(Айрис Окделл и квантовый преобразователь) - фанфик по ОЭ

[Б.Сокрова]

Надеюсь, что получится дописать до конца, но никогда не уверена, поэтому выложу-ка я начальную часть, чтобы оно лежало в дайри.
Название пока рабочее, посмотрим!

Предварительные замечания

Изначально сочинялось по мотивам фика про Луизу и Рокэ, в котором они женятся, а Айрис в конце удаляют от двора и отправляют в Кэналлоа вместе с Луизой (теперь герцогиней Алва), как будто у нее на поруках, буквально под конвоем (да, автор, похоже, не очень любит Айрис). Но сюжет, пока сочинялся, претерпел большие изменения, и осталось только то, что Айрис едет в сторону юга (в компании Луизы и других), а по пути попадает в интересное приключение!
В ролях: Айрис Окделл, Луиза Арамона, Селина Арамона (на заднем фоне), а также две НЖП, одна из которых — герцогиня Фиеско (а вторая появится в следующих частях).
О Фиеско нужно сказать отдельно. Этот персонаж упоминается в каноне ровно один раз, в сцене Фабианова дня, когда он берет оруженосца. Самое замечательное в нем то, что в первом издании он герцог, а во втором — граф. Загадочный человек, герцог Шредингера, воплощение квантовой неопределенности). Так как никаких сведений больше о нем нет (на лестнице еще сказали, что он был губернатором на юго-западе; ну и на карте мы знаем, где находится его герцогство, и в приложениях есть история его присоединения к Талигу), то в основном все я выдумала сама и немного использовала первоисточник фамилии — пьесу Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе».

Итак, встречайте! Нас ждут приключения Айрис, традиционный балаган, много женских персонажей, немного science fantasy, множественность вселенных и фикс-ит в конце! (я очень постараюсь до него дописать...) — правда, в первой части фантастического элемента особо нет. Ну и на всякий случай: АУ, ООС, и так далее!
Айрис в таймлайне третьей книги удаляют от двора, и она едет с герцогиней Фиеско к той в имение. По дороге они останавливаются на несколько дней неподалеку от Гальтары... И вот, после того как она побывала в Гальтаре, реальность вокруг начинает неуловимо изменяться: каждый день создается новая версия, причем замечает это только сама Айрис, а изменения касаются только ее и Ричарда.

Айрис Окделл и квантовый преобразователь герцогини Фиеско

А наутро радио говорит,
Что, мол, понапрасну бухтит народ:
Это гады-физики на пари
Крутанули разик наоборот!
Ю. Ким

Дни 5-й, -12-й, -11-й, -1-й, 1-й, 2-й, 3-й, 4-й

(день пятый)

— Все из-за Дика! — Айрис позволила себе всхлипнуть, вытерла ладонью злые слезы (она вовсе не собиралась плакать, а наверняка глаза просто заслезились от быстрой скачки) и, стиснув в кулаке злополучный амулет, опустилась наземь — точнее, на кладку из отшлифованных камней, которая когда-то, наверное, была полом. — Все из-за него, из-за этого… этого… — она попыталась вспомнить какое-нибудь заковыристое ругательство из репертуара Аделаиды Феншо и замялась.
На самом деле, виновата во всем, что случилось с Айрис, была именно графиня Феншо, а не Дик — но и он тоже, пусть косвенно. За те дни, что она провела во дворце, — всю ее недолгую карьеру при дворе, — Айрис порядком наслушалась шепотков по углам и сплетен; и постоянно судачили, что Дик что-то натворил: то ли пытался кого-то убить, то ли замышлял против герцога Алвы, то ли связался с очередными заговорщиками, то ли оскорбил Ее Величество — а потом не то сбежал сам, не то его выслали (но точно не посадили в тюрьму и не убили: это Айрис знала бы достоверно) — в общем, Дик снова попал в опалу, а из-за него в немилости оказалась и сама Айрис. Наверное, пробудь она при Ее Величестве дольше, разведала бы больше подробностей; но увы — и вот теперь уже точно из-за графини Феншо! — все в одночасье рухнуло.
— Этого… этого… этой стервы, — выдавила Айрис. — Но Дик тоже! Да чтоб его кошки драли! Да чтобы его гайифцы … вдоль и поперек! — она все-таки вставила одно из тех крепких словечек, от которых другие фрейлины мило пунцовели и принимались жеманно хихикать, а дуэньи, побагровев, старались тут же увести разговор в другое русло; Айрис, воспитанная в строгости, не была уверена, что понимала смысл правильно — может быть, что-то путала — может быть, вообще сказала не то слово; но здесь-то ее никто не мог услышать. При чем здесь были гайифцы, она тоже не знала: посол с забавной фамилией, которого она мельком видела на одном из королевских приемов, не выглядел человеком, способным кому-то всерьез навредить, а других она еще не встречала, но наверняка они тоже были не опаснее всех остальных.
Чтобы успокоить себя, она, протянув руку, дотронулась до каменного обломка — это был остаток древней стены, а, может быть, стола, или ложа, или печи; или постамент статуи, давно обратившейся в пыль; или нижняя часть упавшей колонны; или фрагмент фундамента — в общем, чем бы оно ни было раньше, его создали и водрузили сюда руки людей: края были ровно обтесаны, в очертаниях, стершихся от времени, угадывались острые грани и прямые углы, а поверхность на ощупь казалась гладкой и даже немного скользкой, как зеркало. Прикосновение отозвалось знакомой волной жара, сладкой дрожью во всем теле, и Айрис, прикрыв глаза, отдалась этой неуловимой неге, этому невыразимо приятному чувству, как будто она качалась в колыбели — нет, лежала в чьих-то объятиях; как будто кто-то, прижимая ее к груди, обещал беречь, защищать; обещал, что всегда будет рядом.
Айрис приходила сюда уже пятый день — в тот же укромный уголок, к тому же камню, — и, как и в первый раз, и во все следующие разы, ощущение быстро схлынуло, оставив после себя растерянность, легкую печаль, чувство утраты (как будто что-то сдвинулось; как будто Айрис что-то потеряла и не могла уловить, что) — но в то же время и надежду, прилив сил, теплый комок в груди. Отняв руку, она осмотрела ладонь: на этот раз не порезалась, только в самый первый день за что-то, наверное, зацепилась, ободрала кожу, но ранка затянулась сама по дороге домой, и даже не пришлось перевязывать. Почему ей пришло в голову снять перчатку, она сказать не могла, но к камню тянуло прикоснуться голой рукой. Да и само это место она нашла случайно, по наитию: привязала коня у дерева, дальше пошла пешком и вот наткнулась среди развалин, занесенных пылью, поросших сорной травой, на руины дома, меньше тронутые временем, — чудом уцелевший дверной проем с верхней поперечиной, полуобвалившиеся стены, а внутри — вот этот камень, который словно сам привел ее к себе.
Айрис глубоко вздохнула, повернулась и села удобнее, теперь опираясь на камень всем телом, привалившись плечом, боком, прислонив висок. Она и правда почти успокоилась — только в сердце ныло то чувство недосказанности, смутное волнение (как бывает, когда выпьешь слишком много шадди); обида утихла, но не пропала — обида на погоду, из-за которой они вынуждены были торчать в этом захолустье уже неделю; на Ее Величество, на герцога Алву, на своих спутниц и хозяйку — этих куриц, которые словно сговорились вывести ее из себя глупой болтовней (день ото дня — должно быть, из-за вынужденного безделья — их беседы становились все скучнее, а доводы, которыми они утешали Айрис, — все абсурднее); на предателя Дика, а сильнее всего — на идиотку Феншо.

(день минус двенадцатый)

Именно с Аделаиды Феншо и начались злоключения Айрис. В тот злополучный день Ее Величество готовила маленький — совсем камерный — прием, вечер для тесного круга приближенных — в честь герцогини Фиеско, своей «дорогой подруги». Раньше Айрис не слышала, чтобы Ее Величество называла кого-то подругой — а проницательная Луиза так вообще ей не поверила и ворчала про себя, что, мол, притворство у царственных особ в крови (и Айрис бы неплохо ему поучиться у Ее Величества — Луиза не говорила этого прямо, но явно намекала, и Айрис уже тогда начала сердиться); что подруг у королев не бывает — бывают подданные, верные слуги короны, а о дружбе речь заходит только тогда, когда это кому-то выгодно или за этим кроется очередная интрига. Но так или иначе, а Ее Величество утверждала, что всей душой любит милейшую герцогиню, будет рада принять ее у себя, раз уж та наконец-то покинула свое уединение и прибыла ко двору; и с удовольствием представит ей своих юных фрейлин — за неформальной беседой, за чашечкой шадди, без церемоний, что вы, ни в коем случае. Придворные дамы: графиня Дженнифер, герцогиня Ангелика и другие — из тех, кто много лет состоял при дворе, — уже, конечно, были знакомы с четой Фиеско: в конце концов, хотя те и жили в каком-то медвежьем углу (пусть на юге, но далеко от столицы, на самой границе с Кэналлоа), из которого редко выбирались в столицу, но ведь герцог, как Айрис помнила по путаному рассказу Дика о Фабиановом дне, занимал какую-то должность то ли в армии, то ли в гражданском департаменте у себя в провинции Эпинэ. Айрис попыталась зимой выспросить у Дика как можно больше подробностей о дворянах, которые взяли себе оруженосцев — чтобы представить весь праздник воочию, как будто она и сама сидела тогда на трибуне; и негодовала, когда он не сумел описать ей всех (ну и что, подумаешь, плохо себя чувствовал и волновался — мог бы и потрудиться быть повнимательнее!).
О герцогине Фиеско рассказывали странное. Никто не был уверен, как именно ее зовут: то ли Мария, то ли Магдалена, то ли Марта — то ли двойное или тройное имя, все эти имена, сведенные воедино; то же и с герцогом — то ли Джованни, то ли Джакомо, то ли Джузеппе, то ли снова все вместе. Герцог являлся в Олларию не чаще раза в год, останавливался всегда в гостинице и отбывал так же молниеносно, как и приезжал; герцогиня посещала столицу по своему, понятному только ей, расписанию, раз в несколько лет, и во время этих коротких визитов неизменно гостила во дворце. Говорили, что Фиеско долго не могли определиться с титулом — герцоги он все-таки или графы (из-за того, что их герцогство — или графство — поздно присоединилось к Талигу и раньше было независимой страной: Айрис помнила это, как и их герб, из уроков по землеописанию, на которых сидела вместе с Диком, еще до его отъезда в Лаик). Говорили, что даже нынешний герцог иногда сам сбивается и называет себя графом, хотя теперь его титул везде записан. Судачили, что лет сто назад предок герцога ввязался в какой-то заговор против короны — детали за давностью лет затерлись: заговор точно провалился, а тогдашний герцог то ли погиб, то ли был казнен, то ли сбежал, то ли его помиловали; а чего он хотел, уже никто толком не помнил — не то надеялся захватить трон, не по пытался снова отделиться, не то здесь была замешана романтическая история — мстил за жену, или не мог разобраться в своих фаворитках, или увел из дома чью-то дочь… Еще говорили, что именно с тех пор герцог выбирает себе супругу так тщательно, что душа в душу живет с ней до самой смерти, и между ними царит нежная любовь: кстати, никто не смог точно сказать, откуда родом нынешняя герцогиня, из какой семьи происходит — сошлись на том, что из мелких дворян оттуда же, с юга. Так или иначе, но тот заговор давно забыли, теперь Фиеско был обласкан властью, приближен ко двору, а герцогиню даже называют подругой Ее Величества — тогда как на Айрис — тоже, между прочим, герцогиню — косо смотрят из-за восстания отца, а матушке вообще запрещено выезжать из Надора. Из-за этого в Айрис боролись два чувства: подспудная обида на герцогиню, которой было дано все, что отнято у самой Айрис; и любопытство, желание узнать эту загадочную женщину поближе.
Своего особняка у Фиеско в столице не было, а об их имении в провинции ходили совсем уж дикие слухи: как будто господский дом от фундамента до крыши выкрашен в черный, и нет ни колонн, ни лепнины, ни прочих украшений, ни даже резьбы — выглядит как огромная антрацитовая шкатулка; но это уже напоминало страшные сказки, какими няньки пугают детей зимними ночами, поэтому Айрис не поверила.
Наконец, шептались, что на этот раз герцогиня приехала ко двору не просто так, а потому, что ищет невест для своих сыновей: с сыновьями тоже были какие-то загадочные недомолвки — то ли два, то ли один; то ли старший от первой жены герцога, умершей родами; то ли младший от случайного союза, но признан супругой, принят в семью; то ли, наоборот, старший — снова старший — плод юношеского греха, но, опять же, герцогиня в своем великодушии полюбила его как родного; а, может, это дитя греховной связи, но не самого герцога, а его брата; то ли они усыновили бедного сироту, то ли взяли на воспитание дальнего родственника… или еще что-то — в общем, сейчас считалось, что сыновей двое, и герцогиня собирается устраивать смотрины. И это было так странно, ведь матери молодых людей никогда не заботятся о таких вещах — наоборот, поиски жениха волнуют тех, у кого есть дочери на выданье, — что все разговоры в конце концов свелись именно к этому.
— Пожалуйста, всегда можно обратиться, например, к Мевенам, — заметила графиня Дженнифер: у графа было два младших родича (и в Дэвида Айрис однажды даже была чуть-чуть влюблена), оба не женаты и не помолвлены, так что она знала, о чем говорит. — Они постоянно ищут дочерям партии: виконт обошел уже, кажется, все столичные дома. Или — еще лучше — к Гогенлоэ: эти уже откровенно всем надоели — прошу прощения, герцогиня Ангелика, вас я не имела в виду.
— Но нет, что вы! Ей-то наверняка подавай ровню — герцогиню, — вставила Одетта Мэтьюс и в упор посмотрела на Айрис своими рыбьими глазами.
— Что? — спросила Айрис: бесконечные сплетни о Фиеско начали ее раздражать, подготовка к приему порядком утомила, и она была готова сорваться на ком угодно. — Что вы хотите сказать, госпожа Мэтьюс? Что вы имеете в виду?
— Ну что вы, герцогиня, — проворковала Мэтьюс, выделив голосом слово. — Конечно же, я имела в виду, что вам было бы, наверное, интересно, свести с милейшей герцогиней знакомство покороче.
— Это еще почему? — Айрис вспыхнула, и все наставления Луизы (и тем более — все матушкино воспитание) вылетели у нее из головы. — Я… мне нет дела до ее сыновей, два их там, один или вообще три, да хоть десять! Я… я уже помолвлена! У меня есть жених!
Краем глаза она заметила, как Луиза, выпрямившись в кресле, откладывает пяльцы, а Селина (которая сидела чуть поодаль, как положено приличной компаньонке, и только слушала чужую беседу) делает ей отчаянные жесты руками — но Айрис было уже не остановиться.
— Жених? — с нарочитым интересом спросила графиня Дженнифер. — Как любопытно, моя дорогая… — она постоянно обращалась к Айрис в таком покровительственном тоне — якобы на правах супруги вассала, по старинному надорскому обычаю. — И кто же это?
— Это герцог Алва! — выпалила Айрис, вскакивая и сжимая руки в кулаки — как будто была готова защищаться, как будто на нее уже нападали. — Он… он…
— О-о-о, — выдохнула Вильгельмина Кракл; Айрис не знала, что в этом стоне ее разозлило сильнее — сладострастные нотки или явный призвук сомнения.
— Да! Жених! Потому что он — да будет вам известно! — обещал на мне жениться!
На мгновение повисла тишина; за спиной Айрис раздался шорох юбок и деликатное покашливание, но тут резкий голос Аделаиды Феншо насмешливо произнес:
— Мало ли что кто на ком обещал!
— Да вы! Да как вы!... Да я!... — у Айрис перехватило дыхание, и она, не помня себя, кинулась на обидчицу — заткнуть ли ей рот, засунуть ли ей оскорбление в глотку, дать ли пощечину, вцепиться ли в волосы.
Их растащили; у Аделаиды, как оказалось, пострадали только оборки платья — но самой Айрис сделалось дурно, и пришлось послать за врачом; ее напоили снотворным, уложили в постель; и уже погружаясь в тяжелую дремоту, она не жалела о том, что пропустит званый вечер, не познакомится с герцогиней; ей не было стыдно за безобразную сцену; она не боялась, что, наверное, навлекла на себя гнев Ее Величества — нет, жалела только о том, что они обе не родились мужчинами, и она не может заколоть эту тупую стерву на дуэли.

