Так, для больших оказий

Все, что пишет автор канона, — это канон. Вот такой у нас канон.

Цитирую:
«Но Алва ни мысли ни книг не читает» [выделено мной. — Б.С.] (здесь — ответы автора в официальной группе «ОЭ»).

Приятно чувствовать себя канонистом! Неоднократно писали о том, как Алва не читает документов — и вот, пожалуйста, подтверждение, не читает даже книг!

Я вас обрадую: всеобщая молва,
Что есть проект насчет лицеев, школ, гимназий;
Там будут лишь учить по нашему: раз, два;
А книги сохранят так: для больших оказий

@темы: Воображаемый мир: ОЭ

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Рекламирую продолжения

- продолжение фанфика про Феанорингов в Хогвартсе от _koshkin kvest_: ficbook.net/readfic/11597338. Не проходите мимо, третья глава featuring Намо Мандоса! И он там совершенно замечательный.
- продолжение сказочно-городского фэнтези про приключения девушки, которая творит магию методами из русских сказок (и эта магия - обыденная часть ее мира): author.today/work/182204. Очень добрые истории, что первая, что вторая.

@темы: Воображаемый мир: Поттер, Воображаемый мир, Профанное литературоведение, Воображаемый мир: Арда

---

Картинка с ФБ

archiveofourown.org/works/37638466
Заявлена как "реверс-АУ".
Называется "Первый маршал принимает присягу молодого, но перспективного зельевара".

Ну вы только сравните:
images2.imgbox.com/22/1e/e29pqGf8_o.jpg и, например, www.deviantart.com/selunec/art/Severus-Snape-14...

По этому поводу у меня есть история.
АУ, "где все хорошо". Прошло примерно лет 20-25 от канона. Ричард, как и заявлено в шапке, чудесным образом (вероятно, методом "Из списков выключат иных, иные, смотришь перебиты") дослужился до Первого маршала.
Скоро день св. Фабиана. Королевский совет.
Докладчик: ...а еще в этом году нельзя брать в оруженосцы одного из выпускников...
Ричард (думает): Какой кошмар! Все как всегда! Ничего не меняется! Обязательно надо помочь бедному молодому человеку, да кто мне что скажет против... (отвлекается, не слушает, что говорят дальше)
Докладчик: ...потому что он по программе обмена приехал из другой бусины, и ему обязательно нужно вернуться домой ровно через полгода. Запомните его имя, господа...

Наступает день св. Фабиана.
Ричард (читает список): Так, кого здесь нельзя брать, я забыл?
Сосед (показывает ему).
Ричард: Отлично. Северус, кавалер Принц...
Северус (думает): Какого Мерлина?! Мне надо вернуться до пасхальных каникул! Я и так пропустил половину шестого курса! Отравлю в первый же вечер и сбегу!

Позже.
Северус (выполняет свой план, тщательно подобрав несмертельную дозу).

@темы: Литературные анекдоты, Живопись, Воображаемый мир: Поттер, Ex diariis, Воображаемый мир: ОЭ

---

Еще один фанфик-на-фанфик, про амулет

Пользуясь случаем, поздравляю всех с 8 марта!
Также надеюсь, что, выкладывая этот фанфик публично — выкладывая публично все что угодно развлекательное — вообще все что угодно, — я не иду против своей совести и никого не оскорбляю.

Итак, очередной фанфик-на-фанфик по произведению ficbook.net/readfic/11337221 (о том, как у Алвы две дочери, и у одной из них пейринг с Ричардом, а у другой с Валентином). Изначальный фанфик, судя по всему, подошел к развязке, и этот цикл, наверное, тоже завершается.
К циклу фанфиков-на-фанфик относятся также наши тексты (в хронологическом порядке):
- «Святочный спецвыпуск»
- «Родительское благословение»
- «Леопард»
- а также — вне цикла — альтернативный сюжет «По оврагам и выбоинам» (по-английски).

АУ, ООС, балаган и прочее.
Действие фанфика происходит примерно через год — да, именно год, а не 3/4 года — после «Леопарда».
Важное предупреждение для чувствительных читателей: Внимание! Здесь про роды. Весь фанфик про это!
(примечание для читателей, которые не знакомы с изначальным фанфиком: у Ричарда с его возлюбленной там действительно есть амулет, который позволяет ей чувствовать все неприятности, которые с ним происходят, особенно если этот амулет временно с него снять).

Амулет

«Что ты делаешь, дурак?»
А король ответил так:
«Мне родить приходит срок,
Будет у меня сынок».
«Окассен и Николетта»

***
Ричард переживал. Как и положено в таких случаях, он то принимался ходить кругами по комнате, угрожая протереть в ковре тропинку; то останавливался, глядя в никуда, и, сняв с камина очередную безделушку, начинал вертеть ее в руках. Арно следовал за ним по пятам, высвобождал из пальцев статуэтки и подсвечники, нажимал на плечи, чтобы заставить его сесть, и то и дело предлагал ему свою походную фляжку — от чего Ричард только раздраженно отмахивался. Валентин, устроившись в кресле у стены, с отрешенным видом перелистывал книгу и — на правах более опытного товарища — не обращал на то, что творилось в соседней комнате, никакого внимания.
Из-за плотно закрытой двери соседней комнаты, где была уже несколько часов заключена Габриэлла, все чаще доносились громкие стоны, а в последнее время — и вопли.
В особняке Алвы они оказались не по своей воле: вернее, Габриэлла-то была только рада, а вот Ричард, скрепя сердце, вынужден был подчиниться воле регента.
— Мы собирались ехать в Надор, но уже не успеваем, — сказал Ричард, когда — примерно неделю назад — у них зашел об этом разговор.
— Только этого не хватало! — возмутился Алва. — Какой еще Надор? Дорога, холод, сырость, сквозняки, нормальных специалистов наверняка не найдешь; да еще и ваша матушка — как вы себе это представляете?
— Вообще-то, в столице у нас есть и собственный особняк, — сердито ответил Ричард.
— Нда? — спросил Алва. — Да вы с тех пор, как обзавелись им, так и не сподобились привести его в порядок. У вас там даже ковров нет, не говоря уже о каминах! Нет уж, нечего выдумывать: здесь Габри хотя бы под присмотром, я сам всегда могу за ней проследить, и, кроме того, и доктор, и акушерка уже прекрасно знают дорогу в этот дом!

***
Сам Алва, однако, отсутствовал: некие срочные — по словам дворцового курьера, безотлагательные — государственные дела вынудили его отлучиться в самом начале, и он пока не возвращался.
Тем временем в комнате снова зашуршало, раздался топот множества ног: при Габриэлле сегодня были не только врач с акушеркой, но и с десяток служанок, Барбра и почему-то Айрис, — раздался очередной протяжный крик, и тут все тело Ричарда вдруг пронзила такая боль, что он не удержался на ногах. Он рухнул на колени, перекатился на бок и сжался в комок; сквозь пелену, застилавшую глаза, он увидел, как Арно склоняется над ним и трясет его за плечо.
— Ричард, ты чего? Что с тобой? Что случилось?
— Не знаю… — еще один приступ боли вырвал у него громкий стон; одновременно за дверью снова закричала Габриэлла. — Я… ай!
Дверь распахнулась. На пороге стоял рассерженный врач; за его локтем маячило круглое лицо акушерки.
— Что здесь происходит? Молодые люди, если вы собрались буянить, то делайте это в другом месте! Хватит шуметь! Вы мешаете!
Ричард усилием воли поднялся с пола и заставил себя доковылять до двери. Новый вопль Габриэллы совпал с новым ударом, который согнул Ричарда пополам.
— Молодые отцы, конечно, часто нервничают, — заметила акушерка, — но такое я вижу в первый раз!
Врач окинул комнату неодобрительным взглядом.
— Стойте, — простонал Ричард, протягивая к нему руку. — Я понял! Амулет! Наденьте на нее амулет!
— Уберите уже отсюда этого припадочного! — приказал врач, и дверь захлопнулась.
— Ричард… — Арно подошел сзади и приобнял его за плечо. — Пойдем-ка в другое крыло. Погоди, не падай! Да что такое! Дик!
— Полагаю, — Валентин заложил книгу ленточкой, аккуратно закрыл и посмотрел на Арно, — полагаю, что они сняли с Габриэллы амулет, и теперь Ричард чувствует все, что с ней происходит. Правильно?
— Д-да, — Ричард судорожно глотнул воздуха. — Обычно я сам его ношу, но тут мы решили… ох… что ей нужнее.
— Давай-ка вставай, — Арно поддержал его под спину. — Мэтр будет ругаться, если мы тут останемся. Валентин, помоги!
Валентин подошел к Ричарду с другой стороны, чуть склонил голову набок и оценивающе оглядел его:
— Ты уверен, что не хочешь выпить?
— Ей нельзя!
— Ей-то нельзя, но тебе же, наверное, можно?
— Не уверен….
— Тогда надо закусить что-нибудь кожаное, — рассудительно прервал их Арно. — Поднимайся и пойдем!

***
Первое, что услышал герцог Алва, вернувшись из дворца в свой особняк, — отчаянные вопли, которые в унисон доносились сразу с двух сторон: громкие и продолжительные — из того крыла, где была размещена его бедная девочка; сдавленные и приглушенные — из соседнего — как будто особняк, подобно багряноземельскому гарему, оказался разделен на женскую и мужскую половины. Подавив в себе порыв немедленно броситься на помощь дочери, Алва заставил себя заглянуть сначала туда, где надрывался чей-то мужской голос.
Конечно же, это оказался его непутевый зять.
Ричард, скорчившись, лежал на полу, вцепившись зубами в конец кожаного ремня, и то тихо скулил, то рычал, то вскрикивал вслух. Арно, оставивший, как видно, любые попытки устроить приятеля поудобнее, подсовывал ему под голову диванную подушку — а на самом диване с непроницаемым выражением лица сидел Валентин, на коленях у которого покоилась раскрытая книга.
— Что за… — «что за бардак у вас тут творится?!» — готов был спросить Алва, но Валентин его опередил.
— Ричард, — объяснил он очень ровным тоном, — ощущает все, что происходит сейчас с Габриэллой. У них есть какой-то амулет, у которого обнаружились любопытные побочные эффекты. Не волнуйтесь, это, по моим расчетам, скоро должно закончиться.
Юнец, обзаведясь около четверти года назад собственным наследником, похоже, возомнил себя авторитетом в вопросах деторождения. Оставив его реплику без ответа, Алва резко развернулся, в один миг пронесся по лестницам и коридорам особняка и забарабанил в закрытую дверь.
— Да кого там опять принесло?! — дверь рывком раскрылась, и врач — очень раздраженный — загородил проход. Алва испытал смутное ощущение дежавю и попытался протиснуться мимо врача в комнату, но тот не уступал.
— Пустите! — потребовал Алва. — Я должен быть там! Я отец!
— О нет, — раздался из глубины комнаты насмешливый голос акушерки, — отец у нас сегодня уже был, насилу избавились. Вот именно поэтому я против любого присутствия мужчин — извините, мэтр, к вам это, конечно, не относится…
— Я дедушка! — исправился Алва. — Там моя дочь, мне нужно быть с ней!
— Уверяю вас, герцог, в этой комнате и так достаточно родственников.
— К тому же, я сам врач! — не сдавался Алва. — А у нее плохая наследственность: и ее мать, и обе мои сестры умерли родами! И слабое здоровье, и старая травма! Я обязательно должен присутствовать!
— Медицинских работников в этой комнате тоже достаточно, — отрезал врач и закрыл дверь.
Алва напоследок ударил по ней кулаком и воззвал к его совести:
— Наденьте хотя бы на нее амулет!

***
— Может быть, и правда лучше вернуть мне амулет? — попросила уже сама Габриэлла.
— Нет, вы только посмотрите, какое упорство, — сказала акушерка. — Моя милая, мы его специально с вас сняли, чтобы он вас ненароком не задушил. Потерпите уж без него, осталось не так долго.
— Действительно, — подтвердила Барбра. — Габри, вот он, у меня в руках, я его храню, успокойся. Для тебя так безопаснее, а Ричард, если честно, переживет! Мужчинам даже полезно!
— Ужасно все-таки дикий народ эти кэналлийцы, — акушерка повернулась к врачу. — Эти их народные верования, приметы, суеверия…
— Да уж, я сам не ожидал. — ответил тот. — От кого угодно, только не от герцога! Надо же было придумать — амулет. Что еще прикажете сделать? Отпереть все замки? Раскрыть все ящики?
— И сахаром посыпать, — саркастически предложила акушерка. — Сахаром еще непременно.

***
Прошло еще неизвестно сколько времени — Ричарду показалось, что несколько Кругов, — прежде чем все закончилось — так же резко, как и началось.
— По-моему, всё, — пробормотал он, приподнимаясь на локтях и садясь. — Амулет снова на ней. Надеюсь, что все… удачно. Ох, я до нее больше и пальцем не дотронусь! Создатель, пожалуйста, пусть это будет мальчик! Одного наследника достаточно!
Когда они втроем добрались до нужной комнаты, их встретил очень довольный герцог Алва и улыбающаяся акушерка: все остальные, видимо, еще оставались с Габриэллой.
— И стоило так беспокоиться, — сказала акушерка. — У вас дочка, молодой человек. Прелестная девочка, очень крепкая и здоровая. Мэтр разрешает вам зайти поздравить супругу и посмотреть на ребенка.
— А мы тем временем отпразднуем появления на свет наследницы Скал, — предложил Алва. — Тут нужно что-то покрепче вина, согласны, господа?
Ричарду показалось, что комната снова начинает куда-то уплывать. Последним, что он услышал, был недовольный голос врача:
— Я же говорил, что он у вас припадочный!

Конец.

Примечания
- отпереть все замки, открыть все ящики, посыпать сахаром родовые пути — традиционные (этнографические) обрядовые способы помочь ребенку родиться у разных народов;
- традиционный (этнографический) же обряд, при котором отец ребенка во время родов имитирует все, что происходит с его женой, называется «кувада».

@темы: Сокраловские истории, Праздники, Воображаемый мир: ОЭ

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Такое чувство, что в феврале я на учениках вообще ничего не заработаю. То сама болела, то ребенок проспал, то еще у одного ребенка возникли новые занятия, то еще что. (Не то чтобы я ничего не зарабатывала на других работах, но все равно каждый раз обидно ) Набрать новых или подождать, пока закончится сложный этап на обычной работе, хм?

@темы: Мои ученики, Реальный мир

---

Фанфик-на-фанфик от С. Кралова

пятница, 18 февраля 2022 в 01:22

Пишет С. Кралов:

Предисловие

Давно следим с соавтором за постепенным выходом фанфика "Что ищешь ты, ветер, в просторах небесных..." Нам нравится и его основная концепция (у Рокэ Алвы внезапно обнаруживаются две взрослые дочери) и общая атмосфера. Почитать фанфие можно по ссылке: ficbook.net/readfic/11337221
Этот драббл — еще одно небольшое дополнение к изначальному фанфику. Предыдущие два дополнения можно прочитать по ссылке: ficbook.net/readfic/11520524

Родительское благословение

Дорогая матушка!

Не так давно Вы писали, что для меня найти равную по статусу невесту — непосильная задача. Сообщаю Вам, что я все-таки нашел достойную избранницу. Я люблю ее, и она любит меня. Ее зовут Габриэлла. Она — дочь герцога. Я прошу Вашего родительского благословения. С нетерпением жду ответа.

Ваш сын,
Ричард Окделл.

Читать дальше

@темы: Сокраловские истории, Воображаемый мир: ОЭ

---

"Случай пациента Д" - драббл от С. Кралова по ОЭ

суббота, 12 февраля 2022 в 17:04

Пишет С. Кралов:

Ситуация в "Дневниках" вроде бы более-менее нормализовалась. Можно выложить что-нибудь еще. Пока, кроме текстов по ОЭ, выкладывать нечего.

Случай пациента Д

В горах изранен в лоб,
Сошел с ума от раны.
Грибоедов

читать дальше

@темы: Сокраловские истории, Воображаемый мир: ОЭ

---

Твиттер

Похоже, вся движуха с фандомными играми, картинками, флэшмобами, обсуждениями, обзорами конкурсов перешла туда.
Убедившись, что все коллеги, с которыми мы взаимно подписались друг на друга на заре популярности твиттера лет десять назад, больше меня не читают, я решила наконец перевести свой аккаунт на фандомные рельсы и теперь пощу там всякую мелкую ерунду, которую раньше писала бы в дайри: twitter.com/B_Sokrova.

@темы: Ex diariis

---

«Студенты по обмену»: 大学-АУ: кроссовер ОЭ и «Магистра дьявольского культа»

大学-АУ (Дасюэ-АУ) — это как high school!AU, только про китайцев (大学 —«университет»).

Краткое содержание: Приключения бирюзовоземельцев в краю лаоваев. Восемь молодых господ из Великих орденов едут учиться в Талиг.
В определенном смысле перевертыш к «фанфику про бетон».
Все предупреждения в том фанфике актуальны и для этого: неторопливое повествование, смазанный конфликт, много китайской этнографии, у всех все хорошо.
А также:
- АУ, кроссовер (ОЭ х «Магистр дьявольского культа»), балаган, созерцание.
- Немагическое (точнее, маломагическое АУ): действие помещено в мир ОЭ, поэтому магией все герои владеют только в той мере, в какой она возможна в этом каноне: увидеть призрака или поднять мертвеца еще получится, а полетать на мече — уже нет.
- Фанфик следует за каноном в той части, где описываются события в школе оруженосцев.
Размер: примерно 9000 слов
Тип/жанр: джен, бытописание, юмор

Посвящается всем китайским студентам, которые едут учиться в чужие страны. А также vinyawende, которая увлекла меня в фандом «Магистра».

Локации мира ОЭ:

(просим читателей, не знакомых с каноном ОЭ, проследовать под кат)

— Золотые земли — континент, на котором происходит действие, аналог земной Европы и части Азии
- Талиг — большая страна в центре Золотых земель, аналог не то Франции, не то империи Габсбургов, основное место действия большей части канона.
- школа оруженосцев — учебное заведение в столице Талига, где молодые дворяне по достижении 16 лет должны проучиться полгода (год в ОЭ состоит из 16 месяцев) и после этого поступить на службу оруженосцем к кому-то из старших дворян.
- Холта — аналог обобщенной среднеазиатской страны.

— Бирюзовые земли — континент; по мысли автора фанфика, аналог Дальнего Востока / Юго-Восточной Азии; в каноне считается вымершим, опустошенным из-за морового поветрия.
- Срединная империя — выдуманная автором фанфика страна, аналог Китая.

— Багряные земли — континент, аналог Африки / арабского мира; на нем живут мориски — по изначальному замыслу канона, аналог арабов (по ретконам, сначала японцев, а потом греков… ретконы не учитываются).

— Седые земли — континент, аналог Заполярья; в каноне считается вымершим, опустошенным из-за холодов.

