Солнечные демоны

[Б.Сокрова]

Предварительные замечания
Собственно, цитата из канона: «Для нового храма Лэнтиро понадобится вождь солнечных демонов, и лучшей модели не найти. <…> На ней будет пленный демон, стоящий перед Абвениями. <…> будет Враг. Он будет злым, гордым, упрямым, ненавидящим и побежденным». Картинка показалась мне знакомой, и я подумала, что знаю, как зовут этого вождя, кто его победил, в каких обстоятельствах его пленили, и даже как называется его цепь и как она выглядит — и, конечно, что за «солнечными» демонами он руководил. (Ср., например: “…and thereupon Tulkas smote Melko full in his teeth with his fist of iron, and he and Aule grappled with him, and straight he was wrapped thirty times in the fathoms of Angaino”).

Этот фанфик я писала где-то с конца весны — начала лета, и он получился больше, чем любой из тех, которые я до сих пор сочиняла, но все равно пока не дотягивает до макси даже по ФБ-шным меркам. По ходу написания мне периодически оказывалось нужно разобрать тот или иной характер, поэтому от этого фанфика в результате ответвилось несколько других, в том числе англофанфик, парочка драбблов с участием семейства Окделл, а также фик про апологетику, страдания и смерть (который я выкладывала летом в закрытом виде, а сейчас как будто его уже и не стесняюсь, поэтому открываю). Из них ближе всего английский фанфик, в него можно даже заглянуть, чтобы посмотреть какие-то детали, которые не прописаны здесь (они принадлежат не к одной и той же альтернативной реальности, а к очень близким, но параллельным). Еще несколько сюжетов не были записаны, но, может, и появятся в виде текстов потом.

В этом фанфике я ни в чем себе не отказывала, поэтому — переписывание канона, исправление канона, полемика с каноном, отчасти полемика с чужими фанфиками; сниженный накал каноничной драмы, местами лютый флафф, местами лютая сентиментальность; да, и эпиграфы из «Витязя в тигровой шкуре». Что касается чужих фанфиков, то, честно, часто бывало так, что я натыкалась на похожую сцену в чьем-то фанфике, когда «полемическая» сцена вот в этом была уже придумана и даже написана, так что тут в основном некая псевдо-полемика задним числом. Надеюсь, никто не примет на свой счет.

Кроссовер с… ну, по степени балаганности, пожалуй, с «Утраченными сказаниями», тем более что и «Падение Гондолина» в них. Хотя Лунгортин упоминается ровно один раз в «Лэ о детях Хурина», и еще один эпизод, на который ссылаются в тексте, был в «Преображенных мифах». В общем, будем считать широко — кроссовер с миром Толкина.
Внимание! Если вам интересно почитать только про Арду / балрогов, берите первую главу и потом все, что выделено тройными отточиями, потому что начиная со 2 главы про них совсем немного.

Краткое содержание: Невероятное стечение обстоятельств приводит к тому, что в Олларию на короткое время попадают балроги, а вместе с ними в Кэртиану загадочным образом просачиваются некоторые здоровые морально-этические ценности их мира: верность, ответственность, родственная любовь, забота, милосердие, разрешение любому герою быть слабым — а также, конечно, «руки короля».
Хотя кого я обманываю. Избиение Окделла, теперь и с балрогами, код 6.4—1/2.

Предупреждения: кроссовер, AU, OOC (у большинства героев терпимый и местами оговоренный сюжетно), неграфические упоминания смертей и травм, иногда зашкаливает флафф / сентиментальность.

В общем, встречайте!

Балроги Ангбанда! Дворяне Талига!
(и другие персонажи обоих канонов в эпизодах)
… а также приглашенные звезды —
Б. Э. Мелькер в роли Вождя солнечных демонов
и Врач в роли Врача
в новом фанфике

Солнечные демоны

Глава 1

Создал бог тебя, о солнце, всемогущею рукою,
Без тебя любая радость людям кажется бедою,
Но вблизи ты нас сжигаешь дивной силой огневою.
Сонмы звезд тобой гордятся и любуются тобою!
«Витязь в тигровой шкуре»

Из камня текла вода — не так, как обычно бывает в горах, а сразу с нескольких сторон этого большого шестигранного валуна. Лунгортин еще некоторое время посмотрел на загадочный камень и вдруг сообразил: это же фонтан! Что там владыка говорил о фонтане? В каком-то эльфийском городе есть, кажется. Точно, в Гондолине — они же ищут этот город, все головы себе уже сломали. Ищут — а Лунгортин, получается, нашел.
Парень, сидевший на бортике фонтана — человек или эльф, Лунгортин их различать так и не научился и, если честно, учиться не собирался, — поднял голову и посмотрел, как Лунгортину показалось, вызывающе. Этой наглости Лунгортин снести не мог: еще какие-то эльфы будут тут его разглядывать. Мало в последней битве получили, сволочи, еще добавить? Лунгортин перехватил поудобнее топор и успел нанести эльфу — вроде все-таки эльф, эльфийский же город, говорил владыка — несколько ударов, не особо примериваясь — как вдруг его затянуло в белый вихрь, тот самый, что принес его сюда, закружило — и выкинуло прямо в Ангбанде.
По возвращении Лунгортин тут же направился к владыке и сообщил, что побывал в Гондолине.
— В Гондолине? — усомнился владыка. — Никто найти не может, а ты просто туда попал? И как же ты там оказался, юморист? И как ты понял, что это именно тот распроклятый город?
Лунгортин пожал плечами: понятно же, город светлый, чистый, домов много, фонтан посередине, эльфы ходят.
— Вот что, — решил владыка. — Завтра проведешь туда Готмога, и он разберется, что там за город такой. Если ты помнишь дорогу, конечно. Готмог, ты понял меня? Выполнять!
Готмог флегматично кивнул.
— Не хватало еще, чтобы там оказалась засада! — напутствовал напоследок владыка. — Проследить за всем, обо всех ловушках — доложить. Если окажется не Гондолин — пеняйте на себя! Распустились вконец.

***
***
***
Это переходит всякие границы. Стоило на двадцать минут упустить молодого дора из виду — и вот уже его, раненого, привозят в особняк сердобольные горожане. Он выглядел так, как будто настроился провести возле того четырежды проклятого фонтана по крайней мере несколько часов. Что могло случиться за пару десятков минут? Район — мирный, середина дня, бандитов поблизости — не заметили. Почему он вечно находит на свою голову приключения? Соберано будет в ярости — как назло, он сейчас дома, не в отлучке, сейчас сам спустится вниз на шум. Послать за доктором или подождать приказа? Ох, одно наказание с этим молодым дором.

***
Балроги направились знакомым Лунгортину маршрутом уже на следующее утро. Внимательно осмотрев пресловутый фонтан, мостовую вокруг, дома и вообще город, Готмог отвесил Лунгортину подзатыльник и беззлобно обозвал полным кретином: ничего похожего на Гондолин в этом месте не было. Ни одного эльфа, кругом одни люди — смертные — вон по ушам, по росту, по фигуре заметно. Лунгортин расстроился сначала — как не Гондолин, — но вскоре воспрял духом и предложил хорошенько проучить этих смертных и все здесь основательно разнести. Готмог согласился: хуже-то не будет. Пусть знают, кто тут сила.

***
Медленным шагом двигаясь от конюшен к главному входу в королевский дворец, Алва прикидывал, стоит ли ему появляться на совете, пропустив примерно две его трети, или такое опоздание уже можно приравнять к прогулу, и никому не помешает, если он оккупирует какой-нибудь пуфик в коридоре у дверей в зал и там подождет всех, кто захочет с ним пообщаться. Хорошо бы даже не пуфик, а кушетку помягче. Этой ночью Алве — по милости Окделла, которому вздумалось влипнуть в очередные неприятности, — не удалось поспать ни минуты. Кстати, выяснить у этого любителя опасных развлечений, что с ним произошло, так и не удалось. Врач вообще предсказывал, что с такими вводными разумного ответа стоит ждать не раньше, чем через неделю, однако уже через несколько часов после своего приключения, примерно в середине ночи, Ричард слегка пошевелился, чуть приоткрыл глаза и на вопрос Алвы: «Что же с вами случилось?» — пробормотал: «Человек… горел…». Повезло, что Алва как раз оказался рядом и успел задать свой вопрос и услышать ответ, прежде чем Ричард снова впал в беспамятство. На самом деле, не то чтобы именно повезло… Ассистируя врачу, Алва заметил, что Ричарду от его прикосновений как будто становится легче (как будто, когда Алва положил ему руки на виски, пока врач обрабатывал раны, именно это, а не обезболивающее снадобье, заставило Ричарда затихнуть и перестать метаться), — поэтому и остался на ночь у его постели — сидеть рядом, держать за запястье, как в пошлой лубочной повести, и обманывать себя, что следит за пульсом.
За своими мыслями Алва чуть не пропустил очень притягательный диванчик в дальнем конце коридора, неподалеку от дверей в зал совета. Усевшись на него и отметив про себя его мягкость и удобство, он вернулся к размышлениям. Итак, на очередное покушение не похоже — для покушения здесь действовали слишком… топорно — от этого глупого каламбура у Алвы свело зубы; другого он за такую формулировку, наверное, готов бы был утопить в пруду. Грабители и бандиты тоже отметаются — не их почерк. Печальная ирония, — пройдя без единой царапины войну, пережив благополучно недавние беспорядки, Ричард пострадал от рук городского безумца, вооруженного топором… и сейчас этот безумец, кстати, до сих пор где-то бегает. И что значит — человек горел? Может быть, в городе случился пожар, Ричард полез кого-то спасать и поранился?
Алва откинул голову на спинку дивана и лишь на мгновение прикрыл глаза — и проснулся, только когда двери зала совета открылись и оттуда начал вываливаться народ. Алва моргнул, выпрямился, внимательно посмотрел на публику и с удивлением обнаружил, что сегодня вызывает какой-то нездоровый интерес у Людей Чести. Братья Ариго, стоя у входа на лестницу, толкали друг друга локтями, перешептывались, кивали на Алву и кидали на него осторожные взгляды, как семилетки, замыслившие шкоду, которые никак не могут договориться, кто из них пойдет подкладывать лягушек в ботинки ментору. От толпы дворян отделился кансилльер и направился прямо к Алве; за ним — видимо, в роли моральной поддержки — следовал граф Килеан. Похоже, Штанцлер, вспомнив о своих административных обязанностях, твердо решил сделать нерадивому маршалу выговор за прогул. Алва, демонстративно не обращая на двух государственных мужей внимания, заметил в дверях Марселя Валме и приветливо помахал ему. Штанцлер тем временем подобрался уже совсем близко и, глядя на Алву сверху вниз, спросил сладким голосом:
— Герцог, вы сегодня один? Оруженосца решили с собой не брать?
Или этот гад пытался таким образом намекнуть в своем духе на что-то не очень приличное, или давал понять, что знает о нападении. Тем временем Килеан состроил оскорбительную, по его мнению, гримасу и тоже открыл рот, чтобы отпустить какую-то идиотскую колкость, но сказать ничего не успел, потому что, расталкивая локтями толпу, к Алве протиснулся солдат из городского гарнизона и, даже не отдав по форме честь, выпалил:
— Господин Первый маршал, срочно нужно ваше присутствие! В городе опять беспорядки, погромы, все горит!
— О нет, — сказал Штанцлер. — За что же нам такие испытания?
— Вообще-то, этим должен заниматься комендант, — строго сообщил солдату Алва, вставая. — Но…
— …но я больше не комендант! — закончил за него мысль Килеан.
— Вот именно, — сказал Алва и, отодвинув его плечом, устремился к выходу, бросив на ходу солдату: — Пойдемте, расскажете подробности по дороге.
Дворяне расступились. Никто не попытался их остановить, но за Алвой почему-то увязался Валме, который очень сетовал, что пропустил все веселье Октавианской ночи и хотел теперь получить шанс поучаствовать в подавлении беспорядков. Солдат, стараясь приноровиться к быстрому шагу Алвы и не отставать, докладывал:
— Это в квартале святого Хьюберта — знаете, там еще такая площадь с фонтаном посередине. Там появились какие-то два бандита, огромные детины, подожгли несколько домов, гоняются за жителями, все крушат. И, вот в чем дело, — солдат понизил голос, — местные, кто успел от них убежать, говорят — это и не люди вовсе. Говорят, демоны. Они вроде бы сами как будто горят.
«Человек горел…»
— Солнечные демоны? — удивленно переспросил Валме. — Как любопытно. Алва, удачно я вас встретил. Как знал, что наткнемся на какую-нибудь древнюю легенду.

