко улыбнувшись, поклонился и жестом предложил ей сесть. Берто предупреждал, что за напускным дружелюбием пленного скрывается насквозь гнилой характер, что он уже оскорблял ее саму и младших, что верить ему ни в коем случае нельзя, но интерес в ее душе уже взял верх над осторожностью, и она, отодвинув стул подальше от кровати, насколько позволяли размеры камеры, оправила юбку и села.
— Сударыня, — галантно сказал пленный, усаживаясь на кровать. — Я тренировал руки, чтобы оставаться в форме, пока мне не позволено фехтовать.
— Надо же. Очень занятно, — пробормотала Айрис, прикидывая, как бы начать расспросы; пленный тем временем представился: «Руперт фок Фельсенбург, лейтенант дриксенского флота»; она в ответ не назвала своего имени — ведь если он уже говорил о ней гадости заочно, то наверняка знает, как ее зовут; и, не придумав подходящего перехода от приветствий к светской беседе, спросила небрежно, вспомнив рассказы Ричарда: — Как же вы попали в плен? Тоже при абордаже?
Пленный, пропустив мимо ушей это «тоже», заметно оживился и принялся рассказывать:
— О, нет, по-другому. Вы, должно быть, знаете, что в том сражении, кроме военных кораблей, оказались замешаны и торговые суда. На одном из них был капитаном мой бывший командир — адмирал, у которого я где-то год служил адъютантом, когда только поступил на флот, пока он не вышел в отставку. Так случилось, что начался еще и шторм, адмирал — то есть бывший адмирал — был ранен, его смыло за борт, и я, понимаете, заметив, что что-то не в порядке, не мог остаться в стороне и, взяв шлюпку, отправился его спасать… Тут мы и попались одному из ваших капитанов. Но адмирал, — в голосе пленного зазвучала гордость, — отлично вымуштровал свою команду, поэтому его старший помощник сумел вывести судно из шторма и уйти в безопасный порт!
— Интересно, — скептически заметила Айрис: пленный пропустил все детали того, почему, собственно, началось сражение, и выставил себя не то героем, не то незадачливой жертвой обстоятельств. Пленный, уловив перемену в ее настроении, чуть помрачнел и, выпрямившись, расправив напряженные плечи, сказал:
— Сударыня, к чему эти предисловия? Я вижу, что вас прислал герцог Алва, и догадываюсь, для чего! Ну что же, если вы настаиваете, я готов, хотя и не согласен.
— К чему готов? — спросила Айрис с недоумением. — На что не согласны?
— Меня успели просветить, как у вас в Кэналлоа принято обращаться с военнопленными: и если герцог Алва желает сделать меня вашей гаремной игрушкой, то…
— Что?! — Айрис вскочила: Берто во всем оказался прав — мерзавец заговорил ей зубы и, дождавшись, пока она отвлечется, принялся оскорблять. — Гаремной игрушкой?! Как вы смеете!
Перед глазами всплыл образ капитанши из рассказа Ричарда: Айрис представила себя на ее месте, с бутылкой касеры в руках, и ей чуть не сделалось дурно. Ричард говорил о той истории как о забавном происшествии, курьезе, не стоящем внимания, но Айрис видела, что ему было не по себе (и у него опять начались кошмары — не об этом, а о камнях, но все равно), и сама она, напугавшись, не хотела воображать, что было бы с ним дальше, если бы он не сбежал. И теперь этот дрикс позволяет себе сравнивать ее с теми!
— Успокойтесь, сударыня! Сядьте! У вас начинается приступ грудной болезни — я как раз читал о ней в медицинской книге, у вас все признаки! Вам нужно ослабить корсет… — пленный протянул к ней руку.
Айрис в ответ рявкнула:
— Уберите руки! Ну вы и дрянь! — и, не успел он опомниться, ударила его прямо в нос, как еще давно учил ее эр Рокэ.
— Не хочу вас пугать, сударыня, — прогнусавил пленный, зажимая нос рукой: с него наконец слетела его приветливость, — но с пленными так не обращаются. Если об этом узнают, у вашего отца будут большие неприятности!
— У моего отца! — Айрис истерически засмеялась. — У моего отца! Неприятности! Бо́льших неприятностей, чем у него есть, уже не будет! Неприятности! У отца!
Не помня себя, она схватила подсвечник со стола и швырнула в пленного; он вскрикнул, и она увидела, как по его лицу стекает струйка крови. В ужасе выскочив за дверь, Айрис, рыдая, понеслась вверх по лестнице, почти не разбирая дороги, и остановилась, только когда вдруг уткнулась в чью-то грудь; вдохнув знакомый запах благовоний, она поняла, что это эр Рокэ.
— Айри, кто тебя обидел? — спросил он. — Куда ты бежишь? Что случилось?
— К д-доктору, — пробормотала Айрис сквозь слезы и вцепилась эру Рокэ в отвороты камзола. — Эр Рокэ, я убила в-вашего пленного!
— Ну, если убила, это не очень хорошо, — эр Рокэ прижал ее к себе и погладил по спине. — Это, конечно, осложнит нашу кампанию против Дриксен, но, знаешь, нет ничего такого, с чем бы я не справился; конечно, мы их победим. Айри, ну что ты, не надо плакать. Что он сделал?
— Он… он г-г-говорил оскорбления, и я кинула в него подсвечником! И убила! Он весь в крови!
— Ты убедилась, что он мертв? Он упал? Не дышал, сердце не билось?
— Не знаю… — Айрис снова всхлипнула. — Он стоял, когда я убежала.
— Пойдем вместе проверим, — предложил эр Рокэ. — Может быть, врач ему уже и правда не понадобится — или, наоборот, там нет ничего серьезного.
— Вы идите, — сказала Айрис. — Я вас подожду здесь.
Эр Рокэ начал спускаться вниз, а она, посидев немного на верхней ступеньке лестницы и успокоившись, решила, что ей все-таки интересно, что там с пленным, и, окликнув его, побежала следом. Когда эр Рокэ открыл дверь и вошел, Айрис тоже заглянула в щелку: пленный, живой, но с перекошенным не то от боли, не то от злости лицом, стоял, опершись коленом о кровать, и прижимал к уху окровавленный платок. Айрис прислонилась лбом к холодному косяку и с облегчением выдохнула: она его не убила.
***
«Дик!!!» — так начиналось письмо от Айрис: целых три восклицательных знака после обращения означали, что она чем-то сильно взволнована. Ричард сделал вдох и, чтобы успокоиться, потрогал пальцами футляр с веером, присланный принцессой. Подарков, знаков ее любви, которые он мог держать при себе, теперь стало три: «Созерцание сливы», которое можно было нащупать через ткань рубашки; помолвочный браслет, который охватывал его запястье, и вот теперь веер, который, убранный в продолговатый футляр, выглядел как пресс-папье или подставка для чернильницы, и, положенный на стол рядом с письменным прибором, не выбивался из общего ансамбля. Ричард давно мечтал попросить у принцессы еще один знак любви — ее локон — но все не решался.
Почту доставили три дня назад, и сердце Ричарда, когда денщик внес в кабинет толстый конверт из промасленной бумаги и вместе с ним — небольшой сверток, чуть не выпрыгнуло из груди: он как будто не ожидал, что послание от принцессы найдет его в этой северной глуши. Он прочитал письмо — все его листы, сложенные в форме тетради, — сначала в кабинете, выделенном в штабе под нужды молодых офицеров, оруженосцев и порученцев; а потом перечитал еще раз, при свете свечи, уже лежа в постели в своей комнатушке на втором этаже местного трактира, временно превращенного в генеральский дом. Жизнь принцессы не была полна событий, но она рассказывала обо всем, что успела увидеть и почувствовать за время, прошедшее с предыдущего письма: «Представьте себе, драгоценный князь, как листва, еще не начавшая опадать, но уже тронутая дыханием осени, подергивается на рассвете легким туманом, как косые лучи солнца бросают розоватый отблеск на ее чуть потускневшую зелень…». Читая письма от принцессы, Ричард всегда как будто переносился во времени назад: сейчас за окном стояла зима, замерзшие ветви бились в окно, и под дверь намело целые сугробы — в Кэналлоа последний месяц зимы уже был отдан весне, небо уже становилось лазурно-прозрачным, а солнце — теплым; а здесь зима, как в Надоре, задержится еще надолго.
К письму принцесса приложила четыре веера — три для сестер Ричарда, красный, зеленый и темно-синий, и один для него самого, расписанный в серых тонах: на нем были изображены два журавля, пляшущие в дымке на берегу узкой реки. Весь следующий день Ричард бегал по лавкам городка в поисках той, где согласились бы изготовить два веера по его заказу, с жемчугом, перламутром и перьями; если бы только письмо пришло немного раньше, когда он еще не уехал из Алвасете! Несколько писем назад Ричард необдуманно проговорился принцессе, какие цвета любят его сестры, и в прошлом году она вдруг прислала к Зимнему Излому — возможно, прислала просто так, но письмо дошло как раз тогда — три бирюзовоземельских платья из тонкого расписного шелка, с узорами в виде птиц, цветочных гирлянд и переплетенных линий: багряно-красное для Айрис, бледно-зеленое для Дейдри и глубоко-синее для Эдит; и еще извинялась, что не знала размеров и могла не угадать. У самой принцессы было тридцать сестер от разных матерей; эр Рокэ предложил заказать в ответ тридцать платьев, но Ричард вовремя вспомнил, что только одну сестру принцесса любила больше других, поэтому в тот раз обошелся двумя разными платьями, а в этот собирался отправить два веера. В жизни Ричарда событий было много; он, коротая время в ожидании нового письма, описывал их в черновиках, которые потом собирал воедино, перечитывал, редактировал, как поэт, вычеркивая неровно легшие строки, и наконец соединял в большой ответ. Сейчас тот еще не был закончен, и, пока Ричард обдумывал формулировки, он позволил себе отвлечься на переписку с Айрис. Он украдкой поцеловал веер — трижды, по числу слогов в имени принцессы (Ю-э-жань) — и вернулся к письму сестры.
«Сегодня я чуть не убила дриксенского пленного!» — писала Айрис. Ричард, вырванный из сладостных фантазий о принцессе, от неожиданности вздрогнул и издал восклицание, от чего Арно, сидевший за соседним столом, поднял голову и спросил:
— Что там, Дик? Что пишут?
— Айри пишет, что чуть не убила пленного дрикса, — растерянно пробормотал Ричард, проглядывая письмо дальше. — Она пришла с ним поболтать, он наговорил ей сальностей, она его ударила, но все-таки не убила, только разбила нос и рассекла ухо.
— Ого, — Арно присвистнул и засмеялся. — Да у нее там в Алвасете баталии с дриксами пояростнее, чем у нас!
— Да уж, — вздохнул Ричард. Они уже несколько месяцев провели в расположении Северо-Западной армии, ожидая, когда в ставку прибудет командование или когда противник решит атаковать первым, и изо день в день откровенно скучали. Сюда постепенно стягивались новые и новые полки — эр Рокэ решил для устрашения скопить на границе как можно больше войск: кроме эра Оскара с его отрядами, прибыло несколько генералов из Торки, в том числе генерал Давенпорт; приехали маркиз Дьегаррон, недавно ставший маршалом, и даже маршал Кортнэй, которого никто никогда не видел и о котором почти ничего не было слышно; ждали брата Арно, эра Лионеля; а, может быть, и второго брата, эра Эмиля; и говорили еще, что Первый маршал в этот раз снимает с места паркетных вояк, и скоро здесь появится генерал Рокслей, которому поручено руководить той частью армии, которая была набрана в окрестностях столицы. Ричард вдруг обнаружил себя в компании друзей, с которыми не виделся уже два года, — Арно и Паоло; Бласко не было, потому что его эр все-таки, кажется, оказался гражданским; не было Альберто, потому что флот не задействовали; и не было Катершванцев, которые остались охранять собственные рубежи.
Шло время. Ответ для принцессы был составлен, записан, переписан набело, запечатан и отослан, и разум Ричарда снова открылся для внешнего мира. От Айрис письма исправно приходили каждую неделю: храбрости в ней было больше, чем осторожности, а любопытство взяло верх над негодованием, поэтому через несколько дней после того происшествия она снова посетила пленного, только на этот раз старалась держаться от него подальше, у самой двери. Эти визиты сделались регулярными, Айрис вызнала у пленного все, что хотела, о военно-морском флоте Дриксен; незаметно для себя они перешли и на другие темы, и вот уже в четвертом письме она признала, что пленный «на самом деле, очень милый».
— Милый, — растерянно сказал Ричард. — Представляете, Айри пишет, что тот дрикс очень милый. Что за ерунда — какого человека вообще можно назвать милым?
— Как щенок, — засмеялся Паоло. — Такие большие лохматые уши, улыбка во всю морду, трясет башкой и ластится.
— Кошмар, — Ричард передернул плечами. — Ди и Эди не видят в нем ничего милого, хотя Ди тоже приходила к нему, чтобы потренировать свой дриксенский. Она пишет, что он совершенно обычный, как будто даже никакой. Но вежливый — наверное, эр Рокэ его припугнул, чтобы он следил за языком.
— Да все понятно, — сказал Арно. — Дрикс ведет себя смирно, чтобы не нарваться больше на гнев дяди Рокэ — а еще, знаешь, может, у них там убеждены, что в Кэналлоа такая дикость, что строптивого пленника продадут шадам в рабство, вот он и притих.
При этих словах Валентин, который прибыл вместе со своим эром, генералом Рокслеем, и теперь делил с ними кабинет, но обычно не вступал в общую беседу, бросил быстрый взгляд на Арно и сказал ровным тоном, как будто в пустоту, ни к кому не обращаясь:
— Действительно, у меня тоже создалось впечатление, что все понятно.
Он оказался прав: прошел еще месяц, и из восьмого письма Айрис все уже стало совершенно понятно. Ричард не представлял, как подать эти новости друзьям, и отмалчивался еще пару недель, скрывая от них правду и стараясь читать следующие письма от девочек с непроницаемым выражением лица, пока наконец, на его счастье, не приехал эр Рокэ. Начались бесконечные военные советы, маневры, перестроения и муштра, и никому уже не было дела до отношений чужой сестры и безвестного дрикса.
После очередного заседания штаба, на котором присутствовал весь цвет генералитета и все маршалы, эр Рокэ, выпроводив подчиненных, подозвал к себе Ричарда и сказал:
— Дикон, нам с тобой нужно серьезно поговорить. Это касается Айри.
— Да, я знаю, — кисло ответил Ричард. — Она писала — описала все очень подробно, как она влюбилась в этого дрикса. Конечно, хорошо, если ей кто-то понравился… Но, эр Рокэ, я не понимаю, что она в нем нашла?! Он же… такое впечатление, что в нем ничего нет, пустой человек. Неужели не получится ее отговорить?
— Ну, все же не совсем пустой, но без изысков — знаешь, о таких говорят «славный парень». Поверь, я тоже не рад, — эр Рокэ скривил губы. — Поверь, я пытался ее переубедить, но Айрис у нас — девушка решительная! И потом, мы ведь давно договорились, что если один из вас полюбит кого-то, то я не буду препятствовать, и мы разорвем помолвку — а здесь наш блаженный Эпинэ все уже сделал за нас. Что до характера… то энтузиазма Айри хватит на двоих; ей как раз подойдет человек спокойного, ровного нрава — ей будет чем заполнить его пустоту.
— И надо же было так случиться, что у дрикса вдруг оказался ее типаж! У них же обычно совсем другая, северная внешность! — вспомнил Ричард о том, что тревожило его с самого начала. — Как же так получилось?
— Вот этого не могу сказать, но, возможно, все не так просто… Дикон, не отчаивайся: это, в конце концов, не такая уж плохая кандидатура, приличная знатная семья — помнишь, мы ведь даже предлагали им помолвку? — эр Рокэ вдруг усмехнулся. — Ну что же, теперь господин Фельсенбург-старший не отвертится! Традиция скреплять мирные договоры браками освящена веками, а заключать мир мы будем, естественно, на моих условиях.
***
Рокэ откладывал отъезд из Алвасете не только потому, что хотел заставить дриксенское командование понервничать — чтобы они, видя, как стекаются к границе войска, гадали, куда же пропал Первый маршал, где он прячется, что замышляет и не готовит ли атаку на другом участке, — но и потому, что поначалу опасался оставлять девочек наедине с пленным, пусть даже тот был заперт в подвале и сидел под охраной; а потом решил дождаться развязки — увидеть своими глазами, как далеко решится зайти Айрис в своем увлечении. Дрикс не вызывал у него неприязни, но и особенной симпатии Рокэ к нему не испытывал — их отношения были холодно-отстраненными, и за эти месяцы у них состоялось всего два разговора — первый, очень краткий, в тот же день, когда дрикс расстроил Айрис: Рокэ, перевязывая ему рассеченное ухо, пригрозил, что сам убьет его, если тот еще раз доведет девушку до слез; дрикс на это начал нести околесицу, уверяя, что не питает никаких иллюзий и расстался с юношеской наивностью сразу, как поступил на флот. Второй разговор произошел тогда, когда стало заметно, что Айрис ходит в подвал чаще, чем нужно, чтобы забрать у пленного прочитанные книги и отнести ему новые (сначала Рокэ даже показалось, что девочки решили подшутить над дриксом, потому что они таскали ему из библиотеки медицинские трактаты на морисском, которые тот, конечно, не мог разобрать, не зная языка), и Рокэ, вынужденный разыгрывать роль строгого отца, приказал привести дрикса в кабинет, чтобы выяснить его намерения.
— Так что вы там лепетали насчет наивности и иллюзий, господин пленный? — спросил он, постукивая пальцами по столу. — Когда вы там, как вы сказали, распрощались с невинностью? Когда поступили на флот? Как же это произошло?
— Да, мне было всего семнадцать, когда я отправился служить — я был зеленым юнцом, но уже скоро адмирал Кальдмеер…
— С вашим адмиралом все давно понятно, — перебил Рокэ. — И что же он? Не буду чересчур вас смущать — предположу, что сводил вас в веселый дом?
Пленный сглотнул:
— И это тоже, но на самом деле я имел в виду другое: то, что благодаря адмиралу я быстро повзрослел и стал смотреть на вещи более здраво.
— И поэтому теперь цинично и расчетливо соблазняете мою дочь, чтобы с ее помощью улучшить ваше незавидное положение: например, вы надеетесь, что влюбленная девушка упросит меня выпустить вас из подвала или вообще поможет вам сбежать — я прав, господин поборник продажной любви?
— Нет! — пленный побледнел и сжал кулаки, и Рокэ с удовлетворением отметил, что наконец сумел выбить того из колеи.
— Вы мастер двусмысленных формулировок, господин пленный, — сказал он. — В кругу друзей ваши нечаянные каламбуры, наверное, считают очаровательными, но сейчас они звучат нелепо и неуместно — впрочем, теперь я вижу, что вы действительно не хотели тогда оскорбить моих дочерей. Так что — ладно — можете не объясняться; лучше спокойно обсудим детали. И что вы там встали столбом, как бедный родственник: сядьте уже в кресло и возьмите себе вина. Вы же не под конвоем.
Стоило Рокэ перейти на деловой тон, как оказалось, что пленный способен к разумной беседе: его серьезность больше не раздражала (раздражение, которое он выместил, излив на голову дрикса потоком насмешек, уже испарилось), а скорее забавляла. После разговора Рокэ решил, что может наконец уехать, не беспокоясь за благополучие Айрис, но, хотя и обещал еще пару лет назад не подозревать ее, на всякий случай запретил ей ходить в подвал и разрешил встречаться с пленным только в библиотеке и только в сопровождении двух охранников и гувернантки — Рокэ наконец понял, зачем девушке на выданье полагается дуэнья.
_________________________
Примечания:
- сцена, в которой заключенный в тюрьме тренируется со стулом, чтобы не терять формы, взята из воспоминаний Кропоткина, который выполнял упражнения с табуреткой, сидя в Петропавловской крепости;
- часто говорят о том, что Руперт выступает «заменителем» Ричарда, улучшенным, исправленным его вариантом; возможно, ему отдана часть сюжетной линии Ричарда… ну что же, назвался заменителем Ричарда — получай по башке подсвечником: в каноне в сцене драки Айрис и Ричарда она метнула ему подсвечник в голову;
- известно, что в каноне Руперт действует как резонер, голос автора, выразитель авторской позиции, поэтому здесь ему отдана способность автора канона порождать нелепые формулировки, которые не задумывались каламбурами, но смотрятся очень двусмысленно, типа «Савиньяк ограничился тем, что предоставил даме чуть заметную тропинку, а сам удовлетворился травкой»;
- загадочный Кортнэй всего дважды упоминается в каноне именно как маршал, а потом человек с такой же фамилией, только через «е» (Кортней), появляется при дворе Альдо — непонятно, это тот же самый маршал или его родственник.
Глава 27
читать дальшеЗавернув по пути из Алвасете в Олларию, где он представил план кампании королю, провел несколько дней в штабе с теми генералами, которых не успел снять с места, и захватил с собой порученца — Марселя Валме, Рокэ добрался наконец до дриксенской границы и обнаружил, что обстановка на театре военных действий не изменилась с тех пор, как он получил последний отчет. Он не рассчитывал сознательно, но в глубине души надеялся, что его приезд окажется тем самым катализатором, который заставит дриксов взбодриться, но его ожидания не сбылись: все оставалось по-прежнему, и кампания, которую шутники уже прозвали «Марагонским стоянием», грозила стать самой скучной и самой бессмысленной в его карьере — самое неприятное, что и его армия начинала потихоньку впадать в апатию. Так, без особых подвижек, прошел остаток весны, и даже развлечение, которым мироздание побаловало Рокэ на Летний Излом, сотворили не люди, а природа.
На рассвете первого летнего дня Рокэ разбудило завывание ветра; выглянув из окна своих покоев при штабе, удачно обращенного к границе, он увидел, как над лагерем дриксов сгущаются тучи, образуя гигантский ровный, словно вычерченный по линейке, квадрат, а с четырех его углов зарождаются черные вихри — воронки смерчей — зрелище, хорошо знакомое тому, кто вырос на море, но непривычное здесь, за многие хорны от берега. По эту сторону границы царило безмятежное безмолвие, ярко светило солнце, и на небе не было ни облачка. Рокэ наспех оделся, потребовал подзорную трубу и успел взобраться на ближайший холм как раз тогда, когда у дриксов разразился ливень, следом к земле один за другим протянулись рукава смерчей, и в довершение ко всему порывы ветра, которые и так уже били без остановки, хлопая полотнищами палаток, превратились в настоящий ураган. Сквозь сплошную стену дождя сложно было разглядеть, что происходит, и Рокэ скорее угадал, чем рассмотрел, что дриксы в панике мечутся по лагерю, пытаясь удержать на месте — привязать или закопать — то, что еще не улетело, и спасти хотя бы пушки. Стихия бушевала не больше часа, но, когда все закончилось, дриксенская сторона выглядела хуже, чем после жестокого побоища, так что Рокэ, сказав себе, что сегодня противник точно не выдвинется навстречу, и подавив желание уйти в штаб играть в карты, поехал осматривать свои позиции.
На следующее утро к нему с докладом явился генерал Райнштайнер — он был временно переведен сюда из Торки вместе с парой других северных командиров: гаунаусскую границу нельзя было полностью оголять, поэтому Рокэ задействовал далеко не всех бергеров, но Райнштайнер как будто случайно всегда заранее оказывался там, где должна была твориться история — пока на севере было тихо, он служил в гвардии в столице, а потом незаметно перевелся назад в Торку. Рокэ подозревал, хоть и не знал достоверно, — и с каждой встречей убеждался все сильнее, — что тот служит не только и не столько в армии и отчитывается не только и не столько перед Первым маршалом — короче говоря, что Райнштайнер работает на тайную полицию: эта организация подчинялась непосредственно королю; возможно, о ней было известно и покойному кардиналу, но ни тот, ни другой никогда не делились ее секретами с Рокэ, и ему так и не удалось выяснить ни кто ее возглавляет, ни кто там состоит. Райнштайнер, однако, не манкировал армейскими обязанностями, исправно исполнял все приказы и вообще был на хорошем счету, поэтому Рокэ закрывал глаза на его, так сказать, двойную жизнь.
— Разрешите доложить, господин Первый маршал, — в быту Райнштайнер обожал называть на «ты» даже тех, с кем у него завязались лишь легкие приятельские отношения, но, строго разделяя личное и служебное, докладывал всегда по форме. — Операция прошла успешно: позиции противника атакованы, коммуникации разорваны, обоз уничтожен, лагерю нанесены значительные повреждения, противник полностью деморализован.
— Что? — с недоумением переспросил Рокэ: разведка вчера вечером донесла, что дриксенские обозы и правда были разметаны ураганом, а состояние лагеря он видел своими глазами. — Я, кажется, не отдавал приказа атаковать — и, знаете, кстати, не заметил, как ваши полки переходили границу! Когда же это случилось? Уж не решили ли вы приписать себе чужие достижения — достижения природы? Не ожидал от вас, генерал!
— Атакованы силами двух стихий под руководством генералов Райнштайнера и Ариго, — невозмутимо ответил Райнштайнер.
— Хотите сказать, это вы вызвали ураган и ливень? Вы что же у нас, нежданно обретенный Повелитель Ветра?
— Нет, — сказал Райнштайнер, и, когда Рокэ уже собирался вставить какую-нибудь колкость, объяснил: — Повелитель Ветра — генерал Ариго. Я — Повелитель Волн.
— Вот как, — сказал Рокэ. — Положим, что так — даже если так: и вы настолько самоуверенны, что не боялись, что ваш рукотворный ураган обратится против наших же полков, что вы не удержите его в узде?
— Присутствие рядом Сердца Мира, — Райнштайнер улыбнулся уголками губ, — многократно увеличивает вероятность успеха. Собственно, Сердце выступает как замыкающий, ограждающий элемент, как ограничитель для стихии, который позволяет направить поток сил в нужное русло.
Очевидно, познания тайной полиции простирались гораздо, во много раз дальше, чем Рокэ мог себе представить. От потрясения он даже не сумел как следует рассердиться, хотя и было на что.
— И давно вы знали? — устало спросил он. — И когда же вы собирались мне сообщить, если знали?! У нас полгода до Излома, а ничего не готово! Почему я должен бегать и разыскивать двоих Повелителей, если они, оказывается, все время были у меня под носом?!
— Я намеревался прибыть в Гальтару непосредственно к ритуалу, — тем же ровным голосом сообщил Райнштайнер, и Рокэ, уже не удивляясь, отметил, что тот успел выяснить и подробности ритуала. — Мы узнали о моем наследии уже довольно давно — несколько лет назад; о вас стало известно после происшествия в столице прошлой зимой, когда меч Раканов в ваших руках вызвал череду небесных явлений; наконец, силы генерала Ариго открылись только этой весной. Мы с ним провели несколько опытов и вчера закрепили успех.
«Мы» означало у него, видимо, ту самую тайную полицию, и, хотя Рокэ и тянуло переспросить: «Вы знали? Какие еще вы?» — он махнул рукой:
— Ладно. Хотя бы так. Буду ждать вас обоих в Гальтаре на Излом, а сейчас у нас другие задачи. Полагаю, ваш ураган оказал нам немаленькую услугу, генерал, но орденов за него, уверяю вас, вы не получите.
Примерно через неделю после урагана Дриксен, не сумевший оправиться от его разрушительных последствий, заявил о капитуляции. Рокэ вызвал из Хексберга Альмейду, отправил в Алвасете приказ доставить пленного как можно быстрее, отослал генералов и маршалов к Ноймаринену (возможно, придется в ответ принимать дриксенскую делегацию — не в гарнизоне же это делать: приличный замок, резиденция герцога, подойдет больше) и, взяв с собой Валме, отправился в Эйнрехт на переговоры. Повоевать ему на этот раз так и не довелось.
***
Ричард, за месяцы безделья выучивший карту окрестных земель до мельчайших деталей, прикидывал, что из Марагоны можно легко попасть в Надор, минуя столицу, и планировал, когда война закончится, ненадолго отпроситься у эра Оскара — хотя тот такого не любил — и съездить повидать родовой замок, в котором не был уже три года: нужно же там хоть иногда появляться. Но эр Рокэ решил иначе, и все армейское командование — все маршалы и генералы — отправились в Ноймар, гостить в имении у герцога Ноймаринена и ожидать то ли новостей, то ли визита дриксенских послов, то ли возвращения Первого маршала; оруженосцы как будто прилагались к эрам, поэтому ни Ричарда, ни Арно, ни других их приятелей никто не отпустил. Приехал и Берто: эр Рамон вместе с эром Рокэ участвовал в переговорах, но Берто не взяли — и Ричард даже догадывался, почему: тот терпеть не мог дриксов и особенно невзлюбил их алвасетского пленника; эр Рокэ, картинно закатывая глаза, вздыхал и говорил, что не знает, кому из марикьярцев доверить пленного, потому что если Альберто в тот раз его только избил (даже не избил — так, ударил), то теперь точно зарежет.
Впрочем, Берто было не на что жаловаться: в Ноймаре у него жила сестра, Леона, на десять лет его старше — правда, они не были особенно близки; и невеста, младшая дочь герцога Гизелла. Ричард был представлен обеим, но обе терялись в тени старшей дочери герцога, Урфриды, которая недавно разошлась с мужем и вернулась в родительский дом: после столичного прецедента, когда герцог Эпинэ (Ричард до сих пор не мог подавить ярости при мысли об этом человеке) женился на знаменитой куртизанке, отбив ее у законного супруга, по Талигу прокатилась волна разводов, и расставание герцогини Урфриды с маргкрафом Бергмарк, попав в струю, прошло почти без скандала. Герцогиня Урфрида со всем пылом развлекала старших офицеров: ее чарам поддались все, кроме тех, кто был, как эр Оскар, предан своей даме сердца, или, как генерал Ариго, женат; на оруженосцев никто не обращал внимания, и друзья Ричарда занимали себя сами; Ричард же грустил и откровенно завидовал Берто, который счастливо воссоединился и с сестрой, и с невестой, в то время как он вынужден был довольствоваться только письмами. Каждый раз, проходя мимо двери, из-за которой слышался звонкий голос Гизеллы и приглушенное воркование молодого человека, Ричард чувствовал укол тоски, и его рука тянулась дотронуться до «Созерцания сливы»: подарок принцессы грел ему грудь, но его невесомое тепло не могло сравниться с жаром чужих прикосновений, поцелуев и объятий наяву; Берто, между прочим, до сих пор ни разу не хвалился подарками от невесты, сам ничего ей не посылал, в разлуке они как будто никогда не обменивались письмами, и даже помолвочный браслет он и сейчас носил от случая к случаю, нацепляя его только на официальные обеды, где его запястье могли разглядеть родители Гизеллы.
При Ноймарском замке раскинулся огромный парк, поначалу ухоженный, с широкими дорожками и деревьями, подстриженными в форме садовых скульптур, но чуть дальше такой заросший, что уже сливался с лесом; различить место, где парк переходил в лес, можно было только по тому, что в парке еще кое-где попадались скамейки и беседки. Ричард, огорченный с раннего утра, забрался в самую глушь: утром доставили почту из Алвасете, и он, получив только письма, но не видя сестер, снова остро ощутил свое одиночество — тем более что Берто тоже пришли письма, и он, схватив их, сжав в руке верхний конверт, а остальные небрежно засунув в карман, вскочил из-за стола и выбежал прочь: возможно, родители в этом письме благословляли его брак с Гизеллой. Так или иначе, но Ричард, погруженный в уныние, забрел далеко в парк: по пути ему попался только генерал Райштайнер, беседовавший с человеком в гражданском платье, лицо которого показалось Ричарду смутно знакомым и отчего-то всколыхнуло в нем отголоски детских ощущений — страха, тревоги и горя. Окончательно расстроенный, Ричард, скрывшись от посторонних глаз, присел на корень старого дерева и одно за другим вскрыл все три письма: Айрис, как обычно, рассказывала обо всем подряд и отдельно о том, что эр Рокэ планирует ее свадьбу, если дриксы примут его условия, на следующее лето (и это значило, что уже через год она уедет от них в чужую страну, быть может, навсегда; и, быть, может, они больше никогда не увидятся); Дейдри увлеклась стихосложением и зарифмовала все письмо пятистопным ямбом; Эдит уже научилась излагать мысли связно, но все еще вместо пересказа событий делилась обрывками впечатлений, вспышками чувств и картинами, поразившими ее воображение. Закончив читать, Ричард, немного развеявшись, двинулся было к замку, но тут из беседки, стоявшей в стороне от дорожки и почти незаметной за ветвями деревьев, раздался знакомый смех Гизеллы: должно быть, Берто сообщал ей счастливые известия. Ричард отступил назад, чтобы не смущать влюбленных, и вовремя: из беседки показалась Гизелла, разрумянившаяся и веселая, а следом за ней выбрался вовсе не Берто, а Арно; он предложил ей руку, и они вместе направились к выходу из парка. Ричард проследовал за ними, и, дождавшись, пока Арно проводит Гизеллу и останется один, окликнул его.
— Дик, привет! — оглянувшись, Арно как ни в чем не бывало помахал ему; на его губах застыла мечтательная улыбка, и она окончательно вывела Ричарда из себя.
— Ты! — закричал он, сжимая кулаки. — У тебя есть невеста! Ты изменяешь Эдит! Я закрывал глаза на твоих крестьянок, но это уже ни в какие ворота! Подлец! Еще один на мою голову!
— Да ладно, Дик! — Арно засмеялся. — Эди — еще ребенок, ты же сам понимаешь! Не могу же я хранить ей верность, как в монастыре!
— Ребенок! — разъярившись, Ричард кинулся на него. Арно отшатнулся, перехватил его руку, Ричард ударил снова — но драка не успела как следует разгореться: на шум сбежались, их растащили, и эр Оскар в наказание посадил Ричарда на сутки под замок. Проходя мимо Берто, который появился последним, когда эр Оскар уже, давясь смехом, отчитывал Ричарда, а старшие Савиньяки — Арно, Ричард заметил, что друг необыкновенно мрачен и задумчив: наверное, он тоже уже узнал об измене невесты или начал ее подозревать.
Выйдя на следующий день из своего заточения, Ричард еще издалека услышал во дворе крики и звуки борьбы: Берто и Арно выясняли отношения, Паоло пытался за плечи удержать Берто, а Валентин, стоя чуть поодаль, сложив руки на груди, с невозмутимым интересом наблюдал за дракой. Никого из старших не было — Ричарду вчера повезло меньше (или — как посмотреть — больше).
— Берто, стой! Ай! Хватит! Она тебе даже не нужна! Да перестань ты! — вопил Арно.
— Ты приставал к моей невесте! У всех на виду! Вас видел весь замок!
— Не больно-то ты ей занимался! Ой! Да уймись!
— Действительно, Альберто, — вставил Валентин, как раз когда Ричард, выскочив во двор, собирался включиться в драку (Валентин до сих пор называл всех, кроме Арно, по полному имени и на «вы»). — Вы все это время совсем не интересовались герцогиней Гизеллой, и можно было бы подумать, что ваша помолвка уже не имеет силы.
— Не очень-то Арно интересовался своей невестой! — возмутился Ричард. — Он ей даже ни разу не написал! Арно, я тебя не вызвал вчера только потому, что ты мой друг! И еще потому, что я уже обещал одну дуэль другому!
— И еще потому, что сейчас в армии дуэли запрещены, — заметил Валентин и, не меняя позы, спокойно добавил: — Кстати, сюда идут.
Альберто оглянулся, и Паоло, воспользовавшись заминкой, наконец оттащил его от Арно; тот поморгал, поморщился и приложил ладонь к глазу, под которым уже начинал наливаться синяк.
— Могу предложить свою пряжку для ремня: она холодная, — сказал Валентин, подходя и беря его под локоть. — Пойдем отсюда, дадим им остыть.
После этого случая Арно и Валентин куда-то пропали и не показывались несколько дней, как будто уехали, никому не отчитавшись или предупредив только своих эров. Гизелла тоже пряталась, Альберто злился и огрызался на все попытки Ричарда заговорить с ним, Паоло пожимал плечами, а сам Ричард молча негодовал. Наконец эти двое вернулись, оба довольные, как коты, объевшиеся сметаны; и, перешагнув через порог так называемого малого штаба — клетушки в дальнем крыле замка, которую отдали оруженосцам, — Арно, лучезарно улыбаясь (его синяки уже сошли, как по волшебству), помахал какой-то бумагой и объявил:
— Ни за что не догадаетесь, куда мы ездили!
Берто встал и попытался протиснуться мимо него в дверь, но дорогу ему загородил Валентин; Ричард опустил голову и сделал вид, что очень занят вычерчиванием карты, а Паоло спросил:
— Ну и куда же?
— О, мы обвенчались! — сказал Арно. — Вы же знаете, что недавно произошло примирение церквей — и вот, повсюду стали появляться эсператистские приходы, и мы обратились в подворье одного монастыря, гайифской патриархии, и…
— С Гизеллой? — удивился Паоло. — Но она ведь не покидала замка.
— О, нет! — Арно рассмеялся. — С Валентином!
Валентин при этом важно кивнул и, вынув из его пальцев бумагу, протянул Берто:
— Вот, здесь все указано.
— Не буду читать этот бред! — Берто отшвырнул бумагу. — Хватит морочить мне голову!
— Что?! — переспросил Ричард и вскочил. — Хочешь сказать, ты изменил Эдит — с Валентином?! Променял мою сестру на вот этого?! Да ты… Да я тебя… Ну ты и урод!
— Погоди, погоди, Дик, — Паоло поймал его за рукав и, пробежав бумагу глазами, прочел вслух: — Смотрите, здесь написано: «сей документ удостоверен всешутейшим и всепьянейшим патриархом…» — ха, и дальше неприлично. Это не по-настоящему, они нас просто разыграли!
— Разыграли… — устало повторил Берто и, словно его разом оставили силы, словно из него выпустили весь воздух, плюхнулся на стул; Ричард тоже почувствовал себя оглушенным — настолько глупой оказалась развязка — и процедил сквозь зубы:
— Тупые шутки тупого Придда… Надоели со своими розыгрышами еще в Лаик!
— Но согласись, Дик, изменить Эдит с Гизеллой куда лучше, чем изменить ей с Валентином? Я всего лишь променял дочь одного герцога на дочь другого, а вовсе не то, что ты подумал! — бодро сказал Арно. Ричард не ответил, промолчал и Берто, и тогда Валентин, переведя взгляд с одного на другого, официальным тоном произнес:
— Ну что же, теперь, когда все выпустили пар и успокоились, я изложу свой настоящий план. Все очень просто: Альберто и Арно меняются невестами. Обе помолвки разрываются и сразу же заключаются две новые, крест-накрест: Арно с герцогиней Гизеллой и Альберто с герцогиней Эдит.
Ричард переглянулся с Берто, и они хором заявили:
— Нет!
— Точнее, сейчас мы просто разорвем помолвку, и дальше делайте, что хотите! — добавил Ричард.
Валентин пожал плечами:
— Как угодно. Но, в любом случае, ваши слова сейчас ничего не значат — вы оба пока ничего не решаете, потому что еще не достигли совершеннолетия. Я представлю свой план герцогу Алве, когда он вернется.
***
Женский вопрос в кесарии Дриксен со времен молодости покойной Алисы шагнул далеко вперед: Рокэ понял это, когда, войдя в зал государственного совета во дворце кесаря, увидел на одном из почетных мест, недалеко от трона, старуху надменного и сурового вида, которую ему представили как госпожу Элизу Штарквинд, сестру Его величества — и это значило, что Рокэ собирался породниться именно с ней. Старуха выглядела так, как будто способна была отравить кого угодно без малейших угрызений совести, и Рокэ впервые в жизни пожалел, что, пытаясь отмежеваться от отца, принципиально не стал приучать никого из детей к ядам (невозможно было представить, как он по доброй воле нанесет кому-то из них вред собственной рукой); если начать прямо сейчас, он все равно не успеет за год подготовить Айрис — наверное, нужно будет подарить ей на свадьбу сундучок, полный противоядий ко всем известным ядам. С другой стороны, если женщины здесь так активны, Айрис точно не заскучает, найдет себе занятие по душе и придется ко двору.
Пока обсуждались военные вопросы, старуха изредка вставляла краткие комментарии, зато заметно оживилась, когда речь зашла о последнем пункте мирного договора — браке, призванном скрепить союз двух стран. Внимательно выслушав доводы Рокэ, она поднялась и, выпрямившись во весь рост, заявила:
— Дочь герцога Алвы не переступит порога замка Фельсенбургов!
— Дочь герцога Алвы — нет, — согласился Рокэ. — А дочь покойного Эгмонта Окделла, надорского герцога?
— Пытаетесь подсунуть нам другую невесту, раз не удалось с первой? — насмешливо спросила старуха. — Оставьте ваши уловки! Именно с Надором у Дриксен, конечно, всегда были неплохие отношения, но сестра нынешнего герцога, кажется, просватана еще с колыбели — и вообще, при чем здесь вы?
— О, — Рокэ усмехнулся, — герцогиня Айрис Окделл и есть моя воспитанница — подчеркиваю, воспитанница, а не дочь, но как опекун я имею право распоряжаться ее судьбой. Так что же?
Старуха пожевала губами.
— Могли бы и написать нам, когда девочка вошла в возраст, — проворчала она. — Или Фельсенбурги недостаточно для вас хороши, герцог Алва?
— Не поверите, моя госпожа, но я писал, — вкрадчиво сказал Рокэ. — Писал и получил отказ.
— Вот как. Можно было бы и посоветоваться со мной, да, Альберт? — старуха недовольно посмотрела на одного из офицеров — судя по внешности, это и был Фельсенбург-отец; тот под ее взглядом сжался и втянул голову в плечи. Другие члены совета, с вялым интересом наблюдавшие за перепалкой, воззрились на кесаря, и тот одним кивком дал понять, что вопрос решен.
На этом основная часть переговоров завершилась: мирный договор был подписан, причем на выгодных для Талига и невыгодных для Дриксен условиях: дриксы были убеждены, что Талиг завладел тайным погодным оружием, и не хотели, чтобы на них обрушились новые стихийные бедствия; Рокэ заключил с главой семейства Фельсенбургов официальную помолвку и договорился, что свадьба будет назначена на следующее лето: втайне он надеялся, что за год Айрис еще успеет передумать. Оставалась унылая рутина: нужно было обговорить тысячу мелких деталей мирного договора и заодно дождаться, пока в Эйнрехт доставят наконец пленного, — то есть визит Рокэ затягивался еще как минимум на неделю, и он в очередной раз зарекся впредь возлагать на себя какую бы то ни было дипломатическую миссию.
Вернувшись в Талиг, Рокэ сразу отправился в Ноймар, и там, не успев даже собрать штаб и сообщить новости, обнаружил себя в центре семейного скандала: молодежь не поделила девицу и, хотя обошлось без дуэли, теперь дулась друг на друга, сидя по разным углам; отец и мать Ноймаринены открыто обвиняли старшую дочь в том, что из-за ее необдуманного развода их репутация разрушена, и с ними теперь не желают знаться приличные семьи, — и все из-за того, что Альберто решил расстаться с невестой. Вскоре выяснилось, что в истории замешаны и Арно, и Ричард, и даже Эдит (Арлетта оказалась дважды права — и когда отказывалась обручать своих сыновей, и, кстати, когда напомнила Рокэ, что юным девушкам положены дуэньи); и почему-то еще один юнец из их компании, сын бывшего супрема — брат Джастина — который придумал гениальную, как ему казалось, рокировку и имел наглость предложить ее Рокэ. Первую часть его плана и правда удалось выполнить без труда: Рокэ, как соберано Кэналлоа, имел право решать любые дела своих подданных, поэтому одним росчерком пера разорвал помолвку Альберто и Гизеллы и передал эстафету Лионелю — самое забавное было в том, что старшая сестра Гизеллы, Урфрида, как раз увлеченно строила глазки одновременно Лионелю и Эмилю, то ли не различая их, то ли потому, что не могла определиться.
Вторая часть плана же выглядела удачной только на бумаге и в глазах юного графа Васспарда: Ричард возмущенно заявил, что не согласен, потому что «Эдит не вещь, чтобы перекладывать ее с места на место! Не переходящий приз!» — а Берто, вызванный Рокэ для частного разговора, вообще с порога набросился на него с обвинениями:
— Зачем вы меня спрашиваете! Вы же и так уже все решили — вон, вы продали Айри в Дриксен! Заключили ее именем мир! Не верю, что ей самой мог понравиться тот дрикс, она по своей воле за него не выйдет!
— Берто! — строго сказал Рокэ. — Во-первых, опомнись: как ты разговариваешь со своим соберано? Во-вторых, речь не об Айрис, а об Эдит. Чем плох этот вариант? Я же помню, как вы играли в детстве: признайся, что тебе симпатичны все три, но ты никак не мог выбрать.
— Я выбрал! — Берто саданул кулаком по стене. — Как раз выбрал, дядя Рокэ, но уже поздно! Уже все кончено!
— Ах вот в чем дело… Знаешь ли, Берто, я очень хорошо представляю, что такое несчастная любовь, и уверяю тебя: это не она. Может быть, ревность, зависть, оскорбленное самолюбие — называй как хочешь. И потом: если тебе уже давно нравилась Айри, что тебе мешало сказать мне об этом еще несколько лет назад? Я бы не стал возражать, мы бы легко уладили дело с ее прежним женихом, и все было бы в порядке.
— Тогда не понимал: сейчас понял, — угрюмо ответил Берто и, рухнув на стул, уставился на Рокэ и несчастным голосом спросил: — Дядя Рокэ, да чем вообще ее взял этот дрикс? Он же ей не подходит! Он же ее недостоин!
— Гм… — Рокэ и самого занимал этот вопрос, но он уже сочинил для себя объяснение. — Обычно вместе лучше уживаются люди, у которых разные характеры. Вы с Айри очень похожи — ты на нее, она на тебя: для дружбы этого достаточно, а в семье, пожалуй, будет мешать. Наш знакомый господин Фельсенбург же похож…
— Он похож на идиота!
— Сейчас на идиота похож кто-то другой, Берто. Итак, Айри считает, что ее Фельсенбург чем-то неуловимым похож на Дикона, — Рокэ пожал плечами. — Не могу сказать, что согласен, но я не встану у нее на пути, если они и правда друг друга полюбили. Берто, —добавил он мягче, — если хочешь, я поговорю с Рамоном, и мы ушлем тебя куда-нибудь подальше, чтобы ты не страдал, когда окажешься рядом с Айри.
— Не надо! — снова взвился Берто. — Вот еще: решили от меня отделаться? Нет уж — я не буду вмешиваться, а лучше украду ее со свадьбы! Нет, в ночь перед свадьбой!
С этими словами он выскочил из комнаты, хлопнув дверью, и невысказанное: «И подумай все-таки об Эдит» — осталось у Рокэ на языке.
_______________________
Примечания:
- в каноне это не заложено, но мы уверены, что Райнштайнер — особист: больно уж подозрительно смотрятся хитросплетения его карьеры. Хотя в каноне никакой тайной полиции не упоминается, в этом фанфике она есть, и ей известно многое о мистической стороне жизни: во что это может развиться еще через один Круг, разбирается в сюжете «Холодный мертвый мрамор»;
- да, шеф Райнштайнера — это тот самый капитан особых войск, который в Прологе приехал в Надорский замок: за годы он неплохо поднялся по карьерной лестнице;
- «всешутейший и всепьянейший патриарх…» (и дальше неприлично) — шутовской титул Никиты Зотова на «Всешутейшем соборе» Петра Первого;
- мы подозреваем, что в образ Элизы Штарквинд, бабушки Руперта, случайно или намеренно автором канона были заложены черты Оленны Тирелл из «Песни льда и пламени».
Конец части «Юность (до Излома)»
Юность (после Излома)
Глава 28
Эта и следующие главы далеко отходят от канона, и больше к нему, пожалуй, мы не вернемся. В главе изображается ритуал Излома Эпох: мы представляем его примерно одинаково во всех фанфиках, поэтому те из читателей, кто уже читал о нем в других наших текстах, наверное, не найдут ничего особенно нового.
читать дальшеВ Хексберге, накануне отъезда домой, у Рокэ состоялся очень занимательный разговор с Вальдесом. В столицу с докладом для короля был отправлен Рокслей, который и так жил там почти безвылазно; самого же Рокэ гнало в Кэналлоа томительное, неприятное, гложущее чувство, как будто времени совсем не остается, как будто он что-то забыл, упустил, не учел, перепутал. Ему казалось, что до Излома он должен обязательно побывать дома, и поэтому Ричарду было велено заглянуть в Надор и оттуда сразу отправиться в Алвасете, чтобы успеть провести с сестрами хотя бы пару недель, а другим Повелителям (двум устно и одному в письме) приказано посетить родовые имения и по возможности известные им места силы.