В ролях:
- восемь молодых господ из Бирюзовых земель и их наставник

(просим читателей, не знакомых с каноном «Магистра», проследовать под кат)

Вэй Усянь — главный герой; очень одаренный, очень талантливый раздолбай
Цзян Чэн — его приемный брат (точнее, Вэй Усянь — приемный ребенок его родителей), достойный и честный, но немного агрессивный молодой человек
Лань Ванцзи (Лань Чжань) — серьезный, немногословный, старательный, самоотверженный, идеальный староста
Не Хуйасан — эстет, любитель всего изящного и красивого, например, расписанных вееров и хитросплетенных интриг
Цзинь Цзысюань — единственный официальный наследник очень богатого и высокопоставленного клана; среди приятелей считается заносчивым павлином
Мэн Яо (Цзинь Гуанъяо) — его незаконнорожденный брат, прижитый их отцом с проституткой; еще один любитель интриг
Вэнь Чао — тупой и жестокий подонок, строго отрицательный герой в каноне
Вэнь Нин — его родственник, скромный, стеснительный и добросердечный юноша

наставник Лань (Лань Цижэнь) — дядя Лань Ванцзи, мудрый, но строгий учитель

- дворяне Талига

(просим читателей, не знакомых с каноном ОЭ, проследовать под кат)

король Фердинанд — абсолютный монарх
кардинал Сильвестр — фактически, первое лицо в государстве
герцог Рокэ Алва — Первый маршал (читай: военный министр), богач, красавец, аристократ, военный гений и очень эксцентричный человек
граф Гектор Рафиано — экстерриор (читай: министр иностранных дел)
капитан Арнольд Арамона — начальник школы оруженосцев
герцог Ричард Окделл — ученик школы, которого из-за внутренних интриг в Талиге было запрещено брать в оруженосцы
Эстебан Колиньяр — ученик школы, из богатой семьи, который успешнее всех учится и задирает тех, кто ему не нравится

- а также recurring original character — Врач в роли Соседа справа!

- и многие другие

в фанфике

Студенты по обмену

Посылал он собирать у лучших людей детей
и отдавать их в обучение книжное.
Матери же детей этих плакали о них;
ибо не утвердились еще они в вере
и плакали о них, как о мертвых.
«Повесть временных лет»

(1)

***
— Как куратор школы оруженосцев, вы должны иметь в виду, что к нам по обмену едут восемь человек из Бирюзовых Земель.
— Да? — скептически спросил Алва. — А что еще я должен делать?
На очень Малом (прямо-таки камерном) королевском совете сегодня присутствовали, кроме него самого, только Его Величество и экстерриор Гектор Рафиано.
— Пока только иметь в виду, — повторил король и улыбнулся.
— Вам нужно будет пообщаться с персоналом школы, — вмешался экстерриор, — и внушить им…
— Приказать, — сказал Алва.
— Да, приказать — приказать, чтобы они не слишком усердствовали. Мы ведь совсем ничего не знаем о бирюзовоземельцах…
— Я вообще всегда думал, что там все давно вымерли, — вставил король.
— Как оказалось, нет. Так вот, культурные различия: запретишь им что-нибудь, а они воспримут как оскорбление. Да вы сами все понимаете, Алва — у вас же есть родственники на другом континенте. В общем, проследите, чтобы ваш чересчур ретивый карманный барабанщик не учинил международный скандал.
— Какой еще барабанщик? А, Арамона! Он не мой — это человек кардинала!
— Не суть, — отмахнулся экстерриор. — Главное, чтобы все прошло гладко. Содержание молодых людей корона берет на себя. С ними еще едет наставник, сейчас мы подыскиваем для него резиденцию.
— Ясно. А по обмену — это значит…
— Это мы чуть позже обсудим, — безмятежно сказал король. — Молодые люди приедут, освоятся, начнут учиться…

***
Они долго плыли на корабле — так, что успели уже забыть, как выглядит суша, и стало казаться, что вокруг есть только волны и небо, — а, оказавшись наконец в порту, купили там коней (своих пришлось оставить на родном берегу), наняли подводу для поклажи и отправились верхом в столицу загадочной далекой страны с забавным названием Талиг (да — как «добраться», ли — как «слива», гу — как «кость»). Все два месяца, что они были в море, и еще полгода до отъезда они с утра до вечера учили местный язык, дикий и нелогичный (западные варвары использовали для письма невнятные закорючки), но все равно очень увлекательный; обучал их золотоземельский абориген — нанятый специально для этих целей монах-миссионер какой-то тамошней религии, поэтому практиковались в чтении они на житиях святых. И все потому, что их родители — главы Великих орденов — на последнем совете кланов решили, что лучший способ наладить отношения с соседним континентом — это отправить туда детей: от кланов Не и Лань ехало по одному ученику, а от Вэнь, Цзян и Цзинь — по двое. К счастью, многие перезнакомились и даже сдружились еще в Облачных глубинах, других вечно встречали на советах и соревнованиях; и только клан Цзинь, кроме своего наследника, послал в Золотые земли неизвестного мальчика, да еще и с другой фамилией. Не то чтобы у самого Вэй Усяня была та же фамилия, что у его клана, но его-то здесь все знали!
Впрочем, раззолоченные Цзини и отвратительный Вэнь Чао, к которому даже приближаться было неприятно, портили нормальным людям настроение только первые два дня — потом, когда начались занятия, все оказались так загружены, что к ночи силы оставались только на то, чтобы доползти до кровати (или койки на корабле), рухнуть поверх одеял и уснуть. Утром наставник Лань Цижэнь, по обычаю своего клана, поднимал их до рассвета, гонял пару часов на тренировке и сразу же после умывания отдавал в руки монаху, который мучил их своими глаголами и окончаниями до обеда, а потом, до самого вечера, — лекциями по культуре, истории и обычаям Золотых земель.
В порту монах попытался улизнуть, ссылаясь на то, что его уже заждались в монастыре и что в городе, куда они едут, таких, как он, совсем не жалуют, но наставник уговорами, посулами и угрозами оставил его при себе в качестве переводчика, и каждый вечер, когда они останавливались на постоялых дворах, вместо отдыха их ожидали еще занятия. Неужели варвары и в этой их школе учатся так же усердно, вообще не дают себе передышек?
По своей аскезе, наставник Лань не взял с собой ни личного слуги, ни секретаря, ни лекаря (что-то, конечно, он умел и сам и вез в особом футляре набор тонких игл, а в маленькой шкатулке — мешочки с целебными травами), ни повара — и это было тяжелее всего, потому что им приходилось давиться унылой варварской едой — овощными супами и хлебом. Здесь совсем не знали риса, не ели черных грибов, не понимали, что такое тофу, не умели готовить лапшу, не использовали привычных приправ, а вместо чая пили какую-то горькую темную жижу (хотя чай-то каждый вез с собой, потому что кто-то любит бутоны хризантем, а кто-то — скатанные в шарики зеленые листья). Мяса и рыбы им попробовать не довелось, потому что обеды заказывал наставник Лань, хотя нелюдимые варвары почему-то приносили не одно блюдо на всех, а каждому отдельные.
По словам монаха, им предстояло проехать три страны, но особых различий заметить не удалось, потому что все варвары были на одно лицо, хотя девушки — надо отдать им должное — попадались симпатичные. На одном постоялом дворе Вэнь Чао — кто же еще — пользуясь отлучкой наставника, попытался поймать миловидную подавальщицу за руку; она с хихиканьем освободилась и отошла. Вэнь Нин, который чувствовал себя ответственным за родича, покраснел, прикрыл глаза ладонью, вскочил и попытался извиниться, а у новенького, Мэн Яо (его все еще держали за новенького, хотя знакомы они были уже больше полугода), на мгновение страшно исказилось лицо, и он очень спокойным шепотом пообещал, что как-нибудь на досуге объяснит, как отличить доступную девушку от порядочной. Вернувшийся наставник сразу понял, что его подопечные что-то натворили, и сурово всех отчитал.
— Как вы могли так потерять лицо перед лаоваями? — выговаривал им наставник. — Неужели не стыдно? По вашему поведению будут судить обо всей Срединной империи, больше — обо всех Бирюзовых землях! Что они о нас подумают: о, там живут какие-то невоспитанные, неотесанные грубияны! Эх, выдрать бы вас бамбуковыми палками, да ведь лаоваи тогда решат, что у нас избивают детей!

***
Столицу они толком разглядеть не успели: у ворот их встретил какой-то императорский вельможа с подобающей свитой и сразу, не дав им въехать внутрь, увез их обходными путями за город — туда, где располагалась школа. В воспитательных целях наставник Лань решил, что им уже пора обходиться без переводчика, и отпустил монаха — который, судя по всему, уже начал примерять на себя функции его личного секретаря, — осматривать выделенный бирюзовоземельской делегации дом. Начальник школы, военный средних лет, сразу отвел наставника Ланя и того вельможу в кабинет, где они долго что-то обсуждали; потом вызвали их восьмерых и велели каждому расписаться в книге — «можете написать имена на вашем языке». Вся книга была испещрена рукописными строчками на талиг, и стало понятно, что монах их в чем-то обманул: читать чужой почерк с листа было очень сложно, это вам не ровные печатные буквы — честно признаться, не удалось разобрать почти ничего. После этого их познакомили с правилами школы и отобрали у них все личные вещи: оружие, украшения, запасы еды в дорогу — пусть истощившиеся, но все еще годные, — пакетики со сластями и острыми закусками, мешочки с чаем; тушь, кисти и бумагу; и даже маленькие подарки, которые они приготовили для новых наставников и товарищей по учебе и собирались постепенно, при подобающих случаях, вручать («подарите после выпуска, никуда они не денутся»): в сундуки отправились миниатюрные картины из резной бумаги, цветные закладки для книг, металлические застежки, эмалевые зажимы для писем, свитки с каллиграфическими надписями — пожеланиями благополучия, коробочки засахаренных фруктов и прочие незамысловатые мелочи, которым варвары бы точно порадовались и которые призваны были создать в их глазах образ Срединной империи как радушной, дружелюбной, открытой страны. Обиднее всего было то, что сам наставник Лань наклонился к своей сумке, извлек из нее два плоских и широких свертка, развернул и церемонно передал лаоваям — и начальнику школы, и вельможе — два одинаковых гигантских фарфоровых блюда с изображением горного пейзажа и стилизованным под рисунок названием их родины. Затем наставник попрощался и отбыл, а они остались в стане дикарей — в школе, где им предстояло провести следующие полгода.

***
На следующее утро все они сидели за столом в большом, полупустом, промозглом, темном зале и ждали, когда начнется не то завтрак, не то учеба, не то вскользь обещанная начальником школы церемония знакомства. Лаоваи здесь, видимо, торопиться не привыкли. Они стягивались в зал по одному — по двое, неспешно рассаживались и молчаливо обменивались кивками; но эти их манеры не создавали бы такого гнетущего впечатления, если бы во всем их облике не сквозило что-то неуловимо неправильное. С каждым новым входящим ощущение несообразности становилось все сильнее, а взгляд Вэнь Нина все больше полнился сочувствием; наконец, когда на пороге появился очередной абориген, он не выдержал и громким шепотом спросил:
— Слушайте, а что, у них тут недавно была какая-то война?
Точно! Вот что не так — здесь ведь все в трауре! Все были коротко стрижены — неужели и правда потеряли в каких-то бедствиях родных?
Лань Ванцзи едва заметно закатил глаза и одними губами произнес:
— Нам запрещено разговаривать друг с другом.
— Да ладно тебе, Лань Чжань! — тут же запротестовал Вэй Усянь. — Они же не знают нашего языка! Даже не поймут, что мы это между собой — мало ли, может, читаем какие-нибудь мантры!
— Тут у них положено стричься перед началом учебы, — охотно объяснил Не Хуайсан, выждав пару секунд, чтобы перепалка улеглась, так и не успев разгореться. — Нас тоже хотели обкорнать, но наставник Лань, слава небесам, нас отбил.
— Кошмар, — с чувством сказал Вэй Усянь и пощупал свой пучок на затылке. — Надо будет сказать наставнику спасибо при случае!
В этот момент за стол как раз уселся последний лаовай, и начальник хлопнул в ладоши и объявил, что теперь каждый встает и называет свое имя — точнее, в этом году — чтобы почтить дорогих гостей, — нужно выходить в центр зала и представляться так, чтобы всем было видно и слышно.
Соратники по учебе послушно оттарабанили свои имена, запомнить которые, конечно же, с первого раза было невозможно (надо надеяться, они не обидятся, если поначалу обращаться к ним «эй, друг» или, например, «дорогой приятель»), тем более что выглядели они все до сих пор еще очень похоже: сложно было различить их больше, чем на уровне «вон тот светлый», «вон тот грустный», «вон те здоровяки» и «вон тот наглый». Тем временем лаоваи закончили, и пришел черед бирюзовоземельцев. Первым на середину зала вышел Лань Ванцзи и ровным тоном сообщил, что его зовут Лань Ванцзи.
— Ла-ва-дьзи, — повторил начальник. — Унар Лавадьзи. Прошу любить и жаловать! Вы же староста?
— Гм? — спросил Лань Ванцзи.
— Да-да, он староста, наставник! — крикнул с места Вэй Усянь. — Конечно же, он наш староста! Кто же, как не ты, Лань Чжань, ну!
— Понял, понял, — пробурчал начальник. — Так, всё, садитесь. Следующий!
Следующим был Цзинь Цзысюань. Он оглядел зал, откашлялся и сказал:
— Меня зовут Цзинь-гунцзы.
От возмущения Вэй Усянь едва не задохнулся. Он ткнул локтем в бок Цзян Чэна и зашептал ему так, чтобы все слышали:
— Нет, ты посмотри, тоже мне, молодой господин нашелся! Никакой совести!
— Павлин как есть! — согласился Цзян Чэн и начал было: — Наставник, он на самом деле не…
— Ш-ш-ш, — зашипел Лань Ванцзи. — Лицо.
Цзян Чэн осекся. Начальник грохнул кулаком по столу и подозрительно спросил:
— Его что, на самом деле иначе зовут? Давайте-ка мне тут без обмана! Вот ты, — он ткнул пальцем в Мэн Яо, сидевшего ближе всех, — говори, как его зовут — как вы-то его называете?
Мэн Яо пожал плечами:
— Конечно, мы все его так и зовем — Цзинь-гун-цзы. Это и есть его имя, наставник.
— Дзиньгузы, значит, — сказал начальник. — Так, объясняю еще раз: вы называете ваше личное имя. Личное. Имя. Имя, которым вас мама-папа называют. Друзья. В школе вашей называли. Которое вам дали при рождении. Поняли?
Эту тираду он произнес быстро, раздельно и очень громко — здесь многие пытались так разговаривать с иноземцами, считая, наверное, что так будет яснее. Лань Ванцзи слегка побледнел, и Вэй Усянь поспешил его успокоить:
— Они даже не узнают, как нас на самом деле зовут. Ну что ты; смотри, у лаоваев же бывает по несколько личных имен, по два, по три, даже четыре — только одновременно, а не друг за другом, ну, помнишь, мы же читали, Жан-Батист… А называют они часто только одно. Почему бы и у нас не быть разными именам! Никто никогда тебя не уличит, что ты немного… соврал.
Лань Ванцзи сжал губы и отвернулся, переживая очередное — невольное — нарушение, а в центре зала уже стоял Мэн Яо.
— Меня зовут Цзинь, — представился он и отвесил легкий поклон.
— Просто Дзинь? — с подозрением спросил начальник.
— О да, наставник. У нас бывают такие короткие имена.
Следующим вышел Не Хуайсан, который с очаровательной улыбкой сказал, что его зовут, как ни удивительно, Хуайсан, проговорил по слогам: Хуай-сан, ведь правда, совсем не сложно, — и дождался, пока начальник в своей неповторимой манере исковеркает и его имя: унар Хвасан… Квасан… Квайсан… Кассан… За ним представлялся Цзян Чэн, который с готовностью уцепился за идею сообщить лаоваям свое детское имя, но почему-то не отказался и от фамилии: Цзян Чэн — для начальника он оказался Дяченом.
После него — наконец! — пришел черед Вэй Усяня. Он, жмурясь от предвкушения, встал из-за стола, прошествовал на середину, обвел зал рукой и на мгновение замер: это был его звездный час. Еще когда они только начинали изучать язык, ему пришло в голову, что неплохо бы иметь для золотоземельцев отдельное, местное имя, и он приглядел себе одно в тех текстах, которые они постоянно читали с монахом.
— Здравствуйте, дорогие друзья! — начал он и сделал еще один театральный жест рукой. — Я и все мы очень рады познакомиться с вами! А теперь позвольте представиться: меня зовут — Доминик!
— Унар Доминик, — облегченно повторил начальник; в его тихом выдохе послышалось что-то похожее на «Слава тебе, Создатель».
— Ты что, обезумел? — зашипел на него Цзян Чэн, когда он вернулся на место, но Вэй Усянь только пожал плечами: мол, почему бы и нет!
Оставалось только двое. Вэнь Чао честно назвался личным именем, но оно вызвало какое-то нездоровое возбуждение у лаоваев. Может быть, не стоило ему заигрывающим голосом добавлять:
— …а друзья называют меня Чао-Чао.
— Чао! — закричал кто-то из лаоваев, и его приятели со смехом подхватили и замахали руками: — Чао-Чао! Чао, пока!
Вэнь Чао осклабился и помахал в ответ: среди этих лаоваев он явно нашел своих братьев по разуму.
Последним был Вэнь Нин. Отчаянно стесняясь, стараясь смотреть больше в пол, чем на товарищей, он заговорил:
— Меня зовут Ни… Ни… — он бросил взгляд на Вэй Усяня и быстро закончил: — Николя.
— Все запомнили? — пророкотал начальник. — Итак, это наши бирюзовоземельские гости! Восемь человек, будете учиться вместе. Только вздумайте мне тут выкинуть что-нибудь, иначе с экстерриором будете объясняться сами, ясно?! Так, всё, а теперь — тренировка!

***
За первым же завтраком их поджидали непредвиденные трудности: во-первых, монах, который обучал их, то ли не удосужился, то ли забыл объяснить им, что здесь никто не знает палочек, а едят особыми приборами, к которым тоже надо привыкнуть; во-вторых, естественно, чай тут все так же не пили. На всех постоялых дворах, где они столовались в путешествии, обе проблемы решались очень просто, но теперь и палочки, свои собственные у каждого (металлические, бамбуковые, деревянные, а у кого-то даже фарфоровые), и пакетики с любимыми сортами чая оказались отобраны и спрятаны в сундуках вместе с прочими личными вещами.
— Да как они это делают?! — прошипел Цзян Чэн, безуспешно гоняя по тарелке кусок местного овоща, похожего на редьку.
— Не представляю, — Не Хуайсан изящным жестом подцепил кусочек со своей тарелки и отправил в рот.
— Постой! Ты же… с палочками! Как ты их пронес?
Не Хуайсан слабо улыбнулся, а вот на лице Мэн Яо появилась широкая ухмылка:
— Разные есть способы незаметно проносить длинные предметы, знаете ли, — сказал он с ноткой глумливости. — Вот, например… я бы вам рассказал, да как-то неловко…
— Ах, что ты, А-Яо, — снова улыбнулся Хуайсан. — Конечно же, в прическе, как шпильки. Удивительно, что вы тоже не догадались так сделать.
С этими словами он тщательно обтер палочки двумя салфетками и воткнул их крест-накрест в свой сложный, оплетенный хитрыми косами узел на затылке. Цзян Чэн кинул на него сердитый взгляд и молча вернулся к еде, только чтобы через пару минут снова возмутиться:
— Или вот это, — он потряс свою чашку. — Невозможно же пить эту жижу!
— Действительно, — поддержал его Цзинь Цзысюань. — Нужно потребовать, чтобы нам подали хотя бы горячую воду! Не откажут же они в такой мелочи?
Горячую воду им и правда принесли беспрекословно: если слуги и удивились такой просьбе, виду они не показали. Вэй Усянь с лицом гурмана, дегустатора изысканнейших вин, посмотрел свой стакан на свет, сунул в него нос, вдохнул горячий пар и томно произнес:
— Насладитесь же цветом и ароматом этого божественного напитка!
— Мой брат, например, — заметил Не Хуайсан, — вообще пьет только кипяток…
Все закивали: суровый нрав его старшего брата, главы клана Не, был хорошо известен: должно быть, считает, что недостойно воина предаваться излишествам; а может, как все северяне, просто верит в чудодейственные свойства горячей воды.
— …но я, — продолжал Хуайсан, — здесь с ним расхожусь: совсем не представляю, как жить без маленьких удовольствий.
Он вытащил из прически небольшой холщовый пакетик и высыпал из него себе в стакан щепотку тонких белесовато-прозрачных листочков — засушенные лепестки хризантем.
— Будете? — словно спохватившись, он предложил раскрытый пакетик приятелям. Все покачали головами: он как знал, какой именно чай приберечь для себя одного — никто больше здесь не любил этот горьковато-терпкий вкус, это ощущение, когда напитанные водой лепестки лопаются на зубах.