***
Первым они увидели столб густого дыма, поднимающийся из-за крыш: горел даже не чей-то один дом, а, пожалуй, целый квартал; затем, еще издалека, услышали крики, неразборчивые причитания и топот ног. Чем ближе они подбирались к эпицентру, тем отчетливее становились признаки: вот погнутая ограда, вот выбитые из мостовой булыжники, вот дыра в заборе и за ней поваленные, опаленные яблони. А вот и первые жертвы: этому, перерубленному пополам, уже не поможешь; этого, обугленного до черноты, тоже спасать поздно — а вот этого, без ноги, кажется, еще можно. Н-да, Ричарду, похоже, еще повезло.
В разгромленном пустыре, вокруг которого лежали в руинах дома и осыпались пеплом последние остатки садов, сложно было узнать искомую площадь с фонтаном: чаша была выворочена из земли, керамические трубы растоптаны в пыль, украшенное мозаичными панно основание, из которого раньше торчали краны в форме львиных морд, — изрублено, и куски его разбросаны по сторонам. Брусчатка возле того места, где был фонтан, оплавилась так, что камень превратился в стекло. Присев, Алва потрогал пальцами гладкую черную поверхность, в которой мелькнула красная искра, обернулся к своим спутникам и вынес вердикт:
— Господа, мы действительно имеем дело не с людьми: даже самый сильный человек и даже самое мощное оружие на такое не способны. Поэтому нет, мы не на войне — мы на охоте. Следы мы уже нашли, осталось загнать зверя и пристрелить.
— Смотрите! — крикнул один из гарнизонных солдат. — Вон, в переулке, там!
Отряд ощерился ружьями. Из переулка им навстречу с воплями: «Помогите! Убивают!» — вылетел человек в горящей шляпе и, даже не притормозив, бросился прочь. Раздалось приглушенное шипение и потрескивание, как от поленьев в камине, и в дальнем конце переулка показались два сгустка пламени — слепяще-белого и темно-багрового цвета. Они медленно приближались — все время останавливаясь, чтобы оторвать очередную доску от забора, ударить топором по стене или поджечь куст сирени; жители переулка, к счастью, уже успели сбежать, — и вскоре стали различимы человекоподобные очертания их фигур.
— Ого, — сказал Валме. — Настоящие солнечные демоны. Алва, у вас ведь уже есть план, как с ними бороться? Я верю, что есть!
— М-м-м… — Рокэ вгляделся в монстров, которые подошли уже так близко, что можно было увидеть злобные выражения их чудовищных объятых пламенем морд; разумного плана у него пока так и не появилось, так что придется импровизировать. — Да, конечно, есть. Гарнизон находит источник воды — хоть где-то во дворах должны были сохраниться колодцы, не вся же округа бегала к этому фонтану, — набирает ведра, потом вы залезаете на крыши и по моему сигналу окатываете этих уродов. А я… в это время их отвлеку.
Командир отряда отдал честь, и солдаты кинулись выполнять приказ. На площади остались только сам Алва и как будто прилипший к его плечу Валме. Демоны вразвалочку подошли еще ближе, увидели их и оскалились зловещими улыбками — должно быть, представили, как весело убивать тех, кто от них не убегает и не молит о пощаде. Самым страшным в них было то, что они не издавали ни звука — не ругались, не рычали, не орали, не напевали под нос и не хмыкали, и только окружающий их огонь сухо трещал. Алва, краем глаза заметив, что кто-то из солдат уже обзавелся ведром и лезет на ближайшую крышу, поднял руку и крикнул:
— Эй вы, уроды! Не надоело?
Багровый демон — видать, поумнее — повел плечами, а белый — похоже, его подчиненный — в один шаг оказался рядом с Алвой и занес топор. Алва резко опустил руку, с крыши плеснула вода, и тут же на демонов с неба обрушился смерч, который поглотил их и исчез так же внезапно, как и появился. Алва еще успел разглядеть, пока демоны метались в уносящем их вихре, что вода ничуть не повредила им.

____________________________
Примечания:
1. Напоминаем читателям, что “The Balrog never speaks or makes any vocal sound at all. Above all he does not laugh or sneer…” [“The letters of JRRT”, письмо 210].
2. Цвет Лунгортина нигде не упоминается (да и сам Лунгортин упоминается по имени всего один раз), но в фандоме сложилось устойчивое представление, что он белый — видимо, потому, что в тексте канона слово «белый» стоит рядом с его именем.

Глава 2

Только я открыл зеницы, царь упал ко мне на грудь.
Он твердил: «Сынок любимый, хоть скажи мне что-нибудь!»
Но, увы, как одержимый, уст не мог я разомкнуть
И опять, теряя силы, стал в беспамятство тонуть.
«Витязь в тигровой шкуре»

— Ну что? — саркастически спросил владыка. — Выяснили? Проверили? Действительно Гондолин? Ой, что-то по вашему виду я сомневаюсь, что это был он!
Готмог задвинул Лунгортина себе за спину — мол, не высовывайся, — склонил голову и доложил, что город, который они обнаружили, не имеет с Гондолином ничего общего — это простое человеческое поселение, правда, довольно большое; что ни одного эльфа они там не увидели; и что они, насколько успели, устроили там грандиозный разгром.
— Надо полагать, из любви к искусству? — прищурился владыка. — Ладно, хоть так. Вот с кем мне приходится работать! Никакого соображения! Ну и дуболомы! Возвращаемся к прежнему плану, идите караульте в горах, раз все равно больше ничего не умеете.
Лунгортин припомнил, что у смертных там еще мечи были какие-то странные — тонкие, как веточки; и какие-то непонятные полые трубки.
— Это тебе, дураку, показалось, потому что ты сам огромный, — отмахнулся владыка. — Уйди уже наконец с глаз моих, чтобы я тебя не видел. Проваливай. Готмог, тебя это тоже касается, идиот.

***
***
***
Отделавшись от короля, который попытался всучить ему очередной орден за спасение города и горожан, выслушав несколько донесений армейского характера и вырвавшись наконец из дворца, где каждый норовил его поздравить с недавним успехом и пожелать ему победы в войне грядущей, Алва провел остаток дня в приятной и ни к чему не обязывающей компании Марселя Валме. Вернувшись домой, он на минуту заглянул к Ричарду и выяснил, что тому стало хуже: за весь день он ни разу не приходил в себя, у него развилась сильная горячка и начался бред. В обрывках фраз, которые слетали с его губ, Алва уловил повторяющиеся знакомые имена, заинтересовался, подошел ближе, вслушался — возможно, удастся вычленить сведения о нападавшем, — и вдруг беспорядочные фрагменты мыслей, порожденных воспаленным сознанием Ричарда, сложились для Алвы в цельный, почти связный рассказ: ему стал ясен смысл утренней пантомимы Людей Чести и открылось множество других подробностей, которые он не хотел бы знать. Ричард тем временем уже трижды повторил свой диалог с воображаемым исповедником, но не выглядел ни раскаявшимся, ни умиротворенным и продолжал бормотать, постоянно обращаясь к одному и тому же, — и Алвой внезапно овладела ярость, смешанная с горечью: маленький подлый отравитель! Гнилой, как и вся их компания — и такой же тупой, как и вся его семейка! Наивно было думать, что звереныша удастся приручить: если бы не несчастный случай, тот бы уже вчера вечером недрогнувшей рукой… И кому ты должен сказать спасибо за отсрочку? Солнечным демонам!
Алва, распалив себя еще сильнее, схватил Ричарда за плечи и принялся трясти.
— Где кольцо? А ну отвечай! Я вижу, что ты меня слышишь! Куда ты его спрятал?
Голова Ричарда ударилась о спинку кровати, и он жалобно вскрикнул. От резкого звука Алва опомнился, выпустил его и бросился прочь. Уже у себя в кабинете он успокоился настолько, чтобы испытать нечто вроде угрызений совести: сначала стоило бы, конечно, разобраться, а потом устраивать сцены. Возможно, Ричард и так собирался выкинуть злополучное кольцо, или рассказать о нем, или заложить и прокутить вырученные деньги… — хотя нет, это на него не очень похоже. Так или иначе, в таком ракурсе уже сам Алва начинал выглядеть последним подонком, садистом, который без всякого повода набросился на беззащитного раненого. Думать об этом было неприятно. Алва вызвал Хуана и велел отправить кого-нибудь к Ричарду дежурить и кого-нибудь другого — обыскать его вещи и принести все, что хоть отдаленно напоминает кольца; после этого он наконец добрался до собственной спальни и моментально заснул.
Утром он обнаружил на письменном столе аккуратно выложенные на лист бумаги: родовой перстень Окделлов, можжевеловые четки, моток бечевки, три оторванных от писем круглых сургучных печати, плакетку и проволочку от бутылки с игристым вином, свитый из белой и красной шерстяных нитей браслет, засушенный маленький венок из незабудок, скрученный фитиль для масляной лампы, а также вариацию бильбоке, где шарик нужно было поймать в деревянный кружок. Искомого кольца среди этих предметов не оказалось. Алва вздохнул с облегчением, позволил себе пару минут поиграть в бильбоке и принялся за дела — как-никак, намечалась новая война, и к ней нужно было еще очень многое подготовить.
Через какое-то время ему доложили, что прибыл доктор и требует его немедленного присутствия, и Алва, подавив в себе ростки чувства вины и загнав поглубже зарождающуюся панику, отправился туда, откуда вчера так трусливо бежал. По дороге он постарался убедить себя, что ему предстоит рядовая беседа двух профессионалов, однако, увидев выражение лица врача, понял, что ничего приятного он не услышит: из-под обычной невозмутимости проглядывала несвойственная мэтру растерянность, которую тот пытался спрятать за суровостью.
— Сейчас вы мне объясните, что у вас вчера произошло, герцог, — жестко сказал врач, даже не прибавив своего любимого «господин». — Я хотел выяснить у ваших слуг, но они отмалчиваются. Как вы, наверное, знаете и сами, за ночь состояние резко ухудшилось — усилился жар, беспамятство стало глубже. Предположу, что были судороги: иначе почему снова открылись раны и откуда взялся еще один ушиб на голове? Но что их спровоцировало?
Алва прикрыл глаза и сделал глубокий вдох: очень легко было бы сказать: «Вы не имеете права меня допрашивать», очень легко отговориться: «Я сам не понимаю, что случилось, меня не было рядом, я вчера весь день отсутствовал, вы знаете, боролся с демонами — а с утра работал», очень легко промолчать — но он посмотрел врачу в лицо и сказал прямо:
— Это я. Я… его тряс. Я… рассердился.
Он понадеялся, что это прозвучало не слишком жалко. Повисла пауза.
— Ну знаете! — возмущенно сказал врач наконец. — Если вы не можете контролировать свое поведение, будучи под действием сакотты или спиртного, то приказывайте, чтобы слуги запирали вас в комнате! Неужели так сложно выполнять мои рекомендации? Если я говорю «полный покой», это означает именно «покой», а не «скандалы и драки». Герцог, вам ведь не пять лет, а это живой человек, не игрушка.
Алва отвернулся и посмотрел на дальнюю стену. Ставни были полуприкрыты, и лучи света от окна, смешиваясь с сиянием свечей, складывались в причудливые узоры. Врач снова склонился над больным и чуть погодя позвал:
— Господин герцог? Подойдите сюда, пожалуйста, и помогите мне. Применим тот способ, который мы открыли в прошлый раз.
Алва встал за изголовьем постели и положил руки Ричарду на виски — ладони сразу ощутили ненормальный даже при таких тяжелых ранениях жар. Вместо того, чтобы расслабиться и позволить врачу спокойно заняться перевязкой, Ричард дернулся, застонал и попытался отвернуть голову, словно хотел уйти от прикосновения. Врач проверил пульс и задумчиво поджал губы:
— Кажется, сегодня не работает: жаль, а я так надеялся, что мы с вами совершим прорыв в медицине. Отпустите его, продолжим по старинке, с обезболивающим.
Алва приподнял Ричарда под спину, от чего тот шарахнулся в сторону и задышал рвано и часто, как после долгого бега. Его удалось убедить сделать несколько глотков лекарства, но, принятое из рук Алвы, оно не оказало никакого действия и даже не смогло надолго задержаться в организме.
— О боги, — сказал врач. — Герцог, хватит, вы его пугаете. Выйдите. И пришлите сюда кого-нибудь крепкого и кого-нибудь толкового, чтобы запомнил все мои назначения. Это могут быть два разных человека.
«Выйдите и поставьте себя в угол, герцог». Очевидно, прикосновения Алвы теперь влияли на Ричарда сугубо отрицательно — и это точно было связано с вчерашним инцидентом. Как вернуть прежний эффект, было непонятно: извиниться — но вдруг Ричард действительно виноват, и тогда Алва был в своем праве обойтись с ним жестко? Подождать, не предпринимать ничего, в конце концов, мэтр — прекрасный специалист, он справится и сам? Попробовать еще раз вечером или на следующий день — вдруг откат временный? Деятельная натура Алвы склоняла его к последнему варианту — нужно было только дождаться, пока врач уедет, чтобы не попасться тому под горячую руку. Вскоре хлопнула входная дверь, простучали колеса по брусчатке двора, открылись и закрылись ворота — врач отбыл; затем по двору протопотали чьи-то быстрые шаги — должно быть, один из пажей был отправлен к аптекарю за новыми снадобьями.
Алва решительно собрал бумаги, с которыми намеревался поработать, рассовал по карманам любимое перо, чернильницу и печать и двинулся к комнате Окделла. Там он занял письменный стол в небольшом кабинете, примыкающем к спальне — Ричарду были выделены полноценные покои, анфилада из трех пусть маленьких, но все же отдельных комнат — кабинета, спальни и гардеробной. Столом этим Ричард почти не пользовался, предпочитая читать книги, валяясь на кровати — но кто в его возрасте так не делал, будем честны, — а письма писать, сидя в библиотеке; да и сам кабинет воспринимал скорее не как рабочее помещение, а как буферную зону между коридором и спальней, дополнительную защиту от посторонних глаз. Стол был завален всяческим молодежным хламом, который горничные даже не пытались рассортировать; чтобы разместить бумаги, все это пришлось сдвинуть в сторону.
Когда Алва заглянул в спальню, служанка как раз, устроив Ричарда полулежа, пыталась расчесать ему спутанные, слипшиеся от пота пряди; видимо, она задела гребнем ушибленное место, потому что на лице Ричарда мелькнула гримаса боли, и он, не открывая глаз, издал короткий стон. Алва отстраненно подумал, что стоит нанять опытную сиделку — нужно сказать Хуану, пусть озаботится, — и, вполголоса подозвав служанку, велел ей оставить их наедине. Когда служанка, снова уложив Ричарда и закутав его одеялом, вышла, Алва распахнул дверь в спальню пошире и сел за стол так, чтобы все время держать в поле зрения кровать. Около часа ему удалось поработать спокойно, но потом Ричард снова зашевелился и начал что-то бормотать. Алва подошел поближе и прислушался: на этот раз бред был удивительно связным, как будто Ричард вел с кем-то беседу.
— На войну? — говорил он. — Ой, эр Оскар, конечно, я очень рад. А куда? А, Первый маршал едет в Фельп? И берет только небольшой отряд? И нас берет? То есть вас берет, а вы меня? Здорово! Сейчас, подождите, я соберусь, я быстро!
При этом Ричард попытался откинуть одеяло и принялся разглаживать на сорочке складки и стряхивать с нее пальцами невидимые пылинки, как будто готовился предстать при полном параде перед очами строгого Первого маршала. У Алвы внутри словно что-то оборвалось: он прекрасно знал, что означает этот недвусмысленный жест, и много раз видел его в лазаретах у тяжелораненых и безнадежно больных. Похоже, дух покойного Феншо — не выходец, Алва специально оглядел комнату и проверил: никого не видно — явился Ричарду и склоняет его уйти за собой, внушив, что именно у него Ричард служит оруженосцем, и заманивая посулами грядущей войны. И ведь знает, где планируется ближайшая война, шельмец — кстати, именно это убедило Алву, что Феншо действительно пришел за Ричардом, а не возник у него в затуманенном горячкой мозгу: о намечающейся войне в Фельпе Ричард слышать не мог. Неужели… Неужели юнец уже успел обзавестись потомством — или благородный Эгмонт таки изменял супруге и прижил на стороне бастарда — то есть будет кому продолжить род Повелителей скал, и жизнь Ричарда мироздание уже не бережет? Ну уж нет. Алва положил руку Ричарду на грудь — уже не важно, станет ли ему от этого хуже, — и резко сказал, обращаясь в пространство:
— Феншо, подите прочь. Никто с вами никуда уже не поедет, особенно — я настаиваю — Ричард, особенно — я подчеркиваю — мой оруженосец. Отвяжитесь от него. Убирайтесь. Не злите меня!
Феншо, судя по всему, после смерти научился-таки выполнять приказы вышестоящего командования, потому что занавеску у приоткрытого окна вдруг приподняло и качнуло легким порывом ветра, а Ричард тут же замолк и расслабленно уронил руки на одеяло. Алва взял его ладонь в свою и, наклонившись к нему, доверительным тоном проговорил:
— Ричард, не верьте ему: ваш эр — это я, и я вас пока никуда не приглашаю. И еще… я сожалею о том, что произошло между нами вчера. Я был неправ. За мысленные преступления у нас не наказывают, а настоящего преступления вы совершить пока не успели. Я… не сержусь. Простите, что напугал вас.
Извиняться перед человеком, который лежал перед ним в беспамятстве и не слышал его, было странно, и в лицо ему он никогда бы такого не сказал — но, едва произнеся последние слова, он ощутил, как от его пальцев распространяется теплая волна. Ричард глубоко вздохнул, вздрогнул и открыл глаза.
— Эр Рокэ? — спросил он удивленно и моргнул. — Что я…? Что вы…? Что случилось?
— Ну, если очень кратко, то на город напали солнечные демоны, я их победил, а вас ранили. Ричард, уже поздно, а у меня еще масса дел, поэтому давайте отложим более подробный разговор до завтра. Если у вас что-то болит, нужно выпить лекарство, а потом — постарайтесь заснуть. И вы очень меня обяжете, если мне не придется снова оттаскивать вас за шиворот от Рассветных Врат.