(день минус одиннадцатый)

На следующее же утро Айрис вызвали на аудиенцию к Ее Величеству. Ни Луизу, ни Селину с ней не пригласили: Айрис была уверена, что их даже не пустили бы, попытайся они пройти — и, ожидая нешуточной головомойки, готовясь принять на себя королевский гнев, шла, как на казнь, с гордо поднятой головой, выпрямив спину.
Ее Величество сегодня принимала в малом будуаре, смежном со спальней, — тесной комнатке, куда помещались только туалетный столик, кресло и кушетка с парой подушек: здесь все дышало изнеженной, утонченной роскошью юга, которая смущала Айрис (дом Ворона, например, тоже был обставлен богато, но без лишней изысканности, и его убранство нравилось ей гораздо больше). Королева, должно быть, утомилась вчера на вечере и поэтому сегодня не в силах была выйти в большую приемную: она выглядела бледной, печальной и сонной — наверное, праздник вчера затянулся до глубокой ночи.
Айрис была даже рада, что обойдется без церемонии — что распекать ее будут не на глазах у всего двора; поприветствовав Ее Величество реверансом, как положено по протоколу, она распрямилась и уже открыла было рот, чтобы объясниться первой, без напоминания, но королева жестом прервала ее.
— Дитя мое, — сказала она нежным голосом без тени недовольства. — Жаль, что вы вчера пропустили наш камерный вечер. Очень грустно, что у такой юной девушки, как вы, столь слабое здоровье.
— Я…. прошу прощения, Ваше Величество, — тут же вставила Айрис, уловив паузу. — Я… понимаете, я… — заготовленные оправдания вылетели у нее из головы.
— Ах, не нужно, герцогиня, о чем речь: я все понимаю. Ну что же — значит, в другой раз. Но отчего же вы еще стоите? Садитесь, — королева повела рукой, указывая на низкий пуфик возле ее кресла: он был поставлен так, что, опустившись на него, Айрис оказалась сидящей как будто на полу, у ее ног, и теперь ей приходилось задирать голову, чтобы взглянуть королеве в лицо — или, наоборот, смотреть только вниз, потупившись.
— Кстати, дитя мое, — продолжила королева. — Недавно пришла почта из Фельпа, и я думаю, ко мне по ошибке попало письмо для вас. Вот, держите, — она протянула Айрис длинный футляр в военном стиле, без украшений. — Вы ведь, наверное, знаете, что письма с королевским курьером идут из Фельпа около двух недель? Можете открыть и прочесть при мне: я не тороплюсь.
У Луизы бы, наверное, нашлось что ответить; наверное, стоило бы поблагодарить, испросить разрешения выйти и прочитать письмо уже в одиночестве, в своей комнате. Но Луизы здесь не было, и Айрис, пробормотав слова благодарности, схватила футляр и, вытряхнув сложенный в трубочку лист бумаги, тут же сломала печать: из Фельпа ей мог написать только сам герцог Алва! Почерк был легким, тонким, летящим — под стать его древнему титулу; писалось, должно быть, в спешке, небрежно, чуть ли не на ходу — это Герард, простой порученец, мог каждую неделю выкраивать время, чтобы сочинять обстоятельные письма, разные для матери и сестры, — но герцог Алва-то командует армией, у него едва ли найдется даже свободный час.
«Любезная герцогиня, — писал он: Айрис кинула жадный взгляд вниз, на подпись, и только убедившись, что там стоит его имя, начала читать. — Надеюсь, вы здоровы, благополучны и наслаждаетесь удовольствиями придворной жизни; но не будем об этом. Пишу вам, чтобы прояснить одно небольшое недоразумение: до меня доходят удивительные слухи, как будто двор уже нас поженил — как будто кто-то всерьез считает нас женихом и невестой. Думаю, мы с вами оба разумные люди, чтобы понимать, что для этого нет никаких оснований: я, конечно, уже не так молод, но еще не настолько стар, чтобы забыть, как я делал вам предложение или дарил обручальный браслет. Если и вы не помните такого, значит, этого вовсе не было, и вы смело можете отвечать так вашим недоброжелателям и досужим сплетникам. Что же касается белого коня, то я купил его не для вас, а для вашего брата, и это может подтвердить любой, кто участвовал с нами в Варастийской кампании минувшей осенью. Засим остаюсь искренне ваш, Рокэ, герцог Алва».
Айрис разжала пальцы, и письмо с тихим шелестом выпало у нее из руки.
— Что с вами, дитя мое? — участливо спросила королева. — Вы так побледнели — ах, неужели опять ваш приступ? Может быть, позвать лекаря? О, я боюсь, мои нюхательные соли вам не подойдут — понимаете, говорят, что одни и те же снадобья кого-то лечат, а кого-то могут убить…
Айрис помотала головой и, пока она собиралась с мыслями и пыталась сообразить, как же сформулировать учтивее «Ваше Величество, можно я, пожалуйста, уйду к себе?» — королева снова заговорила:
— Вот видите, дитя мое, как для вас вреден климат столицы! Вам обязательно нужно пожить на природе, в провинции, на свежем воздухе, поправить здоровье… — и, когда Айрис, похолодев, ожидала, что сейчас ее отошлют домой, в Надор, Ее Величество продолжила: — Как удачно, что герцогиня Фиеско как раз хотела пригласить кого-нибудь из моих фрейлин погостить у нее в имении! Мы ведь вчера говорили с ней об этом, — королева всплеснула руками, — и совсем забыли о вас! Поезжайте, дитя мое: считайте это нашей настойчивой просьбой. Мы вам дадим отпуск — отдохнете столько, сколько понадобится. Погодите-погодите, не вставайте… Мы прямо сейчас все решим.
Так и не дав Айрис вставить слова, королева позвонила в колокольчик и приказала дежурной придворной даме (сегодня это была графиня Дженнифер, которая, заглянув в будуар, кинула на Айрис взгляд, полный чего угодно, кроме сочувствия) пригласить герцогиню Фиеско.
Герцогиня оказалась дородной, прямо-таки монументальной женщиной и, едва появившись на пороге, сразу словно заполнила собой весь будуар — и, войдя, спасла Айрис от необходимости лишний раз унижаться перед Ее Величеством, выдумывая оправдания и притворяясь, будто очень счастлива (пока они ждали герцогиню, она сумела выдавить из себя вымученные слова благодарности, и королева этим, кажется, удовлетворилась). Айрис вспомнила, как вчера кто-то из придворных дам с усмешкой заметил, что герцог и герцогиня составляют комическую пару — в духе площадного балагана; а графиня Рокслей еще между прочим вставила, что раньше утверждали, как будто в роду Фиеско все мальчики рождаются красивыми, как Анэм, и мужественными, как Лаконий — что само по себе уже оксюморон, — но, глядя на нынешнего герцога, этого и не скажешь. Теперь ей представились они вдвоем: герцогиня — высокая, статная, полногрудая, широкоплечая, истинная матрона; в ее фигуре не было угловатости, как у северянок — как у древних воительниц, воспетых в старинных балладах — наоборот, все линии у нее были мягкими и округлыми, — и герцог, тощий, тщедушный, нескладный человечек, ростом едва ли ей до подмышки (Дик, конечно, не разглядел его толком, поэтому Айрис дала волю фантазии). Пока она разглядывала герцогиню, та успела по-дружески расцеловать Ее Величество в обе щеки, удивиться ее бледности и выспросить, как той спалось, не снились ли кошмары, не пропал ли утренний аппетит. Эту фамильярность Ее Величество снесла с истинно королевским терпением и, высвободившись наконец из объятий «дорогой подруги», представила ей Айрис. Не успела та оглянуться, как герцогиня уже прижала ее к своему необъятному бюсту и, похлопав по спине, пророкотала, как она рада знакомству: самое странное, что Айрис даже не разозлилась и не растерялась от такого обращения, а, наоборот, как будто немного успокоилась.
— Пойдемте, моя милая, не будем мешать Ее Величеству, поговорим в другом месте: если я еще не забыла, тут неподалеку есть одна небольшая гостиная, куда никто никогда не заглядывает. Катари, душа моя, мы с герцогиней Окделл вас покинем, — герцогиня взяла Айрис под руку и повлекла к выходу так решительно, что та едва успела попрощаться с Ее Величеством, не нарушив этикета.
Проведя ее незнакомыми коридорами (Айрис жила во дворце уже почти месяц, а не выучила еще и четверти переходов и слабо представляла, где находятся чьи покои), герцогиня открыла незаметную дверь, и они оказались в маленькой, скромно обставленной комнате, отделанной в светлых тонах, без изысков.
— Ну вот, — удовлетворенно выдохнула герцогиня, падая на диванчик и расправляя юбки. — Душечка, теперь побеседуем спокойно, без суеты.
— Меня зовут Айрис; Айрис, герцогиня Окделл, — Айрис вздернула нос.
— Прекрасно, прекрасно, милая Айрис. Я очень рада, что Ее Величество вас отпускает со мной! Поверьте, вам понравится: в этой столице ужасный воздух, нечем дышать, — герцогиня обмахнулась ладонью, и Айрис пожалела, что не взяла с собой веер. — А мы живем на море, на самом берегу… Вы ведь еще не бывали на юге?
— Нет. Я родилась на севере.
— Ну что же, вот и замечательно. Конечно, завтра же мы не выедем: нужно время на сборы, и у меня еще есть дела в столице… Так что пока прикажите слугам собирать вещи, подумайте, кого вы возьмете с собой из свитских, выберите камеристок, горничных, которых не напугает долгое путешествие…
— У меня нет камеристок! — отрезала Айрис: причуды герцогини ее не раздражали, но эта манера обращаться с ней, как с ребенком, начинала утомлять. — Есть дуэнья и ее дочь — моя подруга!
— Ну как же так: нет камеристок! — герцогиня всплеснула руками. — Кто же вам прислуживает? Ах, правда: вы ведь недавно прибыли ко двору и еще, наверное, не обжились во дворце. Нет, служанки в гостиницах на тракте нам не годятся — но мы что-нибудь придумаем, еще есть время нанять кого-то в столице; если не получится, то на первое время я поделюсь с вами своей горничной: Элоиза делает чудесные прически, — герцогиня с улыбкой перевела взгляд на волосы Айрис. — И кстати, если уж речь зашла об украшениях, то я как раз хотела подарить вам на память о знакомстве вот эту небольшую безделушку. Вот, возьмите.
Герцогиня вытащила откуда-то из складок юбки и вложила Айрис в ладонь маленькую подвеску: это был миниатюрный флакончик, выточенный из непрозрачного камня, украшенный тончайшей резьбой, узором из древесных листьев, цветов и переплетенных линий; крышка снималась, и внутри что-то поблескивало.
— Там немного розового масла, — сказала герцогиня. — Если надеть, вы почувствуете аромат. Позвольте, я вам помогу.
Айрис снова не нашлась, что возразить, и позволила герцогине закрепить подвеску у нее на шее. От флакончика и правда исходил легкий запах роз, а дотронувшись, можно было уловить приятное тепло, которое чувствовалось даже через ткань платья.
Они с герцогиней еще немного побеседовали и расстались, договорившись встретиться и обсудить детали поездки на следующий день. Только очутившись у себя в комнате, Айрис осознала, что с ней произошло: она снова в опале, но теперь не из-за отца, а по собственной глупости (или, скорее, по милости графини Феншо); ее решили удалить от двора, высылают неизвестно куда, неизвестно с кем, неизвестно как надолго! Она дернула подвеску, чтобы разорвать цепочку, — подарок герцогини показался ей жестокой насмешкой, — но оказалось, что та висит на простом замшевом шнурке, завязанном сзади на узелок; и это отчего-то тронуло ее. Она оставила подвеску в покое, упала лицом вниз на постель и наконец расплакалась.

(день минус первый)