***
Приноровиться к учебе получилось гораздо легче, чем к еде: после бесконечных, тянущихся с утра до позднего вечера, изматывающих занятий с монахом и наставником Ланем здешние уроки казались наполовину отдыхом: пусть были и те, кому сложнее было запоминать новое, кто медленнее писал, чьи мысли летели не так быстро, кто просиживал все вечера за книгами, но Вэй Усяню, например, здесь все почему-то давалось поначалу как будто само собой. Свободное время можно было потратить на разговоры («нам нельзя разговаривать между собой», ну конечно), посиделки у кого-нибудь в комнате («нельзя ходить друг другу в гости по вечерам»), да даже и на то, чтобы выискать что-то любопытное в местной библиотеке; не хватало только тайных вылазок в город, но на такое никто из них пока не осмеливался.
Наставники относились к ним ровно, стараясь (наверное, их специально предупредили) особенно не выделять их среди других учеников: так же хвалили за правильные ответы, разбирали их ошибки и спрашивали не больше и не меньше, чем со всех остальных, но вне учебы обращались с ними чуть любезнее, чуть бережнее, чуть внимательнее: как будто бирюзовоземельцы были ценными фарфоровыми статуэтками в коллекции какого-то богача, и от неосторожного движения могли расколоться на куски. Между прочим, двое учеников здесь говорили на талиг еще хуже, чем их компания, но с этими почему-то никто не церемонился.
Впрочем, иногда случались и курьезы. Один и тот же наставник преподавал им одновременно все науки, связанные с человеческим и письменным знанием: этот ученый муж, судя по всему, был немного рассеян, сам путался в расписании, и иногда бывало так, что на занятии по риторике он вдруг заводил речь об истории, а на уроке, посвященном ширине и глубине известных мудрецам морей начинал говорить о словах, которыми поэты образно называют текущую воду.
В этот раз наставник сначала проверил задание по стихосложению: неплохо бы уже, наверное, было заручиться дружбой кого-то из местных учеников и подсматривать ответы у него, а не друг у друга, но пока что лаоваи держались настороженно, а сами бирюзовоземельцы неплохо себя чувствовали внутри своего обособленного тесного круга и ни о каком приятельстве даже не помышляли. Наставник вслух, перед всеми, сообщил их результаты, для каждого подбирая слова похвалы или порицания (как обычно, сначала — лаоваям, потом — иноземцам):
— Унал Лавадьзи, прекрасно, как всегда. Унар Доминик, я вижу, что вы очень талантливы, и вы написали замечательный анализ, но вот это стихотворение, которое вы сочинили в дополнение, вы привели на своем языке, а я им, увы, не владею. Унар Николя, очень достойно, молодец.
Вэнь Нин зарделся, тихонько пробормотал благодарность и украдкой дотронулся до куртки своего соседа спереди: завороженный его светлыми, почти белыми кудрями, он с первых дней считал его своим талисманом. приносящим удачу, и неизменно старался сесть к нему поближе, особенно если намечалось сложное задание.
— А где же унар Дзиньгузы? — спросил наставник.
— Он плохо себя чувствует, — ответил Мэн Яо и зевнул в кулак.
На самом деле, Цзинь Цзысюань опять проспал. Осознав, как и все, что учеба здесь не требует серьезных усилий, он совершенно расслабился и последние две недели ночами напролет играл в шашки, то с Мэн Яо, то сам с собой (доску и фигурки они вырезали из бумаги и раскрасили); наутро после такой игры он оставался в комнате, отговорившись недомоганием, и досыпал, а Мэн Яо шел на занятия и весь день отчаянно клевал носом.
— Понятно, — сказал наставник. — Итак, начинаем наш урок. Сегодня, господа унары, продолжая разговор о континентах нашей ойкумены, мы поговорим о Бирюзовых землях. Позволю себе для начала процитировать слова знаменитого путешественника и естествоиспытателя, который…
Последовал длинный пассаж на старинной версии талиг, полный непонятных слов и запутанных конструкций, из которого удалось вычленить только то, что где-то в их землях путешественник умудрился встретить людей со звериными головами.
— О Бирюзовых землях известно немного, — продолжал наставник, увлеченный своим рассказом. — Мы знаем, что время от времени по континенту проходится моровое поветрие, которое подчистую выкашивает население. В настоящее время, однако, самым актуальным вопросом для отечественного землеописания является не это, а то, существует ли на континенте внутреннее море…
Его взгляд упал на тот угол, где сидели бирюзовоземельцы, и он осекся.
— Внутреннего моря нет, наставник, — бесстрастно сообщил Лань Ванцзи: на уроках он позволял себе разговаривать.
— Если бы оно было, мы бы точно знали! — радостным тоном добавил Вэй Усянь.
— Гм, — сказал наставник. — Я думаю, мы немного поменяем структуру сегодняшнего занятия, господа: каждый из вас самостоятельно подготовит небольшой доклад о вашем родном крае — здесь у нас, как вы видите, большой разброс: Бергмарк, Надор, Марикьяра и так далее и даже, гм, Бирюзовые земли… На следующем уроке вы расскажете об этом товарищам, и мы друг друга с удовольствием послушаем, а сейчас давайте перейдем к Седым землям.

***
— Кто испортил портрет? Кто портрет испоганил, я вас спрашиваю?! Лучше сами признавайтесь, негодяи, а то попляшете у меня!
Лаоваи молчали; начальник продолжал разоряться. Большой портрет, висевший на стене в главном зале, и правда был снизу доверху изрисован какими-то каракулями, которые, видимо, должны были, по мысли художника, служить карикатурой — наверное, на самого начальника.
— И правда, кто же испортил портрет? — задумчиво прошептал Мэн Яо, глядя прямо перед собой. — Кто же на каждом уроке живописи находит случай сообщить, как ему не нравится местная манера? Кто театрально отворачивается и не желает смотреть на эти якобы дурно выписанные лица? Кто вечно корит лаовайские картины за недостаток изящества и легкости? Кто бы это мог быть, ты не знаешь, а, Хуайсан?
— О, — Не Хуайсан обмахнулся листом бумаги, сложенным гармошкой, на котором он — как раз накануне вечером, после особенно унылого занятия по рисованию — изобразил тонкими линиями сливовое дерево в цвету, с летящими по ветру лепестками. — Их манера совершенно ужасна, невыносима, так непривычна, и ни в какое сравнение не идет с нашей. Я бы, конечно, с удовольствием созерцал каждый день на этой стене творение кисти кого-то из великих мастеров прошлого Круга — и, кстати, знаете, этот портрет ничуть не пострадал от того, что с ним случилось, — но выполнены эти штрихи слишком топорно.
— И действительно, кто же испортил портрет?! — повторил Цзян Чэн угрожающим тоном, косясь на брата. — У кого тут ноги лишние, а?! Ни на минуту нельзя одного оставить!
— Да это лаоваи, — отмахнулся Вэй Усянь. — Вон как замерли: явно виноваты.
Словно в ответ на его слова, один из учеников подал голос:
— Да это бирюзовоземельцы, наверное! Смотрите, вон они как шепчутся.
— Молчать! — заорал начальник. — Еще будете мне тут на наших гостей возводить напраслину! Совесть надо иметь! Всякий стыд потеряли! Так, ладно — сегодня все без обеда и без ужина! — он кинул взгляд на бирюзовоземельцев. — То есть, так и быть, на ужин получите стакан молока. Все, разойтись!

_____________________________________________
Примечания:

«Талиг (да — как «добраться», ли — как «слива», гу — как «кость»)» — по-китайски автор решил записать название так: 达李骨, dālǐgǔ. Именно эти иероглифы обычно и используются для передачи соответствующих европейских слогов (китайское «да» читается как что-то среднее между русскими «та» и «да», поэтому его берут для передачи «та»; китайское «гу» вместо нужного «гэ», которым обычно передается европейский одиночный согласный, автор взял потому, что латиницей привык записывать Талиг как Taligue).

лаовай — юмористически-добродушное название иностранца.

потерять лицо — ужасный позор в китайской культуре.

«Цзинь-гунцзы» — 公子 gōngzǐ «сын владетельного лица, царевич, принц» — официальный титул наследника клана в мире «Магистра»

«отдельное, местное имя» — многие китайцы, которые по учебе или работе много общаются с иностранцами, берут себе иностранное имя; кроме того, до недавнего времени нормальным было менять свое имя в ознаменование каких-то перемен в жизни (фанаты «Магистра» знают эту культурную особенность в виде различий между «детским/семейным» и «светским» именем у героев).

«…пьет только кипяток» — пристрастие к пустому кипятку вместо чая иногда отмечают у жителей Северного Китая; кроме того, считается, что горячая вода отлично лечит все болезни.
_____________________________________________


Интермедия: Творческий отпуск наставника Ланя

***
Лань Цижэнь снимал дом (точнее, дом с целым штатом слуг снял для него тот министр двора, который встретил их на въезде в столицу и курировал все их дела) в морисском квартале, в окружении парфюмеров, лекарей и поставщиков пряностей. Дни свои он, не привыкший к праздности, проводил в чтении книг, привезенных с собой, в упражнениях, закаляющих тело и дух, в размышлениях и в долгих уединенных медитациях. Распорядок его, сложившийся за века существования его ордена, не поменяло и путешествие: он все так же вставал до рассвета и ложился до заката; задолго до рассвета в эти темные осенне-зимние дни. Время здесь отсчитывали колокола на многочисленных башнях, но доверял он больше собственным часам в виде миниатюрной пагоды, которые указывали не только минуты и секунды, но и движение небесных светил.
Слева от него жила семья холтийского купца, торговца восточными коврами. Выводок его разновозрастных детей, которых Лань Цижэню никак не удавалось сосчитать (семь девочек, восемь мальчиков и три младенца неопределенного пола? — ерунда, не может быть у одной семейной пары восемнадцать детей!), не переставая галдел и носился по дому, двору, саду и всем окрестным улицам; супруга соседа, снова на сносях, замотанная в полосатое покрывало, само похожее на ковер, вечно что-то варила у открытого очага на площадке позади дома. Сосед то и дело закатывал пирушки для своих многочисленных приятелей и исправно зазывал на них Лань Цижэня («Эй, сосед, заходи!»); из вежливости тот, конечно, заглядывал на пару десятков минут. Соседка и ее старшие дочери, видимо, сочли своим долгом подкармливать ученого мужа, исхудавшего от своих мудрых занятий, поэтому постоянно приносили ему то истекающие медом сласти, то сдобренные орехами многократно сложенные тонкие пластинки теста, то пышущие жаром лепешки, то жаренные над углями кусочки жирного мяса («Эй, сосед, покушай!»). В первое же утро сосед помахал Лань Цижэню от своего забора и приветствовал его словами: «Эй, друг, будешь пилаф, жена приготовила?»; Лань Цижэнь с благодарностью принял пиалу, которую тот ему протягивал, незаметно постарался выложить оттуда все мясо, попробовал и вздохнул про себя, что, хоть местная крупа и напоминает рис, но все же с рисом не сравнится.
Справа от его дома на целый квартал раскинулся роскошный особняк в южном стиле — с ажурными колоннами, крытыми галереями, арочными окнами, витыми узорами на кованых воротах, и почти без зелени. Его хозяин был, судя по всему, очень деятельным, очень занятым и очень успешным коммерсантом. К нему с утра до позднего вечера тянулся тонкий, но нескончаемый ручеек посетителей — все они были хорошо одеты и производили впечатление или людей состоятельных, или тех, кто служит в приличных домах. Сам сосед часто отсутствовал и много времени проводил в разъездах: по особым случаям он приказывал закладывать вычурно украшенный экипаж, который тянули целых шесть лошадей, выходил из дома в сопровождении двух лакеев, сам разряженный невероятно пышно, откидывался на подушки, задергивал шторку и отбывал — может быть, ко двору, или в свое загородное имение, или просто кататься по городу, озаряя улицы блеском своего великолепия (сплетничать о посторонних не подобало даже в мыслях, поэтому Лань Цижэнь усердно гнал от себя самые несообразные гипотезы); но обычно он, одетый в простой кафтан из плотной белой (всегда почему-то белой) ткани, садился в двуколку, запряженную парой резвых коней, ставил на заднюю лавку свою большую сумку и сам брался за вожжи. Иногда просители являлись к нему и ночью, в предрассветные часы. Лань Цижэнь, поставив себе целью научиться читать чувства и мысли на лицах местных жителей так же хорошо, как ему удавалось это на родине, день за днем, выделив себе на тренировки особое время, сидел в позе лотоса на террасе перед своим домом и наблюдал за прохожими: у таких полуночных посетителей он все лучше распознавал теперь отчаяние, страх, тревогу и надежду. Сразу после подобного визита ворота особняка распахивались, выпуская неизменную двуколку, и сосед спешно уезжал.
В первый месяц они обменивались только кивками, ко второму перешли к поклонам, затем начали друг друга приветствовать словесно, но точный характер соседских занятий все еще оставался для Лань Цижэня не ясен, пока однажды, на исходе третьего месяца, сосед не пригласил его на чай. Приглашение доставил слуга. Оно было начертано на листке, явно вырванном из тетради для записей, с миниатюрным изображением розы наверху страницы, и было написано так непонятно, что монах-переводчик не сумел различить даже даты, и соседскому слуге пришлось повторить все устно.
В назначенный срок они с соседом сидели в маленькой гостиной в глубине его дома, с окнами, выходящими на внутренний сад: дом, как оказалось, не был лишен зелени, но вся она пряталась за стенами. На зиму сад был закрыт; его участок был огорожен и превращен в оранжерею, где одновременно цвели розовые кусты, зрели осенние плоды на деревьях и пробивались молодые побеги; и еще часть оранжереи была выделена под совсем крошечный огород травника. В гостиной царил приятный полумрак, в воздухе витал тяжелый аромат благовоний. Сосед, приподнявшись с мягкого дивана, разлил по стеклянным чашечкам темно-красный отвар, благословенно похожий на чай; к чаю было подано рассыпчатое, пропитанное сладким сиропом печенье в форме раковин, наверняка испеченное соседкой-холтийкой, и разноцветные кусочки полупрозрачной массы, приторные и вязкие на зубах. Они успели обсудить немного погоду, немного трапезу, немного путешествие Лань Цижэня и его первые впечатления от Золотых земель, и немного цветы, когда во входную дверь вдруг забарабанили. Сосед вздохнул, извинился и начал было вставать, но тут появился дворецкий, который доложил, что некий человек разыскивает господина Ланя.
Тот, кто вошел в гостиную следом, был Лань Цижэню знаком: это был начальник той школы, где сейчас обучались его подопечные. Наверняка уже что-то натворили! Но кто же? Вэй Усянь — пронес спиртное? Не Хуайсан — распространял непотребные картинки? Цзян Чэн — подрался? Вэнь Чао — обидел очередную девицу?
— Извините, что я вот так без предупреждения, — сказал начальник и плюхнулся на диван, — но я решил лучше сам, прежде чем до вас дойдет через вторые, скажем так, руки. Понимаете, все ваши ученики…
Вот так — замешаны все!
— …кроме, — начальник сверился с запиской, — кроме Лавадьзи…
Ну естественно.
— …подцепили какую-то непонятную желудочную хворь.
Желудочную хворь: значит, все-таки алкоголь! Неудивительно, что Ванцзи в этом не участвовал!
Краем глаза Лань Цижэнь заметил, как сосед резко выпрямился.
— Вы уверены, милейший, что вам нужен именно господин Лань? — строго спросил сосед.
— О, конечно. Если бы я искал вас, мэтр, я бы так и сказал! — начальник отвесил соседу небольшой поклон. — Я думаю, господин Лань захочет поехать со мной и…
Уже прикидывая, в каком из сундуков у него лежит полынное прижигание, сколько нужно будет захватить игл и какие понадобятся порошки, Лань Цижэнь не заметил, как сосед решительно перехватил инициативу в разговоре.
— Так, а скажите-ка, милейший, что молодые люди накануне ели и пили?
— Ничего такого, чего не ели и пили бы все остальные! Точнее не ели, гм… — начальник, казалось, смутился и посмотрел в пол, а потом в лицо Лань Цижэню. — Они все были наказаны, оставлены без обеда и ужина.
— Так, — сказал сосед.
— Это не потому, что именно ваши ученики виноваты — нет, это явно кто-то из наших, но в школе такие правила…
— Да-да, — кивнул Лань Цижэнь. — Круговая порука, коллективная ответственность, я понимаю.
— Рад, что вы согласны…
— Вернемся к вчерашнему дню, — снова перебил сосед. — Что же они все-таки могли выпить?
— Да ничего такого. На ужин разрешил стакан молока. Но другие-то не заболели!
— Очень любопытно, ну надо же! — сосед подался вперед. — Знаете, я в своей практике ни разу с таким не сталкивался, но в литературе видел упоминания: непереносимость молока у некоторых народов. Удивительно. Не волнуйтесь, господин мудрец, — он положил Лань Цижэню руку на плечо, — с вашими подопечными все будет в порядке уже сегодня к вечеру. Я сейчас набросаю для нашего уважаемого гостя небольшую схему питания, так, готовы записывать?..
Так Лань Цижэнь узнал, что его сосед следует стезей медицины, и был рад, что сумел познакомиться в этом городе со столь достойным человеком.