Глава 3

Под несчастною планетой только я один рожден.
Не найти мне в мире друга, как ни дорог сердцу он.
Кто мое разделит горе? Кто услышит горький стон?
Лишь одной тобой, сестрица, я утешен и смирен.
«Витязь в тигровой шкуре»

Айрис остановилась посреди гостиной и наконец сумела оглядеться: горничная привела ее сюда и оставила в одиночестве, отправившись что-то у кого-то выяснять. Ричард рассказывал, что слуги у герцога Алвы вышколенные и расторопные, но его, кажется, не очень любят, а, скорее, терпят, повинуясь воле своего «соберано» — и поэтому она совсем не ожидала, что ее появление вызовет в доме такой переполох. Когда она подъехала и назвала себя («Меня зовут Айрис, герцогиня Окделл, и я приехала к брату»), привратник с поклоном распахнул перед ней ворота, конюх принял ее коня, а ее саму ввели в особняк, где уже в прихожей ее встретила женщина средних лет — должно быть, экономка, — сняла с нее плащ, обняла ее и с облегчением сказала, что ее уже заждались, — а потом добавила с долей удивления в голосе, что уж не думала, что письма в далекий Надор идут так быстро. Айрис списала было это отношение к ней на знаменитое кэналлийское радушие, но немного начала беспокоиться, когда служанка помоложе, горничная, по дороге в гостиную сказала ей:
— Мы так рады, что вы приехали, дорита! Соберано как раз уезжает, и так хорошо, что рядом с молодым дором будет кто-то родной, чтобы о нем заботиться.
Это прозвучало так печально, как будто горничная была совсем не рада, а, наоборот, готова была расплакаться, но Айрис решила пока не придавать этому значения и спросила:
— А Ричард не дома? Или он занят? А герцог Алва?
И правда, почему он-то сам не вышел ее встречать? Ему не сказали, а он за делами и не услышал? Или его нет в особняке?
— Соберано нет, — сказала служанка. — А молодой дор… Сейчас узнаю, как он.
Пока она ходила и выясняла, Айрис успела снять перчатки и рассмотреть половину картин, украшавших стены гостиной. Вернувшись, горничная сообщила, что молодой дор пока не готов ее принять (ничего себе! Что же это у него за занятия, интересно?), и предложила умыться с дороги и переодеться в домашнее платье. Порядки, принятые в особняке Алвы, немного сбивали с толку — к счастью, одно запасное чистое платье у нее с собой нашлось, и она позволила горничной отвести себя в купальню и приняла ее помощь — самой снять дорожный костюм и справиться со шнуровкой на платье у нее так споро бы не получилось. После этого — дела Ричарда все никак не заканчивались, поэтому горничная предложила Айрис сначала пообедать (выглядело это все более подозрительно, как будто люди Алвы темнили и хотели что-то от нее скрыть), — они вернулись в гостиную. Следуя за горничной по уже знакомому немного маршруту, только теперь в обратную сторону, Айрис отметила, что в доме стало суматошнее: кого-то проводили к выходу — она успела увидеть затянутую в белое сукно спину, — мимо пронеслась одна служанка, с тазом, потом другая, с ворохом какого-то белья, потом лакей с кувшином — как с утра, когда дом только проснулся и господа начинают вставать. Горничная сервировала на нее одну маленький круглый столик в углу гостиной, и вот, когда Айрис уже расправилась с горячим и принялась за десерт — взбитые сливки с кусочками фруктов в маленькой вазочке, — дверь наконец отворилась, и еще одна совсем юная служанка просунула голову в щель и прощебетала что-то по-кэналлийски, а горничная, которую Айрис уже готова была признать своей не то наперсницей, не то тюремщицей, сообщила, что «дор Рикардо готов, пойдемте, дорита». Он, видите ли, готов ее принять! Ну она ему задаст! Так долго держать в ожидании родную сестру!

***
Миновало чуть меньше двух суток с тех пор, как Ричард пришел в себя настолько, чтобы отличать сны от яви, и еще около двух с того злополучного дня, о котором он с удовольствием забыл бы навсегда — короче говоря, для окружающих он болел уже пятый день. Ричард давно уже не чувствовал себя настолько слабым. Он помногу спал — а даже когда не спал, то периодически проваливался в какое-то забытье — и быстро уставал от любых действий: от разговоров (Алва при первом его пробуждении обещал ему с утра серьезный разговор и действительно снова пришел к нему утром, и Ричард принялся ему объяснять все, что узнал о намечающихся гонениях на Людей Чести — но, кажется, запутался в словах, и Алва, наверное, решил, что это снова начинается бред, потому что махнул рукой, прервал его, пощупал лоб и велел отдыхать — и Ричард не успел обсудить с ним другие волнующие его вопросы), от еды и утреннего туалета (служанка приносила ему обед в комнату, а лакей помогал умываться и бриться — точнее, будем честны, служанка кормила его с ложечки — причем на кухне все эти супы и каши для него протирали, как для младенца, — а лакей умывал и брил), а особенно — от мучительных процедур, которым его при каждом своем визите подвергал врач. Его ни на минуту не оставляли в одиночестве: рядом с ним все время кто-то сидел, или прямо у кровати, или в соседней комнате — но посторонних посетителей к нему не допускали, да и поддерживать связную беседу пока не было сил; читать он тоже не мог, а попросить, чтобы ему почитали вслух, не сообразил — тем более, ему никто этого не предложил. Оставалось занимать себя размышлениями. У Ричарда все еще держался сильный жар, а голова постоянно кружилась и была как будто набита ватой (легче становилось, когда ему на лоб клали что-нибудь холодное — или когда к нему прикасался Алва), поэтому мысли его принимали несколько фантастический оборот, но в его тогдашнем состоянии все эти невероятные умозаключения казались ему крайне логичными. Главным героем его размышлений был Алва. В горячечных снах и видениях эр неизменно являлся Ричарду в блеске королевского величия, при регалиях, с короной на голове и опоясанный мечом, окруженный таинственным сиянием, ореолом, внушавшим священный трепет, — то есть выглядел и держал себя, как самый настоящий король всего сущего, анакс из древних легенд. Очевидно, Создатель или кто-то из Ушедших — старая и новая религия в затуманенном сознании Ричарда бескровно сопряглись воедино, — прозрев, что Повелитель задумал покушение на жизнь своего анакса, ниспослал в наказание предателю солнечного демона: Ричард отлично помнил, как сидел на бортике фонтана, как солнце застила тень, повеяло жаром, как он поднял голову и увидел огромного, горящего, вооруженного топором человека — и больше не помнил уже ничего. В своем милосердии анакс простил его и, будучи в великодушном настроении, делился с ним теплом и светом, а вот в гневе был ужасен — Ричард даже испугался, когда тот все же решил его покарать сам, и испытал невероятное облегчение, когда тот отменил наказание. Объяснить себе, каким образом в мире оказалось одновременно два анакса — Альдо Ракан и Рокэ Алва, младший и старший, — Ричард не сумел, но никаких сомнений у него не осталось: в конце концов, в далекие времена в королевской семье могло родиться два близнеца, или королевская кровь распространилась по миру шире, чем это было известно — тут Ричарду почему-то пришло на ум разведение овец, — или у кого-нибудь был не оставшийся в хрониках брат, или, может быть, сестра…
— …сестра, — сказала служанка.
Погруженный в свои мысли — так было проще отвлечься от изматывающей перевязки, — Ричард не сразу понял, что она обращается к нему, а не к врачу.
— К вам приехала сестра, дор, — повторила служанка.
Ричард моргнул — служанка не исчезла, то есть она ему не повиделась. Айрис здесь — конечно, Айрис, кто еще из сестер мог приехать? Но откуда она могла узнать? Или что-то случилось дома? Служанка продолжала стоять в дверях и смотреть на него, терпеливо ожидая ответа.
— Очень хорошо, — врач повернулся к служанке. — Прекрасные новости.
— О да! — польщенная вниманием мэтра, девушка вспыхнула и затараторила, почему-то не переходя на кэналлийский: — Знаете, соберано ведь говорил Хуану, что надо нанять сиделку, а Хуан накричал на Марию, как будто она плохо заботится о молодом доре, хотя мы-то знаем, что это неправда, но все равно, знаете, не то же самое, что родной человек, и еще так обидно, наверное, лежать в чужом доме, когда никого из семьи рядом нет, то есть мы, конечно, уже не совсем чужие, но все равно… и вот соберано, наверное, сообщил семье, матушка дора не смогла приехать, а вот дорита…
Ее болтовня дала Ричарду время выйти из оцепенения, и он, собравшись с мыслями, проговорил — все еще немного растерянно и смущенно:
— Но как же я приму ее в таком виде?
Служанка прихлопнула рот ладонью, выдала ворох извинений и восклицаний и, взмахнув юбками, вылетела из комнаты. Врач улыбнулся — не то Ричарду, не то в сторону — и вернулся к своему занятию. Ричард подумал, что Айрис пустят к нему, когда врач закончит, но не тут-то было: как только тот, мягко попрощавшись и сказав Ричарду пару ободряющих слов напоследок, собрал свои инструменты и удалился, в комнате моментально появилось несколько слуг, которые сразу взяли Ричарда в оборот и вообще развили бурную деятельность. Ему вымыли волосы, расчесали, постарались уложить в модном духе и даже немного завили на концах; на постели снова сменили простыни и принесли большое покрывало с бахромой и кистями по углам; его переодели в новую сорочку, достаточно широкую, чтобы повязки не помешали ее натянуть, достаточно плотную и длинную, чтобы Ричард выглядел в ней прилично и не чувствовал себя голым, и, наконец, достаточно красивую, чтобы радовать глаз — с кружевами по вороту и на манжетах; комнату проветрили и наскоро помыли в ней пол; Ричарда слегка надушили, приподняли и прислонили спиной к подушкам, и еще одну подушку подложили под раненую ногу.
Когда комната опустела, Ричард несколько минут наслаждался тишиной и чуть не пропустил момент, когда скрипнула дверь. Он поднял глаза и увидел, что у входа стоит Айрис — в своем привычном старом платье, такая родная, такая домашняя, такая надежная и спокойная. Айрис пару мгновений колебалась, а потом бросилась к нему, почти упала ему на грудь и крепко его обняла. Ричард попытался приобнять ее в ответ — правда, левая рука, забранная в лубки, совсем не слушалась и начинала ныть от малейшего напряжения, а правую, более целую, он не мог высоко поднимать из-за повязки на плече. Ему все же удалось неловко погладить Айрис по спине, но тут плечо и ребра пронзила такая вспышка боли, что у него побелело перед глазами. Видимо, он даже ненадолго лишился чувств, потому что когда он снова открыл глаза, то увидел, что Айрис уже сидит на краю его постели, плачет и гладит его по щеке.