Карета подскочила на ухабе, вздрогнула и покатилась медленнее; и, протащившись еще какое-то время, совсем остановилась. Герцогиня Фиеско подалась вперед и, постучав по перегородке, принялась выяснять у кучера, что там стряслось. Айрис, вздохнув, с гордым и независимым видом отвернулась и мрачно уставилась в окно, за которым расстилался горный пейзаж — совсем не такой, как в Надоре. Наверное, в другом настроении Айрис бы заинтересовалась: они забрались уже довольно высоко, но вокруг было еще очень зелено — дорога петляла среди лесов пастбищ и лугов, а не голых скал, и по сторонам то и дело попадались извилистые тропки, полого уходящие вверх. Но сейчас местность казалась ей унылой, неуютной, даже враждебной — как будто впереди ее ждали только лишения, ни единого проблеска света. В глубине души Айрис чувствовала, что в этих горах — в недрах, сердце этих гор — лежит нечто родное, древнее, важное; нечто, исподволь тянувшее к себе, внушавшее и неясную тоску, томление по несбыточному, и смутную надежду; но твердо решила не обращать на это ощущение внимания.
Они выехали из столицы караваном из трех карет (не считая подводы, которая везла поклажу): в одной расположилась герцогиня Фиеско с камеристкой, в другой — Айрис, Луиза и Селина, а в третью набились пять служанок герцогини — точнее, три служанки и две горничных, включая и ту чудотворницу Элоизу (между прочим, она и правда очень искусно заплетала и укладывала Айрис косы, как не получалось ни у Дейзи дома, ни у Луизы, ни у дворцовых служанок). Сопровождал их целый конный отряд: многочисленные лакеи, конюхи, камердинеры и охрана герцогини; мало того, узнав о путешествии, управляющий герцога Алвы, с которым Луиза, как оказалось, поддерживала связь, уже когда они переехали во дворец (и наверняка шпионила за ней для герцога, с горечью подумала Айрис: шпионила и докладывалась этому бандиту), приставил к ним эскорт из четырех кэналлийцев.
Первые несколько дней пути тянулись невероятно медленно: они и без того ехали неспешно, так еще и делали длинные привалы и останавливались на ночлег еще засветло, поэтому чуть ли не половина времени тратилась впустую. Айрис с ужасом представляла, что, сложись все как положено, как в той легенде, которую они выдумали для двора, — если бы Ее Величество вызвала ее официальным письмом, а Луиза с Селиной забрали из Надора, — то путь до столицы занял бы целый месяц. Итак, всю дорогу Айрис злилась, не разговаривала с Луизой, отмахивалась от Селины и только молча смотрела в окно — пыталась почитать книгу, но поняла, что ее укачивает. Герцогиня Фиеско постоянно приглашала ее пересесть к себе: в ее карете удобнее, просторнее, сидения мягче и шире, и милейшая Айрис отдохнет, сможет даже подремать, и почему бы не скоротать время в приятной компании, за необременительной беседой, — но Айрис поначалу отказывалась. И вот наконец, день примерно на пятый, когда Айрис уже начало казаться, что до самого Фиеско ей не выбраться из череды однообразных постоялых дворов, придорожных трактиров, убогих полей по обеим сторонам и пыльной колеи, герцогиня вдруг заявила, что не доверяет большому тракту через Эпинэ и поэтому предлагает сделать крюк и объехать часть пути — немаленькое, между прочим, расстояние — через Мон-Нуар, по живописной горной дороге; тем более что в тех краях у нее живет подруга, и она наверняка будет рада повидаться. Луиза, правда, заметила, что вообще-то до Фиеско идет совершенно другая дорога, прямая и удобная, свернуть на нее надо было раньше, от самого Кольца Эрнани, а теперь объезжай — не объезжай, неизбежно вывернешь в эпинэйских графствах, так что герцогиня наверняка темнит. Но та прямая дорога почему-то устраивала герцогиню еще меньше: то ли чересчур была запружена телегами и всадниками, то ли на пути в столицу их обманули на каком-то постоялом дворе, то ли обочины показались слишком грязными; а может, виной всему были невнятные слухи — то ли о том, что в лесах видели разбойников; то ли о том, что среди местных крестьян зреет недовольство и недалеко уже до бунта; то ли что-то еще — но, так или иначе, герцогиня решила ехать в объезд, а Айрис было все равно, где и как скучать и сердиться, поэтому она не стала возражать.
Прежде чем они свернули с тракта в предгорья Мон-Нуар, им напоследок улыбнулась удача: счастливый случай привел в тот же трактир, где они заночевали, королевского курьера, который вез из Фельпа новости о победе (Ворон, естественно, опять кого-то победил), а заодно почту. Луиза его расспросила (оказалось, что Ворон разгромил чей-то флот в морском сражении… ну надо же, сколько талантов в одном человеке: раньше Айрис искренне бы восхитилась, а теперь почувствовала только досаду) и вернулась к их столу, держа в руке два почтовых футляра — традиционные еженедельные письма от Герарда для нее самой и для Селины. Айрис никто не писал, и герцогиня, видя, что она расстроена — и глядя, с каким нетерпением Селина вцепилась в письмо, — оставила в трактире указания, где их искать, на случай, если для них придет почта: из столицы ли, из Фиеско, из Фельпа или откуда-то еще.
Стоило им погрузиться в кареты и тронуться в путь, как Селина, снова развернув письмо (она молниеносно прочитала его целиком еще в трактире), принялась зачитывать вслух избранные места, где Герард живо описывал сражение. Слушать, как он восхваляет герцога Алву, было невыносимо (подумать только, какую-то неделю назад Айрис готова была подписаться под каждым словом!), и Айрис не выдержала.
— И вот еще: «Тогда монсеньор вытащил шпагу, выпрямился во весь рост и…».
— Монсеньор то, монсеньор это! — передразнила Айрис. — Невозможно это слушать! Сэль, читай что хочешь сколько угодно, только уже без меня! Я пересяду к герцогине Фиеско!
И действительно, на первом же привале Айрис согласилась перебраться к герцогине; та отослала камеристку шестой в карету к служанкам, которым пришлось потесниться, — и они чудесно разместились вдвоем: сиденья и правда оказались мягче, спинки удобнее, и даже колеса как будто катились плавнее. И вот, стоило им проехать вместе всего ничего, как опять случилась какая-то заминка!
— Да что там такое? — окликнула герцогиня. — Феличе? Что происходит?
— Там, говорят, проезда дальше нет, — пробасил кучер. — Дорогу, видать, размыло: кареты не пройдут. Это вон ребятам местные сказали: вроде как дожди идут уже вторую неделю, здесь сухо, а там, хорнах в пяти, затапливает.
— Как же так? Местные крестьяне точно уверены? Позови-ка кого-нибудь сюда!
Послышались возгласы, потом тяжелые шаги: должно быть, с другой стороны к карете подошел кто-то из крестьян — Айрис со своего места не было видно; герцогиня, передвинувшись к окну, отдернула занавеску.
— Любезнейший! Так вы говорите, дальше не проехать?
— Ну да, ваше высокородие, — ответил крестьянин, по-деревенски пошамкивая и растягивая звуки. — Надо ждать, пока просохнет: это, почитай, дней пять или шесть…
— Ах, неудачно; но не поворачивать же назад! Скажите, это ведь уже Нуаз, правильно? А дома ли хозяйка?
— Барыня-то? Дома, где же им еще быть… На охоту ведь они не выезжают, это старый барин был любитель до охоты… разве что на ярмарку или погулять.
— Да дома они, дома, — подтвердил второй голос. — Не выезжали барыня сегодня: расходы, что ли, подбивают.
Это старомодное «они» и «барыня» невольно тронули Айрис, и она, забыв, что решила держаться холодно, повернулась, чтобы взглянуть на крестьянина: бурно жестикулируя, тот как раз объяснял одновременно герцогине, кучеру и одному из верховых, как добраться до господского дома; ничего примечательного в нем не было — разве что одевались местные чуть цветастее и чуть легче, чем надорские крестьяне.
— Баронесса Нуаз, — сказала герцогиня, поблагодарив крестьянина и снова задернув шторку. — Та самая моя подруга, о которой я вам рассказывала: чудесная женщина, недавно овдовела, бедняжка. Уверена, что вы с ней подружитесь!
Айрис представила себе вторую такую же герцогиню: округлую, шумную, добродушную даму — может быть, даже такую же необъятную; только, наверное, одетую чуть скромнее, под стать титулу; и, наверное, в трауре. И с одной иногда бывало тяжело, а уж две такие кумушки и вовсе запросто выведут ее из себя.
— Погостим у нее несколько дней, — продолжала герцогиня, — пока эта несчастная дорога не просохнет; здесь вокруг великолепные места, прогулки по округе — чистое наслаждение! Вы точно не заскучаете, милая Айрис: к тому же, неподалеку ведь развалины старой столицы, руины Гальтары — вам обязательно будет любопытно!

(день первый)

Айрис сбежала на прогулку сразу же после завтрака, едва дождавшись, пока герцогиня и хозяйка дома закончат обмениваться новостями. Вчера знакомство получилось смазанным: баронесса Нуаз, застигнутая врасплох внезапным визитом, не успела доделать какие-то дела и, после короткого приветствия и представления («Эжени! Малышка! Как вы повзрослели!»), распорядилась устроить гостий отдыхать — ведь те, наверное, устали с дороги, — а сама снова пропала где-то в задних комнатах. Может быть, это выглядело невежливо, но Айрис ее понимала: матушка тоже доверяла управляющему далеко не все, да и слуг здесь, судя по всему, было немного, так что неудивительно, что баронесса сама занималась хозяйством (тот крестьянин ведь сказал, что она как раз вела какие-то подсчеты).
И вот с утра, за завтраком, герцогиня с подругой принялись наверстывать упущенное.
Между прочим, баронесса оказалась не такой же матроной средних лет, как герцогиня, а совсем еще юной девушкой, всего на год-два старше самой Айрис. Удивительно, как это она уже умудрилась потерять мужа — но, кажется, вдовство ее ничуть не тяготило: она была веселой, бодрой, без тени грусти, а на траур намекали только черные оборки на манжетах. Герцогиня, видимо, дружила еще с ее родителями, а ее помнила ребенком.
— Не скучаете здесь, в этой глуши? — спросила герцогиня. — Нечасто у вас бывают гости.
— Ну что вы, эреа Мария! — хозяйка засмеялась (Айрис отметила, что она назвала герцогиню по имени — по одному из имен). — Некогда скучать: вот думаем в следующем году распахать еще поле и посадить лен, но не знаю пока, приживется ли на наших почвах. Урожай, скот, вырубки, месяца через три буду устраивать охоту для соседей…
— Да вы настоящая помещица, моя милая!
— Именно! — хозяйка энергично закивала: Айрис первый раз видела дворянку, которая так искренне бы была увлечена делами имения. — У меня, конечно, немного земель, но ведь они приносят доход! И потом, я не всегда одна: бывают и гости, — она снова рассмеялась. — Захаживают искатели приключений.
— О, любители древностей? Паломники по языческим святыням?
— И просто любопытные… На самом деле, сейчас до Гальтары добираются не так уж часто, но до сих пор раза два-три в год… А мы ведь живем совсем близко, так что обязательно кто-нибудь остановится спросить дорогу: я распорядилась, чтобы таких охотников за сокровищами приглашали в дом — мне же интересно, что они там пытаются найти, — она покачала головой. — Думаю, все, что можно, уже давно нашли и растащили — но люди продолжают рисковать, лезут в самые опасные места, вечно кто-нибудь покалечится. Наш деревенский врач уже привык… а ведь куда проще взять провожатого — или хотя бы расспросить заранее. Между прочим, — она повернулась к Айрис. — Герцогиня, вот вам как раз обязательно стоит там побывать! Пусть там все в руинах, но где-то ведь стоял ваш фамильный особняк, дом ваших предков! Зря я вас напугала: если просто погулять по улицам и не соваться в подземелья, ничего не случится.
— Айрис, вы ведь не поедете туда одна? — настороженно спросила Луиза, и Айрис тут же захотелось поехать туда непременно одной, причем немедленно. Она мотнула головой и не стала ничего обещать, а разговор тем временем, покрутившись еще немного вокруг Гальтар и прогулок, перекинулся с древности на современность.
— Говорят, в Фельпе сейчас война? — баронесса повертела в руке чашечку с шадди: слуги как раз убрали горячее и подали сладкое. — Если честно, ничего не понимаю в военном деле: правда, что Первый маршал ведет кампанию?
При этом она так пристально посмотрела на Айрис, как будто хотела услышать ответ именно от нее — как будто и до нее дошли столичные сплетни.
— Да, — сухо ответила Айрис. — Там герцог Алва. Он уже выиграл какое-то морское сражение.
Если выяснится, что и эта без ума от Ворона, Айрис начнет ее презирать; а если и дальше будет допытываться, в каких Айрис с ним отношениях, она просто встанет и уйдет! Но баронесса продолжила:
— И ведь там, получается, ваш брат? Оруженосец ведь сопровождает своего господина? Вы не волнуетесь за него?
— Вы очень хорошо осведомлены о столичных делах, баронесса, — заметила Луиза, незаметно толкнув локтем Селину, которая уже открыла рот, чтобы вставить, что вот ее брат как раз сейчас рядом с Алвой, и да, она ужасно волнуется за него, и от него недавно пришло письмо, где он в красках расписал это самое сражение, и…
— Ну конечно! Мне кажется, все знают… это было большое событие, — баронесса ничуть не смутилась. — Точнее… Понимаете, я ведь сама родом из Надора, в детстве жила там и потом переехала в Эпинэ — так что помню и вашего батюшку, — она улыбнулась Айрис. — Поэтому я особенно рада принимать вас в своем доме!
…И поэтому, наверное, она — намеренно или исподволь — следила за судьбой Дика: пусть Айрис и сердилась на брата (и пусть бесцеремонность хозяйки сбивала с толку) — но ей было приятно, что кто-то из вассалов по рождению еще верен Окделлам, помнит о величии их древнего дома, хотя при дворе и твердили, что все это — замшелые бредни, возрожденные блажью предыдущей королевы.
— Спасибо… я тоже рада, — смягчилась она. — Но только Ричард не в Фельпе. Он…
— Герцог Алва отправил его в другое место с особым поручением, — помогла ей Луиза, и Айрис опять почувствовала себя арестанткой под конвоем: нигде нельзя было сказать правды, везде нужно было соблюдать видимость приличий (и помнить, чтобы не проговориться: и кстати, нельзя ведь рассказывать и том, как она добралась до столицы, — и о том, почему ее отослали от двора!); ей захотелось оказаться как можно дальше от своих тюремщиц, избавиться от их надзора. Но тут, к счастью, герцогиня Фиеско, уловив перемену в настроении, поспешила сменить тему и задала какой-то вопрос о родных баронессы. Разговор снова свернул, и в следующие полчаса Айрис узнала всё о короткой и небогатой на события жизни их новой знакомой: баронессу, уроженку Надора, на самом деле звали не Эжени, а Юджиния (Анна-Юджиния, двойное имя, но она любила второе), и она происходила из мелкой дворянской семьи; когда ей было десять, отец отправил ее погостить у родственников в Эпинэ, а потом то ли купил, то ли арендовал землю по соседству (здесь Айрис отвлеклась, не следила за беседой и не запомнила деталей) — в общем, в шестнадцать ее выдали за друга семьи, человека, который годился ей в отцы (Айрис при этом с горечью подумала, что и ей самой наверняка предстоит брак по расчету, раз не сложилось по любви), а через год барон погиб — несчастный случай, снова без подробностей; баронесса овдовела и с тех пор живет уединенно.
Как только завтрак закончился и все принялись подниматься из-за стола, Айрис заявила, что хотела бы прогуляться верхом, одна — посмотреть округу.
— Может, с тобой съездить? — предложила Селина. — Или возьми эскорт, Айри! Не надо ехать одной!
«Ага, и снова выслушивать от тебя, какой монсеньор великий человек», — чуть не сказала Айрис, но вовремя спохватилась:
— Да что ты, Сэль, я ведь недалеко! Ничего со мной не случится! Ты же слышала, баронесса говорила: здесь безопасно, места вроде глухие, но рядом и деревня, и имение. Я только осмотрюсь и вернусь.
Селина отступила. На конюшне Айрис приказала оседлать Баловника: она взяла его с собой и затем, чтобы ничего не оставлять в доме у Ворона, и затем, чтобы с ней рядом был кто-то родной, знакомый, что-то, принадлежащее только ей. К тому же, здесь горы — надорские кони приучены ходить по скалам, так что даже удобнее.
Стоило им выехать за ворота, как Айрис охватил восторг, сладкое чувство свободы, как будто она наконец вырвалась из плена, из мрачных застенков темницы на свежий воздух. Она пустилась вскачь и помчалась вперед, через перелески и поля, по наитию находя нужные тропки, словно ее вела таинственная сила, словно некий голос звал ее к себе — так быстро, что эскорт, если его и выслали следом, давно отстал и потерял ее из виду; скакала, пока наконец конь не вынес ее на опушку леса и не встал как вкопанный. Перед Айрис вздымались поросшие травой курганы, широким полукружьем расходящиеся по сторонам — древняя земляная насыпь, городской вал; за ним виднелись кольца городских стен: Гальтара стояла на возвышенности, и лес не успел еще полностью поглотить ее развалины. Айрис спешилась, погладила Баловника по морде, привязала его к дереву и дальше двинулась пешком. Вскоре отыскались и ворота — место, где земляной вал просел, а вторая стена, из камней, была как будто выщерблена, — и Айрис оказалась внутри.
Вспомнив, как баронесса не велела ей лезть в подземелья, она хихикнула, потрогала куст, росший прямо из разлома в стене, оторвала листочек и растерла его в пальцах. Она была здесь одна: тишину прерывало только стрекотание цикад, шорох ветра и далекое воркование горлицы.
В длинных прогалинах угадывались прежние улицы, в квадратах по их сторонам — фундаменты домов (удивительно, как раньше люди ютились в такой тесноте), в круглых ямах — колодцы. Чем глубже она забиралась — точнее, чем выше, ближе к центру, к цитадели, — тем прочнее становились стены, тем крепче они держались, тем лучше сохранились: должно быть, в этой части города жили вельможи, богачи, которые могли себе позволить строить на века. Наконец за новым поворотом она наткнулась на настоящий дверной проем — ровный, широкий, добротно сложенный, — и не задумываясь шагнула в него. Внутри оказалась комната: крыши не было, но стены наполовину обрушились только с одной стороны — противоположной от двери, — и отбрасывали тень. В углу стоял камень с ровными краями; от него до стены еще оставалось место, и Айрис, подобрав подол, чтобы не зацепить юбки, протиснулась туда и села на пол. От камня исходило спокойствие, теплая, надежная сила; Айрис погладила его, ойкнула, отдернула руку — она слегка оцарапалась, — подула на ладонь и снова пощупала камень. Ее подвеска — подарок герцогини — во время скачки выбилась из-под рубашки, где она носила ее теперь не снимая, как амулет на удачу, и, от резкого движения покачнувшись на шнурке, глухо стукнула о камень; крышка приоткрылась, и повеяло ароматом роз. Запах вернул Айрис в ее последний день во дворце, некстати напомнил о ее горестях, тревогах и лишениях.
— Ну почему все не может быть хоть немного, хоть чуточку лучше, — пробормотала она, прижимаясь к камню лбом.
Камень вздрогнул, как будто утешая, — и вот тогда ее впервые окутала та волна доброго тепла, за которой она потом приходила сюда ежедневно. Айрис еще немного посидела рядом, наслаждаясь тишиной, безмятежностью, умиротворением; потом встала и направилась к выходу.
Вернувшись в дом баронессы, она обнаружила в гостиной семейную идиллию: Луиза вышивала на пяльцах, устроившись в кресле в углу, Селина меланхолично гладила кошку, запрыгнувшую к ней на колени, герцогиня Фиеско с безмятежным видом читала романчик в потрепанном переплете, а сама хозяйка дома сосредоточенно вязала чулок. Никто, похоже, не волновался, куда она пропала — значит, здесь и правда безопасно, и можно гулять одной сколько угодно.
— А, добрый вечер, милая Айрис, — поприветствовала ее герцогиня, когда Айрис присела рядом. — Как ваша прогулка? Добрались до самых Гальтар?
— Да, как Гальтара? — заинтересованно спросила баронесса, оторвавшись от чулка. — Понравилось? Правда, впечатляет?
— Да, очень красиво, — любезным тоном ответила Айрис, не представляя, как передать те ощущения, которые она испытала.
Герцогиня удовлетворенно кивнула:
— Теперь вам еще нужно побывать в Агарисе — увидеть оба полюса богословия: древний и новый, языческий и эсператистский. Агарис стоит повидать своими глазами.
— И герцогиня Мирабелла точно одобрит такое паломничество, — вполголоса проворчала Луиза. — Вот одного уже…
Селина, бросив на мать предупреждающий взгляд, а на Айрис — сочувственный, сняв с колен кошку, подсела к Айрис и погладила ее по руке; чем была вызвана эта внезапная забота, Айрис сказать не могла.
— Действительно, — вставила баронесса. — Герцогиня, может быть, если бы вы съездили в Агарис, вам удалось бы разубедить вашего брата уходить в монастырь. Очень, конечно, жаль, — она покачала головой.
— Что? — спросила Айрис. — Какой монастырь? Ричард разве в Агарисе? Он же… — она посмотрела на Луизу, и та в ответ ободряюще ей улыбнулась, но промолчала.
— Да, очень печально, когда молодой человек вдруг решает удалиться от мира, — сказала герцогиня. — Будем надеяться, что он передумает, а то письмо, которое вас так расстроило, он написал в порыве чувств.
— Такая глупость: каяться, замаливать грехи, — согласилась Селина. — Считаю, что дурные поступки нужно исправлять только делом… Ой, Айри, прости, конечно, мы ведь не знаем, что именно он имел в виду: так неудачно, что ты сожгла то письмо!
Последнее, что Айрис смутно слышала о Дике, — что он собирался прибиться или уже прибился к принцу в изгнании, но ведь тот, как судачили во дворце, как раз уехал из Агариса в Алат; ни в какой монастырь Дик точно уходить не собирался (и даже если он правда натворил что-то ужасное, то такое было бы совершенно не в его духе). Эти четыре курицы то ли сговорились, чтобы ее разыграть и посмеяться, то ли так по-идиотски пытаются ее утешить и отвлечь. Но даже если о Дике ничего не известно точно, это же не значит, что можно выдумывать о нем всякую ерунду! Смешно сказать: Агарис, монастырь. Ну надо же! Айрис стоило больших сил сдержаться: она рассердилась, но не унижаться же, кидая им в лицо обвинения.
— Я, наверное, пойду к себе! — она резко поднялась. — Устала на прогулке. Спокойной ночи, дамы, до завтра!
«Надеюсь, что к утру вы образумитесь и бросите ваши глупые игры», — добавила она про себя.