_____________________________________________
Примечания:

непереносимость молока — известно, что в Китае более 90% населения не переносит лактозу; китайские студенты, приезжающие в европейские страны, часто поначалу попадают в эту ловушку, пробуя молоко.
_____________________________________________


(2)

***
Портрет они потом все-таки разрисовали: специально выбрали картину поменьше, в неприметном месте, полускрытую в тени — одно из старых полотен, висевших в коридоре, который вел от учебных классов к служебным флигелям, само уже пожелтевшее от времени. Не Хуайсан постарался на славу и полностью переписал лицо и одежду, сделав из древнего золотоземельского вельможи форменного чиновника Срединной империи эпохи прошлого Круга. Закончив, он склонил голову набок и поцокал языком, оценивая свое творение, и Вэй Усянь, который держал друга на плечах (его вклад как раз и состоял в том, чтобы помочь Хуайсану добраться до портрета и потом подавать ему кисти), охнул от натуги и прошипел:
— Хватит, хватит! Уже красиво!
— Может быть, щеки чуть округлить? Глаза чуть поуже? — задумчиво спросил Хуайсан.
— Не надо, и так хорошо, я уверен! — простонал Вэй Усянь. — Спускайся уже!
Хуайсан все же нанес еще пару финальных штрихов и только тогда удовлетворился. Кисти, краски и сделанный углем эскиз они не очень тщательно спрятали в его комнате — чтобы все улики сначала указывали на него, но потом быстро стало понятно, что это злоумышленник ведет начальство по ложному следу и намеренно кидает тень на иноземцев. Они даже отрепетировали, как будут с оскорбленным видом оправдываться: мол, драгоценный наставник (поклон), понимаете, это дурная, безвкусная подделка (честные глаза); так действительно рисовали в Срединной империи, но очень, очень давно (взмах рукой); а сейчас никто уже не следует этому стилю — устарело и пошло; так, понимаете, мог бы сработать тот, кто знаком с чужеземным искусством поверхностно, по книгам, по запискам путешественников; тот, кто хотел бы, чтобы в его художествах любой узнал бирюзовоземельскую руку; драгоценный наставник (еще один поклон) мог бы спросить ментора по живописи, как именно рисует этот недостойный ученик (глаза в пол), и узнал бы, что ничего похожего…
Их проказу, однако, не обнаружили ни на следующий день, ни через день, ни через неделю: начальству и так оказалось чем заняться; Вэй Усянь и Не Хуайсан избрали слишком изящный, чересчур запутанный путь, слишком сложно сочиненную интригу — местные ученики же действовали прямолинейно.
— У лаоваев нет никакого чувства меры, — сокрушенно говорил Не Хуайсан, разглядывая гигантские шаровары, подвешенные под потолком, покроем немного похожие на те, что носят варвары на островах, — совершенно никакого понятия о сообразности, никакой идеи красоты. Ты пошутил один раз, ну хорошо — повторил дважды; но зачем же день за днем бить в ту же точку?
Который раз за эти дни они стояли строем, вытянувшись в струнку, и выслушивали вопли начальника.
— Да о чем там речь-то? — спросил Цзинь Цзысюань: из-за того, что он то и дело пропускал занятия в первые месяцы, теперь он все еще не очень хорошо понимал местную речь, особенно если говорили быстро, громко и беспокойно.
— Ругается, — охотно перевел Мэн Яо. — Сердится и требует, чтобы хулиганы признались. Дальше что-то про свинью, тут я сам не очень понял. Вроде бы его обозвали свиньей, он недоволен.
— Свинья-то при чем? — удивился Цзысюань. — Нормальное, достойное животное, вкусное…
«Да они вообще странные, ты же видишь, не бери в голову», — собирался сказать Вэй Усянь, но тут лаоваи один за другим начали выходить вперед, а Лань Ванцзи схватил его за запястье, сильно сжал и чуть не вывернул ему руку.
— Ай! Ты чего, Лань Чжань? Ты что, думаешь, это я сделал? Я должен сейчас выйти и покаяться вместе со всеми?
Лань Ванцзи промолчал: он очень болезненно воспринял правило «нельзя разговаривать друг с другом» и после первого раза больше его не нарушал. Но что он хотел сейчас передать? Не может же он считать, что вот это выдумал кто-то из них. Узнал о том маленьком портрете и теперь злится? Или, наоборот, почувствовал, что творится какая-то несправедливость, решил, что Вэй Усянь сейчас кинется защищать обиженных, и пытается его удержать? На самом деле, тут и правда ощущалось какое-то несоответствие: тех, кто сейчас признавался в проделках, никак нельзя было в этом заподозрить — они спокойно вели себя на занятиях и даже никогда не шумели. Если бы дело происходило на родине, если бы на их месте оказались пусть не приятели, но соотечественники, Вэй Усянь действительно без раздумий бросился бы на помощь, но здесь… лаоваи, похоже, вели некую свою запутанную игру.
— Я одного не понимаю, — нарушил его размышления голос Цзян Чэна, — почему они до сих пор не на коленях?

***
После этого случая шутники очень быстро угомонились: видимо, виновника все-таки нашли и потихоньку отчислили, потому что учеников стало на одного меньше. По углам, правда, ходили шепотки, что на самом деле одного из ребят забрали не то духи, не то призраки: неясно было, верить этому или нет, потому что ничего потустороннего никто в ту ночь не заметил. Не то здесь обитает совсем другая нечисть, не то всю эту историю сплетники выдумали от начала до конца.
— Обидно даже как-то, — вздохнул Вэй Усянь. — Надо было все-таки сознаться, да, Хуайсан? Оказались бы наказаны, посмотрели бы на местных призраков, а потом написали бы о них трактат: первый в своем роде перечень нечисти Золотых земель. Прославились бы…
— Трактат — это хорошо, — мечтательно поддержал его Вэнь Нин.
— Но только не тогда, когда для этого надо, чтобы тебя наказали! Это слишком даже для твоего идиотизма, брат! — рассерженно отрезал Цзян Чэн.

***
Скоро развлечений в их жизни прибавилось. Во-первых, в один прекрасный день всех отпустили в город на выходной и обещали, что впредь такие выходные будут повторяться регулярно: они незаметно для себя проучились уже половину срока. Местные ребята умчались к своим семьям (те, у кого родители жили в столице) или поехали повидаться с друзьями, а бирюзовоземельцы, которых уже ожидал у дверей школы монах-переводчик, отправились посетить наставника Ланя. В его особняке (важно названном «бирюзовоземельской резиденцией») они провели замечательный вечер: отдохнули, поели, даже немного помузицировали на тех инструментах, что привез с собой наставник, и, умиротворенные, вернулись в школу, сумев даже пополнить свои запасы чая по методу Не Хуайсана. Во-вторых, им наконец-то разрешили разговаривать между собой — не то чтобы они и так этого не делали раньше, но теперь, когда они все собирались на большой террасе, к ним начали понемногу подходить и заново знакомиться лаоваи. Их имена удалось запомнить, а некоторым получилось придать бирюзовоземельское звучание. Проникнувшись красотой получившегося перевода, Не Хуайсан даже подарил одному из товарищей свой расписанный веер — тот, из первых, со сливовым деревом в цвету, — потому что его имя, разложенное на слоги, означало «созерцание сливы»; лаовай, правда, с негодованием ответил, что никакой сливы в его имени нет и оно вообще-то всегда значило «богатый и сильный», но веер все же принял.
Лань Ванцзи, пользуясь отменой запрета на разговоры, вздумал каждую неделю проводить короткие собрания — миниатюрные повторения больших клановых заседаний, по которым они все уже немного соскучились.
— Можете приятельствовать с лаоваями сколько угодно, — выговаривал он на одном таком собрании, после случая, когда Вэнь Чао, желая выказать свое расположение одной стороне (о, Вэнь Чао в первый же день безошибочно наметил для себя именно ту компанию, которая сильнее всех задирала и травила других), толкнул на лестнице ученика, который вроде бы относился к другой партии; тогда Цзян Чэн и Вэй Усянь, случившиеся рядом, толкнули уже его самого, и завязалась потасовка. — Пожалуйста, дружите, болтайте. Общение, помощь в учебе — все это отлично, но упаси вас небеса ввязываться в их внутренние раздоры. Нам дела нет до того, кто из их предков кому наступил на ногу. Просто не лезьте! Это понятно?
Все молча склонили головы: это была, наверное, самая длинная речь, которую он произнес за всю свою жизнь (не считая ответов на уроках) — и, возможно, самые прямолинейные слова, которые вообще когда-либо звучали на подобных собраниях.
Разбираться в лаовайских интригах никому не хотелось, так что вмешиваться они и правда не стали, но беседовать на безопасные темы продолжили.
Чем больше они общались с лаоваями, тем четче оформлялась у Вэй Усяня идея, зародившаяся в его душе еще в первый их выходной, первый выезд в город: он все сильнее понимал, что хочет остаться в Золотых землях подольше — конечно, не навсегда, но года на два — на три, чтобы изучить и разведать этот новый мир. Здесь все было странным, необычным и чужим, но главное — интересным, — а за несколько месяцев они успели увидеть только малую часть. Товарищи по учебе так увлекательно рассказывали о своих родных краях: заснеженные горы, цветущие поля, ласковое море, зеленые долины, широкие спокойные реки… да что там — одна только столица была полна невероятных сюрпризов. Обязательно нужно увидеть все это собственными глазами!
Своими намерениями Вэй Усянь поделился с приятелями за несколько дней до выпуска.
— Ну и как ты собираешься это провернуть? — скептически спросил Цзян Чэн, которому, конечно, совсем не хотелось лишаться брата неизвестно на сколько лет. — Так тебя тут и оставили, держи карман шире!
— О, я все выяснил! В конце устраивают большую церемонию, на которой разные вельможи будут брать себе учеников. Вы что, не слышали? Ребята только это и обсуждают: чьи родители с каким министром или генералом договорились. Потом три года учишься лично у этого человека. Целых три года, представляете! Сколько всего можно сделать!
— Это что же, решается вот так в последний момент? — хмыкнул Цзинь Цзысюань. — Ерунда какая. Если здесь у чиновников такая же волокита и бюрократия, как везде, то тебе надо было подать письменное прошение месяца за четыре до срока. Так поздно тебя даже никто слушать не станет, я уверен!
— Ой, да ладно, — отмахнулся Вэй Усянь. — Скажу наставнику, а там посмотрим. У них тут столько всего делается на словах, что и это может сработать. Ну а нет — так нет, поедем все домой, тоже хорошо!
В последний выходной, накануне выпуска, он действительно поговорил о своем желании с наставником Ланем, который, хоть и не был доволен, но пообещал передать его просьбу министру двора.

***
— Алва, — проговорил примерно в середине церемонии Его Величество, — я не успел вам сказать до начала: мы решили, что вы должны взять оруженосца.
Они, видите ли, решили.
— Один из бирюзовоземельцев, — продолжал король, — захотел остаться в Талиге, и мы подумали: молодого человека можно доверить только лучшему из лучших…
— Но почему не Рафиано?! — прошептал в ответ Алва: церемония шла своим чередом, отвлекать публику было не принято, и на эту их приглушенную беседу уже начали оглядываться. — Он возится с нашими гостями — пусть он и берет!
— Снова решили поспорить с приказом Его Величества, Рокэ? — а это вступил кардинал. — Вот список, там все отмечено.
Алва принял из рук кардинала листок со списком выпускников: ровная черта отделяла восемь последних строк. Около одного из имен внизу списка стояла жирная зеленая галочка, около еще одного, наверху — такой же жирный красный минус. Алва вгляделся в ровный армейский почерк и попытался произнести имя, которое начальник школы записывал, разумеется, со слуха:
— Уу-эй У-щь-ень… Ущь… Я это даже прочитать не могу! — Алва раздраженно махнул листком, и взгляд его невольно упал на вторую помету. — Так. Ричард Окделл!

***
Церемония близилась к концу: людей на площади оставалось все меньше, паузы становились все больше, а наставник Лань все чаще находил глазами их компанию, ободряюще кивал и улыбался уголками губ: мол, потерпите еще немного, скоро все закончится, и поедем домой. Наставник сидел рядом с уже знакомым министром, который, судя по всему, занимал неплохое положение при дворе: его ложа располагалась по соседству с той, где разместились сам император, императрица (удивительно — даже без покрывала! — любой мог увидеть ее лицо), какой-то высокопоставленный монах и пара военных. Один за другим вельможи (которых здесь было порядочно, но не так много, как ожидаешь увидеть при таком пышном дворе) выбирали себе учеников, и каждый, чье имя называли, поднимался на галерею, вставал на колено и целовал своему новому господину руку — отвратительный варварский обычай: Вэй Усянь уже жалел о своем замысле — неужели ему тоже придется через это проходить? Хотя, наверное, не придется, потому что на них самих внимания никто не обращал. Должно быть, министр забыл или не посчитал нужным сообщить о его желании императору, или здесь и правда такая же волокита, как на родине, или…
— Ну что? — словно вторя его мыслям, спросил Цзинь Цзысюань. — Не берут? А я что говорил: надо было написать прошение заранее. Кто же будет что-то решать накануне, да еще и на словах.
Сарказм павлину не удался. Вэй Усянь пожал плечами, а Не Хуайсан заметил:
— Кстати, может быть, и нет. Вы видели, как тот генерал сейчас пытался что-то прочитать на бумаге, а потом у него сделалось такое лицо, как будто он сейчас отбросит этот листок? А что если…?
— Причем это не простой генерал! — перебил Мэн Яо. — Вы что, вообще не запомнили ничего, что нам рассказывали? Это же их Первый маршал… ну… примерно как военный министр. И, знаете, очень странно, что военный на такой должности так плохо читает. Как же он тогда сдал экзамен?
— Может быть, там было написано на нашем языке, поэтому он не смог прочитать? — предположил Вэнь Нин, но он, конечно, и сам в это не верил.
Подлый, вероломный лаовай! Он просто не захотел! Здесь ни с кем невозможно нормально договориться! Что за люди…
Раздался пушечный выстрел — здесь так отмечали время, — и тут наставник Лань, сохраняя безмятежное выражение лица, огладил бороду, склонился к своему соседу и что-то ему прошептал. Сосед сделал большие глаза, хлопнул себя по лбу, пошарил в кармане, вытащил свиток, перегнулся черед перегородку между ложами к императору и принялся ему что-то втолковывать. Император, покивав, повел рукой, и распорядитель, который, конечно, отслеживал любой жест своего повелителя, провозгласил:
— Его Величество желает говорить!
— Друзья мои, — начал император. — Как вы все знаете, в прошлом году нам удалось установить дипломатические отношения со Срединной империей — государством на территории Бирюзовых земель. В знак дружбы и сотрудничества между нашими странами мы учредили программу ученического обмена, о которой подробнее расскажет господин экстерриор. Господин Рафиано, пожалуйста.
Сосед наставника Ланя откашлялся и поднялся с места.
— В рамках программы обмена, — сказал он, — вместе с нашими юными дворянами в школе Лаик в течение полугода учились восемь молодых людей из Бирюзовых земель. По договоренности со второй стороной, мы должны предоставить равноценный ответ. Поэтому было принято решение, что восемь лучших выпускников, вместо несения службы оруженосцев, отправятся на обучение в Бирюзовые земли. Это, — министр развернул свиток, — Эстебан Сабве, Норберт Катершванц, Альберто Салина, Ричард Окделл, Иоганн Катершванц, Арно Сэ, Эдвард Феншо и Валентин Васспард. Мы ждем вас в этой ложе, молодые люди. Господин Лань?
— Да-да. Я прочитаю имена на бирюзовоземельский манер, чтобы молодые господа привыкли к тому, как их будут называть, — наставник Лань взял в руки список. — Так, пожалуйста, подходите сюда: Ши Дифэнь, Но Ботэ, А-эр Бэйтэ, Ли Ча, Юэ Хань, А Но, Ай Дэхуа и Ва Ляньцзинь.
Удивительно, но ему удалось произнести эти иноземные имена так, что они звучали совсем по-родному — даже первый слог в каждом был похож на привычную фамилию. Повисло молчание. Наконец, распорядитель, опомнившись, повторил имена еще раз, на талиг, теперь полностью и с титулами, и галерея взорвалась гулом: кто-то из вельмож вскочил, кто-то замахал руками, кто-то начал громко возмущаться.
— Господа, тихо-тихо, — сказал распорядитель. — У вас есть возможность взять кого-то другого.
Любуясь, как их товарищи по учебе с растерянным видом пробираются по рядам и собираются вокруг наставника Ланя и как лишенные учеников вельможи спешно выбирают себе новых из тех, кто остался на площади, Вэй Усянь, видимо, пропустил какое-то движение в императорской ложе, потому что Цзян Чэн вдруг пихнул его локтем в бок и буркнул:
— Хватит ловить ворон, шевелись давай! Вон твой генерал тебя приглашает!
— Маршал, — снова поправил Мэн Яо. — Военный министр, ну.
Действительно, тот самый генерал, которого они только что проклинали за необязательность, пристально смотрел на их группку и делал рукой такие знаки, как будто подзывал корову. Вэй Усянь чуть не подпрыгнул.
— А вы сомневались! — воскликнул он. — Ну все, пока! Всем удачи! Увидимся вечером, не скучайте!
Распорядитель начал что-то говорить, но Вэй Усянь уже не слушал. Он в один миг взлетел по ступеням, пал ниц перед своим новым наставником и — лаовайские ритуалы от радости мгновенно выветрились у него из головы — отвесил ему земной поклон, постаравшись как можно громче приложиться лбом об пол. Распрямившись, он встретился с удивленным — нет, даже ошарашенным — взглядом генерала.
— Что… Вы что делаете, юноша? — медленно спросил тот.
— Выказываю глубочайшее уважение моему наставнику! — с готовностью ответил Вэй Усянь.
Генерал, казалось, подавился тем, что собирался сказать, хмыкнул и жестом велел Вэй Усяню подняться и встать у него за спиной.
— Стойте, а как же присяга? — спохватился кто-то из вельмож.
— Думаю, можно считать принятой, — благодушно сказал император; императрица при этом мило улыбнулась.

***
Чуть позже в тот же день наставник пригласил Вэй Усяня в свой кабинет — и очень кстати, и очень вовремя, потому что Вэй Усянь уже начал обдумывать способы потихоньку сбежать из дома, чтобы успеть проводить друзей: они должны были отбыть назавтра же, ранним утром. Всем, даже лаоваям, было строго велено явиться в бирюзовоземельскую резиденцию не позже заката — конечно, к ланьскому отбою. Лаоваев опустили на несколько часов по домам: этого времени, по мысли наставника Ланя, хватит и на прощание с родными, и на сбор вещей; но ночевать всем полагалось уже вместе, чтобы вместе же, на рассвете, отправиться в долгий путь. Вэй Усянь же, успев переброситься с друзьями только парой фраз, вынужден был последовать за своим новым господином в его особняк и теперь сидел в выделенной ему комнате, разглядывая ее убранство и ожидая, когда наконец доставят его вещи и когда ему будет позволено (или приказано) выйти. Не то чтобы он не вышел бы сам, но поначалу лучше произвести впечатление скромного, воспитанного, покорного ученика… кто бы знал, насколько тяжело ему это дается!
К счастью, наставник и сам решил не медлить и побыстрее расправиться с делами. Вызвав к себе Вэй Усяня, он сообщил, что ни на какое обучение у него нет времени; что в особняке большая библиотека, и он надеется, что оруженосец, который, по отчетам менторов, прекрасно зарекомендовал себя в школе, сумеет сам себя занять; что по дому и городу можно ходить куда угодно без особого разрешения; что кров, одежду, еду, деньги оруженосцу предоставят, как положено; что совсем надолго, например, на целую неделю, отлучаться все же нельзя, потому что иногда оруженосцы требуются на официальных мероприятиях; но что на ближайшие пять дней можно считать себя свободным. В заключение наставник склонил голову чуть набок, прищурился и спросил:
— Может быть, у вас есть какие-то вопросы, юноша? Задавайте, пока я не ушел.
— О да, драгоценный наставник! — встрепенулся Вэй Усянь, который к концу речи отвлекся, рассматривая украшения на стенах кабинета.
— Называйте меня «монсеньор» или «господин маршал», юноша, — поморщился наставник. — Я вам никакой не наставник.
— Драгоценный полководец, — поправился Вэй Усянь: сочетание «р, ш, л» ему до сих пор еще не очень давалось, а ударить в грязь лицом в первые минуты он не хотел. — У меня есть к вам один вопрос! Скажите, когда вы сдавали экзамен на вашу нынешнюю должность, то на какую тему вы писали сочинение?
— Что? — спросил наставник и моргнул. — Какое сочинение? Какой экзамен? Я не сдавал никаких экзаменов, юноша, вы о чем?