***
Сначала Айрис не поняла — почему Дик до сих пор в спальне, на дворе ведь разгар дня: чтобы только проснуться, уже поздно, чтобы уже лечь, еще рано; потом — заметив его бледность, изможденный вид, подернутый туманом взгляд, неестественную позу, разглядев повязки — не поверила; и наконец — когда Дик вдруг, так и не сказав ей ни слова, беззвучно обмяк в ее объятиях, — не на шутку испугалась. Видеть брата — всегда такого крепкого, сильного, прочно стоящего на ногах — настолько беспомощным и больным было одновременно и горько, и неожиданно, и все это просто не укладывалось в голове. Нельзя сказать, чтобы он вообще не болел — нет, конечно, в детстве, когда в замок приходило очередное поветрие, они дружно сваливались всей компанией, включая молочных братьев и сестер и детей конюхов и кухарки. Но в их с Диком тандеме именно она всегда была младшей слабенькой сестренкой, о которой нужно заботиться и чье здоровье нужно оберегать. Это с ней — не с ним — сидели по ночам; это ей — не ему — поправляли одеяло, взбивали подушки, читали вслух сказки, пока она отлеживалась в постели, приходя в себя после очередного приступа; это ее — не его — поили травяными отварами и укутывали шкурами для тепла, это для нее — не для него — таскали с кухни прямо в спальню пироги…
Тем временем Ричард чуть-чуть пошевелился и слабым голосом позвал ее по имени. Айрис взглянула ему в глаза и решила для себя, что она будет теперь взрослой; она позаботится о нем; она на время его болезни примет на себя роль старшей сестры.

***
Алва, вернувшись не самым поздним вечером в особняк и выслушав с некоторым удивлением доклад о том, что прибыла «дорита, сестра молодого дора», поднялся наверх и заглянул к Ричарду в комнату. Его взгляду открылась пасторальная картина: юная герцогиня Окделл сидела на стуле между окном и кроватью и, выковыривая ягоды голубики из принесенного ей суфле — кухарка настаивала, чтобы Алва сам утверждал меню на день, и поэтому он знал, что сегодня предполагалось на десерт для всех и что должны были готовить, согласно предписаниям врача, отдельно для больного, — кормила ими герцога Окделла. При этом она поминутно отворачивалась к окну, выглядывала на улицу и каждый раз сообщала, что проехала карета, проскакал всадник, служанка пронесла корзину с бельем через двор. Ричард, подавшись к ней, заинтересованно внимал и переспрашивал: «А сейчас что там? А какой конь? А гербы не разглядела?». На лбу у него красовалось белое полотенце, а на коленях лежала книга, заложенная ленточкой — явно утянутая из библиотеки.
Н-да, молодые люди тут без него времени не теряли, а девушка, похоже, даже не стесняется распоряжаться чужими слугами. При дворе с такой хваткой ей будет самое место — кажется, Ричард как раз начинал хлопотать по поводу фрейлинского патента… Алва осторожно прикрыл дверь и вышел: нарушать идиллию не хотелось, а объясниться можно будет и завтра, перед самым отъездом.

***
— А где Ричард? — спросил Эмиль. — Ты его не взял? Он что, наказан? Вы поссорились?
Марсель отвернулся и, с деланным безразличием уставившись в небеса, где как раз пролетала какая-то птица, начал насвистывать простенький мотивчик. Рокэ покосился на него и ответил:
— Ричард в ближайшее время точно не составит нам компании, — он замолчал, но Эмиль ждал, и Рокэ продолжил как будто нехотя: — Он серьезно пострадал при очередном витке беспорядков — вот Валме в курсе, что творилось в городе, он помогал подавлять погромы, можете его расспросить.
— И нельзя было выехать чуть позже? — не унимался Эмиль. Рокэ поморщился:
— Если честно, когда я его оставил, он едва мог приподнять голову от подушки. Только несколько дней назад я вырвал его из лап тяжелейшей лихорадки. Может быть, он еще успеет к нам присоединиться, но у меня есть подозрения, что, когда он снова станет способен махать шпагой и ездить на коне, мы как раз довоюем и вернемся.
— И вы оставили молодого человека в таком состоянии! — укоризненно вставил Вейзель.
— Что же мне было — может, вообще не уезжать? Ерунда какая. Курт, вы меня поражаете. Естественно, я оставил его не одного, а в заботливых руках моего врача и в любящих объятиях его сестры.

***
***
***
Той же ночью, когда они остановились на привал, ему явился предводитель солнечных демонов. Алва, как часто бывает во снах, тут же узнал его, почему-то решил проявить учтивость и поприветствовать его по всем правилам дипломатического протокола — хотя зачем церемониться с тупым и злобным врагом, который только что пытался уничтожить твой город? — и тут же пожалел об этом, потому что на свой титул вождь демонов отреагировал странно.
— Ты, смертный, — начал он резким тоном свою обиженную тираду, — думаешь, раз король, тебе все можно? Да вы только посмотрите на него: я им — все, все дал! Я им — колесо, я им — стремя, я им — выплавку бронзы, а они? Платят мне черной неблагодарностью!
— Да в чем дело? — ошарашенно спросил Алва, оглушенный его напором, вместо того, чтобы попытаться выяснить, что тому, собственно, понадобилось от Олларии.
— И он еще спрашивает! Кому вообще могло прийти в голову копаться в моем грязном белье? И не стыдно вытаскивать на свет ту давнюю, забытую историю! Да, я к ней был неравнодушен! Да, да, все вышло не очень удачно! Но вот так в глаза издеваться, вот так нагло, подло в глаза припоминать мне тот случай! Вы, смертные, уж не ожидал от вас такой… такой вульгарности!
Похоже, вождь демонов мог продолжать свои бессвязные обвиняющие излияния до бесконечности: очевидно было, что он не узнал того, кто совсем недавно противостоял его подданным, и вообще не проявлял никакого интереса к делам Талига. Это успокаивало: столице точно ничего не грозит, и чудовища не собираются возвращаться, даже если их вождь только притворяется — непонятно, в каких целях, — истеричным идиотом. Алва позволил себе расслабиться и приготовился слушать рассказ о какой-то интрижке в эмпиреях — правда, он подозревал, что не получит от этих пикантных подробностей никакого удовольствия, — но тут, к счастью, во внешнем мире что-то звякнуло, и сон прервался.

_________________________
Примечания:
1. Детали пикантной (а на самом деле, довольно мерзкой) истории в эмпиреях читатели, знакомые с Толкин-фандомом, могут прочитать в «Преображенных мифах» («История Средиземья», т. 10). Если кратко, там Мелькор напал на девушку — божество Солнца и изнасиловал ее, после чего она ушла из мира (это авторская, но альтернативная версия канона). Поэтому он так оскорбляется, когда Алва связывает его с Солнцем.
2. Да, автор снова, как и в англофанфике, ограбил «Ребекку» с этим меню на день.

Глава 4

Руку я носил в повязке из тончайшего виссона.
Увидав меня, царица поднялась, ликуя, с трона,
Целовала, словно сына, говорила благосклонно:
«Не оправятся хатавы после этого урона».
«Витязь в тигровой шкуре»

Прошло еще примерно полторы недели. Ричард медленно, маленькими шагами двигался к выздоровлению, и на этом пути у него случались то хорошие, то плохие дни. В хорошие он явно чувствовал себя уже довольно бодро, готов был поддерживать беседу и даже мог уверенно, хотя и недолго, сидеть в постели, не откидываясь на подушки, — голова не кружилась, силы понемногу прибывали, а лихорадка почти не напоминала о себе; зато в плохие дни жар возвращался, получалось только лежать, и он жаловался, что мысли снова как будто заволакивает туманом, все тело ломит, и невозможно ни повернуться, ни найти удобную позу. Айрис не могла посвящать брату, как она собиралась изначально, все свое время: она загадочным образом, неожиданно для себя самой оказалась фрейлиной Ее Величества — на ее имя однажды вечером принесли фрейлинский патент, — поэтому обязана была периодически появляться во дворце. Королева вошла в ее положение и разрешила присутствовать при ее персоне одну половину дня через день: утром одного дня, потом целый свободный день, вечером третьего дня, снова свободный день — и не оставаться на ночь. Айрис ненавидела, когда ее дворцовое дежурство совпадает с хорошим днем у Дика — терялись драгоценные часы, которые они могли бы потратить вместе на что-нибудь приятное и интересное, — и не находила себе места от переживаний, если должна была уехать в его плохой день: а если ему станет хуже в ее отсутствие, а если что-то случится?
Следующий день обещал быть откровенно плохим: ночью заживающие раны досаждали Ричарду особенно сильно, лекарства не действовали, ногу не выходило устроить поудобнее, он никак не мог заснуть и задремал, только когда уже давно рассвело, когда весь дом поднялся, и за окном застучали колеса повозок. Айрис пришла к нему вечером, уже одетая в сорочку, с расчесанными и заплетенными в свободную косу волосами, хотела пожелать спокойной ночи — и просидела рядом до утра. Когда Дик наконец успокоился и дыхание его выровнялось, Айрис, все еще сидя в своем кресле, в изнеможении уронила голову на постель. Некстати вспомнилось, как в последний Диков приезд домой, в один из тихих весенних вечеров, они скрылись от матушки на кухне и танцевали там бесконечную джигу на шестерых: за дам они с сестрами, а за кавалеров Дик, Наль и дядюшка — даже тот был рад на время убежать от матушкиных нравоучений; Боб аккомпанировал им на губной гармошке. Дядюшка больше стоял на месте, чем прыгал, галантно, старомодным изящным жестом подавал руки и награждал своих дам целомудренными поцелуями в воздух около щеки; Айрис выдохлась уже на третьем повторе, ее сменила Дейзи; а Дик так и скакал без устали, отбивал каблуками такт и крутил малышек с таким куражом, что те при каждом пируэте визжали от восторга. И вот теперь… У Айрис на глаза навернулись слезы, и она постаралась отогнать от себя страшные мысли, что теперь уже ничего никогда не будет, как прежде, и что Дик, быть может, никогда больше… Она еще немного поплакала и сама не заметила, как тоже заснула.
Проснулась она от того, что кто-то тряс ее за плечо.