(день второй)

Утром перед Айрис встал выбор: спуститься к завтраку как можно раньше, пока никто еще не проснулся, или, наоборот, как можно позже, когда все уже разойдутся по своим делам, — настолько ей не хотелось никого видеть и ни с кем разговаривать; настолько она была вчера оскорблена. Поразмыслив, она решила, что ничто не мешает ей притвориться, как будто она слишком утомилась на вчерашней прогулке и сегодня чересчур заспалась — так что проснулась поздно и чуть не проспала завтрак. И действительно, спустившись вниз, она застала в гостиной только хозяйку дома: та, прихлебывая из чашки, бегло просматривала и откладывала в сторону какие-то листы с расчерченными строчками — наверное, вычисляла расходы на посадки льна или чем она еще там хвалилась вчера. Заметив Айрис, она дружески ей кивнула, пробормотала быстрое приветствие и вернулась к бумажкам; и только когда для Айрис уже принесли прибор и начали сервировать завтрак, спохватилась и заметила:
— Они в саду. Ваши спутницы и герцогиня Мария — они пошли в сад посмотреть мои розы. Если хотите к ним присоединиться, Жозеф вас проводит.
— Спасибо, баронесса, — вежливо ответила Айрис: в конце концов, на хозяйку она не была обижена — ту наверняка вчера втянули в розыгрыш против ее желания, ведь сама она не знала никаких подробностей о Дике; использовали ее слепо — и она была обманута точно так же, как и сама Айрис. — Я обязательно посмотрю. И, наверное, опять хотела бы сегодня прогуляться: вы были правы — у вас вокруг чудесные места.
— Я рада, — хозяйка наконец оживилась и, отложив в сторону листы, посмотрела на Айрис: похоже, она была той еще засоней — под стать Дику (опять этот Дик! Айрис совершенно не собиралась о нем думать!) — и только сейчас сумела окончательно проснуться. — Кстати, герцогиня: раз уж мы здесь одни, и вы без дуэньи…
Будь она мужчиной, за этими словами последовал бы непристойный намек, но чего ждать от девушки, было непонятно, и Айрис насторожилась.
— …то я предложила бы перейти на имена: согласитесь, с этими громоздкими титулами неудобно — тем более что у нас сейчас две герцогини. Не на «ты» — что вы, ведь мы еще не пили на брудершафт! — кстати, если хотите вина, прикажите, и вам принесут — нет, просто будем называть друг друга по имени. Я Юджиния, можно Эжени, — она заново представилась, как будто впервые — как будто первое представление, формальное, с титулами и фамилиями, потеряло силу, — и по-мужски протянула Айрис руку.
— Я Айрис, — Айрис с облегчением улыбнулась и пожала ее: баронесса была немного странной (но не хуже, чем герцогиня Фиеско) — слишком непосредственной, прямолинейной, но точно не желала ей зла, и с ней наедине было легко. — Рада знакомству, Эжени.
— Вам правда так понравилось в Гальтаре, Айрис? — баронесса (когда-нибудь Айрис приучится называть ее по имени и в мыслях) склонила голову набок и пристально посмотрела на нее: как будто угадала ее чувства — как будто прочитала в ее глазах, что она испытала вчера. Айрис встряхнула головой, и наваждение пропало.
— О да! Знаете, я, наверное, сегодня бы съездила еще раз — пока хорошая погода… А ваш сад, может быть, попозже, вечером…
— Да-да, — рассеянно сказала баронесса, и стало понятно, что ей на самом деле совершенно все равно, когда Айрис увидит ее розы и увидит ли их вообще: может быть, ей было достаточно внимания от других гостий — а может быть (эта мысль вертелась у Айрис на краю сознания, но она никак не могла ее подцепить), ей — и герцогине Фиеско — зачем-то было нужно, чтобы Айрис попала в Гальтару; было важно, чтобы она побывала там несколько раз. Так или иначе, Айрис решила об этом пока не задумываться — и, попрощавшись, отправилась из столовой прямо на конюшню, где велела оседлать коня.
Сегодняшний визит в Гальтару ничем не отличался от вчерашнего, кроме того, что Айрис лучше запомнила дорогу и шла по развалинам не наобум, а напрямик к тому полуразрушенному дому с загадочным камнем. Она снова обняла его, снова посетовала на судьбу, пожаловалась на дам, вздумавших над ней шутить, и снова получила от камня свою долю тепла. Просидев там до самых сумерек, она вернулась домой в философском, умиротворенном настроении — настолько, что была готова простить спутницам их глупый розыгрыш и достойно, не вспылив, принять их слова, если они решат продолжить игру. Нельзя, впрочем, сказать, чтобы ее настроя хватило надолго: она переоценила свои силы — и ушла к себе в комнату рассерженной, расстроенной и обиженной; чувствуя, что назавтра все повторится.
И действительно, так однообразно прошло несколько дней: с утра Айрис старалась не встречаться с другими и, проводя опыты, выходила к завтраку то раньше всех (и тогда натыкалась на Селину, раннюю пташку), то позже (и тогда мирно пила шадди в компании баронессы Эжени); потом уезжала в Гальтару — одна, никто так и не настоял, чтобы ее сопровождали; там проводила время в обнимку с камнем, успокаивалась, возвращалась в господский дом, находила в гостиной привычное общество, ее спрашивали о поездке, занималась светская беседа — и от чужого неосторожного слова, неудачного намека на шутку Айрис снова вспыхивала и каждый раз обещала себе, что не позволит больше втянуть себя в их игры.
Наверное, все было бы лучше, если бы вечерние разговоры неизменно — как будто сами собой, ненароком, но непреклонно — не сводились к Дику (существует ведь, в конце концов, множество посторонних тем: от погоды до древнего искусства). Особенно усердствовала в этом баронесса: Айрис даже начала подозревать, что она — молодая вдова, свободная женщина, красавица (если Айрис что-то понимала в женской красоте), рачительная хозяйка и, к довершению всего, уроженка Надора, имеет на герцога Окделла свои виды и поэтому сейчас с таким увлечением выспрашивает о нем, чтобы потом познакомиться. И даже разговоры о Дике (на которого Айрис продолжала сердиться) не были бы так ужасны, если бы, окончательно завравшись, запутавшись в своих играх, дамы не выдумывали бы для него все новые и новые варианты судьбы — пусть Айрис не знала, что с ним и где он, пусть можно было бы строить гипотезы — но ведь они словно забывали, что приписывали ему вчера, делали вид, как будто каждый раз начинают обсуждать его наново. Хуже всего же было то, что — как будто Дика было недостаточно — Селина каждый раз находила повод вытащить письмо Герарда и зачитать из него подходящий к слову фрагмент; письмо это тоже как будто изо дня в день неуловимо менялось, и Айрис не верила, что Селина, такая прямодушная и чистосердечная, будет намеренно врать, искажая его строки.
На второй день в гостиной говорили сначала как будто о погоде.
— Жарко, — выдохнула герцогиня Фиеско, обмахиваясь книгой, как веером: сегодня она взяла читать, точнее — разглядывать, альбом по искусству с широкими плотными страницами. — Вам не было жарко на прогулке, милая Айрис? Не знаю, я бы по своей воле не поехала… меня никто бы не заставил бродить по развалинам по такой жаре! Благодарю покорно: нам не повезло с погодой — лучше бы побывать там, когда пасмурно, солнце не такое яркое — в середине весны или ранней осенью…
— Жара совершенно не чувствовалась, — Айрис нахмурилась. — Там ведь и деревья, и есть тень от стен…
— Северяне нормально переносят жару, эреа Мария, — вступилась за Айрис баронесса. — Я ведь тоже с севера, но вот — как видите — прижилась ведь на юге.
— Ох, моя милая, я вот южанка, но лето на море и здесь — совершенно разные вещи!
— Думаю, нам всем стоит сказать спасибо за такую погоду, — баронесса пристально посмотрела на Айрис. — Кому-то сейчас гораздо хуже: вот, например, ваш брат ведь сейчас в армии как раз где-то на севере? Там, наверное, еще холоднее, чем в это время в Надоре?
— Ох да, Айри, мы здесь жалуемся на жару, а Ричард, наверное, мерзнет, — добавила Селина. — Так неудачно, что монсеньор решил его отправить в Торку. Нет, я понимаю: он военный, куда пошлют — туда и едет… но все равно. И жалко, что ты так ненадолго его застала, да, Айри?
— Да-да, — скованно ответила Айрис, бросая панический взгляд на Луизу и прикидывая, когда же изменилась легенда и как же она звучит теперь. — Застали очень ненадолго, когда приехали с вами из Надора.
Луиза едва заметно мотнула головой, а потом с достоинством кивнула, и Айрис с облегчением поняла, что угадала.
— Действительно, — с сочувствием сказала герцогиня. — Вы ведь рассказывали, что герцог Окделл еще не совсем поправился, когда уезжал. Надеюсь, он благополучно доехал: понимаю, что вы волнуетесь… думаю, письмо уже скоро доберется до вас.
— Не совсем поправился, — повторила Айрис, чувствуя, как в ней нарастает раздражение: как будто ее опять специально запутывали. — И потом уехал.
Селина тоже закивала с таким знающим видом, словно тоже успела поучаствовать и познакомиться с Диком; после этого Луиза, к счастью, поспешила выручить Айрис, переведя беседу на другую тему, и разговор больше не возвращался к нему. Только в самом конце вечера, когда все уже расходились по спальням, Айрис, подгадав так, чтобы остаться с Селиной наедине, нагнала ее на лестнице и, окликнув, спросила:
— Сэль… я все понимаю, но зачем же так завираться? Для чего эти постоянные выдумки и притворство?
Селина хлопнула ресницами и подняла на нее невинный взгляд:
— Айри, но мы ведь давно договорились, как мы представим твое появление в Олларии… Ты же сама знаешь, что вот так путешествовать с солдатами — неприлично.
Айрис с досадой топнула ногой:
— Это понятно! Но к чему эта ваша история о том, что мы якобы застали Дика в столице? И тем более — что он болел. Это же просто бред, дурацкая выдумка!
— Да ты что, Айри… Тебе, наверное, наговорили что-то против него во дворце — ой, я помню, с каким лицом ты однажды вышла от госпожи Кракл… Но я-то прекрасно помню, как ты беспокоилась, когда он еще оставался в особняке монсеньора: нас с мамой тогда как раз впервые пригласили к тебе. Ну хочешь, я позову маму, и она подтвердит? О, — Селина просветлела и потянулась к манжете, куда она засунула письмо от Герарда. — Вот и Герард же писал: я уже читала для тебя позавчера, но ты, наверное, думала о чем-то своем и отвлеклась. Вот, послушай…
Айрис махнула рукой, но не успела ее остановить.
— Послушай, — повторила Селина, вытаскивая письмо: — Вот он писал: «Кстати, передавай привет герцогине Айрис! Надеюсь, что и у Ричарда в Торке все благополучно... Очень жаль, что он не поехал с нами — так неудачно, что умудрился заболеть прямо перед отъездом, и монсеньор решил, что южный климат будет вреден для его здоровья. Конечно, кто будет спорить с монсеньором, ведь он — непревзойденный врач…»
— Понятно, — пробормотала Айрис, не решаясь вырвать письмо и заглянуть в него собственными глазами, чтобы убедиться, что Селина не выдумывает. — Да, конечно. Спасибо, Сэль, я вспомнила, прости. Уже поздно… Спокойной ночи!