***
Эту новость Вэй Усянь изложил своим друзьям первой, когда пришел к ним с намерением провести с ними весь вечер, остаться ночевать и проводить их в путь на рассвете. Наставник Лань как раз куда-то удалился, но Вэй Усянь был уверен, что тот его не выгонит.
— Вы представляете! — возбужденно рассказывал он. — Этот генерал — да, маршал, маршал, я помню, А-Яо, — он вообще не сдавал экзамен. Вообще. Совсем.
— Как же он тогда получил должность? — удивился Вэнь Нин.
— Известно как, — сказал Мэн Яо. — Как получают такие должности? За взятку. По блату. По протекции.
— Или можно кого-то спросить из местных, когда они появятся, — сказал Не Хуайсан. — Вон, например, смотрите.
В дверь как раз входил один из учеников, который должен был ехать вместе с ними — Эстебан, тот самый, чье имя прочитали на церемонии первым. Слуги, отдуваясь, вносили за ним сундуки с его вещами, а вокруг него уже так и вился Вэнь Чао. Обоих было даже немного жаль: Вэнь Чао все они как считали изначально, так и продолжали считать тупым, злобным, жестоким садистом (чтобы потерять к нему всякую симпатию, достаточно было один раз увидеть сладострастное выражение, озарявшее его лицо, когда он намеренно делал кому-нибудь больно на фехтовальной тренировке) и старались по возможности держаться от него подальше, а все приятели Эстебана учились гораздо хуже него и поэтому плелись в конце списка и не попали в число достойных отправиться в Срединную империю: Эстебан вдруг обнаружил себя в окружении ребят, которые не только не заглядывали ему в рот, но и вообще его недолюбливали. Видимо, им с Вэнь Чао придется теперь довольствоваться компанией друг друга.
— Взятка? Да ну вас, это же Алва! — сказал Эстебан. — Ему это не надо. Все же знают, что он любовник короля; кстати, и королевы тоже.
— О, — добавить тут было нечего: все прекрасно помнили ту легендарную историю любви между императором и его фаворитом, которая даже вошла в поговорку. Действительно, все понятно.
— В смысле, я имел в виду, — спохватился Эстебан, — что он гениальный полководец, выиграл множество сражений, его вообще невозможно победить, так что он по заслугам получил свое звание!

_____________________________________
Примечания:

Портрет, улучшенный Не Хуайсаном, стал выглядеть примерно так: upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/a/... или так: sitekid.ru/imgn/171/002.jpg .

«Уу-эй У-щь-ень… Ущь… Я это даже прочитать не могу!» — как читается «Вэй Усянь», можно послушать здесь: «вэй» www.zhonga.ru/chinese-russian/%E9%AD%8F/fdeg1, «у» www.zhonga.ru/chinese-russian/%E6%97%A0/jsy5u, «сянь» www.zhonga.ru/chinese-russian/%E7%BE%A1/qw5e3. В Талиге не выработана система транслитерации иероглифов, поэтому начальник школы записывал имена со слуха и записал как мог.

«Как же он тогда сдал экзамен?» — в Древнем Китае чиновники, претендующие на ту или иную должность, сдавали письменный экзамен, в который входило и сочинение.

«Ши Дифэнь, Но Ботэ, А-эр Бэйтэ, Ли Ча, Юэ Хань, А Но, Ай Дэхуа и Ва Ляньцзинь» — традиционные переводы европейских имен на китайский выверены по словарю на сайте zhonga.ru и Википедии (имена известных личностей). Значения иероглифов при переводе имен собственных почти никогда не учитываются, имеет смысл только произношение.
Приводим здесь все соответствия:
斯蒂芬 shǐdìfēn («этот + стебель + аромат») — Эстебан
诺伯特 nuòbótè («соглашаться + старший дядя + особенный») — Норберт
阿尔贝特 ā'ěrbèitè («склон + так + раковина + особенный») — Альберто
理查 lǐchá («слива + обследовать») — Ричард
约翰 yuēhàn («соединять + перо») — Иоганн
阿诺 ānuò («склон + соглашаться») — Арно
爱德华 àidéhuá («любовь + добро + цветок») — Эдвард
瓦连京 wǎliánjīng («керамический + связывать + столица») — Валентин.

земной поклон, который отбивает Вэй Усянь своему новому наставнику, называется «коутоу» (叩头): им принято было приветствовать императора, судью, наставника (пишут, что традиция сохраняется в восточных единоборствах), а также отдавать почести святыням. [Спасибо vinyawende за указание на этот поклон!]
_____________________________________


Эпилог

***
Наставник Лань тем временем отлучился по очень важному делу: он отправился прощаться с соседями. Для соседей слева он выгреб из сундуков все остатки запасов засушенных ягод и конфет из боярышника — все, что уцелело после визитов его подопечных («Эй, сосед, к тебе внуки приехали? А, племянники? Возьми вот для детей сладкое, вчера напекли!»). С подарком для соседа справа было чуть сложнее: конечно, Лань Цижэнь давно уже выбрал для него одну из акварелей, привезенных в числе прочих гостинцев, — написанные на тончайшей бумаге, сложенные в несколько слоев, они занимали совсем немного места в поклаже, а, развернутые на всю ширину, могли украсить собой целую стену. На полотне, которое Лань Цижэнь предназначал для соседа, алыми шарами распускались розы, тонкие стебли с мелкими листочками шли наискосок и вверх, на ветке сидели две лазоревые птички, а в свободном углу было начертано короткое изречение — цитата из древнего стихотворения. Но хотелось оставить соседу и что-то более существенное.
Последние три месяца Лань Цижэнь занимал себя тем, что писал трактат о точках на человеческом теле — конечно, ничего от себя, только излагал, пересказывал, сокращал, объединял и пояснял мысли великих. Писал он на талиг: точнее, он надиктовывал фразы на талиг своему секретарю, а тот уже приводил их в литературный вид и записывал. Никто здесь не был знаком с лечебными техниками, обычными в Бирюзовых землях, и Лань Цижэнь решил, что подобный труд окажется не лишним. Все иллюстрации в рукописи были сделаны его собственной рукой. Можно было бы доверить трактат кому-то, кто согласится обременить себя и озаботиться его печатью — пусть разойдется по книготорговцам и библиотекам; но не лучше ли будет вручить его человеку, который точно станет им пользоваться? Сосед уже выказывал интерес к бирюзовоземельской медицине, при каждой их встрече аккуратно выспрашивая у Лань Цижэня разные врачебные тонкости, и, конечно, трактат непременно займет свое место в коллекции этого ученого мужа.
Лань Цижэнь завернул рукопись в отрез белого шелка, перевязал ленточкой, приобщил сверху сложенную вшестеро акварель и вышел из своего кабинета.
Сосед, к счастью, оказался дома. Он поблагодарил за подарки, посетовал, что «господин мудрец» так скоро уезжает, пообещал регулярно писать (если письма, конечно, дойдут) и пригласил напоследок разделить с ним ужин. Прощальный обмен любезностями незаметно перетек в привычную для них беседу.
— Представляете, — пожаловался Лань Цижэнь, — подсунули мне тут некондиционного ученика — из этих, новеньких, местных. Все нормальные, а один не то ранен, не то болен! Я его после церемонии привел в наш дом — у него нет родных в столице — и почти сразу заметил, что что-то не так. А ведь нам завтра на рассвете уезжать! Ну что же, у меня есть испытанные средства, которые никогда не подводили: я использовал свои иглы и велел ему сконцентрировать духовную энергию…
— Так, — сказал сосед. — И что же?
— И ничего! Точнее, никакого эффекта на здоровье, но у нас немного закачался пол и обрушилась пара каменных подпорок на крыльце — очень надеюсь, что с нас не вычтут неустойку за этот разгром… Если честно, никогда не задумывался о разнице такого рода в наших культурах: слышал, конечно, что здесь больше внимания придается работе со стихиями, но чтобы вот так!
— Очень интересно, — резюмировал сосед, поднимаясь. — Пойдемте же, посмотрим вашего некондиционного.

***
Очередной совет кланов шел своим чередом. Обсуждался крайне насущный вопрос: какой из орденов будет принимать у себе делегацию из Золотых земель и готов взять на себя обучение иноземной молодежи. Если принять, что они будут учиться вместе с местными молодыми господами того же возраста, то, по давно установленному порядку, как раз подходила очередь клана Вэнь, но что-то в этой идее смущало всех собравшихся.
— Мы понимаем, — говорил глава Цзинь, налепив на лицо дежурную улыбку. — Ваши методы — все эти пытки, казни, издевательства — это, конечно, совершенно нормально для нашей культуры. О, здесь нет ничего такого. Но…
— Но, — подхватил наследник главы Лань (он давно уже заменял отца на таких советах), — но, поймите, мы ведь не можем потерять лицо перед лаоваями.
— Вот именно, — снова вступил глава Цзинь. — Что о нас подумают в Золотых землях? Мы не можем себе позволить в первый же год разрушить все дипломатические отношения, которых мы так долго добивались! А вот орден Ланьлин Цзинь, — он поклонился, — готов взять на себя заботу о наших гостях и все расходы на обучение. Потом, когда они уедут, мы, естественно, вернем вам вашу очередность, глава Вэнь — конечно же, мы не обделим вас, вы получите свое, только чуть позже!
Его слова стали решающими: глава Вэнь нехотя смирился, и все, чьи дети должны были отправляться на учебу в Безночный город, вздохнули с облегчением.

______________________________
Примечания:

Лань Цижэнь дарит соседу картину в жанре «Цветы и птицы»; это традиционный жанр средневековой китайской живописи, например: upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/3/... .

(примечание для читателей, не знакомых с каноном ОЭ): канонично заболевший ученик, которого Лань Цижэнь пытался лечить иглами и концентрацией духовной энергии, является одним из повелителей стихий и, теоретически, способен управлять стихией камней, поэтому его попытка сконцентрироваться и вызвала такой разрушительный эффект.
______________________________

Конец.

@темы: Языки, Сокраловские истории, Воображаемый мир, Воображаемый мир: ОЭ

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Вдогонку и в компенсацию к предыдущему

Все такой же фанфик все на тот же фанфик по ОЭ (ficbook.net/readfic/11337221), в котором у Алвы две дочери, каждая со своей любовной линией.
Маленький, абсолютно балаганный, незамысловатый святочный special, на этот раз наконец-то по-русски; призван компенсировать тот хтонический англоязычный кошмар, который лежит ниже. У всех всё хорошо, действие происходит на каноничном Изломе Эпох (года за полтора до действия фанфика-на-фанфик про леопарда), проходит ритуал спасения мира.
АУ, ООС, балаган, никто не пострадал. Состав Повелителей и вассалов каноничный (см.: kamsha.ru/forum/index.php?topic=18962.msg919948...) и даже присутствует только что утвержденный автором канона мистический жрец (абвениарх) — Марсель Валме. Автор имеет развитой хэдканон по поводу того, как в ОЭ должен проходить ритуал спасения мира, и с удовольствием таскает его без особых изменений из фанфика в фанфик; подробнее всего он обрисован здесь: sokrov.diary.ru/p220015270.htm (а также см. искаженный вариант в коммерция-АУ: sokrov.diary.ru/p220767621.htm).

Святочный special

Вечер накануне Зимнего Излома они проводили вчетвером. В доме было жарко натоплено, и все разоблачились до рубашек — кроме, конечно, Барбры, которая осталась в легком домашнем платье. Расположились они не где-нибудь, а в кабинете Первого маршала, устроившись прямо на полу, на шкурах у камина, в окружении блюд с закусками, бутылок и бокалов. Сам хозяин кабинета еще недели две назад отбыл в путешествие в сопровождении Марселя Валме, поэтому возмутиться таким положением дел никак не мог.
— Отец велел вам приготовиться за четверть часа до полуночи, — сказала Габриэлла, кидая взгляд на часы на каминной полке. — Ричард, Скалы первые, давай.
— Ой, да? — Ричард спешно отставил бутылку, из которой собирался долить себе вина, на ощупь сунул руки в рукава камзола — на счастье, первым попался как раз его собственный, — успел еще напоследок сорвать с губ Габриэллы поцелуй и исчез.
— Сколько там идет на призыв одной стихии? — пробормотал Валентин, глядя то на часы, то на место, где только что сидел Ричард. — Минуты три, пять? В общем, один бокал я еще точно успею.
— И один бутерброд, — сказала Барбра.
— И один поцелуй, — добавил Валентин.
— Или два, — сказала Барбра.
Габриэлла фыркнула и отвернулась.

***
Окделл появился на ритуале, как подобает истинному Повелителю Скал, Зимы и Полуночи: в рокоте начинающегося обвала, в вихре метели, в темном мерцании звезд. Наваждение, однако, продлилось недолго: Ричард пригладил выбившийся вихор, очаровательно улыбнулся и снова стал тем милым, немного стеснительным молодым человеком, к которому Алва за эти два с половиной года так хорошо привык.
— Вставайте вон туда, — приказал ему Рокэ. — Вон там, где знак Скал, у алтаря. Да вы сами все знаете, не мне вас учить.
Медля произносить следующее заклинание, он придирчиво разглядывал Ричарда: взъерошенный, разнеженный, довольный, румянец во всю щеку, в глазах подозрительный блеск, одежда в таком беспорядке, как будто натягивали этот камзол в восемь рук…
— Рокэ, ну давай уже! Тебе что, неинтересно, кто у нас за Ветер? — донесся до него голос Марселя.
— Да-да, — ответил Рокэ и машинально начал зачитывать слова призыва Повелителя Ветра, сам снова возвращаясь к Ричарду: губы красные, как будто даже припухшие… Целуют там, значит, его дочерей и опустошают его погреба? Какие ретивые юнцы, вы только посмотрите.
Раздался тихий хлопок, повеяло молодой листвой, и в центре зала возник Жермон Ариго. Алва скользнул по нему равнодушным взглядом и, предоставив Марселю заниматься объяснениями, продолжил размышлять. Что за оргию они там у него устроили? Если второй сейчас явится в таком же непотребном виде, то оба после ритуала получат по первое число, а по возвращении достанется всей их веселой компании! Итак… Четырех один призвал — Волны. Момент истины!
Послышался плеск воды, на мгновение зал озарило яркими лучами солнца, и появился Ойген Райнштайнер с дымящимся бокалом пунша в руке.
— Что? — ошарашенно спросил Алва. — Райнштайнер, вы-то что здесь делаете? Вас что, прислало надзирать за ритуалом ваше загадочное начальство, неизвестное мне лицо, этот ваш шеф тайной полиции?
Райштайнер пожал плечами и отхлебнул из бокала:
— Нет. Я был в офицерском клубе — собирались отмечать Излом, — и оказался здесь.
— Ладно, — Алва махнул рукой. — Марсель вас введет в курс дела. Так, остался один, и я уже не удивлюсь, если это окажется кто-нибудь новый.
Сюрпризов, однако, не последовало, и в банальных вспышках молний, под раскаты грома появилась знакомая фигура Робера Эпинэ.
— Добрый вечер, Эпинэ, — поприветствовал его Алва учтиво-светским тоном: накопившееся раздражение требовало выхода. — Как там погодка в тюрьме, или где вы там: в опале, в эмиграции, в бегах?
— Я в своем имении на поруках, — даже если Робер и оскорбился, то виду он не подал. — Спасибо, я получил ваше письмо, Алва, и…
— Полночь, — напомнил Марсель. — Пора приступать, господа.
Ритуал начался. Открывала его, если верить древним манускриптам, над которыми Алва с Марселем корпели последние несколько месяцев, стихия наступающего Круга, за ней шел черед трех других, и завершалось все особой магией Сердца Мира. На деле же описать то, что происходило в зале, не сумел бы даже самый талантливый поэт: человеческий язык попросту лишен таких понятий. Когда все закончилось, Алва, не готовый ни с кем обсуждать то, что только что происходило (в голове мутилось: ритуал, судя по всему, отбирал немало сил), небрежным жестом отпустил троих участников восвояси, — Райнштайнер, между прочим, прежде чем пропасть, еще успел с неудовольствием заглянуть в свой кубок, в котором вместо пунша плескалась морская вода. Сам же Рокэ попросил Марселя доставить его коня в столицу, а Ричарда цепко схватил за запястье, чтобы тот не вздумал никуда от него сбежать, и мысленно скомандовал: «Домой».

***
Один бокальчик превратился в три, два поцелуя — в целую череду, тарелка с бутербродами опустела, а Валентина все никак не призывали: не то с ритуалом что-то не заладилось, не то… страшно даже подумать, что еще могло пойти не так. Пробило полночь, а он все продолжал сидеть на ковре у камина, приобняв Барбру за талию; часы отсчитали четверть, половину и без четверти, и наконец, когда все уже устали ждать, Валентин странно передернул плечами, на секунду застыл, словно прислушиваясь, и пробормотал:
— Кажется, всё.
Таким растерянным девушки его никогда еще не видели.
— В смысле, ты хочешь сказать, что ритуал закончился, и ты это ощутил? — уточнила Габриэлла.
— Или что ничего не получилось, и мир сейчас рухнет? — бодро добавила Барбра.
— Нет, закончился и все в порядке, но, похоже, я не Повелитель, а вассал какой-то из стихий, знать бы еще теперь, какой… Вопрос, очевидно, к моей матушке. Знаете, я ведь подозревал насчет своих младших, но не думал, что у родителей так рано наступил разлад.
— Или к бабушке, — вступилась за будущую свекровь Барб.
— Или к прабабушке, — сказала Габриэлла. — Или ваше повелительство ускользнуло уже совсем давно. Ладно, сейчас вернется Ричард, и, может быть, сам отец, и мы у них выясним, что там происходило.
Ричард, однако, не появился ни сразу, ни к утру, ни на следующий день, и Габри забеспокоилась:
— У них точно что-то случилось! Надо что-то делать!
— Наверное, не удалось отправиться назад тем же путем, и они едут домой своим ходом, — рассудительно сказала Барбра. — Если бы случилось что-то совсем плохое, ты же наверняка почувствовала бы.
— Очень интересно, как это они едут: у Ричарда ни коня, ни теплой одежды, — мрачно ответила Габриэлла и замолчала: сестра во всем была права. Кидаться самой в Гальтару было бессмысленно — разминутся по дороге; писать им — тем более: на какой адрес? Даже если они сами уже послали письмо, то обгонит оно их ненамного и дойдет не раньше, чем недели через полторы. Интуиция ее тоже не тревожилась, хотя и это не совсем успокоило Габри: а вдруг стены той пещеры, где планировался ритуал, настолько крепки, что до нее просто не долетает никакой весточки?
Четыре дня она старалась прогнать из своего воображения разнообразные и очень красочные жуткие картины (может быть, они все ушли на ту сторону? Затерялись в Лабиринте? Погибли, и их тела будут лежать в той пещере вечно? Развеялись в пыль?), пока, наконец, на пятые сутки утром служанка не доложила ей, что «барышню спрашивает какой-то молодой офицер, который говорит, что у него есть важные сведения для наследника соберано». Молодой офицер! Не мог же ритуал так исказить черты Ричарда, что его никому теперь не узнать?
Посетитель был Габриэлле смутно знаком. Он отрекомендовался как Чарльз Давенпорт и без обиняков сообщил, что этой ночью ему во сне явился оруженосец Первого маршала и просил его передать, что они оба — то есть и Ричард, и сам Алва — необъяснимым образом оказались после ритуала в Алвасете и вернутся так быстро, как только смогут. Видимо, Ричард четыре ночи подряд пытался достучаться до своих мистических вассалов (ну что же, хотя бы теперь ясно, что та прапрабабка Валентина согрешила не с кем-то из стихии Скал — а то было бы, конечно, забавно) и встретил понимание только у последнего.
Вопросов до сих пор оставалось больше, чем ответов, но Излом миновал, мир уцелел, и все важные для Габри люди остались живы и целы — и это было, конечно, главное.