***
Вдовствующая герцогиня Окделл выбралась из кареты, проигнорировав предложенную руку, и, с достоинством подняв голову, направилась к парадным дверям. Если бы не критические обстоятельства, по своей воле она ни за что не переступила бы порога проклятого дома — но Айрис нужно было вытащить из этого притона, этого оплота разврата немедленно, и немедленно же устроить Ричарду хорошую выволочку: Мирабелла не сомневалась, что эти двое сочинили план побега Айрис сообща, еще пока Ричард был в Надоре. Так бы она, конечно, отрядила на это дело Эйвона, но этот тюфяк сослался на какие-то дела, предложил успокоиться, подождать, отложить визит в столицу месяца на полтора-два — так что пришлось ехать самой.
У дверей ее встретил слуга, кэналлиец бандитского вида, который, окинув неодобрительным взглядом ее саму и ее карету, оставленную на подъездной дорожке, буркнул, что «герцог Алва в отъезде, а герцог Окделл не принимает». Когда же она назвала свое имя, выражение разбойничьей физиономии моментально изменилось, слуга заорал в глубину коридора что-то на своем языке — в его тираде Мирабелла распознала знакомое всем народам “madre”, — и тут же весь дом, казалось, пришел в движение. Слово “madre” отразилось эхом от стен, его повторили на разные голоса; скачущим мячиком оно добралось до самых дальних комнат, до самого верхнего этажа — и наконец затихло. С лестницы ссыпалось несколько служанок, которые окружили Мирабеллу, помогли ей избавиться от верхней одежды и чуть ли не под руки препроводили в гостиную. Первые подозрения о том, что здесь что-то не в порядке, закрались ей в душу, когда средних лет служанка, которая принесла воду и предложила освежиться после путешествия, начала расхваливать ее детей.
— Ваш мальчик, молодой дор, — говорила служанка, вытирая глаза уголком передника, — такой храбрый, такой ответственный, такой серьезный, такой воспитанный… — Мирабелла, завороженная тоном, в тайном ужасе ожидая, когда же в этой речи проскользнет «был», не успела одернуть служанку за фамильярное «мальчик», но та уже перешла к дифирамбам в адрес Айрис: — …а дорита — такая самоотверженная, добрая девочка…
«Самоотверженная и добрая» никак не вязалось у Мирабеллы с Айрис, поэтому она прервала излияния служанки, отказалась от вина, шадди, закусок, сладостей, отдыха с дороги, омовения в купальне — и потребовала, чтобы к ней позвали Ричарда. Служанка сочувственно улыбнулась, хотела было похлопать Мирабеллу по плечу, но, заметив ее сурово поджатые губы, отдернула руку и молча пригласила следовать за ней. Второе подозрение посетило Мирабеллу, когда они, поднявшись на этаж выше, вошли в комнату, и еще одна служанка, помоложе, сидевшая на низком диванчике возле закрытой двери, приложила палец к губам и шепотом сообщила, что «еще не вставали». Что значит «не вставали»? Чем они занимаются тут по ночам, хотелось бы знать? Пляшут до рассвета на балах или что похуже? Спутница Мирабеллы повторила свое “madre”, служанка просияла, одарила Мирабеллу облегченной улыбкой и, вскочив на ноги, отворила дверь в спальню.
В нос сразу ударил резкий, тяжелый запах аптечных трав, камфары, эфирных масел, настоек на спирту, который не выветрился, даже несмотря на приоткрытое окно. Дети и правда спали: Ричард лежал на спине, чуть отвернувшись от окна, выпростав из-под одеяла руку, плотно замотанную бинтами; Айрис наполовину свесилась с кресла, скрючившись в невероятно неудобной позе, угнездив голову у брата на сгибе другого локтя. Сын выглядел откровенно больным, а блудная дочь — всего лишь очень уставшей, поэтому Мирабелла решила начать с нее. Она потрясла Айрис за плечо и, когда та, покрутив головой, приподнялась и потерла заспанные глаза, Мирабелла резким движением потянула ее наверх и развернула к себе. Во взгляде Айрис отразился ужас, она вздрогнула, отшатнулась и попыталась закрыть Ричарда собой. Хорошенькая же репутация сложилась у матери в глазах собственных детей…
— Дочь моя, — сурово сказала Мирабелла. — Объяснитесь!
— Да что здесь объяснять! — Айрис, похоже, справилась с первым потрясением и снова готова была дерзить; разговор, однако, она старалась вести шепотом. — Тихо, матушка, не видите, Ричард еще спит!
— Айрис, вы сбежали из дома, и я вас нахожу в этом, за неимением лучшего слова, логове! С Ричардом мы поговорим позже, а пока речь о вас. Представляю, как вы уже успели себя скомпрометировать! Чем тут вы занимались с Вороном?
— Неправда, ничем! Когда я приехала, Ричард уже болел, и вот, с тех пор я за ним ухаживаю. Герцог Алва сразу уехал, я его вообще видела только один раз! И еще Ее Величество… — тут Айрис кинула взгляд на окно и вскочила. — Ой, уже так поздно! Мне пора во дворец! У меня же дежурство сегодня после обеда!
— В какой еще дворец? Какое еще дежурство? Айрис, не уходите от темы!
— Простите, матушка, надо спешить!
Айрис молниеносно оказалась около двери, и Мирабелла только успела бросить ей вслед:
— Никаких дворцов! Ступайте собирать вещи, мы возвращаемся в Надор! — но девчонка уже убежала.
Мирабелла покачала головой: если Айрис каким-то образом умудрилась получить место фрейлины, придется объясняться с королевой. Впрочем, пару часов это подождет: сейчас нужно выяснить, что же с Ричардом. Мирабелла осторожно, стараясь не потревожить сына, отогнула одеяло: на Ричарде была новая, из дорогой ткани рубашка — наверняка с Воронова плеча или купленная на его деньги; в расшнурованном вырезе виднелись повязки — они охватывали правое плечо, шли через всю грудь и спускались ниже; на левой руке и ноге бинты были наложены поверх лубков, и ногу из-за них было не согнуть, отчего поза казалась скованной. Мирабелла вернула одеяло на место, села в оставленное Айрис кресло и потянулась проверить сыну лоб — так и есть, немного лихорадит. Айрис сказала, что она застала его уже больным, то есть он около двух недель лежит здесь раненый.
Что же произошло? Кто мог с ним такое сотворить? Неужели Ворон поквитался с сыном врага за то давнишнее покушение? Это было бы логично: выросшая в семье старых нравов, Мирабелла понимала и принимала подобные практики и могла бы его за это ненавидеть, но не осуждать. Или Ричард наконец набрался мужества для мести, набросился на него первым или вызвал на поединок? Но тогда непонятно, почему Алва не убил его сразу, почему оставил в доме, организовал лечение… Или Ворон напал на него в приступе ярости, а потом опомнился и теперь заглаживает вину? Или не хотел убивать — достаточно искалечить, оставить немощным, закрыть путь на военную службу, сломать жизнь — а потом мнимой заботой сильнее привязать к себе? Или… кто знает, насколько опасны эти раны, как близко уже Ричард подошел к краю?. .
Мирабелла поправила ему волосы и задержала ладонь на макушке; Ричард вздохнул, но так и не проснулся. Во время той злополучной ссоры легко было кидаться голословными угрозами, пугать материнским проклятьем, представлять, как отрекается от сына или дочери — о нет, у нее их всего четверо, и она на самом деле не готова лишиться никого из них. Легко было говорить: «Иди и убей» — и думать, что пусть погибнет сам, зато за правое дело, зато не опозорит семью. И вот теперь, когда он уже — почти погиб, когда он лежит перед ней, недвижный, может быть, почти мертвый — она не видела тела Эгмонта и не застала его отца и не знала поэтому, как разглядеть печать смерти на лице мужчины из рода Окделлов, — теперь трудно не осознать, какой безумной блажью были ее тогдашние слова и мысли. Не по себе сейчас было еще и потому, что Ричард очень редко болел — приступы Айрис, наоборот, были привычны, стали уже такой рутиной, что казались притворством, как будто девчонка делала это матери назло. Только раз, очень давно, Мирабелла всерьез боялась за жизнь Ричарда: ему было года четыре, Айрис — три, в замок занесло очередную детскую лихорадку, которая почему-то щадила девочек — пара дней в постели не в счет — и тяжело проходилась по мальчикам. Айрис мирно заснула в своей кроватке, а у Ричарда разыгрался жар, который ничем было не сбить. Эгмонт помчался среди ночи за врачом в соседнее селение, где у того был дом и практика, — не поселять же в замке на жалованье человека, услуги которого понадобятся хорошо если пару раз в год. Мирабелла держала Ричарда у себя на коленях; он уже не мог плакать и даже всхлипывать и только тихонько скулил, уткнувшись пылающим лбом куда-то ей в плечо. Тогда все обошлось, а сейчас? Создатель… — Мирабелла отстраненно отметила, что за все время в доме Ворона она пока еще ни разу не обратилась к Создателю. Да и о чем Его просить? Создатель, пусть он выживет? Пусть он не останется калекой? Пусть побыстрее поправится?
Почувствовав, что Ричард наконец начал просыпаться, Мирабелла убрала ладонь и, чопорно выпрямившись в кресле, сложила руки на коленях. Ричард повернул голову, поморгал, распахнул глаза — и увидел ее. Мирабелла ожидала и страшилась увидеть в его взгляде то же выражение ужаса, которое мелькнуло у Айрис, но разглядела только удивление, усталость и боль. Ричард попытался приподняться на локте, но это ему не удалось, и тогда, закусив губу и зажмурившись — Мирабелле стоило определенных трудов сдержаться и не броситься ему на помощь, — он толкнулся здоровой ногой, устроился все же повыше и растерянно проговорил:
— Доброе утро… матушка?
— Добрый день, сын мой, — Мирабелла выразительно кивнула на окно. Ричард проследил за ее взглядом, казалось, смутился и спросил:
— А вы…?
— Я приехала за Айрис, и я ее забираю. А нам с вами, Ричард, предстоит серьезный разговор, но сейчас, как вы сами понимаете, это невозможно, поэтому…
— Нет, я могу, — перебил Ричард, снова моргнул и поморщился. — Что вы хотели обсудить?
Он продолжал моргать и щуриться, и Мирабелла, опять встревожившись, не выдержала, наклонилась к нему и спросила:
— Что, Ричард? Что случилось? Что не так?
— Не обращайте внимания, это… ерунда… голова немного кружится. И… плохо вижу, как будто все расплывается. Но так бывает… потом пройдет. Это не помешает вас слушать, я готов… — обреченно закончил он.
В конце длинной фразы его голос упал до совсем тихого шепота, и у Мирабеллы против ее воли сжалось сердце. О мое бедное дитя! Что же они с тобой сделали? Мирабелла стиснула в руках ткань платья — жаль, не догадалась взять сюда четки, оставила их в карете — и сказала вовсе не то, что собиралась:
— Кто это сделал? Кто это был, Ричард? Кто на вас напал?
— Солнечные демоны… — пробормотал Ричард, — …то есть один демон…
Какие еще демоны? Она ожидала какого угодно ответа: «грабители», «Алва», «люди кардинала», да даже «эр Август» — но только не этого. Неужели дела еще хуже, чем ей показалось, и у Ричарда пострадало не только тело, но и рассудок? Она решила было переспросить, но Ричард внезапно просветлел и уставился в сторону двери. Мирабелла тоже повернулась: у входа стояла Айрис, одетая в роскошное парадное платье в родовых цветах — черное с темно-красными вставками. Нахалка, демонстративно не глядя на мать, помахала Ричарду, выпалила что-то вроде: «Ну я побежала — меня уже ждут — не скучай — вечером вернусь!» — и скрылась. С улицы раздались возбужденные возгласы, конский топот, стук колес о мостовую, звук открывающихся ворот — как будто одна повозка въезжала во двор, а другая остановилась ее пропустить. Звонкий голос Айрис с кем-то поздоровался, щелкнул кнут, снова застучали копыта. Никак не отделаться от этого шума! Нужно потребовать, чтобы Ричарда перевели в другую комнату — с окнами на более тихую улицу или на сад, у Ворона в доме же имеется сад? Мирабелла дернула шнурок, вызывая служанку и, когда та появилась, распорядилась насчет умывания и завтрака (надо надеяться, тень Эгмонта простит ее за то, что она командует челядью его убийцы, — или хотя бы посмеется, глядя на эту сцену из Рассветных садов) и хотела завести разговор о новой комнате, но не успела, потому что в коридоре опять началось какое-то движение, вошла еще одна служанка и доложила, что доктор ожидает в кабинете.