Рокэ собирался отплыть из Хексберга сразу, не задерживаясь, но Вальдес, чей приятель давно оправился и вернулся к своим сундукам с пряностями и тюкам экзотических тканей (или что еще он там возил), должно быть, скучал без общества и поэтому зазвал их с Марселем к себе ночевать и, когда за беседой опустел уже не один кувшин вина, подступил к Рокэ с удивительным предложением.
— Думаем вот тоже отправиться в экспедицию, — небрежно сказал он. — Почему гайифцам можно, а нам нет — чем мы хуже? Я вообще намечал податься в Бирюзовые земли, но тащиться северным путем, мимо Флавиона, не хочется, а обходить весь континент с юга — напорешься на нухутцев, да и вообще, их маршрут-то известен.
— Ну да, — согласился Рокэ. — Но зачем тебе Бирюзовые земли, если с ними и так торгует Нухут?
— В том-то и дело! Мы хотим зайти с другой стороны: смотри, бусина ведь круглая, а континентов всего четыре, и все они известны — значит, если мы отправимся на запад, то рано или поздно окажемся у восточной оконечности Бирюзовых земель — там, где нухутцы точно еще не бывали. Путь, правда, неблизкий. Я, конечно, не обделен, да и Олаф скопил небольшой капиталец, — Вальдес засмеялся. — Но на серьезную экспедицию нам не хватит, даже если мы возьмем только самый минимум и пойдем на «Астэре».
— То есть ты хочешь, чтобы я оплатил вашу сомнительную авантюру из кэналлийской казны? — спросил Рокэ. — Прямо сейчас, когда у меня на носу Излом?! Когда непонятно, как он пройдет, что нас ждет впереди — уцелеет ли мир, в конце концов? Когда в любой момент наши зыбкие перемирия могут рассыпаться, как карточный домик, и на нас опять кто-нибудь нападет?! Не говоря уже о том, что сам твой прожект — это просто бред, полная ерунда! Ротгер, все знают, что ты безумен, но даже для тебя это слишком! Даже не заикайся больше об этом!
— Может быть, чуть позже, — дипломатично добавил Марсель. — В этом Круге нам вполне хватает той ойкумены, в которой мы живем.
— Понятно, — сказал Вальдес, мгновенно поскучнев. — Значит, ты запрещаешь? Это приказ, соберано?
Рокэ задумался: одна часть его существа непроизвольно восставала против идеи Вальдеса, и внутренний голос, очень похожий на голос Лионеля, нашептывал, что ни одному нормальному человеку не придет в голову отправиться покорять чужие безлюдные, неосвоенные земли; другая же его часть — та часть души, которая была моложе, не утратила еще интереса к новому; та часть, которую он унаследовал, наверное, от предков, живших еще при Абвениях, в юном, недавно созданном мире, — эта часть напоминала, что они так долго заблуждались, считая, что в Бирюзовых землях не уцелело ни одного человека, что весь континент занимает чумная пустыня — и как же они ошибались: пять лет подряд оттуда приходят письма и подарки, девочки носят бирюзовоземельские шелка, и уже совсем скоро у Рокэ появятся оттуда родственники.
— Не запрещаю, — решил он. — Не одобряю и не дам денег, Ротгер, но поступай как знаешь.
Оставшееся до Излома время прошло, как казалось Рокэ, впустую: они с Марселем снова так и этак обдумывали заметки древних о ритуале, уже заученные наизусть, в бесплодных попытках понять, что же им предстоит, но так и не сумели составить четкого плана. Марсель склонялся к легкомысленному «Войдем, осмотримся, сориентируемся на месте, сообразим»: он считал, что наитие жреца-абвениарха, усиленное чарами Гальтары, поможет разобраться, что нужно делать, а кровь предков в Рокэ и Повелителях направит их на верный путь. Рокэ в конце концов махнул рукой и согласился с ним, и последние две недели до отъезда самозабвенно отдыхал; как раз на эти недели появился и Ричард, и они все вместе, с ним и девочками, ловили редкие не по-осеннему теплые лучи солнца, устраивали себе маленькие пикники и невинные вылазки на природу и даже пару раз, пока стояла ясная погода, скатались на рыбалку на лодке. Писем и новостей из столицы Рокэ не читал, складывая бумаги в стопку на угол стола — чтобы не отвлекать себя досужими рассуждениями от главного; зато они с Марселем досконально, чуть ли не с лупой, изучали каждое послание от Бертрама, где тот, по мере возможностей участвуя в их разысканиях, давал им советы и наставления. Ариго, Райнштайнеру и Эпинэ были разосланы четкие инструкции о том, когда и куда они должны прибыть и примерно к чему подготовиться.
Наконец настало время уезжать. Рокэ обнял девочек (Эдит, необычно для себя напуганная и заплаканная, дольше всех висела у него на шее), дал распоряжения управляющему на тот случай, если они не вернутся или вернутся через много лет, застряв на годы в Лабиринте или оказавшись вдруг на другом краю бусины, и они небольшим отрядом отправились в Гальтару: сам Рокэ, Ричард, Марсель и неизменный кэналлийский эскорт.
Они подъехали к стенам Гальтары почти одновременно с трех разных сторон: отряд Рокэ с юга (по пути они завернули в Валмон и, по настоянию Бертрама, захватили с собой его секретаря, сосредоточенного молодого человека по имени Артур: Бертрам не желал упустить ни малейшей детали и велел тому записывать все до минуты — хотя Марсель и убеждал папеньку, что отлично запомнит все сам, и не нужно отбирать у него грядущую славу великого мемуариста); Эпинэ отчего-то со стороны Олларии — он то ли пренебрег увещеваниями Рокэ и вообще не побывал в имении, то ли задержался там на пару дней и вернулся в столичный особняк к любимой супруге, которая не готова была променять блеск света на скуку деревенской жизни (не говоря уже о том, что деревня, наверное, навевала ей воспоминания о несчастливой юности); Ариго и Райнштайнер — с северо-запада. Эпинэ сопровождали два лакея и камердинер, Ариго — денщик, а Райнштайнера — человек с цепким взглядом и целым арсеналом перьев и записных книжек, которого тот представил как своего ординарца: видимо, не одни Валмоны озаботились сохранением сведений о ритуале для будущих поколений.
Не успел Рокэ со всеми раскланяться, как мимо его уха просвистел какой-то серый комок и, ударившись Эпинэ в грудь, развернулся в мятую тряпку, в которой Рокэ с трудом узнал лайковую перчатку Айрис, а возмущенный голос Ричарда произнес:
— Герцог Эпинэ! Вы оскорбили мою сестру! Я вызываю вас на дуэль!
— Я… — начал Эпинэ, явно обескураженный таким приемом, но Рокэ перебил его, развернувшись к Ричарду и рявкнув:
— Ричард! С ума сошел?! Не здесь и не сейчас же! Не прямо перед ритуалом!
— Я обещал вызвать его, как только увижу, и вызвал, — зло возразил Ричард.
— Нет, — сказал Рокэ. — Запрещаю. Потом, когда закончим, — пожалуйста: выясняйте отношения сколько угодно, если останутся силы и желание, — «если вообще останется, кому выяснять отношения», — добавил он про себя, но вслух продолжил: — Только не до смерти.
— Как прикажете, — пробурчал Ричард, и, разжав кулаки, неосознанным жестом расстегнул обручальный браслет и перецепил его с левого запястья на правое: он всегда так делал, когда волновался, сам того не замечая, и очень удивлялся, когда ему об этом говорили. Эпинэ склонил голову, молча принимая вызов, отложенный на потом, и занялся своей лошадью. Марсель тем временем, чтобы разрядить обстановку, нарочито деловитым тоном уточнил:
— Господа, я надеюсь, все из вас в свое время прошли ритуал посвящения?
— Да, — кивнул Райштайнер.
— Нет, — удивленно протянул Ариго. — Нужно было?
— Боюсь, я тоже нет, — развел руками Эпинэ. — Не припомню.
— Потрудитесь напрячь память, герцог, — сказал Рокэ. — Возможно, еще в детстве, до Лаик — ваш дед ведь увлекался мистикой, я прав?
— Дед… — Эпинэ поморщился. — Да, дед рассказывал, как он с покойным стариком Приддом и Ее величеством Алисой даже ездили сюда, под стены Гальтары, и устроили здесь пикник: дед, кстати, разглядел тогда Блуждающую Башню, а старик Придд — нет. Я потом, когда… — он замялся, — …потом тоже хотел приехать поискать башню, но эр Максимилиан — в смысле, тот офицер, у которого я служил оруженосцем — не разрешил: он сказал, что не доверяет башням, которые влияют на разум людей. А еще раньше, совсем в детстве… разве что однажды дед поймал меня за прогулками ночью на кладбище и приказал прижечь мне голову… Но не думаю, что это считается.
— Да уж, — вздохнул Рокэ. — Вот что бывает, если соваться в морисскую медицину, не зная основ! Нет, это точно не ритуал посвящения: ваш дед, похоже, где-то услышал, что такое средство помогает при болезненном унынии — желание уединяться в мрачных местах как раз считается одним из симптомов болезни, — и, не разобравшись, решил вас вылечить. Так, ладно: вы у нас потомок Астрапа, и это значит, что в обряд посвящения должны входить танцы. Ну что же, готовьтесь: я вам напою а капелла, а вы попляшете. А генерал Ариго у нас… гм, там ритуальные игры… Игры…
— У меня как раз совершенно случайно имеется колода карт! — вставил Марсель. — Охотно на правах жреца посвящу нашего Повелителя Ветра! Отойдемте в сторонку, генерал, скоротаем время за парой партий в фаро!
Марсель увлек Ариго чуть поодаль и, устроившись за обломком каменного фронтона, торчавшего из земли (здесь все усеивали разбитые камни, круглые фрагменты колонн, куски капителей, еще хранившие следы изящной резьбы, — печальные приметы погибшего великолепия), вытащил из-за пазухи карты. Кэналлийцы из отряда Рокэ и другие слуги и денщики начали ставить лагерь: солнце давно село, ритуал был назначен на полночь, и путешественникам предстояло задержаться здесь по крайней мере до завтрашнего утра. Рокэ, насвистев для Эпинэ простенькую мелодию, заставил того изобразить пару коленцев из известного народного танца (великосветские, как он подозревал, не годились), и они закончили как раз тогда, когда к ним вернулись Марсель, улыбающийся во весь рот, и чем-то смущенный Ариго.
— Выиграл его молодую жену! — весело отчитался Марсель. — Получается, кстати, уже две жены двух Повелителей. Ричард, вы следующий, я подожду. Генерал Райнштайнер, а вы не женаты?
Ричард бросил на него неприязненный взгляд и промолчал, Райнштайнер покачал головой, а Ариго за спиной Марселя закатил глаза.
— Шучу, шучу, — быстро исправился Марсель. — На самом деле, велел ему пятнадцать раз прокукарекать петухом.
— Отлично, — сказал Рокэ, поднимаясь. — Идем.
За стенами Гальтары было темно, но света от факелов хватало. Они без труда — возможно, их и правда вело чутье Повелителей, на которое так уповал Марсель, — нашли вход в подземелья и, пробравшись через щель, оставшуюся от роскошного прежде портала, своды которого давно обрушились, оказались внутри. К счастью, не было заметно ни следа Тварей — жутких обитательниц Лабиринта, о которых предупреждал каждый второй древний автор (кто — с любопытством естествоиспытателя, кто — с ужасом очевидца): возможно, чудовища за три Круга, лишившись привычной добычи, умерли с голода; возможно, они были заперты за особенно крепкими дверями, не пропускавшими даже звук. Так или иначе, Рокэ и его спутники спокойно спускались все ниже, стараясь не поскользнуться на гладких ступенях, и наконец очередной извилистый коридор вывел их в огромный зал почти правильной круглой формы с высокими арочными сводами. Посередине зала возвышался массивный постамент, размерами похожий на каменное ложе, а по четырем сторонам от него стояли обелиски попроще — алтари стихий: на каждом был выгравирован особый символ, как будто кто-то заранее подготовил зал к появлению гостей и позаботился о том, чтобы им не пришлось лишний раз ломать голову. Проход из коридора открывался как раз между алтарями Скал и Ветра — покровителей уходящего и грядущего Кругов: совпадение показалось Рокэ добрым знаком — хотя, может быть, дело было в том, что перед каждым Изломом алтари чудесным образом перемещались.
— Прошу, — тоном придворного распорядителя произнес Марсель, выходя в центр зала и оглаживая ладонью постамент. — Господа Повелители, вставайте к вашим алтарям, а вы, Рокэ, ложитесь вот сюда: смотрите, здесь вмятины как раз по форме тела.
— Посторонним здесь не место, — напомнил Рокэ. — Господа секретари и ординарцы вполне могут подождать за дверью, а еще лучше — наверху.
Его кэналлийцы, вышколенные за годы службы в охране и приученные беспрекословно исполнять приказы, воткнули факелы в подставки и вышли, а вот секретарь Бертрама и денщик Райнштайнера, похоже, надеялись наблюдать за мистерией из первого ряда: они с негодованием переглянулись и еще долго топтались в дверях, словно не могли решить, кто из них кого должен пропустить первым. Наконец и они скрылись в узком зеве коридора, и только когда их гулкие шаги, отдалившись, затихли, и стало ясно, что они не собираются вернуться и подслушивать, Рокэ, вскарабкавшись на свой алтарь, на пробу улегся на спину, закинув ногу на ногу, и, приняв как можно более непринужденную позу, сказал:
— Итак, господа! Не думаю, что до этого дойдет, но на всякий случай спрошу: здесь ведь все сознают, что мы можем и не вернуться, и готовы, по сути, пожертвовать собой?
Лежать на алтаре оказалось неожиданно удобно: под шею был как будто подложен каменный валик, а вмятины, на которые указал Марсель, повторяли изгибы тела. Слушая, как Повелители наперебой заверяют его, что, конечно, готовы на жертву, Рокэ устроился ровнее, вытянул ноги и прикрыл глаза: он и хотел бы уловить внутри, в душе, священный трепет, но вместо него ощущал лишь отстраненное любопытство; мысли были ясными, как перед решающим сражением в давно обдуманной кампании.
— Можно было бы исполнить куплеты Песни Четверых или произнести Четверной заговор, — сказал Марсель, — но мы считаем, что для мироздания достаточно и намерения — поэтому давайте начнем.
— Да, — согласился Рокэ. — Начнем.
Марсель отступил к двери, Повелители заняли свои места, и ритуал начался.
Первой проявила себя стихия наступающего Круга (должно быть, этого стоило ожидать: недаром древние так много внимания уделяли очередности смены стихий): в зал ворвался поток ветра — точнее, он зародился прямо здесь, у дальней стены; и, пронесшись между Райнштайнером и Эпинэ, даже не взъерошив им волос, и над Рокэ, обдав его теплой волной, устремился прямо к Ариго и, чуть приподняв, с силой ударил его об алтарь. Оглушенный, тот сполз вниз и остался сидеть, привалившись плечом к камню и свесив голову. Марсель предупреждающе поднял руку, но никто и так не успел бы кинуться бедняге на помощь — в дело тут же вступили Волны: огромная волна воздвиглась перед Райнштайнером и, замерев на мгновение, обрушилась на него, погребая под собой, и затем сразу же схлынула. Райнштайнер еще силился отдышаться, отплевываясь и хватая ртом воздух, когда мощный разряд молнии, яркой вспышкой осветив подземелье, поразил Эпинэ, вырвав у того душераздирающий вопль и заставив его содрогнуться с макушки до пят и рухнуть на пол. Не заставили себя ждать и Скалы: на Ричарда с потолка рухнула лавина камней; он попытался, защищаясь, прикрыть голову, но тщетно: камни в одно мгновение завалили его целиком, и Рокэ, вдруг опомнившись, выйдя из странного оцепенения, с ужасом разглядел, что из-под груды камней торчит только неловко откинутая рука, на которой неуместным пятном выделяется обручальный браслет.
— Дикон! — крикнул Рокэ и попытался вскочить, но алтарь удержал его, обволакивая тело, как мягкая перина, а бесстрастный, словно неживой, голос Марселя произнес:
— Погодите, Рокэ: сейчас еще ваша очередь.
Он был прав: стоило Рокэ снова лечь неподвижно, как своды зала над ним как будто слегка раздвинулись, образуя круглый проем, и оттуда Рокэ на грудь опустился невесомый столб света. Рокэ не почувствовал боли, но увидел, как его сердце, покинув грудь, медленно поднимается по лучу наверх; он еще несколько мгновений бездумно смотрел, как оно, замерев, мерцает, окруженное сиянием, прежде чем потерял сознание.
***
— Я бы все-таки посоветовал блистательному подумать о лавочке колониальных товаров, — повторил тесть Альдо, достославный Жеймиоль, на миловидной дочери которого Альдо женился в начале осени и который с тех пор упорно пытался подсунуть Альдо — точнее, открыть на его имя и помочь на первых порах деньгами, — какое-нибудь прибыльное предприятие. Альдо за эти месяцы уже успел отказался от лодочной станции для увеселительных прогулок и портняжной мастерской, и вот теперь речь зашла о лавке колониальных товаров. Тесть явился с самого утра в первый день нового Круга, когда все порядочные люди еще спят, потому что, по гоганским представлениям, нельзя было придумать времени удачнее, чтобы обсудить финансовые дела.
— Нет! — отрезал Альдо. — Торгашество — не моя стезя! Я законный принц, трон Талига — мой по праву! Вот если бы вы помогли мне устроить вторжение и переворот — пусть небольшой, пусть даже бескровный, пусть подкупом и посулами! — то я бы еще согласился…
— Ой, да ведь блистательный шутит! — гоган оскалился в улыбке. — Покажите мне хоть одного вашего сторонника: что-то я не вижу рядом с вами совершенно никого! Откуда же вы их возьмете? Может быть, они упадут на вас с неба?
Альдо хотел было возразить, что настоящие Люди Чести всегда пойдут за своим истинным королем, но не успел: под потолком что-то заскрипело, и тут же на пол с грохотом рухнуло тяжелое тело. Гоган, пробормотав ругательство, отскочил, но Альдо не потерял самообладания: склонившись над гостем, он потряс того за плечо и, не получив ответа, перевернул на спину.
— Это же Робер! — удивленно воскликнул он. — Робер Эр-При! Да что вы встали — ступайте приведите врача, видите же, что ему плохо! Я прекрасно знаю, что у гоганов отличные врачи! Мэллит! Мэллит, беги скорей сюда! И прикажи готовить комнату — здесь у нас Робер!
_________________
Примечания:
- дополнительные материалы к канону сообщают, что Робер служил оруженосцем у обычного неназванного офицера из Торки;
- лечить болезненную меланхолию Авиценна предлагает, капая пациенту на голову расплавленный воск;
- у нас есть прочный хэдканон о том, как проходит ритуал Излома, поэтому читатели, которые видели похожую сцену в других наших фанфиках, не найдут здесь для себя ничего нового. Ритуал описывается в фанфиках «I shall return: Christmas special» sokrov.diary.ru/p220015270.htm (подробно, но герои нашли способ уберечь сердце Рокэ), «Леопард: Святочный special» sokrov.diary.ru/p221025673.htm (завуалированно, не заметно, чтобы герои пострадали), в отрывке из продолжения фанфика «Повелитель мергеля» sokrov.diary.ru/p220767621.htm (ритуал прошел иначе для всех, кроме Ричарда) и в сюжете «Холодный мертвый мрамор» sokrov.diary.ru/p220149384.htm (дело происходит еще через один Круг);
- готовность пожертвовать собой декларирована в позднем каноне как качество, необходимое эорию для раскрытия суперспособностей (у Робера, например, она есть, а у Ричарда нет, поэтому силы Молний у Робера проявляются лучше, чем силы Скал у Ричарда, сообщает нам автор канона);
- при этом, да, как и сказал Марсель, для мироздания в ОЭ достаточно намерения: не того, что реально сделано, а того, что герой хочет / о чем думает / что потенциально готов сделать; и так во всем: голословно заявлять, но не показывать — вот кредо нашего канона;
- секретарь Артур пришел из «Ниро Вульфа»: у Бертрама тоже должен быть свой Арчи Гудвин.
Глава 29
Примечание для чувствительных читателей: осторожно! В этой и следующих двух главах идет речь о травмах и болезненных состояниях (правда, они изображаются не графично). Со всеми героями все будет в порядке, обещаю.
Супруг для меня, быть может, найдется (если божеству угодно)
и другой, будут и другие дети, если этих потеряю.
Но брата уже больше не будет,
так как отца и матери у меня уже нет в живых.
Геродот
и другой, будут и другие дети, если этих потеряю.
Но брата уже больше не будет,
так как отца и матери у меня уже нет в живых.
Геродот
читать дальшеПервым, что услышал Рокэ, когда очнулся, был чей-то тихий плач. Осторожно повернув голову, он увидел, что в кресле, вплотную придвинутом к кровати, сидит, свернувшись в комок, Эдит, и горько скулит, уткнувшись лбом в коленки. В комнате царил полумрак; свечи погасли, но занавеска была отдернута: на улице занимался рассвет, и его первые лучи разгоняли туманные зимние сумерки. Рокэ был в своей спальне в Алвасете.
— Эди, — прошептал он и протянул к девочке руку. — Что стряслось? Не плачь.
Эдит вздрогнула, уставилась на него и тут же, распрямившись, как пружина, вылетела из кресла и, в то же мгновение оказавшись рядом с ним на кровати, сжала его плечи и воскликнула с радостным неверием:
— Папа! Ты проснулся! Ты… ты… Я позову доктора!
— Эди, подожди… — Рокэ попытался приподняться, но девочка с неожиданной силой пригвоздила его к подушке и испуганно крикнула:
— Нет-нет-нет! Не вставай! Тебе нельзя вставать! Доктор не велел шевелиться!
— Ладно, — сказал Рокэ. — Эди, сколько времени прошло? Который сегодня день? И как я здесь оказался — меня что, привез Марсель?
— Три дня — ты проспал три дня, и сегодня третий — ой, нет, уже утро, уже четвертый день от Излома — четвертый день Зимних Скал. И… никто не привез — вы просто появились прямо на полу, утром после Излома, и были как… как мертвые, но доктор сказал, что у тебя что-то с сердцем, и это пройдет, наверное, если ты отлежишься, а Дик… Дик… Д-дик… — Эдит прижала кулак ко рту, и у нее вырвалось сдавленное рыдание.
— Что с ним?! Эди, что с Диком? Он жив?
— Он… Он, п-папа, он… Папа, стой! Не надо!
Не обращая внимания на протесты Эдит, Рокэ вскочил и, как был, в одной сорочке и босиком, бросился в комнату Ричарда. Уже на полдороге у него ощутимо закололо в груди, а когда он рванул на себя дверь, сердце пронзило такой болью, что он с трудом удержался на ногах. Айрис, сидевшая у постели, подняла на него изможденный взгляд, и, когда она — чуть запоздало — осознала, кто перед ней, ее лицо осветилось облегчением. Рокэ еще успел разглядеть, что Ричард, без движения лежащий на кровати, несомненно, жив, но до прозрачности бледен и перевязан с головы до пят — прежде чем еще один удар боли, гораздо сильнее первого, сшиб его с ног.
— Если вы не будете слушаться, герцог, мне придется привязать вас к кровати, — сурово сказал врач. — Еще никогда в моей карьере не было случая, чтобы меня поднимали на рассвете только потому, что мой ученик не сумел справиться с особенно строптивым пациентом!
Это был его старый знакомый мориск, которого специально вызвали к Рокэ после переполоха, который тот устроил у Ричарда в комнате — врач несколько лет назад отошел от дел, посчитав, что воспитал наконец себе преемника и теперь имеет право уйти на покой, и передал практику ученику. Этот ученик был точно таким же мориском — только моложе: ему не было и сорока; точно так же входил в гильдию, точно так же подчинялся не соберано Кэналлоа, а агирнийскому шаду; и не хуже учителя владел секретами лекарского мастерства. Именно за ним на этот раз послали девочки (точнее, к нему побежала Эдит, которая тем утром в первый день Круга опомнилась первой, но не настолько, чтобы сообразить отправить за врачом кого-то из слуг); и именно он последние три дня лечил и Ричарда, и самого Рокэ и почти не отлучался из замка — лечил, как мог теперь судить Рокэ, вполне неплохо: он знал свое дело, не допускал ошибок, и ему было не чуждо то лекарское вдохновение на грани гениальности, которое помогает по наитию находить верные решения и которое опытные морисские врачи специально взращивают в себе. Единственная сложность, как оказалось, была в том, что Рокэ не испытывал перед ним такого же трепета, как перед его учителем, и врач не сумел на него как следует надавить — поэтому и обратился к старику — впрочем, Рокэ продолжил спорить и тогда.
— И сколько мне вот так еще лежать? — возмутился он. — Не могу же я здесь бездельничать, зная, что мой ребенок там умирает!
— Никто не умирает, — проворчал врач. — Положение вашего сына, конечно, не самое благоприятное — мальчик действительно сильно пострадал — но умереть здесь можете разве что вы, если и дальше станете вскакивать, носиться по дому и паниковать. Нужно отлежаться еще дня два-три, пока ваше сердце не окрепнет: вы же не хотите, чтобы оно снова остановилось?
— Оно не останавливалось — в прямом смысле, — сделал Рокэ последнюю попытку договориться с врачом, памятуя, что мориски, знакомые с секретами древних, не отвергают абвениатской магии. — Его — должно быть, на несколько минут — изъяла у меня из груди некая загадочная сила, когда я проводил ритуал Излома. Я уверен, что это не болезнь, и приступ слабости пройдет сам собой.
— Не надо со мной торговаться, герцог, вы не на базаре! — отрезал врач. — Можете сколько угодно заигрывать со своей мистикой, но выглядит это как банальный сердечный приступ. При вашем образе жизни я удивлен, что он случился только сейчас. Впрочем… возможно, в ваших словах есть доля правды: настораживает, что вы оба так долго пробыли без сознания. Ладно — я осмотрю вас обоих тщательнее, но не думаю, что лечение серьезно изменится. И не надейтесь, что я заинтересуюсь вашим загадочным случаем настолько, чтобы сидеть с вами день и ночь — я, в конце концов, уже давно не практикую! Давайте сюда руку, еще раз посчитаю ваш пульс.
***
Айрис помнила, как умирала мама — возможно, уже на самом деле не помнила; возможно, сначала вспоминала об этом так часто, что теперь в ее душе хранилось воспоминание о воспоминании: яркая картинка, отзвук слов и смазанные, полузабытые чувства. Мама лежала в кровати чуть приподнявшись, опираясь спиной о подушки, держала Айрис за руку и говорила ей, что та должна… и будет… и вырастет… и станет достойна… Мама не дала себя обнять, а Айрис не успела сказать ей, что любит ее.
Айрис помнила, как они с Ричардом увидели папу — сначала только ноги, потом кто-то приподнял ткань и сразу же опустил, но они успели разглядеть, что вся голова у папы была в крови, а лицо словно вовсе пропало — тогда Айрис забыла об этом, но потом, спустя много лет, как будто снова вспомнила.
Айрис часто видела в кошмарных снах, как умирал Ричард: он являлся окровавленным, как папа, и лежал на земле неподвижно; и, как мама, брал ее за руку, когда она садилась рядом, и шептал что-то — сон никогда не сохранял его слов, — и Айрис каждый раз звала его, просила, умоляла не умирать, но он все равно закрывал глаза и, мгновенно ослабев, выпускал ее руку — и тогда она кричала и просыпалась, и рядом был эр Рокэ.
Наяву все было не так: крови было не видно, потому что повязки, охватывавшие голову Ричарда плотно, как теплая зимняя шапка из белого меха, скрывали раны; Ричарда было не подержать за руку, потому что на одной руке у него лубки доходили до самых кончиков пальцев, а другая была прибинтована к телу под каким-то особым углом, чтобы помочь срастись сломанной ключице — врач объяснял в первый же день, но Айрис, от горя и ужаса впавшая в оцепенение, не вслушивалась. Ричард не говорил с ней — и вообще не говорил, а только иногда стонал, — не открывал глаз и вообще ни разу не приходил в себя с тех пор, как вернулся со своего ритуала, — с тех пор как они с эром Рокэ наутро после Зимнего Излома вывалились из-под потолка на ковер в алвасетской гостиной. Шел уже пятый день нового года — нового Круга, — и все эти четыре с небольшим дня Ричард пролежал в беспамятстве. Айрис загадывала себе, что он очнется, когда появится врач, когда врач закончит; когда рассветет; когда она поспит и вернется; когда пройдут сутки, когда пройдет два дня, три, четыре; когда придет эр Рокэ — но все было тщетно. Эр Рокэ, может быть, и спас бы Ричарда, но он тоже долго был без сознания, хотя и не был ранен, а сейчас, когда он уже очнулся, врач запретил ему еще несколько дней подниматься с постели.
Айрис знала, что ничем не может помочь Ричарду, но, чтобы чувствовать себя нужной, как будто она тоже участвует в лечении, занимала себя мелочами: смазывала бальзамом его ссадину на скуле, особенно яркую на фоне свежих бинтов и бледной кожи; втирала мазь в синяки там, где не было повязок; меняла у него на лбу и на животе ледяные компрессы (горячка еще не началась, хотя врач предсказывал, что должна неизбежно начаться рано или поздно, но холод, по его словам, облегчал и боль); и клала ему на губы тонкие пластинки льда, в надежде, что они, растаяв, сумеют хоть немного напоить его: врач говорил, что человек способен обходиться без воды только несколько дней — обычно всего лишь три-четыре дня — и Айрис пугалась при мысли о том, что Ричарда погубят не раны, а обыкновенная жажда. Конечно, как Повелитель, Ричард был крепче других людей — но оставался ли он Повелителем после того, как на него ополчилась собственная стихия? Никто пока толком не понял, что именно случилось на ритуале, но, хотя Ричард выглядел так, как будто его жестоко избили чьи-то гигантские кулаки, Айрис достоверно знала, что это сделали с ним Скалы: недаром столько лет ему снилось, как его заваливает камнями. Ей начинало казаться, что его держит здесь только ее присутствие — что, пока она сидит рядом, он не умрет, — или, быть может, она просто не хотела, чтобы он умер как раз тогда, когда ее не будет рядом. Все неохотнее она позволяла себя увести, сменить на дежурстве (даже сестрам: Дейдри сначала сама чуть не разболелась от потрясения, а сейчас ходила по дому отрешенная, как сомнамбула; а Эдит, едва взглянув на Ричарда, тут же принималась рыдать); и уже убедила себя — правда, пока только себя, — что и ночевать здесь же, в кресле, ей будет удобнее, чем в собственной кровати.
Невеста Ричарда, наверное, была уже на пути в Талиг: незадолго до Излома от нее пришло очередное письмо, где она сообщала, что собирается в дорогу и предполагает прибыть в Олларию примерно в середине весны. Ричард до отъезда успел отправить ей обстоятельный, как всегда, ответ: Айрис не знала, рассказал ли он принцессе о ритуале Излома, но помнила, что они договорились встретиться уже в столице, быть официально представленными друг другу на первом приеме при дворе, устроенном в честь высокой гостьи — чтобы соблюсти приличия, Ричард, как бы ему этого ни хотелось, не мог отправиться навстречу кортежу принцессы и приветствовать ее на границе Талига или, тем более, в нухутском порту. Айрис представляла гигантский корабль, на котором плыла принцесса со свитой — больше, чем все, какие Айрис видела раньше, ведь, чтобы пересечь море между континентами, нужны большая прочность и огромные запасы; представляла, как мачты этого корабля вздымаются над волнами, как надуваются паруса, и как фрейлины принцессы, все темноволосые, одетые в цветные шелка, снуют по палубе и наконец — земля! — выстраиваются у борта, вглядываясь вдаль, где на горизонте возникают очертания нухутского побережья — представляла себе эти картины, только чтобы не думать, что Ричард и его принцесса так никогда и не увидятся и останутся друг для друга только мазками краски на портретах и ровными строчками букв. О собственном женихе Айрис не думала: он, правда, прислал ей на Зимний Излом маленькое поздравление, приятное и живое, и коробочку сластей, но… зачем же ей жених — зачем вообще всё, — если Ричарда не будет?
Дверь скрипнула и приоткрылась, и в щелку просунулось лицо Эдит.
— Айри? — спросила она и кивнула на Ричарда. — Как?
Айрис помотала головой, и Эдит, закусив губу, чтобы не расплакаться сразу, протиснулась в комнату. Руки она держала за спиной, как будто прятала что-то за широкой юбкой.
— Айри, я нашла зайчика, — Эдит вытащила из-за спины тряпичного зайца — их старую игрушку, которую когда-то очень давно Ричард привез из Олларии; заяц выглядел еще более потрепанным, чем раньше, и был, наверное, весь покрыт пылью, но Эдит успела его отряхнуть. — Помнишь, мы его всегда брали в кровать, когда болели? Давай положим его Дику? Может…
— Давай, — сдавленно сказала Айрис. — Только осторожно, не сдвинь повязки, и смотри, там синяки, тоже не задень, чтобы не было больно.
Эдит уложила сначала зайца Ричарду на грудь поверх одеяла, оценивающе оглядела, вздохнула и сняла, потом — под негодующий оклик Айрис («Не надо! Там же лубки!») —попыталась приподнять Ричарду руку и подпихнуть зайца под нее и наконец устроила его сбоку на постели, укрыв обоих одеялом, так что заяц как будто положил Ричарду ушастую голову на плечо. Айрис всхлипнула и рассмеялась, размазывая слезы кулаком:
— Эди, прости, но это выглядит ужасно глупо! Такой большой, взрослый Дик и этот маленький зайчик!
— Зато, может быть, поможет, — Эдит подошла к ней сзади и обняла ее за плечи. — Айри, не надо, пожалуйста: и доктор, и эр Рокэ уверены, что Дик поправится, и доктор же говорил, что там нет… ничего необратимого. Айри, давай ты пойдешь сама поспишь, а я пока тут посижу?
Айрис прикрыла глаза и загадала, что Ричард очнется, если заяц пролежит рядом с ним до вечера, и его никто не заберет; очнется через несколько часов, как раз когда она вернется в комнату.
— Ладно, — сказала она. — Только недолго. Пару часов. Смотри, вот здесь во флаконе лекарство: если Дик проснется, то дашь сначала его, а потом воду.
***
Старый врач в конце концов согласился, что в состоянии Рокэ и Ричарда прослеживается мистический шлейф — ритуал не только повредил их телесному здоровью, но и истощил их жизненные силы; но убедить его выпустить Рокэ из постели не удалось. Проведя в замке несколько часов, врач удалился домой, оставив больных на попечение своего ученика, и тот принялся надзирать за Рокэ с жестокостью тюремщика: всем домочадцам, включая вернейших слуг, готовых во всем услужить своему соберано, было запрещено потакать прихотям больного и велено следить, чтобы тот не вздумал подниматься с кровати. Рокэ пришлось смириться. Первые сутки он проскучал, хотя экономка, управляющий и младшие девочки (Айрис неотлучно сидела с Ричардом), сменяясь, по мере сил и старались развлекать его. На второй день его заточения — пятый день от Излома — к нему заглянула и Айрис, и пока она, пристроившись на краю его кровати, изливала на него свои страхи и тревоги и при этом склонялась все ниже и ниже, Рокэ рассеянно утешал ее, гладя по голове, и размышлял, что если дети до сих пор видят в нем всесильного взрослого, способного отогнать все их беды, спасти их от любой опасности, то не должна ли и правда помочь Ричарду его власть над ним — власть анакса над Повелителем. Когда же Айрис вдруг заснула на полуслове, повалившись рядом с ним на кровать, Рокэ, приказав отнести ее в спальню и не будить, решил, что попробует связаться с Ричардом через сон (он ведь уже проникал в сны Повелителей раньше, но неосознанно) и вывести его какого бы то ни было места, где тот блуждал вот уже почти неделю.
Ричард поначалу не откликнулся: в его сон было не пробиться — Рокэ как будто наткнулся на стену из вязкой непроглядной тьмы, которая не пропускала его дальше; не желая сдаваться, он решил проверить других Повелителей, постучался к Эпинэ — как раз наступил уже поздний вечер, и тот, тоже пострадавший от своей стихии на ритуале, наверняка уже спал, — и его мгновенно затянуло в чужой сон.
То же удалось повторить и с другими двумя Повелителями. Это не были, фактически, обычные сюжетные сны, полные деталей — Рокэ и его собеседник каждый раз появлялись в них в виде призрачных полупрозрачных образов, плавающих в белесо-жемчужном тумане с легкой примесью оттенка каждой стихии; они слышали друг друга, но не видели ни пейзажей, ни стен, ни обстановки комнат, ни других подробностей сна. Эпинэ рассказал, что сразу после ритуала тоже перенесся из Гальтары, но не домой — в имение или столичный особняк, в объятия любящей супруги, а почему-то в Агарис — в тот самый дом, который несколько лет подряд снимал вскладчину со своим хорошим приятелем и в котором и сейчас жил этот приятель со своей молодой женой. Эпинэ, продолжавший болеть — Молнии жестоко обошлись с ним, хотя и не так, как Скалы с Ричардом, — оставался пока на попечении этих своих друзей, которые, как Рокэ понял по намекам, очень трогательно о нем заботились. Ариго тоже оказался не дома: они вдвоем с Райнштайнером вывалились посреди парадного зала в Офицерском собрании в Торке; оба на ритуале отделались парой неопасных переломов и теперь отлеживались в лазарете. Райнштайнер от скуки уже начал сочинять гипотезы, размышляя и над тем, почему стихии так яростно обрушились на них (он, хоть и был оглушен Волнами, видел весь ритуал до конца), и над тем, почему все попали именно туда, куда попали, а не по своим домам.
— Откровенно признаться, я и сам бы предпочел оказаться не в Торке, а совсем в другом месте, — сказал он.
— В кабинете начальника тайной полиции? — предположил Рокэ; Райнштайнер не ответил, но судя по тому, как блеснули его глаза и закаменело лицо (это было видно даже сквозь дрожащий призрачный облик), Рокэ понял, что угадал.
— Так или иначе, — продолжил Райнштайнер, помолчав, — я полагаю, что это связано с вами, Рокэ. Вы ведь уже справились, где Ричард и Эпинэ?
— Эпинэ в Агарисе — сам не пойму, почему! В первый момент я даже не удивился: он ведь постоянно там обретался; но потом я вспомнил, что он уже пару лет как вернулся в Талиг! А Дикон со мной, к счастью, в Алвасете… Не представляю, что бы мы делали, если бы его забросило, например, в родовой замок: там в округе ни одного приличного врача!
— Все сходится, — Райнтайнер кивнул. — Вы отправили Повелителей туда, куда, по вашим представлениям, им самое место: Герман и я принадлежим Торке, Эпинэ — Агарису, а Ричард, конечно, должен быть рядом с вами. Думаю, здесь разобрались. Теперь — почему же стихии так странно повели себя: если бы после каждого Излома Повелители оказывались искалечены, то до нас бы точно дошли сведения об этом, пусть отрывочные, пусть в виде легенд, даже несмотря на то, что не осталось ни мемуаров, ни четких инструкций. Я предположил бы, что мы имели дело с силой и яростью стихий, накопившимися за несколько Кругов, — ритуалов не было по крайней мере уже три Излома — это тысяча шестьсот лет.
— Стихии атаковали с разной силой, — напомнил Рокэ. — Больше всех пострадал Дикон, затем Эпинэ; меня можно не брать — тут, наверное, другая история; и потом вы с Жермоном. Цикличность? Наступает Круг Ветра, уходит Круг Скал?
Райнштайнер задумался.
— Возможно, это некое наказание, — медленно сказал он наконец. — Вспомните, что произошло в конце прошлого Круга: Повелитель Скал обратил оружие против своего истинного анакса и убил его. Что же до недавней истории… О, Рокэ, прошу прощения: кажется, я просыпаюсь.
Образ Райнштайнера рассеялся, не закончив фразы, но Рокэ знал, что тот имел в виду: и Окделл, и Эпинэ были замешаны в том давнишнем заговоре против него, так и не воплощенном в жизнь (удивительно, насколько далеко простираются познания тайной полиции — должно быть, Райнштайнеру известно еще много такого, о чем сам Рокэ даже не подозревал). Диалог оставил после себя чувство досады, смешанной с раздражением: из-за предков-идиотов, из которых одни не сподобились собраться и провести ритуал как положено, хотя абвениатские секреты тогда были доступны каждому, а вместо этого скормили полгорода Тварям, а другие не догадались договориться, как будто человеческий язык был дан им напрасно, оказался наказан совершенно невиновный человек — его собственный ребенок! Распалив себя, на волне поднимающейся злости Рокэ попробовал снова постучаться к Ричарду и на этот раз преуспел: их окружал такой же густой туман, только сероватого цвета, и образ Ричарда был таким же призрачным, как и образы других Повелителей, но сам он выглядел потерянным и печальным.
— Дикон, как ты? — машинально спросил Рокэ и тут же подумал, что Ричард, лежа в беспамятстве, должно быть, не чувствует ничего, что с ним происходит, и не сможет ответить точно.
— Ничего, эр Рокэ, только очень больно, — Ричард поморщился. — Здесь еще терпимо, но там будет еще хуже, я точно знаю.
Рокэ с трудом подавил еще один всплеск ярости: трижды прокляты предки, безмозглые самолюбивые болваны, из-за которых его ребенок страдает, даже когда он без сознания!
— Дикон, послушай, — он постарался говорить спокойно и ровно. — Чтобы не было больно, надо выпить лекарство, правильно? А чтобы выпить лекарство, надо проснуться, ты согласен?
— Ну… — Ричард заколебался. — Да, наверное…
— Придется потерпеть всего пару минут, пока лекарство не подействует. И там будет кто-то из девочек: они все очень перепугались. Я тоже буду рядом — я же еще давно обещал, что буду рядом столько, сколько понадобится, помнишь? И, знаешь еще: Эдит положила тебе зайчика.
— Хотите выманить меня на зайчика, эр Рокэ? — Ричард засмеялся. — Хорошо, я попробую. Сейчас или чуть попозже.
***
Айрис проспала весь вечер и всю ночь и, проснувшись наутро, совсем не помнила, как добралась вчера до спальни. Вернувшись к Ричарду, она обнаружила, что тот не пришел в себя, зато никто не забрал зайца; а врач, заходивший, видимо, раньше, когда она еще спала, снял часть повязок с компрессами, отчего лицо Ричарда казалось теперь менее бледным и более живым. Айрис посидела немного, как сидела и в прошлые дни, держа Ричарда за самые кончики пальцев, бездумно глядя то на него, то в окно, когда он вдруг едва заметно повел головой, разлепил глаза и хриплым, почти неслышным голосом попросил:
— Айри… можно, пожалуйста, попить? Очень пить хочется. А где зайчик?
— Дик! — Айрис подпрыгнула и схватила со столика склянку с лекарством и ложку. — Погоди, сначала лекарство! Зайчик здесь, вот, у тебя под боком, а откуда же ты про него узнал? Ты только не засыпай сразу снова, сейчас я всех позову, и вот вода… Ох, Дик, как же мы волновались!
Глава 30
читать дальшеНовое письмо от принцессы пришло через месяц после Излома — судя по конверту, который принес эр Рокэ, это была совсем короткая записка: может быть, принцесса забыла добавить что-то важное к большому письму и сразу послала вдогонку еще одно, а оно затерялось в почте или оказалось только на следующем корабле и поэтому пришло только сейчас; а может быть, принцесса хотела сообщить ему что-то еще — что она не приедет, раздумала, что-то случилось, разлюбила его. Из-за болезни все мысли и чувства Ричарда исказились, любое новое событие переживалось тяжелее, чем обычно, а любое беспокойство грозило перерасти в панику; именно поэтому врач, хотя и утверждал, что все это со временем пройдет само собой, запретил ему волноваться, а эр Рокэ, который как раз заканчивал разбирать корреспонденцию, накопившуюся за осень, пересказывал ему только половину столичных новостей — только самые невинные из них.
Когда эр Рокэ вошел, Ричард болтал с Айрис и Дейдри — точнее, Дейдри рассказывала им сюжет очередного романа, который только что прочитала, а Айрис сидела рядом, поддакивала в нужных местах, но больше следила, чтобы он принимал лекарства точно по часам и не сдвигал ногу с высокой подушки, на которой та лежала. Эдит не было: оправившись от потрясения раньше других, она вдруг открыла в себе таланты к ведению хозяйства и сейчас увлеченно обсуждала с экономкой и кухаркой, что для кого приготовить и что кому подавать на ужин.
— Дикон, для тебя послание от невесты, — сказал эр Рокэ, помахивая конвертом, но, когда Ричард протянул за письмом руку (врач пару дней назад снял с нее часть лубков, освободив пальцы), поспешно добавил: — Только погоди, тебе же еще нельзя читать. Айри, возьми.
— Мне можно читать, — возразил Ричард.
— Нет. Голова ведь еще немного кружится? Вот видишь — значит, нельзя.
— Нельзя читать, — хмуро перечислил Ричард, — нельзя писать, нельзя вставать, нельзя волноваться…
— Ну, писать правой рукой и вставать ты бы пока не смог и сам, даже если очень хочется, и не потому, что тебе это запрещено, согласись? — эр Рокэ кивком указал на его повязки. — А все остальное… полагаю, никого не обрадует, если тебе опять станет хуже.
— Да я прочитаю, — предложила Айрис и принялась распечатывать конверт: на самом деле, они уже сделали так со всеми письмами, которые пришли для Ричарда на Зимний Излом, но сейчас Ричарду было отчего-то неловко, что эр Рокэ как будто подслушает его сокровенный разговор с невестой.
— Ладно, — сказал эр Рокэ, уловив его настороженный взгляд, и уселся на кровать. — Прочитаете чуть позже, а пока я тебя развлеку новостями, Дикон. Не то чтобы это были очень новые новости — это все осенние дела, но я их, сам понимаешь, упустил. Так вот: Штанцлер вышел в отставку.
— Он же уже уходил, — сказала Айрис.
— Нет, он только собирался, но в том году его уговорили остаться, а в этот раз — окончательно. Вице-кансилльер, некий Капотта — никогда о таком не слышал, не знаю, когда его назначили вместо Ариго: надо, видимо, чаще бывать в столице, — так вот, вице-кансилльер отказался от поста в пользу секретаря канцелярии — здесь еще одна новая фамилия: некий Сюрнуар… Впрочем, где-то я ее слышал… Этому Сюрнуару даже пришлось дать личное дворянство, потому что невозможно было, чтобы такой высокий пост занимал мещанин — но говорят, что Штанцлер так расхваливал его таланты перед Его величеством, что тот не колебался ни минуты.
— Сюрнуар? — переспросил Ричард. — Не может быть! Эр Рокэ, это же мой гувернер! Помните, самый первый, еще в Олларии! Он был недолго, но его точно так звали.
— Ты забыл, что мы делали на ритуале, и при этом помнишь такие мелкие подробности из детства? — эр Рокэ рассмеялся и потрепал Ричарда по волосам. — Ну, наверное, это хороший знак.
Из памяти Ричарда и правда выпала самая важная часть ритуала — по подсчетам эра Рокэ, последние двадцать или тридцать минут: Ричард помнил, как они встали к алтарям, а дальше в его памяти зиял черный провал, и следующим, что он осознал, был его разговор во сне с эром Рокэ, в котором тот убедил его наконец проснуться. Позже у Ричарда еще смазались воспоминания о днях, проведенных в лихорадке, но здесь у него все же запечатлелись смутные образы, голоса и прикосновения. Врач говорил, что воспоминания могут когда-нибудь — раньше или позже — вернуться, но могут и навсегда остаться пропавшими, и Ричард не знал, чего ему хочется больше: с одной стороны, картина пробуждающихся стихий наверняка получилась очень величественной, и жаль было ее терять, но с другой — он совсем не желал снова ощутить, как его заваливает камнями.
— Еще обсуждаем со второй стороной свадьбу Айри, — продолжал эр Рокэ. — Похоже, придется играть ее дважды, причем первый раз — не здесь и не в Надоре, а в столице: это у нас, знаете ли, большое международное событие, а вот уважаемое семейство жениха резко против того, чтобы видеть меня в своей стране. Так что отпразднуем в Олларии, потом Айри и, наверное, вы все, но без меня, поедете в Дриксен… Думаю, назначим на лето, потому что раз уж мы провели ритуал по всем правилам, то в первый год Круга новых потрясений быть не должно, и войн наверняка не разразится — не может же быть, чтобы все наши, гм, лишения прошли впустую.