(день третий)

На следующий день — наверное, решив, что прошлый вариант слишком сильно рассердил Айрис, — дамы решили вернуть свои фантазии немного назад и избавиться от той версии, где Айрис заставала Дика в столице; однако судьба Дика при этом претерпела еще более сильные перемены.
Светский разговор тогда вертелся около морской и прибрежной темы: Айрис вошла в гостиную, как обычно, на середине. Поначалу ей показалось, что она вернулась в первый день: все сидели на прежних местах и чуть ли не в прежних позах, только как будто поменялись занятиями. Луиза сегодня вязала, Селина пыталась вышивать, баронесса проглядывала томик стихов, а герцогиня гладила кошку.
— Уже скучаю по морю, — ностальгически вздыхая, говорила она, как раз когда Айрис появилась. — Казалось бы, не так давно уехала, а уже снова хочется вдохнуть этот воздух…
— А я никогда не была на море! — охотно ответила Селина таким тоном, за которым у нее обычно следовала очередная тирада о Герарде и монсеньоре.
— Ну, вы уже скоро увидите его, моя милая, и узнаете, насколько это красиво, — улыбнулась герцогиня.
— Я тоже уже давно не была, — сказала баронесса, закрывая книжку и закладывая страницы пальцем. — По-моему, последний раз гостили у вас, эреа Мария, лет пять или даже семь назад.
— И за чем же дело стало? Присоединяйтесь к нам! — засмеялась герцогиня. — Поедем все вместе, вы чудесно проведете время — вот вы ведь, кажется, уже подружились с барышнями. Милая Айрис, а вы ведь, наверное, тоже раньше не видели моря?
Айрис и баронесса синхронно покачали головами: Айрис — чтобы ответить, что нет, не видела моря; а баронесса, наверное, чтобы отказаться от предложения. Герцогиня начала описывать прелести побережья в Фиеско: светлый песок, легкое волнение — имение расположено в глубокой бухте, мои милые, поэтому больших волн летом у нас никогда не бывает, а шторма донимают только зимой, — крытые купальни, парусные лодки, а ветер, а запахи, а свежесть… Разговор сегодня казался откровенно светским, необременительным, и Айрис расслабилась, решив, что ей дадут передышку и перестанут донимать дурацкими вопросами. Но тут, стоило герцогине сделать паузу, как баронесса, обернувшись к Айрис, сказала:
— Занятно, что вы едете отдыхать на море, а герцог Окделл как раз оказался на службе на флоте. Только там, наверное, холодно и неуютно… — она передернула плечами и поежилась.
— Нет, — ровно ответила Айрис (это переходило уже всякие границы!) — Герцог Окделл сейчас не в Фельпе: я уже говорила, но вы, наверное, запамятовали. Его отправили…
— Да-да! — баронесса закивала. — Конечно, вы рассказывали: вот я и говорю, в Хексберг, на Устричном море, наверное, даже летом неприятно. И эта суровая дисциплина…
Айрис отстраненно отметила про себя — запретив себе удивляться и раздражаться, — что сегодня Дика договорились опять отправить на север: о его воображаемых путешествиях по Золотым землям, наверное, можно будет написать целую книгу, авантюрный роман. Ее так и подмывало предложить им пойти дальше и — зачем мелочиться — засунуть Дика в Багряные земли, или Бирюзовые, или вообще в чужую бусину.
— Но герцог Окделл там уже почти полгода, — спокойно заметила Луиза. — Должно быть, он привык к и местной погоде, и к порядкам на флоте.
— Все равно… — сочувственно сказала Селина. — Так жалко было, что вот монсеньор помог ему выправить для тебя фрейлинский патент, ты приехала в Олларию, а Ричард не смог получить отпуск, чтобы тебя встретить, да, Айри? С другой стороны, если бы не это, мы бы с тобой не познакомились: спасибо монсеньору, что придумал пригласить в свиту Айрис именно маму и меня. Монсеньор такой заботливый… — Селина мечтательно улыбнулась, и Айрис подавила желание закатить глаза. — Вот, к слову, и Герард упоминал: «На следующий день после сражения… — тут я немного пропущу, так, вот: — Монсеньор засмеялся и заметил, что зря он так рано решил познакомить своего оруженосца с военно-морским делом: знай он, что здесь, в Фельпе, придется столько возиться с кораблями, не стал бы откомандировывать его в Хексберг еще в начале весны — Ричард бы легко освоил все премудрости здесь, на месте…».
Айрис с тайной горечью и невнятной надеждой в душе призналась себе, что этот вариант судьбы, выдуманный ей в утешение, правда выглядит лучше настоящего, и она не отказалась бы пожить в бусине, где Дик служит себе в Хексберг и не успел ничего натворить, а ее правда вызвали ко двору, по его ходатайству, приказом Ее Величества. Айрис вздохнула и опустила голову, и герцогиня, участливо положив ей руку на плечо, слегка его сжала, как будто ободряя — как будто она подумала, что Айрис переживает из-за долгой разлуки с братом, — и снова, как и вчера, заговорила о другом.

(день четвертый)

На четвертый вечер — четвертый, если считать от того, когда Айрис впервые посетила Гальтару (она ездила туда и вчера, и сегодня — и там, словно в зачарованном лесу, ничего не менялось, жизнь как будто застывала; Айрис как будто заново проживала один и тот же день, одни и те же часы: менялись только слова жалоб, которые она шептала, прижимаясь к камню), — Айрис сначала подумала, что вообще не пойдет в гостиную, а скажется уставшей или больной, попросит принести ужин к ней в комнату и до утра запрется на ключ. Но любопытство, похожее на охотничий азарт, на страсть карточного игрока, — желание выяснить, что же еще изобретет изощренное воображение ее спутниц, — заставило ее и сегодня составить им компанию. Она, правда, не пошла к ним сразу и немного задержалась у себя, переодеваясь, — и поэтому диспозиция в гостиной уже была немного другой: герцогиня что-то увлеченно вещала, Селина с баронессой, подавшись к ней, с интересом внимали, и только Луиза, устроившись в неизменном кресле, снисходительно поглядывала на них; кошка сегодня сидела у нее на коленях. Прислушавшись, Айрис поняла, что герцогиня занимается сватовством: наверное, выждав три дня, она решила, что четвертый — удачное время, чтобы начать обхаживать юную вдову — пусть не девицу на выданье, но тоже хорошую партию (странно, что она не сделала этого раньше, если они дружили). Айрис сама не ожидала, что ей даже станет немного обидно: баронесса так охотно расспрашивала о Дике, а тут ей достанется всего лишь какой-то Фиеско, может быть, вообще бастард: отказаться от Повелителя Скал ради непонятного сына непонятного герцога (или даже графа), чей род насчитывает всего несколько веков, а владения появились неизвестно откуда. Эта невольная мысль и удивила, и напугала Айрис, и, поспешив отогнать ее, она помотала головой: так им всем и надо — так и надо Эжени (впервые Айрис подумала о баронессе по имени), пусть выходит за кого хочет; так и надо Дику, пусть вообще сгинет на чужбине; а она сама и вовсе никогда не выйдет замуж и умрет старой девой, вечно страдая по отвергшему ее жениху.
Герцогиня тем временем продолжала расхваливать сыновей, как купец — товар на рынке, и, только увидев Айрис, отвлеклась от перечисления их достоинств; окинув взглядом собрание, она как будто пересчитала в уме девушек, еле заметно хмыкнула и вернулась к разговору.
— Между прочим, — сказала она, кивая Айрис и приглашающим жестом хлопая рукой по дивану рядом с собой, — между прочим, у нас ведь сейчас уже не два, а три мальчика — так что придется подыскивать еще одну невесту.
— Да что вы! — ахнула Селина. — Герцогиня, неужели вас можно поздравить?
Герцогиня рассмеялась:
— Нет, нет! Я имею в виду кавалера Дельгадо — герцог в прошлом году взял его в оруженосцы; юный Бласко теперь все время при нем, и я уже привыкла смотреть на него как на сына. Мы вынуждены заниматься его личными делами, потому что у них в семье чудовищно мало значения придают вопросам брака! Удивительно: старший брат, маркиз Дьегаррон, до сих пор не женат и даже не помолвлен… вроде бы кто-то из средних братьев сумел жениться, но глава семьи — нет! А ведь ему уже к сорока, если не больше…
— Это совершенно нормально для современного Талига, по крайней мере — для высших армейских чинов, — заметила Луиза: по ее тону создавалось впечатление, что они с герцогиней не первый раз затевают этот спор и успели обсудить все аргументы (и только Айрис все пропустила!). — Посмотрите хотя бы на… — она на мгновение замялась: Айрис была уверена, что Луиза собиралась привести в пример герцога Алву, но не решилась лишний раз трепать его имя, — …на молодых генералов и маршалов.
— Такая мода вызывает только недоумение! — отрезала герцогиня. — Пока юный Бласко на нашем попечении, приходится брать его судьбу в свои руки! Айрис, моя милая, — спохватилась она, — все это не касается вас: мы прекрасно понимаем, что младший брат маркиза, пятый сын в не такой уж знатной семье — о, конечно, достаточно знатной, но если сравнивать с вашей, то нет — пусть у них множество достоинств, пусть они богаты, пусть когда-то считались чуть ли не королями у себя на полуострове… — словом, для вас это откровенный мезальянс. А кстати…
Айрис откинулась на спинку дивана: сегодня дамы как никогда напоминали базарных кумушек — любительниц перемывать косточки всем знакомым и незнакомым. Странно, что герцогиня смогла завлечь в свои сети и Луизу, которая никогда не опускалась до сплетен, и баронессу Эжени, которая производила впечатление строгой и рассудительной особы.
— А кстати… — подхватила Эжени после краткой паузы: по искре в ее глазах Айрис угадала, что та собирается спросить о Дике. Она уже научилась улавливать тот момент, переломную точку, когда разговор перетекал на него: мгновение общей тишины, напряжение, как перед прыжком, и следом — реплика хозяйки дома: а кстати, герцог Окделл ведь… «А кстати, герцог Окделл ведь учился в Лаик с кавалером Дельгадо?» Действительно, Айрис смутно помнила этого Бласко по рассказам Дика: неясный образ, невнятная фигура, под стать своему нынешнему эру; в Лаик они с Диком не дружили, но и не враждовали, так что почти не общались — но только благодаря Бласко Айрис и узнала о герцоге Фиеско, и он послужил ниточкой, связавшей ее — через Дика, Лаик, Фабианов день — с герцогиней.
— А кстати, Айрис, — вместо этого сказала Эжени, — вы ведь упоминали, что герцог Окделл как раз сейчас прикомандирован к генералу Дьегаррону?
От неожиданности Айрис чуть не ответила: «Нет, он же в Хексберг, мы ведь еще вчера обсудили!» — но вовремя прикусила язык: надоевшая ей игра сделала новый виток, и проще было до конца вечера подыгрывать дамам, поддерживая очередную версию — все равно с утра она сотрется, как мел с доски; исчезнет, испарится, как дым, и о ней не вспомнят. Но до чего же ее раздражали эти пляски фантазии!
— Да, вы правы, — вздохнула она; Селина, истолковав ее вздох по-своему, поспешила ее поддержать:
— Ужасно, Айри: сколько ты уже не видела Ричарда, почти два года? Представляю, как это тяжело! Герард уехал всего-то пару месяцев назад, а я уже скучаю!
— Это армия, Сэль, — покачала головой Луиза. — Здесь не выбирают, хочешь ты в отпуск или нет, а подчиняются приказам.
Кажется, они об этом уже говорили. На самом деле, Айрис была теперь даже чуть-чуть благодарна им, потому что их реплики каждый раз давали ей нужные намеки, — и никак не могла понять, делают ли они это специально, часть ли это розыгрыша, входит ли в правила игры.
— Да, мама, я понимаю! Конечно, если монсеньор решил, что армия будет зимовать в Тронко, а потом оставил Ричарда при генерале Дьегарроне, то это его право! Но если он не отпустит Герарда хотя бы в маленький отпуск, я сама поеду к нему!
— Вам не хватило путешествия в Надор и обратно и вот этой нашей поездки? — засмеялась герцогиня.
— Нет, я… Конечно, мне нравится путешествовать. Но я просто хотела сказать, что соскучилась по брату, — Селина потеребила манжет, но, наверное, не нашла повода развернуть письмо: к счастью, подумала Айрис, сегодня обойдется без художественного чтения. — И сочувствую Айрис. Хорошо, что Ричард тебе хотя бы пишет. О, кстати, он ведь наверняка писал: а генерал Дьегаррон — он какой?
Айрис лихорадочно попыталась вспомнить любые подробности, которые Ричард рассказывал об этом Дьегарроне: вроде бы кэналлиец, был ранен, половину кампании они провели раздельно, какие-то у него стрелки…
— Он хороший человек, — сказала она. — И был ранен. И я не знаю, почему он не женат: Дик о таком не упоминал.
— Мы вас расстроили, — сокрушенно покачала головой герцогиня. — Давайте больше не будем об этом: сменим тему.
Итак, в сегодняшнем изводе судьбы Дик оказался разлучен с герцогом Алвой еще раньше, чем в прошлом — еще зимой: шаги времени как будто становились все шире. Наверное, в этом была какая-то система, тайный замысел, но Айрис не могла его разгадать — никак не понимала, к чему же ведет игра, — и поэтому ушла спать еще более разочарованной и злой, чем обычно.

Новое!

Окончание: день 5-й, 6-й и бонусный 6-й в Фельпе

(день пятый, продолжение)

Айрис не повезло и наутро: в столовой она наткнулась на герцогиню Фиеско, которая — как будто не хватило вчерашнего — снова завела речь о маркизе Дьегарроне: не ошиблись ли они накануне, назвав его генералом, не произвели ли его уже в маршалы — и не писал ли герцог Окделл об этом отдельно? Это означало, что каждый виток игры держится не один вечер, а целые сутки, не рассеивается за ночь, а только крепнет — и поэтому Айрис приехала в Гальтару совсем раздосадованной. Немного успокоившись рядом с камнем, она потом еще долго жаловалась ему на Дика, товарок и вообще судьбу, а выговорившись, излив горе и обиду, даже плакала, обняв его, и опомнилась, когда уже сгустились сумерки: она засиделась в Гальтаре почти до темноты.
Вернувшись, она обнаружила в гостиной только трех дам: Селина и герцогиня Фиеско, расположившись у стола, напротив друг друга, вели бурный спор — на свет уже явилось письмо Герарда, и Селина то и дело размахивала им, как знаменем. Луиза, оттащив кресло в дальний угол, с кислым лицом читала книгу; увидев Айрис, она поднялась, попрощалась, извинилась, сославшись на усталость, и вышла: должно быть, в гостиной ее держало только беспокойство за Айрис, и теперь, когда та вернулась, она со спокойной душой смогла уйти. Эжени вообще не было: кажется, она распекала кухарку — проходя по двору, Айрис слышала, как из заднего флигеля доносился ее звучный голос. Слугами она командовала, как генерал — войсками: не срывалась чуть что на крик, как матушка, но муштровала, вечно гоняла с поручениями и требовала подчинения; и, наверное, не допускала несправедливости, потому что слуги ее, как ни странно, любили. То, что ее нет, показалось Айрис хорошим знаком — внушило надежду, что сегодня обойдется без разговоров о Дике: может быть, Создатель или древние боги наконец ответили на ее мольбы, сжалились и даровали передышку.
Айрис села в кресло, оставленное Луизой, и прислушалась к беседе; на колени ей тут же, появившись как из ниоткуда, запрыгнула давешняя трехцветная кошка, свернулась и принялась мурлыкать. Айрис осторожно почесала ее за ухом: матушка не жаловала кошек, считая их, как принято у истовых эсператистов, нечистыми тварями, и не пускала в жилые комнаты — но они, конечно, водились в замке: в людской, на кухнях, во дворе — и Айрис ничего не имела против. Кошка мурлыкнула, и Айрис рассеянно подумала, что не помнит, у кого та сидела на второй день — наверное, у Эжени, то есть перебрала за эти дни всех и теперь добралась до нее.
Спорили почему-то о патриотизме: Селина с жаром доказывала, что любой, кто родился в стране, с колыбели должен ее обожать, быть ей верен, готов за нее убивать и умереть. Герцогиня, чьи земли присоединились к Талигу совсем недавно, мягко возражала: она, наверное, разбиралась в патриотизме еще меньше, чем Айрис (хотя злые языки сказали бы, что не бунтовщикам Окделлам, предателям короля и отечества, рассуждать о подобных высоких материях) — то есть понимала его как верность собственной провинции, а не целой огромной стране. Увлекшись, Айрис придвинулась ближе и теперь ловила каждое слово.
— Но согласитесь, что это ужасно — воевать против собственной страны! — бросила Селина. — Это последнее дело, никуда не годится! Если человек бежал куда-то в другую строну, присоединился к наемникам, и его послали на войну против своих же — это ведь настоящее предательство?
— Допустим, — герцогиня качнула головой. — Моя милая, вы так разволновались: неужели вы имеете в виду кого-то конкретного, а не приводите общие доводы?
— Именно! Представляете, на стороне Бордона — против Фельпа, а значит, и против Талига, — воевал гайифский корпус, и там были наемники. И вот что пишет Герард, — Селина разгладила письмо. — «Достоверно никто не знает, но виконт Валме вскользь упомянул, что он видел среди гайифцев печально знаменитого маркиза Эр-При, который раньше скрывался в Агарисе, а потом, после своей неудачи в Варастийской кампании, будто бы перебрался в Гайифу. Виконт Валме заметил его на корабле, но не был уверен точно, что это он: корабль успел уйти, из его команды никто не попал в плен — поэтому виконт решил не сообщать монсеньору и только в дружеской беседе, к слову…»
Опять монсеньор! Айрис не сдержала разочарованного вздоха. Селина, осекшись, мгновенно развернулась и, прихлопнув рот ладонью, уставилась на нее полными ужаса глазами.
— Айри! Ох, прости, я не заметила, как ты пришла! Поверь, я при тебе ни за что не стала бы говорить о Гайифе и о маркизе!
Айрис нахмурилась: что-то царапнуло ее разум при слове «Гайифа» — какое-то недавнее воспоминание, оброненная, будто бы неважная, проскользнувшая фраза.
— Я точно не имела в виду Ричарда! — затараторила Селина. — Это не о нем! Пусть он и уехал с маркизом в Гайифу, это ведь не значит, что он тоже был на том корабле! И вообще, монсеньор ведь не отпустил бы его так, если бы не был уверен — а он сам отпустил, иначе бы не стал стараться, чтобы пригласить тебя ко двору…
— Неправда! — Айрис вскочила; кошка с воплем скатилась с ее колен на пол, цепляясь когтями за платье. — Этого не может быть!
— Конечно, конечно, не может! Он вообще в другом месте — подался в экспедиционный корпус, их вроде бы направляют в Холту или в Нуху, или решать какие-то внутренние дела… Он же писал тебе в последнем письме? Они с маркизом Эр-При разошлись во мнениях, он точно не мог поехать ни в какой Фельп!
— Дик не в Гайифе! — воскликнула Айрис — и, произнеся эти слова, вдруг вспомнила: она ведь сама только сегодня утром в раздражении призывала на голову блудного Дика этих несчастных гайифцев! Это не может быть совпадением — не может быть и злым умыслом: никто не сумел бы спрятаться так искусно, чтобы она не заметила его в развалинах, подслушать и успеть донести дамам, чтобы они составили новую фантазию, договорились разыгрывать очередной тур игры. А значит… значит…
Айрис почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног; она рухнула в кресло и шепотом повторила:
— Этого не может быть… это неправда!
— Айрис, милая, успокойтесь, — герцогиня потрогала ее за плечо: Айрис и не заметила, когда та встала из-за стола. — Никто не думает обвинять вашего брата. Случается, что молодые люди путешествуют; бывает, что они хотят повидать другие страны — это совершенно в порядке вещей…
Айрис, глядя на нее, вжавшись затылком в кресло, попыталась собраться с мыслями: итак, если это не розыгрыш, не совпадение и не простое недоразумение, — значит, тот камень в Гальтаре — а может, вообще все развалины, весь древний город, — обладает чудесной силой; и значит, она одним неосторожным словом отправила Дика прямо в лапы гайифцев (и даже не скажешь теперь, что так ему и надо). У нее закружилась голова.
— Дик уехал прямо из Варасты, да, Сэль? — спросила она. — У него не было отпуска, он не заезжал в Надор? А потом Ее Величество выписала для меня патент, потому что ее упросил герцог Алва?
— Айри, ты хорошо себя чувствуешь? — вместо ответа Селина, подойдя ближе, пощупала ей лоб. — У тебя нет жара? Ты не простудилась на своих развалинах? Сегодня очень поздно приехала, на улице уже похолодало… Ох, или это твой приступ? Где у тебя лекарства? Давай я принесу! Или приказать вызвать врача? Или позову маму, она поможет!
— Нет, нет, — Айрис помотала головой: нужно было убедить подругу и герцогиню, что она не сошла с ума и помнит все то же, что и они (даже если камень — снова отчаянная надежда! — на самом деле не изменял судьбу, а просто внушал всем, кроме нее, неправильные воспоминания). — Сэль, все в порядке, приступа нет: сама же видишь, на юге они прошли. Просто немного устала и сейчас вот от неожиданности расстроилась — сама понимаешь, ведь Дик…
— Конечно. Прости. Я не отказываюсь от своих слов о предателях и наемниках, — она метнула гневный взгляд на герцогиню, — но к Ричарду они не относятся! Пойдем, Айри, давай я помогу тебе добраться до комнаты.
Айрис послушно позволила Селине взять себя под руку и отвести в спальню.