***
Врач стоял у стола. Увидев Мирабеллу, выходившую из соседней комнаты, он учтиво поклонился, приложив руку к груди, и предложил ей кресло, а себе придвинул стул. Он был одет в белый сюртук из плотного сукна, доходивший почти до колен; его удивительный головной убор напоминал не то женский чепец, не то капюшон монаха; завершала его облик длинная седая борода, спускавшаяся аккуратным клином. Мориск! Облегчение — об их талантах ходят легенды, значит, для Ричарда есть надежда! — мешалось с беспокойством: Мирабелла прикинула, сколько и чего придется заложить, чтобы расплатиться — не хватало, чтобы Ворон попрекал Ричарда еще и этими деньгами. Она уже представляла, какой величины моральный счет тот готовится выставить через два года — за обучение, стол и кров, за подарки и мелкие, ничего не стоившие ему благодеяния…
Врач тем временем вытащил из-под груды непонятного мусора на столе — каких-то веточек, веревочек, деревяшек — чистый лист бумаги, положил перед собой и начал:
— Госпожа герцогиня…
В куче этого мусора знакомо блеснуло кольцо — родовой перстень, который Ричард обычно носил не снимая. Наверное, сейчас пальцы похудели, не будет держаться. Может быть, вдеть цепочку? Мирабелла рассеянно протянула руку за кольцом — стоит прибрать, чтобы не потерялось…
— Госпожа герцогиня! — врач постучал кончиком пера по столу, привлекая ее внимание. — Я очень рад, что вы сумели найти время и приехать. Я хотел бы получить от вас ответы на некоторые вопросы о вашем сыне: что он любит? Что ему нельзя? Чем он болел в детстве? Какие у него были травмы? Только вы сможете мне здесь помочь. Я пытался узнать эти сведения у герцога, но он не сообщил мне ничего определенного. Я понимаю, конечно, что не самый близкий друг семьи, тем более мужчина, такими вещами, скорее всего, не интересовался, но вы, само собой…
— Он любит молоко с медом, — машинально ответила Мирабелла. — Я как раз собиралась распорядиться. В детстве… Постойте! Какой друг семьи? Кого вы имеете в виду? Вы что, считаете, что Алва — друг нашей семьи? Этот негодяй, этот подлец, этот убийца — друг семьи?! За кого вы нас принимаете? Знаете, я уже сомневаюсь, что с вашей неразборчивостью в связях, вашим непониманием людей вы способны нормально лечить! Мой сын болеет уже третью неделю, и ему не становится лучше! Я сегодня же забираю его домой!
— О, госпожа герцогиня, — врач прервал ее примирительным жестом. — Я не оскорблен только потому, что делаю скидку на ваше душевное состояние! Позвольте, что я должен был подумать, если ваш сын живет у герцога в доме, если герцог принимает в судьбе молодого человека такое участие! Мы, иностранцы, действительно не интересуемся вашей политикой, и откуда мне было знать, что произошло между вашими семьями. Впрочем, сейчас не время это обсуждать: меня больше волнует ваше последнее заявление. Здесь я выскажусь строго: нет, я запрещаю. Вы можете поступить по-своему и увезти сына, но ручаюсь, что вы не довезете его живым даже до границ вашей провинции. Всего с полмесяца назад молодой человек получил несколько серьезных ран; он потерял много крови, перенес тяжелую лихорадку, несколько дней провел на грани жизни и смерти; наконец, он только недавно начал оправляться, но еще не оправился, от сильного удара по голове. Не говоря уже о том, что необходимы ежедневные перевязки… Госпожа герцогиня? Успокоительного? Сердечных капель?
— Не надо… — Мирабелла заставила себя выпустить подлокотники кресла, которые сжала чуть ли не до хруста, — видимо, это и заставило врача предположить, что с ней сейчас случится припадок, — и прошлась взглядом по столу в поисках какой-нибудь безделушки, которую можно будет теребить в руках, не привлекая лишнего внимания: да, вот четки, сама же положила их Ричарду еще при первом его отъезде. — Извините, мэтр, я слушаю вас. Признаю: ваши аргументы очень убедительны.
— Что же, — врач обмакнул перо в чернильницу. — Тогда продолжим.
Тщательно записав ее скупые, короткие ответы — сосредоточиться было трудно: вспоминая о детстве Ричарда, Мирабелла постоянно возвращалась в мыслях к нему же, но из настоящего, только что оставленному в соседней комнате на попечение лакеев и слуг, и образ Ричарда-малыша, задыхающегося в приступе грудной болезни, накладывался на образ Ричарда-взрослого, беспомощного, ослабленного, страдающего от ран, — врач предложил:
— Может быть, теперь вы сами хотите еще что-нибудь спросить? Пожалуйста. Вы имеете право знать.
Мирабелла задумалась. Хотелось спросить: «Он выживет?» — но, судя по спокойному тону врача, тот и так был в этом уверен; спросить: «Он искалечен?» — но ответа на этот вопрос она боялась и решила повременить с ним, пока не увидит раны Ричарда собственными глазами; спросить: «Это опасно для его рассудка?» — о да; и, чтобы завуалировать этот свой повод для беспокойства, она начала так:
— Что там все-таки произошло? Как мой сын получил такие раны? Он уверяет, что сражался с солнечными демонами, но ведь это, — она взглянула врачу в лицо, — никак не может быть правдой?
— Почему же, — врач огладил бороду, — по свидетельствам всех очевидцев, именно с ними. Я не очень одобряю подобные игры с мистикой, но факты есть факты: четырнадцать дней назад в городе появились двое — назовем их так — монстров, вооруженных топорами; похожих на людей, но как будто сотканных из огня: все, кто их видел, сообщают, что от них исходил жар, яркий свет, даже открытое пламя. Они около суток терроризировали местных жителей в одном из районов, а после вмешательства герцога Алвы пропали. Ваш сын как раз столкнулся с одним из них. К сожалению, он не помнит самого нападения — не волнуйтесь, такое часто случается, — но я видел тела других жертв этих чудовищ и предполагаю, что ваш сын выжил только потому, что попытался дать монстру отпор, и тот не успел развернуться в полную силу.
О мое бедное, храброе дитя! Мирабелла опустила голову. Казалось бы, церковь считает ересью все эти старые сказки — история о том, как языческие боги однажды собрались войной на предводителя солнечных демонов, разбили его и заковали в цепи, неоднократно упоминалась в ироническом ключе в поучениях святых отцов, — но не отрицает существования демонов иного рода. Если признаются одни, почему не быть другим… Впрочем, чем это откровение поможет сейчас ей и Ричарду? Под пальцами мерно щелкали четки — прикосновение к шершавому дереву успокаивало, — Мирабелла ушла в свои размышления и вернулась к реальности только тогда, когда кабинет вновь заполнился гомоном слуг, а врач дотронулся до ее рукава и пригласил присоединиться к нему.
— Я обычно настаиваю, чтобы ваша дочь не присутствовала при процедурах, потому что это зрелище не для глаз молодой девушки, но вы, как женщина, которая привела в этот мир минимум двоих…
— Четверых.
— …четверых, не должны испугаться. Пойдемте, я подробно вам все покажу и объясню, пока буду работать.

***
Когда Мирабелла, теперь в компании врача, вернулась в комнату Ричарда, тот выглядел немного бодрее, чем в первый раз, но все равно при виде матери непроизвольно отпрянул, вжавшись в подушки — должно быть, ожидал неприятного разговора. Что он там успел себе напридумывать: «Сын мой, как вы посмели заболеть?»; «Почему вы позволяете себе лечиться на деньги подлого убийцы?»; «Герцоги Окделл никогда не лежали в постели больше трех дней»… Мирабелла вздохнула и, обогнув кровать, уселась на свое прежнее место; врач же, наклонившись к Ричарду, проверил у него на шее пульс и приветливо спросил:
— Как вы себя сегодня чувствуете? — и, прежде чем Ричард раскрыл рот, ответил на свой вопрос сам: — Вижу, что не очень… Плохо спали? Что-то тревожит? Болит?
Ричард нахмурился и кивнул. Мирабелла набрала воздуху и собралась было вставить свои наблюдения, но врач остановил ее жестом и продолжил:
— Думаю, сегодня перевязки мы точно будем проводить с более мощным лекарством.
Ричард мрачно посмотрел на него исподлобья, бросил быстрый нечитаемый взгляд на Мирабеллу и выдал:
— Окделлы умеют терпеть боль.
Ах вот оно что. Боится, что она его осудит за мнимую слабость — ну конечно, после всех тех наставлений, которые она давала ему в детстве: Окделлы не плачут, Окделлы не уронят себя…
— Понимаю, — сказал врач и тоже взглянул на Мирабеллу — возможно, с толикой осуждения. — Не сомневаюсь, что ваш разум умеет терпеть боль, и даже еще более долгую и сильную, но ваше сердце, молодой человек, и так уже пострадало от лихорадки и теперь может просто не выдержать.
— От ваших снадобий я все время хочу спать днем, а ночью уже не могу заснуть, — не уступал Ричард. — Не сплю ночью и странно себя чувствую с утра.
— Что же, — парировал врач, — для ночного сна я для вас подберу что-нибудь еще, а сейчас…
О Создатель, раны, голова, а теперь еще и сердце! А ведь когда Эгмонт получил свое ранение, ничего подобного с ним не было… Захотелось не то хорошенько встряхнуть сына, не то прижать к груди и разрыдаться, но вместо этого она сжала четки и строго произнесла:
— Ричард, перестаньте пререкаться с мэтром — делайте, как он велит.
После этого Ричард сразу сдался и покорно позволил напоить себя лекарством, и, глядя, как врач достает из сумки многочисленные склянки и зловещего вида инструменты, Мирабелла, не в силах больше оставаться в образе суровой непреклонной родительницы, тихо добавила:
— Если хотите, я буду держать вас за руку.
— Да, — выдохнул Ричард, которого под действием лекарства уже начало затягивать в забытье и в котором, на грани сна и яви, обнажилось глубоко спрятанное, давнее, детское — было среди этого и доверие к матери. — Да, пожалуйста…
Мирабелла молча взяла его ладонь обеими руками, чуть сжала, стараясь приободрить его, и, замерев, принялась наблюдать за врачом. Тот и правда, как и обещал, показывал и объяснял ей все в подробностях, и то, что она увидела и услышала, только убедило ее в том, насколько плохи дела ее сына — несмотря на то, что мэтр каждый раз уверял, что две недели назад, да, было опасно, но сейчас ситуация уже идет на лад. Под конец перевязки, видимо, действие лекарства начало ослабевать, и Ричард с такой силой вцепился Мирабелле в запястье, что она не удивилась бы, если бы там остались синяки. Она продолжала следить за манипуляциями врача, и в то же время перед ее внутренним взором разворачивалась другая картина: пусть Ричард — к счастью — не запомнил самого момента нападения и хода битвы, но воображение готово было рассказать Мирабелле всю историю вместо него. Вот перед сыном вырастает объятый пламенем гигант; вот Ричард делает шаг ему навстречу, зажав в одной руке шпагу, а в другой кинжал; он вздергивает подбородок, смотрит чудовищу в глаза — и тут на него обрушивается топор: сильный удар по плечу заставляет его выпустить шпагу, удар по руке — выронить кинжал; тычок по ребрам — отступить назад; удар по ноге — упасть на колено; наконец, удар по голове — плашмя, Создатель, спасибо, что не лезвием! — оставляет его лежать неподвижно на мостовой, заливая камни кровью, а чудовище, рассудив, что противник уже не встанет, уходит и не добивает его…
Она расцепила сжатые пальцы Ричарда, переплела их со своими, поднесла его ладонь к губам, и только невероятное усилие воли помогло ей удержаться от слез. Проглотив комок в горле и понадеявшись, что голос не подведет ее и не сорвется, она спросила:
— Он… сможет действовать правой рукой, держать оружие, сражаться? Он… будет ходить? У него… останется хромота?
— О, — врач как раз закончил и теперь тщательно мыл руки в принесенном заранее тазу. — По первым двум пунктам: конечно, да. По третьему скажу так: я над этим работаю, но пока ничего гарантировать не могу. Госпожа, я понимаю: сегодня вам показалось, что положение очень тяжелое — не спорю, так и есть, но обещаю, что ваш сын обязательно поправится. Для этого сейчас понадобится время и терпение; нужен покой, хороший уход; важны любовь, забота и поддержка родных.

***
***
***
Вождь солнечных демонов больше не посещал его, но однажды, недели через две после того памятного визита, Алве снова приснился необычный, потусторонний сон: он даже не видел образов, а как будто уловил донесенные ветром обрывки чужого разговора. Два женских голоса — по тембру было не определить возраста, но первый как будто принадлежал даме более взрослой и опытной, а второй — кому-то помоложе; не будь обе собеседницы женщинами, Алва бы решил, что это умудренный годами сьентифик втолковывает свою научную заумь помощнику или наставник — ученику.
— Посмотрите, — говорила мнимая ученица, — вот здесь, этот размытый участок на гобелене, видите? Не понимаю, как так произошло: разве бывают такие пересечения?
— О, — отвечала старшая. — Кажется, здесь мы видим редкий случай взаимопроникновения миров. Такое иногда случается: миры оказываются по каким-то параметрам совсем рядом, и происходит наложение сигналов — волновой резонанс. Это обычно длится недолго. Не думаю, что наши знакомые — видишь, в этой точке они пропадают, а в этой снова появляются у нас — успели там натворить что-то серьезное.
— А что-нибудь еще могло перетечь от нас к ним? — забеспокоилась ученица.
— Из материального — пожалуй, ничего больше, а то это бы сразу отразилось на рисунке. А духовные субстанции… Знаешь, судя по всему, тот мир очень близок нашему, и его обитатели, вероятно, похожи на наших: поэтому, даже если какие-то наши ценности, мораль, идеи и просочились к ним, то там никто ничего даже не заметит.
— Спасибо, ясно. А, скажите, от них к нам что-то вот так просочилось?
— Хм, — наставница, казалось, задумалась. — Я пока не чувствую, но посмотрим, еще посмотрим.

_______________________________
Примечания:
1. Айрис вспоминает вот такую джигу на шестерых: www.youtube.com/watch?v=GJEj6QsNEf4. Называется она “Kemp’s jig”, это как раз Британия, середина 17 века. В видео показаны 9 итераций, но на самом деле их 27: 3 кавалера, 3 дамы и 3 фигуры, каждый кавалер должен протанцевать каждую фигуру с каждой дамой. В джигах вообще много прыгают, поэтому Айрис грустит из-за Ричарда. (К слову, ассоциативная картинка для сцены с грустящей Айрис: i.ebayimg.com/images/g/B0UAAOxytdlQ9v-y/s-l400....).
2. Если герцоги Окделл в каноне живут как джентри, то можно предположить, что они и до восстания жили как джентри — не поменялся же уклад за пять лет. Может быть, это такие северные аристократические традиции.
3. Читатели, знакомые с Толкин-фандомом, конечно, узнали в «наставнице» Вайрэ, а в «ученице» Мириэль.
4. Напоминаем читателям, что в мире ОЭ неделя длится 6 дней.