— Летом, — быстро сказала Айрис. — Позже. Потом. Не скоро. Не хочу сейчас думать об этом, пожалуйста, эр Рокэ!
— Айри, если тебе разонравился этот твой дрикс, то мы очень легко можем все отменить.
— Нет, — Айрис наморщила нос. — Просто… Просто давайте, когда Дик хоть немного поправится, хорошо?
— Ладно, — эр Рокэ поднялся. — Новости пока закончились, и на этом я вас оставлю: читайте вашу секретную переписку спокойно.
Как только за ним захлопнулась дверь, Айрис вытащила записку из конверта и, пробежав ее сначала глазами, прочитала вслух: принцесса кратко повторяла то, о чем уже писала в большом письме — она выезжает из дворца и надеется прибыть в Олларию в середине весны, — но теперь более точно: сколько с ней будет человек, на каком корабле они поплывут и в какой день должны прибыть в порт Нухута.
— И здесь еще приписка этими бирюзовоземельскими значками, я их не понимаю, хочешь посмотреть?
— Конечно!
— Возьми, только не читай само письмо!
Айрис, должно быть, как и сам Ричард, считала, что бирюзовоземельские буквы — это не слова, а картинки, поэтому и смотреть на них для него означает все равно что разглядывать живописные полотна — чего ему не запрещали. Взяв письмо, вложенное ему в пальцы, Ричард поднес его поближе к глазам: нежная рука принцессы вывела в конце свое имя и пару слов учтивого прощания; он успел охватить взглядом и несколько строк самого письма, начертанных ее прелестным почерком, заметил и четыре даты — когда принцесса выедет из дворца, когда сядет на корабль, когда пристанет к берегу и когда доберется до Олларии, — но буквы и значки тут же начали скакать в разные стороны и расплываться, и Ричард, поморгав, с сожалением отложил письмо.
— Уже в конце зимы! — мрачно сказал он. — Как все некстати!
— Вы разве не договорились встретиться уже в столице, во дворце, на каком-нибудь приеме, чтобы все было прилично? — спросила Дейдри.
— Да, но я хотел сделать сюрприз, встретить ее или в порту, или хотя бы на границе Талига! Теперь это явно не получится… — Ричард посмотрел на ногу в лубках, и настроение у него испортилось окончательно. — Даже если сбежать, все равно не смогу ехать верхом… И вообще…
— Ты можешь написать ей приветственное письмо и прислать какой-нибудь подарок, — предложила Дейдри. — Представляешь, она сойдет с корабля, а там, прямо на пристани, ее ждет большая корзина цветов, и оркестр, и еще что-нибудь приятное!
— Да, надиктуй, а я запишу, — согласилась Айри. — Или лучше Ди запишет: у нее красивый почерк, и она даже сумеет скопировать эти картинки!
— Точно! Сейчас только принесу чернильницу.
Дейдри побежала в свою комнату за любимым пером и письменным прибором, а Айрис в это время освободила ей место на маленьком столике у кровати, составив с него все склянки, стаканы и кувшин на подоконник и на пол. Вернувшись, Дейдри водрузила на столик свою чернильницу, положила перед собой лист тонкой бумаги, украшенный вензелем, и застыла с пером наизготовку, словно древний писец, ожидающий приказаний.
— Драгоценная принцесса, — начал Ричард, и Дейдри, опустив руку с пером на бумагу, как музыкант на клавиши клавесина, вывела изумительно красивое «Д» с изящной завитушкой и продолжила строчку уже менее вычурными, но такими же каллиграфическими буквами.
— И в конце можно мое имя по-бирюзовоземельски, вот, спиши отсюда… — Ричард привычным жестом поднес пальцы к груди, но вместо кожаного футляра нащупал только бинты; и, пытаясь не дать волю ужасу, поднимающемуся в нем, спросил: — Айри… а где «Созерцание сливы»?
— А, его ведь сняли вместе с одеждой, сейчас найду! — Айрис вскочила, скрылась за дверью, пару минут, судя по скрипам и шорохам, копалась в ящике письменного стола, и наконец, снова войдя в комнату, протянула Ричарду его амулет. — Вот, только оно немного, кажется, порвалось.
Футляр был и правда испорчен и, кажется, безнадежно: кожа была исцарапана, шнур был не то разорван, не то разрезан, а в центре кармашка красовалась огромная вмятина. У Ричарда перехватило дыхание — он уже представлял, что увидит на месте самой акварели. Айрис помогла ему вытащить лист с рисунком: тот был измят и прорван в самой середине, и от дыры, разделившей ветку сливы пополам, расходились к углам длинные трещины.
— Это камни… — пробормотал Ричард, выпуская рисунок из пальцев. — Камни…
Он не договорил: ему представилось, что как падающие камни уничтожили рисунок — подарок принцессы, так же они разрушат и их любовь: принцесса, не встретив его сразу в столице, обратит свой взор на другого счастливца; или встретив, но увидев искалеченным, отвернется от него; или он сам не сможет даже подойти к ней, не то что предложить руку, или… У него сильно закружилась голова, и он зажмурился и сжал зубы, чтобы не застонать.
— Дик, что с тобой? — растерянно спросила Айрис. — Это же просто бумага — можно, ведь, наверное, заклеить! А вот эта кожа даже, кажется, спасла тебя — камни же ударили по ней, а не… Дик!
Лоб и затылок Ричарда прошило резкой болью, и, прежде чем мир вокруг погас, он еще успел почувствовать, как Айрис хлопает его по щекам, и услышать, как Дейдри встревоженно зовет:
— Эр Рокэ! Эр Рокэ, помогите! Дику плохо!
***
Ричард проболел всю зиму: несмотря на его молодость, переломы заживали медленно и доставляли ему множество неудобств, и, хотя свое двадцатилетие в начале весны он встретил уже стоя на двух ногах, ему еще приходилось опираться на трость или на чье-нибудь плечо, даже чтобы добраться до открытой террасы или до сада, а о долгих прогулках, тем более выездах верхом, не могло быть и речи. Самому Ричарду сильнее всего досаждала его нога, которая то болела, то отказывалась его держать и подводила в самый неподходящий момент и вообще не давала сесть на коня и поскакать навстречу его невесте (или вернуться в полк — в зависимости от того, что занимало мысли Ричарда в то или иное время), но Рокэ больше беспокоили приступы внезапной головной боли, которые часто выливались в обмороки и которые мучили Ричарда с того дня, когда он узнал, что его подарок от принцессы погиб безвозвратно, — должно быть, не зря врач так строго запрещал его волновать. Когда Ричард начал вставать, эти приступы уже стали реже, но сделались более драматичными, и, глядя, как тот картинно валится на подставленные руки, Рокэ меланхолично размышлял, что Катарине было бы неплохо взять у него пару уроков. Сейчас он уже мог думать об этом с долей иронии: сам он, вспоминая рану и мигрени Дьегаррона, не доверял здесь своим медицинским познаниям, но врач утверждал, что приступы пройдут, когда Ричард полностью поправится, и давал на выздоровление примерно шесть-восемь месяцев; правда, он не ручался за хромоту. Рокэ, кстати, угадав со сроком, еще давно написал Феншо, что корнету Окделлу (все еще корнету — Рокэ собирался повысить Ричарда в звании на Фабианов день, когда тот отделается наконец от своего эра) предоставлен отпуск по ранению на полгода, и получил в ответ ровно одно слово, да и то неприличное; Ричарду же тот прислал чуть более длинное письмо, и Дейдри, взявшей теперь на себя роль секретаря, пришлось объяснять Феншо, что произошло.
В самом начале же, когда один за другим случилось несколько таких приступов, Рокэ так перепугался за Ричарда, что решил отправить его на лечение в Багряные земли, и Альберто, который как раз явился в гости, подгадав, несмотря на ссору, ко дню рождения Айрис, готов был отвезти его на собственной лодке, но оказалось, что в нынешнем своем состоянии Ричард совершенно не переносит качки. Альберто, между прочим, застав их всех в кошмарном настроении, девочек — в слезах, а Ричарда — прикованным к постели, пришел в ужас, немедленно помирился с Айрис, которая весь вечер прорыдала у него на плече, и обещал не расстраивать ее свадьбу, — хотя и попросил не приглашать его, — но, кажется, так и не простил Рокэ («Дядя Рокэ, вы сначала продали Айри в Дриксен, а теперь принесли Дика в жертву ради какой-то своей мистики?!»).
В столице тем временем творилась форменная несуразица: как только Штанцлер вышел в отставку, еще до Излома, тут же всплыли сведения о незаконном происхождении королевы и ее братьев; их сразу лишили фамилии, вернув им имя настоящего отца, а король надумал разводиться — Рокэ долго не рассказывал этого Ричарду, опасаясь, не повредят ли ему такие новости. Потом, когда Излом, а с ним и ритуал, прошел, и напряжение утихло, выяснилось, что королева и два ее брата были рождены в законном браке, но не от графа Ариго, а от мещанина, то есть теперь принадлежали к третьему сословию; Жермон Ариго же оказался бастардом, которого отец, сам того не зная, прижил с замужней женщиной. Жермона переименовали в Сэц-Ариго, и сразу же, на том же королевском совете, объявив, что род Ариго теперь становится выморочным, новым указом вернули ему имя и титул. Рокэ пришло приглашение на королевское венчание, назначенное на лето: взглянув на имя и фамилию невесты — Катарина Капотта, из мещан, — он не сразу сообразил, кто это, и удивился, как это Фердинанду удалось найти себе новую жену, которую зовут так же, как прошлую, и только через несколько мгновений осознал, что они решили заново обвенчаться с Катариной, чтобы она и под второй фамилией стала законной супругой короля. Раздраженный тем, что его как будто нарочно запутывают, Рокэ написал в канцелярию церемониймейстера, что венчание нужно сдвинуть так, чтобы оно не пересекалось со свадьбой Айрис, на что получил ответ, что менять даты придется ему самому — все придворные мероприятия давно внесены в протокол.
Новости с флота были еще занимательнее: получив в конце лета отповедь от Рокэ, Вальдес и его приятель не сдались и почти сразу после того, как было окончательно утверждено перемирие, обратились со своим прожектом к кесарю Дриксен; тот, конечно, им тоже отказал: правящая верхушка до сих пор была обижена на бывшего адмирала, который так не вовремя вышел в отставку и не согласился вернуться, даже когда его звали. Но и новая неудача не остановила двоих искателей приключений: теперь они попросили помощи у Ардоры (дрикс, как-никак, работал на нее уже несколько лет, хотя и не сменил подданства) и на этот раз угадали. Маленькая страна, всегда незаметная, всегда на вторых ролях, всегда нейтральная, почуяла возможность заявить о себе, если об этом плавании заговорят, и даже приобрести свою выгоду, если путешествие окажется удачным. За несколько месяцев Вальдес с приятелем за счет Ардоры снарядили свою экспедицию, набрали команду и накупили припасов, и вскоре после Излома «Астэра» отправилась из незамерзающего порта Традуска на запад; с тех пор о ней не было никаких вестей, но Рокэ не сомневался, что Вальдес не пропадет.
Когда миновал день рождения Ричарда, первый месяц весны перевалил за половину, и на улице установилось приятное тепло, Ричард, еще не вполне здоровый, но уже довольно бодрый, начал все сильнее проявлять признаки душевного волнения.
— Эр Рокэ, мне обязательно нужно поехать в столицу, — объяснил он, когда Рокэ прямо спросил, что его беспокоит. — В середины весны я точно должен там быть, а середина весны уже скоро — пока мы доедем!
— Дикон, ты не сможешь сейчас никуда поехать, — постарался вразумить его Рокэ. — Посмотри, разве ты сядешь на коня?
— Нет, я должен! Я смогу!
— Ну и зачем же? — спросил Рокэ, уже зная ответ: конечно, все дело было в невесте.
— Во-первых, приедет принцесса, — Ричард отвел взгляд и посмотрел на море, как будто пытаясь разглядеть вдалеке очертания Бирюзовых земель — они сидели на террасе, выходящей на восток. — Во-вторых, эр Оскар должен объявить, что считает мое обучение законченным, а мы всегда хотели сделать это официально, прямо в Фабианов день, чтобы получилось красиво.
Рокэ вздохнул:
— Это уж точно можно сделать и позже, и вообще письмом! Никакой особенной церемонии здесь нет.
— Может быть… но в Олларию все равно нужно! Там ведь будет бал… — Ричард осекся, помрачнел и, помолчав, с горечью добавил: — Эр Рокэ, вы были правы, когда говорили об атрибутах Лита, помните? Я, наверное, теперь вообще не смогу танцевать — эта хромота навсегда, просто потому что я Повелитель Скал!
Он отвернулся и, с силой вцепившись в балюстраду террасы, замер, опустив голову. Рокэ поднялся и, подойдя ближе, положил ему руки на плечи.
— Если ты о том бале, который намечается на день рождения королевы — а я думаю, что это он, потому что в середине весны дают один большой бал, а мне не писали, что в честь твоей принцессы собираются устраивать отдельный прием, — так вот, если речь об этом бале, то до него еще почти два месяца. Дикон, я не разрешу тебе ехать одному прямо сейчас, но не стану возражать, если мы поедем все вместе недели через три — особенно если ты не будешь спорить и сядешь в карету. За это время тебе успеет стать лучше.
— Мне и сейчас уже не плохо, — буркнул Ричард и потер лоб. — Только не надо со мной носиться, как будто я хрустальный, эр Рокэ.
— Ладно, — Рокэ засмеялся. — Никто и не носится сверх меры. А теперь пойдем в дом: здесь холодает, и девочки уже, должно быть, ждут.
___________________
Примечания:
- Лит хромой оттого, что хромой Гефест, с которым у них есть функциональные сближения; о хромоте Лита рассуждал Алва в главе 20.
Глава 31
— Как они славно смотрелись вместе, — произнесла она негромко.
Богдан сразу понял, о ком говорит его супруга:
Баг и принцесса. Принцесса и Баг.
Весь вечер они глаз не сводят друг с друга…
Хольм ван Зайчик
Богдан сразу понял, о ком говорит его супруга:
Баг и принцесса. Принцесса и Баг.
Весь вечер они глаз не сводят друг с друга…
Хольм ван Зайчик
читать дальшеПринцесса выглядела именно так, как Ричард ее себе представлял, — именно так, как выглядел бы ее портрет, повзрослевший на шесть лет: каждый год Ричард в воображении прибавлял ему немного возраста. Она сидела на банкетке у дальней стены бальной залы в окружении своей свиты: трех или четырех юных девушек в разноцветных платьях, чуть похожих на нее внешне, — и пары фрейлин Ее величества. Спутницы принцессы и она сама были одеты в наряды в талигойском стиле (за последний месяц благодаря сестрам — особенно Эдит — Ричард узнал все о новейшей столичной моде), но множество деталей в покрое, фасоне, выборе тканей намекали на Бирюзовые земли. Принцесса в своем ярко-голубом (в ее стране бирюзовый цвет было позволено носить только членам императорской семьи) даже слегка терялась на фоне сочно-оранжевого платья одной из ее подружек, девушки с тяжелым взглядом, суровым лицом и чуть квадратной челюстью. Ричард впервые поневоле задумался о том, что свита принцессы — и эти компаньонки, и камеристки, и горничные, и лакеи, и другие слуги, без которых, конечно, не могла обойтись ни одна девица высокого рода, не вернутся домой, поэтому их всех ему предстоит разместить — не на время, а поселить навсегда — в Надорском замке.
Как звали девушек и кем они приходились принцессе, Ричард не знал: они с Айрис пропустили момент в начале бала, когда тех представляли. Опоздали они из-за мимолетной ссоры: Айрис требовала, чтобы он взял с собой трость, а Ричард отказывался, не желая, чтобы при дворе видели его слабость — тем более, чтобы о его беде узнала принцесса. Эр Рокэ, которому надоело слушать их перепалку и которому нужно было появиться во дворе вовремя —даже раньше других, чтобы поздравить Ее величество, — уехал вперед, оставив их препираться во дворе; в конце концов Айрис все-таки кинула трость в карету, а Ричард отпихнул под сиденье, заявив, что и пальцем не притронется к этой палке. Когда они наконец добрались до бальной залы, оказалось, что уже заканчивается первый — открывающий — танец, медленная павана. Айрис предложила прошмыгнуть в двери и пристроиться в хвост процессии, как будто они были в зале с самого начала, но Ричард настоял, чтобы они дождались перерыва и вошли как положено: когда стихли последние аккорды паваны, а музыканты принялись настраивать инструменты перед следующим танцем, распорядитель объявил их имена: «Герцог Ричард Окделл, герцогиня Айрис Окделл!» — и они рука об руку степенно прошествовали в зал. Услышав его имя, принцесса обернулась ко входу и, заметив Ричарда, кивнула, спрятав половину лица за веером; губы оказались скрыты, но Ричард прочитал улыбку в ее глазах — и внешний мир перестал для него существовать. Отметив краем сознания, что Айрис выпустила его локоть, ободряюще сжав напоследок, и ускользнула в толпу, он подошел прямо к принцессе, учтиво поклонился и пригласил ее на следующий танец; принцесса, протянув ему руку — нежную ладонь с тонкими пальчиками и сияющими, будто жемчужными, ногтями, — согласилась. Это оказалась гальярда: музыканты замешкались потому, что перестраивались с неспешного темпа паваны на быстрый. После гальярды, раззадоренные ее фигурами, Ричард и принцесса, не отпуская друг друга, без остановки протанцевали еще вольту и ригодон, и только когда музыка смолкла и капельмейстер объявил короткую паузу, Ричард, опомнившись, предложил принцессе отдохнуть.
— Вы прекрасно танцуете, — сделал он комплимент, ведя ее по залу к ее месту.
— Благодарю вас! Да, к сожалению, — выговорила она с очаровательным акцентом. Неловко было спрашивать, почему же именно «к сожалению» — тем более что Ричард не был уверен, что расслышал правильно: может быть, принцесса сказала «к счастью» или «спасибо», — а его разум был занят другим. Отчаянно стараясь не хромать, все свои душевные силы, всю оставшуюся волю он направил на то, чтобы удержать равновесие и ступать ровно: его злополучная нога после трех танцев, полных быстрых шагов, прыжков и сложных па, казалось, готова была разорваться от боли. Усадив принцессу на банкетку, Ричард поцеловал ей руку, снова поблагодарил и поспешил скрыться от ее взгляда; и, только убедившись, что оказался вне ее поля зрения, что она точно его теперь не увидит, рухнул на стул, откинувшись на спинку, прикрыв глаза и вытянув перед собой ногу. Посидеть в одиночестве ему не довелось: рядом раздался знакомый перестук каблучков, зашуршало платье, скрипнул соседний стул, и голос Айрис, слегка запыхавшийся, но очень бодрый, произнес:
— Дик, гляди: за Иолантой увивается какой-то гражданский. Это что, Придд? Он разве не в полку? А как принцесса?
— Айри, мне отсюда не видно, — пробормотал Ричард, не открывая глаз. Наверное, это прозвучало слишком жалобно, потому что Айрис тут же повернулась к нему — его обдало ароматом ее духов — и обеспокоенно спросила:
— Дик, что с тобой? Тебе дурно? Голова?
— Нет… нога… Айри, закрой меня, чтобы никто не видел! — нагнувшись, Ричард принялся растирать колено и голень кулаком. Айрис послушно передвинулась и расправила юбки так, чтобы загородить его, и громко зашептала:
— Дик, тебе надо домой! Давай я найду эра Рокэ, и уедем! Или просто уедем — ты же дойдешь сам до двери? Спустишься по лестнице?
— Эра Рокэ, может, здесь уже и нет — он же не любит балы и никогда не остается после поздравления Ее величества… И вообще, не нужно ему ничего говорить! — Ричард поморщился и распрямился. — Айри, мне нельзя домой: я должен потанцевать с кем-то еще, иначе будет неприлично — три танца подряд с одной дамой.
Айрис задумчиво поджала губы:
— Из медленных только павана — но она была в самом начале. Дальше будет бурре… Может, тебе не прыгать, просто спокойно пройти? Здесь столько народа — никто не заметит! Попробуем?
— Давай, — Ричард кивнул и осторожно поднялся. Айрис потянула его за рукав, и они, пройдя на пробу пару шагов бурре — ложного бурре, намеренно медленного и без подскоков, — присоединились к танцующим. Уже после первого тура по залу Ричард понял, что переоценил себя: почти повиснув на Айрис, он думал только о том, как бы не свалиться на пол на виду у всех.
Остаток вечера Ричард помнил смутно: без слов согласившись, что одного тура танца достаточно для приличий, они с Айрис еще какое-то время посидели, переводя дух, в уединенном закутке зала; потом Ричард, заставив себя подняться, подошел к принцессе извиниться, представил ей Айрис и попрощался; с трудом спустившись по лестнице, он доковылял до кареты, и Айрис (которая, наверное, хотела бы остаться на балу, но настояла, что должна сопровождать Ричарда) приказала кучеру возвращаться в особняк.
Наутро Ричард проснулся в отвратительном настроении: приятные воспоминания о начале бала вытеснила мысль о том, как он опозорился перед принцессой, показав себя слабым, увечным, больным, недостойным ее любви; и, еще лежа в постели, он представлял, как уже сегодня или завтра в особняке появится курьер из нухутского посольства, который принесет эру Рокэ извещение о том, что бирюзовоземельская сторона разрывает помолвку, и принцесса считает себя свободной; тут же за ней начинает ухаживать другой, например, Эстебан Сабвэ (они с Ричардом еще в Лаик иногда пикировались на эту тему, припоминая друг другу, что Эстебан сам мог бы оказаться женихом принцессы, если бы его отец не упустил своего шанса и явился на тот прием в посольстве), и…
Не добавляло ему радости и то, что нога, растревоженная вчера танцами, сегодня болела так сильно, что Ричард не рискнул даже спуститься в столовую к завтраку и выбрался только в свой кабинет, смежный со спальней — кабинет, который переделали назад из классной комнаты, когда Ричард поступил в Лаик. Эр Рокэ и девочки сегодня собирались ехать на прогулку — показывать младшим столицу и окрестности — и пришли звать Ричарда с собой, а когда он отказался, переполошились и начали предлагать остаться дома и посидеть с ним (или чтобы кто-то поехал, а кто-то остался), или принести ему лекарство, или вообще вызвать врача («ведь мэтр Иншаллах еще не осматривал тебя, Дикон»: они вернулись в Олларию из Алвасете только пару дней назад, накануне бала, и, конечно, не обращались к столичному врачу, тем более что Ричард был убежден, что здоров). Ричард отверг и одно, и другое, и третье: и пригласить врача, и принять лекарство означало бы признать свое поражение; вдобавок, от морисских снадобий мутился разум и клонило в сон, и алвасетские доктора предупреждали, что привыкать к ним опасно. Ни эр Рокэ, ни сестры, казалось, не поверили Ричарду, но, потратив полчаса на уговоры, все-таки сдались и ушли, оставив его в покое. Он устроился в кресле с книгой, а когда маленький отряд (все поехали верхом, не в карете) скрылся за воротами, позвал Хуана и попросил подать в кабинет пива.
— Пива? — удивился тот. — Не вина, дор Рикардо? Может быть, лучше вина? Вам нужно себя поддержать — вон какой вы бледный. Давайте бутылочку-другую «Крови», для бодрости духа?
— Нет, пива, — повторил Ричард и неточно процитировал: — Понимаешь, вот говорят, что вино веселит сердце человека — а я сегодня не в настроении. Поэтому пива.
Он уже замечал за собой, что в минуты, когда у него тяжело на душе — особенно, как сейчас, когда ему казалось, что он кому-то — никому — не нужен, не любим, несчастлив, его тянуло к надорскому: еде, традициям, одежде — как будто частицы его истинной родины могли утешить его лучше, чем прочее, наносное и приобретенное. Хуан пожал плечами, хмыкнул и вышел; а вернувшись через полчаса (в особняке не держали запасов пива, поэтому за ним пришлось посылать в ближайший трактир), поставил на стол перед Ричардом запотевшую керамическую кружку с крышкой и доложил, что дора спрашивают двое посетителей.
— Скажи, что герцог Окделл не принимает, — отмахнулся Ричард. — Кто это вообще, они назвались?
— Нухутцы, дор: один, кажется, секретарь посольства, а другой — странный тип, лицо все сморщенное, и на талиг вообще не говорит.
— Что?! — воскликнул Ричард и вскочил, только чтобы снова упасть в кресло: в груди у него разливалось отчаяние. — Нухутцы?! Уже? Ну что же, конечно, зови…
Пока Хуан ходил за нухутцами, Ричард задвинул кружку с пивом за письменный прибор, постаравшись ее замаскировать, чтобы те не подумали, что он уже, предугадав развязку, заливает горе спиртным. Наконец дверь отворилась, и в кабинет вошли двое: первым — уже знакомый ему секретарь нухутского посольства, которого Ричард видел шесть лет назад на приеме, а за ним — приземистый широкоплечий человек, по виду — бирюзовоземелец, в простой, даже скромной, одежде. Нухутец, поздоровавшись, протянул Ричарду записку, сложенную вчетверо, и пояснил:
— Герцог, Ее высочество принцесса Чжао приказала передать вам это послание и прислала для вас человека из своей свиты.
«Драгоценный князь, — писала принцесса: от этого привычного обращения у Ричарда сразу потеплело на сердце, — благодарю вас за прекрасный вечер: мне было очень приятно с вами встретиться. Посылаю вам своего акупунктурщика: мне кажется, он вам нужен». В записке не было ни слова о том, что принцесса огорчена его ранним уходом, обижена или недовольна — и не было ни намека на унизительное сочувствие, и не проглядывало разочарования.
— Акупунк… турщика? — растерянно повторил Ричард, перечитав записку. — Кто это? Что это значит?
Бирюзовоземелец при этом поклонился и мелко закивал, сложив руки домиком перед собой, и что-то залопотал, и нухутец поспешил перевести:
— Господин мастер говорит, что Ее высочество полагает, что он способен помочь вам с вашими… затруднениями. Господин мастер предлагает вам раздеться, лечь и дать ему вас осмотреть.
— Это врач? — с ужасом и одновременно с облегчением спросил Ричард. — Врач из свиты принцессы?
Бирюзоволемелец энергично замотал головой и похлопал рукой по столу.
— Господин мастер не врач, а акупунктурщик, — перевел нухутец. — Высокое искусство акупунктуры сближается с искусством врачевания, но не равно ему. Господин мастер считает, что вот этот стол подойдет: прикажите освободить его и ложитесь сверху.
— Нет-нет, — быстро сказал Ричард, вдруг вспомнив, как лежал на этом же столе в детстве. — Там вот у стены кушетка, давайте лучше на ней.
Все еще недоумевая, что понадобилось от него «господину мастеру», но доверяя выбору принцессы, он разделся до исподнего и лег на кушетку, настороженно глядя на гостей. Те переглянулись, и нухутец вышел, а бирюзовоземелец, закатав рукава, принялся ощупывать Ричарда с головы до пят, а закончив, вытащил из кармана полотняный сверток, извлек из него с дюжину длинных тонких игл и, не дав Ричарду опомниться, примерившись, всадил одну ему в шею, другую — в бок, третью — куда-то в живот, а остальными утыкал его многострадальную ногу. Как ни странно, боли не было, от игл распространялось приятное покалывание, и, полежав так минут пятнадцать («господин мастер» при этом сидел рядом на кресле, сложив руки на коленях и покачивая ногой, и безмятежно глядел в одну точку), Ричард почувствовал, как напряжение покидает его тело. Наконец бирюзовоземелец поднялся, вынул из Ричарда в обратном порядке все иглы одну за другой и положил ему ладонь на грудь, показывая, что шевелиться пока не стоит. В этот момент дверь снова раскрылась, и в комнату заглянул нухутец. Они с бирюзовоземельцем обменялись парой фраз, и нухутец, улыбнувшись, обратился к Ричарду:
— Господин мастер спрашивает, как вы себя чувствуете, герцог.
— По-моему, все в порядке, — Ричард осторожно покрутил ногой. — По-моему, ничего не болит, все прошло!
— Вот и прекрасно! — нухутец хлопнул в ладоши. — Ее высочество будет довольна. Тогда до свидания, герцог, господин мастер к вам еще зайдет на днях, а пока доброго вам дня.
— Погодите, я напишу ответ! — остановил его Ричард и, вскочив и набросив одежду, подбежал к столу, отметив, что двигается свободно, как прежде, и наскоро набросал для принцессы короткое письмо с благодарностью, в которое на радостях добавил приглашение составить как-нибудь на днях друг другу компанию на конной прогулке или на пикнике.
Вечером Ричарду пришлось объясняться с эром Рокэ.
— Все-таки приходил врач? — предположил тот, обнаружив Ричарда в фехтовальном зале, где он с удовольствием тренировал выпады, которые из-за болезни долго ему не давались. — Или ты выпил лекарство?
— А, нет! Или да... Эр Рокэ, принцесса прислала своего врача — или не врача — в общем, человека, который умеет лечить. Он — сложно объяснить — в общем, он воткнул в меня иглы, и все прошло! — Ричард пожал плечами. — Правда, не знаю, как надолго, но он обещал, что еще зайдет через несколько дней.
— Вот как. Удивительная история, — сказал эр Рокэ. — И именно поэтому ты так счастлив? Неужели с утра было настолько больно?
Ричард вздохнул и отложил шпагу: сложно было объяснить эру Рокэ, почему он так рад, не раскрывая, как отчаянно он волновался утром из-за того, расположена ли еще к нему принцесса.
— Нет, это принцесса, эр Рокэ, — сказал он. — Знаете, наяву она еще прекраснее, чем в письмах. И она… наверное, не могу толком объяснить.
— А, ну это понятно, — эр Рокэ засмеялся. — Хочешь пофехтовать, раз уж мы здесь?
В ответной записке, которую принесли следующим утром, принцесса соглашалась вместе покататься верхом, и они с Ричардом договорились встретиться через два дня. В условленный час Ричард на своей верной мориске (ее, оставленную в Гальтаре, вернул в Алвасете отряд кэналлийцев; потом ее взяли с собой в Олларию, и, не доезжая нескольких дней до столицы, Ричард даже сумел пересесть на нее из кареты) подъехал к воротам нухутского посольства. Принцессу сегодня сопровождала совсем небольшая свита: ее подруга — та самая, которая на балу щеголяла в оранжевом платье, и с полдюжины молчаливых солдат; к Ричарду была приставлена пара охранников-кэналлийцев, выбранных Хуаном. Ричард предложил направиться за город — в тот уединенный парк в предместье, на берегу Данара, который некогда показал ему эр Рокэ. По дороге они болтали о разных приятных пустяках, обо всем и ни о чем сразу, и Ричард, часто представлявший раньше, как будет стесняться на первом настоящем свидании с невестой, открыл, что беседа наяву не очень-то отличается от их привычной переписки — они как будто вернулись к последнему неотвеченному письму: принцесса рассказывала о путешествии, о море, корабле, бирюзовоземельском и нухутском портах, о холтийской степи и о том, как ее приняли в столице; Ричард большей частью молчал — его собственная зима прошла совсем неинтересно, и он не хотел расстраивать принцессу историей своих злоключений.
Когда впереди показалась кромка парка и между деревьев заблестела вода реки, принцесса кивком остановила свой эскорт, приказывая, чтобы они ждали ее здесь и не следовали дальше. Ричард по ее примеру отпустил свою охрану, и они с принцессой остались наедине.
— Как вам понравился бал? — спросил он.
— Бал… — принцесса задумалась. — Очень необычно. У нас… редко танцуют.
— Надо же, — сказал Ричард и вспомнил, как она на его комплимент на балу ответила «к сожалению». — Неужели у вас танцы не входят в набор, который обязательно должен выучить молодой дворянин?
Принцесса улыбнулась и качнула головой:
— Нужно знать шесть искусств: грамоту, счет, как управлять повозкой…
— Грамота, счет и верховая езда, — согласился Ричард. — У нас то же самое.
Дорожка, по которой они ехали, тем временем сужалась, и ветви деревьев, нависая над ней, начинали мешать, поэтому они спешились и повели коней в поводу.
— Еще музыка, стрельба из лука, — конечно, сейчас можно заменить на стрельбу из пистолета, — и ритуалы, — перечислила принцесса.
— Ритуалы? — переспросил Ричард. — Если честно, я не очень… дружу с ритуалами.
При воспоминании о последнем ритуале голову привычно прострелило болью, и Ричард, поморщившись, потер висок. Принцесса искоса взглянула на него, но ничего не сказала, и по ее глазам невозможно было прочесть, заметила ли она, что с Ричардом что-то не так: впрочем, наверняка заметила, ведь обратила же она внимание на его состояние на балу, хотя вслух они этого и не обсудили. Ричарду стало неловко — похоже, он при каждой встрече производит на невесту плохое впечатление.
— Как же так? — спросила принцесса. — Разве это возможно?
— Ну, например, полгода назад мы проводили ритуал Излома Эпох, знаете, для спасения мира… я вам тогда рассказывал, что мы собирались. И я тогда… — Ричард замялся, но все-таки признался: — Я был сильно ранен. И первый раз, когда я проходил ритуал посвящения, то тоже прошло не очень хорошо.
— О, — сказала принцесса и сделала едва заметный жест рукой, как будто зачерпывала воду: может быть, это у нее обозначало удивление или несогласие. — Нет, другие ритуалы: например, выпить чаю.
Ричард почувствовал, как у него запылали щеки: ну конечно, она имела в виду не ритуалы, а церемонии! Надо же было так опростоволоситься… наверняка свадьба вот-вот расстроится: эр Рокэ ведь говорил — не Ричарду, кажется, еще давно, но Ричард слышал тот его разговор — что женщина имеет право уйти от больного и слабого к здоровому и сильному. И зачем Ричард только завел речь о ранении…. Он попытался придумать оправдание, изобрести какую-нибудь тему, которая увела бы беседу в сторону, да хотя бы отделаться незначащими фразами, свести диалог к обсуждению придворных церемоний, но тут фигура принцессы начала расплываться у него перед глазами, а по сторонам его зрения сгустилась тень. Как же не вовремя его настиг приступ — и ведь их давно уже не было, — пожалуй, с месяц — последний раз еще до отъезда из Алвасете, — и он думал, что уже совсем поправился.
— Чаю, — повторил Ричард, цепляясь за последнее слово. — Очень интересно, расскажите, пожалуйста.
Ответа он уже не услышал: лоб сдавило, голова закружилась, Ричард выпустил повод, еще успел схватиться за ближайшее дерево, чтобы не упасть, и лишился чувств.
Очнувшись, он ощутил под щекой и ухом прохладную шелковую ткань: его голова лежала на чем-то мягком; боли не было, как не было и запаха масел, которыми врачи и эр Рокэ всегда лечили его от этих мигреней (не мигреней, конечно, это эр Рокэ так называл его приступы для простоты). Вдали слышалась музыка — нежный перезвон колокольчиков; Ричард, не открывая глаз, зажмурился крепче, и она стихла. Он повернул голову — теперь затылок лег на гладкий шелк — и попытался приподняться, но чья-то рука удержала его.
— Не вставайте, пока нельзя, — сказала принцесса, и Ричард наконец открыл глаза. Он лежал на земле под деревом, головой у принцессы на коленях, а она с сосредоточенным видом, взяв его руку в свою, вдавливала ему в ладонь, в подушечку пониже большого пальца, острый конец своей лакированной шпильки.
— Я… прошу прощения, что испортил вам прогулку, принцесса, — Ричард вздохнул. Принцесса, оставив без ответа его слова, вместо этого спросила:
— Которая рука у вас была сломана?
— Обе, — сказал Ричард и от безысходности снова прикрыл глаза: теперь уже бесполезно было скрывать от принцессы подробности; принцесса что-то промычала себе под нос, и ему пришлось уточнить: — Точнее, левая, а справа только ключица.
— Хорошо, — пробормотала принцесса: судя по тому, что она немного переставила шпильку и сильнее надавила на нее, это означало, что она правильно угадала с рукой.
— Принцесса, знаете… — немного помолчав, решился признаться Ричард: ему, в конце концов, было уже нечего терять. — Ваша миниатюра — та, «Созерцание сливы», которую вы подарили, — порвалась. Тоже во время того ритуала.
— Да? — спросила принцесса безмятежно. — Ну что же, она была уже старая. Я вам нарисую новую, если захотите. Теперь можете аккуратно вставать, только не сразу на ноги — прислонитесь вот спиной к дереву. Так, и если мы уже остановились, то давайте начнем.
С этими словами она убрала шпильку и, дождавшись, пока Ричард сядет, поднялась, подошла к лошадям и принялась деловито распаковывать свои седельные сумки.
— Погодите, я вам помогу! — Ричард попытался вскочить, но под строгим взглядом принцессы опустился обратно. Она тем временем вытащила из сумок две плоские фляги, большое полотенце и три перевязанных бечевкой пузатых свертка — два поменьше и один побольше.
— Чай еще теплый, — сообщила принцесса, покачав фляги в руке, и протянула одну Ричарду. — И булочки не должны были остыть, и нам тут еще положили…
— Это что же, еда? — спросил Ричард, от изумления забыв о своих тревогах.
— Конечно, — с недоумением ответила принцесса. — Вы же сказали, что мы поедем на прогулку за город: разве это не значит, что на пикник? Мой повар собрал для нас немного блюд.
— Извините… — пробормотал Ричард, краснея. — Я не подумал… Если бы я сообразил, то тоже взял бы что-нибудь с собой — хотя бы вина…
Сегодня — вообще за эти дни — он превзошел сам себя, попадая перед принцессой в неловкие ситуации одна хуже другой — но та, казалось, не обращала внимания на его смятение.
— Здесь хватит на двоих. И возьмите чай: вам нужно попить теплой воды, — сказала она, накладывая на булочку тонкие ломтики мяса, вымоченного в каком-то густом соусе, и заметила небрежным тоном: — Кстати, не все молодые господа здесь так учтивы, как вы. Знаете, в конце бала — под конец бала — один юноша очень настойчиво чего-то хотел от моей монахини.
— Вашей монахини? Той, которая учила вас языку? — вспомнил Ричард и тут же усомнился: он не видел на балу женщины, которая подходила бы под описание дуэньи принцессы — агарисской монахини, которую наняли, чтобы она обучила принцессу изъясняться и вести себя в манере Золотых земель.
— Ах, нет, не эта: моя монахиня, она и сегодня со мной, — объяснила принцесса, и Ричард понял, что она говорит о девушке в оранжевом, которая совсем не походила на набожную скромницу: видимо, у нее, как и у Ее величества, была монахиня-наперсница. — Тот молодой человек, кажется, вы писали когда-то о нем — тоже сын князя, такое длинное сложное имя…
— Эстебан? — предположил Ричард: кто еще мог на балу распустить руки?
— Да, точно. Так вот, он подошел к моей монахине, когда мы уже собрались уезжать, и приглашал остаться, пытался к ней притронуться, увести за собой… Ей пришлось его поколотить, но несильно — даже не бамбуковым шестом, который она обычно носит с собой, но в тот раз оставила в посольстве.
Ричард, которому представилось сначала, как монахиня избивает Эстебана эсперой, засмеялся:
— Так ваша монахиня — это ваша телохранительница? Она вас охраняет?
— Ну да, — сказала принцесса. — Его величество император, мой отец, сам выбрал ее в монастыре и отправил со мной. Князь, пейте, пожалуйста, чай.
Вернувшись в особняк, куда он летел, как на крыльях, Ричард, вдохновленный, разнеженный и умиротворенный, выяснил, что эр Рокэ куда-то отлучился, зато все три сестры с нетерпением ждут его возвращения.
— Ну как прошла прогулка? — спросил Айрис, как только он вошел в гостиную, где они сидели втроем: Дейдри рисовала, Айрис отрешенно музицировала за клавикордами, а Эдит пыталась решать задачу по геометрии: из-за того, что девочки должны были провести несколько месяцев без занятий, вдали от Алвасете, менторы оставили для них огромное количество заданий.
— Как свидание? — поправила ее Эдит, отрываясь от учебника и пристально глядя на Ричарда.
— Прекрасно, — улыбнулся Ричард. — Принцесса — просто чудо! Золото! Все прошло отлично, только я упал перед ней в обморок.
Глаза Айрис при этих словах округлились, Эдит кинулась к шнурку звонка, а Дейдри саркастически спросила:
— От восхищения?
Дейдри сейчас зачитывалась сентиментальными поэмами из Багряных земель, герои которых, страстно влюбляясь, теряли голову и даже впадали в безумие; поэмы очень ей нравились, но она, не желая этого признавать, пыталась скрывать свое увлечение за насмешкой, как будто ни на волос не верила, что такие бурные страсти возможны на самом деле.
— Нет, просто, как обычно бывает, — поморщился Ричард. — Но принцесса что-то сделала и все исправила. Эди, не звони, мне не нужен врач! Со мной все хорошо!
Но было поздно: Эдит уже дернула за шнурок и теперь серьезным тоном давала распоряжения прибежавшему на зов лакею; Айрис, нажав Ричарду на плечи, заставила его сесть в кресло, а в дверь, в довершение ко всему, вошел эр Рокэ, который как раз услышал последние фразы Эдит.
______________________
Примечания:
- гальярда, вольта, ригодон, бурре — танцы 16–17 вв., в которых так или иначе нужно было прыгать; вообще сложно найти бальный танец этой эпохи, в котором не было бы подскоков или шагов вприпрыжку: даже классические контрдансы, попадая в великосветскую среду, начинали танцеваться на особых почти балетных шагах — да, с прыжками. Павана — медленный танец того же времени, без прыжков. В каноне в качестве открывающего бал танца герои в одном эпизоде танцуют специфический кэртианский танец — кальтарин, — но известно, что его вернула в обиход королева Алиса, поэтому логично предположить, что при дворе Катарины его не жаловали;
- шесть искусств, которые должен был освоить любой образованный благородный человек к Древнем Китае: умение читать и писать; считать; управлять колесницей; стрелять из лука; музицировать; выполнять ритуалы.
Глава 32
Здесь у нас целых две свадьбы и, по сути, больше ничего нового.
Какой заговорщический вид был
потом вечером у синей кушетки!
В. Набоков
потом вечером у синей кушетки!
В. Набоков
читать дальшеНемного отлежавшись после своих приключений на балу и на конной прогулке, Ричард принялся осаждать Рокэ настойчивыми просьбами выписать ему назначение в полк, несмотря на то, что полгода его отпуска по ранению еще не истекли.
— Но я прекрасно себя чувствую! — говорил он. — Со мной уже все в порядке! И вообще, мэтр еще тогда сказал: шесть-восемь месяцев, а прошло уже шесть месяцев и две недели.
Рокэ хмыкнул:
— Ну конечно — а то, что случилось с тобой три дня назад, что прописал тебе мэтр Иншаллах — не говоря уже о том, что у нас почти поселился врач из свиты твоей невесты, — это все не считается?
— Все равно, — упрямо сказал Ричард.
— Я ведь могу одним росчерком пера отправить тебя в отставку, — пригрозил Рокэ. — А что: будешь отставной теньент — съездишь в путешествие, потом заделаешься помещиком, займешься наконец делами провинции…
— Я не хочу быть как Эпинэ! — взвился Ричард. — Бездельником! Путешествовать! Дворянин должен служить!
— Зачем же как Эпинэ? Вот, например, Эрвин Литенкетте — он в свое время получил контузию: между прочим, обычное, абсолютно мирское ранение, а не как у тебя — и с тех пор ушел из армии и теперь помогает отцу. Вы ведь знакомы, разве нет?
— Опять будут говорить, что вы мне потворствуете! Что такой длинный отпуск только оттого, что Первый маршал — мой опекун.
— Ну знаешь, никому из тех, кто видел тебя на минувшем балу, и в голову не придет подозревать тебя в том, что ты отлыниваешь от службы из-за лени: все прекрасно разглядели, в каком ты был состоянии, — заметил Рокэ и тут же пожалел об этом: Ричард, который до сих пор остро переживал свой мнимый позор на балу, надулся, помрачнел и, сложив руки на груди, отвернулся.
— И еще я обещал эру Оскару помочь ему с бумагами, — наконец пробурчал он.
Это было правдой: полки Феншо теперь, когда вопрос с королевским разводом был улажен, по приказу Рокэ заняли прежний гарнизон в паре дней пути от столицы, на южном направлении. Дорога из Алвасете как раз пролегала мимо этого гарнизонного городка, и Ричард упросил Рокэ, чтобы тот разрешил ему заехать поздороваться с Феншо, причем заехать непременно верхом, а не в карете: три года его службы прошло, и он хотел, чтобы Феншо отпустил его из оруженосцев. Они попали, правда не на сам Фабианов день (который Рокэ, кстати, удачно пропустил, но в этом году даже не дождался выговора от короля), а на следующий, но Ричарду этого оказалось достаточно.
— О, вот и корнет Окделл! — поприветствовал Феншо Ричарда. — Ну и где ты пропадал? Отлично, что приехал: пошли, разберешь мне бумаги, а то у меня их там дохрена накопилось.
— Корнет Окделл находится в отпуске по ранению, — напомнил Рокэ. — Ему нельзя напрягать глаза. И вы уже не имеете права ему приказывать, генерал, потому что три года как раз закончились, и герцог Окделл больше не ваш оруженосец.
— Да, эр Оскар, я как раз об этом собирался вас попросить, — сказал Ричард. — Помните, мы договаривались, что сделаем все официально?
Феншо почесал в затылке и признал, что, действительно, уговор был: они хотели устроить из окончания службы Ричарда нечто вроде миниатюрной церемонии, похожей на посвящение в рыцари по традиции прошлого — теперь уже позапрошлого — Круга. Недолго думая, Ричард опустился на одно колено (Рокэ догадывался, каких усилий это ему стоило), а Феншо, который, естественно, не помнил ни единого слова из нужной формулы, сначала отпустил пару непристойных прибауток, а потом все-таки вытащил шпагу и, прикоснувшись острием к плечу Ричарда, провозгласил, что тот завершил обучение и достоин стать рыцарем. Ричард просиял, и, чтобы не смущать его, Рокэ отвернулся: возможно, расчувствовавшись, они с Феншо кинулись обниматься; возможно, Феншо при всей своей толстокожести все же догадался, что Ричард еще нездоров, и помог ему встать.
И вот теперь Ричард вспомнил, что тогда, прощаясь, пообещал Феншо по возможности заняться пресловутыми бумагами.
— Хорошо, — примирительно сказал Рокэ. — Давай я временно прикомандирую тебя к твоему любезному Феншо, если ты уверен, что он не станет тебя нагружать и гонять по поручениям. И если тебе надоест, ты устанешь или снова почувствуешь себя плохо — то сразу возвращайся.
Ричард снова завел речь о своей карьере только через несколько месяцев — вечером в день свадьбы Айрис: церемонию все-таки пришлось сдвинуть ближе к концу лета, чтобы не мешать королевскому венчанию, которое прошло так пышно, как будто Его величество женился впервые, а не обновлял обеты с законной супругой, матерью его детей (всех четверых, между прочим, пришлось привенчать к родителям перед алтарем — у эсператистов нашелся для этого особый чин: после примирения конфессий обряды начали перетекать из одной в другую). Все эти месяцы Ричард состоял при Феншо, но ему удавалось чаще, чем раньше, бывать в столице: разобрав пресловутые бумаги, он обнаружил, что других дел для него в гарнизоне почти нет — Рокэ не устраивал никаких смотров, а самого Феншо, видимо, тоже одолела всеобщая лень, и он благодушно не возражал, если Ричард проводил две недели в полку и две недели дома.
Ричард, казалось, переживал из-за свадьбы Айрис чуть ли не сильнее, чем она сама; все венчание и все застолье он просидел спокойно, но, стоило новобрачным удалиться, явно начал волноваться. Сторона жениха, между прочим, не сподобилась нанять для молодых хоть какой-нибудь захудалый особнячок — может быть, чтобы показать, что они ни во что не ставят церемонию в Олларии и будут считать настоящей свадьбой только ту, которая позже пройдет в Эйнрехте, а может быть, из-за того, что Фельсенбург вечно подчеркивал, насколько его тяготит светский протокол и как он не желает выпячивать свою знатность; Рокэ же не собирался пускать его на улицу Мимоз — поэтому Айрис предстояло провести первую брачную ночь в дриксенском посольстве, в гостевой спальне по соседству с комнатами секретарей: посол с супругой занимали покои этажом ниже.