(день шестой)

Всю ночь Айрис не сомкнула глаз: она лежала без сна, глядя в темноту, и мучительно перебирала мельчайшие подробности событий и разговоров последних дней. Сначала она выискивала доказательства, что все было лишь игрой, розыгрышем, стечением обстоятельств, совпадением; потом, не преуспев (никто не может так искусно притворяться целую неделю: ни наивная Селина, ни прямолинейная Эжени, ни герцогиня, которая была к ней так добра, ни Луиза не стали бы так долго издеваться над ней ни чтобы проучить, ни тем более — чтобы посмеяться; а ведь менялось и письмо — не выдумывала же Селина каждый раз новые строки с листа), — принялась вычислять логику изменений, пытаясь выстроить стройную картину, свести разрозненные тезисы к единому выводу… и почему их с Диком так мало учили риторике! Ей отчаянно не хватало человека, кому она готова была бы довериться, с кем могла бы посоветоваться, кто объяснил бы ей, подсказал, что к чему, — ментора, учителя, пусть даже священника, пусть наперсницы: ее спутницы на эту роль совсем не подходили.
Итак, изменения касались только судьбы Дика и немного ее самой: она сделалась как будто осью, вокруг которой вертелся луч перемен, а Дик — точкой на конце этого луча; Айрис оставалась на месте, застыв в незыблемой неподвижности, а Дика переносило с места на место, забрасывая то в один, то в другой уголок Золотых земель. Поступь времени, как она замечала и раньше (только думала, что это тоже часть выдумки), с каждым днем становилась все шире: в первый день изменения настигли Дика уже после его отъезда из Олларии, во второй — сразу перед отъездом, и потом уходили все дальше и дальше назад; интересно, как далеко простирается эта сила — может ли дойти, например, до момента смерти отца, изменить и его? Айрис одновременно и хотела бы проверить, и желала бы всем сердцем, чтобы отец остался жив, и боялась потревожить его память: кто знает, во что выльются новые перемены; тем более что они ведь пока были связаны только с Диком, не с отцом.
Пугало ее и то, что старый, изначальный извод мира, в котором она родилась и выросла, перестал существовать: он исчез, был стерт, отменен, пропал безвозвратно. Никто, кроме нее, не помнил прежних событий; не сохранялись и промежуточные мимолетные миры, которые возникли на один день и были уничтожены так же легко, как и созданы. Никто не помнил старого — Айрис же не знала нового: но насколько далеко простирается эта власть над памятью? Может быть, Дик так же, как она, сохранил все воспоминания — и каково ему было тогда каждое утро просыпаться в новых городах? Может быть, морок охватил только дом баронессы, а стоит им отъехать подальше от Гальтары, как все вернется на прежнее место; а может быть, одна Айрис только и помнит, что было раньше, и останется хранительницей тайного знания? Так или иначе, этого не выяснить, пока они не покинут имения и не встретят посторонних людей.
Виноват во всем, конечно, был гальтарский камень: наверное, это был древний алтарь, недаром же предупреждали, что Гальтара полна чудес, и стоит беречься ее секретов; может быть, он почуял именно Айрис — может быть, был раньше связан со Скалами: и это значит, что кровь Повелителей, что бы ни говорили, — не пустой звук (и, может быть, матушка и отец Маттео правы, и все это — происки демонов; но Айрис не хотелось так думать). Пробудило ли его прикосновение Айрис? Прочитал ли он ее мысли или слышит только слова, сказанные вслух? Повлияло ли что-то еще? Знала ли что-то герцогиня Фиеско, почему так настойчиво убеждала всех заехать в Мон-Нуар и почему подарила ей подвеску-амулет? Какое отношение ко всему играет хозяйка дома? Ответов у Айрис не было, и, смирившись и окончательно запутавшись, она бросила попытки увязать все детали.
Едва забрезжил рассвет, Айрис поднялась с постели и, наскоро умывшись и одевшись сама, чтобы не звать горничную и не перебудить весь дом (правда, кое-кто из слуг уже наверняка встал и принялся за работу), потихоньку выскользнула из комнаты. На конюшне ей, правда, пришлось растолкать конюха, чтобы тот помог оседлать Баловника, но больше, кажется, никто не заметил ее побега. Дорогу до Гальтары она, погруженная в размышления, почти не осознала и опомнилась, как и в первый день, только когда Баловник остановился сам. В косых лучах раннего солнца древний город выглядел еще более загадочным, чем при ярком свете дня: над стенами клубился утренний туман, развалины терялись в зыбкой дымке, улицы и руины домов казались призрачными, ненастоящими. Трава была покрыта росой, и у Айрис, пока она шла знакомым путем, успели вымокнуть и сапожки, и подол платья, и даже немного нижняя юбка.
Камень, неизменный, вечный и бесстрастный, стоял на прежнем месте, и его невозмутимый вид рассердил Айрис: она разгадала его тайну, вмешалась в его игры, чуть не сошла вчера с ума от потрясения, сегодня не спала всю ночь, примчалась сюда ни свет ни заря — а он, пожалуйста, глядит на нее с насмешкой и, наверное, думает про себя: «Ах, глупая девчонка, да что она себе возомнила?»
— Зачем так надо мной издеваться? — закричала она, хватаясь за камень обеими руками и пытаясь его тряхнуть. — Зачем было меня мучить? Что за игры? Ты же играешь со мной и с Диком?! Отстань от нас! Мало ли на что я жаловалась! Да мало ли что я там наговорила! Это ты во всем виноват! — в запале она с силой ударила по камню кулаком и тут же, вскрикнув и зажмурившись от внезапной боли, отдернула руку; отдышавшись, она добавила тише, но еще сердито: — А ну немедленно верни Дика из Гайифы!
По поверхности камня прошла рябь, в глубине что-то ухнуло и глухо заворчало, и земля под ним словно вздрогнула. Айрис тряхнуло; она удержалась на ногах, но волна гнева тут же схлынула, и ей стало совестно за свой припадок ярости.
— Ну прости, прости, — примирительно сказала она, погладив его, как взбрыкнувшую лошадь. — Прости, что я тебя ударила и что кричала. Ты не виноват: я верю, что хотел как лучше, просто я не умею правильно попросить… И сама не сообразила сначала, что случилось, — Айрис села рядом с камнем, прижимая к нему ладонь, другой рукой обняв себя за колени, и провела пальцем по извилистому рисунку шероховатостей на его теплом боку. — Но пожалуйста, верни все-таки Дика. И, может быть, получится сделать все как-то… лучше? Просто лучше… но мне не придумать, как, а отца ты, наверное, не сумеешь воскресить. Ну вот мне понравился тот вариант, где Дик уехал в Хексберг, на море, а для меня он сам правда выправил патент, и я приехала ко двору как положено… Можно возвратить его. Или… не знаю. Я уже так устала.
Айрис грустно улыбнулась и, прижавшись лбом к камню, закрыла глаза. Снова ее окутало знакомое ощущение заботы, тепла, принятия: камень, наверное, не рассердился и простил ее. В ушах у нее зашумело — может быть, от слез, от волнения или от усталости, — и ей показалось, как чей-то глубокий голос, раздавшийся как будто издалека, мягко произнес: «Не тревожься, дитя Скал: я с тобой. Все получится; все будет, как ты хочешь; не надо плакать, дитя». Айрис шмыгнула носом и обняла камень крепче; земля под ней мерно гудела и как будто слегка раскачивалась, и Айрис, поверив, что все возможно исправить — что все будет хорошо, лучше, чем сейчас, и лучше, чем раньше, — впервые за сегодня почувствовала умиротворение.
Она нашла в себе силы подняться и собралась ехать домой, когда солнце уже клонилось к закату, — не так поздно, как вчера, но уже на границе сумерек. Ей с трудом удалось надеть перчатку: руку ужасно саднило, кожа была содрана до крови, а на ребре ладони уже наливался большой синяк — зря она так сильно ударила камень. Вспомнилось, что Дик рассказывал, как перед самым выпуском из Лаик он тоже повредил руку и как пресловутый Ворон, великолепный во всем, его вылечил; на мгновение Айрис стало страшно, что и у нее будет так же — разовьется опасное заражение, лихорадка, и некому будет спасти ее руку, — но сразу решила, что Дик ведь тогда не мог снять перчатку, а она с горем пополам, но надела, и вообще камень обещал, что все будет в порядке. И действительно, по дороге боль утихла, и Айрис могла свободно держаться за поводья.
Вернулась домой она с твердым намерением самой завести разговор о Дике и выяснить сразу, куда же отправил его камень и как на этот раз он исказил мир — не обманул ли, не посмеялся ли над ней, ни сделал ли хуже, чем есть. Но не успела она сказать и слова — только села и набрала было в грудь воздуха, — как дверь распахнулась, и вошел слуга с докладом.
— Барыня, срочная почта прибыла! — объявил он. — Привезли с королевским курьером.
— О! — оживилась Селина. — Это, наверное, для нас, из Фельпа!
Она вскочила, но Луиза уже подошла к слуге и приняла у него два футляра и один протянула ей. Селина так быстро схватила его, что Айрис вспомнила себя три недели назад, на аудиенции в будуаре Ее Величества, и ей сделалось неловко.
— И второе, барыня, — продолжал слуга, — крестьяне говорят, дожди закончились, дороги наконец просохли, и можно ехать дальше.
— Прекрасно, — герцогиня Фиеско тоже поднялась. — Большое спасибо, любезнейший. Я тогда распоряжусь, чтобы начали собираться. Мои милые, как вы смотрите на то, чтобы выехать назавтра же после завтрака? Эжени, моя голубка, вы так и не надумали отправиться с нами?
— Нет, — Эжени рассмеялась. — Но я когда-нибудь вас навещу! Пойду пока тоже дам разные указания насчет вашего отъезда. Сударыни, — спохватилась она, — прошу меня простить!
Герцогиня и Эжени вместе вышли за дверь. Луиза тоже удалилась, сославшись на то, что хотела бы прочитать письмо от сына в одиночестве, и Айрис с Селиной снова, как и вчера вечером, остались наедине. Селина погрузилась в письмо (наверное, опять полное славословий и восторгов по поводу «монсеньора»), а Айрис тем временем прикидывала, как же вызнать у нее, что на этот раз происходит с Диком, как, в какую сторону, насколько далеко в прошлое камень сумел изменить мир.
— Герард передает тебе привет, — заметила Селина, оторвавшись от письма.
— Спасибо, — сказала Айрис и, прежде чем та процитировала очередное мудрое изречение герцога Алвы, поспешно спросила, постаравшись удержать ровный тон: — У него ведь все хорошо?
— А? Да, все в порядке! Только… — Селина замялась. — Ну, и у Ричарда тоже все в порядке!
У Дика! Значит — он тоже в Фельпе! От облегчения сердце Айрис замерло, подпрыгнуло в горло и, сделав кульбит, рухнуло вниз. Получилось: это еще лучше, чем в Хексберг: Дик не поссорился с Вороном, не попал в опалу… правда, Айрис все равно оказалась здесь, при герцогине Фиеско — то есть успела заслужить немилость Ее Величества… Кстати, ведь Дик, наверное, писал ей раньше: надо будет проверить, не появилось ли в ее багаже неучтенное письмо. И почему она не догадалась сделать это в прошлые дни? Может быть, от того, прежнего, стертого Дика оставались письма из Хексберг и Варасты, и если та — другая, прежняя, несуществующая, пропавшая Айрис — возила их с собой, то эта — нынешняя, настоящая, всегдашняя Айрис — могла бы их прочитать и сама узнать подробности о приключениях Дика… но ей даже в голову не приходило поискать свою переписку!
— Они же в Фельпе? — уточнила она.
— Что? Ну да, конечно: это почта из Фельпа, ты же слышала — Герард прислал письма для меня и мамы. И Ричард, наверное… — Селина опять замялась и отвела глаза: она что-то скрывала, и Айрис это не понравилось.
— От Дика письма не было, — сказала она.
— Да, он, наверное, позже напишет или не успел пока, или письмо потерялось, — промямлила Селина и, отвернувшись, принялась аккуратно, уголок к уголку, складывать листок.
— Сэль, хватит! — Айрис резко встала, хлопнула ладонью по столу и чуть не взвыла от боли: удар пришелся на ушибленное место. — Перестань морочить мне голову! Не надо темнить, мне это надоело! Что с Диком? Что написал Герард?
Селина тоже вскочила.
— Айри, ты донимаешь нас всех уже неделю своими капризами! Тебе не нравится то и это, ты грубишь маме и герцогине, постоянно уезжаешь, тебя вообще не видно — мне тоже надоело! Тебе интересно, что с Ричардом? Я не хотела говорить, чтобы тебя лишний раз не расстраивать, но раз уж ты так требуешь, то что же, изволь: он был ранен, тяжело, и сейчас еще без сознания! Поэтому он тебе и не написал ни тогда, ни сейчас!
— Что? Не может быть! Погоди, дай я сама прочитаю! — Айрис выхватила у Селины письмо и, найдя имя Ричарда, уставилась в строчки: она отметила, что почерк был тот же самый, что и в прошлом письме, — а значит, никто не подделал письмо от Герарда — а значит, вот еще одно доказательство, что все это не розыгрыш.
«Я не стал писать об этом в прошлых письмах, чтобы не пугать зря ни тебя, ни маму, тем более что тогда еще ничего толком не было известно, — писал Герард. — И надеюсь, вы не удивились, почему ни в той, ни в этой почте не было писем от Ричарда для Айрис. На самом деле, после морского сражения Ричард пропал: мы боялись, что он убит, утонул или взят в плен, но монсеньор, не теряя надежды, приказал его искать, и вот только через четыре дня его нашли. Ричард был очень тяжело ранен и до сих пор не приходил в себя, но монсеньор считает, что…»
— Ранен… И не приходил в себя, — тупо пробормотала Айрис; комната вокруг нее закачалась и поплыла, стены и потолок медленно повернулись и начали сжиматься. — Искали… четыре дня.
— Ну да… — голос Селины раздавался глухо и отстраненно, как через толстый слой ткани. — И поэтому он не смог написать, и Герард тоже не… Айри… Айри? Айри!
Но Айрис ее уже не слышала: все вокруг еще раз качнулось, и над ней сомкнулась темнота.
Очнулась она от резкого запаха и, открыв глаза, поняла, что Селина растирает ей виски и лоб уксусом. Она лежала на диване в той же гостиной, головой на чьих-то коленях; лиф платья был расшнурован, корсет ослаблен, и развязан даже ворот нижней сорочки; амулета, подарка герцогини, не было: то ли его сняли, то ли Айрис ненароком потеряла его в Гальтаре. Луиза, сидевшая рядом, держала ее за руку: Айрис сначала приняла это за жест дружеской поддержки, но потом почувствовала, как та обматывает ей кисть холодным полотенцем — наверное, она все-таки слишком сильно разбила руку о камень, и теперь синяк стал заметен.
— Айри, я же говорила еще вчера, что ты плохо себя чувствуешь! — воскликнула Селина. — Лучше бы ты сегодня отдохнула и никуда не ездила… Вот, попей, — она отложила уксусные примочки и поднесла ей к губам стакан. Герцогиня Фиеско — это у нее на коленях Айрис лежала, — пробормотав что-то утешительное, погладила ее по волосам и помогла приподнять голову. В стакане оказался теплый отвар незнакомых пахучих трав.
— Я бы предложила еще вина или касеры для поддержания сил! — раздался бодрый голос Эжени. — Но наш врач мне за такое устроит выволочку! В любом случае, я за ним уже послала, и он скоро будет здесь. Айрис, а вы умеете напугать. Вам лучше?
— Не знаю, — пробормотала Айрис, не решаясь повернуть голову и посмотреть на нее; в ее поле зрения снова вплыла Селина.
— Айри, прости, — покаянно сказала она, присаживаясь рядом на диван, так что ноги Айрис оказались стиснуты между ней и спинкой. — Надо было тебя как-то подготовить. Я тогда не подумала, а теперь… — она содрогнулась, — представила Герарда: ведь и он был в том сражении, значит, легко мог оказаться на месте Ричарда! Это так ужасно…
— До сих пор не могу поверить, — честно призналась Айрис: никто ведь не знал, во что именно она не может поверить. — Не поверю, пока не увижу Дика собственными глазами или хотя бы письмо от него!
— Надеюсь, он скоро сможет написать… Или если сам пока не сможет, то он надиктует, и Герард запишет!
— Айрис, скажите мне лучше, где же вы так расшибли руку? — перебила ее Луиза и повела плечами: должно быть, и ей было не по себе.
От необходимости отвечать Айрис спасло появление врача. Это был тот самый деревенский лекарь, который так наловчился латать незадачливых искателей приключений, покалечившихся — прямо как сама Айрис! — в Гальтаре. Он перевязал ей руку и объявил, что ничего серьезного нет: кости не сломаны, простой ушиб и большая ссадина, — но руке нужно дать покой, сейчас положить на высокую подушку, а потом подвесить на перевязь, и приложить холод, и не тревожить несколько дней. Что же до обморока — то чего еще ждать, если барышня целую ночь не спала, целый день не ела (Айрис и правда не позавтракала с утра и вчера не поужинала), да еще и получила такое тревожное известие? Отдохнуть, меньше волноваться — он пропишет успокоительные травы, — и все будет в порядке.
Когда врач, оставив подробные указания Луизе (видимо, именно ее, а не герцогиню, он посчитал здесь самой разумной), удалился, над Айрис снова захлопотали. Ее отвели наверх в спальню (герцогиня настаивала, чтобы отнесли, но Айрис сумела подняться по лестнице сама), помогли переодеться, уложили в постель, укутали одеялом и принесли чашку бульона: Селина при этом так и рвалась накормить ее с ложечки, но Айрис не далась. Наконец суматоха утихла, задернули шторы, задули все свечи, кроме одной, и комната погрузилась в полумрак, но в одиночестве остаться не удалось: дамы договорились, что за Айрис нужно присмотреть, и герцогиня вызвалась подежурить у нее.
— Конечно, моя милая Айрис, завтра мы уже никуда не поедем, — говорила герцогиня, пока Айрис, повернувшись набок, сонно глядела на нее из-под полуприкрытых век и пыталась задремать. — Отдыхайте спокойно, мы никуда не торопимся. Если будете чувствовать себе сносно, выедем через день: поедете обязательно в моей карете, там вы сможете расположиться поудобнее, и опереться на меня, и вашу бедную руку ничего не будет стеснять…
Но Айрис не слушала: она снова в отчаянии размышляла о том, что сотворила сегодня. Неужели камень наказал Дика — или ее через Дика — за то, как неучтиво она себя вела? Неужели ему не хватило ее собственной боли — разве она сама не пострадала, разве не отдала камню свою кровь? Неужели древние силы так жестоки, что для них тяжелое ранение, долгие дни беспамятства — соразмерная цена за один удар кулаком? И почему за чужой проступок должен расплачиваться невиновный? Впрочем, Дик ведь на самом деле был виноват изначально (Айрис и сама так долго на него сердилась, обвиняла его!) — даже если тот извод мира распался, то о нем помнит и Айрис, и те, кто управляет ее — их — судьбой…
И что же с Диком? То большое морское сражение было уже месяц назад, письмо от Герарда они получили только сегодня, а прошлое было на той неделе — он всегда пишет раз в неделю… Ее Величество говорила, что письма из Фельпа идут примерно две недели: получается, обманула, больше двух недель, почти три! Значит, когда они выезжали из Олларии, Дик уже был ранен (нет, конечно, он не был ранен тогда, потому что вообще не появлялся в Фельпе, но это тот, другой Дик, а нынешний Дик уже был… — Айрис почувствовала, что совсем запуталась: в общем, даже если мир переменился в движении назад, то точка морского сражения осталась неизменной). Так вот, прошел уже целый месяц: наверное, он уже поправился? Или хотя бы пришел в себя? Наверняка в следующем письме Герард о нем напишет… или напишет кто-то еще, или сам Дик. А что если — Герард ведь не сообщил подробностей — а вдруг Дик попал в плен, его там истязали, искалечили? Вдруг он умирает? Вдруг уже умер, а она и не знает?
— Не думайте об этом, — мягко сказала герцогиня, наклоняясь к ней, и Айрис поняла, что последние фразы у нее вырвались вслух. — Айрис, я уверена, что все будет в порядке, и уже скоро вы получите письмо, где все разъяснится. А пока не стоит волноваться: вы ведь ничего не сможете изменить.
Изменить! Айрис встрепенулась, и герцогине пришлось удержать ее за плечи и снова уложить на подушку. Изменить! Что если завтра попробовать снова выбраться к камню и попросить его о другом? Но нет, а вдруг она сделает еще хуже — да ей и не дадут ускользнуть — да у нее и самой не хватит сил….
— Пока мы едем, пока мы в дороге, пока вы не узнали окончательной правды, — продолжала герцогиня, — ничего еще не определено. Представьте, что одновременно существует несколько возможностей, которые равным образом могут воплотиться: для вас они пока не воплощены. Выберите для себя одну — самую приятную — и вообразите, что именно она истинна: для вас она будет реальной. А потом, когда придет следующая почта, или мы встретим курьера из Фельпа, который расскажет нам новости, то настоящий вариант закрепится: и вот тогда уже сможете в полную силу волноваться, — герцогиня улыбнулась и потрепала Айрис по плечу. — Но я все же считаю, что этого не понадобится: возможно, все не так плохо — возможно, брат нашей милой Селины, по своей молодости и впечатлительности, немного преувеличил.
— Да, я сначала так и решила, что не поверю, пока не увижу Дика собственными глазами, —призналась Айрис.
— Тоже правильно, — сказала герцогиня. — Кстати, это может случится скорее, чем вы ожидаете: возможно, герцог Алва даст вашему брату отпуск по ранению и отправит его поправляться не в Надор, а в Алвасете. А Кэналлоа совсем недалеко от Фиеско: всего один морской переход. Попробуете сейчас заснуть? Я побуду с вами.
Герцогиня задула свечу, и Айрис, странно успокоенная ее словами, решила последовать ее советам и постараться меньше переживать: так или иначе, она ведь просила камень изменить их судьбы к лучшему — что-то и правда должно было стать лучше.