Глава 5

Хоть и женщина, но богом утверждается царица.
Мы не льстим: она способна на престоле потрудиться.
Не напрасно лик царевны светит миру, как денница:
Дети льва равны друг другу, лев ли это или львица.
«Витязь в тигровой шкуре»

Очутившись снова во дворе особняка Ворона (на обратном пути до парадных дверей опять пришлось отказаться от обеда, вина, закусок, приготовленной для нее комнаты), Мирабелла почувствовала себя так, как будто вырвалась из сказочной зачарованной пещеры, где время течет иначе — попавший в такую пещеру неуловимо менялся и говорил и делал, сам того не замечая, совсем не то, что было для него привычным во внешнем мире. Выйдя из душной, пропахшей лекарствами комнаты, из давящей пышности коридоров на свежий воздух, Мирабелла как будто вновь обрела прежнюю себя. Накопившееся душевное напряжение требовало немедленного выхода — иначе говоря, ей абсолютно необходимо было на кого-нибудь наорать. Ричард? Ричарда сейчас совершенно нельзя волновать: ему и так досталось, и, быть может, те часы, которые он сегодня провел в переживаниях, отсрочат его выздоровление и выльются теперь в долгие дни затянувшейся болезни. Кроме того, когда она уходила, он снова задремал, и она только постаралась как можно удобнее устроить его на кровати — и, когда он уже не видел, все-таки поцеловала на прощание в лоб. Непонятно, как теперь увезти Айрис, чтобы не повредить ему еще сильнее. Да, Айрис? Устраивать скандал во дворце будет нелепо, а если рядом окажется королева — еще и опасно. Кто еще из старых знакомых сейчас в столице? Родня? Но она не говорила с ними о Ричарде и не просила за ним присмотреть, так что они, наверное, даже не интересовались его делами. О, зато был тот, с кем говорили, кого просили, кто обещал помочь, поддержать, наставить — этот так называемый друг семьи, который и пальцем не шевельнул, чтобы уберечь ее ребенка! Он сейчас в конторе во дворце или у себя? Во дворец она в любом случае сегодня попадет, так что начнет, пожалуй, с его дома.
Дорога оказалась долгой (непонятно, почему одно из первых лиц в государстве выбирает себе жилье так далеко от дворца, почти за городом), и по пути Мирабелла успела выместить свое раздражение на нерасторопных мещанах, которые загромождали дорогу своими телегами, и накричать на прохожих, которые не могли толком ответить на расспросы ее кучера и указать точно, где же живет кансилльер — поэтому, когда она наконец добралась до непримечательного особнячка в не самом роскошном квартале, ее ярость уже почти выветрилась. Помогло ей успокоиться и то, насколько радушно встретил ее при подъезде к дому секретарь кансилльера: этот учтивый — не в пример слугам в особняке Ворона — и скромный молодой человек, очень тщательно одетый (на нем был темный сюртук, аккуратно застегнутый на все пуговицы, а пряжки на его туфлях были начищены до блеска), немедленно распознал герб на дверце кареты, помог ей выбраться, предложил подождать на плетеном кресле возле дверей, сам ушел доложить о ней хозяину, очень скоро вернулся и пригласил ее проследовать за ним. Они обошли особнячок и оказались на заднем дворе, где какая-то полная дама под вуалью, наряженная в необъятные юбки, инспектировала коробки, которые лакей нагружал на повозку.
— Дорогая герцогиня, — пробасила дама и откинула вуаль, — очень рад вас видеть, проходите, пожалуйста.
Мирабелла отшатнулась.
— Август! Что за нелепая пошлость! К чему этот маскарад?!
— Ш-ш-ш, моя дорогая, — проговорил вполголоса Штанцлер, подходя к ней и прикладываясь к ее руке. — Здесь нет никакого Августа. Кансилльер в отпуске уже три дня, отдыхает в загородном имении, а за хозяйством следит его экономка, Марта.
— Чиновники не ходят в отпуск летом, — сердито сказала Мирабелла, отбирая у него свою руку.
— О, моя дорогая, иногда ходят, — улыбнулся кансилльер. — Если вы здесь, дорогая герцогиня, то вы, должно быть, уже знаете, какими неприятными для нас были последние недели. Никто не может чувствовать себя в безопасности; в самом воздухе витает ощущение, как будто скоро все переменится.
— О да, — саркастически сказала Мирабелла. — Последние времена наступают, в городе видели солнечных демонов. Если бы вы были знакомы с соответствующей литературой, Август, вы бы знали, что явление каких бы то ни было демонов никогда и никем не связывалось со знамениями конца света, и глупо утверждать, что…
— Моя дорогая, — Штанцлер поднял ладони, — не рискну состязаться с вами на поле богословия — это ваша, так сказать, стезя. Но я разбираюсь в политике, и я отчетливо вижу — даже скажу прямо: отлично знаю, — что грядут большие перемены; сначала, может быть, неблагополучные для нас. Поэтому я советую вам, моя дорогая, какими бы ни были ваши изначальные планы, не задерживаться в городе: уезжайте сами, забирайте вашу милую дочь, но Ричард должен остаться, и, когда наше время придет, он…
Вся злость, которая как будто уже улеглась, всколыхнулась в ней с новой силой.
— Ричард тяжело ранен! — закричала она. — Кому, как не вам, этого не знать! Он, может быть, никогда не оправится! Он, может быть, вообще не встанет с постели! Где вы были, когда он чуть не погиб?! Что вы сделали, чтобы его уберечь?!
Она замахнулась, чтобы отвесить ему пощечину, но он перехватил ее руку и поднес кончики пальцев к губам. От неожиданности она замолчала, а Штанцлер примирительным тоном произнес:
— О, моя дорогая герцогиня, о чьих же еще детях я пекусь, как о своих. Но ведь вы понимаете, что Ричард — военный; он в любой момент может пострадать, его могут даже убить, и я никак на это не повлияю.
— Перестаньте, — буркнула Мирабелла, выдергивая руку и отступая на шаг. — Могли хотя бы справиться о его здоровье, например, у Айрис.
— Мы с вашей очаровательной дочерью не представлены, — развел руками Штанцлер. — А в особняке у Ворона сами знаете, какие порядки: моего человека даже не пустили на порог.

***
Беседа с кансилльером оставила у Мирабеллы чувство досады: правда, он убедил ее, что Ее Величество сейчас бессмысленно искать во дворце, указал дорогу к монастырю, куда та ездила на богомолье, и подробно объяснил, где именно в монастыре ее стоит искать; Айрис, по утверждению Штанцлера, неизменно сопровождала королеву в этих ее поездках. Зародилась в душе Мирабеллы и смутная тревога: если, как он говорит, намечаются какие-то политические пертурбации (не имел ли он в виду новое восстание?), то стоит, пожалуй, потихоньку пустить часть накопленных денег на усиление защиты замка.
В главном храме монастыря, где, если верить Штанцлеру, Мирабелла должна была найти и дочь, и королеву, было тихо, прохладно и сумрачно. Она на пару мгновений задержалась у входа, немного огляделась и сразу прошла в правый неф — к тому из малых боковых алтарей, который заметила первым: он весь был увешан серебряными пластинками, бусами, кольцами на цепочках — подношениями в благодарность за чудесное исцеление. Она прикоснулась рукой к стене, прижалась лбом к ограде алтаря и закрыла глаза: «Создатель, смилуйся, спаси…» Сзади послышались шаги. Мирабелла обернулась и увидела, что рядом стоит пожилая монахиня с большой эсперой на груди — должно быть, судя по регалиям, сама мать-настоятельница.
— Вы что-то хотели, сестра? — осведомилась та. — У нас сегодня нет службы.
— Во-первых, любой прихожанин имеет право войти в храм и помолиться, если чувствует душевную необходимость, — Мирабелла снова дотронулась до ограды и кивнула на дары.
— О, — настоятельница смягчилась. — Несомненно, вы правы, сестра.
— А во-вторых, — Мирабелла как будто в рассеянности повернулась к главному алтарю и поискала глазами тайную дверь, за которой скрывался выход в тот самый внутренний садик, где, по словам Августа, обычно уединялась королева, — а во-вторых, я хотела бы нанять у вас сиделку для раненого.
— Да, конечно, — сказала настоятельница. — Монастырь предоставляет сиделок, только, сами понимаете, нужно будет сделать определенное пожертвование.
Мирабелла посмотрела на свои кольца: надо надеяться, что монастырь берет пожертвования драгоценностями — пока что все украшения остались при ней, потому что, когда она заикнулась об оплате, врач сообщил, что за его услуги заплачено далеко вперед; неудачно было бы, если бы сейчас пришлось искать ростовщика, чтобы что-то заложить.
— Для кого нужна сиделка? — спросила настоятельница.
— Молодой человек, восемнадцати лет, — послушно перечислила Мирабелла, стараясь думать об этом отстраненно и не представлять при каждом слове то, что она описывала. — Военный, серьезно ранен. Пока не встает, но в сознании, опасности для жизни, по словам врача, нет. Что-то еще?
— Да, опишите характер, пожалуйста.
— Спокойный, хм, — Мирабелла на мгновение задумалась («Спокойный? Дерзкий и своевольный!»). — Да, пожалуй, все-таки сейчас спокойный. Не капризный, привык к строгости. Упрямый, да, очень. Еще…
— Все понятно, — остановила ее настоятельница. — Думаю, у меня получится подобрать для вас кого-нибудь из незанятых сестер.
В этот момент справа от алтаря, как раз в том углу, куда смотрела Мирабелла, скрипнула дверь, мелькнул свет и раздался звонкий голос Айрис:
— Мать Моника! А можно нам еще свечей, пожалуйста?
— Да, дитя, идите и возьмите сами, — настоятельница жестом указала на резной шкафчик у противоположной стены, извинилась перед Мирабеллой и удалилась. Не прошло и минуты, как Айрис, набрав свечей, отвернулась от шкафчика и заметила мать. Она отпрянула — на миг показалось, что сейчас повторится утренняя сцена, — но тут же взяла себя в руки и, в два шага оказавшись рядом, спросила встревоженно:
— Матушка? Почему вы…? Что-то с Ричардом, да? Был доктор? Он с вами говорил? Что он сказал? Ричард же не…?
«Вы его расстроили, и ему стало хуже?» — вот что она наверняка на самом деле хотела спросить, но напрямик обвинить мать почему-то не решалась — уж точно не из дочерней почтительности, а должно быть, потому, что боялась услышать ответ («Да, разволновала; да, хуже; дочь моя, поедемте, вы срочно нужны в особняке»).
— Айрис, сколько раз я вам говорила не шуметь в храме! — одернула ее Мирабелла. — С Ричардом все в порядке, точнее, было все по-прежнему, когда я уходила. Я здесь не за этим…
— Айрис, дитя мое, вы нашли свечи? — послышался приглушенный голос из-за тайной двери. Ага, вот и королева, отлично.
— Да, Ваше Величество! — отозвалась Айрис, и ее слова громко раскатились под сводами храма (говори — не говори, что в лоб — что по лбу). — Иду! Знаете, тут приехала моя матушка, и она…
— Что же, пригласите ее сюда.

***
Садик, где проводила свое время в уединенных молитвах королева, был надежно скрыт стенами монастыря, а кусты сирени, уже давно отцветшей, бросали тень на изящную, почти невесомую скамеечку. Рядом со скамеечкой, прямо на траве, действительно стоял наполненный песком — в агарисском духе — миниатюрный подсвечник, в котором догорали три свечи. Королева поднялась им навстречу; Айрис без слов обошла ее и принялась зажигать и расставлять новые свечи.
После должного количества учтивых приветствий — не то чтобы Мирабелла считала себя обязанной расшаркиваться перед этой так называемой королевой, супругой узурпатора, но протокол есть протокол, — королева заговорила первой:
— Герцогиня, — сказала она, — я очень рада видеть вашу дочь у нас. Вы ее прекрасно воспитали: редко в наши дни встретишь такую богобоязненность. Всегда беру ее с собой, когда езжу сюда: юная Айрис способна наизусть цитировать «Эсператию» — то есть, конечно, я имела в виду «Книгу Ожидания», но вы меня поняли — с любого места.
К удивительным эпитетам Айрис и качествам, которых Мирабелла никогда не замечала за дочерью, теперь добавилось еще и «богобоязненная», но здесь она могла по праву гордиться собой: священные тексты ее дочери знали идеально. На этом она решила, что вводная часть закончилась, и можно наконец переходить к делу.
— Ваше Величество, — сказала она, глядя королеве прямо в лицо, — я здесь, чтобы…
— О, я понимаю, — в голосе Ее Величества зазвучали сочувственные нотки. — Бедный мальчик! Такая трагедия!
Кажется, все в этом городе сговорились и считают, что она приехала сюда, исключительно чтобы кудахтать над Ричардом. Впрочем, это ей даже на руку: ни у кого не возникает вопросов, почему вдовствующая герцогиня нарушила приказ короля, запрещающий Окделлам появляться в столице: вызванная личным письмом Первого маршала к постели больного сына, она провела с ним несколько часов, затем пообщалась с экономкой старого друга семьи, который уже уехал в отпуск в свое имение, затем в монастыре наняла сиделку и (уже понятно, что королева не собирается отпускать от себя Айрис) отбыла домой.
— Ваше Величество, — тем не менее, повторила Мирабелла, — я здесь, чтобы просить вашей аудиенции, и…
Айрис, стоявшая за спиной королевы, вздрогнула и развернулась, чуть не уронив подсвечник. Больше, однако, Мирабелла не успела ничего сказать, потому что голос настоятельницы позвал:
— Сестра? Сестра, которая справлялась о сиделке, вы еще здесь?
— Да-да, мать Моника, мы все здесь! — крикнула королева. — Идите к нам!
Появилась настоятельница, за которой следовала дюжая, широкоплечая монахиня с по-мужски сильными руками и простоватым лицом.
— Сестра Магдалена, — отрекомендовала ее настоятельница. — Имеет большой опыт с молодыми военными, прошу любить и жаловать.
— Матушка! — воскликнула Айрис; королева ее не одернула, поэтому дочь продолжила возмущаться, бросая гневные взгляды то на монахиню, то на саму Мирабеллу: — Зачем это нам? Почему вы решили, что нужна еще какая-то сиделка? Я что, плохо справляюсь?
— Гм, — Мирабелла сделала глубокий вдох: не стой между ними королева, она бы уже встряхнула нахалку за плечи. — Сейчас, может быть, вы и справляетесь — но позже, когда ваш брат начнет вставать, захочет подойти к окну, выйти на балкон в соседней комнате — кто будет подставлять ему плечо: неужели вы?
Айрис чуть побледнела и сжала кулаки; королева едва заметно поморщилась: должно быть, избалованную государыню смущал разговор о болезнях и ранах, но Мирабелла и сама не собиралась обсуждать при ней детали и перешла к следующему доводу для Айрис:
— Потом, вы ведь состоите при Ее Величестве. Вы должны жить во дворце, находиться при ее особе и не можете постоянно сидеть с Ричардом, правильно?
— Ах, ну что вы, — ответила за Айрис Ее Величество и нежно улыбнулась. — Я ведь всегда иду навстречу своим фрейлинам, если у них в семье какие-то… обстоятельства. У меня у самой трое… двое братьев. О, или вы беспокоитесь, что ваша дочь ночует в чужом доме? Пока я лично ее патронирую, — улыбка стала еще слаще, — я могу ручаться, что она не проводит свободное время неподобающим образом.
Королева явно намекала, что еще один мысленный шаг на этой дороге подведет опальную герцогиню опасно близко к оскорблению словом, а оттуда недалеко и до государственной измены: усомнившись в добродетели дочери, она подвергнет сомнению и честность ее покровительницы — и хотя, вспоминая многочисленные сплетни, которые добирались даже до их глубокой провинции и которые Мирабелла всегда старалась пропускать мимо ушей, кто-то сказал бы, что с такой патронессой никакая компрометация не нужна, но повторять это королеве в лицо решился бы только самоубийца. Мирабелла заверила Ее Величество, что не имела в виду ничего такого, и приступила к последнему пункту:
— Наконец, — сказала она, обращаясь теперь не к дочери, а к самой королеве, — и это причина, по которой я искала сегодня вашей аудиенции, — я хотела бы забрать свою дочь домой, в Надор.
— Нет-нет-нет! — быстро вставила Айрис. — Ваше Величество, пожалуйста!
Королева склонила голову набок и жестом велела Мирабелле продолжать.
— В столице, как я слышала, беспокойно. Говорят, опасность грозит всем Людям Чести и, может быть, даже вам. Не разумнее было бы…
— Нет, — сказала королева с резкостью, которая совсем не вязалась с ее смиренным видом. — Не верьте слухам, герцогиня. Я постоянно отовсюду слышу эти разговоры о беспорядках, гонениях, чистках, но они, конечно, не имеют под собой оснований. Поэтому нет, юная Айрис останется при мне.