@темы: Сокраловские истории, Воображаемый мир: ОЭ

---

Ну что же, пусть лежит

Как и обещано раньше, фанфик-на-фанфик по ОЭ по-английски. Для понимания, что происходит, стоит посмотреть изначальный фанфик (он все тот же, что и в прошлый раз, напоминаю, что основное АУ-допущение в нем состоит в том, что у Алвы есть две дочери, одной из которых не повезло или повезло угодить в отношения с Ричардом Окделлом): ficbook.net/readfic/11337221. Здесь идет отвилка от 32-й главы («Чужой не сладит...»), следующая глава не учитывается (т.к. фанфик-на-фанфик дописан раньше, чем она появилась). АУ-сеттинг, изменение событий, изменение характеров, оригинальные персонажи — все это в основном пришло из изначального фанфика.
Художественной и сюжетной ценности эта моя история почти не имеет, функция ее скорее психотерапевтическая: помочь мне справиться с треволнениями личной жизни (выместив все свои негативные переживания на ни в чем не повинных чужих персонажах и заставив их страдать в тексте). Ума не приложу, зачем здесь английский, но, похоже, на нем мне проще — не так неловко — прописывать всю эту слезливую сентиментальность (когда все трепещут, рыдают и обнимаются); на русском вроде как и стыдно, а так вроде как и мистер Грандисон.
Да, и должна предупредить, что английский тянет за собой в мир Кэртианы больше земных, даже, скажем точнее, британских реалий, так что не спотыкайтесь о мистеров и ярды. И еще предупреждаю, что тут не так корпела над языком, как в прошлом фике, могут быть ошибки/недочеты. Ах да, и профанация медицины, спишем на магию мира.

Краткое содержание: знаете, я просто помещу здесь код: 8.1.1AU—2/3.
В общем, proceed with care (а лучше, может, вообще не proceed): герои будут страдать и страдать, все по-своему, а потом будут вознаграждены (И при конце последней части Всегда наказан был порок, Добру достойный был венок); все каноничные события, характеры и ценности скомканы и отправлены в утиль в угоду моему желанию с ними позабавиться.

On the ravines and potholes

***

…or is it going to be a case of crisp sheets, a soothing hand,
and a businesslike figure in white pulling open the curtains
on a bright new day? Is it all over, with nothing worse to look forward
to now than weak tea, nourishing gruel, short, strengthening walks in the garden
and possibly a brief platonic love affair with a ministering angel…
Terry Pratchett, Guards! Guards!

***

“I’m very suspicious of Richard,” Aldo Racan told his lieutenant Udo Born. “Richard Oakdell, you know, not you brother, of course. I sense he may be unfaithful to our cause.”

“That is impossible, my liege,” Udo protested. “Richard is too simple, naïve as a child, and he hates the Raven with all his soul.”

“Oh yes, he’s got very perverted plans on his former lord’s family, but still, there is something strange in his behavior. And have you noticed his odd devotion to that plain silver bracelet he tries to hide? No, one can never be too vigilant. I think we’ll be better off without him, do you understand me, my friend?”

Udo understood. He could have disagreed with his suzerain, but it wasn’t the time and the place to argue, especially regarding the impending war. The task seemed quite easy and it took Udo less than an hour to accomplish it the following day. He lured Richard deep into the forest on the pretext of making a reconnaissance before the battle and, having knocked the boy out, pushed the body down the hill into an inconspicuous ravine nearby. His darkest self, in fact, for a moment considered humiliating his former ally further, but his natural decency protested against it, and he found a compromise: he ripped off all Richard’s clothes*, threw tree branches on top of the body to make it less recognizable and more difficult to find, and hid all the belongings in the bushes surrounding the clearing. Then he headed back to the camp, congratulating himself with keeping his hands clean: he hadn’t dealt the fatal blow, nor had he shot the boy down, leaving his fate to wild animals and forces of nature and even giving him a chance to survive.

Unluckily, when he returned, Robert Épinay was already at Aldo’s side. The man had always been too protective of his younger comrades and would need a special explanation.

“It’s over, my liege,” Udo reported and turned to Robert: “I mean, we’ve got into a clash with an enemy’s detachment, but they retreated. Oh, my liege, and, I fear, we’ve got losses: it’s young Duke Oakdell, I’m afraid. We got separated in the mêlée and I never saw him afterwards.”

“Oh gods,” Épinay’s sour face twisted into a concerned grimace. “We need to find the boy, don’t we? He might be wounded. By the way, I’ve not heard any shooting—”

“It was mostly a hand to hand combat,” Udo said, and Aldo added:

“Maybe later, Robert. Richard is not a small kid to wander off and get lost in the woods. Let’s wait for a while, no need to get worried.”

Saying that, Aldo met Udo’s gaze, and Udo read in his commander’s eyes: If you let it leak out, you are the next.

Several days went in preparations for the interaction with the enemy: no-one was certain if it would be a battle or negotiations, Aldo for some reason hoping for the latter and Udo expecting the former. Finally, news came that a large army was moving from the south—most definitely reinforcements from the rebellion-stricken regions of the province of Épinay; at the same time a missive was brought from the general of the Reservist army, confirming his readiness to have an official talk. Robert Épinay, loathing any treachery, declared he wouldn’t participate in it and was instead going to recover Richard’s body, for the boy’s horse had already returned, but its rider hadn’t been found. At that Robert left, fuming with outrage.


***

Duke Alva’s forces attacked the Pretender’s camp from the rear, while the Reservist general was keeping their chief distracted by the false negotiations. It had always been Alva’s favourite trick, always successful, but this time the victory was probably the most bloodless in all his career. A few weeks ago he’d received an order from the King commanding him to depart from the seashore, where he had been having a lot of fun, and march against the Pretender’s army, which had been slowly advancing towards the capital, leaving behind burned villages and rebellious towns. Someone had been providing the King’s headquarters with detailed information on the Pretender’s movements and plans, so it had been quite easy for Alva to choose the right tactics.

When it all was finished, Alva rode up to Aldo Racan, still looking unconquered and proud on his white horse with golden reins, and, pointing his gun at the man, pronounced mockingly:

“Surrender, mister Pretender. You are defeated. Tell your people to lay down their arms.”

Aldo was about to answer, but was suddenly interrupted: Robert Épinay rode out of the forest, a dirty bundle of dark red and black rugs in his arms.

“Aldo,” he said hesitantly, paying no attention to the scene, “I haven’t found Richard’s body: I’m afraid animals have already— oh, hello, Alva—”

In the middle of the bundle Alva saw a very familiar dagger hilt with a boar’s head.

“What animals, Épinay? What body?” he asked and shot. Aldo’s arms let go of the reins and he hung upside down, his feet tangled in the stirrups.

“The Pretender fell in the battle,” Alva declared. “Shackle everybody who looks like an officer and tie a lightning rod to this son of a bitch.”

One of the officers, with a typical Taliguish face, somehow evoking unpleasant recollections, cried out:

“My lord, have mercy! Please take into account I’ve rendered a good service to the kingdom: I’ve rid you of a state criminal, the traitor who’d tried to murder you, my lord!”

Another shot ended his miserable life. Born, Alva finally remembered, always this abominable crazy family, and said aloud:

“Give me these things, Épinay, you have no right to hold them, don’t lay your dirty hands on them.”

Oh my poor girl, he thought bitterly, how will she bear the news? Oh, my child wouldn’t commit suicide, but what if she loses her mind with grief? Madness runs in our blood, no wonder if—

He couldn’t however linger long on his family’s troubles, with all the army business to take care of, their march to the capital and his report to the King. The welcoming reception was very brief, the King promising to throw a pompous feast several weeks later and the Cardinal departing in the very beginning.

“We’ve caught Robert Épinay, Your Majesty, I’ll need him alive,” Alva said, when the King and himself were left alone after the reception and were sharing an official tête-à-tête in the royal study (why would he need this one alive, indeed… with one of the Lords of the Elements missing and another one deceased, their world was probably living out its last year, three persons of five left not enough to drag it through the coming Break of the Epochs). “And two Borns: I wouldn’t mind if you execute them in the most horrible manner.”

“Ah, this southern vindictiveness of yours, my friend,” the King sighed. “It’s been more than ten years since that unfortunate accident, time to let it pass.”

Alva believed it to be a rhetorical statement, answered nothing and, quickly bidding farewell to His Majesty, left for home. The yard of his mansion was cluttered up with carriages: he recognized the Cardinal’s ascetic equipage, the cart Barbra used for her social visits, and his family doctor’s two-wheeler.

On the staircase Alva caught a glimpse of the familiar white robe: the doctor was hurrying downstairs, pronouncing in passing his last instructions. Alva met him at the ground floor.

“Good evening, maître,” he greeted. “I’m always delighted to receive you in my house. How is it going?”

The doctor slowed down his pace, but didn’t stop, so Alva had to fall into step with him.

“Not fairly well, I’m afraid,” the maître said. “Four fractured ribs, a bad concussion and a particularly severe lung fever, which has of course been inevitable considering the patient’s long exposure to the cold and moisture, the gravity of injuries and several days without proper medical care, let alone— Ah, my lord duke, I would’ve liked to talk to you longer, but I’m really waited for in another house. We could discuss more when I visit you tomorrow.”

“What?!” Alva cried. “But what has happened to her?” he asked in a calmer tone, following the doctor to the doors and out into the yard, where the carriage had already been prepared and was ready to depart, and the gates were open.

“Well, both young ladies are pretty shaken, of course, but nothing more. Now, if you’d excuse me, my lord duke, I have to go. Good evening, my lord, see you tomorrow.”

With these words the doctor, already seated in his carriage, took the reins and swiftly left.

What two young ladies did he mean? mused Alva. What happened to Gabrie in these blasted Galtares? Can it be that Barbra is also hurt?

He returned to the house and run upstairs, hoping he would find out the truth soon. Luckily indeed, he found Barbra in the small sitting room, crouching over a book, her whole figure radiating tiredness and sorrow.

“Padre?” she asked in surprise, upon seeing him. “Have you already returned? I thought—”.

“Where is Gabrie?” he interrupted, maybe too abruptly for his liking, but now he was in no mood to spare one of his daughter’s feelings, when the other one’s wellbeing was in question. Barbra looked at him plainly and shrugged.

“In Richard’s room, I suppose, where else could she be?”

Oh, his poor girl must have already received the news, probably adding a nervous breakdown on top of her injuries! Alva rushed to the room and was already going to yank the door open, when he heard a conversation. Gabriella’s voice—it was uncharacteristically sad and teary, even trembling, but definitely didn’t sound like a weak voice of someone suffering from wounds and illness—his daughter’s voice pleaded:

“I’ve been thinking about the holy communion, Your Eminence, but— Maybe you could just marry us here and now, on the spot, instead?”

“Oh my child, why should I do it?” the Cardinal’s voice replied. “I understand the doctor hasn’t been very optimistic in his prognosis, but why would such a young girl as you wish to become a widow? And even if I agreed to fulfill your desire, I cannot marry you two without the consent of your parents, and, moreover, when one of the parties, as it says, is not in his sound mind and judgement.”

“But why not! We’re already engaged!” Gabriella exclaimed. Engaged?! What?! When?! Fortunately, Alva didn’t have much time to meditate upon the moral in the younger generation, because his daughter continued, tears more prominent in her voice: “Please, Your Eminence… You know, to be… united… until it’s too late—” Suddenly she stopped and gasped: “Oh, see! He’s not breathing again!”

Alva heard another girl’s muffled yelp, a splash of water, a rattle of a metal object rolling on the floor, a rustle of cloth, a creak of wood, and, having no patience to wait and listen any longer, he broke into the room, only to see his daughter giving a passionate mouth to mouth kiss to Richard’s corpse.

“Gabrie!” he cried, flabbergasted. “What the heck are you doing?! Stop it now!”

With a corner of his eye he spotted Richard’s sister Iris, pale as a ghost, trying to get a drop of water from an empty silver jug, and the Cardinal, sitting in an armchair near the wall, his arms folded in the most reverent manner.

“Padre!” his daughter yelled back, getting herself unstuck from the body. “Come, please do something! Help him! You are the physician here!”

Alva sat on the edge of the bed, making Gabrie shift aside, and took Richard’s hand. The pulse was there, too fast, too weak, and unsteady, but the heart was beating, and the breathing, as it seemed, had returned due to Gabrie’s ministrations: Richard was certainly not dead. While Alva was holding his wrist, the heart beat both slowed down and became stronger, unnatural, feverish tension leaving the muscles. Iris had finally managed to call a servant and ask for more water and some fresh towels and was now applying a cold compress to her brother’s bandaged forehead.

“Thank you,” said Gabriella in a small voice and rubbed her eyes. “I’m glad you’ve returned. How was the war? Have you won?”

“Oh yes”, Alva replied. “Twice. In the naval campaign and against the Pretender.”

“This is what I’ve tried to tell you today, my child, but you wouldn’t listen,” the Cardinal commented.

“Good,” she said, sniffed and in one swift movement clung to his chest, pressing her face against his jacket, and broke into sobs. He held her tightly with one arm, his other hand still on Richard’s wrist, struggling to find the right words of consolation for her: oh my precious little bird, please don’t despair, he would have said, be it anyone but Gabriella weeping in his embrace. Instead he teased:

“Richard is the last in his line of the Lords of the Rocks, have you forgotten? He cannot die until he sires a son. Do you want to tell me that you… that he… that you and he have already—”

“No!” she bolted upright and pushed him away, her sorrow replaced with indignation, fire glimmering through the tears in her eyes. “How could you imagine such a thing, padre! We never—”

“Nice to see your old self back, my little bird,” he held his hand up. “That was just a joke. Of course I would have killed the young gentleman myself had this happened. Speaking of which… By the way, you know, I’ve killed the men who had put Richard to this, both the Pretender himself and his adjutant who had murdered… had attempted the murder.”

“Hope the scoundrel suffered,” Gabriella said vengefully. “Hope you ripped him apart piece by piece.”

“Oh, unfortunately no, I was too quick. But you can fulfill your revenge by torturing to death his two brothers, who are in the royal dungeons at the moment. They are awaiting His Majesty’s decision, but I think I would be able to have a word on this matter.”

“Roque!” scolded the Cardinal. “We are a civilized country! No torturing to death, what are you suggesting? Well, my children, if I’m not needed anymore, I think I’m leaving.”

When the door closed after the Cardinal, both girls looked at Alva expectantly. What were they waiting for? He was not a magician nor a saint and certainly couldn’t create miracles with the snap of his fingers. Last time when Richard had been wounded it had been his own element, not Alva’s mystical powers that had helped the boy recover. As if in response to his thoughts Richard fidgeted on the bed, groaned and called out:

“Your Eminence… the report… please take it… it’s in the saddlebag… please, I haven’t lost it, it’s here—”

“Your Grace,” said Iris, while Gabrie rushed to calm Richard down and was now patting his arm and whispering soothing nonsense to him. “Your Grace, could you please take Richard’s hand again? I think this helps.”

“Ah yes,” Alva did as he was asked. Saddlebags, oh, certainly, he almost forgot! He rummaged in his pocket and took out Gabriella’s talisman: he had found it among Richard’s things he’d snatched from Épinay’s arms and kept it to return to his daughter; all other belongings had been packed to be delivered to Duchess Mirabella, may the Creator save her soul, and the clothes, torn and dirty, had been ordered to be burned. “Gabrie, I’ve got something for you.”

“Padre! Thanks the Departed!” she cried and, grabbing the talisman, quickly adjusted it around Richard’s neck. “I’ve grown so sick of this pain!”

Alva preferred not to get into the details and asked in a small-talk tone how Gabriella’s trip to Galtares had been.

“It was in summer!” she said in surprise. “I returned from there long ago, and I have some interesting news regarding our curse, padre, but maybe later.”

“So you didn’t stumble on Richard on your way back from Galtares, did you? How then was he found?”

“Well—”


***

Since his appearance at Aldo’s side Richard had been quite successful in playing a spy: he had been sabotaging all doings of the Pretender, hindering the whole campaign at every stage, and sending encrypted reports to the Cardinal, informing him of the advances of Aldo’s army. This, as he had hoped, would have allowed the capital to be ready and perhaps even prevented any war at all. He hadn’t realized how dangerous his games had been, until Udo Born, one of his alleged comrades, confronted him in a small clearing in the forest where they were waiting for a battle to start. The man approached, accused Richard of being a traitor and, before he could react, hit him hard on the back of the head.

The next thing Richard knew was pain. His head and chest hurt like they were on fire, he felt miserably sick, and, opening his eyes, he saw only darkness. It was night, cold and wet, and he was still in the forest, lying half on an uncomfortable bed of damp leaves and tree branches, half in a puddle of sticky mud. Richard shifted and tried to push himself up, but dizziness overcame him, his arms gave way, he fell back on the ground and lost consciousness again.

When he came to for the second time, he heard incoherent voices in the distance. He wanted to cry for help, but only groaned once, then again, longer and louder, and again, until the mysterious forest-walkers seemed to notice it: somebody shouted, and the sound of horse steps came closer, echo of the hooves muted by the moss. The horses stopped, people ran to him, cursing, giving abrupt commands, speaking to each other, but he was able to make out neither what they said nor who they were. A light weight was lifted from him, cold air sending shivers through his naked body; he was touched, seized by the shoulders, turned and covered again, pain piercing his ribcage and lungs. It was difficult to breathe, the world kept spinning round, and his eyes couldn’t focus. In a blur he saw trees and a piece of a clear sky above; then it all drifted away, and Gabriella’s beautiful face swam into his vision. Oh, was he already dead?