Вернувшись вечером домой, Рокэ, мысленно поздравив себя с тем, что праздник прошел без скандалов (Альберто, оставшийся, конечно, на флоте, был заблаговременно услан подальше от столицы с выдуманным специально для него поручением), устроился в кабинете; Ричард, пожелав всем спокойной ночи, сразу заперся у себя, но не лег: он долго ходил туда-сюда по комнате — Рокэ слышал его беспокойные шаги, — то выглядывал в коридор, то что-то ворчал под нос, то снова принимался вышагивать из угла в угол, пока, наконец, не постучался к Рокэ.
— Эр Рокэ, — неуверенно начал он, просовывая голову в дверь, — мне нужно с вами поговорить — кое-что обсудить…
— Прямо сейчас? — удивился Рокэ. — Не можешь заснуть? Волнуешься из-за Айрис? Ну ты же не сегодня с ней расстанешься — вы еще все вместе поедете в Дриксен…
— Нет, нет, — Ричард мотнул головой и, бросив настороженный взгляд за окно, сел в кресло. — Эр Рокэ, это о моей военной карьере.
Рокэ тоже обернулся к окну: там уже разливалась темнота, и, хотя на небе ярко сияли звезды, ничего разглядеть уже было нельзя — душная летняя ночь вступила в свои права; теплый ветерок легко колыхал занавеску и доносил с улицы ароматы цветущего сада, пропитанной солнцем листвы, подстриженной травы и звуки никогда не спящего города — вдалеке слышался стук колес по мостовой, скрипы, шорохи, плеск воды.
— О карьере, — повторил Рокэ, пододвигая Ричарду бокал. — Неужели тебе наконец-то надоел твой Феншо?
— Не знаю… Нет, просто… Я подумал, если мы — уже после моей свадьбы — будем жить в Надоре, то служить около столицы будет неудобно. Но уходить в отставку я тоже не хочу.
— А в Торке тебе не понравилось, я помню, — кивнул Рокэ. — А что если тебя перевести к Кортнэю? Я ведь недавно провел рокировку: он теперь командует Северной армией и стоит на границе с Каданой — не так далеко от твоей вотчины, — а Лионель отправился вместо него на юг. Будешь там у него гоняться за контрабандистами — а то чем заниматься здесь, в центре страны, пока нет войн? Маршировать по плацу до изнеможения? Переписывать устав каллиграфическим почерком? Бегать за карманниками? Впрочем, опыт у вас с Феншо точно есть — бандитов вы оба ловить точно умеете.
В этот момент не то в коридоре, не то в одной из комнат по соседству что-то лязгнуло, хлопнула створка окна, и Ричард, впавший было в задумчивость, вздрогнул и резко выпрямился в кресле.
— Что там за шум в библиотеке? — спросил Рокэ с подозрением. — Дикон, ты не знаешь?
— Убирают, наверное, эр Рокэ, — быстро ответил тот и сразу добавил: — Да, можно к Кортнэю — давайте только уже весной, ну, после свадьбы, а пока я останусь у эра Оскара.
— Отлично. Вернешься из Дриксен — здесь все официально: ты сопровождаешь герцогиню, гм, Фельсенбург, едешь в составе делегации, — послужишь еще полгода у Феншо, и потом назначим тебя в Надор. И не переживай: Айри сумеет за себя постоять, а если что-то случится, то мы ее спасем. Ступай спать, Дикон, уже поздно, а завтра вам выезжать.
Ричард ушел и, судя по тому, что звук его шагов затих, все-таки улегся; сам же Рокэ так и не смог заснуть и, поднявшись на рассвете, не вызывая слуг, направился в библиотеку — не то чтобы, захватив трактат поскучнее, задремать над ним, не то чтобы проверить, что же за подозрительный шум слышался оттуда ночью.
— Доброе утро, герцог Алва, — поприветствовал его смущенный голос, едва он вошел: у большого окна в библиотеке, раскрытого нараспашку, стояли Айрис и Фельсенбург, оба сонные, взъерошенные и неприлично счастливые. Айрис сжимала в руках канат с навязанными через равные промежутки узлами, который она не успела скинуть из окна, а Фельсенбург одновременно лихорадочно пытался огладить на себе мятый камзол, закрыть собой Айрис и принять непринужденный вид. Диванчик, поставленный в библиотеке специально для тех, кто любил читать стихи лежа, был отодвинут от стены и выглядел так, как будто его в спешке пытались вернуть обратно.
— Надругались над моим диваном, господин новобрачный? — спросил Рокэ. — Пожалуй, еще срежете обивку и отвезете вашим родичам в Дриксен — будете доказывать чистоту невесты? Айри, что все это значит?! Вы что, забрались ночью в окно по канату? Комната в посольстве, я вижу, вас не устроила, но что вам помешало войти через дверь?
Айрис хватило сознательности слегка покраснеть, и она, отложив канат, ответила:
— Но вы же сразу сказали, что не хотите, чтобы мы ночевали здесь! А в посольстве неудобно — не представляете, какая там жесткая кровать! А какие тонкие стены! Все слышно!
— Ну конечно: библиотечный диван же намного мягче. Айри, если уж вы явились домой, то почему не пошли к тебе в комнату?
— Ну, мы не хотели, чтобы девочки знали: наши комнаты ведь рядом, — Айрис замялась. — А здесь обычно никого не бывает ни ночью, ни с утра…
— Мы собирались уйти, как только рассветет, герцог Алва, — вставил Фельсенбург. — Нас бы никто не заметил — и в посольстве не успели бы хватиться.
— По улицам в таком неприбранном виде? Или несли бы все дорогу невесту на руках? — хмыкнул Рокэ. — Что же, догадываюсь, что без сообщника не обошлось: кто-то открыл вам окно в библиотеке и сбросил канат — и где только его нашел, но в этом доме можно найти что угодно! — хотя мог бы вообще-то озаботиться и веревочной лестницей, — а потом отвлекал меня досужими разговорами, чтобы я ничего не заподозрил!
— Дик здесь ни при чем! —воскликнула Айрис. — Мы сами захотели и уговорили его, да, Руперт? И, эр Рокэ, нам правда надо вернуться в посольство, пока там не подняли шум, что мы пропали.
— Ты не хочешь сначала переодеться или хотя бы причесаться?
Айрис помотала головой:
— Нет, мы добежим так, тут недалеко.
— Ладно, — Рокэ махнул рукой. — Только не через окно. Если так хочется поиграть в конспирацию, то спуститесь по черной лестнице и выйдите через калитку на заднем дворе.
Сердиться на эту парочку — троицу, если считать и Ричарда, — было бесполезно: авантюризм и резвый нрав Айрис и нарочитая непритязательность Фельсенбурга, соединившись, дали сокрушительный эффект; обоих тянуло на приключения — и оба, между прочим, увлекались морским делом, поэтому с такой легкостью, должно быть, и забрались в окно по канату. Если эта их выходка избавит Айрис от унизительной дриксенской традиции первого брачного утра — то что же, тем лучше для всех.
***
Ричард невольно напомнил эру Рокэ об этом случае только накануне собственной свадьбы. Оставив Айрис в Дриксен, посадив младших на корабль до Алвасете и вернувшись в столицу в начале осени, он узнал, что эр Рокэ тоже собирается зимовать в Кэналлоа и приедет в Олларию только к весне — и поэтому все хлопоты по устройству свадьбы ложатся на плечи самого Ричарда. Свадьбу Айрис готовил кто угодно: эр Рокэ, ведомство экстерриора, дриксенские дипломаты, родственники ее жениха, — но не она сама; Ричард же, которому до совершеннолетия оставалось всего полгода, считался достаточно взрослым, чтобы все вопросы решались именно с ним. Отпросившись в очередной раз у эра Оскара, Ричард проводил долгие часы в маленькой комнате для переговоров в нухутском посольстве, с которой за это время свыкся, как с родной, или в собственном кабинете на улиц Мимоз, и обсуждал с послами и свитскими принцессы бесконечные мелкие детали; принцесса иногда присоединялась к ним, а иногда — когда речь, наверное, шла о чем-то тайном, запретном для невесты, — удалялась, и Ричард без нее чувствовал себя не то чтобы неуверенно, но как будто немного скованно.
В свиту принцессы, кроме повара, телохранительницы и акупунктурщика, входили еще две фрейлины, два секретаря — юная девушка, которая помогала ей с перепиской и которую Ричард увидел на самом первом балу, и мужчина постарше, который отчитывался перед ее отцом, императором; а также обычный врач и личный звездочет — астролог, которого принцесса очень ценила, — и это не считая горничных, служанок, камеристок, лакеев и всевозможной дворни. Сейчас все они жили при нухутском посольстве: император, отец принцессы, не отправлял послов, пока не удостоверился, что его дочь хорошо принимают в Талиге — письма шли медленно, и еще медленнее крутились колесики чиновничьей машины в Бирюзовых землях, поэтому послов ждали не раньше следующего лета. Посоветовавшись с Хуаном, Ричард написал в Надор и приказал, чтобы для людей принцессы открыли, привели в порядок и подновили все покои в Башне герцогини, даже те, которые простояли запертыми много десятилетий; оставалось надеяться, что свита туда поместится и не стеснит ни надорских домочадцев, ни саму принцессу. Свадьба Ричарда тоже считалась «большим международным событием», и ее было решено играть в Олларии — к счастью, всего один раз: после свадьбы они собирались сразу отправиться в Надор. Вдруг оказалось, что не все просто и с датой: нельзя было устраивать брачные церемонии ни в полнолуние, ни в новолуние, ни в первую, ни в третью лунную четверть, — поэтому, по вычислениям звездочета, получилось так, что само венчание лучше всего было назначить на следующий же день после дня рождения Ричарда — на самое начало весны.
— У нас принято, чтобы жених забирал невесту из ее родного дома, — вспомнил Ричард, когда они с принцессой, обоими ее секретарями, нухутским послом (и, к сожалению, без Хуана, которого Ричард хотел позвать с собой, но тот отговорился делами) снова сидели над бумагами. — Это точно не получится… Очень жаль…
— Заберете из посольства, — махнул рукой нухутец. — Не все ли равно. Итак, вы забираете Ее высочество, едете с церковь — здесь все готово, дальше…
— Еще загадки, — напомнил секретарь, который успел немного подучить талиг.
— Ах, действительно! — встрепенулась принцесса. — Ведь загадки!
— Какие еще загадки? — устало спросил Ричард: ни о каких загадках раньше речи не шло.
— Ну что вы, князь, — сказала принцесса как будто с легким укором. — Загадки — это важно. Вы спрашиваете меня, а я — вас.
— По бирюзовоземельской традиции, жених и невеста во время церемонии задают друг другу загадки, — уточнил секретарь. — Загадок от невесты три: две на логику и одна на, гм, как это говорят, общую эрудицию — обычно в благородных семьях проверяют знание гербов… Мы же подготовили для вас примеры!
— Да, точно! — вторая секретарь — девушка, в которой разум Ричарда упорно видел не секретаря, а фрейлину, — разворошила стопку бумаг на столе, вытащила тонкий, почти прозрачный, листок и протянула его Ричарду.
— Сейчас уже не надо ничего угадывать, — сказала принцесса. — Это старая традиция, можно просто выучить ответы заранее. Мы взяли две обычных загадки, а в третью вставили один ваш герб.
Первые две загадки и правда выглядели привычно: такие Ричард и сам слышал еще от надорской няньки — о временах года и о дереве. Третья описывала чудовище о четырех звериных головах, на двух птичьих лапах, которое простирает крылья над всеми Золотыми землями.
— Так это же Зверь Раканов, — сказал Ричард растерянно, возвращая бумагу секретарям. — Только ведь его давно не используют, у нынешней династии герб совсем другой.
Первый секретарь заглянул в листок:
— Неправильно. Здесь написано: «Ла-Ка зверь». Не то, что вы сказали.
— Это то же самое, — принцесса изящным жестом забрала у него листок и взглянула на загадку сама. — Просто по-другому читается. Но если это оскорбительно для наших друзей, то мы, конечно, поменяем.
— Хорошо, — вторая секретарь сделала себе пометку в бумаге и, отложив ее, снова замерла.
— Жених загадывает одну загадку, — продолжил первый секретарь. — Обычно, по традиции, он спрашивает о самом себе: как его зовут и откуда он родом.
Ричард, уже припомнивший одну надорскую загадку о камне, которая очень нравилась ему в детстве, разочарованно вздохнул, и принцесса, взглянув на него, повела рукой — Ричарду при этом показалось, что она хотела накрыть его ладонь своей, но под чужими взглядами не решилась — и поспешила добавить:
— Вы можете выбрать и другое, князь. Не обязательно соблюдать традиции дословно.
— Я спрошу как будто о себе, но иначе, — объяснил он. — О камне.
— Ах да, вы ведь Князь Скал, — сказал секретарь, и на губах принцессы заиграла легкая улыбка. — Хорошо, будем считать, что принято, только дайте нам формулировку загадки и ответ заранее.
Примерно в то же время, пока эр Рокэ был в Алвасете, Ричард решил снова напомнить Роберу Эпинэ о дуэли. Он попросил Паоло (который как раз задержался в столице, выбирая, хочет ли он идти по гражданской — вслед за эром, — или по военной — за братьями — стезе) быть его секундантом и послал через него формальный вызов. Эпинэ отчего-то обратился к Марселю Валме, и оба секунданта довольно легко уговорили их примириться.
— Вполне можно засчитать за поединок ваши — то есть наши общие — приключения на давешнем ритуале, — предложил Валме. — Вы ведь все равно собирались драться до первой крови, а не до смерти — и оба однозначно пролили кровь!
— Не то чтобы я именно пролил кровь… — запротестовал было Эпинэ, но Валме его прервал:
— О, перестаньте! Все это условности! Вы поняли, что я имел в виду!
— Я согласен, — хмуро сказал Ричард: ему совершенно не хотелось лишний раз думать о ритуале, воспоминания о котором так и не вернулись.
На этом с дуэлью было покончено. На радостях Эпинэ пригласил всю компанию в трактир, знаменитый своей кагетской кухней, и они неплохо провели вместе время. Он оказался на удивление приятным собеседником и очень увлекательно рассказывал о дальних странах, где сам Ричард так и не побывал (если не считать двух южных военных кампаний), о людях, нарядах, обычаях и нравах; о вершинах гор с шапками снегов, о зеленых долинах, о бескрайних степях; о фресках, колоннах, портиках, капителях и арках (эр Рокэ в свое время шутил, но Робер и правда, попав в Агарис, увлекся и живописью, и архитектурой). Позже, когда секунданты откланялись, оставив их наедине, Робер принялся развлекать Ричарда историями о своем агарисском приятеле — это был, как выяснилось, пресловутый принц в изгнании и, по иронии судьбы, первый жених Айрис — Альдо Ракан.
— О, он совсем не похож на принца: у него бывают, конечно, прожекты, идеи, но вообще уже лет сто или двести как его семье это все стало не нужно. Представляешь, Дикон, — засмеялся Робер (Ричард и не заметил, когда они успели выпить на брудершафт и перейти на «ты» и на домашние имена), — представляешь, что он сказал, когда узнал, кто у нас на ритуале играл роль истинного анакса?
— Ну и что же?
— Сначала он сделал вот такое лицо, — Робер скорчил обиженную гримасу. — Потом моргнул, обернулся к жене — у него очень милая жена, я сам когда-то мечтал… гм… Так вот, обернулся к ней и говорит: «Ну, теперь понятно, зачем твоим родичам понадобилось мое первородство и куда они его дели!»
— Первородство? — удивился Ричард.
— Ну да, — Робер махнул рукой. — Не бери в голову: Альдо тогда всерьез увлекся мистикой, и они с гоганами занимались этим первородством… Если честно, я не знаю подробностей, потому что как раз уехал посмотреть Кагету. Кстати, я еще не рассказывал, чем меня там угощали? Можно попытаться здесь заказать, хотя не уверен, что у них есть улитки…
Робер пустился в рассуждения о блюдах, которые ему довелось попробовать в разных странах, и Ричарду пришло в голову, что, может быть, проводить жизнь в путешествиях не так уж и зазорно для дворянина.
Занятый этими делами, Ричард так и не нашел времени толком поговорить с эром Рокэ — тем более что тот надолго уезжал в Кэналлоа, — и только вечером своего дня рождения, перед самой свадьбой, спросил:
— Эр Рокэ, вы ведь снова не захотите, чтобы мы остались на ночь здесь? Мы тогда переночуем в нухутском посольстве или лучше снять какие-нибудь комнаты?
— Никаких нухутских посольств! А что до остального — узнаешь завтра, — загадочным тоном произнес эр Рокэ, и больше, сколько бы Ричард ни добивался от него ответа, не сказал ничего определенного.
И вот на самой свадьбе, после венчания, когда гости расселись за столами (под застолье и увеселения им выделили уголок в дворцовом парке и несколько павильонов — корона не могла обойти вниманием «большое международное событие»), эр Рокэ поднялся и объявил, что дарит молодой чете дом в столице — «конечно, не палаццо, но вполне приличный особняк», — уже полностью обставленный и с нанятой прислугой; и в доме достаточно комнат, чтобы разместить и семью, и друзей. При этих словах он перевел взгляд с Айрис на Альберто, которых на всякий случай посадили по разные стороны от Ричарда: Айрис приехала одна, без мужа, а Альберто пришлось долго уговаривать, и он согласился появиться на свадьбе только при условии, что там не будет Фельсенбурга. Принцесса (уже герцогиня, напомнил себе Ричард, герцогиня Окделл — Юджиния Окделл, в девичестве Чжао) тихонько потянула Ричарда за рукав и, когда они оба тоже встали, чтобы поблагодарить эра Рокэ за подарок, уткнулась носом Ричарду в плечо; и он, повернувшись, поцеловал ее.
***
Рокэ тем временем обнаружил, что на него открыта охота — не такая, как в дни его юности, когда недоброжелатели подсылали к нему наемных убийц так часто, что это успело надоесть, — а иного плана. Еще в прошлом году, едва закончилось лето, Рокэ вдруг начали приходить целые пачки писем, все от разных адресантов, но одинакового содержания: отправители — точнее, отправительницы — каким-то образом разузнали, что Рокэ давным-давно обещал королю задуматься о собственной женитьбе, когда Ричарду исполнится двадцать один. До этого момента оставалось полгода, и Рокэ внезапно стал в глазах девиц и одиноких дам завидным женихом. Писем было так много, и их ворох посыпался на Рокэ так неожиданно, что он подозревал, что к этому приложил руку бывший кансилльер: выйдя в отставку, тот не удалился от двора и продолжал вертеться возле короля, оказывая ему разного рода мелкие услуги и выполняя деликатные поручения; только король, пожалуй, мог бы ответить, отчего он так приближает этого человека — сам Рокэ так и не сумел разгадать его секрет.
«Герцог Алва, — писала одна из дам. — Мы с вами виделись прошлым летом, и с тех пор я так и не определилась, какой из ваших друзей — братьев Савиньяков — нравится мне больше. Я все еще свободна. У. Н.»
«Дорогой герцог, — гласило другое послание. — Вы в свое время так и не доехали до Ургота, но напоминаю вам, что ни я, ни моя сестра еще не замужем, и мы обе наслышаны о ваших талантах. Е.У.»
Целых два письма пришло из Варасты: одно из Тронко («Герцог, вспомните о тех счастливых неделях, что мы провели вместе, когда вы квартировали в доме моего родственника, губернатора»), а другое, судя по измятому и грязному конверту, как будто вообще из диких степей: «Брат мой, Сын Ветров, пишу тебе от лица моей подданной — женщины из моего народа, потому что она не обучена грамоте: по законам Великого Бакры она соединилась с тобой, но не понесла, и ждет теперь своей судьбы. Его Величество Король Бакна Первый».
Еще два письма чуть было не вывели Рокэ из равновесия. Первое пришло из Бордона, и Рокэ почудилось, что король выполнил свою угрозу и таки решил свести его с капитаном Гастаки, сестрой дожа — но, к счастью, обошлось — писала одна из девиц с «Морской пантеры»: «Дорогой герцог Алва! К сожалению, нам так и не довелось познакомиться поближе, но сообщаю вам, что я еще девственница. И все еще на вас рассчитываю». Второе было из эпинэйского городка под названием Кошоне: Рокэ, хоть и не следил за той, помнил, что та как раз поселилась с супругом где-то в Эпинэ — что если и она овдовела или, повинуясь общей моде, развелась с мужем и теперь готова наконец подарить счастье Рокэ? Открывая письмо, он не знал, чего в его душе больше — ужаса или надежды, — но, открыв, увидел, к своему облегчению, незнакомый почерк: «Уважаемый герцог Алва! Мы с вами незнакомы, но вы, скорее всего, знали моего бывшего супруга — он когда-то служил в Лаик. Сейчас я наконец получила развод и пишу вам наудачу, не лелея бесплодных надежд. Л. Кредон (Сэц-Креденьи)». Фамилия показалась Рокэ знакомой, и он вспомнил, что именно так Арамона записал фальшивого фельдшера, которому выдавал лишнее жалование.
Шутка начинала утомлять.
— Так, Хуан, — сказал Рокэ. — Я уезжаю в Кэналлоа. Писем вот в таких надушенных конвертах — не пересылать. Делай с ними что хочешь: выкидывай, сжигай, да хоть вскрывай и отвечай сам — только больше я их видеть не хочу.
— Будет сделано, соберано, — кивнул Хуан.
Пока Рокэ был в Алвасете, поток писем, благодаря Хуану, временно прекратился, но, стоило ему вернуться в столицу, возобновился с новой силой: Хуан не успевал отслеживать всю корреспонденцию, а хитрые дамы научились маскировать любовные послания под официальные. Избавил его от досужих охотниц за женихом, как ни странно, сам король. Примерно через неделю после свадьбы Ричарда (дети снова разъехались: Айрис вернулась в Дриксен, а Ричард с невестой и младшими отправились в Надор — и особняк опустел) Его величество вызвал Рокэ во дворец и без долгих предисловий приказал:
— Завтра же вы отправляетесь в Кадану с дипломатической миссией. Король Джеймс хочет заключить с нами договор о военно-техническом сотрудничестве: ищет новых союзников из-за того, что Гайифа, начав колонизацию, прекратила поддерживать лояльные ей государства Золотых земель. Не пытайтесь отговориться: договорами военного характера должен заниматься именно Первый маршал, а не экстерриор. И еще кое-что, — он протянул Рокэ опечатанный сургучом футляр для писем, — передадите это письмо Его величеству Джеймсу, когда он примет вас.
_______________________
Примечания:
- эротическое переживание Руперта в библиотеке нельзя было обойти стороной: в каноне он видит, как в библиотеке астэра соблазняет принцессу Гудрун;
- загадки пришли из «Турандот»: у Гоцци Турандот задает Калафу три загадки: о солнце, о годе, и — неожиданно — о Льве Адрии, гербе Венеции («Скажи мне, как зовется зверь прекрасный, Четвероногий и крылатый…»); в оригинале сказки, на который опирался Гоцци, это три обычные загадки — о солнце, о годе и о море. Калаф в ответ задает загадку о себе самом.
Глава 33 (Вторая Каданская глава от С. Кралова)
Березы подмосковные
Шумели вдалеке,
Плыла-качалась лодочка
По Яузе-реке.
М. Танич
Шумели вдалеке,
Плыла-качалась лодочка
По Яузе-реке.
М. Танич
читать дальшеК поездке в Кадану Рокэ подготовился основательно, словно собирался вести войну на этой территории. Он нашел в библиотеке и пролистал несколько мемуаров и сборников путевых очерков, составленных, правда, около двухсот лет назад, а еще взял в генеральном штабе и внимательно изучил карту каданского королевства, одного из вероятных противников (так уж сложилось, что почти все соседи Талига были его вероятными противниками).
Карта поразила Рокэ тем, что на ней не было отмечено ни одной дороги. Создавалось впечатление, что каданцы либо вовсе не строили дорог, либо строили их так, что талигойские картографы не могли их отличить от пересеченной местности. Рокэ припомнил, что во время процкой кампании противник сдался из-за того, что по размытому осенними дождями тракту не смогли добраться ни обозы с припасами, ни силы подкрепления. Но тогда казалось, что все произошедшее — счастливая случайность, выгодное стечение обстоятельств. Впоследствии Рокэ убедился, что его победа состоялась благодаря закономерности, а не случайности, так как в разгар весны и осени дорога в Кадане действительно мало чем отличается от окружающих ее полей и болот.
Рокэ выехал из Олларии в сопровождении кэналлийского эскорта и Марселя Валме. Путь пролегал через Надор, поэтому Рокэ, естественно, завернул в замок Окделлов и проверил, как Ричард обустроился с молодой женой. Ричард заверил, что никаких трудностей у него нет, и Рокэ отправился дальше на северо-восток.
На всем пути совсем не чувствовалось наступления весны: дни и ночи выдались пасмурными и холодными. На каданской границе в памяти всплыли печальные воспоминания: пограничную стражу составляли стрельцы. Рокэ снова увидел их секиры с широкими лезвиями, их отороченные мехом шапки и вспомнил сраженного стрелецкой пулей маршала Савиньяка.
Как только Рокэ и его спутники начали продвигаться вглубь Каданы, стало пригревать солнце. Мерзлая земля стремительно оттаивала и превращалась в непролазную грязь. Последние два дня пути пошли дожди, лошади с трудом двигались вперед.
Валме, как всегда, старался разнообразить долгую дорогу легкими разговорами. Например, когда до Хегреде осталось менее суток пути, он заявил:
— Ну что, Рокэ, сегодня можно не обедать!
— Это еще почему? — удивился Рокэ.
— Потому что каданцы принимают иностранных посланников с размахом. Пиры длятся по шесть часов. На каждый пир подают шестьдесят четыре блюда, и все их надо попробовать. И, самое главное, каждое блюдо сопровождает тост. Предполагается, что каждый на пиру выпьет шестьдесят четыре бокала вина. Но есть небольшая хитрость: местный придворный может притвориться спящим и пропустить столько тостов, сколько считает нужным. А за иностранцами следят, пропускать тосты им не дают. В итоге после пира иностранец выкладывает каданцам все свои тайны.
— Вы откуда это взяли, Марсель?
— Вычитал в мемуарах одного из наших дипломатов.
— И когда он жил?
— Лет сто назад.
— А вы уверены, что у каданцев до сих пор такие традиции?
— Конечно. Всем известно, что за десять лет в Кадане может измениться все, а за сто лет — не изменится ничего!
При въезде в Хегреде Рокэ и его спутников встретил выстроенный в шеренги по обеим сторонам дороги стрелецкий отряд. Командовал отрядом каданский дворянин, выделявшийся на фоне стрельцов расшитой золотом мантией и высокой шапкой цилиндрической формы. Дворянин заговорил на талиг бегло, с характерным каданским акцентом. Он представился как боярин Стивен Стреш и сказал, что именно ему король Джеймс поручил принимать высоких гостей из Талига.
— Ну что ж, ведите нас к королю, — Рокэ не терпелось поскорее закончить дипломатическую миссию и вернуться в Алвасете.
— Вообще-то у нас так не принято, — тон голоса Стреша не изменился, но в глазах его Рокэ заметил легкое недовольство. — Иностранных послов полагается расселить, дать им умыться и переодеться с дороги, угостить обедом, а уж потом вести на аудиенцию. Вы что, собираетесь войти во дворец в грязных сапогах?
Рокэ хотел возразить, что в Олларии он может проскакать на лошади несколько часов, а затем сразу же, без подготовки, в мыле, явиться на прием к королеве. Но тут он почувствовал, как Марсель мягко взял его сзади за локоть, и понял: тот советует сдержаться и не устраивать скандал, хотя бы в первый день дипломатической миссии. Рокэ постарался изобразить на лице радушную улыбку:
— В каждой стране свои традиции. Мы в гостях, поэтому хозяевам своего мнения навязывать не будем.
— Вот и славно! — Стреш повеселел. — Пожалуйте, дорогие гости, палаты для вас уже подготовлены!
Здания талигойского посольства в Хегреде не было: Талиг долгое время считал Кадану сателлитом Гайифы. Чтобы отслеживать ситуацию в Кадане, а также в Клавии и в Йерне, достаточно было иметь одно постоянное представительство — в Паоне. Теперь, когда приоритеты Гайифы изменились, ведомство экстерриора, наверное, довольно скоро организует свои отделения в столицах ее бывших союзников.
Рокэ со спутниками поселили в двухэтажном каменном, окруженном палисадником, доме почти в самом центре Хегреде. Из окон второго этажа открывался вид на серебряную ленту реки и краснокирпичную громаду замка, за стенами которого скрывался королевский дворец. Немного настораживало, что вокруг дома постоянно дежурит стрелецкий караул. Стреш объяснял такие меры тем, что безопасность послов — превыше всего, но Рокэ не вполне этому поверил.
Им дали два часа, чтобы привести себя в порядок, а затем предложили обед. К столу подали горячий суп, сочный круглый пирог с курицей и шадди. Стреш сам сел за стол и заговорил с Рокэ, как и подобает хорошо воспитанному человеку, о погоде:
— Жаль, что вы поехали к нам весной. Наверное, очень долго пробирались по грязным дорогам. Поехали бы зимой — добрались бы куда быстрее.
— Что-то я сомневаюсь, — Рокэ оторвался от куска пирога. — По снегу?
— По снегу, на санях. Не верите? Хотите посмотреть, как это происходит? Я могу организовать. Рассыплем на дороге муку, покатаетесь.
— По муке?
— Ну да. Совсем как по снегу. А что вы так смотрите? Прошлый год был урожайный, муки много, можно и потратить для дорогого гостя.
— Вы знаете, я не так давно воевал за хлеб для Талига.
Стреш понял, что огорошил Рокэ, и замолчал до конца обеда. Когда Рокэ и Валме доели и немного отдохнули, их с почетом и помпой проводили в королевский замок.
На аудиенции в тронном зале с расписанными, почти как в церкви, стенами Рокэ первым делом передал секретное послание Фердинанда Оллара лично в руки королю Джеймсу Каданскому, седовласому и седобородому старцу в богато украшенном платье, отчасти напоминающем облачение священника. Джеймс сломал сургучную печать, вынул из футляра письмо, бросил беглый взгляд на текст, сложил бумагу вчетверо, подозвал вельможу в кафтане с вышитым на груди гербом и что-то тихо ему приказал. Вельможа кивнул, поклонился, принял из рук короля письмо вместе с футляром и вышел.
Джеймс повел неспешную беседу. Выяснилось, что заключение договора о военно-техническом сотрудничестве с Талигом — крайне серьезное решение, которое король не может принять единолично. Необходимо собрать боярскую думу, обсудить все детали с представителями высших аристократических родов. Собираться на совет со всех концов Каданы бояре будут долго, как минимум неделю, заседать — и того дольше.
Рокэ тяжело вздохнул. Его надежды на скорое возвращение не оправдались. Но Стреш заверил, что не даст им заскучать: Хегреде есть что показать дорогим гостям.
Экскурсия по Хегреде (другими словами развлечение, которое придумал Стреш, было не назвать) началась на второй день. Стреш долго водил Рокэ и Марселя по королевскому замку, останавливался у каждой стены, башни, хозяйственной постройки. Он вдохновенно рассказывал о своей столице и ее многовековой истории, называл Хегреде новой Гальтарой и Третьим Агарисом. Вторым Агарисом, по его словам, в Кадане называют столицу Гайифы Паону. Наконец, вывел уже порядком уставших гостей на раскинувшуюся перед замком просторную площадь.
— Это, — Стреш указал на невысокую сложенную из гранитных блоков ступенчатую пирамиду, примостившуюся у крепостной стены и, на первый взгляд, почти незаметную, — наш кафедральный собор, храм Грядущего Создателя. В нем хранятся мощи митрополита Вольдемара.
Стреш замолчал. Он явно ждал ответной реакции: наверное, надеялся, что они захотят войти в церковь или хотя бы осенят себя священным знаком. Когда реакции не последовало, он начал долгий рассказ о захороненных неподалеку каданских епископах и митрополитах. Рокэ уже устал и всем своим видом старался это продемонстрировать. Марсель еще некоторое время бодрился и поддерживал разговор, вроде как извинялся за неловкую паузу, но в конце концов тоже сдался и выразительно зевнул. Стреш мгновенно сориентировался:
— О, господа, вижу, я вас окончательно утомил. Прошу прощения, увлекся. Хватит на сегодня впечатлений. Идемте обедать.
На следующее утро Стреш предложил Рокэ и Марселю не гулять по городу, а посетить фамильное имение королевской семьи, и те, вспомнив тяготы прошлого дня, без лишних слов согласились. Чтобы сильнее заинтриговать, Стреш сообщил, что в имении проживает принцесса Теодора, незамужняя дочь короля Джеймса, а добираться до имения они будут по реке.
Уже скоро от ближайшей к королевскому замку пристани отчалила длинная весельная лодка с двенадцатью гребцами, рулевым и пятью пассажирами (их сопровождали два стрельца-охранника). Первое время гребцы бездействовали, течение реки само вело к нужной точке — устью маленькой речки. Затем весла опустились в воду и понесли лодку вверх, против течения.
Тучи в небе развеялись. Рокэ и Марсель оглядывались по сторонам. Из воды кое-где выглядывали белые угловатые осколки — подходил к концу ледоход. Лодка проплывала мимо каменных домов, которые вскоре сменились деревянными. То тут, то там над крышами возвышались золотые маковки церквей, увенчанные сверкающими в солнечных лучах семиконечными звездами.
— Я думал, что в Хегреде больше каменных зданий, — заметил Марсель.
— Каменное строительство возродилось у нас не так давно, — посетовал Стреш. — Еще двести лет назад наша страна была в Гау-Нау...
— Что-то вы странное рассказываете, — подключился к разговору Рокэ. — Разве вы не считались тогда данниками Холты? Ведь даже название вашего государства происходит от имени кана Кадана.
— Вы правы. Мы были под игом Холты. И в полном Гау-Нау.
— А, вот вы о чем!
— Между прочим, угроза со стороны Холты не исчезла до сих пор. Холтийцы периодически устраивают набеги, которые, по сути, ничем не отличаются от карательных экспедиций времен ига. Вы это видели своими глазами. Ведь именно под вашим командованием была разбита Ислямова рать.
— Что-то не припомню.
— Наверное, вы называли ту войну иначе. А мы по давней, вековой традиции каждый новый поход холтийцев называем «ратью» с добавлением имени его главного полководца. В тот год кочевников собрал кан Ислям.
— Я победил столько врагов, что уже не помню все их имена.
— Ну как же, лет девять назад.
— А, теперь вспомнил! Меня за эту кампанию произвели в Первые маршалы.
— Вообще ожидали, что кочевники, как всегда, нападут на нас, готовились к обороне. А они атаковали Талиг. Какая-то загадка.
— Никаких загадок. Гайфские деньги творят чудеса.
Стреш задумался над ответом, но тут среди склонившихся над водой прибрежных кустов показался причал.
Принцесса Теодора приняла гостей на широкой крытой веранде скромного по размерам, зато богато украшенного резьбой бревенчатого господского дома. Стреш официально представил ей талигойских дворян.
Рокэ с интересом рассматривал хозяйку имения. Кроткий взгляд, чуть различимая улыбка, плавные жесты. В ее лице гармонично сочетались варитские, холтийские и алатские черты. Темные волосы заплетены в косу, вокруг лба — расшитая жемчугом лента. Длинное, до пола, платье и плащ без рукавов не давали полностью рассмотреть фигуру, но не могли скрыть широких бедер. Возможно, с возрастом природная полнота даст о себе знать, но пока она была едва заметна.
На веранде присутствовала еще одна женщина. Теодора представила ее как свою хорошую подругу, боярыню Марту Чилл. Боярыня была одета в темное платье, на голове — черный платок с красной оторочкой. По выражению лица сразу угадывался тяжелый характер и непростой жизненный путь.
Теодора распорядилась подавать напитки. Служанка внесла на подносе два хрустальных графина. В первом плескалась темная, пузырящаяся под тонким слоем пены, жидкость, во втором — ярко-красная, мутная.
— Это что, пиво? — полюбопытствовал Рокэ, указывая на первый графин.
— Нет, — Теодора слегка смутилась. — Это — квас. Традиционный каданский напиток, его делают из муки и меда.
— А во втором графине — вино? Плодово-ягодное?
— Что вы, это морс. Только вода и вареные ягоды.
— Многовато вы о спиртном думаете, герцог, особенно в постный день, — Марта Чилл выбрала максимально язвительный тон для своего замечания.
— Каждому — свое, — парировал Рокэ.
Следующие полчаса шла непринужденная светская беседа. Говорил в основном Валме: он знал уйму забавных историй и с удовольствием их пересказывал. Когда его запас красноречия иссяк, Теодора обратилась к гостям:
— Герцог, виконт. Пойдемте, я покажу вам свой сад. Я ведь увлекаюсь садоводством. Некоторые цветы уже распустились.
Шли дни, недели. Боярская дума собралась, но обсуждение договора о сотрудничестве с Талигом не продвигалось на шаг. Бояре готовы были обсуждать все что угодно, кроме этого: новые налоги, вопросы строительства, опалу какого-то думного дьяка за то, что он охотился на лосей в королевских угодьях...
Рокэ постоянно просил короля Джеймса и Стивена Стреша надавить на думу, чтобы она поскорее взялась за договор, упирал на то, что ему давно пора домой, к детям и к своей армии. В ответ ему настоятельно советовали не торопиться, говорили, что сейчас уехать все равно невозможно, так как в разгаре весна, а значит, распутица, и всеми силами старались перевести разговор на другую тему.
Постепенно усиливалось гнетущее ощущение несвободы. Рокэ никуда не отпускали одного, его постоянно сопровождал или Стреш, или отряд стрельцов. Однажды ночью ему не спалось. Он долго ворочался, потом решил написать письмо в Алвасете. Еще не рассвело, он зажег свечу. Несколько минут скрипел пером, затем отвлекся, посмотрел в окно и увидел, что караульные стрельцы стоят у ворот с секирами наготове. Очевидно, Джеймс и Стреш боялись, что Рокэ попытается сбежать, и приказали стрельцам остановить его. Даже силой оружия, если потребуется.
Отдушиной в долгой череде однообразных дней стали визиты к принцессе Теодоре. Стреш несколько раз привозил Рокэ в ее имение и оставлял с ней наедине. При ясной погоде Теодора водила Рокэ по оранжерее и среди клумб, где с каждым днем распускались все новые и новые цветы, в том числе редкие, достойные зимнего сада в Алвасете. Также они гуляли по изрезанным берегам прудов, пару лет назад вырытых по приказу Теодоры. Берега уже очистились от снега, а в воде еще плавали прозрачно-серые куски тонкого, почти истаявшего льда. К концу дня они возвращались в господский дом, пили шадди и беседовали на отвлеченные темы: об истории, о философии, о религии.
Если шел дождь, они не выходили на прогулку, а оставались на веранде вдвоем (Стреш всегда находил причину удалиться), и Теодора негромко, но вдохновенно читала вслух Эсператию. Когда она предложила это в первый раз, Рокэ отказался: во-первых, из Эсператии он помнил только пару-тройку пикантных сюжетов о похождениях древних царей и пророков, а остальная масса текста казалась ему серой и однообразной. Во-вторых, впечатления сильно портили эсператистские чтения, которые несколько раз устраивала во дворце Катарина, раздражающие своей атмосферой лицемерной, притворной духовности. Но Теодора настаивала, что святое писание неисчерпаемо, и каждый может найти в нем слова для себя. Рокэ уступил ей... и не пожалел! Он и не догадывался, что в этой древней книге столько поэзии, причем на все случаи жизни: радостные песни о победах, горькие песни об утратах, страстные песни о любви...
Да уж, куда деваться от страсти! Незаметно поселившись в душе, страсть (после той Рокэ остерегался думать о любви к женщине, но не о страсти) постепенно охватывала Рокэ целиком. Самое время для нового романа, может быть, короткого, а, может быть, и весьма продолжительного.
Лучше всего было бы поздно ночью добраться до имения Теодоры, залезть в окно ее спальни и, скорее всего, добиться взаимности. Только ведь и имение, и дом, где Рокэ жил, круглосуточно охраняли стрельцы. Будь он моложе лет на пятнадцать-двадцать, он бы не задумываясь попытался прорваться через два сторожевых отряда, но теперь более здраво оценивал свои силы и возможности.
Обстоятельства или те, кто их специально создавал, подводили Рокэ к одному-единственному выходу из сложившейся ситуации, а ему одновременно и хотелось, и не хотелось этим выходом воспользоваться. Он тянул время, хотя отлично понимал, что рано или поздно от него потребуют однозначного ответа.
__________________________
Примечания:
- данные о Кадане частично взяты из каноничного приложения к переизданию «Лика победы»: так, оттуда известно имя наследника престола, а также то, что Кадана долго была частью Гаунау — здесь обыгрывается этот факт, но приближение к земной истории дает другой вариант: Кадана была под холтийским игом;
- описание приема и размещения талигойской дипломатической миссии в Кадане основано на работе Ключевского «Краткий курс по русской истории»;
- в пятой главе фанфика «Солнечные демоны» (sokrov.diary.ru/p220976704.htm) книга философа-социалиста представлена как творение отца церкви. Здесь эта мысль развивается: каданские епископы пародируют советских вождей. Для справки, у Кремлевской стены похоронены: Свердлов, Фрунзе, Дзержинский, Калинин, Жданов, Ворошилов, Буденный, Суслов, Сталин, Брежнев, Андропов и Черненко;
- прототипы всех значимых оригинальных персонажей из Каданы — это лица отечественной истории середины семнадцатого века:
— прототип принцессы Теодоры — царевна Ирина Михайловна Романова (имя выбрано по святцам с учетом родовых имен Романовых; от имени Ирэн мы отказались, чтобы не путать ее с Ирэной, урожденной Придд),
— прототип Стивена Стреша — боярин Степан Лукьянович Стрешнев, дядя царя Алексея Михайловича и его сестер,
— прототип Марты Чилл — Феодосия Морозова (та самая знаменитая боярыня Морозова), пользовавшаяся покровительством Ирины Михайловны. Чтобы не путать принцессу с ее подругой, подруге дано имя в честь другой политически активной и оппозиционно настроенной женщины из истории России — Марфы Борецкой (той самой знаменитой Марфы-посадницы).
Глава 34 (Третья Каданская глава от С. Кралова)
Гзак в ответ Кончаку:
«Если сокол ко гнезду долетит,
Соколенка опутаем красной девицей!»
«Слово о полку Игореве»,
перевод В. А. Жуковского
«Если сокол ко гнезду долетит,
Соколенка опутаем красной девицей!»
«Слово о полку Игореве»,
перевод В. А. Жуковского
читать дальше— О, Марта! Наконец-то приехала. С утра тебя жду.
— Ты же знаешь, чтобы от моего имения до твоего добраться, нужно чуть ли не через всю столицу проехать. А теперь такая грязь...
— В следующий раз бери лодку, быстрее получится.
— Так и сделаю.
— Как твой мальчик поживает?
— Жив, здоров, твоими молитвами. Мы с ним вообще не так часто видимся: я в разъездах, а он с няньками сидит. А твои дела как?
— Ну, это — отдельный разговор.
— Я вот тебе душеполезной литературы привезла.
— А что это?
— Уложение двадцатого земского собора.
— Того самого, на котором осудили митрополита Джозефа?
— Того самого.
— Положи на столик. Я потом почитаю.
— Вижу, что духовные книги тебя сегодня не интересуют.
— Куда там. Голова совсем другим занята. Батюшка и дядя Стивен мне пока ничего прямо не сказали, но, кажется, они нашли мне нового жениха.
— Ого! Даже так!
— Я ведь после истории с флавионцем уже ни на что не надеялась. В последнее время подумывала переселиться в монастырь, сначала просто пожить, как сестры-монахини, а потом и самой принять постриг. И тут такие новости!
— А я говорила, что ты слишком рано себя хоронишь! Двадцать пять лет, конечно, не семнадцать, но и в эти годы все может устроиться. А кто жених-то? Неужели тот кэналлийский герцог, которого Стреш в гости приводил?
— Он самый. Рокэ Алва.
— Ну и как он тебе?
— Он мне нравится. Он красивый, благородный. Уже много лет он в одиночку воспитывает детей своего покойного боевого товарища — а это, согласись, достойно похвалы. Но кое-что в нем меня смущает. Во-первых, он меня сильно старше.
— Насколько сильно?
— На пятнадцать лет.
— Ну, это еще не так страшно. Нельзя даже сказать, что он тебе в отцы годится. И потом, мужчине на самом деле столько лет, на сколько он себя чувствует.
— Если так посмотреть, тогда жених у меня совсем молодой! Еще меня беспокоит, что он не так давно против нас воевал.
— Милая моя, наши предки во время раздробленности поколениями друг с другом воевали. Но при этом все со всеми спокойно породнились. И потом, он воевал не только против нас, но и, можно сказать, за нас: это же он остановил Ислямову рать.
— Ты права. Последнее — он любит выпить. Ты сама видела: он не знает, что такое морс и квас, зато разбирается в вине и пиве. А я, ты знаешь, совсем не пью. Вообще никогда в жизни хмельного не пробовала.
— Честно говоря, если бы ты выходила замуж за нашего боярина, скорее всего, было бы то же самое. У нас в стране полно пьющих мужей и непьющих жен.
— Да, это грустно, но так оно и есть.
— Подведем итог. Сорок лет. Много пьет. Военный. Так, глядишь, он и помрет скоро. Тогда ты будешь совсем как я — молодая вдова, сама себе хозяйка.
— Не говори так. Я все-таки хочу, чтобы он прожил подольше.
— О, да ты никак в него уже влюбилась! Ну извини. Я же не желаю ему смерти, я просто рассуждаю о том, что бывает в жизни. Как бы там ни было, я с удовольствием буду держать венец над твоей головой.
***
— Марсель, нужно серьезно поговорить.
— Давайте, Рокэ. Я постараюсь быть серьезным. Только недолго.
— Марсель, я понял, к чему все идет. Я догадался, зачем меня отправили в Кадану. Дипломатическая миссия — только предлог.
— Честно говоря, Рокэ, сама идея направить для заключения договора именно вас казалось подозрительной. Дипломат из вас, уж простите, неважный.
— То-то и оно. На первый взгляд, все выглядит неплохо. И, что самое главное, более-менее вписывается в мои собственные планы. Я уже давно понимал, что женюсь по расчету. Просто потому... потому что я едва ли смогу жениться по любви. Ну а если уж жениться по расчету, то выгоднее всего заключить династический брак. Если уж сел играть в карты, то играть надо по-крупному.
— Поддерживаю. И осмелюсь добавить, что любой брак с вами, Рокэ, будет в той или иной степени браком по любви — потому что все женщины в той или иной степени в вас влюблены. Кроме трех наших хороших знакомых, разумеется.
— Наши хорошие знакомые тоже меня любят, но не как мужчину, а как отца. Впрочем, не о них сейчас речь. Я согласен: скорее всего, жена будет в меня влюблена. А я постараюсь ее не разочаровать — по крайней мере, в постели.
— Ну а в чем тогда вообще проблема? Соглашайтесь, берите в жены милую Теодору. Я готов подержать над вашей головой венец.
— Во тут-то мы и натыкаемся на главное препятствие.
— На какое? Не вижу никаких препятствий!
— На проклятие Ринальди Ракана...
***
— Ваше величество, дозвольте...
— Оставить, Стивен. Во-первых, мы родственники, во-вторых — говорим без свидетелей, можешь на время забыть о придворном этикете. Ты бы еще начал мой полный титул зачитывать, чтобы мы до вечера не закончили.
— Виноват, исправлюсь... Джеймс, я хотел поговорить про герцога Алву.
— Вот, хорошая тема! Мне давеча Теодора письмо написала, что она все поняла, заказала у портнихи свадебное платье и начала потихоньку собирать вещи. То есть невеста у нас почти готова. А жених?
— Не сказал бы, что готов. Я уже несколько раз был с ним у Теодоры — он с ней гулял, общался. Но о женитьбе разговора не заводит. А еще каждый раз меня спрашивает, когда мы уже наконец подпишем договор, и он сможет вернуться.
— Да что ж такое-то! Опять на те же грабли! Ладно флавионец: он был молодой, глупый. От него ждать было нечего. Но Алва — мужчина взрослый, степенный, умный. Должен понимать, что мы неспроста сводим его с девицей.
— Я по глазам вижу: он все понимает. Но почему-то дураком прикидывается. Делает вид, будто ничего не происходит.
— Значит, не может сказать ни «да», ни «нет». Его что-то беспокоит, но он не признается. Поэтому наводит тень на плетень.
— Я уже думал его приворожить. Сходил к своему знакомому колдуну. Но колдун сказал — не возьмется. Алва для него, мол, слишком силен.
— Завязывал бы ты со своим колдовством, Стивен. Я на твои художества смотрю сквозь пальцы, но я не вечен. Сядет на трон Гордон — он тебе все припомнит. И вообще, не нужны нам никакие чародейства. Мы и без них Алву дожмем.