***
В особняк они возвращались в домашней карете (Айрис уже давно отвыкла от ее неудобных жестких сидений и скрипучих рессор): Ее Величество, которая так решительно, к радости Айрис, отказала матушке, все же согласилась отпустить свою фрейлину с дежурства пораньше, заявив, что желала бы помолиться теперь в одиночестве. С ними ехала нанятая в монастыре сиделка, поэтому Айрис не боялась, что матушка сейчас велит развернуть карету к городским воротам и силой увезет свою блудную дочь: Айрис сидела против хода и смотрела то в окно, то на лицо матушки, пытаясь угадать, что у той на уме; монахиня и матушка — по ходу, причем матушка уткнулась в какую-то книгу и, перелистывая ее с суровым видом, не отрывалась от чтения; сиделка же, сложив руки на коленях, дремала с открытыми глазами. Внезапно матушка подняла взгляд на Айрис.
— Святой отец утверждает, — сказала она, постучав по странице согнутым пальцем, — что мужчина и женщина во всем равноправны в мыслях Создателя.
— Надо же, — ответила Айрис и снова отвернулась к окну: проповеди, которыми зачитывалась матушка, были ей совершенно не интересны. Но матушка на этом не успокоилась:
— И поэтому — да посмотрите же на меня! — и поэтому, дочь моя, хотя вы и женщина, вам придется взять эту обязанность на себя: как только вы заметите признаки того, что в столице начинается беспокойство, возобновились волнения, если вы почувствуете, что вы в опасности, то, не мешкая, берите Ричарда и бегите из города. Сестра Магдалена знает о наших делах и согласна нам помогать.
Монахиня кивнула.
— Что?! — в ужасе от такого поворота, переспросила Айрис. — Нет! Я не уеду, и Ричард не уедет! Я не могу бросить Ее Величество, а Ричард на службе, и мы никогда не прятались от трудностей, вы что! Мы не трусы!
— Такие мужество, верность и стойкость — очень похвальные качества для девушки вашего возраста и положения, — сказала монахиня.
— О да, очень достойно, не спорю, — вдруг согласилась матушка. — Но не тогда, когда у вас на руках раненый. Айрис, подумайте сами! Сколько времени пройдет, прежде чем Ричард оправится достаточно, чтобы суметь защитить себя и вас? Два месяца, три, больше? А если что-то случится раньше? Что с ним станется, если, не приведи Создатель, вы окажетесь в тюрьме или на плахе?
— Управляющий герцога Алвы, его зовут Хуан, вы с ним, наверное, уже познакомились, — с некоторым сомнением сказала Айрис, — обещал, что он нас не выдаст. Ричард рассказывал, что тут недавно уже были беспорядки, погромы, и они забаррикадировались в доме, и все было в порядке!
На самом деле, Хуан тогда, выслушав Айрис, произнес эти слова как будто в шутку, с легкой усмешкой, как будто он не совсем поверил ей, посчитав предупреждения Ричарда плодом его горячечной фантазии, — но матушке об этом знать было не обязательно.
— Маскируйтесь как угодно — под крестьян, мещан, монахов, ваших любимых солдат, хоть под тюки с соломой, — но уезжайте домой, — повторила матушка, пропустив ее заверения мимо ушей.
Айрис представила, как они с монахиней и Хуаном в шесть рук заворачивают Ричарда в ковер и приторачивают его к крыше кареты, и хихикнула.
— И ничего смешного, — сказала матушка. — Хоть раз проявите благоразумие, дочь моя, заклинаю вас.
— Постойте, — перебила ее монахиня. — Это же у вас поучения святого Огюста? Его знаменитый трактат «Женщина и эсператизм»? Тогда, позвольте, я не совсем согласна с вашей трактовкой его изречения…

***
Карета уже въехала во двор особняка и остановилась, а матушка с монахиней все продолжали перемывать косточки святым отцам: если они нашли друг в друге родственные души, то пусть матушка и забрала бы свою новую знакомую в Надор!
Избавиться от сиделки, однако, так и не удалось: матушка на этот раз провела в особняке от силы полчаса и уехала, сообщив — к полному изумлению и разочарованию всех домочадцев, — что возвращается домой и не останется ни на ночь, ни даже на ужин, а заночует на постоялом дворе за пределами города. О чем они говорили с Диком, было ведомо только Создателю, но тревоги сегодняшнего дня — и сам визит матушки, и ее скорый отъезд, и этот их загадочный разговор, и другие ее слова, и явление сиделки, и переживания, что придется расстаться с Айрис, — все это не могло не сказаться на душевном состоянии больного, и к ночи у него снова начался жар, не такой сильный, как в первые дни, но все равно очень неприятный. Сиделка, прознав об этом от кого-то из слуг, тут же заявилась в комнату и решительно выпроводила Айрис прочь — отдыхать, а сама осталась дежурить у кровати.
Прежде чем заснуть, как и прошлой ночью (точнее, этим утром), в слезах — только теперь лежа в собственной постели, — Айрис подумала, что матушка, должно быть, не так уж и не права: Ричард и правда пока что очень болен и будет поправляться еще долго; и если в городе скоро начнутся какие-то неприятности (а брат то и дело заводил о них речь), и если им будет грозить опасность, то что же — действительно придется бежать. Только его сначала придется чем-нибудь опоить, потому что он точно не согласится, но со всем остальным Айрис, пожалуй, совладает. А, может быть, эти неприятности грядут еще не прямо сейчас, и когда придет их время, то Дик будет уже на ногах, и они оба сумеют защитить себя (и всех, кто им близок) с оружием в руках. А быть может, все ошибаются, и ничего страшного вообще не случится: они дождутся, когда вернется герцог Алва, и Ричард поедет с ним еще на какую-нибудь войну, а Айрис останется при дворе, будет делать карьеру фрейлины и, наверное, в конце концов полюбит кого-нибудь, и ее кто-нибудь полюбит (почему бы и не герцог Алва), и она выйдет за него замуж. Главное, в любом случае она будет готова к тому, что ее ожидает. А если ты готов — ты уже почти победил.

***
Что делает нормальная мать, если ее ребенок тяжело болен? Должно быть, переживает, не находит себе места от беспокойства, дни и ночи проводит у постели, сидит у изголовья, держит за руку (хотя бы с этим она, кажется, справилась, — все остальное-то взяла на себя дорита), обнимает, утешает, выхаживает свое дитя и не отходит от больного, пока тот не поправится, — но не уезжает через два часа, даже толком не повидавшись. И не сказать, чтобы такое было принято у благородных: возьмем, например, юного Энрике — тот, года два назад, когда еще был пажом у соберано, сломал ногу, так его опекун — не последний из кэналлийских рэев — сорвался и приехал, бросив все дела, и заботился о мальчике, как родной отец. И уж точно нормальная мать не притаскивает в чужие дома непонятных, никому не нужных монахинь, которых еще требуется где-то размещать! Впрочем, соберано сам заводил речь о сиделке — но ведь только до того, как приехала дорита. Странные порядки, дикие нравы северян… все не как у людей.

***
***
***
Накануне атаки к Готмогу боком подобрался орк-лейтенант и извиняющимся шепотом сообщил, что у них тут… происшествие. Готмог велел показать ему это происшествие, и орк привел его в подземелье, где ожидали приказа о выступлении любовно отобранные лично владыкой самые крупные, самые злобные, самые ядовитые пауки.
— Вот, — сказал орк, делая широкий взмах рукой, и тут же скрылся в тенях у стены.
У Готмога запестрело перед глазами: все пауки были окрашены в разнообразные цвета — Готмог сразу живо вспомнил то буйство красок, которое явилось им, когда они только начинали петь этот мир: здесь были и нежные приглушенные оттенки — рассветно-розовый, зеленый цвета молодой травы, подобный прибрежному песку желтый, неуловимо-лиловый; и яркие, кричащие тона — алый, глубоко-синий, истошно-оранжевый; были полоски, круги и спирали, и еще какие-то узоры и рисунки. Пауки переваливались с лапы на лапу, глухо ворчали и не понимали, чем недоволен командующий.
Готмог сразу отправился к владыке и доложил о происшествии, заранее зная, что тот будет недоволен. И действительно.
— Это что такое?! — заорал владыка, хорошенько рассмотрев пауков. — Это что за эстет у нас выискался, кому такое в голову вообще могло прийти?! Никакой маскировки, никакого понятия о конспирации! Или это саботаж, затесался предатель? Убью! Запытаю до смерти, сволочи! Откладываем атаку, пока этот бардак не рассосется. За что мне это все?! Ну и идиоты!

________________________
Примечания:
1. Фанфик дописан до условной точки, которая дает возможность читателям выбрать для себя развитие событий по вкусу: как в Кэртиане (например, один из тех вариантов, которые проигрывает у себя в голове Айрис), так и в Арде (состоится ли атака на Гондолин и насколько успешно).
2. В доп. материалах к канону последнего времени появились намеки на возможность пейринга между Штанцлером и Мирабеллой (по словам автора канона, он мог бы к ней посвататься, но не захотел).
3. «Женщина и эсператизм» св. Огюста — читай «Женщина и социализм» Августа Бебеля. По юмористической мысли автора, роль религиозных текстов в Кэртиане играют не только земные священные книги, но и земные же труды левой направленности.

Конец.

@темы: Сокраловские истории, Воображаемый мир: Арда, Воображаемый мир: ОЭ

Comments

[*Snowberry*]

да, и эпиграфы из «Витязя в тигровой шкуре»

Ах. Всё как я люблю. )

Б.Сокрова, очень славно!
Изящно совмещено; и весьма увлекательно.

Балроги Ангбанда! Дворяне Талига!

При этом, в сравнении со вторыми, первый, пожалуй, — практически «злодей здорового человека». ))

Напоминаем читателям, что в мире ОЭ неделя длится 6 дней.

Между прочим, в таком месте это неоценимое смягчение условий содержа подспорье.

P. S.
Как, однако, прелестно вышла функция «Вредитель Антагонист пытается произвести разведку». ))

[Б.Сокрова]

*Snowberry*, спасибо!

Всё как я люблю.

О, и я, надо же хоть раз себе позволить!

При этом, в сравнении со вторыми, первый, пожалуй, — практически «злодей здорового человека».

Так и есть! Примерно об этом и фанфик!

Между прочим, в таком месте это неоценимое смягчение условий содержа подспорье.

Но у них в году 16 месяцев!

Как, однако, прелестно вышла функция «Вредитель Антагонист пытается произвести разведку».

Точно!

Спасибо! Рада, что вы прочитали!

[*Snowberry*]

Б.Сокрова,

надо же хоть раз себе позволить!

Безусловно и непременно!

Примерно об этом и фанфик!

И оттого фанфик более чем правдоподобный! ))

Но у них в году 16 месяцев!

[Б.Сокрова]

*Snowberry*,

И оттого фанфик более чем правдоподобный!

О даааа!