(день шестой, Фельп)

— Рокэ, — сказал Вейзель.
Рокэ поморщился и потер пальцами виски: всю первую половину ночи он провел у «пантерок», всю вторую — ловил местную нечисть, с утра вынужден был заниматься загадочным исчезновением сначала — адмирала Скварца, а потом — капитана Гастаки и безумием ее спутниц и слуг, бывших в доме. И вот теперь этот непогрешимый святоша, похоже, вознамерился прочитать ему мораль: Рокэ, вы неподобающе себя ведете, какой пример вы подаете молодежи, и так далее — как будто не опытный генерал, а дуэнья при взбалмошной девице.
— Рокэ, — повторил Вейзель; в его голосе зазвучало неодобрение. — Ричард пришел в себя. Вам стоит к нему заглянуть: я, признаться, рассчитывал, что именно вы будете первым, кого он увидит, когда откроет глаза!
— Ричард? — удивленно переспросил Рокэ. — Окделл? Он-то здесь откуда взялся? Он что, тоже был на том корабле с гайифскими наемниками, где виконт Валме углядел маркиза Эр-При, и вот только сейчас попал в плен к фельпцам?
— А, слышу, тут уже перемывают мне кости? — раздался за его спиной веселый голос Марселя Валме. — Что за гайифский корабль и кого я там видел?
— Вы вчера упомянули, что среди гайифских наемников во время морского сражения вроде бы заметили Робера Эпинэ, — не знаю, правда, почему не сообщили об этом раньше…
Марсель засмеялся:
— Нет, вчера мы, конечно, говорили о гайифском, но не в этом ключе! Ни о каких наемниках речи не шло — тем более ни о каких кораблях: кстати, я слышал, что наш общий друг Эр-При отправился вовсе не в Гайифу, а в Алат. Так вот, вчера девушки спросили, знакома ли вам гайифская любовь, и вы нам рассказали…
Вейзель закатил глаза и в третий раз повторил:
— Рокэ! Вы слышали, о чем я вас попросил?
— Ах да, Окделл, — сказал Рокэ. — Действительно. Не представляю, почему и откуда он у нас здесь появился.
Вейзель посмотрел на него в упор — в его выражении лица явственно читалось: «Кое-кто здесь пропил последние мозги», — и даже Марсель слегка нахмурился и кинул на Рокэ озадаченный взгляд. Повисла пауза.
— Потому что он ваш оруженосец, Рокэ, — наконец заговорил Вейзель: медленно, терпеливо и с расстановкой, как объясняют урок нерадивому ученику. — Оруженосец везде должен следовать за своим господином, верно? Естественно, вы взяли Ричарда с собой в Фельп: не его вина, что его ранили! Не верится, что вы о нем забыли, пока он болел, даже если все его обязанности и легли на плечи юного Арамоны! Рокэ, я стараюсь не комментировать ваши выходки, но теперь все-таки скажу: вам стоит пересмотреть свой образ жизни!
— А что, Ричард очнулся? — обрадованно спросил Марсель. — Ну наконец-то! И как он себя чувствует?
— Довольно плохо, — Вейзель ущипнул себя за переносицу. — Рокэ, вот это я как раз и пытаюсь вам сказать: Ричард потерял память. Он думает, что мы до сих пор в Варасте! Спросил меня, почему мы в господском доме — неужели уже успели доехать до Тронко. В самом начале вы говорили, что, пока он не придет в себя, будет непонятно, не пострадал ли у него разум — да и сам я не раз встречался с тем, что контуженные солдаты временно теряли способность видеть, слышать или разговаривать, или начинали заикаться… Так вот, с этим — на мой непрофессиональный вкус — у Ричарда все в порядке, только он начисто забыл последние двенадцать месяцев!
— Ну что ж, — Рокэ пожал плечами. — Наверняка найдутся желающие посвятить герцога Окделла в новейшие события — по крайней мере, познакомить с ходом нынешней войны. Вот, например, тот же Арамона — хотя они, кажется, не ладили… — Рокэ заметил, что при этих словах Вейзель снова посмотрел на него скептически, но не стал останавливаться и продолжил: — Но юноша так увлечен кампанией, что наверняка с удовольствием расскажет все ее подробности.
— Этого еще не хватало! — возмутился Вейзель. — Ричард ведь наверняка захочет узнать обстоятельства своего спасения — и было бы жестоко заставлять Герарда проходить через те события снова: он очень тяжело все это пережил. Конечно, вас тогда не интересовало его душевное благополучие — и я вас не виню: все-таки это было на самой первой неделе, когда вы не отходили от Ричарда, — но однажды он даже плакал!
— Плакал только потому, что вы приказали обрить Ричарду волосы, — вставил Марсель. — Исключительное кощунство! Будь я сентиментальнее, я бы и сам разрыдался.
— Приказал обрить, чтобы добраться до раны на голове, — наобум сказал Рокэ полушутливо-назидательным тоном: поддерживая впечатление, что прекрасно понимает, о чем идет речь, он рассчитывал незаметно выяснить побольше подробностей. Очевидно, все здесь помнили последние месяцы иначе, чем он сам, — по крайней мере, эти двое, Марсель и Курт — и если Марселя еще можно было бы заподозрить, то добропорядочный Вейзель не опустился бы до глупого розыгрыша.
— Естественно, — сказал Вейзель. — Рокэ, я вижу, что вы серьезно не в духе — и догадываюсь почему. Приводите себя в порядок, а я пока найду кого-нибудь еще.
Когда Вейзель ушел, Марсель с любопытством спросил:
— Что там произошло между вами и Ричардом, за что вы на него так рассердились? Он успел вам насолить за тот месяц, что лежал в беспамятстве? Наговорил вам в бреду оскорблений?
— У нас с герцогом Окделлом… возникли разногласия — раньше, еще до отъезда в Фельп, — медленно проговорил Рокэ, понадеявшись, что по реакции Марселя сумеет распознать, в какой момент судьба решила снова посадить ему на шею герцога Окделла.
Марсель засмеялся:
— До отъезда в Фельп? Когда же? Ричард ведь только привез сестру из Надора и уже через пару часов присоединился к нашему отряду — буквально из седла в седло! — он махнул рукой. — Рокэ, не выдумывайте! Вас тревожит что-то другое — ни за что не поверю, что вы собрались срываться на раненом!
— Ладно, — Рокэ подавил вздох. — Пойдемте проведаем этого нашего раненого.
Дверь комнаты, отведенной Ричарду (Рокэ не угадал бы, где она, если бы не следил за жестами Марселя — языком тела, тайными знаками, подсказывавшими, куда повернуть: неподалеку от его собственных покоев, с окнами на самый тихий уголок сада, где солнце особенно ярко светило на рассвете), были прикрыта, и Марсель, уже взявшись за ручку, вдруг заявил, что не будет мешать воссоединению эра и оруженосца и зайдет, пожалуй, попозже. Но Рокэ не грозило остаться с Ричардом наедине: внутри обнаружился Эмиль. Сидя возле постели, он держал Ричарда за руку и дружелюбным тоном что-то тому втолковывал; этот трогательный жест заставил Рокэ слегка поморщиться. Сам же Ричард и правда, пожалуй, был серьезно ранен: он выглядел куда хуже, чем в тот злополучный день, когда Рокэ видел его в последний раз — бледнее, слабее и словно прозрачнее, чем тот неудачливый убийца, отчаявшийся предатель, каким Рокэ его запомнил. Из-за болезни он сильно исхудал, черты лица заострились, а на щеках еще горел отсвет лихорадочного румянца — должно быть, жар спал совсем недавно — накануне вечером или уже ночью — и только поэтому он сумел наконец очнуться; правая рука была перевязана (Рокэ усомнился, что за месяц рана не зажила бы, но, приглядевшись, понял, что это лубки). Растерянный взгляд, подернутый пеленой, блуждал по комнате, но, увидев Рокэ, Ричард встрепенулся, в его глазах отразилось узнавание, радость — даже крупицы доверия, — а на губах заиграла призрачная улыбка, и Рокэ с трудом подавил желание пройтись рукой по ежику его едва отросших после стрижки волос.
— Эр Рокэ… Что случилось? — смущенно спросил Ричард — Что со мной?
«Тебя-то, положим, просто контузило, а вот что происходит с моими разумом и памятью, кто бы мне объяснил», — подумал Рокэ, но вслух сказал:
— Мы в Фельпе; идет война с Бордоном. Месяц назад вы были ранены, получили контузию и поэтому забыли некоторые вещи.
— Месяц?! — Ричард попытался приподняться и тут же, зажмурившись, замер, прикусил губу и издал сдавленный стон.
— Не дергайтесь! — резко осадил его Рокэ, прижимая за плечи к кровати. — Решили еще на месяц сбежать в беспамятство? Не надейтесь! Итак, у вас из жизни полностью выпало несколько месяцев: такое бывает при контузии, скажите спасибо, что вы не оглохли. Мне сейчас недосуг пересказывать вам, что случилось за эти три четверти года, но вот граф Лэкдеми, например, легко вас просветит. Позже зайдет врач и осмотрит вас, — сухо закончил он и, кивнув Эмилю, вышел.
Уже из-за двери он услышал бормотание Ричарда и разобрал ответ Эмиля:
— Ну что ты, Дикон, ты тут ни при чем. Не обижайся на Рокэ: он совершенно на тебя не сердится! Дело вовсе не в тебе, просто его с утра мучает похмелье — он, знаешь, всю ночь купил в компании Марселя Валме.
Ричард снова что-то пробурчал — наверное, спрашивал, кто такой этот Валме, потому что Эмиль рассмеялся:
— Играл в карты на куртизанку? Слушай, да, наверное, тот самый: точно, он же увлекался прекрасной Марианной. Но с тех пор он немного остепенился! Ну что же, со временем познакомитесь заново, а пока давай я тебе расскажу, чем закончилось дело в Варасте.
Рокэ пришло в голову, что и ему неплохо бы послушать: это был самый удачный и легкий способ ненавязчиво выяснить истинную историю этой новой бусины, в которую он загадочным образом попал. На самом деле, Рокэ не верил, что его занесло именно в другую бусину: разум подсказывал, что все лишь морок, наведенный, быть может, той же нечистью, которая приходила ночью за Луиджи и увела капитана Гастаки; или помрачение, овладевшее всеми после праздника Андий. Но чутье шептало, что самая ткань его собственного мира изменилась, и возврата назад нет — и он в глубине души знал это достоверно. Он снова толкнул дверь и вошел.
— Ну давай, Милле, рассказывай, а я прослежу, чтобы ты не приврал, — небрежно бросил он, садясь прямо на кровать: в комнате был только один стул. Ричард едва слышно облегченно вздохнул, а Эмиль пожал плечами и продолжил:
— Итак, на марше мы…
Расхождений в прежней и новой версиях мира не нашлось вплоть до Октавианской ночи: Эмиль, правда, не мог знать все.
— Слышал, что ты ездил в отпуск домой в Надор и вернулся уже весной, но подробности тебе лучше выяснить у кого-нибудь еще, — Эмиль красноречиво посмотрел на Рокэ; тот ответил непроницаемым взглядом. — У твоей матушки, сестры, или у тех солдат, которые тебя сопровождали… О, кстати, ведь наверняка есть письма от Айрис! И новые тоже! Недавно приходила почта, нужно посмотреть, было ли там что-то для тебя...
— Матушке, наверное, лучше не сообщать, — попросил Ричард. — И письмо я сейчас все равно прочитать не смогу…
— Кто-нибудь прочитает вслух! — отмахнулся Эмиль. — Слушай лучше про Октавианскую ночь: о, это интересно!
Октавианская ночь в варианте Эмиля тоже прошла точно так же, как Рокэ помнил, и он уже начал скучать, когда тот сказал:
— Дальше я опять уехал и знаю только, что ты побывал на аудиенции у Ее Величества, выпросил у нее фрейлинский патент для Айрис и сразу отправился в Надор. Потом вы вместе с сестрой приехали, ты поручил ее какой-то дуэнье… — Эмиль задумался.