— Дай-то Создатель. А с чего начать?
— Прежде всего, надо узнать, что он скрывает.
— Как?
— Дедовскими методами, Стивен. Проверенными дедовскими методами.
***
Вечером после обеда, который показался Рокэ почему-то гораздо менее сытным, чем обычно, в залу вошло шестеро слуг с подносами. Один слуга поставил на стол графин с мутно-белой жидкостью и три посеребренные рюмки, остальные — уже ставшие привычными за время пребывания в Кадане закуски: моченые яблоки, соленые огурцы, ломтики рыбы двух видов и горячие пирожки.
— Угощайтесь, — Стивен Стреш сам разлил жидкость из графина по рюмкам. — Наверняка такого напитка тоже не пробовали. Это — хлебное вино.
— Хлебное вино? — Рокэ пригубил рюмку и тут же поставил ее обратно на стол. — Слишком крепкое оно для вина. Больше похоже на касеру.
— Пейте смело. Вам понравится.
— Даже если не понравится, — улыбнулся Валме, — в жизни нужно попробовать все! Один раз живем на свете!
Первые рюмки дались Рокэ и Марселю нелегко: хлебное вино горчило и обжигало рот, приходилось сразу же заедать глотки пирожками. Но каждый следующий тост приносил больше удовольствия: приятная теплота разливалась сначала по животу, а затем и по всему телу. Поначалу Рокэ замечал, что Стреш наливает себе меньше, а закусывает больше, но вскоре он захмелел и перестал обращать внимание на детали.
Слуги быстро заменяли опустевший графин на новый, полный. После третьего графина Марсель не смог продолжить застолье: он лег на лавку, прикрыл глаза шляпой и захрапел. Стреш распорядился отнести его в постель.
Рокэ смог распить со Стрешем еще половину четвертого графина, после чего отстранился от стола, медленно пережевывая моченое яблоко. Стреш подсел справа от него, положил ему руку на плечо и сказал:
— Герцог, надо поговорить начистоту. Вы уже, наверное, догадались, что я не просто так несколько раз устраивал ваши встречи с принцессой Теодорой?
— Да, — Рокэ кивнул. — Я все понял. Вы хотите, чтобы я на ней женился. Но жениться, — он развел руками, — я не могу...
— Неужели вера не позволяет? Так вроде бы произошло объединение церквей, эсператистский обряд у олларианцев теперь признают.
— У нас в Кэналлоа веротерпимость. Мне все равно, по какому обряду венчаться, любой будет законным. Другое дело, что я не хочу вступать в брак.
— Не нравится наша невеста? Некрасива? Старовата?
— Нет, что вы... — Рокэ понял, что его несет, но не мог остановиться. Ему казалось, что он никогда раньше так сильно не напивался, разве что в совсем ранней юности. — Мне, конечно, больше всего нравятся немного другие женщины. Блондинки. Очень стройные, почти худые. Но! — Рокэ поднял указательный палец. — Теодора тоже красивая... привлекательная... Кроме того, я смотрю на ее фигуру как врач и вижу, что ей будет легко рожать детей... Я бы с большим удовольствием... доставил ей большое удовольствие... особенно если бы она сама об этом попросила...
— Так это же замечательно! Женитесь!
— Не могу... Дело не в ней. Дело во мне.
— Значит, вы принципиально не хотите жениться? Тогда вам надо стать монахом. Живешь в миру — женись и заводи детей. Не хочешь жены и детей — не будь в миру. Есть всего два пути — брак или братия. Третьего не дано.
— Ну какая братия! Вообще-то я еще в юности решил, что я буду долго и мирно жить со своей будущей женой, буду о ней заботиться и ее защищать. И я уже выстроил эту схему. Только вместо жены — мои дети, мальчик и три девочки
— А вам не кажется, что в вашей схеме не хватает маленькой детали? Маленькой, но ключевой — собственно, жены? Так теперь мы вашу схему... окончательно... — Стреш задумался, подбирая слово, — доработаем.
— Ничего не выйдет. Я... — Рокэ собрался с духом, — я проклят. Вернее, мой род проклят. Только не смейтесь. Это правда.
— А тут нет ничего смешного. Всякое бывает. Я со знающими людьми общаюсь. И сглаз есть, и порча, и семейные проклятия.
— Вот. Семейное проклятие моего рода падает на последнего в роду. В данный момент — на меня. Заключается оно в том, что меня должны четыре раза осудить, причем обязательно неправедно, и приговорить к смерти. Четвертый раз, скорее всего, будет последним, то есть меня казнят по-настоящему.
— Так ведь свадьба — как раз наилучший выход! Как только у вас появится наследник, проклятие сразу перейдет на него...
— Я не собираюсь портить жизнь своим потомкам! Пусть на мне все закончится!
— Но вам же уже сорок лет. И судя по тому, что вы еще живы, проклятие не исполнилось до конца. Я правильно рассуждаю?
— Допустим.
— Так, может быть, в вашей семье нужно, наоборот, жениться как можно раньше? Вот вы женились в двадцать лет. Проклятие перешло на вашего сына. Он тоже женился в двадцать. Проклятие не успело сбыться, раз оно не сбывается и за вдвое больший срок, и перешло на внука. Потом — на правнука, потом — еще на десять поколений вперед. А там, глядишь, наступит Конец света, и всем будет уже не до проклятий.
— Конца света не случится еще как минимум четыреста лет. Я недавно провел ритуал по спасению мира.
— Да, герцог... — Стреш задумчиво почесал голову: он явно не ожидал такого ответа. — От скромности вы не умрете... В Эсператии ясно сказано, что дня и часа пришествия Создателя смертным знать не дано.
— С Эсператией у меня сложные отношения... — Рокэ почувствовал, что стремительно трезвеет. — Однако в ваших словах есть рациональное зерно. Вы помогли мне посмотреть на проблему с нового ракурса. Есть над чем подумать...
— Правильно, думайте. Время есть. Ну что, по последней — и спать?
Рокэ кивнул и потянулся за рюмкой.
Следующий день Рокэ помнил смутно. Он приходил в себя после попойки и откачивал Валме. На квартиру (Рокэ вслед за каданцами стал так про себя называть дом, где разместили дипломатическую миссию) заглянул Стреш, справился о здоровье, предложил каданские традиционные средства для борьбы с похмельем: какие-то кисло-соленые овощные напитки. Рокэ гордо отказался: все необходимое он привез с собой, в походной аптечке. Стреш пожал плечами и сообщил, что завтра в полдень король Джеймс ждет Рокэ во дворце, на аудиенции.
К назначенному часу Рокэ, бодрый, свежий и выспавшийся, стоял в тронном зале. После коротких официальных приветствий король Джеймс сразу перешел к делу:
— Вы давеча обещали Стивену Стрешу подумать о Теодоре. Так вот, чтоб вам думалось быстрее и легче, я предлагаю вам прочесть секретное послание нашего общего друга Фердинанда. Изначально письмо, которое вы мне передали, было написано на трех языках: первая часть — на гальтарском, вторая — на гайифском, третья — на дриксенском. Затем получившийся текст зашифровали с помощью замены букв. Наши люди из цифирного отделения расшифровали изначальное послание и перевели на талиг. Если вы подозреваете, что какие-то нюансы расшифрованы или переведены неправильно, я позову дьяка цифирного отделения, он вам все расскажет и докажет.
Джеймс передал Рокэ свиток, исписанный крупными буквами, а тот молча кивнул и углубился в чтение:
«Дорогой Джеймс!
К Вам с дипломатической миссией прибыл герцог Рокэ Алва, соберано Кэналлоа. На самом деле его дипломатическая миссия вторична, главная задача — устроить брак герцога Алвы с вашей дочерью Теодорой.
Рокэ не всегда понимает, что ему на самом деле нужно, к верному решению его приходится подталкивать. Он очень болезненно относится к женитьбе, поэтому я взял этот вопрос под личный контроль и подобрал на роль герцогини Алва самую подходящую, как мне представляется, кандидатуру.
Ваша дочь давно заслужила достойного супруга. А герцог Алва прямо не отказывался от брака с ней, в отличие, например, от претенденток из Ургота.
Если Рокэ будет сопротивляться, разрешаю Вам использовать любые методы принуждения, не угрожающие его здоровью и жизни.
Искренне Ваш,
Фердинанд Оллар».
— Все ясно, — прочитав письмо, Рокэ был обескуражен, но старался не подавать виду. — Думать больше не надо... Я прошу... руки и сердца... вашей дочери...
— А я вас благословляю, — Джеймс явно был доволен собой. — Я очень рад, что мы друг друга правильно поняли.
— Тогда у меня вопрос. Как мы обойдемся без браслетов? Может быть, вы отпустите меня в Алвасете, чтобы я привез браслеты моей матери?
— А вы хитрец! Ловко придумали! Ездить никуда не придется: для вас браслеты уже есть, они от предыдущего жениха остались. А для Теодоры мы сегодня же сделаем заказ у ювелира, и через сутки все будет готово.
— Быстро же у вас мастера работают!
— А как же иначе, разочаровать заказчика — не в их интересах. У меня к вам встречный вопрос: по эсператисткому обычаю после венчания жених должен вынести невесту из храма на руках. Вы справитесь?
— По этому поводу не волнуйтесь. Несколько лет назад я поднимал на руки всех своих трех девочек одновременно.
Когда Рокэ вернулся с аудиенции, Марсель только заканчивал завтрак. Рокэ подробно пересказал ему весь разговор с королем Джеймсом.
— Я согласился, — Рокэ стал ходить по комнате, заложив руки за спину. — Но это — не поражение, а всего лишь тактическое отступление. Сейчас начнется долгий процесс: подготовка к помолвке, сама помолвка. Потом, по эсператистскому обычаю — я помню на примере Айрис, — между помолвкой и венчанием должно пройти не меньше восьми недель. Пройдет недели две, каданцы увидят, что я выполняю их требования, ослабят контроль... И тут можно будет улучить момент и наконец-то вырваться! Полагаю, мы с вами успеем за день добежать до каданской границы.
— Боюсь вас расстроить, Рокэ. Вы не волнуйтесь, лучше сядьте, — Марсель тронул Рокэ за плечо, и тот послушно опустился на лавку. — Во-первых, в эсператизме восточного обряда, то есть в Кадане в том числе, допускается, чтобы между помолвкой и венчанием прошло пятнадцать минут. А во-вторых, в Хегреде уже пригласили митрополита. Скорее всего, для заключения брака. Он прибудет послезавтра.
— Отвратительные новости! Вы это откуда взяли?
— Так, пообщался с местными.
— Марсель, где бы вы ни оказались, вы собираете все сплетни!
— У каждого — свое призвание.
— А вы, случайно, у местных не выяснили, что это за предыдущий жених был у принцессы Теодоры? Мне Джеймс о нем проговорился.
— Случайно, выяснил. Эта история произошла лет восемь назад. В Хегреде для заключения торгового договора прибыл сын великого герцога Флавионского от морганатического брака. Каданцы решили, что он будет хорошим мужем для тогда еще совсем юной Теодоры, и взяли его в оборот. Молодой человек отказался: кажется, он был влюблен в другую. Тогда его стали насильно удерживать, фактически поместили под домашний арест. Неизвестно, чем бы дело кончилось, но тут король Джеймс заболел, и престол временно занял принц Гордон. Он отпустил флавионца на родину.
— Ясно. За восемь лет методы каданцев не изменились. Но старик выглядит вполне здоровым. И за два дня ему вряд ли резко станет плохо. Значит, никакого отступления! Капитуляция! Сначала я взял каданцев измором, а теперь они — меня.
— На вашем месте я бы давно сдался такому очаровательному противнику.
— Она здесь ни при чем, дело в принципах! Меня два месяца удерживают в чужой стране, лишают свободы выбора... С другой стороны, мой главный принцип — верность своему королю. Так что надо не роптать, а подчиняться.
Вечером из своего имения прибыла в Хегреде принцесса Теодора, и Рокэ на сутки погрузился в обсуждение мелких деталей будущей свадьбы. Быстро решили, что после венчания молодым супругам стоит незамедлительно ехать в Алвасете — тем более, погода установилась теплая и солнечная, жидкая грязь на дорогах подсохла. Рокэ предстояло возглавить небольшой караван: Теодора брала с собой четверых самых верных и незаменимых слуг, а еще ее решила сопровождать скромная — из шести человек — делегация: ближайшие друзья и родственники. Из этой компании Рокэ знал только двоих — Стивена Стреша и Марту Чилл.
Буквально за пару часов до венчания боярская дума, вмиг забыв обо всех спорах, составила текст договора о военно-техническом сотрудничестве Каданы с Талигом. Рокэ бегло прочитал и размашисто подписал договор, король Джеймс последовал его примеру, после чего оба поспешили в Храм Грядущего Создателя.
В разгар свадебного пира король Джеймс поднялся со своего почетного места и произнес долгую речь. Вкратце ее суть сводилась к тому, что он благословляет жениха и невесту, желает им счастья. Закончил он так:
— Примите от меня скромный свадебный подарок.
С этими словами Джеймс протянул Рокэ продолговатую изогнутую кость, концы которой были слегка толще ее середины.
— Что это? — Рокэ взял кость, повертел ее в руках.
— Сувенир из Седых земель. Это — х-х-х-х... — Джеймс на секунду замялся, — клык моржа, тамошнего морского зверя. Большая редкость. Наш первопроходец Саймон прислал мне несколько штук. У аборигенов считается, что клык приносит удачу и повышает, — снова неловкая секундная пауза, — семейное благополучие. Так что подарок вам очень подходит. Прямо-таки соответствует.
— Вы сказали «у аборигенов»? В Седых землях живут люди?
— Как выяснилось, живут. Пару лет назад мы организовали туда экспедицию. Раз Бирюзовые земли обитаемы, решили мы тогда, то чем Седые — хуже? Саймон с группой казаков пересек Полночное море. Вскоре он вполне освоился на новой территории, научился охотиться на северных животных и даже женился на аборигенке.
Рокэ кивнул, передал необычный подарок кэналлийцам, сел и крепко задумался. Появился еще один фрагмент, можно было достроить мозаику до конца. Раньше было непонятно, отчего два года назад боевые действия на границе с Дриксен превратились в маневры без малейшего намека на войну. Казалось, что экспансии Гайифы в Багряные земли для этого недостаточно. А теперь ясно: образовался еще один канал, по которому человеческие страсти утекали из Золотых земель на другие континенты.
От раздумий Рокэ отвлек очередной тост за здоровье молодых.
_______________________________
Примечания:
- прототип Стивена Стреша, боярин Степан Стрешнев, пытался (безуспешно) устроить брак царевны Ирины Михайловны с сыном датского короля от морганатического брака. Впоследствии был обвинен в колдовстве за то, что пытался приворожить королевича;
- катание на санях по муке — развлечение богатых уральских купцов; упоминается, например, в романе Д. Н. Мамина-Сибиряка «Приваловские миллионы»
- упоминаются подлинные методы криптографии конца семнадцатого века;
- намеренно обыгрывается известная цитата из рассказа «Вождь краснокожих»;
- прототип первопроходца Саймона — Семен Иванович Дежнев;
- модель семейной жизни, как она представлялась Рокэ в юности, была сформулирована автором канона так: «Рокэ собирался долго и счастливо жить со своей “Девочкой в окошке”, которую нужно было оберегать и защищать».
Глава 35 (в которой вторая половина от С. Кралова)
Предупреждаю, что дальше и до самого конца у нас тут сплошные дочки-матери: да, кое-кто таки женился, вопреки каноничной программе, хотя и не умер (разве что совсем ненадолго на ритуале), и не стал королем. А еще свадьбу посетят некоторые гости, которые давно не появлялись на страницах этой истории.
читать дальшеСлужить на границе оказалось еще скучнее, чем квартировать в захолустном гарнизонном городке: местные офицеры не жаловали игру в карты, трактиров и гостиниц почти никто не держал, а ближайшая деревня была такой маленькой и добираться до нее нужно было такими извилистыми горными тропами, что проще было бы свернуть на тракт и, минуя Найтон и вотчину Манриков, доехать до родного замка. Эр Рокэ, правда, как всегда, угадал верно: Ричарду довелось заметить, выследить и помочь поймать шайку контрабандистов — но за все это время только одну, и ту какую-то жалкую: женщины, обряженные в пестрые хламиды из плотной ткани — по холтийской моде; сами не то холтийки, не то все-таки каданки — пытались переправить через границу большую партию сакотты, спрятав свертки с зельем под широкими юбками; они даже поначалу пробовали отстреливаться, но, когда на помощь отряду Ричарда подоспело еще три, сразу сдались; и после этого случая никаких происшествий больше не было.
Во время очередного унылого дежурства Ричард утешал себя приятными воспоминаниями о свадьбе и мыслями о молодой жене, оставленной в замке в компании многочисленной свиты (которую, к счастью, удалось разместить, никого не потеснив) и надорских домочадцев. Ярче всего Ричарду запомнились загадки: «Ее крыла раскинуты над морем» — и так далее (чтобы никого ненароком не обидеть, на всякий случай взяли нейтральный Ургот) — и, по обычаю, произнося эту загадку, принцесса сняла покрывало, и Ричард первый раз с утра увидел ее прекрасное лицо — даже на венчании она лишь немного подняла вуаль, чтобы приоткрыть губы. «Что растет без тепла и дождя?» — спросил Ричард, и принцесса нежным шепотом ответила: «Камень», и у Ричарда мелькнула тогда смутная мысль, что эр Рокэ еще припомнит ему этот камень, детскую игру, из которой Ричард так и не вырос, — но обошлось.
За тот месяц, что ехали в Надор и потом устраивались в замке, пока Ричард ждал назначения в полк, они с принцессой (герцогиней — снова поправил он себя; должно быть, со временем он приучится называть ее в мыслях по имени, но пока имя все еще казалось ему драгоценной жемчужиной, которую неловко было лишний раз вынимать из шкатулки — от бирюзовоземельцев он перенял особое, бережное, почти трепетное отношение к их личным именам) узнали друг о друге гораздо больше, чем из писем, которыми успели обменяться за все эти годы. Принцесса (— герцогиня — Юэжань) любила острое, смешивала сладкое с соленым, считала вкуснейшим лакомством молодые проростки какой-то неизвестной Ричарду травы, замаринованные в таком количестве перца, что у него — выросшего на кэналлийской кухне — от первого же кусочка на глаза навернулись слезы; зато была равнодушна к кремовым пирожным, к взбитым сливкам, к овощным рагу, к вину, и совсем не пила молока; и везла с собой, кроме собственного повара, целый гигантский сундук специй, и ждала, что следующим кораблем для нее доставят еще один. Принцесса (пусть принцесса — сдался Ричард — позже он все-таки привыкнет) охотно танцевала на балах, но, когда Ричард предложил ей танец наедине, вдвоем, в своих покоях, вдруг смутилась и отказалась — и той же ночью открылось, что она стесняется своих ног и не хочет, чтобы Ричард видел ее ступни — подобно тому, как сам Ричард, уже вполне здоровый, все еще стеснялся мнимой хромоты, которая иногда — мимолетно — возвращалась, если на улице погода менялась на сырую, и не хотел, чтобы принцесса случайно нащупала у него под волосами шрам. Выяснилось, что принцесса — всегда невозмутимая, всегда воплощенное спокойствие — переживала, что у нее слишком большие ноги: в Бирюзовых землях это считалось некрасивым, неуместным для девицы высокого рода — и доходило до того, что девушек чуть ли не калечили, с детства вгоняя их в такую узкую обувь, что некоторые, вырастая, даже не могли ходить. У принцессы было тридцать сестер — все от разных матерей, — и ее мать происходила из такой области, где подобный обычай был не принят, поэтому ей повезло — но во дворце, где она росла, считалось, что ей из-за этого не найти будет выгодной партии — так что Ричарду повезло вдвойне: во-первых, император решил отдать неудачную — недостаточно красивую — дочь иноземцу; во-вторых, она осталась здорова.
Принцесса, проводив Ричарда в полк, а Эдит с Дейдри — в Алвасете, постепенно познакомилась с домочадцами, объехала окрестные деревни, приняла Лараков, которые зачем-то нанесли ей визит, когда Ричард уже отбыл в армию, и взялась за обустройство замка; письма от нее, теперь гораздо более частые, хоть и более короткие, яркими всполохами раскрашивали серые будни его службы.
Размеренную жизнь приграничного гарнизона разнообразил визит герцога Алвы, который, возвращаясь из Каданы, не мог не заглянуть в расположение Северной армии.
— Собираюсь произвести теньента Окделла в капитаны, — сказал маршал Кортнэй после того, как по форме доложил о новостях и обсудил немногочисленные происшествия.
— Вот как? Неужели чтобы меня порадовать? — саркастически спросил эр Рокэ. — Если только для этого, маршал, то лучше не надо.
— Гм, нет. Во-первых, теньент хорошо проявил себя при поимке банды контрабандистов, а во-вторых, освобождается вакансия — один из моих капитанов женился и поэтому переводится в другое место, поближе к дому.
Слова маршала Кортнэя звучали бы насмешкой, если бы Ричард не знал, о ком тот говорит: капитан Уилер, знаменитый в гарнизоне тем, что обожал все каданское и даже научился снимать шляпу в каданском духе — с поясным поклоном, — успел прожужжать сослуживцам все уши своей романтической историей. В позапрошлом году, когда часть Северной армии стояла в Марагоне, — когда мир был уже подписан, но войска еще не отошли от границы, — он познакомился с девушкой, которая, по счастливой случайности, как раз приехала навестить брата, служившего в Южной армии. Уилер так часто и подолгу расхваливал достоинства невесты, что Ричарда это начало раздражать: сам он, в конце концов, тоже постоянно вспоминал о невесте — теперь жене, — но делал это тайно, молча, хранил ее образ в душе, а не выставлял напоказ.
— Все женятся, — меланхолично заметил эр Рокэ. — Вот, например, не надо далеко ходить… Гм, маршал, я вас понял. Что же: в любом случае, я временно забираю у вас теньента Окделла — он мне нужен для сопровождения каданской делегации; а сейчас, кстати, я бы хотел поговорить с ним наедине.
— Как вы съездили? — спросил Ричард, когда маршал Кортнэй вышел, прикрыв за собой дверь. — Все прошло хорошо?
— Хм, как посмотреть. Дикон, у меня есть для тебя новости: у вас наконец-то появилась мачеха.
— Что?! — воскликнул Ричард и вскочил. — Ничего себе! Кто она, эр Рокэ? Как это получилось?! В смысле, поздравляю, я очень рад, но как же вы?...
— О, это дочь короля Джеймса — не одному тебе, знаешь ли, жениться на принцессах. Это вышло не совсем по моей воле, поверь.
— А, понимаю: вы ее скомпрометировали, вас поймали и заставили обвенчаться?
— Нет, — эр Рокэ засмеялся. — Но это очень хорошая легенда, Дикон! Пожалуй, теперь всему буду рассказывать тот вариант, который ты предложил. На самом деле, король Джеймс сговорился с Его Величеством Фердинандом, и каданцы, гм, удерживали меня, пока я не согласился.
— Ничего себе! Но вам она хотя бы нравится? И как ее зовут?
— Теодора, герцогиня Алва, соберана Кэналлоа: Дикон, привыкай, — взгляд эра Рокэ потеплел, как всегда, когда он смотрел на Айрис, Дейдри или Эдит и думал, что его никто не видит. — Конечно, если бы она мне не понравилась, я бы нашел способ сбежать еще до помолвки! Кстати, сколько у тебя прошло времени между помолвкой и свадьбой — семь лет? А у нас — ни за что не угадаешь — пятнадцать минут.
— Но у эсператистов ведь так не принято! — не поверил Ричард: история женитьбы эра Рокэ становилась все более странной.
— У каданских — как оказалось, принято.
— Это какой-то неправильный эсператизм!
Эр Рокэ снова рассмеялся:
— Только не вздумай сказать такого при Теодоре! Хотя нет, при ней можно: она очень спокойная женщина — не такая, конечно, как твоя принцесса — она-то у тебя идеал умиротворения, — и многое понимает, так что, пожалуй, не обидится. Приятное разнообразие по сравнению со многими нашими знакомыми, которые не умеют обходиться без истерик, притворства и интриг. Но вот при ее подруге — госпоже Чилл — такого и правда лучше не говорить! О, эта дама — вестница воинствующего эсператизма! Очень надеюсь, что она уедет, как только мы отпразднуем свадьбу в Кэналлоа, и я больше никогда ее не увижу.
Когда Ричард, вернувшись домой, пересказал этот разговор принцессе (уже герцогине!), она тоже рассмеялась:
— Это называется «воздаяние как плоды причины»: как твой отец держал в плену жениха твоей сестры, так и его держали в плену, пока он не женился, — и тут же забеспокоилась: — Они ведь едут сюда? Где же они разместятся?
— Наверное, как раньше, в гостевых покоях, — пожал плечами Ричард. — А каданцы вроде собирались остановиться на постоялом дворе — виконт Валме этим занимается.
— Нет, это совершенно не годится! Это же твой отец: надо оказать ему уважение! Освободим для них Башню герцогини… — принцесса задумалась.
— Или герцогские покои, — предложил Ричард, — а я пока перееду к тебе: так для всех будет лучше.
Ричард и сам не заметил, когда мысль о том, что эр Рокэ — его отец (еще один его отец, наравне с родным), неосознанно, подспудно начала восприниматься как должное и перестала казаться кощунством, предательством памяти настоящего отца — отца по крови. Может быть — он не задумывался об этом: все случилось как будто само собой — может быть, это произошло после той истории в галерее Лаик, когда ему явился призрак отца; может быть позже, когда он уже служил у эра Оскара и, отдалившись от эра Рокэ, виделся с ним редко и только по делу; может быть, окончательно все сгладилось за время его болезни, когда эр Рокэ, наоборот, постоянно был рядом — а может быть, он просто повзрослел.
***
Рокэ с удовольствием бы отправился из Надора сразу в Алвасете: все приглашения были уже написаны и разосланы, и всех гостей ждали в Кэналлоа — по иронии судьбы, его свадьбу, как и свадьбу Айрис, — «большое международное событие» — решено было справлять дважды; к счастью, хотя бы не трижды. Но он знал, что Фердинанд наверняка потребует отчета и захочет принять каданцев, поэтому, отправив вперед гонца с указаниями для Хуана — наконец-то настала пора открыть покои герцогини, — Рокэ поехал сначала в столицу. Из канцелярии церемониймейстера, куда он тоже написал с дороги, ответили, что официальный прием и отдельный бал в честь новоиспеченной герцогини Алва уже внесены в протокол, поэтому отменить их не получится. Теодора, узнав новости, как будто расстроилась: она, уже немного освоившись в Талиге, все же не любила ни светских развлечений, ни грандиозных торжеств, ни модных танцев, и особенно неуютно чувствовала себя при мысли о том, что с королем и королевой придется знакомиться на большом придворном празднике (масла в огонь наверняка подливала и госпожа Чилл, которая то и дело на все лады склоняла «недостойные увеселения»: эта дама успела надоесть Рокэ настолько, что тот всерьез подумывал отказать ей от дома). Рокэ решил, что по приезде в столицу обязательно задаст церемониймейстеру пару вопросов и заставит его найти компромисс: Теодора, как и прежде, не закатывала скандалов, не изображала обиду и ничего не требовала сверх меры, но огорчать ее не хотелось.
Когда они въехали во двор столичного особняка — Рокэ верхом, Теодора в карете; свита и эскорт, — Хуан, выйдя Рокэ навстречу, имел такой сумрачный, почти враждебный вид, как будто готовился принять не свадебный кортеж, а похоронную процессию.
— Соберано, по вашему приказу покои герцогини готовы, — сухо доложил он.
Рокэ кивнул и, видя, что он собирается еще что-то сказать, остановил его жестом. Хуан поклонился, почти не взглянув на Теодору, пробормотал приветствие и скрылся в доме так быстро, что это было почти неприличным. Что с ним приключилось, Рокэ не представлял.
На следующее же утро Теодора захотела осмотреть столицу, но Рокэ ждала аудиенция у Фердинанда, поэтому показывать город был отправлен Ричард, удачно заглянувший в гости: за время пути супруга успела сдружиться с первым из детей, и можно было надеяться, что и с девочками они примут друг друга так же легко. Когда Рокэ уже собрался уезжать, к нему снова подошел Хуан, который весь прошлый вечер и все утро не показывался на глаза.
— Соберано, поздравляю с женитьбой, — хмуро сказал он. — А мне, видимо, пора увольняться?
— Это еще почему? — удивился Рокэ.
— Вы ведь все-таки женились на вашей бордонке, соберано: я в одном доме с ней жить не собираюсь.
— Хуан, какой бордонке? О чем ты? Как я мог жениться на бордонке, если я ездил в Кадану, подумай сам! И ты разве не разглядел Теодору? Неужели она похожа на бордонку?
— Все говорят, что та бордонка, дожиха, которую вам постоянно сватал Его Величество, наконец вышла замуж — и тут вы пишете, что женились, — проворчал Хуан. — Что я должен был подумать? И нет, я на нее не смотрел.
То ли они переусердствовали с секретностью настолько, что даже Хуан не сумел выудить из вороха слухов и пересудов, наводнивших столицу, имя новой герцогини, то ли предубеждение против Бордона застило ему глаза: ведь именно бордонцы в свое время чуть не казнили его по ложному обвинению — и заставило выбрать из всех версий самую неприятную.
— О, это та самая история! — раздался голос Марселя: Рокэ и не заметил, когда он появился. — Рокэ, вы еще не слышали? Наша знакомая капитанша — знаменитая сестра дожа — вышла замуж за начальника охраны своего брата — между прочим, нашего с вами соотечественника! Да мы все его знаем — это Арамона, помните, из Лаик? Он, оказывается, уже несколько лет как осел в Бордоне, и… в общем, рассказывают, что на свадьбе, когда он поднял невесту на руки, чтобы вынести из церкви, у него лопнули штаны!
— Прошу прощения, соберано… — сказал Хуан немного смущенно. — Ну надо же: Арамона — удивительное совпадение. У меня тут как раз, гм, завязалась переписка с его первой женой — вы же помните, что разрешили мне делать с письмами от разных женщин все что угодно? Так вот, одной я, извините, соберано, начал отвечать — сначала от вашего имени, потом от своего… — Хуан осекся. — В общем, это вам уже неинтересно. Если вы прикажете, я извинюсь перед собераной.
Беседа с королем прошла на удивление быстро и мирно, а вот церемониймейстер, как обычно, словно задался целью вывести Рокэ из себя.
— Как эти приемы и балы вообще попали в ваш список? — спросил Рокэ. — Вы ведь постоянно мне твердите, что протокол поменять невозможно, внести новые мероприятия не получится, сдвинуть тоже ничего нельзя!
— Позвольте, герцог, — Манрик безмятежно взглянул на него. — Я ведь уже писал вам, что оба события давно внесены в календарь — еще зимой, собственноручно Его Величеством. Вот, читайте сами: «прием делегации» и дальше: «бал в честь герцогини Алва».
Спорить было бесполезно: очевидно, король все решил гораздо раньше, чем Рокэ предполагал.
— Так вы говорите, что хотели бы заменить большие торжества на несколько камерных встреч? — продолжил Манрик. — Конечно же, этого сделать не удастся, но я могу вам предложить… — он заглянул в бумаги, — пару ужинов с Их Величествами, в небольшой компании близких друзей: скажем, один до приема, а второй после бала.
На второй встрече с Их Величествами Рокэ сказал, что хотел бы поскорее вернуться домой и заняться семейными делами.
— Я все понимаю, — ответил с улыбкой Фердинанд. — Действительно, поторопитесь, пока ваша супруга еще может выносить дальние поездки.
И вот Рокэ наконец вернулся в Алвасете, где сразу включился в подготовку к праздничному торжеству. Ему пришлось бегать по всему замку и отдавать сотни распоряжений. Кроме того, периодически прибывал кто-нибудь из приглашенных на свадьбу гостей, и о каждом нужно было позаботиться.
Когда приехали Савиньяки, Рокэ напрягся. Памятуя о смерти маршала Арно, он предполагал, что брак с каданкой может не понравится близнецам. И, тем не менее, юлить не стал — рассказал все, как есть. Лионель пустился в рассуждения:
— С одной стороны, твой тесть начал войну, на которой погиб наш отец. С другой стороны, он же приказал казнить своего воеводу, командующего в той войне. Получается, что твой тесть вроде как отомстил за нашего отца...
— Ли, зачем ты теоретизируешь? — перебил брата Эмиль. — Я скажу проще: Рокэ наш друг, и мы принимаем любой его выбор.
У Рокэ сразу отлегло от сердца.
Следом был разговор с Вейзелем. Тот поначалу вообще не поверил, что Рокэ женился: думал, что его разыгрывают. Пришлось Рокэ показывать серебряный браслет с гербом Каданы на эмалевой вставке. Заодно Рокэ сообщил, что не женился бы, если бы не скомпрометировал принцессу.
— Меня застукали на месте преступления, а я не успел убежать, потому что мне все-таки уже не двадцать лет, — закончил Рокэ.
Вейзель отметил, что похождения Рокэ должны были закончиться именно так, и вдруг ни с того ни с сего осведомился:
— А в уборной вы тоже сначала справляете нужду, а потом снимаете кальсоны?
— Вы о чем? — не понял Рокэ.
— Я о том, что вы сначала воспитали детей, а потом женились.
— Это не смешно!
— Надо же, я вас задел! Вам, значит, можно годами высмеивать мое трепетное отношение к семье, а мне нельзя один раз пошутить?
Праздник проходил в самом большом зале алвасетского замка. Стола такого размера, чтобы рассадить всех гостей одновременно, не нашлось — поэтому зал заставили небольшими столиками, каждый из которых заняла своя группа приглашенных: делегации из Багряных земель, из Каданы, свита герцогини Окделл, талигойские офицеры. Рокэ с молодой женой и ближайшими друзьями занял один стол, Ричард с сестрами (Айрис опять приехала из Дриксен без мужа) — другой. За дальними столами расположилась полузнакомая публика: люди, которых Рокэ должен был, наверное, знать, но не всех помнил в лицо, и которых нельзя было не пригласить на свадьбу соберано: такими гостями занимался управляющий. У самого выхода ширмами отгородили место для слуг, а у дверей встали на посту два охранника; стражники, дежурившие внизу, у парадного входа, придирчиво осматривали каждого гостя и даже забирали оружие, которое нельзя было проносить в зал.
Теодора, казалось, уже вполне привыкла к жизни в Талиге и сейчас вживалась в роль собераны: прислушивалась к разговорам, заводила беседу то с одним, то с другим гостем и с любопытством пробовала новые для нее кэналлийские блюда — все, конечно, кроме вина: она не изменила привычкам, и в ее бокал слуги неизменно подливали ягодный морс, сваренный по особому каданскому рецепту. Ее подруга, госпожа Чилл, тоже не притрагивалась к спиртному, но делала это демонстративно и то и дело бросала осуждающие взгляды на чужие рюмки; к счастью, она сидела за каданским столом, а не рядом с Рокэ. Вокруг шумели, гости галдели так громко, как будто каданцы и кэналлийцы соревновались, кто перекричит друг друга, распорядитель раздавал указания слугам, и даже повар то и дело заглядывал в зал. Рокэ как раз на мгновение задумался, и сквозь общий гомон до него донеслось, как тот велит очередному лакею:
— Эй, ты! На, бери графин и неси гостям. Да смотри не пролей! Это — морс, любимый напиток герцогини.
Тут Рокэ опять отвлекся на чей-то тост и снова обратил внимание на лакея с графином, когда тот уже подошел к столу; что-то в нем показалось странным, несообразным, но Рокэ не успел как следует это обдумать.
— Мы снова встретились, мнимый соберано! — крикнул лакей гнусавым голосом. — Вот тебе мой свадебный подарок!
— Под стол! Живо! — скомандовал Рокэ и резко присел, увлекая за собой жену.
Лакей выбросил вперед руку с открытым графином. Из горлышка выплеснулась мутная красная струя.
— Осторожно, Рокэ! — Марсель Валме вскочил из-за стола и закрыл своим телом место, где только что сидели герцог и герцогиня.
Несколько расторопных слуг и гостей набросились на лакея. Тот попытался обороняться подносом и пустым графином, но не преуспел: его сбили с ног, заломили руки за спину. С головы свалился берет, обнажился бледный, бугристый безволосый череп. Отпал восковой муляж, прикрывавший черную впадину на месте носа.
Когда Рокэ осторожно поднялся над столом, он увидел перед собой растерянного Валме, облитого морсом с ног до головы, а чуть поодаль — прижатого к полу дюжиной рук Смертельного Налетчика. Тот смотрел снизу вверх ненавидящими глазами, белки которых налились кровью и порозовели.
— Решил испортить мне праздник, как злая фея из сказки? — спросил Рокэ. — Без помощи высокого покровителя ничего умнее в голову не пришло?
Налетчик собирался ответить, но слуга подхватил с пола берет, завернул в него фальшивый нос и использовал в качестве кляпа.
— Вынесите отсюда Налетчика. И покончите с ним, — отдал распоряжения Рокэ. — Смените скатерть, вымойте пол. Марсель, вам тоже надо срочно помыться.
— А зачем? — удивился Валме. — Это всего лишь морс. Я и так просохну.
— Налетчик болен дурной болезнью. И он наверняка плюнул в графин.
Лицо Валме исказила гримаса, и он быстро удалился в сопровождении слуги. Скрученного Налетчика также вынесли за дверь. Теодора осторожно выглянула из-за стола, и Рокэ подал ей руку, помогая подняться.
— Инцидент исчерпан, господа, — громко объявил он.
И в этот момент посреди зала встал и разразился громким, почти истерическим хохотом никому не известный блондин в красном плаще.
— Рокэ, — воскликнул неизвестный, — я вспомнил! Я все вспомнил!
— Ринальди? Вы — Ринальди? — тихо спросил Рокэ.
Неизвестный, не переставая смеяться, кивнул.
— Тогда нам есть, что обсудить. Наедине. Прошу прощения, господа, — Рокэ обвел взглядом все присутствующих, — я вынужден ненадолго удалиться.
***
Как только Алва с неизвестным скрылись за дверью, из-за стола, где разместилась каданская делегация, поднялся Стивен Стреш:
— Это же Леворукий, господа! Леворукий! Как пить дать!
— Уймись, боярин! — попыталась урезонить Стреша Марта Чилл. — Напился — так сиди тихо, не позорься!
— Да что же я, Леворукого не узнаю! Сколько лет я ворожил!
— Совсем на своей мистике помешался!
— Все знают, что герцогу Алве помогает Леворукий. Поэтому он не проигрывает сражений. Поэтому его не удалось приворожить!
— А флавионца ты больно хорошо приворожил!
Стреш огляделся по сторонам, заметил, что на него никто не обращает внимания, махнул рукой, сел и попросил слуг принести еще вина.
Марта Чилл набрала воздуха в грудь, чтобы высказаться еще и по этому поводу, но тут сзади к ней подошла Теодора, мягко положила руку на плечо, наклонилась и что-то прошептала на ухо. Госпожа Чилл согласно закивала, скрестила руки на груди и отвернулась к стене.
***
Рокэ привел Ринальди в кабинет герцога и закрыл дверь на ключ.
— Я не думал, что когда-нибудь при жизни увижу одного из своих предков, — голос Рокэ становился все громче. — Но раз уж увидел — выскажу все до конца! Как вы могли так с нами обойтись? Почему в свое время не провели ритуал? Почему не оставили инструкций по его проведению? Из-за вас пять человек пострадали, а один вообще оказался на грани смерти! Безответственные остолопы!
— Ого, какой напор! — рассмеялся Ринальди. — Ну, что касается ритуала, то по проведению у меня, как у вас говорят, алиби — я на тот момент был уже считайте что мертв. А инструкции вам все равно не понадобились: вы без них разобрались. И вам еще повезло. Подумаешь, пострадали. Могли бы и жизни отдать. И вообще, Рокэ, я пришел не твое недовольство выслушивать, а снять с тебя проклятие. Сегодня все условия для этого, наконец, совпали.
— Проклятие? — Рокэ слегка растерялся. — Условия?
— Ну давай по порядку. Последнее условие я выполнил только что. Я пришел к тебе и посмеялся. Если это произошло, значит, тебя как раз к тому моменту успели четыре раза предать и приговорить к смерти.
— Что-то я никак не соображу. Не могу набрать четыре раза. Покушение Эгмонта? Какие-то еще дворцовые интриги?
— Чтобы сосчитать все случаи, они должны быть похожи. Скажи-ка, что произошло непосредственно перед моим появлением?
— Налетчик? Ну да. Как раз четыре случая. Но это не похоже на предательство!
— Очень похоже. Часть подданных выступает против своего правителя.
— Хорошенькие подданные!
— Если ты не считаешь их своими подданными, дай им независимость.
— Вот еще не хватало! Я их соберано! Но они не хотят мне подчиняться.
— Что и требовалось доказать. Часть народа пошла за Налетчиком. Четыре раза. И каждый раз тебе желали смерти, потому что получить независимость они могли бы только через твой труп. Все. Четыре случая.
— Как-то все за уши притянуто.
— Я вообще-то хотел побыстрее закончить эту неприятную для всех историю — но ты начал препираться и предъявлять мне претензии. Ну что ж, у меня есть формальное право пока не снимать проклятие — потому что, по сути, ты уже не последний в роду.
— Отвяжитесь уже от Ричарда! У него давно своя жизнь! Знаете, как только я взял его на воспитание, сразу нашлись умники, которые считали его моим сыном и называли «Рикардо Сэц-Алва». И вы от них ничем не отличаетесь!
— А при чем здесь Ричард? Я говорю про другого последнего в роду.
— И как же его зовут?
— Пока никак. Он еще... не похож на человека.
— Не похож... А, я понял. Почему тогда Теодора мне не сказала?
— Наверное, она еще сама не уверена.
— А вы, значит, уверены?
— Я вижу чуть больше, чем обычный смертный. Ну что, забудем о проклятии сейчас? Или попробуем позже, с твоим мальчиком?
— А вот шантажировать меня детьми не надо! Действительно, давайте закроем тему, разойдемся и никогда о ней не вспомним.
— Давно бы так!
Вокруг Рокэ и Ринальди на мгновение появился шар цветного света. Он вспыхнул и распался на угасшие в воздухе искры.
— Прощай, Рокэ. Может быть, еще встретимся, — Ринальди сделал шаг назад и вышел через запертую дверь.
______________________
Примечания:
- холтийские контрабандистки пришли к нам из «Кармен»: правда, в новелле Кармен просто работает на табачной фабрике, а что именно она перевозит, мы не знаем;
- в каноне несколько раз повторяется, что капитан Уилер машет шляпой по-кадански;
- по-китайски слово «карма» (因果报应, «ин-го-бао-ин») переводится дословно как «причина — плод — воздаяние — должное»;
- автор канона сообщала, что, если бы ситуация сложилась иначе, Хуан в конце концов сделал бы предложение Луизе.
Глава 36
читать дальшеНа второй же день свадьбы Рокэ уговорил Теодору предоставить гостей самим себе и сбежать вдвоем из Алвасете — как будто им было снова по восемнадцать, и он похитил ее из родительского дома, чтобы тайно обвенчаться. Теодора на удивление легко согласилась (с мужем ей, наверное, было теперь интереснее, чем с подругой), попрощалась с родными, пожелала им на будущее хорошей обратной дороги, и они с Рокэ, прихватив с собой только камеристку и пару слуг и оставив гостей веселиться, уехали на уединенную виллу на берегу моря, на другом краю Кэналлоа, спрятанную за горной грядой, одну из тех, что были во множестве разбросаны по всему полуострову — наследство предков, очередной подарок кого-то из прапрадедов любимой супруге — между прочим, неподалеку от того охотничьего домика, где Рокэ в молодости не раз лелеял свою тоску, скрывшись от чужих глаз. Там, на вилле, оторвавшись от каданской родни, они провели чудесный месяц вдвоем, и, вернувшись домой, Рокэ наконец-то полностью прочувствовал, что действительно женат.
Эдит, сбежавшая по лестнице вниз к парадному входу, встретила их словами:
— Папа! Хорошо, что вы вернулись! Ди заболела!
— Заболела? — переспросил Рокэ, бросая поводья конюху и оглядывая девочку: она давно научилась называть его папой только наедине, но в минуты сильного волнения детское обращение прорывалось у нее и при посторонних; сейчас она казалась встревоженной и немного растерянной, но не такой утомленной, как полтора года назад, когда болел Ричард, и почти не утратила своей обычной живости.
— Заболела? — с тревогой повторила Теодора и осенила себя священным знаком.
— Ой! — спохватилась Эдит: то, что она сначала как будто не заметила Теодору и сразу бросилась к Рокэ, тоже говорило о многом. — Здравствуйте, эреа Теодора! Да, Дейдри плохо…
— Что с ней, простудилась? — спросил Рокэ. — Упала? Обожглась? И что сказал доктор?
— Не знаю! — Эдит стиснула в руках кружевной волан юбки. — Она запретила вызывать врача, никого не пускает и не говорит, что случилось!
— Так, пойдем, ты по пути нам все расскажешь! — велел Рокэ и обернулся к Теодоре: она не успела пока сблизиться с девочками, и Рокэ не знал, подружатся ли они вообще, но предпочитал об этом не задумываться.
— Конечно, — кивнула Теодора. — Может быть, и я смогу чем-то помочь больному ребенку. У меня ведь есть и младшие сестры, и племянники.
— Пойдем, Эди, — повторил Рокэ и двинулся наверх по лестнице; девочка побежала рядом, а Теодора степенным шагом следовала за ними. — Так что же — что именно болит у Ди и когда это началось?
— Она ничего не ест! Лежит на кровати, плачет и почти не встает! В последние дни даже оставляет воду, не пьет! — перечислила Эдит. — Началось примерно когда вы уехали… нет, наверное, попозже: сначала Ди просто грустила, знаешь, как у нее иногда бывает: гуляла одна, смотрела на море — а потом вдруг вот такое!
По описанию это походило на тяжелый приступ меланхолии, и Рокэ, немного успокоившись, сбавил шаг, так что Эдит не приходилось больше прыгать через две ступеньки, чтобы поспеть за ним.
— Ой, погоди! — воскликнула она, когда Рокэ уже свернул в коридор, ведущий к спальням девочек. — Ди ведь сегодня с утра в южной гостиной! Наверное, спряталась там от всех и опять заперлась, — хмуро добавила она.
Дверь гостиной, окна которой выходили на южную сторону и смотрели на море — впрочем, почти из всех окон в замке, кроме тех, за которыми был сад или внутренние дворы, можно было увидеть море, — была действительно плотно закрыта и заперта на ключ, который остался в замочной скважине с той стороны. Подергав дверь, позвав Дейдри по имени и не получив ответа, Рокэ пригрозил:
— Ди, если ты сейчас не откроешь, я вышибу дверь и все равно войду!
— Эр Рокэ, — раздался приглушенный голос Дейдри, — не надо, уходите. Со мной все хорошо.
Это «со мной все в порядке» Рокэ столько раз слышал в прошлом году от Ричарда, причем именно тогда, когда тому бывало плохо, но он пытался это скрыть, что теперь одновременно и рассердился, и испугался: возможно, Дейдри действительно больна серьезнее, чем ему показалось по рассказам. Немедленно подозвав горничную и отправив ее за врачом, Рокэ пристально посмотрел на Эдит: Дейдри, замкнутой по натуре, сейчас совершенно не нужна была лишняя компания, а вот саму Эдит, наоборот, лучше было бы отвлечь.
— Эреа Эдит, — позвала Теодора, уловив его взгляд. — Может быть, вы проводите меня в часовню? Боюсь, я еще не очень твердо запомнила расположение покоев.
— Действительно, Эди, — сказал Рокэ. — Ступай проводи Теодору помолиться. Ты же слышишь — Ди разговаривает, а значит, ей не так уж плохо. Сейчас придет доктор, и мы поймем, что с ней.
— Ну… ладно, — неуверенно сказала Эдит. — Если ты обещаешь…
— Обещаю.
Эдит с облегчением вздохнула и, тут же слегка повеселев, взяла Теодору под локоть: передав заботу о Дейдри, она и сама была рада теперь немного развеяться.
— И вы ведь еще не рассмотрели как следует ваши покои! — вспомнила она. «Ваши покои» означало наконец-то открытое и приведенное в порядок крыло герцогини, в котором Теодора и правда успела провести пока только несколько ночей: можно было надеяться, что ее порадуют витражи, в том числе новый — новый по сравнению с остальными, десять лет назад заказанный на надорские деньги и вставленный вместо разбитого, — и рукодельная комната, и будуар, и гардеробная.