“Gabrie… Is that you? Are you my guide here?”

“Hush my love, please don’t speak, save your strength,” Gabriella’s pretty little hand was pressed to his lips. “We have to get you up and out of here. Can you walk? Just a few steps, to the horse.”

“Are you going to ride me to the Gardens of Dawn?”

“Wherever you say, darling, but let’s at first move and mount.”

A man helped him up. That one looked vaguely familiar, but utterly disgusting, and Richard thought that the Maze had maybe provided him with two guides, the right one in the shape of his beloved and the evil one having taken the form of this repulsive human being. He must have said this aloud, because the man pulled an insulted mien and muttered that he was in fact a very good guide, an excellent one he was, anyone could confirm it if asked. Richard wondered if he was really dead: perhaps, after all, it wouldn’t hurt so much if he was, or would if it was his afterlife trial.

The following journey came to Richard in brief flashes of awareness. He was riding on a horse, someone—maybe Gabriella—supporting him from the back; next moment he was in an inn, sprawled across a large wooden bed; then he was lying in a wagon, a sort of soft mattress under him, which however couldn’t save him from jolting on every pothole on the road. He even managed to hear Gabriella’s voice whisper “Poor head” and feel a light kiss brush the top of his hair, before darkness finally claimed him.


***

The last report from Richard had been received by the Cardinal over a week ago, and Gabriella had been getting more and more worried every day. She would definitely have felt if something really horrible had happened, but still dozens of less horrible dangers awaited Richard at any step of his mission. Furthermore, nothing particular had been known about the actual situation in the Pretender’s host… so, all things considered, Gabriella decided to make a small sortie herself. The legend she’d invented for her family was that she was going on a leisure trip within the Ring, just an innocent vacation to distract herself and relax. Oh no, she won’t be alone and didn’t need any escort, thank you. Oh yes, that’s a nice picnic blanket, Barb, she’d surely use it at the very first stop (Barb had really packed for her a cute, soft and fluffy woolen picnic blanket, with red and white check pattern).

And no, she wasn’t alone. Her company was notorious Raymond Saligan: a slum nobleman, half marauder and half souteneur, and—by some mysterious reason—her father’s loyal aide and almost one of his best friends. The man knew all secret passages in and out of the city and in the countryside and had his ways with the criminals of all nearby towns, so he had been Gabriella’s first choice. He’d eagerly agreed to help his boss’s heir, and they set off on their journey.

They had already advanced as far as to the town of Lay. No sign of the Pretender’s army was visible, though locals occasionally spoke of the war to come. They stopped in an inn on the outskirts of the town (a room they rented contained only one bed, “a very wide one, gentlemen, you’ll easily fit in there, both of you”, but Saligan had no prejudices about sleeping on the floor) and were going to spend the late afternoon and evening in investigations and inquiries. They were ready to depart into the town, when Gabriella’s head exploded with a sudden bolt of pain, quickly followed by another one, in her chest, that made her double over.

“What’s it, m’selle?” Saligan asked in concern.

“Not a mademoiselle for you,” groaned Gabriella through the blinding agony. “I’m a boy!”

“As you say, m’selle. Shouldn’t you go lie down?”

“N-no… We have… have to… Ugh, wait—”

The pain gradually receded to a dull throbbing, allowing her to think straighter. It’s all my fault, she thought. It was my plan, after all; my and the Cardinal’s. Oh how I’ve wronged you, my love, please be alive when we find you. Saligan regarded her with a strange expression on his face, but was silent. She collected herself, wiped her eyes and said:

“We have to find out where the Pretender’s forces stay and if there has been any battle just now, and then go, quickly, and—”

“But what’s the matter?”

“It’s Richard, Richard Oakdell, you know, my father’s squire,” she forced herself to explain. “I feel when he’s in danger. Now please let’s already move!”

The town poorest citizens proved to be the best source of information: Gabriella soon got overwhelmed by the wave of contradictory rumours, but Saligan’s experience let him easily extract the truth. By the night they had become sure that the Pretender’s army was camping at the far side of the forest and that a small clash had occurred in the afternoon between his forces and the town’s garrison, no casualties however ensuing in the latter. Both parties were now waiting for the reinforcements, a gossip circulating that the Pretender was about to run negotiations with one of the Taliguish generals. Gabriella longed to rush into the forest immediately, armed with a torch aflame, but Saligan convinced her of the foolishness of such action. Their search expedition was therefore postponed till the early morning and started at dawn, Gabriella having not slept at all. The deeper they proceeded in the forest the more her pain intensified and the more anxious she got. Suddenly a barely audible noise, soft, almost indistinguishable sound of somebody groaning reached her ears. She halted her horse.

“Wait! Have you heard this? Listen!”

They listened; another weak groan, just a little louder, came.

“Over there,” Saligan pointed his finger in the direction of a small ravine hidden behind the trees. They rode through the grove, dismounted on a clearing and ran to the ravine. Gabrie stopped at the very edge and peered down, while Saligan in one jump got to the bottom and called:

“Don’t look, m’selle! Turn your eyes away! Nothing pleasant here to look at!”

Still she stared, even more intently. A human body lay there, unmoving, lifeless, covered with scattered tree branches, dry leaves and dirt, its naked skin a bright contrast to black colours of the forest ground. With a desperate wail Gabriella jumped down too, kneeled and took Richard’s head in her hands; and, suddenly aware of his eyes open, of his lips voicelessly moving, she nearly fainted with relief.

“Do you have a spare jacket in your bag, m’selle?” Saligan’s question reached her mind through the haze. She pulled Richard’s head onto her lap and, her eyes never leaving his face, absentmindedly fumbled in her over-the-shoulder bag.

It turned out all Richard’s things had gone missing: the assaulters had either stolen his belongings or disposed of them. Saligan had no clothes of his own to share, and Gabrie’s spare shirts were too tight for Richard, so they were ripped into straps and used as bandages for his chest and head; the only piece of cloth suitable to be worn was Barbra’s picnic blanket, so they wrapped Richard in it, making him look like one of those northern Nadorish highlanders he’d used to speak of so much. Then they managed to urge Richard up on his feet, take him out of the ravine and help him on the horseback. Their ride to the inn mirrored two their trips cherished in her memory: this time it was Richard who was sitting in front, slumping over the horse’s neck; and herself who was hugging him from behind, supporting his back and feeling the heat radiating from his body (oh bad, was he already feverish?). The reversal of their roles didn’t bother her anyway, as she had been long used to a boy’s attire and manners (though Richard wouldn’t have liked to be called a damsel in distress), but what made her worried sick was that Richard grew more and more irresponsive and was deeply unconscious when they arrived to the inn. Carrying him to the previously-rented room, placing him on that wonderfully wide bed (“it would accommodate all three of you, gentlemen, if you’re not too fussy”) took all her attention, so she merely missed the moment when he stopped breathing. Oh no! We have just saved you! You cannot die like that, under my very eyes!

“I’d give him a revival kiss,” said Saligan thoughtfully and waved in the air a piece of cloth, all filthy, hardened and crumpled like a ball, “but better to do it through a handkerchief: who knows what he’s had in his mouth, I ain’t gonna get infected.”

“What kiss, Raymond? Is he a princess for you, are we in a fairy-tale?” she cried and, seeing him stretch and smoothen his handkerchief, quickly added: “No-no-no, please take mine, it’s clean, only a little perfumed!”

Saligan’s method helped, and Richard even got lucid enough to swallow a couple of gulps of water, only to return to his senseless state several minutes later. It was decided they should get him home at the utmost possible speed rather than try to tend to him in this gods-forsaken town, and, while Saligan was running their errands, hiring a wagon, horses, a driver, buying pillows, mattresses, blankets, and cloaks, organizing their short departure, Gabriella lowered herself on the floor next to the bed and, taking Richard’s hand, wept silently. She was strong and brave, always ready to jump into action, never afraid of obstacles, a perpetuum mobile of a human, an energetic, vigorous agent in their couple, but now she felt like a scared little girl, confused and helpless. Oh my love, please be safe. Oh my love— Horror grasping her guts, she recalled her meeting with the Left-handed: I’ll help your father, but everything has its price. It’s your love I want, your love, my girl, and nothing more. Was it Richard he’d meant? Was it Richard’s very life she had to pay with?!

When they finally got home (Gabriella didn’t want to remember their ride in the wagon, her horse entrusted to Saligan’s care; those long endless hours of fear, despair, panic, grief, all melted into one sphere of darkness collapsing onto her), Richard’s state had worsened a lot, his health having rapidly deteriorated: he was actually barely alive. A note was immediately (straight after the doctor had been called for) sent to Iris, informing her that her brother had returned and her visit would be welcomed—Gabrie had no nerve to mention that her friend’s brother had been found gravely injured, was now lying in the mansion unconscious, feverish, delirious, struggling for breath, probably dying, and perhaps wouldn’t even recognize his sister.

Iris, with Barbra, who had sensed something wrong in the tone of the note, in tow, arrived soon after the doctor had departed having dictated a foot-long list of prescriptions (cold water, steaming water, ice, compresses, ointments, clean sheets, a light shirt, fresh air, pain-relievers, fever-reducing mixtures, calming draughts, chicken broth, barley tea, and something also for your nerves, young lady) and leaving Gabriella even more disoriented and insecure than before. Gabrie was combing Richard’s beautiful freshly-washed hair, arranging it in lovely locks above the bandage on both sides of his handsome face, its features pitifully distorted by his illness; she was careful to avoid painful bumps on his head: the large one, from the hit, had been treated and tightly bandaged, while the others, from the fall, had been proclaimed less dangerous and were now hidden under the hair. Iris knocked, waited, entered and froze at the doorstep, taking in the picture before her: Richard’s thin frame on the bed, Gabriella leaning over him, a battery of bottles, phials and cups on the bedside table, and an engagement bracelet with sapphires clutched around his wrist, its pendant, glimmering with black gems, adorning Gabrie’s own hand.

“Yes,” Gabrie said to forewarn Iris’s questions. “Yes, Richard’s been wounded and is very ill. And yes, I’m a girl. And yes, we’re engaged. I’ll take it off when the doctor visits next time, because he’s been very strict against foreign objects in a sickbed.”

“Oh Dickon,” Iris exhaled and darted to Richard’s side.


***

When Richard awoke next time, he felt odd, lightheaded and weak. The last thing he remembered clearly was him meeting Udo Born in the forest. All he had experienced after it were vivid, colourful, but inconsistent dreams, that shed no light on what had happened to him in reality: he’d dreamt of his parents, of his father advising him, his mother blessing him, his mother cursing him, both his parents hugging him; of Aldo winning, of Aldo losing, of the Cardinal praising him, of the Cardinal calling him a traitor; of ir Roque throwing him out of the house, of ir Roque giving him a Marshal’s sash; of himself being tortured to death, of himself being executed, drowned in a well, burned alive, cut into pieces, torn by horses; of Gabriella kissing him, Gabriella slapping him, Gabriella holding his hands, Gabriella in his bed, him eloping with Gabriella to the wilderness and living in the woods, him and Gabriella cuddling together; and of himself wandering in the Maze.

He opened his eyes and looked up and around: he was in his old room in Alva’s mansion, swimming in a dim morning light that came from the uncurtained, unshuttered window; his bed canopy had been taken away, and the poles lacking it seemed orphaned, the ceiling too close. He was half lying half sitting in the bed, resting upon a pile of pillows, covered with a warm blanket caringly tucked around him. Had Aldo conquered the capital and rewarded him with his archenemy’s mansion, as he had promised many times? With a shudder Richard recalled a drunken dialogue with his false monarch, when he had asked Aldo to give him, as a winner’s tribute, the Raven’s daughter to become his concubine (surely this would be Barbra, because Gabrie wouldn’t put an end to her masquerade, but that time he had been actually thinking about her and only her). Had Aldo’s efforts failed and was Richard now Alva’s prisoner? Had he been released on bail?

He turned his head and spotted a jug and a cup on the bedside table; realizing he was thirsty he stretched his arm and tried to take the cup, but it slipped from his clumsy fingers and fell on the floor, its clattering noise exploding the silence, water splashing all around. There came a gasp, a surprised exclamation, and a maid appeared, one of those long-lashed, rosy-cheeked Quennalish beauties who had always been present in the mansion. Wringing her arms in an excessive gesture of joy, she made no motion to pick up the cup and give him some drink, but twittered instead:

“Oh dor, you’re finally awake! Please wait, I’ll bring somebody!”

She sprang out of the room, calling loudly: “Soberano! Soberanita! Soberanita!”—and in what seemed a few seconds the door opened again, and in flew Gabriella, dressed in a long nightshirt, her hair made into a loose braid. She looked at him as if considering if she should throw herself on top of him or burst at first into tears, and then dropped onto the bed near him, grabbed both his hands and pressed to her face.

“Oh thanks whoever is in charge of you, my love!” she whispered, printing a kiss on each of his palms. “You really gave us such a scare, it’s been nearly two weeks! Ten days, to be exact, in the house, and a couple more on the road. Please forgive me I wasn’t here for you when you first opened your eyes, but the maître insisted we all should get proper sleep every night unless we want to fall sick ourselves—”

“We all—who’s that?” Richard asked, astonished how coarse his voice sounded.

“That’s me, padre and Iris. Dickon, you’re alive! The doctor said you would eventually wake up, soon, maybe even yesterday evening, but your poor heart didn’t take it well when your fever suddenly went down, and— Oh, sorry, I’m not quite myself, but I’ve been so, so, so very worried! Back in Galtares, you know, that man, the Left-handed, not the real one, b-but Rinaldi, my ancestral cousin, that is— he said he’d be taking my love away, as a price for his f-favour, a-and I thought, I th-thought, I—” her last phrases came out in ragged breaths, her voice cracking into sobs. Richard shifted, his chest immediately protesting, and put an arm around her shoulder.

“Gabrie, I’m here, not going anywhere. It’s okay. Please don’t cry.”

“Yes, yes,” she said, calming down at once. “I’m not crying. Please tell me, maybe you want me to sing to you, or read to you, or just talk? Or maybe eat or drink?”

“Um, to drink at first,” Richard decided. “The cup is on the floor, and I’m afraid I can’t reach it. And then to talk, and you tell me everything from the very beginning, deal? We’ve got plenty of time.”

He heard at first the amazing story of Gabrie’s adventures in Galtares, her meeting with the Departed and the Left-handed, and then learned all mundane news in one scoop: that Alva had been victorious twice, that the rebellion had failed, Aldo was dead and Robert in prison, and that himself had been stripped of all accusations and was now regarded as a war hero.

A new week dragged on. Richard was slowly recovering under Gabriella’s vigilant guard and Iris’s tender care: too slowly for his liking but at a more than average rate according to both the doctor’s and Alva’s words. Even the most innocent exercise and entertainment prohibited (more sleep, more rest, no visits, no guests, no overexerting yourself, no agitation; yes, you may walk as far as to the library, but what would you do there, young man?—no reading, no writing; yes, you may come down for the dinner, but no heavy, fried, spicy food, and no wine), he was growing genuinely bored: he longed to make just a few steps outdoors, to enjoy fresh air in the gardens, but he wasn’t allowed even a balcony on the same floor, not to mention the terrace downstairs, because the autumn weather kept being cold, rainy, windy and dull, as dull as his confinement to his chambers; as dull as constant pain in his body.

His involuntary imprisonment unexpectedly ended one day, when Alva entered his room fiddling with a paper scroll in his fingers.

“Hope you’re already fit enough to walk more than several yards, young gentleman,” Alva said, unfolding the paper, “because His Majesty wants you to be present at the palace reception tonight. I think it’ll deal with the matter of your so-called secret service.”

“Tell your bloody tyrant of a king to stick his order up where the sun doesn’t shine!” Gabrie exclaimed. “Richard is hardly in any condition to rise from the bed, let alone attend a royal reception! It’s been only a week since he awoke! It wouldn’t be an exaggeration to say he was on the verge of death!”

She had all rights to be worried: the fever had been raging in him for ten days, the inner fire having nearly consumed his life; and he still wasn’t feeling exactly well at the moment, his injuries far from healed, his strength far from its peak.

“Of course I’ll go, Your Grace,” Richard replied. “Thank you for the tidings.”

“Well, if you get worse after this escapade, I’ll strangle you all, and the maître will approve of me,” Gabriella promised menacingly.

The experience proved not as fatiguing as expected. Richard drove to the palace and back in a carriage: his horse had been found in the Pretender’s camp and returned to the stables of Alva’s mansion, but no-one was going to allow him even a short ride. In the palace he let Gabrie lead him up the staircase, but managed to escape her care and enter the throne room unsupported, though she kept a close distance, and all others present who were well informed about his predicament—Iris, Barbra, and even Valentine—formed something of a circle of honour around him. It wasn’t so difficult to stand still while necessary speeches were being pronounced and formalities carried out, but when the King finally called his name and ordered him to approach, the room tilted, and his attention dissipated: Richard came up to the throne, knelt, bowed his still aching head, and heard the King’s first words:

“Also we would like to thank Duke Oakdell who was of great help for us in the enemy’s army and suffered grievously at the hands—”

The rest of the event went in a blur. Richard vaguely remembered himself answering and thanking the King and then Gabrie’s hands pulling him up and conducting him to the far corner of the room.

“Since when have you grown so overprotective of your father’s squire, Marquis?” one of the ladies-in-waiting asked. “Not that there is anything bad here, of course no! It’s really sweet to see such devotion between friends nowadays.”

Richard swayed a little, feeling small beads of sweat form on his temples, blackness already clouding the edges of his vision. Gabriella clutched his elbow tighter and hissed through her teeth:

“Go sit down, Richard! Don’t wait until you faint!”

When he sat on a chair at the wall, Iris pushed a glass into his palm.

“Water,” she commented. “Drink it. Have you understood what His Majesty said?”

“Not exactly, I’m afraid.”

“Dickon, he’s giving us a house! A mansion, a palazzo almost, as large as Duke Alva’s, as a prize for your service!”

A mansion indeed: that was certainly a curious twist of fate.

The end.

______________________________
* Я не утрирую: это почти буквальная цитата из канона, в которой Удо Борн, в свою очередь, почти буквально следует за лирическим героем Бальмонта: «Удо содрал с юноши все, вплоть до рубашки, приладил какие то палки…»
______________________________

@темы: Языки, Сокраловские истории, Воображаемый мир: ОЭ

---

Один вопрос — зачем?!

Точнее, несколько вопросов.
1. С чем связано желание писать фичок непременно на английском? Почему фразы для него возникают в голове сразу по-английски? Где критерии?
2. Зачем же, черт побери, это снова Отблески Этерны?
3. И зачем же это снова фанфик-на-фанфик, если автор исходного фика даже не будет читать на инглише?!

Какая-то абсолютизированная писанина в стол.

@темы: Языки, Воображаемый мир: ОЭ

---

С Новым годом!

Р. Инноченти, иллюстрация к "Щелкунчику", 1996

Кстати, моя любимая финская новогодняя песня (тут слова и перевод), оказывается, несколько лет назад обрела мультик!