— Госпоже Арамона, наверное, — вставил Рокэ: вот как, получается, во всем виновата эта коронованная кошка! Выдумав эту аудиенцию не ко времени, она нарушила весь стройный ход событий — и, получается, погубила свои же замыслы: что же, и поделом.
— Да, точно! Это ведь матушка нашего Герарда! Ну вот, и как только ты оказался в столице, в тот же день вы с Рокэ умчались в Фельп, а наши армии присоединились позже. Если Рокэ и здесь не захочет делиться с тобой новостями, то ты всегда можешь расспросить Герарда или Марселя: они были с вами. Дикон, по-моему, я совсем тебя заболтал, и ты засыпаешь, — Эмиль потрепал Ричарда по голове (жестом, украденным у Рокэ) и встал. — Поправляйся.
— Не рассчитывайте, что я, как граф Лэкдеми, соберусь рассказывать вам сказки на ночь, — начал Рокэ, как только за Эмилем закрылась дверь. — У меня действительно совершенно нет времени. Сейчас прикажу кому-нибудь у вас подежурить, и…
Но тут слуга доложил о приходе лекаря, и Рокэ решил повременить: ему все же было любопытно, как Ричард умудрился получить свои ранения. Оказалось, что во время абордажа рядом с ним что-то взорвалось, его откинуло назад и сбросило с палубы в море — чудом не обожгло и не посекло осколками насмерть, чудом он не остался калекой; бессознательного его носило по волнам (еще одна загадка — как он не задохнулся, нахлебавшись воды, и не утонул), пока не выбросило на сушу в заброшенной бухте, напоследок хорошенько поколотив о каменистый берег. Нашли его, уже потеряв всякую надежду, только через четыре дня (и снова тайна — кто и как помог ему продержаться на солнцепеке, без еды и пресной воды, не говоря уже о том, что он не приходил в себя). Его спасли, но еще неделю никто не ручался за его жизнь: он лежал в глубоком беспамятстве, но грани смерти; через неделю же у него разыгрался жар и началась лихорадка с бредом, которая не выпускала его из объятий до вчерашнего вечера.
Когда врач наконец ушел, а Ричард, измученный долгим осмотром, задремал, Рокэ, у которого — вопреки заявлениям — не было никаких срочных дел, остался с ним. Откинувшись на спинку стула, он погрузился в размышления: еще раньше при виде Ричарда, смущенного и по-детски растерянного, у него мелькнула мысль, что, может быть, судьба дает тому второй шанс, возможность вырвать испорченную страницу и начать с чистого листа. Возможно, те весенние события не были следствием глубинно, изначально порочной натуры, а произошли из-за совпадения неудачных обстоятельств. Рокэ достаточно близко — ближе, чем другие, — был знаком с высшими силами, чтобы предположить, что те вполне способны исказить историю, чтобы добиться своих целей: может быть, они предугадали, что это покушение запустило бы череду катастроф, которые в конце концов привели бы к гибели Ричарда, или Рокэ, или обоих, а вслед за ними — и всей их бусины, и мироздание, переведя стрелки вселенских часов назад, не дало совершиться необдуманным шагам. Недаром ведь древние писали, что Повелители обладают особой властью — и мир особенно бережет последнего Повелителя на Изломе. Что же, не Рокэ было спорить с судьбой.
Ричард тем временем зашевелился, помотал головой и тихо позвал:
— Эр Рокэ… как вы думаете, память вернется?
— Не знаю, — честно ответил Рокэ. — Может статься, этими воспоминаниями ты за что-то заплатил: что-то выкупил у судьбы. Не думай пока об этом. Что последнее ты помнишь четко?
— Алтарь в Варасте, — Ричард нахмурился. — Такое большое каменное зеркало у старухи-ведьмы. Я в него заглянул, и потом… — он покраснел, — потом как будто сам обратился камнем — как будто вместе с другими катился вниз с горы. А потом — только смутные видения: вроде бы церкви — не знаю, может быть, Агарис; и как мы зимуем с армией в Варасте; и другие зимние пейзажи — наверное, это Торка… отец рассказывал. И еще море, военные корабли — может быть, это как раз Фельп? Только город скорее северный — и там был адмирал-марикьяре, немного похож на вас: наверное, это ваш образ так в нем преломился.
— Звучит скорее похоже на Вальдеса, — Рокэ засмеялся и тут же вспомнил, что дня три назад они обсуждали Ротгера, и в том разговоре отчего-то всплыло и имя Ричарда. — Мы его как раз недавно вспоминали: думаю, ты просто услышал наши разговоры сквозь бред. Кстати, знаешь: сюда ведь идет эскадра Альмейды. Давай-ка я отряжу один корабль в Алвасете и отправлю тебя туда лечиться. Совершенно не доверяю местным коновалам: если они за месяц не сумели привести тебя в чувство даже с моей помощью, то страшно представить, когда они поставят тебя на ноги!
— Хорошо… — пробормотал Ричард и закрыл глаза; Рокэ не был уверен, что тот расслышал его последнюю фразу. Впрочем, все это терпит; и многое другое — включая семейные новости (госпожа Арамона писала, что Айрис Окделл удалили от двора и выслали в Фиеско, и он лишился информатора при королеве — между прочим, нужно проверить недавние письма: уцелел ли этот фрагмент мира?) — можно будет обсудить и позже.

(конец)

запись создана: 27.07.2023 в 00:08

@темы: Сокраловские истории, Воображаемый мир: ОЭ

Comments

[Антея эль]

Ух, мне очень понравилось начало. Айрис очень порывистая эмоциональная, ей бы трудно было бы на постоянной основе при дворе, где поди разборки где правда, а где лишь притворство. Так что так и хочется сказать Айри, не расстраивайся, все что не делается, все к лучшему.
Очень понравился момент с камнем, где Айрис получала такой прилив положительных эмоций. Родная стихия не оставит потомков своих.
А что до дуэли, хорошо что в Кэртиане нет женских дуэлей, как на Земле. Для меня было откровением, что женские дуэли были едва ли не жестче мужских. Из тех, кто брались вспоминается Екатерина Вторая в юности и Екатерина Дашкова.
Айрес точно бы схватилась за шпагу, будь у нее такая возможность. С удовольствием читала, намеренно не думала о Дике, история не о нем.
А граф-герцог весьма интересная персона. И ничего, что канон о нем молчит, это только на благо, характер и все остальное можно дать такой, какой необходим для историй.

[Б.Сокрова]

Антея эль, спасибо большое!
Айрис правда трудно было при дворе, но обстоятельства в каноне сложились так, что самому двору стало еще труднее! И она правда придумала себе эту влюбленность в Алву, убедила себя, что она его невеста!

Айри, не расстраивайся, все что не делается, все к лучшему.

Да, обязательно все будет хорошо!

Очень понравился момент с камнем, где Айрис получала такой прилив положительных эмоций. Родная стихия не оставит потомков своих.

Да, это уже пятый раз у камня, а знакомство с ним и другие разы я обязательно опишу. Это важный камень, в нем вся и суть!

Для меня было откровением, что женские дуэли были едва ли не жестче мужских. Из тех, кто брались вспоминается Екатерина Вторая в юности и Екатерина Дашкова.

Ох, интересно! Мне кажется, я не знала...

С удовольствием читала, намеренно не думала о Дике, история не о нем.

Еще будет! Сейчас Айрис на него злится (а Дик канонично прибился к Альдо, для него пока ничего не изменилось)... но все будет

А граф-герцог весьма интересная персона. И ничего, что канон о нем молчит, это только на благо, характер и все остальное можно дать такой, какой необходим для историй.

Думаю, в рамках этой истории мы посмотрим только на его жену... но поглядим, как пойдет!

[Антея эль]

Представила Дика в монастыре с самым скорбным видом осознающим все свои грехи. А если он еще этому самому монастырю отпишет все имущество, как это порой делали на Земле знатные дворяне... по шее ему бы за это точно бы дали.
Айрес тяжело приходится в компании дам. И пока не пойму, как относиться к Селине в целом.
Хорошо, что у Айрис есть место, где камень может согреть и подбодрить. А то пожалуй, бы она взорвалась, хотя и понимает что нельзя этого делать, надо держать себя в руках и не поддаваться на провокации.
А комментировать же новый кусочек здесь же? Давно я все же в дайри не заглядывала, не помню, так правильно или нет

[arbena]

Насчет монастыря что-то вспомнился тот накур, где Дик ушел в милосердие, честно пытался каяться и смиряться, но не удержался и подрался с морисками, и его уже без сознания увезли в багряные земли...

Хороший был накур, жалко никто не напишет...

[Б.Сокрова]

Антея эль,

А если он еще этому самому монастырю отпишет все имущество, как это порой делали на Земле знатные дворяне...

О... да, это было бы ужасно и совершенно некстати!

И пока не пойму, как относиться к Селине в целом.

Может, это я ее неудачно прописываю... Она разная в ранних книгах и в поздних. Может, не могу создать единого образа.

Хорошо, что у Айрис есть место, где камень может согреть и подбодрить.

Да, камень ей помогает!

А комментировать же новый кусочек здесь же? Давно я все же в дайри не заглядывала, не помню, так правильно или нет

Все правильно!

arbena, о, вы читаете про Айрис! Вот здорово, я очень рада!

Насчет монастыря что-то вспомнился тот накур, где Дик ушел в милосердие, честно пытался каяться и смиряться, но не удержался и подрался с морисками, и его уже без сознания увезли в багряные земли...

Что-то вспоминается! Да, интересный был накур (и приключения, и можно посочувствовать Дику, и что-то исправляется!)

[Хриза Амирани]

Ой как славно, такой текст комфортящий! Я так рада, что вы им поделились!

[Хриза Амирани]

Кстати, а что за накур был?

[arbena]

Ой, продолжение! Ура! Айри молодец, она пусть не сразу но сообразила.
Дика жаль, но так даже лучше, чем если бы он всё вот это вот помнил.
Почему всё вот это вот помнит Алва?
Наверное, можно считать, что на другом конце всего этого всегда был он, а не Дик, изменениям подвергались его решения, а не Дика.
Вот смешно будет, если они с Айрис когда-нить встретятся, по паре оговорк поймут, что помнят первоначальную версию, вдвоем из всего мира.

[arbena]

Кстати, а что за накур был?

Я его нашла, но оказалось что это был не накур, а чей-то сон. Вот этот holywarsoo.net/viewtopic.php?pid=12317133#p1231...

[Хриза Амирани]

arbena, спасибо!

[Б.Сокрова]

Хриза Амирани, спасибо большое! Очень рада, что понравилось!

arbena, спасибо большое! Да, Дик иначе бы помнил все одновременно (единственный в Кэртиане — в отличие от Айрис и Рокэ, которые помнили самый первый вариант, и всех остальных, которые каждый раз переключались на последний).
Рокэ помнит изначальный вариант, потому что он сердце, ось мира; как сама Айрис была осью изменений. У него больше власти над миром. Но ваш вариант мне тоже нравится!
Да, будет занятно, если они поймут друг о друге такое!

[divanmaster]

Ааа!!! Как я могла это пропустить!
Пока просто восторженный комментарий, о том как мне нравится начало!
Вечером окунусь полностью и как распишусь)))

[Б.Сокрова]

divanmaster, спасибо! Рада видеть вас в комментах и буду тем более рада, если прочитаете!