— И вам нужно познакомиться с кухаркой и экономкой! Они ждали, когда же приедет соберана! — донеслось уже с лестницы: Эдит очень гордилась, что последние полтора года играла роль хозяйки замка.
Когда шаги и голоса стихли, Рокэ вызвал двух слуг покрепче и приказал аккуратно снять дверь с петель, а если не получится — выбить; дверь, к счастью, поддалась быстро, и уже скоро он, жестом отослав обоих, вошел в гостиную. Дейдри, одетая в простое домашнее платье, с волосами, заплетенными в свободную косу, лежала на узкой кушетке, спиной к двери, отвернувшись к высокому окну от пола до потолка — в эпинэйском стиле, — которое занимало почти всю стену, и безучастно смотрела на море. Одну руку она подложила под голову, а другая безвольно свисала с кушетки; на полу валялась небрежно брошенная книга, раскрытая на середине: три страницы замялись, закладка отлетела в сторону — прежняя Дейдри никогда не позволила бы себе так обойтись с книгой. Рокэ обошел кушетку и, склонившись над девочкой, вгляделся в ее лицо: она лежала не шевелясь, как будто ее не побеспокоило ни его появление, ни шум, пока ломали дверь, и даже не повернула головы.
— Эр Рокэ, уходите, — повторила она.
— Ди, что с тобой? — Рокэ сел рядом на край кушетки и взял девочку за руку: ее пальцы были холодны как лед. — Скажи, что у тебя болит?
— Ничего, эр Рокэ, все хорошо. Просто не хочу никого видеть, — в голосе Дейдри послышались слезы.
— Ты плохо себя чувствуешь или просто грустишь? — продолжал допытываться Рокэ. — Ди, это не дело. Если тебе дурно, нужно сказать; если все нормально, так и веди себя нормально! Зачем ты пугаешь Эди?
Дейдри опустила ресницы, моргнула и снова уставилась в окно; в ее взгляде промелькнула болезненная тоска, и Рокэ, вздохнув — до чего же разный характер у всех его детей: насмешливая строгость, которая сработала бы с Ричардом, сразу выведя его из себя, только глубже вгоняла Дейдри в уныние, — принялся растирать ей холодные пальцы.
— Ди, ты переживаешь из-за того, что все разъехались? — спросил он мягче. — Из-за того, что вы с Эди остались вдвоем?
Дейдри едва заметно вздрогнула, прикусила губу и повторила чуть слышно:
— Разъехались…
— Ты скучаешь по Дику и Айри — да еще и я уезжал? Ди, но ведь и раньше мы по несколько месяцев не виделись — Дик вообще заглядывал домой только на пару недель раз в году. Что же изменилось? Ты боишься, что вы никогда больше не встретитесь? Но ведь ты сама знаешь, что это неправда!
Дейдри разлепила губы, как будто собиралась что-то ответить, но промолчала, и Рокэ предложил:
— Может быть, хочешь погостить у Дика в Надоре? Или вообще пожить с ними, переехать домой, на север? Тебе надоело здесь?
Дейдри мотнула головой:
— Нет, не надо.
— Или — неужели ты волнуешься из-за моей женитьбы? Ты что же, думаешь, что Теодора станет третировать вас с Эди, как злая мачеха из сказок? Или подозреваешь, что когда у меня появятся собственные, родные дети, то я брошу вас?
— Эр Рокэ, ну что вы! — воскликнула Дейдри, и Рокэ, обрадованный тем, что ему удалось немного пробить ее броню, пересел поближе и протянул руку, чтобы обнять девочку за плечи.
— Ди, ты у меня совсем замерзла, нужно тебя укрыть… — начал он, и тут его взгляд упал на обложку книги, кинутой на пол: это, к его ужасу, оказалась та самая морисская поэма о разлученных влюбленных, которая в свое время чуть не свела с ума его самого. Но ведь Дейдри еще совсем ребенок, ей только что исполнилось шестнадцать — пусть Ричард в ее возрасте уже вовсю вздыхал по своей принцессе (а о самом Рокэ и говорить нечего), но Айрис, например, и не думала тогда о любви. Нет, невозможно: болезнь — предрасположенность к болезни, к любовной тоске — передалась Рокэ от предков-морисков, а в Дейдри, как бы она ни увлекалась агирнийской поэзией, не было ни капли багряноземельской крови. Нет, конечно, дело в другом.
— Неужели тебя так расстроила книга? — спросил Рокэ, не убирая руки с плеча Дейдри. — Знаешь, она и правда, наверное, опасна: когда я ее читал, со мной было примерно то же самое, только я еще пил.
— Я не пью, — пробормотала Дейдри. — Совсем не пью, эр Рокэ, даже воду не хочется.
— Ну вот это зря — сама ведь понимаешь, что это тебе вредит. Нужно попить и поесть, Ди. Сейчас велю, чтобы что-нибудь принесли — и заодно какое-нибудь одеяло или шаль, потому что мне не нравится, что тебе так холодно — ведь на улице жара. Иди-ка сюда, — Рокэ приподнял девочку и притянул к себе, и она, послушно придвинувшись, все же попыталась слабо запротестовать:
— Но я правда не хочу! И мне не холодно!
— Так, знаешь что: я ведь могу и приказать — я вообще-то все еще твой опекун, ты должна меня слушаться.
— Неправда. Мой опекун — Дик, — возразила Дейдри. — Ему уже двадцать один, а по закону взрослый мужчина опекает несовершеннолетних родственниц, пока они не выйдут замуж… Замуж! — она вдруг всхлипнула, вцепилась Рокэ в рубашку — камзол он успел сбросить, пока бежал наверх, — и, уткнувшись ему в грудь, разрыдалась.
Когда появился врач, Дейдри, закутанная в шаль, лежала головой у Рокэ на коленях, — как будто ей снова было три года, и она поправлялась после осенней простуды, — и, иногда приподнимаясь, мелкими глотками пила из кружки молоко с медом и размятыми ягодами — лакомство, которое очень нравилось ей с детства; Рокэ рассеянно гладил ее по волосам. Едва бросив взгляд на девочку, врач констатировал:
— Ну, здесь все очевидно — классический случай.
— Классический случай чего? — спросил Рокэ.
— Как будто вы сами не знаете, герцог! Любовная меланхолия — безумие страсти — называют по-разному. Что же, применим стандартную методику: я буду считать пульс, а вы называйте имена — как обычно, начиная с кварталов… Что, неужели вы раньше никогда такого не делали? Вы же обучались медицине!
— С кварталов?
— Ну или где ваша дочь могла с кем-то познакомиться?
— Месяц назад отмечали мою свадьбу, — медленно сказал Рокэ. — Она заболела вскоре после этого… У меня было очень много гостей.
— Скорее всего, там, — кивнул врач, садясь на подставленный слугой стул и беря Дейдри за запястье. — Начинайте перечислять, герцог, я готов.
— Ди, может быть, ты просто сама нам скажешь? — спросил Рокэ. Дейдри мотнула головой и сдавленным, очень несчастным голосом ответила:
— Нет, я ни в кого не влюблена, эр Рокэ.
Рокэ вздохнул и начал:
— Валмоны… Марсель и Водемон.
— Ага, вот, кажется, уже и поймали, — заметил врач. Водемон — это…?
— Это ее жених, — объяснил Рокэ.
— Ах, тогда понятно, конечно, но не то. Продолжайте, герцог.
Валмоны прибыли на свадьбу втроем — кроме Марселя, приехал еще его младший брат — как раз для того, чтобы познакомиться с невестой: старая помолвка Дейдри еще оставалась в силе, — и неизменный секретарь их отца Артур. Краем глаза Рокэ заметил, что Водемон и Дейдри не вызвали друг у друга интереса: обменявшись любезностями и побеседовав для приличия минут пять, они разбрелись по разным компаниям — Водемон присоединился к кэналлийским юнцам, которые шумно обсуждали охоту, корабли, пистолеты и прелести знакомых девиц, а Дейдри отправилась сначала слушать, как общаются между собой каданцы, а потом переместилась куда-то еще — в этот момент Рокэ уже отвлекся и не заметил, к кому она подсела. Помолвка, очевидно, доживала последние дни — Рокэ еще сильнее убедился в этом, когда однажды ночью, во время свадебного путешествия, ему приснился кошмар, как Водемон проиграл Дейдри в карты, — но он решил отложить мысль об этом немного на потом.
— Савиньяки.
— Дальше.
— Марикьяре, вообще моряки.
— Дальше.
— Офицеры из Торки, бергеры.
Из бергеров, правда, был только Вейзель — и Рокэ еще причислил сюда же фок Варзова, который, хоть родом и не был из Бергмарк, тоже относился к Северо-Западной армии: конечно, сложно было представить, чтобы шестнадцатилетняя девушка влюбилась в старика, но какой только разницы в возрасте не встречалось — даже у предков Рокэ. С Марикьяры приехали Альмейда, чета Салина и вместе с ними Хулио. Вальдеса не было: вернувшись из своей, неожиданно успешной, экспедиции — «Астэра» таки добралась, по его словам, до восточной оконечности Бирюзовых земель, — он тут же, минувшей весной, отправился в следующую; Альберто, успев еще погулять на свадьбе Ричарда, напросился с ним. Рокэ, кстати, глядя на Вейзеля, сидящего за столом среди гостей, вдруг осознал, что его образ наконец-то обрел завершенность, как будто к нему добавилась недостающая, давно потерянная деталь: Вейзель вертел в руках и то и дело прикладывал ко рту странный, незнакомый Рокэ предмет — изогнутую трубку необычной формы, с расширением на конце.
— Курт, что это у вас? — спросил он.
— Это? А, это Ротгер привез из своих странствий: это трубка мира. Там горят некие особые листья, и этот дым нужно вдыхать, — Курт тихо рассмеялся. — Юлиана выгоняет меня из дома на улицу каждый раз, когда я зажигаю там огонь.
— Это из Бирюзовых земель? — заинтересовался Ричард. — Никогда не слышал, чтобы там жгли листья в такой штуке и вдыхали дым.
— Я тоже не слышала, — добавила вдруг его жена. — У нас такого не делают.
— Не знаю, — Вейзель развел руками, не выпуская своей трубки. — Когда Ротгер вернется, спросим его еще раз. Вы слышали, что они построили на ардорских верфях второй корабль и отправились на этот раз на двух?
— О да, — Рокэ хмыкнул. — Как же, помню: Ротгер еще собирался назвать его «Август Штанцлер» — потому что тогда корабль был бы непотопляемым! Кажется, обошлось, да, Курт?
— Да, просто фрегат «Непотопляемый», — кивнул Вейзель.
— А кстати, знаете, Рокэ, какой новый слух тут недавно появился? — вставил Марсель. — Он объясняет, почему наш общий друг настолько непотопляем! Раньше говорили, что его таланты государственника оценил еще Диомид — или что он был фаворитом Алисы — или что он заручился поддержкой всех ее фрейлин… А вот теперь я услышал еще один вариант — никогда бы не подумал, но кто-то пустил сплетню, что он — незаконный брат Его Величества.
— Ну этого точно не может быть: вы же сами только что сказали, что господин отставной кансилльер был близок с покойной Алисой — она ни за что не потерпела бы при себе бастарда собственного мужа!
— О нет, не от Франциска — от Алисы: то есть, ее фаворитом был Штанцлер-старший. Версия, конечно, совершенно несостоятельная и не выдерживает никакой критики: получается, она родила сына еще до замужества, беременность скрывали, потом ребенка приписали госпоже Штанцлер… потом пришлось объясняться с Франциском в первую брачную ночь… Нет, конечно, это полная ерунда — но восхищает фантазия того, кто это придумал!
— Герцог, дальше, — нетерпеливо сказал врач, и Рокэ, вынырнув из своих мыслей, увидел, что тот с укором смотрит на него, а Дейдри снова готова расплакаться. Рокэ положил ей руку на лоб и продолжил:
— Каданская делегация — родственники и друзья моей жены.
— Дальше.
— Бирюзовоземельцы — свита жены Ричарда.
— Дальше.
— Багряноземельцы — мой племянник и его семья.
— Так, — сказал врач. — Вот здесь, кажется: давайте-ка теперь по именам.
Дейдри сдавленно пискнула и, повернув голову, зарылась лицом Рокэ в колени.
— Тергэллах, — со вздохом начал Рокэ, — Альдеррах, Инзаррих. Дальше сыновья Тергэллаха — мои, получается, внучатые племянники… Джемэллах…
— Достаточно, — остановил его врач. — Значит, внучатый племянник: ну что же, даже если бы Дейдри была вашей дочерью по крови, то ради исключения можно было бы разрешить и такой близкородственный брак. Но у вас все проще. Ступайте пишите письма ибн-шаду, герцог, а я осмотрю девочку и подберу ей что-нибудь для поддержания сил.
— Да, у нас все проще, — согласился Рокэ и обратился к Дейдри: — Но, Ди, к чему же были эти мучения — ты что, переживала из-за помолвки с Водемоном? Этой ерунды? Ты же помнишь, как быстро мы все поменяли и с Айри, и с Эди? Зачем было придумывать лишние трудности? Единственное, Ди, что мне трудно принять, — неужели ты хочешь жить в гареме?!
— Мы так и знали, что вы не разрешите, — пробормотала Дейдри сквозь слезы. — Мы сразу решили, что это невозможно. И я ведь даже не кэналлийка — им же нельзя иметь никаких связей ни с какими странами, кроме Кэналлоа, так что все равно не получилось бы, эр Рокэ.
— На самом деле, это все можно решить: просто поставлю Тергэллаху условие, чтобы они ни смели даже думать ни о каких вторых-третьих женах, тем более наложницах. Будешь избранной женой — как Инес, — и единственной… Справишься сейчас без меня, пока я буду писать письмо?
Девочка кивнула, и Рокэ, поцеловав ее напоследок в макушку, вышел, оставив их с врачом наедине. В отдалении уже слышались голоса: возвращались Теодора и Эдит. Успокоив их, что с Дейдри все в порядке, он добавил шепотом, приложив палец к губам:
— Можете заглянуть, только осторожно: Ди, кажется, хотела посекретничать с доктором.
Закончив письмо для Тергэллаха, Рокэ вручил его посыльному с наказом отправляться в путь немедленно, отдать прямо в руки и дождаться ответа; и, не успела закрыться дверь, как для самого Рокэ принесли почту — всего одно письмо, но — чудесное совпадение — как раз от Тергэллаха. Когда Рокэ, сломав печать, пробежался глазам по строчкам, ему показалось, что нерадивые слуги перепутали конверты и вернули ему собственное письмо: Тергэллах в знакомых выражениях, цветистых и возвышенных, как принято у морисков, и почти теми же словами, как только что использовал сам Рокэ, описывал, как тяжело заболел его старший сын; как к юноше вызвали лекаря; как тот, сразу определив недуг, применил классический способ — расспросы и измерение пульса; и как перечисление кварталов, улиц и имен раз за разом заводило в тупик, пока наконец Тергэллах не начал вспоминать, каких девиц они встретили на свадьбе, с которой недавно вернулись (Рокэ проверил дату: письмо было написано неделю назад). Тергэллах обещал за Дейдри богатый выкуп, был заранее согласен на любые уступки и только умолял — умолял, потому что, каким бы он ни был суровым воином, морисская живость чувств брала над ним верх, — чтобы Рокэ не затягивал с ответом; и уповал на то, что близкое родство не помешает влюбленным соединиться.
Рокэ прикрыл глаза рукой и засмеялся: все разрешилось само собой. Стоило приказать, чтобы гонца догнали и вернули, и немного поменять письмо — хотя тот, возможно, уже сел на ближайший корабль до Агирнэ; стоило зайти к Дейдри и обрадовать ее; стоило обдумать подробный ответ Тергэллаху — но прежде всего стоило проветрить голову и глотнуть свежего воздуха. Рокэ спустился во двор и у парадного входа вдруг наткнулся на Ричарда — запыхавшегося и очень встревоженного — и его супругу, безмятежную, как всегда.
— Дикон, ты разве не должен был уехать в Надор? — удивился Рокэ.
— Эди написала, что Ди заболела! Мы вернулись с полпути, повернули назад! Эр Рокэ, что с ней? — спросил Ричард, нервным движением дернув застежку дорожного плаща.
— О, немного заболела, но не волнуйся, мы ее уже почти вылечили, — Рокэ помахал в воздухе письмом Тергэллаха. — Вот, видишь, лекарство.
— Эр Рокэ, — Ричард нахмурился, — все ваши шутки! Скажите серьезно: что с Ди?
— Она подхватила жуткую морисскую болезнь, Дикон: влюбилась, затосковала и начала чахнуть в разлуке — так что у нас, похоже, грядет еще одна свадьба, — объяснил Рокэ и, не дав Ричарду вставить реплики, добавил: — Вот уж никогда не думал, что у меня одновременно — ладно, почти одновременно: на подготовку свадьбы уйдет не меньше года — появятся и собственные дети, и внуки, и правнуки!
_____________________
Примечания:
- страстная любовь как болезнь описана Авиценной в «Каноне врачебной науки» (см. примечание к главе 1), метод диагностики — измерять пульс и расспрашивать пациента «по кварталам» — упоминается и в самом «Каноне», и в исторических анекдотах об Авиценне;
- имя сына Тергэллаха — Джемэллах — произведено от арабского корня «дж-м-л» «красивый», и в нем расставлены такие же огласовки (т.е. гласные, которые вставляются между согласными корня: в арабском согласные несут основное значение, гласные — грамматическое), как в имени его отца;
- имя Тергэллах в каноне пишется то с «е — э», то с «э — е», но чаще первое, поэтому мы взяли этот вариант;
- Дейдри, как и Рокэ в главе 1, читает поэму «Лейли и Меджнун».
Эпилог
Вам, людям молодым, другого нету дела,
Как замечать девичьи красоты...
А. С. Грибоедов
Как замечать девичьи красоты...
А. С. Грибоедов
читать дальшеАльберто вернулся из экспедиции только через два с половиной года. Он прибыл в Алвасете без предупреждения, неожиданно, никому заранее не сказав, — и поэтому в порту его не встречали, а в замке от служанки — кажется, из новеньких: Берто ее не помнил, — он узнал, что «и соберано, и соберана, и дор, и дора, и дорита заняты, рэй», и вот теперь сидел в гостиной, куда она его проводила, и ждал, пока соберано освободится. Берто, запутавшись во всех этих дорах и доритах, не сообразил выспросить у нее, кто дома, кто в отъезде, и кто же, в конце концов, теперь у них соберана: из ардорского порта, куда пристали корабли экспедиции, он отправился сразу в Кэналлоа, не разузнав новостей и разминувшись с письмами от родителей и друзей.
С улицы раздавался веселый гомон: окна этой гостиной выходили не на внутренний двор, не на подъездную аллею и не прямо на море, а наружу — туда, где под стенами замка была вымощена камнем площадка и начиналась дорожка, которая вела к набережной. Берто выглянул в окно и увидел, как внизу резвится молодежь — девушки и юноши лет шестнадцати-семнадцати с хохотом гонялись друг за другом, и Берто, вспомнив себя в шестнадцать, свое последнее лето перед Лаик, счастливое, беззаботное время, почувствовал себя слишком взрослым, опытным, почти старым. Одна из девушек — заводила компании — высокая, в платье с широким поясом, который подчеркивал ее ладную фигуру, округлые формы, с ярко-синими лентами в кудрявых волосах, вытащила из-за корсажа розу и бросила ее ребятам; двое юнцов, толкаясь, бросились ловить цветок, а девушка послала им воздушный поцелуй и, неуловимо знакомым жестом запрокинув голову, рассмеялась; тут же пожилая дама, стоявшая чуть поодаль — должно быть, дуэнья, — закудахтала: «Дорита, дорита, ведите себя прилично!». Берто со вздохом перевел взгляд туда, где над морем возвышалась, ожидая его, скала, и подумал, что сегодня ночью он, быть может, попросит астэру принять другой облик — и не придется требовать, чтобы она размыла черты так, чтобы в них никого нельзя было угадать.
— Глазеешь на девиц? — раздался насмешливый голос за его спиной, и Берто, вздрогнув, отвернулся от окна: в дверь вошел соберано. — Здравствуй, Альберто. Ну как там в Бирюзовых землях? Сыт по горло их переперченной травой? Фальшивые сыры, небось, уже навязли в зубах?
— Что? — Берто моргнул. — А, дядя Рокэ, вы что же, не знаете? Неужели Вальдес вам не отчитался? Мы же ходили не в Бирюзовые земли — они еще в тот раз, как оказалось, открыли совершенно новый континент. Вот мы были там.
— Надо же, — сказал соберано спокойно — почти равнодушно — как будто совсем не удивился. — Кажется, сьентифики давно предсказывали что-то такое: тот ментор, который читал Дикону землеописание, говорил примерно то же самое. И как же вы назвали ваш новый континент? Неужели Изумрудные земли?
— Угу… То есть официально да — ничего себе, Вальдес угадал! Но, по-моему, пока не прижилось: колонию, которую мы там основали — пока какой-то десяток хижин — назвали Новая Ардора, но, если честно, о континенте между собой все говорят — Вальдмерика.
— Вальдмерика, — повторил соберано, словно пробуя слово на вкус, и фыркнул: — Ну и название! Впрочем, почему бы и не увековечить имена Вальдеса и его приятеля? Кстати, Берто, я надеюсь, вы привезли для генерала Вейзеля этих его листьев? У него кончился запас, он пытался жечь листья соусных плодов, потому что ему показалось, что они похожи, и жена чуть не выставила его из дома.
Они еще немного обсудили экспедицию, пока Берто наконец, ухватившись за короткую паузу, не спросил:
— Дядя, я так понял, вы женаты, да? А кто еще сегодня в замке?
— О да, женат, и не только, — сказал соберано. — Потом вас познакомлю. У нас еще гостят Дик с женой, ну а Эди ты уже видел.
— Эди? Нет, не видел!
— Да? Я минут пять стоял в дверях, ожидая, когда ты налюбуешься на ее прелести!
— Это Эди? — тупо спросил Берто, кивнув на окно. — Малышка Эди? Но она ведь еще совсем ребенок!
— Дети, знаешь ли, имеют свойство взрослеть, а девочки — вырастать. Ей ведь уже скоро семнадцать — ты со своими дикарями там совсем запутался в годах или разучился считать? Да что там — сейчас сам во всем убедишься, — соберано подошел к окну и позвал: — Эди! Смотри, тут Берто приехал!
— Ой, здравствуйте, соберано! — поприветствовал его нестройный хор голосов, а Эдит —теперь Берто увидел, что это действительно она — широко улыбнувшись, помахала ему и крикнула в ответ:
— Берто, привет! — и тут же спохватилась: — Так ведь надо сказать, чтобы подготовили комнату! Эр Рокэ, я сейчас!
Подхватив юбки, она побежала к воротам замка; дуэнья поспешила за ней, а компания, оставшись без предводительницы, начала потихоньку разбредаться.
—А где Ди? — рассеянно спросил Берто, оторвавшись от окна, когда Эдит скрылась из виду. — Она тоже не вышла встречать. Опять сидит в библиотеке?
— О, нет: Ди уже год как замужем — уехала в Багряные земли.
— Что?! Вы продали… — начал Берто, но соберано остановил его, со смешком подняв перед собой ладонь:
— Ну да — ну да: я продал Айри — в Дриксен, Дика — в Бирюзовые земли, а Ди — в Багряные. Кстати, знаешь, и меня, можно сказать, точно так же продал Его величество — каданцам. И вот теперь думаю, кому же повыгоднее продать Эдит: в Седые земли или в эти ваши новые — как ты считаешь, что будет лучше?
— Дядя! — сердито сказал Берто.
— О, или вот, может быть, на Марикьяру? Хорошая мысль! Я даже знаю семью — и ты отлично знаешь и эту семью, и этого человека — с детства. Очень известный на острове род, моряки… Фамилия начинается на «эс»…
— Ну если дядя Хулио захочет, и вы считаете, что Эдит он понравится…
— Берто, хватит! — засмеялся соберано. — Ты прекрасно понял, что я имею в виду, не притворяйся! Я еще давно, между прочим, тебе предлагал подумать.
— Но тогда-то я вам отказал, а сейчас уже поздно! И потом, — вдруг вспомнил он, — Эди ведь точно ваша дочь!
— Как интересно: Дик и Айри, значит, не мои дети, а Эди, их родная сестра, — моя дочь?
— Но она так похожа на вас… — пробормотал Берто, чувствуя себя полным дураком: похоже, он вообще зря ввязался в этот разговор.
— Естественно, потому что я воспитываю ее чуть ли не с рождения. Ладно, — соберано махнул рукой, — все равно нужно сначала спросить саму Эди: мы, конечно, уже говорили с ней, но… Знаешь, Берто, — вдруг прервал он сам себя, — мне бы ее поскорее выдать замуж, потому что еще немного — и будет уже поздно! Ей всего шестнадцать, а за ней увивается столько кавалеров, что я не могу за всеми уследить. Мне даже пришлось нанять для нее дуэнью! Гувернантка бы тут не справилась — и вообще, она у нас уже не работает. Ни с одной из девочек такого не было!
— Вы обещали их не подозревать! — с упреком воскликнул Берто.
— Я обещал не подозревать Айри. Об Эди речи не шло.
Берто, ошеломленный этими откровениями, которых он никак не ожидал от соберано, замолчал, не зная, что ответить, но тут за дверью раздались торопливые шаги — сначала частый топот чьих-то маленьких ног, а потом цокот каблуков, и голос Эдит мягко произнес:
— Ты к папе, Ийо? Давай, заходи, а я за тобой.
Дверь отворилась, и в комнату вбежал мальчик лет двух, по-кэналлийски темноволосый, аккуратно причесанный, в легкой рубашке и штанишках, а за ним через порог переступила Эдит — все в том же платье с синим поясом, все с теми же лентами в волосах.
— Берто! — Эдит, увидев его, сразу бросилась обниматься; пока она, повиснув у него на шее, восклицала, как она рада, Берто успел потихоньку ощупать ее спину и немного бока и нашел, что она и правда повзрослела. Соберано тем временем, поймав ребенка, поднял его на руки и, повернувшись к Берто — Эдит как раз отпустила его и встала рядом так, что кружево ее манжеты касалось его ладони, — сказал:
— Берто, познакомься с дором Родриго. Ийо, это дядя Берто, твой кузен.
— Ба! — повторил ребенок и потянулся к Берто.
— Это… ваш сын? — недоверчиво спросил он. — И вы назвали его в честь героя древности — того, который обесчестил какую-то багряноземельку?
— О да, сын. И да, в честь одного из моих любимых героев истории, но не этого, а того, который прославился в боях — и еще так звали первого короля Каданы, так что Теодора — это моя жена, дочь Его величества Джеймса — тоже осталась довольна.
— Я теперь не самая младшая! — засмеялась Эдит. — И, знаешь, Берто, я ведь уже тетя — и скоро стану дважды тетей, а, может быть, и трижды!
На языке у Берто вертелось множество вопросов — от «Когда же вы успели?» до «И сколько же детей у Айри?» — и он, помотав головой, чтобы привести мысли в порядок, задал самый невинный:
— А что у Дика?
— О, у него девочка! Она чуть помладше Ийо — а ему всего полтора года. Да ты их и сам увидишь! Берто, ты так удачно приехал — Дик как раз здесь! — на одном дыхании выпалила Эдит.
— И вы их, конечно, обручили уже с колыбели? — спросил Берто чуть мрачнее, чем хотел бы: мысль о детях Айрис не давала ему покоя. — Дядя Рокэ, а почему же у вас не девочка? Могли бы отдать ее в жены принцу Оллару…
— Ну знаешь, — соберано пожал плечами. — Такие вещи вообще-то не выбирают, Берто.
— И Айри ждет ребенка, — наконец ответила на его невысказанный вопрос Эдит.
— О да, ты и правда очень кстати вернулся: предвкушаю, как теперь пойдут разговоры, что все дети кесаря — а этот ее дрикс всерьез метит в кесари — на самом деле от одного талигойского адмирала, друга детства кесарини — а ты в свое время дослужишься до адмирала, я уверен.
— Дядя Рокэ, — с горечью сказал Берто, — уж вы-то не травите душу!
— Да уж, папа! Не надо так говорить! — поддержала его Эдит. — Пойдем лучше погуляем, и я тебе все расскажу без эра Рокэ.
— И если соберешься на ночь сам знаешь куда, то не увлекайся там астэрами, — напутствовал его соберано.
По пути во двор и позже, когда они медленно направились к набережной, Эдит вывалила на Берто все семейные новости вперемешку: как Айрис в Дриксен завела себе корабль с командой, полностью состоящей из женщин, но не такой, как у той бордонки, а гражданский, для коротких путешествий; как Дейдри влюбилась в багряноземельца и заболела, а теперь уехала к морискам, и вся женская половина, которую обычно отводят гарему, принадлежит ей одной, и она наслаждается уединенной тишиной; и как Дик служит на границе, но там ничего не происходит; и как они все беспокоились, что у Айрис и этого ее дрикса никак не получается завести детей — потому что дрикс, оказывается, связался с астэрой, с которой его однажды познакомил Вальдес, и как жена Дика предложила рецепт, который вычитала в бирюзовоземельском трактате, и вот он наконец помог… Так, за беседой, они незаметно добрались до набережной, и обнаружили, что туда переместились все приятели Эдит; и Берто увидел себя со стороны, их глазами — взрослым, но теперь не стариком, а суровым, серьезным моряком, закаленным в штормах.
— Привет, ребята! — поприветствовала друзей Эдит. — Знакомьтесь: это рэй Салина, мой жених! Он вернулся из морской экспедиции!
—Эм-м-м, понятно, — пробормотал, окинув Берто испуганным взглядом, один из них — тот, который поймал розу. — Мы тогда, наверное, пойдем, Эди. Приятно познакомиться, капитан, до свидания.
Вечером того же дня Берто увиделся и с Ричардом: тот, едва поздоровавшись, потащил его в детскую — хвастаться своей дочерью.
— Вот, это Мэри, — гордо и слегка смущенно сказал он, подводя Берто к колыбельке с резным изголовьем, украшенным узором из ласточек, в которой мирно спала маленькая девочка, похожая одновременно и на Ричарда, и на всех его сестер, и — линией скул, формой носа — на его жену; и Берто, глядя на ребенка, вдруг подумал, что примерно такой он впервые увидел и Эдит.
— Назвали в честь твоей матери? — уточнил Берто, припомнив, что давно покойную герцогиню, мать Ричарда, звали, кажется, похоже.
— О, нет, — Ричард отчего-то покраснел. — Нет, просто мы выбирали самое легкое имя — такое, которое бы на всех языках звучало одинаково, — и я думал, что уж такие обычные буквы-то точно есть в бирюзовоземельском. Но оказалось, что у них нет буквы «эр»! Но я ведь не знал! Я никогда не спрашивал, как читаются их значки!
— Дик, ты неисправим! — засмеялся Берто.
— Ну да… В общем, — Ричард развел руками, — мы еще называем ее «Мэй-ли», это значит «красота». И там есть «ли» — это, правда, не то же самое «ли», которое «слива» — которое у меня — но все равно…
— Она очень милая, — дипломатично сказал Берто, не представляя, как нужно разговаривать о детях со счастливыми родителями, и не желая вникать в тонкости бирюзовоземельского алфавита.
— Спасибо! И эреа Теодора… Ой, а ты ведь не знаком с герцогиней Теодорой? — спохватился Ричард. — Пойдем, надо тебя представить! Наши жены, наверное, на кухне — они как раз там собирались вечером квасить!
— Квасить? — не поверил Берто. — Не может быть! Дядя Рокэ, конечно, любит вино, но не мог же он жениться на пьянице! А твоя жена — я же помню — такая скромная девушка!
— Что? Нет, что ты! Они квасят — то есть готовят квашеные овощи. Представляешь, оказалось, что такое любят и в Кадане, и в Бирюзовых землях: в Кадане квасят капусту, а в Бирюзовых землях — морковку и редьку… Пойдем! — и Ричард потянул Берто за рукав, увлекая его прочь из детской.
***
Если бы у Рокэ Алвы спросили, как у него получились такие счастливые и самодостаточные дети, он бы не задумываясь ответил, что разгадка проста: детей надо любить. «Вот как, — сказали бы тогда. — Соберано Алваро не любил собственного ребенка, а вы, Рокэ, полюбили чужих» (этим собеседником мог бы быть, пожалуй, только внутренний голос Рокэ: кардинала уже не было на этом свете, король был слишком деликатен, а все остальные не посмели бы заговорить с ним в такой манере); Рокэ на это пожал бы плечами и промолчал.
Если бы у Одинокого спросили, почему он так легко отпустил последнего потомка своего обидчика и снял проклятие, он бы не ответил, потому что в глубине души знал, что его воли здесь нет: мироздание перестало поддерживать проклятие в тот момент, когда один молодой герцог проявил великодушие к детям человека, который хотел его убить, и вместо того, чтобы отвернуться от них, как от чужих, решил воспитать их и полюбил потом, как своих.
__________________________
Примечания:
- фальшивый сыр из Бирюзовых земель — имеется в виду соевый творог тофу;
- соусные плоды в каноне — это помидоры: да, помидоры у них есть, а картофеля и табака — нет;
- китайское «Мэй-ли» «красота» пишется так: 美丽.
КОНЕЦ!
И на этом действительно конец! Спасибо всем, кто читал!
Список литературы и благодарностиСписок источниковСписок использованной литературы
Камша В. В. Цикл «Отблески Этерны» + дополнительные материалы (ответы автора читателям на форуме и в группе ВКонтакте)
Авиценна. Канон врачебной науки.
Ариосто Л. Неистовый Роланд [вырезано].
Бронте Ш. Джен Эйр.
Вербер Б. Отец наших отцов.
Гете И. В. Лесной царь.
Гоцци К. Турандот.
Канон чистой девы [вырезано].
Ключевский В. О. Курс русской истории.
Кропоткин П. А. Записки революционера.
Лонг. Дафнис и Хлоя.
Мамин-Сибиряк Д. Н. Приваловские миллионы.
Мериме П. Кармен.
Несбит Э. Дети железной дороги.
Низами Г. Лейли и Меджнун.
Прево А.-Ф. История кавалера де Грие и Манон Леско.
Пушкин А. С. Евгений Онегин.
Рено М. Небесное пламя.
Романсеро: Испанские романсы.
Роулинг Дж. К. Цикл «Гарри Поттер».
Руставели Ш. Витязь в тигровой шкуре.
Рэнсом А. Ласточки и амазонки.
Скаррон П. Комический роман [вырезано].
Стаут Р. Цикл о Ниро Вульфе.
Стендаль. Красное и черное.
Сэлинджер Дж. Над пропастью во ржи.
Трэверс П. Мэри Поппинс.
Хольм ван Зайчик. Цикл «Плохих людей нет».
Элиот Дж. Миддлмарч.
Европейские имена: значение и происхождение [kurufin.ru].
Китайский словарь и переводчик онлайн — Чжунга [zhonga.ru].
БлагодарностиБлагодарности
Автор благодарен всем читателям, которые читали фик по мере выкладки и комментировали в процессе: divanmaster, Линдарель, *Snowberry*, Mr. Doctor, _koshkin kvest_, vinyawende.
…всем авторам фанфиков или самим фанфикам из подборки с сюжетным ходом «Аманаты»:
archiveofourown.org/works/24391219 Ричард у Алвы паж
galtara.ru/authors/koritora/deti_vraga Ричард и Айри у Алвы
aeterna-fest.diary.ru/p183246767.htm Ричард у Алвы, Айри у Савиньяков
ficbook.net/readfic/1665622 Айри у Алвы
aeterna-fest.diary.ru/p159306167.htm#546156230 снова Айри у Алвы, надо собирать по комментам
ficbook.net/readfic/6316744 Ричард у Алвы, первые главы
dybr.ru/blog/veteryskaly/4126771 Ричард у Алвы
withoutcensorship.diary.ru/p219918790.htm Ричард у Алвы
19271931.diary.ru/?tag=5893521&n=t Ричард у короля Гаунау Хайнриха (первая глава)
aeterna-fest.diary.ru/p146639144.htm#509746760 Ричард во дворце (король как опекун)
ficbook.net/readfic/1615482 Ричард у Залей
ficbook.net/readfic/6387099 все дети у Алвы
ficbook.net/readfic/8339193 Ричард и ко превратились в детей, у Алвы
ficbook.net/readfic/10521594 Ричард как Джен Эйр, сначала у Манриков, потом в школе-пансионе для бедных
ficbook.net/readfic/11598786 Ричард у Алвы все время болеет
fk-2018.diary.ru/p215921234_fandom-oe-alvaoakde... Ричард бастард Эгмонта у Алвы
archiveofourown.org/works/39362580 Ричард у Алвы, пейринг с Арно
ficbook.net/readfic/12914511 Ричард у Алвы
А также фанфику «Что ищешь ты, ветер, в просторах небесных…» ficbook.net/readfic/11337221
и фанфику «Семейные ценности Малфоев» www.snapetales.com/index.php?fic_id=924.
Дополнительные тексты: вырезанные сцены, Поколение-Некст, фанфик по заявкеВырезанные сценыВырезанные сцены
События, которые могли произойти, а могли и не происходить.
***
— Эр Оскар, давайте я вам все-таки почитаю, — снова предложил Ричард на следующий день, забираясь на стул рядом с кроватью, которое он облюбовал еще вчера. Оскар, который сегодня чувствовал себя чуть бодрее — а это значило, что лежать ему было еще скучнее, — сначала закатил было глаза и собирался отказаться, но тут же решил, что минут пятнадцать легкого чтения — тем более по складам, и наверняка ребенок вечно будет отвлекаться — он вынесет.
— Ладно, — согласился он. — Знаешь, вот отличная книга, тебе понравится: называется «Комический роман». Наверняка у вас в библиотеке есть, сбегай давай спроси.
— Ага, — мальчик кивнул, спрыгнул на пол и скрылся за дверью; пока он бегал за книгой, Оскар успел вспомнить любимые — самые веселые — места из романа, которые знал чуть ли не наизусть, и, когда Ричард наконец вернулся, сжимая в руках тяжелый том в знакомой красной обложке с тиснением — точно такой же был и у Оскара дома: наверное, их напечатали тогда большой партией, — уже чуть не давился от смеха.
— Открывай сразу шестую главу, — скомандовал он. — Там начинается самое интересное. Ну, чего ты стоишь? Садись!
Мальчик, положив книгу рядом с Оскаром на покрывало, с сомнением переводил взгляд со стула на кровать, как будто не мог решить, где ему лучше устроиться.
— А вы не хотите тоже посмотреть? — спросил он. — Чтобы я читал, а вы смотрели в книгу?
— Да как знаешь, — Оскар похлопал рядом с собой по кровати. — Если тебе так удобнее, то залезай.
На этом Ричард наконец определился и, вскарабкавшись на кровать, сел, прижимаясь плечом к Оскару, и притянул книгу себе на колени — должно быть, подумал Оскар, так садился ему читать и показывать картинки в той книге про пиратов генерал Алва; может быть, еще обнимал.
— Листай к шестой главе, — повторил Оскар, откидываясь на подушку: ему не нужно было смотреть в текст, чтобы вспомнить его почти дословно — да и буквы, надо признать, тут же начали скакать перед глазами.
Мальчик послушно, помусолив страницы, отлистал, отсчитывая, несколько глав и уперся пальцем в заголовок шестой. Любимый эпизод Оскара был почти в самом начале.
— «У нас совсем нет свободных кроватей! — сказала хозяйка. — Одна оставалась, и ту сдала на ночь проезжему купцу!» — прочитал Ричард, и Оскар, довольно зажмурившись, продолжил по памяти:
— «Вы уж не обессудьте, переночуйте с ним вдвоем на одной кровати, а я с вас возьму за постой только полцены». Давай дальше, сейчас будет смешно!
Медленно пробираясь по строчкам — он читал уже не по складам, как опасался Оскар, но, конечно, совсем не так быстро, как взрослый (но такой темп оказался даже приятнее: Оскар, слушая, как препираются герои, с удовольствием ожидал развязки), — Ричард постепенно дошел до главного момента.
— Вот! — сказал Оскар. — Умора, да? Уронил весь горшок, ха-ха, ну и идиоты! А как он говорит: «Ой, подайте мне горшок! — Ой, нет, расхотелось! — Ой, все-таки дотянусь!»
— Да, — тоже засмеялся Ричард. — Смешно, эр Оскар!
Оскар расхохотался и опомнился только тогда, когда со скрипом отворилась дверь: на пороге стояла горничная, прибежавшая на шум.
______________________
Примечание: Ричард и Оскар читают роман П. Скаррона, который так и называется — «Комический роман» (1651–1657 г. — как раз середина 17 в., период, который мы берем за аналог текущего кэртианского времени). Он очень смешно написан по-французски, но на русский переведен как-то пресно; цитаты приведены не дословно, а в нашем пересказе.
***
«Надо было не слушать советов Вейзеля с его нарочитым — и вредным! — аскетизмом и просто подарить все-таки ребенку пони», — меланхолично думал Рокэ, глядя, как Ричард играет с лошадкой на палочке, найденной в чулане тогда же, когда там искали колыбельку и погремушки для Эдит. Вообще-то палочку нужно было оседлать и прыгать, зажав ее между ног, но Ричард делал с лошадкой что угодно, только не скакал верхом: махал ею во все стороны, носил туда-сюда, закинув на плечи, а чаще всего таскал за собой, перевернув, так что голова лошадки с золоченой уздечкой, выполненная так искусно, как будто мастер лепил ее с натуры, выкрашенная в красный и желтый цвета, с прорисованными черным большими глазами, ноздрями, линиями гривы, билась о ступени лестницы, о стены, пороги, косяки и камни, которыми был вымощен двор.
— Дикон, ты неправильно играешь, — не выдержал наконец Рокэ. — Переверни лошадку, что ты ее волочишь по земле и колотишь обо все подряд! А если бы это была живая лошадь?
— Эр Рокэ, она уже мертвая! Это моя мертвая лошадь! Она умерла! Я играю в Рикардо Фуриозо!
— Во что? — удивился Рокэ.
— В Рикардо Фуриозо! — повторил мальчик. — Мы с мэтром читали, там у человека умерла лошадь, а он сошел с ума, нет, он сначала сошел, и не заметил, как она умерла, и таскал ее за собой! Вот так! — Ричард перехватил палочку правой рукой и побежал по террасе, размахивая лошадкой.
— А, — припомнил Рокэ. — Вы читаете «Орландо Фуриозо»? «Неистового Роланда»? А тебе не рано?
— Не знаю, — легко ответил Ричард. — Интересно! Мэтр сказал, немного почитаем, а потом другое!
— Ну хоть не камень, — проворчал про себя Рокэ. Перед глазами встала картинка, которую он застал не так давно: дети, все вчетвером, включая маленькую Эдит, свернувшись, обхватив руками колени и втянув головы в плечи, скатываются друг за другом со склона холма к морю, с хохотом и радостными воплями: «Эр Рокэ, смотрите, мы камни! — Мы камни, и мы долбанулись! — А-ба-ну-ся!».
______________________
Примечание: в «Неистовом Роланде» Л. Ариосто есть эпизод, где главный герой, обезумев (кстати, от несчастной любви), таскает за собой мертвую лошадь.
***
Привыкла же русская княгиня К. к человеку, у которого, в сущности, нет носа!
— Не представляю, как твоя принцесса сподобилась полюбить человека, у которого в принципе нет мозга! — проворчал эр Рокэ, помешивая микстуру такими резкими движениями, что ложечка, стукаясь о края чашки, то и дело сердито звенела. Если бы у Ричарда не болела так сильно голова — не только ушибленный заново затылок, но и виски, и лоб, и с боков, от висков до макушки, — он бы огрызнулся, но сейчас только сцепил зубы и зажмурился.
— Вот, выпей-ка, — эр Рокэ подал ему чашку с лекарством. — Сам удержишь? Хотя бы руку ты снова не сломал?
Ричард, приняв чашку и поднеся ее к губам, мотнул головой — «не сломал», — кивнул — «удержу сам» — и сразу пожалел об этом: в глазах зарябило, стены и потолок закачались и пошли волнами, и вся спальня начала медленно вращаться.
— Болит? — спросил эр Рокэ с ноткой тревоги в голосе и тут же отрезал: — Хотя там нечему болеть! Абсолютно пустая голова! Дикон, да что на тебя нашло? Какая сила понесла тебя в конюшни и заставила взгромоздиться на лошадь? Как ты вообще туда добрался — тебе ведь еще даже не сняли лубки?! И, главное, зачем?!
— Принцесса, — попытался объяснить Ричард. — Ее высочество… должна… скоро приехать… поэтому…
На самом деле, теперь он и сам не мог сказать, почему ему пришло на ум, что он обязан выехать навстречу принцессе, причем непременно верхом и непременно так, чтобы застать ее еще в нухутском порту, куда примерно через месяц должен будет прибыть ее корабль. Врач и правда пока не снял все лубки, но разрешил немного наступать на ногу. Девочек, всех втроем, удалось сегодня убедить отправиться на прогулку — и эр Рокэ, и сам Ричард настаивали, что им нужно развеяться, — эр Рокэ тоже отлучился; в замке не было никого, кто стал бы надзирать за Ричардом, и он, использовав все свое обаяние, уговорил двух лакеев и одну горничную помочь ему спуститься во двор, к конюшням, а там конюхов — сесть на спину его мориски, с которой он как будто пришел повидаться.
— Принцесса, — передразнил эр Рокэ и, вздохнув, положил ему руку на лоб. — Заставляешь меня всерьез опасаться за твой разум, Дикон — остается надеяться, что это временно и пройдет, когда ты поправишься: не хотелось бы до конца твоих дней держать тебя взаперти, как бедную графиню Борн. Ты ударил только голову, когда упал, или что-то еще? Впрочем, можешь не отвечать: все равно сейчас придет врач и осмотрит тебя. Не представляю, как буду перед ним оправдываться!
— Не говорите девочкам, — попросил Ричард: на самом деле, он ушиб еще плечо, локоть и немного спину, но раз уж эр Рокэ разрешил не признаваться, он предпочел бы уйти от темы.
— Предлагаешь их обмануть и сказать, что тебе просто опять стало хуже и поэтому у тебя перевязана голова? Очень интересно. Они все равно догадаются — Айри так точно.
***
— Нет, ну ты посмотри, какой, оказывается, юморист твой новоиспеченный родственник, — сказал Рокэ со смешком, протягивая Ричарду распечатанное письмо — очередной ответ на приглашение на свадьбу. Дело происходило на полдороге из столицы в Алвасете, и от некоторых знакомых, которым успели написать еще из Надора, как раз начали приходить поздравления. Рокэ с Ричардом сидели вдвоем в комнате на верхнем этаже постоялого двора — вдвоем, потому что все остальные куда-то разбрелись: даже Марсель, который все это время не отставал от Рокэ ни на шаг, наконец оставил их наедине.
«Герцог Алва, поздравляю вас с бракосочетанием, — писал отправитель. — Также сообщаю вам, что теперь, когда вы женаты, я готов до конца выполнить свои обязанности дриксенского военнопленного».
Пока Ричард читал, Рокэ с интересом наблюдал за его лицом: тот побледнел, потом покраснел — краска расползлась от ушей по щекам, — закусил губу, и уже, казалось, готов был вскочить, но отчего-то медлил — и Рокэ ощутил привычный легкий, почти неразличимый укол тревоги: с Излома прошло уже больше года, Ричард давно был здоров, но он до сих пор, пусть едва заметно, пусть на секунды или даже на доли секунды, вот так запаздывал с откликом.
— Я бы, конечно, мог его вызвать, — лениво заметил Рокэ. — Подумаешь — собственный зять. Но ведь Айри, понимаешь, расстроится.
— Я сам его вызову! — воскликнул Ричард, наконец отмерев, сминая письмо в кулаке. — Вот подонок! А ведь он нас всех уверил, что тогда это было просто недоразумение! Недоразумение! Да сам он недоразумение, а не человек! А Берто сразу предупреждал!
— У тебя до сих пор висит еще одна дуэль, — напомнил Рокэ. — С Эпинэ. Вы же так и не выяснили отношения?
— Нет, — пробормотал Ричард. — Мы списались — то есть я ему написал — еще в том году, просто забыл вам рассказать, наверное. Мы решили засчитать за дуэль, гм, испытания на Изломе — тоже ведь как будто до первой крови, понимаете.
Возможно, компромиссное решение предложила Ричарду его невеста — Рокэ был не уверен, что тот сам додумался бы до такого.