@темы: Языки, Живопись, Праздники, Песни

---

Фанфик-на-фанфик про леопарда

Кроссовер с испанским эпосом о Сиде Кампеадоре («Песнь о моем Сиде»: facetia.ru/cantar-del-mio-cid, конкретно нужна строфа 112, романсы о Сиде: covadonga.narod.ru/Cid.htm, конкретно нужен романс «Как испугались графы Каррионские»). Давно хотела написать какой-нибудь кроссовер с Сидом!

Фанфик-на-фанфик. Для понимая того, что происходит здесь, стоит прочитать оригинальный фик: ficbook.net/readfic/11337221. Он сам по себе мне очень нравится: это гет с приключениями, то есть, наоборот, приключенческий фанфик в духе young adult с активной гетной линией (это очень редко, практически раритетно, в фандоме ОЭ, и поэтому ценно); очень добрый, милый и забавный.
Если кратко, то там у Алвы есть две довольно взрослые дочери, и вот одна из них (ему на беду) увлеклась Ричардом Окделлом, а вторая — Валентином Приддом.
А у Сида Кампеадора тоже было две дочери, и он выдавал их замуж одновременно! Вскоре после свадьбы в обеденный зал, где отдыхали Сид и его зятья, забрел лев. Зятья испугались и позорно бежали и спрятались. Собственно, см. по ссылке выше. После этого инцидента зятья обиделись на тех, кто над ними смеялся, и выместили злобу на женах — но это, как говорится, уже совсем другая история.

Предупреждения, как обычно: АУ, ООС, балаган, избиение Окделла (код 4AU—2, все уже в курсе, что Окделл должен страдать).

Леопард (Пятнистая свадьба)

Колдовством и ворожбою
В тишине глухих ночей
Леопард, убитый мною,
Занят в комнате моей.
Н. С. Гумилев

Когда свадебный пир уже перевалил за середину, Алва почувствовал, как раз дошел до того состояния, когда еще немного — и он не сможет больше держаться. Видеть, какие сладострастные взгляды кидают на молодых жен оба новоиспеченных супруга, было невыносимо; о том, чтобы остаться дома и всю ночь прислушиваться и представлять, что в комнатах по соседству эти юнцы вытворяют с его дочерьми, не могло быть и речи. Свой родительский долг он исполнил: потанцевал с обеими и произнес все положенные речи; старшее поколение и молодежь потихоньку начало делиться на группки по интересам, а семейство Приддов даже засобиралось домой (на свадьбу приехали действительно все ближайшие родственники Валентина, кроме одной; а вот семью Окделла представляла только его сестра: герцогиня Мирабелла разумно решила проигнорировать женитьбу сына). В саду уже зажигали огни: праздник был устроен под открытым небом, во внутреннем дворе особняка, и огромный стол занял почти все пространство. Алва поймал взгляд Лионеля и без слов, кивком пригласил их с Эмилем к выходу — взрослые, так сказать, могут продолжить праздник в другом месте. Правда, скоро прибудет его сюрприз… впрочем, о реакции гостей ему точно расскажут!
Старая кэналлийская легенда гласила, что в незапамятные времена, когда один богатый и знатный вельможа, непобедимый полководец и великий герой, выдавал сразу обеих дочерей замуж, в разгар свадьбы к молодоженам внезапно вышел сбежавший из зверинца лев. Алва же — припомнив и эту историю, и ходившую среди дворян шутку об Ариго и вороне, — выписал из Багряных земель дрессированного леопарда: зверь, по договоренности с его хозяевами, должен будет чинно прошествовать к столу, поклониться молодым, вильнуть хвостом, сесть на землю и подать дамам лапу. Кэналлийцы — гости и домочадцы — тут же распознают отсылку и неплохо повеселятся, в все остальные просто поумиляются, глядя, как воспитанно ведет себя огромный дикий кот.
Сбежав с праздника, Алва и Савиньяки заехали за Марселем Валме — тот на саму свадьбу идти не захотел — и вчетвером отправились за Данар, где прекрасно провели следующие полтора дня: начав с тура по трактирам, они продолжили отмечать на природе, устроив себе нечто вроде пикника на берегу реки; и закончили свой кутеж, сняв несколько комнат на постоялом дворе, не так далеко от города. Поздним утром второго дня, прекрасно выспавшись и чувствуя себя отдохнувшим и спокойным, как никогда, Алва вернулся домой. Ревизия конюшен сообщила ему, что Валентин уже увез молодую жену — надо полагать, к себе; а Ричард с Габриэллой все еще предаются утехам юности — организовать им свадебное путешествие, что ли?
Особняк встретил его настороженным молчанием.
— Доложить, соберано? — спросил Хуан, принимая у него плащ.
Алва отмахнулся: понятно, что ничего оригинального тот ему не расскажет, — и сразу прошел к тем покоям, которые были специально выделены для Габри и Ричарда. Дверь была закрыта и заперта на ключ. Алва подавил ухмылку и постучал; раздались шаги, приоткрылась маленькая щелка, и в нее просунулась голова Габри: дочь выглядела растрепанной — волосы и домашнее платье в беспорядке, — грустной и даже заплаканной: глаза припухли и покраснели. Если этот Окделл успел ее обидеть, ему не поздоровится!
— Ах, это ты, padre! — сказала она зло. — Иди отсюда! Не собираюсь с тобой разговаривать!
— Габриэлла… ты чего? — растерянно спросил Алва. — Что случилось?
— Не приближайся к нам! Проваливай! Убийца!
Дверь захлопнулась.
— Да что такое? Тебя что, Окделл за сутки успел перековать? У нас что теперь, ненависть ко мне передается половым путем? Габриэлла! Открой!
За дверью послышался взволнованный женский голос, приглушенный ответ Габриэллы, и все затихло: с кем же она там? С подругой? Но кто это? Сестры точно нет дома. И где Окделл?
— Соберано… — вкрадчиво спросил Хуан, подходя сзади. — Может быть, все-таки доложить?
— Не надо, — Алва раздраженно пожал плечами: что бы ни вбила дочь себе в голову, стоит подождать, пока она остынет и угомонится. А пока можно заняться делами: писем и документов наверняка накопилось за эти дни немерено.
За работой время летело незаметно. Кажется, кто-то из недогулявших гостей опять явился с визитом — во дворе вроде бы стучали копыта коней, — но его никто отвлекать не решался, пока на пороге снова не возник Хуан.
— Соберано, прибыла ваша сватья, герцогиня, — сообщил он.
— Герцогиня Ангелика? — уточнил Алва.
— Нет, — Хуан оглянулся. — О, она уже здесь.
Разъяренной фурией в кабинет влетела Мирабелла Окделл.
— Ну вы и дрянь! — заорала она. — Ну вы и тварь! Подонок! Мерзавец!
— Да-да, — вставил Алва, пока она прервалась, чтобы набрать воздуха. — Продолжайте, моя госпожа, все по стандартной программе: мерзавец, дрянь и потомок предателя; сатрап режима и негодяй; убил невинного хромого человека на дуэли, и…
— Вот именно! Одного вы меня уже лишили, теперь взялись за второго?! Решили от него избавиться?! Зачем тогда было ждать свадьбы?!
Алве на миг почудилось, что она его сейчас ударит, но она только с силой толкнула стол, развернулась и выскочила прочь.
— Дикая кошка… — пробормотал Алва. — Это надо же было так разозлиться из-за свадьбы. Почему она вообще приехала?.. Кстати, о кошках, да, Хуан: а как там наш леопард?
— Пойдемте, покажу, — комментировать поведение герцогини Хуан благоразумно не стал. — Итак, шкуру мы уже сняли, я думаю, можно будет положить в гостиной у камина или повесить на стену, как вам будет угодно.
— Стой, — сказал Алва. — В смысле, шкуру сняли? Его же должны были привезти в клетке и потом отправить назад?
Хуан промолчал и снова заговорил, только когда они спустились вниз, вышли на улицу и подошли к внешней стене кухни, где на брусчатке сушилась распластанная пятнистая шкура.
— Так я доложу? — в третий раз предложил он.
— Да уж пожалуйста, — сказал Алва и приготовился слушать, но тут его отвлек стук колес. Алва обернулся и вздрогнул: во двор въезжала хорошо знакомая двуколка его семейного врача. А это-то зачем? Неужели неуклюжий надорец не только обидел его девочку, но еще и что-то повредил ей?! Хуан тем временем, проследив за его взглядом, кивнул и начал объяснять:
— Гм, ну вы, наверное, сами уже все поняли, соберано: если очень кратко, то леопард кинулся на молодых; один ваш зять догадался оглушить его фонарем, а другой заколол кинжалом, но сам пострадал; я вам потом расскажу подробнее, если захотите, а сейчас надо проводить мэтра.
— О Леворукий, — простонал Алва, хватаясь за голову. — Я даже знаю, который из них что!
Вместе с врачом (тот хоть и одарил его неодобрительным взглядом, но даже не стал, по своему обыкновению, распекать за авантюризм, который подвергает опасности… и так далее, и так далее) Алва сумел проникнуть в комнату, где Габриэлла пыталась держать оборону. Большую часть спальни занимала высокая и широкая супружеская кровать с кружевным пологом; положенные новобрачным лепестки роз, должно быть, уже успели собрать и унести. Ричард, очень бледный, лежал на подушках; по одну сторону от кровати сидела сама Габриэлла, которая держала за его за руку; по другую расположилась сестра Ричарда, Айрис, которая сосредоточенно размешивала что-то в чашке — судя по запаху, витавшему в комнате, успокоительный настой; наконец, у изножья, на деревянном стуле, устроилась герцогиня Мирабелла, плечи которой, хоть она и старалась не показывать виду, ощутимо подрагивали. При появлении Алвы напряжение сгустилось: Габриэлла посмотрела на него так, как будто прикидывала, на какое расстояние его можно подпустить, а Айрис, не поднимая головы, резко перегнулась через кровать и протянула матери чашку, — и врач, не желая скандала, поспешил выдворить всех трех женщин за дверь. Они друг за другом поднялись и цепочкой вышли, причем Габриэлла на прощание поцеловала Ричарда в губы, Айрис — в висок, а герцогиня Мирабелла провела ему рукой по волосам.
— И что это было? — спросил Алва, когда они наконец ушли. — Вот зачем вообще было кидаться с кинжалом? Неужели нельзя было подождать, пока леопарда не оттащат? В крайнем случае — пока его кто-нибудь не пристрелит?

***
…Праздник был в самом разгаре — взрослые, конечно, начали разъезжаться, а вот молодежь только вошла во вкус, — когда от ворот раздалось какое-то клацание, лязг, звякание металла, сразу следом — встревоженные вопли и душераздирающий рев, и тут же из прохода, который вел к подъездной дорожке, выбежал гигантский пятнистый зверь — леопард! Все произошло так быстро, что никто даже толком не успел сообразить, в чем дело: леопард в два прыжка одолел двор, вскочил на стол и устремился туда, где сидели молодые. С грохотом посыпались тарелки, взметнулись в воздух салфетки, девушки завизжали. Время как будто замерло. Ричард задвинул за спину Габриэллу и Барбру, выхватил кинжал — на счастье, тот, как обязательный атрибут надорского парадного наряда, висел у него на поясе — и даже успел задеть леопарда, прежде чем тот сбил его с ног. Валентин, оглядываясь в поисках хоть какого-нибудь подходящего оружия, полез на стол — и заметил, что прямо над ними на прочной веревке висит тяжелый фонарь. Леопард уже вцепился зубами Ричарду в плечо и принялся терзать лапами, и тут Валентин, схватив со стола нож, обрубил веревку, и фонарь обрушился зверю на голову. Оглушенный, леопард на секунду отпустил свою жертву, и Ричард сумел, высвободив руку, уловить у того биение сердца и вонзить ему в грудь кинжал…

***
— Дальше не помню, — Ричард попытался пожать плечами и поморщился. — Очнулся только на следующий день, когда меня перевязывали.
— И это была уже вторая перевязка! — обвиняющим тоном сказала Габриэлла: она успела выпроводить золовку и свекровь, а сама вернулась. — Padre, вот что вообще ты хотел этим доказать? Ты собирался их унизить? Зачем это? Все же знают ту легенду: женихи увидели льва, перепугались, сбежали, попрятались, потом все над ними смеялись — ты имел в виду, что и у нас так же будет? Что Ричард и Валентин — трусы? Что они нас недостойны? К чему эти намеки? Или ты решил избавиться сразу от обоих? Хорошенький способ, нечего сказать!
О, если она в том же ключе пересказала эту историю герцогине Мирабелле, то неудивительно, почему та готова была его избить. Новоиспеченную сватью даже можно было понять — специально подгадала время, чтобы не попасть на свадьбу, но все-таки поздравить сына отдельно, а попала на такое.
— Это был курьез, Габри. Диковинка, дрессированный леопард. Забавная отсылка к той легенде, но совершенно без задней мысли!
Габриэлла фыркнула.
— Да уж, — поддержал ее врач. — Представьте себе, герцог: кто-то из ваших знакомых приобрел себе дикое животное; уверял, что животное смирное; а оно бы бросилось на вашего ребенка. Что бы вы сделали?
— Я бы убил хозяина, — мрачно сказал Алва. — не задумываясь.
— Вот, — яростно начала Габриэлла и вдруг осеклась и всхлипнула: — У меня была самая ужасная брачная ночь, какую только можно представить! А ведь у Барб все прошло удачно!

***
…Ричард лежал на земле, придавленный телом леопарда; его кровь и кровь зверя перемешивались, и непонятно было, кто из них еще жив. Габриэлла подняла взгляд и увидела, как Валентин, спрыгнув со стола, страстно целует Барбру. Это стало ее последним четким воспоминанием за тот вечер.
Кажется, кто-то кричал. Кажется, к ним бежали. Кажется, она опустилась наземь рядом с Ричардом и бездумно устроила его голову у себя на коленях. Леопарда оттащили прочь; кто-то положил ей руки на плечи и, перемежая речь цветистыми ругательствами, принялся утешать — слов она не разбирала; откуда-то возникла Айрис, вся белая, как будто выцветшая — ее лицо словно выплыло из тумана. Появился лекарь, который жил по соседству, и начал резким голосом отдавать команды. Габриэллу подняли, взяли под руку, завели в дом, усадили на кушетку; Айрис снова оказалась рядом — она тяжело дышала, широко распахнув глаза, и вдруг начала заваливаться вперед; вокруг них захлопотали, опять прибежал лекарь, Айрис чем-то напоили и уложили в постель. В начале ночи приехал еще один врач — их семейный доктор, — и его умиротворяющий голос («Здесь успокоительное — здесь успокоительное — здесь тоже успокоительное — а здесь протововоспалительное») и мягкая манера вывели Габриэллу из оцепенения (позже, восстановив в памяти его фразы, Габриэлла осознала, что доктор на самом деле страшно ворчал: что его на ночь глядя дергают на какую-то, пусть даже герцогскую, свадьбу, что ниже его достоинства — немыслимо для специалиста его уровня — проверять целомудрие невест, фиксировать консуммацию брака, латать разбитые в свадебной драке носы). Потом ее наконец пустили к Ричарду, и она, умостившись на самом краю их брачного ложа, обняла его руку, как обнимают подушку, и заснула…

***
— Ну так уж и самая ужасная, — подал голос Ричард. — Не говори так, Габри, бывает гораздо хуже. Вот знаешь, у нас в Надоре однажды была история, как девушку выдали замуж против воли, она в первую ночь убила жениха, сошла с ума и сама умерла.
— Вот и я так же, — сказала Габриэлла. — Так и останусь девственной вдовой.
— Что-то я не заметил, чтобы кто-то собирался умирать. Или, гм… — Алве захотелось отпустить неприличную шутку («Неужели леопард откусил вам что-то, гм, важное для семейной жизни?»), но в присутствии дочери он сдержался — да и Ричард, уже женатый и даже в чем-то опытный, все еще оставался в определенных вопросах очень стеснительным. — Гм, ну же, птичка моя, взбодрись. Хочешь, научу тебя проверять пульс, чтобы ты сама убедилась, что никто не умирает?
— Правда, Габри, — Ричард погладил ее руку, — все будет нормально, честно.
Звучало это так, как будто он повторял ей эту фразу уже который раз. Габриэлла нахмурилась и сказала все еще немного сердито:
— Ладно. Но… но я испугалась!
Кажется, дочь начала оттаивать и больше не собиралась отрывать Алве голову; сам же он почувствовал, как в нем зарождается злость на нерадивых заводчиков, которые обещали прислать дрессированного леопарда, а прислали дикого. Конечно, он бы с удовольствием поубивал всех этих нарушителей, но багряноземельская родня может его не понять — поэтому наказывать негодяев придется на правовом поле. Алвы вышел из комнаты (снова вместе с врачом), оставив детей заниматься друг другом; отметил, что Айрис и герцогиня Мирабелла уже куда-то удалились, зато поддержать сестру приехала Барбра; и велел Хуану послать за мэтром Инголсом.

***
— Давайте посмотрим, что у вас в договоре, — сказал позже вечером адвокат, разбирая его бумаги. — Может быть, удастся их засудить, но подозреваю, что они себя обезопасили. Так, вот: здесь предупреждают, что леопарды поддаются дрессуре, но ограниченно. Дальше пишут — заказчик сознает риск и принимает на себя ответственность за любые эксцессы. Здесь стоит ваша подпись, герцог.
— То есть? — уточнил Алва.
— То есть, в первом приближении, у нас не получится взыскать с них даже неустойки, не говоря уже о штрафе, моральной компенсации, оплате лечения… Можно, конечно, затянуть дело, начнется волокита… — в голосе адвоката появились мечтательные нотки. — Если мы выиграем, то им придется оплатить даже издержки, но процесс будет долгим, готовьтесь.
— Ладно, — согласился Алва, — давайте так и сделаем.

***
Проводив мэтра до выхода и вручив ему гонорар, Хуан задумчиво ему вслед, потом перевел взгляд на Алву и сказал:
— Знаете, соберано… Уж лучше бы вы пинали троны.

Примечания
1. Ричард ссылается на «Ламмермурскую невесту» В. Скотта (этот роман лег в основу известной оперы Доницетти «Лючия ди Ламмермур»), действие которого как раз происходит в Шотландии. В исходном фанфике Ричард знаком с поэтическим творчеством шотландских авторов.
2. Хуан намекает на еще один романс из цикла о Сиде Кампеадоре, где Сид приехал в Ватикан, пнул трон французского монарха и поставил на его место трон испанского монарха: covadonga.narod.ru/Cid.htm (конкретно нужен романс «Об удивительном соборе, который был в городе Риме»).

@темы: Сокраловские истории, Воображаемый мир: ОЭ, Воображаемый мир: древности

---

Рекламирую книгу

Хочу порекомендовать книгу / оридж (выкладывалось на author.today и не опубликовано в бумаге, но не позиционируется как что-то близкое фанфикам, так что скорее книгу): городское фэнтези со славянским колоритом, отсылки к русским народным сказкам и всякие приключения. Но самое главное не это, а то, насколько это добрый и текст, и мир (да там не обошлось без злодеев и страшных моментов — но и само устройство мироздания, и сама мораль, которая положена в основу образа героини и ее семьи, очень... очень ложится на душу). В общем, мне понравилось: как будто для меня написано.
Думаю, автор будет рад, если кому-то еще понравится: author.today/work/146629.

@темы: Воображаемый мир