— И да, вы правы, Айри расстроится… Слушайте, но она ведь написала, что приедет одна, без него! Вы же тоже читали от нее письмо! — Ричард задумался и, разгладив письмо, еще раз уставился на строчки. — Эр Рокэ, это, наверное, чей-то розыгрыш!
— Может, и розыгрыш, — пожал плечами Рокэ. — Тем лучше: можно вызвать и убить шутника без зазрения совести!
— Я вспомнил, где видел этот почерк! Это точно не Фельсенбурга, эр Рокэ — это Суза-Муза! Это у нас в школе, когда мы учились в Лаик, кто-то хулиганил!
— И ты, конечно, не разгадал, кто это?
— Ну, мы все подозревали одного… — Ричард вздохнул и поморщился. — Он шутит ради шутки, ради любви к искусству! Вы не представляете, что они с Арно выкинули, когда мы стояли на дриксенской границе! И, главное, никто так и не понял, зачем!
— Это Васспард, что ли? — засмеялся Рокэ.
— Ну да, — сказал Ричард кисло. — Так мне его вызвать?
***
В плотно закрытом конверте с большой сургучной печатью, на которой была оттиснута эмблема известной адвокатской конторы, оказался еще один, поменьше, адресованный на имя Рокэ, с припиской: «Отдать лично в руки». Рокэ, уже устав от бесконечного потока поздравлений и не найдя имени отправителя, раскрыл конверт не так аккуратно, как хотел бы, и, развернув листок, прочитал первую строчку.
Письмо было от маршала Савиньяка.
«Дорогой Росио!» — писал его старый, давно погибший друг, и память Рокэ тут же воскресила для него забытый голос, который зазвучал у него в ушах так явно, как будто маршал Арно произносил свои фразы сам, вслух. Чернила выцвели от времени, и буквы кое-где стерлись, но Рокэ не мог не узнать этот почерк. Выхватив взглядом две заглавные «Э» с характерной завитушкой, идущие друг за другом на строчке, он мельком отметил имя Эдит — неужели письмо появилось уже тогда, когда Рокэ обзавелся воспитанниками? — но, не желая гадать заранее, что маршал Савиньяк собирался сказать о его детях, вернулся к началу письма.
«Дорогой Росио!
Если ты читаешь эти строки, значит, ты только что женился, а меня уже нет в живых. Каждую осень я обновляю это письмо к тебе — наравне с завещанием — у нотариуса, и, должно быть, мне не довелось пережить грядущий, 388 год. Но что поделаешь: речь здесь не обо мне, а о тебе.
Поздравляю тебя со счастливым событием! Зная твою натуру, Росио, я убежден, что это случилось стремительно, по большой взаимной любви; и, наверное, времени с тех пор, как я запечатал этот конверт, прошло не так много — пожалуй, чернила еще не успеют как следует просохнуть. Надеюсь, твоя избранница так хороша, как ты всегда мечтал, и впереди у вас еще много радостных дней.
То, что я скажу дальше, может показаться тебе сейчас неуместным, но позволь на правах старшего товарища дать тебе несколько советов.
О твоих похождениях, Росио, наслышан весь Талиг — по крайней мере, вся столица, весь север и все Кэналлоа; человеку с твоим складом характера сложно будет быстро поменять образ жизни, отказаться от привычных удовольствий — пусть ближайший год, два, три ты будешь увлечен молодой женой, но что будет потом, когда семейная жизнь войдет в рутинную колею? Скажу так: хранить ли верность супруге — личный выбор каждого. Наверное, для тебя не секрет, что брак твоих родителей был поначалу чисто политическим; в их союзе постепенно зародилось приятельство, а потом и любовь, но, как бы Алваро ни уважал и ни ценил твою матушку, он не чурался мелких интрижек, которые не считал изменами, потому что, как он говорил, ни разу не влюблялся; твоя матушка, должно быть, закрывала на них глаза. Я — другое дело; обретя в Арлетте разом и возлюбленную, и друга, и умнейшую собеседницу, и надежное плечо, я постарался оборвать все былые связи на стороне. Но никто из мужчин не идеален, и долгие месяцы в разлуке, на военной службе вдали от дома сказались и на мне — и, каюсь, один такой короткий тайный союз даже принес плоды. Арлетта ни о чем не догадывается — я никогда не открывался ей и намерен хранить секрет, чтобы не ее расстраивать; скандала удалось избежать — дама была замужем, и супруг признал ребенка своим; но, не знаю, что за морок тогда на меня нашел — предупреждаю тебя заранее, чтобы ты имел в виду, что случается всякое, и не всегда можно предугадать собственные поступки, — итак, я отчего-то тогда убедил свою мимолетную спутницу дать девочке имя, которое бы связывало ее с моей настоящей семьей: Эмильенна Эдит…»
Рокэ выпустил письмо из пальцев, и оно, белой птицей спланировав на пол, осталось лежать у его ног. Возможно, именно этим маршал Арно и хотел поделиться с ним перед смертью — «Передай Арлетте» — но что нужно был передать: признание в измене или заверения, что тот любит ее по-прежнему? Никто об этом теперь не узнает…
И вот почему та неуловимо напоминала Рокэ Савиньяков… смутное впечатление оказалось верным — он оказался прав.
***
— Айри опять жалуется на этого своего дрикса, — сказал Ричард, пробегая глазами первую страницу письма от сестры. Юэжань подошла сзади и, положив подбородок ему на плечо, спросила:
— Да?
Как Ричард за эти два года научился называть ее в мыслях не «принцессой» или «герцогиней», а по имени, так и она научилась не сторониться прикосновений.
— Да не то чтобы жалуется, — поправил себя Ричард. — Нет, у них, кажется, все хорошо: он ее не обижает — да и попробовал бы! — только у них никак не получается, гм, завести детей.
— Нужно выбирать дни, — сказала Юэжань: сами они так долго не могли выбрать самый подходящий день — не в грозу, не при радуге, не при сильном ветре, не на Излом, не в полнолуние и так далее, не считая и других ограничений (например, не тогда, когда она помыла голову), — что, хотя Ричард женился немного раньше, чем эр Рокэ, его дочь появилась на свет позже, чем маленький Родриго.
— Они выбирали… — пробормотал Ричард, откладывая первый лист и берясь за второй. — Так, дальше про разные другие дела, все в порядке… И вот, странно, еще пишет, как будто иногда ночью чувствует чужое присутствие — как будто в комнате есть кто-то еще, но на самом деле больше никого нет! Дурацкий Дриксен, вечно там творится Создатель знает что.
— А, — Юэжань протянула руку к письму. — Можно я сама посмотрю?
Ричард кивнул и позволил ей вытянуть листок из его пальцев: он, конечно, уважал тайну переписки, но ведь и так уже пересказал ей почти все письмо, и на этой странице Айрис не открывала ему никаких секретов. Закончив читать, Юэжань задумчиво произнесла:
— Знаешь, это все очень похоже на ночного духа. Бывает такое, что молодой человек знакомится с духом, который принимает образ прекрасной девы: до свадьбы, может быть, незнакомой, а после — может быть, возлюбленной, — и проводит с ним ночи; дух выпивает его силы, мутится рассудок, человек становится скрытен… Это очень опасно: если запустить, можно даже умереть! И даже если нет — даже если выжить — то при этой болезни не бывает детей.
— Что-о-о?! Это что же, астэры? — воскликнул Ричард: на краю сознания мелькнула мысль о том, как же хорошо, что он ни разу не ответил на подначки ни Берто, ни эра Рокэ, и так и не согласился сходить на гору к «девочкам». — Хочешь сказать, этот урод изменяет моей сестре с астэрой?! Вот же сволочь! Я его убью! Да как он посмел! Ах, этот милый, добрый, дружелюбный Руперт! Подлый лицемер — я всегда знал, что он что-то скрывает!
— Ну, может быть, он не знает, — рассудительно сказала Юэжань. — Может быть, дух надевает облик твоей сестры, и он думает, что это она. Может быть, ему вообще чудится, что все это сон.
— Все равно, — пробормотал Ричард. — Кошмар!
— Но это легко лечится, — успокоила его Юэжань. — Твоя сестра и ее муж еще совсем молодые, у них точно все получится: только нужна одна свободная неделя, чтобы их никто не беспокоил. Напиши ей, чтобы она… Или нет: ты будешь стесняться, давай я сама напишу.
______________________
Примечание: по «Канону чистой девы» (древнекитайскому трактату о любви), который цитирует принцесса, излечиться от болезненной связи с духом-суккубом можно, занимаясь любовью со своей возлюбленной сутками напролет на протяжении семи дней, до изнеможения. Дни, когда нельзя зачинать детей, тоже перечислены в «Каноне чистой девы».
***
Сверху усов и бородки не видать, сверху Кортней в венке кажется женщиной. Холтийкой, как заметил бы Капуль-Гизайль, которому пора нанести визит (цитата из канона).
Прибыв в ставку Северной армии с очередной инспекцией (а на деле — погостить у Ричарда в Надоре и проведать его самого и его семью), Рокэ ожидал увидеть все что угодно, но только не вот такое. Ни одного из офицеров не было видно, зато рябило в глазах от разноцветья полосатых, клетчатых и узорчатых холтийских тканей, в которые были замотаны женщины, заполонившие весь штаб. Холтийки, обычно громкие, на этот раз не галдели, а стояли молча, замерев на своих местах, и, должно быть — из-под покрывал их глаз было не видно, — пристально следили за Рокэ. Наконец от толпы отделилась одна — коренастая, высокая, широкоплечая женщина — и, вытянувшись во фрунт, пробасила голосом маршала Кортнэя:
— Приветствую вас в ставке Северной армии, господин Первый маршал!
— Кортнэй, во что это вы вырядились?! Что это за маскарад? Что это за тряпки?! Зачем вы их на себя нацепили?!
Кортнэй стащил с головы высокую шапку, от чего бисерные шнуры, украшавшие ее, стукаясь друг о друга, переливчато зазвенели, и доложил:
— Проводим операцию по поимке холтийских контрабандистов, господин Первый маршал! Внедряемся в их шайку, тренируемся работать под прикрытием!
— Понятно… ну что же, работайте, — Рокэ еще раз обвел глазами комнату и теперь угадал в каждой холтийке — кого-то из офицеров: мужские фигуры были скрыты под широкими балахонами, но можно было разглядеть выправку, осанку, манеру себя держать; наконец увидел он и Ричарда — тот стоял чуть поодаль, в углу, и был одет в нечто зеленоватого оттенка — наряд, как вспомнил Рокэ, беременной холтийки.
***
(свадьба Рокэ)
***
«Я помню почти все. Кажется, сейчас произойдет последнее предательство...»
— Вы на свадьбу? Родственник жениха или невесты?
«...А ведь действительно! О женской линии я как-то не подумал!..»
— Да ты что, сам не видишь? Он же похож на человека с картины. Значит, точно родственник соберано.
«...Картина! Наконец-то я попал в тот замок, о котором говорили дети! Давно сюда собирался. Интересно, сколько времени прошло?..»
— С оружием нельзя. Сдайте его мне, пожалуйста.
— Да, конечно, держи, милейший.
— Ого! Вот это меч!
***
«...Не обижайся, парень. Ты погиб за правое дело. А твоя ливрея и твой берет мне впору. Как будто всю жизнь их носил...»
— Стойте! Если у вас есть оружие — сдайте его мне.
«...Мое последнее оружие всегда при мне. Может быть, я и хотел бы его куда-нибудь сдать, но не получится. К тому же, сегодня оно мне пригодится...»
— Да откуда у него оружие? Это же лакей! Давай, проходи в людскую.
«...Ага, на ловца и зверь бежит...»
— О, ты вовремя! Бери графин и неси гостям. Да смотри не пролей! Это — морс, любимый напиток герцогини.
***
(экскурсия по Хёгреде)
Экскурсия по Хегреде (другими словами развлечение, которое придумал Стреш, было не назвать) началась на второй день. Стреш долго водил Рокэ и Марселя по королевскому замку, останавливался у каждой стены, башни, хозяйственной постройки. Он вдохновенно рассказывал о своей столице и ее многовековой истории, называл Хегреде новой Гальтарой и Третьим Агарисом. Вторым Агарисом, по его словам, в Кадане называют столицу Гайифы Паону. Наконец он вывел уже порядком уставших гостей на раскинувшуюся перед замком просторную площадь.
— Это, — Стреш указал на невысокую сложенную из гранитных блоков ступенчатую пирамиду, примостившуюся у крепостной стены и, на первый взгляд, почти незаметную, — наш кафедральный собор, храм Грядущего Создателя. В нем хранятся мощи митрополита Вольдемара.
Стреш замолчал. Он явно ждал от Рокэ и Марселя ответной реакции: наверное, надеялся, что они захотят войти в церковь или хотя бы осенят себя священным знаком. Когда реакции не последовало, он с тяжелым вздохом продолжил:
— Справа от собора похоронено четыре митрополита — Джозеф, Леонидас, Георг и Константин, а также восемь епископов рангом пониже — Джеймс, Майкл (в миру Лиф), Феликс, Майкл (в миру Вибурн), Эндрю, Климент, Саймон и Майкл (в миру Уорт). Самая интересная история, пожалуй, у могилы митрополита Джозефа. При жизни митрополит прославился бескомпромиссной борьбой с еретиками. Раньше его тело тоже считалось мощами и было выставлено в соборе, но потом решили перезахоронить. Слишком много невинных людей он отправил на костер.
Рокэ уже устал и всем своим видом старался это продемонстрировать. Марсель, наоборот, бодрился. Скорее всего, он прикинул, что вторая неловкая пауза не понравится Стрешу еще сильнее, и поддержал разговор:
— Тут на надгробиях митрополитов выбиты даты. Я правильно понимаю, что они указывают не годы жизни, а годы... как сказать... правления?
— Годы руководства кафедрой, — подсказал Стреш. — Да, правильно.
— Тогда у вас тут небольшой пробел.
— Верно заметили. Между Джозефом и Леонидасом кафедру занимал митрополит Никитас. Он очень жестко боролся против нововведений в живописи на религиозную тематику. История сохранила его очень грубое, даже вульгарное высказывание о художниках-новаторах и об их картинах.
— Как же его не лишили сана после таких слов?
— Его действительно лишили сана. За многие прегрешения и канонические преступления. Поэтому он похоронен не здесь, а в монастыре, не так далеко отсюда, куда его отправили на покаяние.
— Ага, понятно, — Валме выразительно зевнул.
— О, господа, я вижу, что я вас окончательно утомил. Прошу прощения, увлекся. Хватит на сегодня впечатлений. Идемте обедать.
Поколение Некст Поколение Некст (1): Родриго
Несколько сцен с участием подросшего сына Рокэ и с упоминанием других детей героев. На всякий случай повторяю предупреждение: кроссовер со всем, что не увернулось.
читать дальше— Папа, должен тут тебе кое в чем признаться, — сказал Родриго нарочито небрежно, но его глаза, метнувшись на мгновение к окну, так настороженно уставились на Рокэ, что стало понятно: сын снова что-то натворил. Рокэ вздохнул: Родриго, старший из его собственных детей, но по сути один из младших — любимый, может быть, чересчур изнеженный; может быть, даже избалованный ребенок, — постоянно испытывал на прочность его терпение. С возрастом, конечно, это пройдет — мальчик повзрослеет, как повзрослели и остепенились и Ричард (который, как оказалось, по сравнению с Родриго был невероятно послушен и никогда не доставлял Рокэ неприятностей), и его сестры —даже малышка Эдит. Да и Эмиль, который согласился взять Родриго в оруженосцы — Рокэ наконец воплотил в жизнь свой давнишний план, — обещал быть с мальчиком построже.
— Так, и что же случилось? — спросил Рокэ ровным тоном.
— Да вот, понимаешь… — Родриго отвел взгляд. — Тут меня вот собираются судить.
— Судить? И за что же? Ну, хорошо, что тебя отпустили на свободу до суда — но нужен, наверно, залог?
— Наверное… — Родриго пожал плечами и, все еще не глядя Рокэ в глаза, добавил: — Там четыре эпизода.
— Четыре? — с подозрением спросил Рокэ: в груди у него разливался холодок еще смутного неприятного предчувствия.
— Ну да. Там, э, ну, я — как бы сказать — обидел четырех девушек. Вообще обвиняют в том, что я их обесчестил, но на самом деле… Папа! Папа!!!
— Белобрысая сволочь… — пробормотал Рокэ, чувствуя, как пол уходит у него из-под ног. — Обманщик… Подлец… Вот же тварь!
Первой мыслью Рокэ, когда он очнулся, было то, что ему, наверное, все же пора в отставку — пора назначить себе преемника и передать ему маршальский пост; впрочем, из военных подходящего возраста он не мог назвать ни одного, кто бы его полностью устраивал. Первым же, кого он увидел, открыв глаза и оглядевшись, был Родриго, который с невероятно покаянным видом сидел возле постели, весь сгорбившись, опустив плечи и повесив голову.
— Папа! — воскликнул он, заметив, что Рокэ пришел в себя, и театральным жестом прижил руку к груди. — Папа, прости! Это была ужасно, ужасно глупая шутка! Я не подумал!
— Шутка? — хрипло переспросил Рокэ. Родриго замялся:
— Ну, на самом деле, не совсем шутка… Папа, ты только не пугайся снова! — быстро добавил он. — Ну, меня правда будут судить и правда за четыре похожих случая, но там нет никаких девушек, честно! Это я, знаешь, стащил у городских стражников их шлемы… ну, проспорил и получил такой фант.
— Проигрался в карты? — предположил Рокэ. — Ну, карточный долг — священное дело для дворянина, но, Ийо, зачем было выдумывать эту историю с девицами? Чего ты вообще добивался? Еще какой-то фант — доведи отца до остановки сердца?
— Папа… — лицо Родриго сделалось совсем виноватым, во взгляде проступил испуг, и Рокэ понял, что попал в точку. — Папа, не надо! Доктор сказал, оно у тебя не остановилось!
— Отличные новости, — саркастически сказал Рокэ. — Я один раз лет двадцать назад попробовал, и мне, знаешь ли, не понравилось. Так что там с девушками, Ийо? Откуда они вообще взялись?
— Ну, понимаешь… Мы подумали, что если сообщить тебе сначала что-то посерьезнее, а потом бы оказалось, что это ерунда, то ты бы… меньше рассердился. А еще вспомнили того исторического героя, в честь которого меня назвали, — ой, прости, я помню, что не в честь него и что ты вообще его не любишь! Но все равно же он Родриго!
— О да, можешь себя поздравить: я не рассердился. А «мы» — это…
— Ну, я и Жак.
— Стоило догадаться… Узнаю знакомый почерк, — проворчал Рокэ, устраиваясь на подушке повыше.
Жак, одногодка и лучший друг Родриго, был сыном Арно Савиньяка: забавно, что малыш Арно, как его называли в семье, в итоге обзавелся детьми раньше обоих своих братьев и даже здесь не обошелся без дурацкой истории в своем духе: он собирался называть сына каким-то длинным труднопроизносимым древнегальтарским именем, а когда его отговорили, назло выбрал самое простое, которое к тому же еще и рифмовалось с фамилией. К воспитанию Жака приложил руку герцог Придд (светские насмешники даже прозвали Жака «сыном Арно Савиньяка и Валентина Придда» — эти двое, сдружившись с юности, вечно гостили друг у друга — и долго зубоскалили на эту тему после Фабианова дня, когда тот выбрал Жака оруженосцем), и, очевидно, оно не прошло напрасно: Жак перенял склонность к бессмысленным, но хитросплетенным шуткам.
Родриго промолчал.
— Там же, наверное, нужно будет заплатить залог или штраф? — спросил Рокэ. — Даже и не знаю: не то потрясти карман Эмиля, потому что эр отвечает за своего оруженосца, не то лишить тебя содержания этак на пару-тройку месяцев, не то вычесть из твоего будущего жалования…
Родриго снова не ответил.
— А еще хорошо, что мама в Алвасете, да? — продолжил Рокэ. — А то у нас, конечно, телесные наказания запрещены, но в Кадане — да и в Алате, откуда твоя бабушка — считают иначе. Вот надо будет, как получишь отпуск, сдать тебя на недельку тете Марте, чтобы она познакомила тебя с розгами!
***
— Папа, хочу тебе кое-что сказать, — осторожно начал Родриго. Прошел примерно год с того случая, и весь этот год он старался вести себя прилично и не расстраивать отца понапрасну — или, может быть, хулиганил по-прежнему, но так, чтобы Рокэ об этом не знал. На этот раз сын не выглядел смущенным или виноватым — он смотрел прямо, и в его глазах читалось радостное предвкушение, готовое выплеснуться наружу; но Рокэ все-таки строго спросил:
— Да? И что ты опять натворил, Ийо? Снова попался городской страже?
— Нет, не натворил! Папа, понимаешь… я познакомился с девушкой…
— А! — с облегчением сказал Рокэ. — Ну что же, отлично! Красивая?
Судя по тому, что сын вообще решил ему признаться, дело на этот раз обстояло серьезнее, чем прежде: обычно мимолетные влюбленности Родриго проходили, едва зародившись; увлекшись очередной юной прелестницей, помахавшей ему, и подарив ей воздушный — а может быть, теперь уже и не только воздушный — поцелуй, уже на следующий день он забывал о девице. Истинный южанин, Родриго не вел счет этим своим победам и не переживал, когда девушка отказывала ему — как не переживал и тогда, когда расстроилась его помолвка с Мэри Окделл: дети, в конце концов, были так близки с младенчества и так много времени проводили вместе, что видели друг в друге скорее брата и сестру, чем жениха и невесту. Сам же Рокэ проходил через такое — помолвка, внезапная любовь, разрыв помолвки, свадьба — уже трижды, и во всей этой истории с Родриго, Мэри и наследным принцем его смущало только одно: что маршальские перевязи багряного цвета, которые придется, по закону, ввести вместо алых, когда Карл взойдет на престол, почти не будут отличаться от предыдущих. Ричард немного переживал из-за вырождения крови: он не желал, чтобы его внукам перешли внешность или характер короля Фердинанда; но Рокэ подозревал, что волноваться тут не из-за чего: маленький Карл вырос в высокого, статного, смелого юношу, которому легко давались воинские премудрости, и с каждым годом все меньше походил на отца. Возможно, пророчеству о том, что Олларам отпущен всего один Круг, суждено было сбыться вот так; возможно, Ричард, который так любил литературные, поэтические сюжеты, воплотившиеся в жизнь, теперь сумеет породниться со своим эром.
— О да… — мечтательно сказал Родриго. — Очень красивая… Ангел.
— Ну хорошо. И как же вы познакомились?
— О! — Родриго оживился. — Мы с дядей Эмилем — то есть с маршалом Эмилем — возвращались в столицу по южному тракту, и когда мы проезжали одну деревеньку — ну, на самом деле это скорее городок, но такой маленький, как будто деревня, — ну вот, там, в окне одного домика, я ее и увидел.
— Понятно: все как положено, блюдешь семейные традиции, — заметил Рокэ и, чтобы отогнать неприятный холодок, снова возникший у него в груди — так похоже было это знакомство на начало его собственной неудачной влюбленности (хотя, казалось бы, при чем здесь это: и он сам, и Родриго просто следовали путем Рамиро), — добавил насмешливо: — И как же ее зовут? Я надеюсь, не Ла Кава?
— Папа! — с упреком воскликнул Родриго. — Хватит мне припоминать тот случай! Я ведь уже извинился! Нет, ее зовут Фантина.
— Фантина? Что это за имя?
— Вроде эпинэйское, только довольно редкое… Понимаешь, она ведь одна из самых младших — у нее пятнадцать старших братьев и сестер, — поэтому выбрали имя от слова «ребенок», «инфанта».
— Пятнадцать, — повторил Рокэ. — Да уж, подозреваю, что популярные имена быстро закончились. Но пятнадцать, Ийо! Это неожиданно даже для мещанской семьи. Она что же, крестьянка?
— Ой, нет, они дворяне. Только нетитулованные… — Родриго замялся. — Да, я знаю, что это мезальянс, папа! Они живут не очень богато, но она не бесприданница! Представляешь, какой-то тайный благодетель еще давно открыл на имя ее матери счет в банке, и они получают оттуда проценты, а еще на рождение каждого ребенка тоже приходят деньги — там вроде бы завещание.
— Да уж… я вижу, ты времени даром не терял и успел за один-единственный вечер — вы ведь были там проездом? — неплохо изучить свою избранницу. Ну и как же фамилия прелестной Фантины? Надо ведь знать, с кем я собираюсь породниться, если ты настроен так серьезно.
— Лансар… Папа? Папа?! Да что я на этот раз такое сказал?! Папа!!!
***
— Папа, — осторожно сказал Родриго, — ты только не волнуйся, пожалуйста, но я тут познакомился с еще одной девушкой, и она тоже мне понравилась.
— Так, — Рокэ вздохнул. — Давай лучше сразу: кто она такая, как ее зовут, как ее фамилия и кто ее родители?
На этот раз беседа проходила в Алвасете: Рокэ уехал домой, для всех — чтобы поправить здоровье (и это было не совсем неправдой), а на самом деле — чтобы спокойно поразмышлять и выбрать наконец себе преемника. Сам он, прослужив в этой должности больше четверти века — дольше многих своих предшественников, — наверное, останется в памяти соотечественников бессменным Первым маршалом Талига. Рокэ, перебрав известных ему молодых военных (и с сожалением отбросив Ричарда, который уже давно заявил ему, что не хочет становиться даже маршалом, вообще не стремился делать военную карьеру и так долго сидел в полковниках, что Рокэ даже начал волноваться), склонялся к кандидатуре пресловутого шутника — Валентина Придда: в первые десятилетия после Излома жизнь сделалась настолько мирной, что возглавить армию, наверное, должен был человек, умеющий не столько водить войска в бой, сколько управляться с бумагами, дипломатией и прочими штабными делами.
— Ее зовут Дельфина, — сказал тем временем Родриго. — Она чистая кэналлийка, с севера: живет неподалеку от Сеньи. Правда, она вот точно из мещан… но не бедствует: у ее матери рыбацкая артель.
— Отлично, — скептически проговорил Рокэ. — Дельфина, Фантина — дофина, инфанта: все у тебя одно и то же. Ты же не собираешься на ней жениться, Ийо? Или собираешься? Нет, если у вас большая любовь, то делать, конечно, нечего, да и семейный прецедент — сам знаешь — позволяет нам любые браки… И как же все-таки ее фамилия? Богатая рыбачка из Сеньи… что-то вертится, но не могу вспомнить.
— Обычная кэналлийская фамилия, — Родриго пожал плечами. — Нэгро. Мать вот — Изабелла Нэгро, а отца нет. Он давно умер, Дельфина его совсем не знала.
— Нэгро, Нэгро, Изабелла Нэгро, рыбаки… — пробормотал Рокэ, пробуя имя на вкус — и вдруг понял, где и когда его слышал. — Каррьяра, Ийо! Ты все-таки решил вогнать меня в гроб?!
Не так давно — года два назад — Рокэ доложили, что на севере страны нашлась боевая подруга Налетчика — недоброй славы «Изабеллочка»: бандитка как будто теперь остепенилась и занялась мирским, добропорядочным, но прибыльным делом: держала рыбацкую артель. Доказательств, что это именно она, у Рокэ не было; если бы соберано вдруг приказал арестовать почтенную матрону, ничем дурным не зарекомендовавшую себя, подданные бы его не поняли, — поэтому он решил выждать, не поднимет ли снова голову шайка Налетчика, и понаблюдать: может быть, Беллочка теперь вообще забросила дело «свободной Кэналлонии» и занялась банальной контрабандой или браконьерством. Но время шло, бандитка никак не проявляла себя, и не удавалось выяснить, сколачивает ли она новую шайку под видом рыбацкой артели; Рокэ уехал в столицу и, погрузившись в другие дела, задвинул историю с ней на задворки памяти.
— Но почему, папа?! — обиженно спросил Родриго. — Что опять не так?! Что я такого опять сказал?
— Девица еще не прислала тебе “Vengador”: «Ищет он — то есть она — Родриго Алву, чтоб воздать ему за зло»? Нет? Ну так жди: скоро пришлет! Нет, ну надо же: из всех юных кэналлиек выбрать именно эту! Или она сама тебя нашла, потому что уже на тебя нацелилась и выслеживала?
— Да о чем ты, папа?! — выкрикнул Родриго.
— Ни о чем! Знаешь, почему у твоей избранницы нет отца? Да потому что я его повесил! И его, и его братьев — а от двух братьев избавился еще дедушка, и еще одного застрелил Ричард. Если она твоего возраста, значит, это дочь того самого, который нападал на нас с мамой на свадьбе.
— Как злая фея из сказки, — растерянно пробормотал Родриго. — Да, помню. Папа, но откуда ты знаешь, что Дельфина — дочь того бандита?
— Мне известно кое-что о ее матери, — отрезал Рокэ. — Ийо, я надеюсь, вы еще не дошли до поцелуев или того больше? Барышня наверняка с рождения больна дурной болезнью! Знаешь, на ее фоне девица Лансар уже не кажется мне таким уж плохим выбором — я даже, пожалуй, готов тебя благословить!
Родриго вскочил.
— Ты на нее наговариваешь! Я сам проверю, что не так с ее матерью, и если окажется, что это честная женщина, то я… то ты… то ты извинишься!
— Изволь, — сказал Рокэ, но Родриго его уже не слышал: он выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью.
— Соберано, — доложил через пару дней командир отряда, тайно посланного вслед за Родриго в город Сенья, — по вашему приказу, банду мы нашли, разоблачили и разогнали. Как вы и думали, они маскировались под рыбацкую артель.
— Все-таки оказалась банда? — уточнил Рокэ. — Неужели опять Налетчик? Вы кого-нибудь взяли для допроса?
Командир отряда покачал головой:
— Нет. Тех, кого схватили, повесили на месте — если кто-то и успел сбежать, то таких мало. Многих убили еще в драке — вот их атаманшу как раз пристрелили. Главаря не было, только эта стерва — ну и бешеная же тварь!
— Так, ну ладно — жаль, конечно, что опять некого допросить, но что здесь сделаешь. В любом случае, молодцы. А где Родриго?
— Соберанито… — командир замялся, — …скоро приедет. Точнее, его скоро привезут.
— Привезут? — Рокэ прищурился. — Почему? Что с ним?
— Он ранен, соберано: эта стерва метнула в него кинжал. Соберано? Соберано?! Соберано!!!
Когда Рокэ наконец снова выпустили из постели и он сумел добраться до комнаты Родриго, тот уже как раз тоже поправился достаточно, чтобы вести разумную беседу. Теперь вырваться из-под надзора оказалось сложнее, чем в те далекие дни двадцать лет назад, когда Рокэ прошлый раз болел в Алвасете: если тогда за ним присматривала, в общем, только Эдит, то сейчас рядом были и жена, и младшая дочь, и снова Эдит, которая, узнав новости, молниеносно собралась и приехала с Марикьяры, и еще почему-то Ричард, непонятно откуда взявшийся в Кэнналлоа, очень встревоженный и сам как будто не вполне здоровый. Он объяснил, что отправился в Алвасете, взяв отпуск в полку, как только начали ходить слухи о том, что Рокэ хочет уходить в отставку; по пути в трактире возле границы он услышал, что в городке неподалеку вроде бы орудует банда контрабандистов, которую пропустили люди соберано, разогнав только бандитов — очередных сторонников Налетчика и поборников «свободной Кэналлонии». Ричард, за годы службы на надорской границе набивший руку на контрабандистах, заинтересовался — точнее, сделал стойку, как охотничья собака, — завернул в Сенью и действительно раскрыл там еще одну банду, которая тайком перевозила в рыбе ни много ни мало — алмазы. О том, что произошло между ним и контрабандистами, Ричард молчал — не желая, должно быть, лишний раз волновать Рокэ, — но судя по тому, как скованно он двигался, когда забывал следить за собой, и морщился, когда думал, что Рокэ на него не смотрит, и здесь наверняка не обошлось без легкого ранения.
Родриго же выглядел таким несчастным, что Рокэ, как только он вошел к сыну в комнату, сразу расхотелось его воспитывать: он был очень бледен, лежал, откинувшись на подушки, с холодным компрессом на лбу, и явно еще страдал от горячки. Доротея, младшая дочь, вскочив, охотно уступила Рокэ место, и он, опустившись на стул, начал:
— Ну что же, Ийо, я вижу, ты выяснил все, что хотел? Убедился, что это были и правда бандиты? А что же твоя любовь — наверное, прошла, испарилась?
— Выяснил… — сказал Родриго. — Папа, мы же их поймали!
— Да, и вы молодцы — и ты молодец, что поехал разбираться и невольно их спровоцировал — хотя стоило бы, наверное, изначально сделать иначе. Может быть, и я был не совсем прав, — признал Рокэ. — Но, Ийо, ты не ответил — что там с девушкой? Неужели она до сих пор тебе нравится? Тогда, наверное, хорошо, что мы ее не поймали: свидания в тюрьме — или, того хуже, тюремная свадьба — это, конечно, очень романтично, но для наследника соберано несколько чересчур, согласись?
— Папа! — возмущенно воскликнул Родриго и, попытавшись приподняться на локте здоровой руки, тут же зажмурился, сжал зубы и издал короткий стон; Рокэ, склонившись к нему, поспешил уложить его назад на подушки.
— Ш-ш-ш, Ийо… Полежи, ну-ка, не шевелись. Вот так, хорошо. Тебе нужно выпить лекарство, сейчас…
Отмеряя в стакан знакомое снадобье из флакона, Рокэ с отстраненным удивлением отметил, что его прикосновения не приносят сыну такого же мгновенного облегчения, как некогда — как обычно — Ричарду: занятно же устроено их мироздание, если власть сакрального императора над своим Повелителем считается достаточной, чтобы лечить наложением рук, а связь между отцом и сыном — нет.
— Папа, Дельфина не виновата! — упрямо проговорил тем временем Родриго.
— Как это не виновата? Ийо, девица заманила тебя в ловушку и чуть не убила! Она наверняка специально для этого и навязалась к тебе!
— Она ничего не знала — даже не подозревала! И вообще, она меня спасла! Толкнула под локоть свою сумасшедшую мамашу, когда та кинула в меня кинжал — и поэтому он попал не в сердце, а в плечо! — Родриго снова поморщился и, устав от длинной тирады, прикрыл глаза.
— Вот как. И она тебе до сих пор нравится больше других, и поэтому…
— Нравится, — сонно пробормотал Родриго: лекарство начало действовать, и он уже засыпал. — Но не то чтобы больше других… Не знаю, кто все-таки больше: Дельфина или Фантина… Папа…
— Отдыхай, — Рокэ провел ему рукой по волосам. — Знаешь, Ийо, сейчас я уже полностью согласен на девицу Лансар.
Поколение Некст (2): Готлиб и Розмари
Страшная святочная история о том, как кто-то чуть не замерз насмерть в снегу, а потом счастливым образом познакомился с кем-то еще.
читать дальше— Ну и глушь, — проворчал эр Ричард, недовольно оглядываясь по сторонам и стараясь разглядеть хоть что-то за пеленой падающего снега. — Забрались же мы с тобой по милости этих молодчиков. Еще и холод!
Готлиб поежился и кивнул: зима в этом году выдалась необычайно снежной. Сам он здесь постоянно мерз: он, конечно, родился в Кадане, где морозы бывали и посуровее этих, и держались не в пример дольше, но успел семь лет прожить в Кэналлоа — до того, как эр Ричард, взяв его, по договоренности с матушкой, в оруженосцы, привез опять на север, в расположение армии, которая стояла в Надоре, на каданской границе. Почти всю прошлую зиму — первую его зиму на службе оруженосцем — они провели в Алвасете, но в этом году вместо отпуска эр Ричард — то есть полковник Окделл — вынужден был остаться в Надоре и гоняться за шайкой бандитов, на которых пожаловались маршалу местные крестьяне. Постепенно почти всех разбойников переловили, и вот жалкие остатки некогда большой банды эр Ричард с Готлибом и преследовали уже несколько дней.
— Уже ближе до дома, чем до гарнизона, — хмуро продолжил эр Ричард, поднимая взгляд на серое небо, затянутое низкими облаками. — Хорошо хоть дети в Кэналлоа. Не понимаю, почему герцогиня тоже не захотела поехать: она-то ведь совсем не привыкла к такой погоде!
Эр Ричард был отличным господином: серьезным, приветливым и не очень строгим, с ним было интересно, и Готлиб был рад ему служить — и он был бы еще лучше, если бы не волновался так часто по пустякам.
— И не представляю, где они тут прячутся, — вернулся эр Ричард к теме, прищуриваясь и вглядываясь в даль. — Ни густых лесов, ни просторных пещер, ни больших деревень, где можно затеряться. Копают землянки? Устроили себе схрон в какой-нибудь расселине?
Он был прав: горы здесь уже были не такими отвесными, а ущелья — не такими узкими, как те, в которых обычно устраивали засады холтийские контрабандисты, за два без малого года успевшие надоесть Готлибу (радовало только то, что они почти вытеснили других — его соотечественников, с которыми он не хотел бы встречаться); убогие рощицы, изредка попадавшиеся на пути, были слишком маленькими, чтобы встать там лагерем; и везде, сколько хватало взгляда, простирались пологие пастбища, куда летом выгоняли овец. Последние часы они как раз ехали по такому, и оно тянулось так долго, что эта белая покрытая снегом равнина начала напоминать Готлибу не то бескрайние поля его родины, не то варастийские степи, которые они проезжали, выбрав неверный маршрут, когда бежали с матушкой из Хегреде в Талиг.
— Еще и метель поднимается, — с неудовольствием закончил эр Ричард, проведя рукой по лицу и стряхнув с шапки снег, и, передернув плечами, поплотнее запахнул дорожный плащ, подбитый мехом. Какое-то время они ехали молча — тишину прерывал только свист ветра, — как вдруг снежная мгла расступилась, и из нее навстречу им вынырнули четверо конных: лиц Готлиб не разглядел, но увидел, что двое вооружены дубинками, один — охотничьим мушкетом и еще один — пистолетом и кривой саблей. Бандиты, за которым они столько гнались, наконец нашли их сами. Раздались выстрелы, эр Ричард что-то резко скомандовал, Готлиб разрядил пистолет в того, который вырос прямо перед ним, выхватил шпагу и бросился в бой. Схватка длилась, наверное, недолго, но Готлиб утратил чувство времени и снова осознал мир вокруг только тогда, когда четверо бандитов уже валялись на снегу, как кучи черного тряпья, а вдалеке слышалось ржание их коней.
— Поехали, Готлиб, — странным голосом велел эр Ричард и медленно, неловким жестом потянув за уздцы, развернул лошадь. — Потом пришлем кого-нибудь за этими, а нам надо отсюда убраться, пока не началась буря.
— А мы не заблудимся? — с сомнением спросил Готлиб: метель уже так разыгралась, что не видно было не то что вершин, а даже силуэтов окрестных гор, и он не бы уверен, что они не потеряли дорогу. Эр Ричард на это ничего не ответил — может быть, не хотел говорить на ветру или немного обиделся, что Готлиб ему не поверил. Стараясь держаться как можно ближе, чтобы не оторваться и не остаться одному, Готлиб поехал рядом, не спуская глаз с эра, и вскоре заметил, что тот клонится вперед сильнее, чем нужно, чтобы защититься от вьюги, и то и дело перехватывает повод, как будто выпускает из рук и ловит снова.
— Эр Ричард! — позвал Готлиб. — Вы же не ранены?
— Да ерунда, — эр Ричард, повернувшись к нему, поморщился, и Готлиб понял, что угадал. — Надо сначала отыскать какое-нибудь жилье, а там разберемся. Тут недалеко, кажется, Найтон, правда, выше в горы, и вотчина Манриков — не то чтобы я с ними дружил, но какие-нибудь уж крестьяне… — не договорив, он начал заваливаться набок, и Готлиб едва успел его подхватить.
— Эр Ричард… — повторил он, похлопав одной рукой эра по щекам. — Куда вас ранили? Вам же не попали по голове?
Ответа не было, и Готлиб испугался. Быстро спешившись — и провалившись при этом в снег чуть ли не по пояс, — он стащил вниз и эра Ричарда и, уложив спиной на утоптанный пятачок, попытался осмотреть — или скорее ощупать: к своему ужасу, он обнаружил, что у того ранено и сильно кровоточит бедро, а на голове, под волосами, наливается большая шишка — должно быть, толстая шапка не спасла от прямого удара дубинкой. Некстати вспомнилась сцена, случайно подсмотренная в Алвасетском замке девять — получается, уже почти девять — лет назад, в первое лето после их с матушкой побега. Волнений и так было достаточно: матушка сверкала глазами и, срывая голос, орала на слуг; тетя Теодора — то есть, конечно, Ее Высочество — причитала и заламывала руки; а эр Ричард — тогда для Готлиба герцог Окделл — все возмущался, что, мол, как же так, что за дикарские нравы, что за мода прошлого Круга, откуда религиозные гонения и зачем тогда вообще было проводить ритуал, если никто все равно не утихомирился. И вот однажды вечером, когда взрослые, наспорившись, разошлись по углам, а Готлиб забрался на открытую террасу и глазел там на южные звезды, он услышал, как дядя Рокэ — то есть, конечно, Его Светлость герцог Алва, супруг Ее Высочества, — распекает эра Ричарда: «Дикон, ну что опять такое? Ты ведь знаешь, что тебе совершенно нельзя ударять голову! Ты прекрасно представляешь сам, насколько это опасно! Ну неужели сложно быть осторожнее? Куда ты там опять полез у себя на границе?» Тогда Готлиб не догадался, в чем дело, но сейчас понял, что, наверное, эр Ричард как раз был в отпуске по ранению и приехал поправляться в Кэналлоа. Прокрутив в памяти тот давешний разговор, Готлиб встревожился еще сильнее: что значит — опасно? Он умрет? Лишится рассудка? Больше не придет в себя?
— …или хотя бы добраться до высоких скал, чтобы найти там укрытие, — вдруг сказал эр Ричард и открыл глаза. — Готлиб, что такое? Почему мы в снегу?
— Вы ранены! — объяснил Готлиб. — Вас надо перевязать — не крутите только, пожалуйста, сейчас головой!
— Ладно… — пробормотал эр Ричард. — Но лежать на голом снегу — не дело. Сними, наверное, хотя бы седла…
Готлиб встал во весь рост — не с первого раза и набрав полные сапоги снега, — и, выглянув из-за сугроба, который успело намести вокруг них, обнаружил, что обе лошади уже куда-то убрели, унеся с собой седельные сумки и все, что там было: и походную аптечку, и запас еды, и фляжки с крепким вином, и даже огниво, трут и кресало, которые, по-хорошему, нужно было бы еще давно переложить за пазуху или в карман. Следы копыт мгновенно замело, вой ветра заглушал любые звуки, и отыскать лошадей, если только они не вернутся сами, было уже невозможно.
— Гм, — предложил Готлиб, снова опускаясь на колени перед эром. — Давайте я вас сейчас перевяжу — нарву вот полос из сорочки, — а потом схожу за подмогой.
Он потянулся к застежкам верхнего камзола, но эр Ричард прервал его:
— Вот еще — раздеваться на таком морозе: кровь сама остановится. Попробуй, конечно, сходить… — он с сомнением вгляделся в снежную мглу. — Только оставь для себя какую-нибудь яркую метку.
Готлиб кивнул, воткнул в снег шпагу и навязал на нее, сняв с себя и с эра Ричарда, две перевязи, обе ярко-желтые: свою, корнетскую — совсем узкую ленточку, и его, полковничью — с черно-белой полоской посередине. На этом его удача закончилась: стоило ему сделать с десяток шагов, как сильный порыв ветра чуть не сбил его с ног; идти вперед было трудно, у него моментально замерзли руки в рукавицах и пальцы ног, ледяными иголками закололо лицо, и перехватило дыхание. На чистом упрямстве он продвинулся еще на пару сотен бье, но дальше идти не мог: с трудом пробираясь сквозь снег, он вернулся к эру Ричарду и, совсем обессилев, опустился рядом, привалившись к нему спиной; тело от холода почти не слушалось. Эр Ричард лежал неподвижно, и, может быть, даже не дышал, и Готлиба начал бить озноб.
— Готлиб, — пошевелившись, вдруг тихо позвал эр Ричард. — Не бойся, все будет хорошо. Иди сюда…
Он приподнял полу плаща, и Готлиб, забравшись под нее, устроился, как в коконе, тесно прижавшись к эру. Сознание у него мутилось, он не мог понять, то ли согрелся, то ли окончательно замерз — и, то ли чтобы взбодриться, то ли уже в полубреду, принялся напевать старую, с детства знакомую каданскую песню — как будто про себя, а на деле, как он потом узнал, — вслух и довольно громко. Убаюканный его голосом, эр Ричард заснул, а вскоре и самому Готлибу стало совсем тепло, и он тоже задремал. Сквозь сон он смутно расслышал скрип снега, топот, чужие возгласы, ругательства; ощутил, как его приподнимают, трясут за плечи, закутывают, берут на руки и несут; но куда — уже не различил: он окончательно лишился чувств.
***
Стоя у приоткрытой двери, наблюдая (а на самом деле — тайком подглядывая), как герцогиня Окделл хлопочет над супругом, Розмари, девица Рокслей — графиня Рокслей по рождению, — чувствовала, как мучительно борются в ней наследие, воспитание и убеждения.
Розмари всегда была в тени матери — даже теперь, все последние пять лет, что они не виделись: после смерти отца мать осталась в столице, а Розмари, перейдя под опеку дяди Джеймса, вырвалась из-под ее крыла, вернулась в имение и с тех пор — с шестнадцати лет — жила здесь безвылазно; мать же не приезжала в имение ни разу, занимаясь в столице — наверняка — тем, чем привыкла. Дядя Дэвид тоже предпочитал сельской жизни придворную, стараясь держаться поближе к Ее Величеству, а дядя Джеймс — нынешний граф Рокслей — постоянно пропадал в армии и каждый раз, снова уезжая в полк после короткого визита в имение, оставлял Розмари полноправной хозяйкой замка. Когда-то, наверное, хотя бы кто-то из них должен был бы жениться, чтобы наследство — графский титул и земли — не утекло на сторону, к дальнему родственнику; но ни один, ни другой не спешили, и Розмари могла их понять: никому не хочется вводить молодую супругу, приличную, добродетельную женщину, в дом, получивший благодаря прежней графине дурную славу. Могла понять она и принца Карла, который все еще считался ее женихом — должно быть, пока он сам или кто-то другой не вспомнит об этом и не озаботится разорвать помолвку официально. Розмари не была влюблена в Карла, и он не был влюблен в нее, и они давно решили между собой, что помолвка для них ничего не значит; и появилась она только потому, что мать, придворная дама Ее Величества, являясь во дворец, вечно брала с собой Розмари и отправляла ее поиграть с принцем; принц был старше Розмари на три года, и ему не было интересно, но она неплохо проводила время в компании принцессы Анжелики; и еще потому, что в поколении принца — как и в более старших — молодых людей было гораздо больше, и Розмари оказалась единственной девицей из дворянской семьи нужного возраста в его окружении. Сейчас Розмари было уже двадцать (почти двадцать один и, родись она мальчиком, в этом году избавилась бы уже от чужой опеки), принцу — двадцать четыре, они иногда переписывались, и она знала, что он мечтает жениться по любви. Репутация Розмари же, наверное, из-за матери давно была безнадежно испорчена, и ей стоило ждать разве что охотников за приданым.
Тень матери… Да что говорить — даже герцог Окделл, очнувшись и выяснив, что он в замке Роксли, первым делом настороженно спросил, дома ли вдовствующая графиня, и, когда Розмари ответила ему, что та в столице, на его лице отразилось неподдельное облегчение. Наверное, герцога с матерью тоже связывала какая-то недостойная, как у нее всегда, история, но Розмари, к счастью, не удалось надолго над ней задуматься, потому что как раз прибыла герцогиня Окделл со свитой: личным врачом и его помощником, фрейлинами и слугами, и замок охватила суматоха. Герцогиня была такой спокойной, такой безмятежной, как талая прозрачная вода весной, что Розмари, глядя на нее, и сама почти перестала тревожиться. Она не знала герцога и герцогиню близко, но встречалась с ними на маленьких приемах, которые те устраивали в Надорском замке для окрестного дворянства (отец, уважавший чистоту старой крови и древние традиции, наверное, был бы рад, что сюзерен помнит о своих вассалах), и на чужих праздниках, и каждый раз любовалась герцогиней, немного восхищалась, может быть, немного завидовала; и, может быть, втайне хотела, чтобы та — а не графиня Дженнифер — была ее матерью… У герцога, между прочим, был и сын, но на много лет младше Розмари, поэтому породниться с герцогиней у нее ни за что бы не получилось.
Герцогиня Окделл тем временем поила герцога лекарством — каким-то незнакомым снадобьем, которое смешал привезенный с собой врач, — с ложки и после каждого глотка, склонившись, запечатывала ему губы поцелуем. Розмари знала, что моду на подобные игры — в раненого и сиделку, больную и врача — ввела нынешняя графиня Савиньяк (или графиня Лэкдеми: Розмари никак не могла запомнить, за кого все-таки эта женщина вышла замуж: словом, урожденная герцогиня Ноймаринен), — знала, конечно, от матери, как знала еще много другого, чего не хотела бы знать никогда. Но ведь герцог и правда, непритворно, был ранен; и эти поцелуи казались такими невинными, чистыми, почти целомудренными, смотрелись так естественно, как будто герцог с супругой были единым целым. Интересно, заботится ли он о жене так же трепетно, когда нездоровится уже ей?
Герцогиня, отставив стакан с лекарством, приложила ладонь к виску супруга и что-то пробормотала: быть может спрашивала, не больно ли ему, — они говорили тихо, и до Розмари долетали только обрывки фраз. Герцог слегка поморщился, и оба синхронно покачали головами — и оба, наверное, улыбнулись, но Розмари не видела лица герцогини.
— Ты потерял много сил, — сказала герцогиня.
«…нужно их поберечь: помолчи», — продолжила для себя Розмари ее реплику так, как всегда уговаривали больных в сентиментальных романах: вам нужно поберечь силы, сейчас нельзя разговаривать, и волноваться тоже нельзя, полежите, я буду рядом.
— …нужно восстановить, — продолжила, вопреки ее мыслям, герцогиня.
— Сейчас восстановим, — засмеялся герцог, тут же закашлялся (он был не только ранен, но и подхватил в снегу сильную простуду) и, переждав, пока приступ утихнет, приподнялся на локтях и устроился на подушке повыше. — Иди сюда.
— Погоди: здесь же запирают, наверное, замки? — герцогиня встала и направилась к двери. Розмари отступила в тень, чтобы ее не заметили, и тут же услышала, как в замке повернулся ключ, — дверь плотно закрылась, отсекая любые звуки.
Усердно отгоняя непотребные картины, стараясь не представлять, чем занимаются супруги при закрытых дверях, и не думать о том, что герцогиня, приехав, попросила отдельные покои, но отказалась от собственной спальни и всю прошлую ночь провела в комнате мужа, Розмари шагала по коридорам замка, спускалась и поднималась по лестницам, заглядывая то на кухню, то в людскую, то в кладовые, то в погреб, то к экономке — проверяя, все ли в порядке, раздавая указания, выслушивая отчеты. Ее разум был занят рутиной, но душу тревожило смутное чувство, похожее не то на ревность, не то томительную тоску, не то на темную, порочную страсть, сжимавшую ей грудь (слово, которое вертелось у Розмари на языке, она тоже гнала от себя). Не желая размышлять о наставлениях — так называемых наставлениях — матери, пришедшихся бы к случаю, Розмари принялась вспоминать о том, как герцог вообще оказался в замке в таком плачевном положении.
Это случилось в тот день, когда на улице как раз разыгралась жуткая метель — почти буря, — и Розмари уже начала жалеть, что отпустила десяток солдат из замкового гарнизона на охоту, и надеялась, что им хватит ума поскорее вернуться и не геройствовать понапрасну. Чем дольше их не было, тем сильнее она волновалась; за окнами быстро стемнело — зимний вечер наступил раньше обычного, — и только когда во дворе наконец раздались возбужденные голоса, топот копыт, лошадиное ржание, Розмари вздохнула с облегчением.
— Графиня, — постучав, в кабинет вошел управляющий, — необходимо ваше присутствие.
— Да? — Розмари вскочила: тревога, отступившая было, когда охотники вернулись, снова нахлынула на нее. — Что-то случилось на охоте? Несчастный случай с кем-то из солдат? Кто-то ранен?
— Гм, нет, — управляющий нахмурился. — С ними все в порядке, но они говорят, что нашли в снегу двух замерзших людей, вроде бы военных, и привезли в замок. Я бы хотел, чтобы вы сами посмотрели.
— Хорошо, конечно, пойдемте! Кратко расскажете мне по дороге, пока мы спускаемся, что там произошло!
История в пересказе управляющего звучала совсем странно, почти сказочно: сначала охотники будто бы наткнулись на двух оседланных лошадей, бредущих неведомо куда; потом за завыванием ветра вдруг услышали, как кто-то поет, пошли на голос, а когда песня стихла, то разглядели яркую тряпку, привязанную почему-то к шпаге. Раскопав сугроб, они обнаружили под снегом двух людей — по счастливой случайности, они были еще живы, но совсем заледенели.
— Вы же послали за врачом? — спросила Розмари.
— Лучше вы сами сначала посмотрите, — проворчал управляющий. — Вдруг это какие-то бродяги, бандиты — сами знаете, что в наших краях орудовала шайка, — или дезертиры, или, того хуже, перебежчики из-за границы!
Розмари хотела было ему возразить, что долг человеколюбия велит помогать любому, будь то бродяга или перебежчик, но тут они как раз дошли до караульной, куда отнесли спасенных, и, едва бросив взгляд на лицо старшего из военных, Розмари узнала его: не узнать эти черты было невозможно.
— Да это же герцог Окделл! — воскликнула она. — Скорее, не стойте столбом: их надо согреть! Прикажите готовить теплые ванны, пусть проветрят комнаты в хозяйском крыле и застелют постели — и отправьте уже, наконец, кого-нибудь за доктором!
За этими мыслями Розмари не заметила, как снова оказалась в том же коридоре, из которого недавно позорно сбежала, — на пороге комнаты юного спутника герцога Окделла. Она знала его имя: придя в себя, молодой человек отрекомендовался как «корнет Готлиб Чилл, оруженосец полковника Окделла», — но не была уверена в титуле и поэтому сомневалась, как нужно к нему обращаться. Кажется, говорили, что герцог взял в оруженосцы кэналлийца — значит, наверное, он рэй, то есть, как принято было переводить кэналлийские титулы, маркиз. Однако внешность совсем не была кэналлийской: он скорее был неуловимо похож на герцогиню Алва, которую Розмари видела всего пару раз, и то мельком: герцогиня почти не бывала при дворе. Впрочем, расспрашивать молодого человека было неловко, да и недосуг: сначала его одолела горячка, и он лежал в забытьи; потом очнулся герцог Окделл; потом прибыла герцогиня: Розмари написала и ей, и в полк, в расположение Северной армии, на следующее же утро после того, как герцога нашли.
— Как вы себя чувствуете, маркиз? — спросила Розмари, отворяя дверь и входя.
Молодой человек не спал и вообще выглядел куда бодрее, чем раньше: не таким умиротворенным, как герцог, но и не таким изможденным, больным и несчастным, как в первый день: должно быть, личный врач герцогини знал свое дело лучше, чем местный лекарь. Он пошевелился под одеялом, устраиваясь удобнее, поморщился (врач докладывал, что, как герцог застудил грудь, так и его оруженосец застудил поясницу, и теперь у него болела спина и отчего-то ноги) и улыбнулся:
— Благодарю вас, графиня, все в порядке.
— Вам ничего не нужно, всего достаточно? — Розмари подошла и присела на кресло у постели (не так близко, как сидела герцогиня, а на подобающем расстоянии). — Хотите попить?
— Всего достаточно, кроме того, что мэтр пока не разрешает вставать, — признался молодой человек и, снова поморщившись, попросил: — Да, пожалуйста, если вам не трудно.
Окинув взглядом комнату, Розмари обнаружила на столике у кровати кувшин с травяным отваром, уже остывшим, и точно такой же стакан, точно такую же ложку и точно такую же баночку со снадобьем, как стояли у герцога; наливая отвар из кувшина и подавая его молодому человеку (их пальцы при этом на мгновение соприкоснулись, и Розмари от неожиданности чуть не отдернула руку), она тут же снова вспомнила, как это делала герцогиня; тут же снова невольно представила, что происходит в соседней спальне; посмотрела на кровать, на подушки, на светлые вихры, широкие плечи, на ноги, закутанные одеялом, и у нее против воли вырвалось:
— Вы же ничего себе не отморозили? Ничего… важного или ценного?
— О, нет, к счастью, ничего! Я бы знал!
На самом деле, она тоже знала — врач бы ей обязательно сообщил, если бы такое случилось, — но не успела остановить себя и продолжила — как будто не она сама, а мать говорила ее устами:
— Может быть, нужно проверить?
— Что? — с недоумением спросил молодой человек, и Розмари захотелось влепить себе пощечину.
— Ничего, извините! — быстро сказала она, опомнившись. — Простите, я задумалась! Маркиз, хотите, я вам почитаю вслух? Я же правильно, кстати, называю ваш титул — маркиз?
***
— Так я, наверное, испрошу у матушки благословения? Как вы на это смотрите, Розмари? — осторожно спросил Готлиб. Завтра герцог — получивший отпуск по ранению: из ставки армии прислали письмо, — уезжал домой, а потом собирался в Алвасете, и Готлиб, конечно, ехал с ним; это значило, что он уже скоро увидится с матушкой — но еще раньше покинет Розмари. Беседы с ней очень скрасили его пребывание в замке, пока Готлиб с эром Ричардом приходили в себя после их снежного приключения: не только в первые дни, когда разговоры с ней — и вообще ее забота — отвлекали его от болезни (однажды, насмотревшись, наверное, на эрэа Юджинию, Розмари даже взялась кормить его, ослабевшего от жара, с ложечки, и это было одновременно страшно неловко и крайне приятно); но и потом, когда ему стало лучше; и еще позже, когда он уже совсем поправился, а эр Ричард — еще нет, поэтому врач запретил ему путешествия, и они оставались в Роксли. Незаметно для самих себя они перешли с обращения по титулам к обращению по именам, и постепенно Готлибу стало понятно, что мысль о матушкином благословении кажется ему вполне резонной, и вот наконец сегодня он произнес ее вслух. Впереди, конечно, лежал тернистый путь: матушка поначалу ни за что не согласится принять иноверку — пусть в Талиге давно уже примирились две конфессии, но матушка считала, что здесь все равно верят не в то и не так, как она привыкла и как считала правильным, а вопрос убеждений для нее был вопросом жизни и смерти; но Готлиб надеялся ее переубедить.
— Благословения? — растерянно спросила Розмари. — Нет, вы шутите, Готлиб! Это невозможно! Этого никогда не получится! Я для вас не пара!
— Но почему? — удивился он. — Мне казалось, мы ведь с вами уже обсуждали, что… что вы, наверное, не против… Или дело в вашей семье? Но наши семьи, как я понял, примерно равны по происхождению, и вы воспитывались при дворе…
Розмари невесело рассмеялась; Готлиб накрыл ее ладонь своей, и несколько минут они сидели молча, пока она вдруг не вырвала у него свою руку и не воскликнула:
— При дворе! Иногда мне кажется, что я воспитывалась в веселом доме! Сначала мать… Потом Ее Величество начала благоволить герцогине Эпинэ — а ведь все знают, что до свадьбы она была куртизанкой! Потом появилась эта женщина, графиня Савиньяк… Да что далеко ходить — даже сама Ее Величество…
— Стойте! — прервал ее Готлиб. — Нельзя говорить такое о королевской особе: это просто опасно! Розмари, вы переживаете совершенно зря и как будто просто выдумали повод, а сейчас уже заговариваетесь! Даже если ваша матушка и позволяла себе какие-то… вольности, то вы ведь не она. Признайтесь, может быть, есть что-то еще, другая причина?
— О да, — сказала Розмари. — Еще я помолвлена. Правда, это давняя история, никто ничего уже не ждет, и мы договаривались не стоять друг у друга на пути, поэтому нужно будет написать и разорвать уже эту помолвку.
— И с кем же вы помолвлены?
— С принцем Карлом.
Готлиб словно воочию увидел, как все его планы и надежды летят прямиком в Закат: уж он-то прекрасно — по семейному опыту — знал, что означает поссориться с правящей фамилией и чем это может закончиться.
— Это, конечно, очень неудачно, — медленно проговорил он. — Вам лучше не писать ему самой: поверьте, не стоит вставать на пути у королевских особ.
Розмари вздохнула:
— Да… я тоже об этом думала. Ну что же, мы подождем: может быть, Его Высочество сам вспомнит и напишет.
— Подождем, — согласился Готлиб и, приобняв ее за плечи, притянул к себе.
***
Им пришлось ждать почти два года, пока однажды на большом придворном балу принц Карл не познакомился с Мэри Окделл, и все не разрешилось само собой.
_______________________
Примечания:
- Розмари Рокслей (в каноне Розмэри, род. в 398 г.) — законная дочь Генри и Дженнифер Рокслей, по имени упомянута один раз в приложениях;
- в роли Готлиба Чилла — Иван Морозов (род. на Земле в 1650 г., т.е. здесь в 400 г.), сын той самой боярыни Морозовой; в этой истории Марта Чилл (та самая Морозова) пошла путем Курбского, успела эмигрировать, бежала к своей подруге в Кэналлоа и живет там;
- попросим уважаемую радиостанцию поставить для наших героев музыку: саундтрек для Готлиба — www.youtube.com/watch?v=eu0rzgRV_Ks; саундтрек для Розмари — www.youtube.com/watch?v=XNNFbVLaADM; youtu.be/nVo79Xlm9Dc?t=82 (ария из оперетты «Розмари», в русском переводе известна как «Цветок душистый прерий» и не имеет ни одного общего слова с оригиналом: youtu.be/r1Uqt4FoVg4?t=36).
Айрис/Берто: Само-АУфанфик для Jujujul (которая делала ставку на одну сюжетную линию и угадала) про Айрис/Берто.
Само-АУ, в котором у Айрис и Берто все складывается, а Руперту дают отставку: альтернативная отвилка от 32 главы.
Записка от Берто нагнала Ричарда на полпути в столицу: до свадьбы Айрис оставалась неделя, и Ричард, отпросившись из гарнизона чуть пораньше, ехал теперь домой. Дорога шла через перелесок и скоро должна была вывести к деревне, и Ричард как раз взялся занимать себя созерцанием — тренировался находить и отмечать красоту в мельчайших деталях (как сложены листья деревьев, как перетекает между ними тень, как сквозь них просачивается свет, как изогнута ветка, как шуршит под копытами сухая земля) и удерживать на них внимание, — когда к нему подбежал мальчишка-оборванец, ростом едва ли по стремя, и, стоило Ричарду придержать лошадь, сунул ему в руку скомканный листок бумаги и тут же припустил прочь, не дожидаясь, пока ему кинут медяк.
Берто, который вообще-то по приказу эра Рокэ должен был сейчас скучать где-то далеко в море, писал, что остановился на постоялом дворе на северном, обращенном к столице, краю деревеньки, и предлагал встретиться — но только секретно: так, чтобы об этом не узнала ни одна живая душа. Ричард сделал глубокий вздох, мысленно поблагодарил созерцание за то, что оно настроило его на умиротворенный лад (волноваться как будто уже разрешили, но лучше было не рисковать) и, обернувшись к денщику, Камило, ехавшему следом, сказал:
— Задержимся здесь на постоялом дворе на пару часов.
Камило невозмутимо кивнул, и Ричарду вдруг пришло в голову, что тот может проговориться (или, хуже того — намеренно донести) эру Рокэ об этой встрече — и у Берто, наверное, будут неприятности, особенно если он сбежал с флота и теперь скрывался; и Айрис обязательно расстроится. Всю дорогу до постоялого двора он прикидывал, как бы ему отделаться от денщика: прямо попросить подождать внизу, или поручить ему лошадей, или вообще приказать погулять по округе, или…
На его счастье, хозяин постоялого двора уже ждал их у входа и, поприветствовав Ричарда, сразу повел его наверх, в жилые комнаты, а Камило предложил скоротать время в общем зале за кувшином-другим вина. Поднявшись на второй этаж вместе с Ричардом, хозяин постучал условным стуком (три размеренных гулких удара и шесть быстрых попарно — Берто всерьез озаботился конспирацией), дверь приоткрылась, и Берто, выглянув на мгновение, схватил Ричарда за руку и затащил его внутрь.
— Дик! — воскликнул он. —Наконец-то! Как хорошо, что ты приехал!
— Берто, что все это значит? Ты же не дезертировал? — настороженно спросил Ричард, когда они наобнимались, и Берто со всех сторон его осмотрел и даже ощупал: полгода назад, когда они виделись последний раз, Ричарду было еще так худо, что он едва мог встать с кровати, и Берто, запомнив его совсем больным, до сих пор волновался, хотя они и переписывались, и он знал, что все давно в порядке.
— Ах, нет, что ты! — Берто махнул рукой. — Альмиранте отпустил! Я, правда, немного прячусь, но больше от дяди Рокэ: получается, я нарушил его приказ, раз приехал, и не хочу, чтобы он знал… Но он простит!
Эра Рамона можно было понять: все на флоте наверняка сочувствовали Берто, который вынужден был уступить возлюбленную отвратительному дриксу, да еще и вражескому офицеру, да еще и тоже моряку, и готовы были ему помогать — особенно теперь, когда эр Ротгер, единственный, кто относился к дриксу неплохо и даже немного ему покровительствовал, отбыл в экспедицию.
— Дик, устрой мне встречу с Айри! — вдруг попросил Берто, и Ричард от неожиданности вздрогнул. — Пожалуйста! Всего одну! Это важно!
— Думаешь, она согласится?.. Берто, ты же сам не хотел приезжать на свадьбу! Почему же теперь передумал?
— На свадьбу я и не собираюсь! — отрезал Берто. — Мне нужно с ней поговорить. Дик, ну пожалуйста!
— Если ты появишься в столице, то тебя сразу заметят, — сказал Ричард и сам удивился, насколько он спокоен: должно быть, эффект от созерцания еще не выветрился; или же он, сам того не сознавая, обрадовался: в глубине души у него зародилась надежда, что Айрис, встретив и выслушав Берто, откажется от дрикса.
— Да, да, — Берто закивал. — Я перебежками доберусь до города, но остановлюсь где-нибудь в предместье — пришлю записку так же, с посыльным: поймаю какого-нибудь парнишку — а ты через него сообщи, что вы с Айри решите.
— Ладно… Давай попробуем, но не знаю, что из этого получится.
— Что-нибудь да получится! — Берто, мгновенно приободрившись, хлопнул его по плечу. — Спасибо, Дик! Только не говори пока дяде Рокэ!
Спустившись в общий зал, Ричард отказался от обеда и вина, попросил стакан холодной воды и, расплатившись с хозяином, подозвал Камило. Тот безмолвно последовал за ним, и Ричард впервые пожалел, что за все это время не догадался обзавестись верным человеком — слугой или пажом, — который был бы предан лично ему, не подчинялся бы эру Рокэ и вообще не имел бы отношения к кэналлийцам. У Айрис хотя бы была Дейзи, которую прошлой зимой — когда Ричард заехал проведать родные земли — удалось забрать из Надора и определить, как они давно и планировали, в камеристки. Ричарду ничего не мешало бы точно так же взять с собой одного из надорских домочадцев, но он, привыкший, что при нем состоят кэналлийские слуги, даже не подумал об этом.
Айрис неожиданно легко приняла новости о приезде Берто и охотно согласилась на их план — повидаться с ним тайно: возможно, она уже начала сомневаться, нужен ли ей дрикс, и грядущий брак теперь немного ее тяготил. Они договорились, что назавтра же Ричард как будто вывезет ее на прогулку за город, там отошлет ненадолго эскорт, они вдвоем доберутся до условленного места встречи, а дальше уже пусть сам Берто соображает, где и как им поговорить, скрывшись от чужих глаз.
То ли удача была на стороне Ричарда, то ли Камило уже донес эру Рокэ о подозрительном визите на постоялый двор, и тот, выяснив правду через своих людей (или поручив выяснить Хуану), решил не вмешиваться, потому что и ему ведь не очень нравился дрикс, — но, так или иначе, все вышло так, как они задумали. Берто опять нанял какого-то беспризорника, через которого они обменялись записками, и вот поутру (до свадьбы оставалось четыре дня, жених собирался явиться завтра, но предупредил с дороги, что задержится еще на день) Ричард с Айрис, не сказав ни слова младшим и не взяв никакого эскорта (Хуан, на удивление, не стал настаивать, а эр Рокэ вообще как будто ту ночь провел не дома), выехали из особняка и направились к городским воротам. Уже скоро им навстречу выскочил уже знакомый посыльный, который провел их по узкой тропинке в сторону от дороги, на опушку леса, где Берто устроил нечто вроде маленького походного лагеря: его расседланный конь был привязан к дереву, на траве были разостланы два плаща, а в углублении, вырытом в земле, горел костерок.
Ричард оставил Берто и Айрис наедине и, отойдя подальше и отвернувшись, чтобы их не смущать, принялся ждать. Он не слышал, о чем шел разговор, и не знал, что между ними происходит, но воображение тут же начало подсказывать, что, возможно, Берто уже стоит на коленях и целует Айрис руки. Наконец за спиной послышались шаги, Айрис похлопала Ричарда по плечу и, когда он обернулся, сказала странным голосом:
— Поехали.
Выглядела она одновременно задумчивой и растерянной — даже немного ошарашенной, — и при этом неожиданно довольной; Берто же вообще не подошел попрощаться и только помахал им издалека. Минут пятнадцать обратного пути прошло в молчании, пока Айрис вдруг не сказала:
— Знаешь, Берто предлагает бежать и тайно обвенчаться.
— Ну да, — машинально ответил Ричард. — Бежать в Багряные земли и там завести гарем — я уже столько раз это слышал... Постой! — он резко дернул поводья. — Что, правда?!
— Ну да, — Айрис повела плечом. — Он хочет сегодня ночью, но я думаю, что надо дождаться, пока приедет Руперт, чтобы честно сказать ему это в лицо…
От этих слов у Ричарда зашумело в ушах, и он спешно представил себе игру света и тени на листьях, ветку яблони в цвету, веер с журавлями, лицо принцессы, вырез ее платья и руки; потянулся к груди пощупать амулет в кожаном футляре и вовремя вспомнил, что старый утрачен, а новый еще не готов: принцесса рисовала для него, как и обещала, другую миниатюру — двух птиц на дереве, — но пока не закончила.
— Айри, — медленно сказал он, — может быть, лучше уладить все… официально? Разорвать помолвку, заключить новую? Нет, пойми, я рад, что ты все-таки выбрала Берто, и тебе надоел твой дрикс, но все-таки…
— Берто уже нашел церковь, где согласились помочь, и договорился со священником, —заметила Айрис задумчиво, как будто убеждала сама себя, и, еще немного помолчав, решительно добавила: — Нет, лучше все-таки сегодня же ночью! Так всем будет и проще, и удобнее, а Руперту я оставлю письмо!
— Ну и где же вы будете жить? В лесу? Айри!
— А, нет, конечно: пару дней на постоялом дворе — у хозяина жена, оказывается, с Марикьяры, — а потом, когда все уляжется, уедем домой… наверное, эр Рокэ в конце концов нас простит.
Берто, похоже, успел досконально продумать все детали; Ричард понял, что Айрис не переубедить, и ему оставалось только смириться.
В свой план Айрис сумела вовлечь еще и камеристку: Дейзи якобы выпросила себе свободный вечер и отправилась погулять по городу, а на деле должна была, захватив небольшой сверток с вещами — так, чтобы хватило бы на первое время, — выбраться за городские ворота и ждать там сначала Берто, который решил, что появиться ночью в городе безопасно (не побежит же ночная стража сразу докладывать Первому маршалу, что в город въехал некий маркиз Салина), а потом — возвращения Берто с Айрис. Ночью, когда младшие девочки заснули, другие домочадцы разбрелись по комнатам, и дом затих, Ричард открыл для Айрис окно в библиотеке, спустил веревку, а сам отправился заговаривать зубы эру Рокэ и отвлекал его, пока не услышал на улице легкий перестук конских копыт, шорох ткани и скрип ставни. Как бы ему ни хотелось поехать с следом и проследить, чтобы все прошло прилично — и поддержать Айрис, и быть рядом с ней, и повести ее к алтарю, и заодно сделать венчание менее тайным, — он был вынужден остаться дома, чтобы с утра принять на себя первый гнев эра Рокэ.
— Знаешь, я ведь мог бы разжаловать вас обоих, — нарочито небрежно бросил эр Рокэ наутро, когда уже выяснилось, что Айрис не ночевала в спальне, что ее нет дома, что никто не видел ее со вчерашнего вечера; когда Ричард снова пришел к нему в кабинет и, стараясь смотреть прямо и не отводить глаза, во всем признался (он, к счастью, уже успел получить весточку от Айрис: все прошло удачно, они устроились на постоялом дворе, она привыкала к мысли, что теперь маркиза Салина). — И тебя, и Салину — вот только ваш проступок не имеет отношения к армии! Каррьяра, да там нужно разжаловать весь флот начиная с Альмейды — они ведь все ему потворствовали! Вот что я, по твоей милости, скажу дриксенской стороне?
— Правду? — предположил Ричард. — Айри ведь написала Руперту письмо, где все объяснила.
— О да… — эр Рокэ с силой потер лоб. — Если бы дриксенцы, не стерпев оскорбления, просто затеяли войну, то я с этим легко бы справился. Но ведь мне теперь опять Леворукий знает сколько бодаться с канцелярией Манрика и успокаивать Фердинанда, который лишился своего «большого международного события». Почему нельзя было определиться раньше?! Ладно Айри и ладно ты — вы у нас любители романтических сюжетов: бежать в ночи, сочетаться браком, потом упасть отцу в ноги и молить о прощении — но от Берто я не ожидал!
Ричард почувствовал, что краснеет: примерно так он и представлял себе грядущее примирение.
— Без наказания вас оставить нельзя… Пожалуй, можно было бы лишить тебя содержания этак на полгода, — сказал эр Рокэ чуть спокойнее. — Поживешь на теньентское жалование; твои доходы от провинции, естественно, за это время никуда не денутся. С Салиной тоже что-нибудь придумаю…
— Хорошо, — кивнул Ричард. — Только не ругайте саму Айри.
— Да что уж там, — эр Рокэ вздохнул и вдруг рассмеялся. — Ладно, кто бы говорил: уж мне ли бояться скандалов! Дикон, сейчас наверняка явится наш обманутый жених, так что изволь присутствовать при разговоре. Можешь считать это еще одним наказанием.
Ричард подумал, что дрикс вполне может попытаться вызвать родственников сбежавшей невесты (нет, тот не знал, что Айрис сбежала: отвергнувшей его невесты) на дуэль — или прямо, или будет напрашиваться на ссору; представил вдруг себя на месте дрикса, принцессу на месте Айрис и Колиньяра на месте Берто и убедился, что вызова не избежать; и следующие пару часов размышлял, как увязать эту грядущую дуэль и тот поединок, который он обещал Роберу Эпинэ.
Дрикс действительно пришел быстро — должно быть, сразу, как приехал в посольство и обнаружил письмо на свое имя; даже как будто не успев переодеться с дороги.
— И все-таки я бы хотел поговорить с самой герцогиней, — повторил он, стараясь держаться спокойно: Ричард видел его впервые, и тот не произвел на него особенного впечатления, но впору было восхититься его стойкостью.
— Она не принимает, — сказал эр Рокэ с легкой усмешкой. — Точнее, я думаю, вы понимаете, господин Фельсенбург, что она не желает вас видеть.
— Но почему? Вот это письмо… — дрикс вынул из-за пазухи конверт, подписанный почерком Айрис, и, разгладив, протянул эру Рокэ.
— Дело в том, что она вас больше не любит, — эр Рокэ отстранил письмо. — И, говоря откровенно, есть отчего… Начнем с того, что полгода назад, когда ей было тяжело, плохо, страшно, ее утешал совершенно другой человек, а вы не удосужились приехать — да что там, у вас не возникло об этом даже мысли!
— Но это было бы неудобно, и не мог же я вот так внезапно сорваться и приехать!
— Вот именно. А недавно она узнала о вас кое-какие подробности и посчитала, что ваше поведение не соответствует ее представлениям о чести и достоинстве.
— Что?!
— Во-первых, вы сами однажды признались, что в свое время не гнушались домами терпимости: для Айрис это оказалось серьезным препятствием. Во-вторых, вы ведь ей изменяли — уже после помолвки!
— Неправда! — воскликнул дрикс, и Ричард с недоумением взглянул на эра Рокэ: знай Айрис, что жених ей изменяет, она бы бросила его гораздо раньше. Возможно, эр Рокэ блефовал, и Ричард решил ему подыграть:
— Айрис строго воспитана. Знаете, с первым женихом она как раз рассталась из-за куртизанки.
— Изменяли ей с астэрой, — продолжил эр Рокэ. — Я прекрасно знаю, что вице-адмирал Вальдес познакомил вас со своими «девочками», и они вами заинтересовались.
— Да, но я не понимаю, какое это имеет отношение…
— Самое прямое! Вам ведь наверняка с тех пор часто снятся соответствующие сны, — вкрадчиво сказал эр Рокэ.
Дрикс покраснел:
— Сон еще ничего не значит…
— О, в вашем случае значит очень многое: уж вы-то, с вашими способностями и вашим наследием, вполне могли заметить, что вам является астэра, и прогнать ее. Это ведь азы для любого эория!
— О чем вы?! — дрикс вскочил и тут же, взяв себя в руки, проговорил раздельно: — Я вас понял, герцог Алва. Совершенно незачем было изобретать отговорки — мне вполне достаточно знать, что герцогиня Айрис полюбила другого. Ну что же — насильно мил не будешь! Прощайте!
Когда за ним закрылась дверь, эр Рокэ, повернувшись к Ричарду, спросил:
— Ты тоже надеялся его вывести из себя и спровоцировать на дуэль? Как видишь, его самообладанию можно только позавидовать. Итак… это было самое легкое, — он поднялся. — Пойдем, Дикон: нас ждет канцелярия церемониймейстера.
По его тону Ричард понял, что Айрис и Берто больше нечего бояться, и они смогут вернуться в столицу, как только формальности будут улажены, и дриксенская делегация отправится восвояси.
Новое! В главах 33, 35, 36 расширены / переписаны сцены с Теодорой, чтобы дать ей больше экранного времени; зато эпизоды "Экскурсия по Хёгреде" (из главы 33) и "Мысли гостей на свадьбе Алвы" (из главы 35) перенесены в "Вырезанные сцены")
-
-
08.11.2022 в 00:01Так ведь интереснее
Также доп. материалы к канону сообщают, что Гайифа упорно готовила колонизаторскую экспедицию в Багряные земли
Однако! До материалов я не добралась, но восхищаюсь вашим терпением)
Вот это развитие событий!) Ну, надеюсь, Айрис не пожалеет) Понимаю чувства Рокэ и Дика
Эх, и Берто
Письма принцессы полны нежности
Урфрида, как раз увлеченно строила глазки одновременно Лионелю и Эмилю, то ли не различая их, то ли потому, что не могла определиться.
Ахаха, различает наверняка)))
Райнштайнер хорош! Очень понравилось, как они всё провернули, хитрецы!
И второй хитрец - Валентин
и действительно ли это шутка?)-
-
08.11.2022 в 12:17Однако! До материалов я не добралась, но восхищаюсь вашим терпением
Тут, наверное, не терпение: какие-то данные вдруг всплывают в фандоме, идешь смотреть матчасть - и правда, автор о таком говорила. (А Толкин-фандом приучил нас копаться в черновиках, письмах и прочих доп. материалах, иначе ниоткуда больше не получить нужную матчасть!)
Ну, надеюсь, Айрис не пожалеет
Ну, по характеру не пожалеет, с семьей жениха, в общем, получится найти общий язык (если что, будут жить в разных крыльях замка и постараются не пересекаться с родителями Руперта; или вообще переедут в столицу... *переедут-переедут*), а старуха Штарквинд не вечна.
Разлука вот - да, тяжело, но как-то справятся.
Все, как она хотела в детстве: моряк? Моряк. Принц? Принц. И ее типаж внешности.
Эх, и Берто
Да.
И второй хитрец - Валентин
О, этот вопрос оставлю на откуп читателям, у нас тут детская книжка.
-
-
08.11.2022 в 17:36Вон оно что))
не пожалеет
Это хорошо
О, этот вопрос оставлю на откуп читателям, у нас тут детская книжка.
-
-
18.11.2022 в 19:10Рада, что они встретили Излом живыми
Дикон выбрал великолепный момент для вызова
Бедняжка Айрис, она так боится потерять кого-то ещё
Когда Ричард начал вставать, эти приступы уже стали реже, но сделались более драматичными, и, глядя, как тот картинно валится на подставленные руки, Рокэ меланхолично размышлял, что Катарине было бы неплохо взять у него пару уроков.
Даа, Катарина бы оценила
Очень нравится Юэжань. Её практичность будет компенсировать излишнюю мечтательность Ричарда)) Мне кажется, она чем-то похожа на Катарину, тоже нежный цветочек с сильным характером.
наверняка свадьба вот-вот расстроится: эр Рокэ ведь говорил — не Ричарду, кажется, еще давно, но Ричард слышал тот его разговор — что женщина имеет право уйти от больного и слабого к здоровому и сильному.
А вот не надо говорить глупости о львах и львицах
Будет ли кусочек повествования от лица принцессы?) Она приехала в чужую страну, она не может не волноваться, хоть и кажется Ричарду воплощением спокойствия. И этих милых недоразумений (как с "ритуалами") будет ещё много,я уверена))
-
-
19.11.2022 в 11:09...но не совсем здоровыми (то есть сам Излом встретили еще на ногах, а вот потом...) Я прошу прощения, что решила помучить героев.
Ритуал жуткий, но могло быть и хуже. Абвении те ещё затейники.
Если проводить ритуал регулярно каждый Круг, то эффекты не такие разрушительные, предполагалось, что обойдется без серьезных травм (
не знаюне додумала, правда, насчет Сердца, впрочем, в пьесе I shall return мы давали, гм, этнографизированную версию обряда — может, древние тоже не приносили в жертву королей, а обходились неживой заменой).А ведь Альдо кажется вполне довольным жизнью) Пусть так и дальше будет.
Будет, потому что здесь у него нет никакого подспорья — не было восстаний ни Борна, ни Эгмонта, в Агарис не стеклись эмигранты, да и Робер так долго торчал рядом только потому, что ему нравилось путешествовать и смотреть на агарисскую живопись, а не по политическим причинам.
Дикон выбрал великолепный момент для вызова
Конечно!
Бедняжка Айрис, она так боится потерять кого-то ещё
Еще раз прошу прощения, что всех помучила... Сейчас вот дети начнут разъезжаться — разлетаться из гнезда — и это тоже для каждого одновременно шаг вперед, потому что у них будут свои семьи, свои жизнь; и грустный момент, потому что они расстаются.
А она неплохо устроилась, король слишком уж её балует
Увы! Но здесь, видите, ее интриги менее разрушительны, чем в каноне, т.к. нет серьезного противостояния Людей Чести и лоялистов.
Очень нравится Юэжань. Её практичность будет компенсировать излишнюю мечтательность Ричарда)) Мне кажется, она чем-то похожа на Катарину, тоже нежный цветочек с сильным характером.
О! Да, она уравновешивает! Рада, что это заметно!
А вот не надо говорить глупости о львах и львицах
Не надо!
Будет ли кусочек повествования от лица принцессы?) Она приехала в чужую страну, она не может не волноваться, хоть и кажется Ричарду воплощением спокойствия. И этих милых недоразумений (как с "ритуалами") будет ещё много,я уверена))
Я боюсь, что не будет, потому что не уверена, что смогу хорошо прописать все особенности вот такого столкновения культур, достоверно погрузиться в сознание героини (хотя писала же о китайцах в других фиках — может, и плохая отговорка). Но принцесса и Ричард сблизятся еще сильнее, и он перескажет читателю то, что ее волнует.
Спасибо большое за отзыв!
-
-
19.11.2022 в 11:12-
-
19.11.2022 в 23:45...но не совсем здоровыми (то есть сам Излом встретили еще на ногах, а вот потом...) Я прошу прощения, что решила помучить героев.
Но они же поправятся
Будет, потому что здесь у него нет никакого подспорья
Вот и хорошо) Да и с Робером сохранились дружеские отношения, без предательства и прочих нехороших вещей))
Сейчас вот дети начнут разъезжаться — разлетаться из гнезда — и это тоже для каждого одновременно шаг вперед, потому что у них будут свои семьи, свои жизнь; и грустный момент, потому что они расстаются.
Да, грустно и радостно. Меня вполне устраивает что всем додали счастья и любви
Увы! Но здесь, видите, ее интриги менее разрушительны, чем в каноне, т.к. нет серьезного противостояния Людей Чести и лоялистов.
Возможно, именно поэтому здесь она не так раздражает)) И даже нравится, что она не носит маску, например, с Оскаром
О! Да, она уравновешивает! Рада, что это заметно!
Что касается личности, то у принцессы ее нежность скорее от культуры, от воспитания, а сила духа — от собственного характера. Представляю так, что, в отличие от Катарины, принцессе неприятны подковерные интриги, она более прямолинейна — хотя в культуре есть склонность к недомолвкам, умалчиванию
Как приятно это слышать
Но принцесса и Ричард сблизятся еще сильнее, и он перескажет читателю то, что ее волнует.
Прекрасно!)
оказалось, что ее сокращенное имя — это Чи-Чи.
Как мило
-
-
20.11.2022 в 15:22Конечно! Все, кроме Ричарда, вообще быстро поправились. С Ричардом тоже все будет в порядке, честно.
Меня вполне устраивает что всем додали счастья и любви
Отлично!
И даже нравится, что она не носит маску, например, с Оскаром
Да, тут тоже реткон в каноне, который мне не нравится: в начале как будто был задел на большее, как будто дети королевы или часть детей от Оскара; потом же автор стала говорить, что с Оскаром ничего не было, кроме таких же редких встреч в садике, как со всеми остальными, и Оскар, как и все, тихо вздыхал вдалеке... (это так не похоже на Оскара...). В общем, у меня не только для Аманатов, но и вообще есть хэдканон, что Катарина и Оскар ведь одного возраста, и семьи Ариго и Феншо дружат (Ариго всегда берут в оруженосцы своих вассалов Феншо, сообщает нам первый том), поэтому они знали друг друга с детства, и это такая детская дружба-влюбленность.
-
-
22.11.2022 в 00:35А ведь и правда такое могло быть! Отличный хэдканон
Вот и разлетелись наши веприки
Пусть задаст жару Фельсенбургам!
Такая трогательная сцена с загадками, принцесса нравится мне всё больше
Что же ожидает Рокэ в Кадане на этот раз?
Интриги и приключения) и в футляре что-то интересное, это точно)
-
-
22.11.2022 в 00:43Еще две девочки осталось!
Энергия Айрис будет направлена в нужное русло
Да!
Интриги и приключения) и в футляре что-то интересное, это точно
О, интриги обязательно!
Такая трогательная сцена с загадками, принцесса нравится мне всё больше
Ура! Рада, что нравится! Загадки взяты прямо из "Турандот", но, конечно, все опять искажено.
Спасибо большое за отзыв! Осталось совсем немного, но сейчас (перед следующим блоком) будет небольшое замедление (в смысле, будем писать немного медленнее, т.к. работа и т.д.), скорее всего, но посмотрим.
-
-
22.11.2022 в 11:33Еще две девочки осталось
Всё равно грустно))
Загадки взяты прямо из "Турандот", но, конечно, все опять искажено.
Мне нравится отношение Юэжань к Ричарду, её деликатность и поддержка)
-
-
22.11.2022 в 12:08О, поняла! Да, между ними есть такое
Всё равно грустно
Согласна! Тем более что уже совсем скоро... хм, не буду спойлерить
-
-
22.11.2022 в 20:42Согласна! Тем более что уже совсем скоро... хм, не буду спойлерить
вице-кансилльер отказался от поста в пользу секретаря канцелярии — здесь еще одна новая фамилия: некий Сюрнуар…
Хм, а этот малый хорошо пристроился)
-
-
22.11.2022 в 21:59Да! Всяко лучше, чем его литературный прототип!
-
-
02.12.2022 в 11:42Так-так, я подозревала, а теперь окончательно убедилась, что наш добрый король Фердинанд хочет организовать новую свадьбу
-
-
02.12.2022 в 20:44-
-
02.12.2022 в 20:54Буду ждать
-
-
02.12.2022 в 21:16-
-
02.12.2022 в 22:31О, я всегда обращаю внимание на эпиграфы и примечания) Мне очень интересно, что будет дальше)
И огромная благодарность вам и вашему соавтору С. Кралову
-
-
02.12.2022 в 23:31-
-
03.12.2022 в 00:12-
-
05.12.2022 в 11:38Все еще офигеваю от масштаба и все еще не прочитал ее целиком, но очень здорово, что вы ее написали!)
-
-
05.12.2022 в 14:02Все еще офигеваю от масштаба
Сама в шоке! Никогда не писала никаких макси, мой потолок был ну глав пять.
-
-
05.12.2022 в 14:07-
-
05.12.2022 в 17:17Сувенир из Седых земель.
Хорошо, что Рокэ не понял юмора, а то так и до дуэли недалеко, хоть Джеймс и король
Принцесса - чудо! Дикуша в надёжных руках
Да, очень повезло, что её не искалечили.
Что ж, все переженились, отлично)) За Зою очень рада) И за Хуана с его дамой
— А, понимаю: вы ее скомпрометировали, вас поймали и заставили обвенчаться?
А Вейзель прав, пусть Рокэ остепенится немного, хватит подшучивать)
— Но раз уж увидел — выскажу вам все до конца!
И правильно! Хорошо, что проклятия больше нет)
— Дик, ты неисправим! —
И это прекрасно!
А Дейдри и сама создала драму на ровном месте, и в женихи выбрала трепетного юношу читать дальше Эдит тоже скоро уедет, но у всех всё будет хорошо)
-
-
05.12.2022 в 18:18Может быть, какие-то линии я недокрутила-недотянула, какие-то хвосты оставила неподвязанными (например: узнал ли Ричард в конце концов о том, как именно и почему умер его отец?), потеряла в процессе каких-то героев (например, менторы разъехались, но об этом не сказано), но я рада, что дописала до конца в почти связном виде!
Хорошо, что Рокэ не понял юмора, а то так и до дуэли недалеко, хоть Джеймс и король
Да уж!
Принцесса - чудо! Дикуша в надёжных руках
Это правда!
Да, очень повезло, что её не искалечили.
О да. Это жестокая и неприятная традиция, причем не так давно отмершая: мне одна студентка рассказывала, что еще ее бабушке бинтовали ноги, хотя, казалось бы, цивилизация пришла в Китай уже давно, а в середине века компартия вообще все это запретила.
И за Хуана с его дамой
Найдут какой-нибудь компромисс!
И за Рокэ) Хватит ему думать о той!
Может быть, немного иногда будет думать — в конце концов, он о ней думал, пока у него были всякие неназванные фаворитки. Но немного и редко, и так... как об образе.
Хорошо, что проклятия больше нет
Да, Рино решил притянуть за уши нападения Налетчика (точнее, мироздание решило, потому что первый эпизод с Налетчиком как раз наложился на визит Рино в Кэртиану, и сыграло роль и случайное совпадение, и то, что формально критерии немного натягивались, и еще то, что некий высший моральный закон зачёл Рокэ его великодушие, и проклятие ослабло, воплотилось в выхолощенном виде - в общем, amor, конечно же, vincit omnia).
А Дейдри и сама создала драму на ровном месте, и в женихи выбрала трепетного юношу
Это все из восточных поэм: вот, казалось бы, отважный, мужественный воин, сражается, ходит на охоту, ведет обычную суровую жизнь, но стоит влюбиться - тут же обморок, беспамятство, слабость, лихорадка. А Дейдри, книжный ребенок, еще подросток, как раз увлеклась морисскими поэмами, вот у нее и наложилось.
Эдит тоже скоро уедет, но у всех всё будет хорошо
Да, взрослые дети разъедутся, но подрастают уже новые, и Рокэ теперь знает, что с ними делать!
-
-
05.12.2022 в 20:45Я получила огромное удовольствие от чтения фика и комментариев
Мне даже ни капельки не стыдно, что я втянула в эту историю самую настоящую НЖП, почти Мэри-Сью.
Ричарду - лучшее!
Может быть, какие-то линии я недокрутила-недотянула, какие-то хвосты оставила неподвязанными
По-моему, для такого большого произведения пара мелких хвостов это ерунда)
например, менторы разъехались, но об этом не сказано
Гувернантка уехала, я думала, что одновременно с менторами)
причем не так давно отмершая
Ого, не знала об этом. Мне казалось, что это осталось в далёком прошлом, очень далёком...
Найдут какой-нибудь компромисс!
некий высший моральный закон зачёл Рокэ его великодушие, и проклятие ослабло, воплотилось в выхолощенном виде - в общем, amor, конечно же, vincit omnia
Это все из восточных поэм
Аа)
Да, взрослые дети разъедутся, но подрастают уже новые, и Рокэ теперь знает, что с ними делать!
Точно!) Мне фанонится, что Родриго будет по характеру похож на Дика, а с Мэри они станут лучшими друзьями))
читать дальше
-
-
05.12.2022 в 22:41Именно! "Потому что у Ричарда должно быть все самое лучшее", - именно в такой формулировке думала я, еще когда только придумывала этот пейринг, еще для "АУ про бетон".
Гувернантка уехала, я думала, что одновременно с менторами
Да, так и было!
Ого, не знала об этом. Мне казалось, что это осталось в далёком прошлом, очень далёком...
Увы, увы. Китай делает большие неравномерные прыжки, развиваясь от средневековья к будущему.
Мне фанонится, что Родриго будет по характеру похож на Дика, а с Мэри они станут лучшими друзьями
Возможно-возможно! А возможно, предсказания Берто сбудутся! А возможно, юный Родриго, проезжая через какой-то эпинэйский городок, случайно познакомится с одной из многочисленных мадемуазель Лансар. А возможно, будет что-то еще!
А ещё фанонится, что у Дика с Рокэ был разговор. Когда-то давно Дик так злился, что Эдит называет Рокэ папой, но ведь Рокэ и стал им всем вторым отцом, Дик это понимает, но точно не станет называть его так, потому что это сродни предательству памяти Эгмонта. Вот на эту тему они и могли поговорить...
Вот здесь как раз один из моментов, которые я недокрутила.
У Эдит тоже поменялось: она называет Рокэ папой или когда они наедине, или когда она сильно волнуется.
-
-
06.12.2022 в 00:14Еще тут придумала себе сюжет (сюжеты?), где можно было бы вмонтировать героиню (и пейринг!), не обращаясь к Бирюзовым землям и китайскому антуражу... Чтобы вот характер похож, а бэкграунд типично-европейский. Но там прямо классика Мэри-Сью, не уверена, что напишу, неловко.
Вдохновения вам!)
Возможно-возможно! А возможно, предсказания Берто сбудутся! А возможно, юный Родриго, проезжая через какой-то эпинэйский городок, случайно познакомится с одной из многочисленных мадемуазель Лансар. А возможно, будет что-то еще!
Много вариантов!)))
и вот он уже совершенно спокойно принимает, когда принцесса говорит: но ведь твоему отцу надо выказать уважение, отдадим ему герцогские покои!
О! А я об этом не подумала! Решила, что Ричард настолько уважает жену, что деликатно решил не поправлять её)) Но и правда, если бы этот вопрос всё ещё был болезненным, Дик бы попросил не называть Рокэ его отцом)
У Эдит тоже поменялось: она называет Рокэ папой или когда они наедине, или когда она сильно волнуется. В остальное время тоже "эр Рокэ".
Значит, тут я недопоняла, спасибо за объяснение
-
-
06.12.2022 в 01:45Спасибо!
О! А я об этом не подумала! Решила, что Ричард настолько уважает жену, что деликатно решил не поправлять её)) Но и правда, если бы этот вопрос всё ещё был болезненным, Дик бы попросил не называть Рокэ его отцом)
Возможно, жена даже была в курсе всей психологической коллизии - возможно, Ричард делился с ней в письмах.
И возможно, этот разговор у них с Рокэ и был... спасибо, что заметили, я подумаю, может быть, вставлю куда-нибудь пару строчек, где то, что я написала выше, будет пересказано от лица героев. Надо подумать...
Значит, тут я недопоняла, спасибо за объяснение
И здесь тоже - это мой недочет, что я этого не показала явно! (потому что у нас мало сцен, где Эдит говорит с Рокэ и при этом не наедине и не нервничает). Спасибо, что указали! Тоже попробую куда-нибудь ввернуть.